Петух пропел. Ги де Мопассан

Посвящается г-ну Рене Биллот

Мадам Берта д’Аванселль до сих пор отвергала все ухаживания своего отчаявшегося поклонника, барона Жозефа де Круассара. Во время зимы в Париже он всюду следовал за ней, а теперь давал в её честь праздники и охоту в своём нормандском замке в Карвилле.
Муж мадам Берты ничего не видел, ничего не знал – как водится. Говорили, что из-за физической немощи он живёт отдельно от жены, и та не может ему этого простить. Это был низкорослый толстяк с короткими руками, ногами, шеей, носом – всем.
Мадам д’Аванселль была, напротив, высокой молодой брюнеткой с решительным нравом, которая смеялась звонким смехом в лицо своего благоверного, который на людях называл её «мадам Хозяйка», и смотрела с некоторым видом благосклонности и нежности на широкие плечи, цветущий вид и светлые усы барона Жозефа де Круассара.
Однако она ему ещё ничего не позволила. Барон разорялся ради неё. Это были бесконечные праздники, охота, всевозможные увеселения, на которые он приглашал всю местную знать.
Каждый день гончие выли в лесу, напав на след лисы или кабана, и каждый вечер ослепительные огни фейерверков смешивали свой блеск с блеском звёзд, а большие освещённые окна гостиной отбрасывали свет на широкие газоны, где бродили тени.
Была осень, природа стояла в красных красках. Листья летали по газонам, словно птицы. В воздухе чувствовался запах влажной обнажённой земли, словно запах обнажённого тела, когда после бала женщина роняет платье на пол.
Однажды вечером на празднике прошлой весной мадам д’Аванселль ответила мсье де Круассару, который изводил её мольбами: «Если я должна пасть, друг мой, это будет не ранее, чем когда опадут листья. Этим летом у меня слишком много дел». Он запомнил эти насмешливые смелые слова и каждый день настаивал, подступал всё ближе, завоёвывал ещё немного места в сердце дерзкой красавицы, которая, как ему казалось, отказывала ему лишь ради приличия.
Должна была состояться большая охота. Накануне мадам Берта сказала барону со смехом: «Барон, если вы убьёте какую-нибудь зверушку, я кое-что сделаю для вас».
Едва рассвело, он уже был на ногах, чтобы узнать, в какое логово забился кабан. Он сопровождал доезжачих, назначал места перекладных, сам организовал всё для своего триумфа, а когда рога протрубили начало охоты, он появился в узком охотничьем костюме, красном с золотом, с затянутым широким торсом и горящими глазами, свежий и сильный, словно только что встал с постели.
Охотники отъехали. Кабана спугнули, он вылез из логова и побежал за гончими через кустарник. Лошади пустились в галоп по узким тропинкам, неся на своих спинах всадников и амазонок, тогда как по влажным дорогам ехали экипажи, сопровождавшие охоту поодаль.
Мадам д’Аванселль из прихоти удерживала барона рядом с собой. Она замедлила шаг, они оторвались от остальных и свернули в широкую и длинную алею, где четыре ряда дубов образовывали свод.
Дрожа от любви и беспокойства, барон одним ухом слушал насмешки молодой женщины, а другим ухом прислушивался к звукам рога и лаю собак, которые удалялись от них.
- Вы больше не любите меня? – спрашивала она.
- Как вы можете говорить подобные вещи? – отвечал он.
Она продолжала:
- Однако, охота, кажется, занимает вас больше, чем я.
Он простонал:
- Разве не вы сами дали мне приказ убить зверя?
Она серьёзно добавила:
- Уговор ещё в силе. Нужно, чтобы вы убили его на моих глазах.
Он задрожал на своём седле, всадил шпоры в бока вздрогнувшей лошади и воскликнул, теряя терпение:
- Проклятье! Мадам, это будет невозможно, если мы останемся здесь!
Она со смехом бросила ему:
- Однако, вы должны это сделать… или… тем хуже для вас.
Потом она нежно поговорила с ним, положив руку на его плечо или гладя гриву его коня, словно в растерянности.
Затем они повернули направо на тропинку. Вдруг она наклонилась, чтобы убрать ветку с пути, и оказалась так близко к нему, что её волосы защекотали его шею. Он резко бросился вперёд и страстно поцеловал её, прижав свои усы к её виску.
Вначале она не двинулась от этой ласки. Затем задрожала, повернула голову и то ли вольно, то ли невольно её губки прижались к его губам под каскадом светлых усов.
Затем, то ли от смущения, то ли от угрызений совести она стегнула лошадь и унеслась галопом. Он последовал за ней, и они долго ехали вместе, не обмениваясь даже взглядом.
Гвалт охоты приближался. Кусты дрожали, и внезапно появился вепрь, ломая ветки, покрытый кровью, стряхивая с себя вцепившихся псов.
Тогда барон издал победный крик: «Кто любит меня – за мной!» И исчез в чаще, словно лес поглотил его.
Когда она нашла его через несколько минут на поляне, он был весь в грязи, в разорванной куртке, с окровавленными руками, а рядом лежал кабан. Охотничий нож был всажен в его лопатку по самую рукоятку.
Вечером собакам бросили часть мяса при свете факелов. Луна отбрасывала жёлтый свет на красное пламя смолистых тряпок. Доезжачие и дворяне стояли вокруг добычи и трубили в рога. Звук фанфар летел в светлую ночь над деревьями, повторяемый эхом дальних долин, пробуждая оленей и лис и беспокоя серых зайцев в их гнёздышках на краю полян.
Ночные птицы вспархивали в испуге над рвущими добычу псами. Женщины, разнеженные обстановкой, уже опирались на руки мужчин и удалялись в аллеи, не дожидаясь, пока собаки закончат пиршество.
Утомлённая проведённым днём, мадам д’Аванселль сказала барону:
- Хотите прогуляться по парку?
Но он, дрожа и не отвечая, бросился к ней. Они поцеловались. Они медленно шли под деревьями, где голые ветки пропускали лунный свет, и их любовь, их желания, их потребность в объятиях были так сильны, что они едва не упали под деревом.
Рога затихли. Усталые собаки заснули. «Вернёмся», - сказала молодая женщина, и они вернулись.
Затем, когда они были уже перед замком, она утомлённо прошептала: «Я так устала, что немедленно лягу, мой друг». А когда он раскрыл объятия для последнего поцелуя, она ускользнула, бросив на прощание: «Нет, я буду спать… Кто любит меня – за мной!»
Часом позже, когда в тихом замке всё словно вымерло, барон крадущимся шагом вышел из своей комнаты и поскрёбся в дверь ненаглядной. Так как она не отвечала, он попытался открыть. Дверь была не заперта.
Она грезила, опершись на подоконник.
Он бросился к её коленям и начал целовать через ткань ночной рубашки. Она ничего не говорила и лишь ласково погружала пальцы в волосы барона.
Внезапно она словно приняла какое-то важное решение и прошептала со своим дерзким видом, но тихо: «Я сейчас вернусь. Подождите меня». И её пальчик указал на глубь спальни, на светлое расплывчатое пятно кровати.
С дрожащими руками он быстро разделся и зарылся в простыни. Он растянулся на кровати, почти забыв о подруге: настолько нежным было прикосновение ткани к его усталому телу.
Однако, она не возвращалась, без сомнения, забавляясь тем, что заставляла его ждать. Он блаженно закрыл глаза и начал грезить о том, что должно было вот-вот произойти. Но понемногу его члены отяжелели, мысль уснула, стала неясной. Огромная усталость победила его, наконец: он заснул.
Он спал крепким сном усталого охотника до самого рассвета.
Внезапно через приоткрытое окно пропел петух, усевшись на ветке соседнего дерева. Разбуженный звонкой песнью, барон открыл глаза.
Чувствуя рядом с собой женское тело, находясь в постели, которую он не узнавал и удивлённый тем, что ничего не помнит, он пробормотал:
- Что? Где я? В чём дело?
Тогда она, которая не спала в ту ночь, посмотрела на этого взъерошенного мужчину с красными глазами и опухшими губами и ответила высокомерным тоном, которым обычно разговаривала со своим мужем:
- Ничего. Петух пропел. Спите, сударь, вас это не касается.

5 июля 1882
(Переведено 24 марта 2016)