Глава 10

Если посмотреть на всё происходящее глазами Иешуа, то картина выглядела совсем не так, как её видел Понтий Пилат.
Иосиф Флавий, - личный историк императоров Флавиев, - так упоминал в своих «Иудейских древностях» об Иешуа:
«Около этого времени жил Иисус, человек мудрый, если Его вообще можно назвать человеком. Он совершил изумительные деяния и стал наставником тех людей, которые охотно воспринимали истину. Он привлек к себе многих иудеев и эллинов. То был Христос. По настоянию наших влиятельных лиц Пилат приговорил Его к кресту. Но те, кто раньше любили Его, не прекращали этого и теперь. На третий день он вновь явился им живой, как возвестили о Нем и о многих других Его чудесах боговдохновенные пророки. Поныне еще существуют так называемые христиане, именующие себя таким образом по Его имени»
Этот отрывок впоследствии станет одним из главных камней преткновения в трудах Иосифа Флавия. Из светских историков того времени он был, пожалуй, единственным, кто хоть что-то рассказывал о мессии. Но на этом же камне, ибо он был единственный, основалась и неукоснительная вера миллиардов людей в подлинность жизни этого удивительного человека – Иешуа, по-гречески - Иисуса. Удивительная история, вы не находите?
Если Иешуа был реален, как вы или я, то вот уж воистину кто был настоящим магом! Если это слово вдруг режет вам слух, то просто забудьте о вашем привычном понимании слова «маг». Кидать огненные шары, или извергать из посоха молнии – это развлечения для мифических волшебников. Хотя, я бы не стал также утверждать и то, что реально существовавшие маги, одним из которых и был Иешуа из Назарета, не могли этого. Но не для того они приходят на Землю снова и снова. То, что вознамерился сделать Иешуа, было настоящим Армагеддоном того времени. Никаких преувеличений, потому что ровно через сорок лет после его последнего вздоха на кресте Израиль погрузится в ад. И не в какой-нибудь мифический потусторонний кошмар, а в кошмар самый что ни на есть реальный,  – в нём воплотится жестокая месть римского цезаря за мятеж, поднятый евреями. Это были воистину страшные времена…
Иешуа был пророком, каких в истории целой цивилизации было не россыпями. Видел ли он сквозь время, как спрашивал его прокуратор? Стоило оказаться поблизости с Иешуа, это как-то само собой становилось риторическим вопросом. Но он не обманывал Понтия Пилата, когда говорил о фатальности предсказаний, ибо Иешуа принадлежал к тем драгоценным камням, которые творят будущее, а не с трепетом раба пытаются приоткрыть непроницаемую завесу между настоящим и грядущим. Он был Творец, вот в чём дело! И в этом вся глубоко философская мораль его проповедей и всей его жизненной истории.
Как он воспринимал сейчас весь этот разговор, да и вообще всю эту ситуацию, начиная с ругани на площади, заканчивая обедом с самим римским префектом? Мягко говоря, всё это было очень стремительно, даже у него дух захватывало! Весь парадокс ситуации заключался в том, что никто в этом здании, ни Понтий Пилат, ни весь его гарнизон, да и вообще никто в городе, не мог ничего сделать с Иешуа. По целому ряду причин, между прочим. Главная из них - это сила. У каждого своя сила, которая может быть жёсткой, как у стенобитного орудия, и тогда она крушит каменные стены ужасными ударами, или мягкой, как у воды, к примеру, но и она разрушит те же самые камни, просто щекоча их столетие за столетием. Я не берусь судить о том, что за силы подчинялись Иешуа, но если бы в него всё же стали бросать камни на площади, то, скорее всего, просто бы не попали…

Когда Иешуа стал довольно спокойно выслушивать претензии священнослужителя, он смиренно опустил голову вниз и, пока было время, оглядел поверхность вокруг. Вообще-то, это была главная площадь города перед верховным храмом всего Израиля! Где священник собирался взять тут камни, было абсолютно непонятно. По невероятной случайности именно возле его ног и оказался тот единственный камушек, да и то он был размеров далеко не ужасных. Это отвлекло Иешуа от происходящего, и он очень искренне улыбнулся. Священник принял это на свой счёт, как это обычно бывает у всех людей. Поддавшись переполнявшим его эмоциям, он вложил камень в руку ближайшего, стоящего рядом, чтобы тот бросил его в мессию, но этот ближайший оказался тем самым запуганным евреем, которого позже выгнал без наказания из дворца Понтий Пилат. Это был один из учеников Иешуа. Даже, не то, чтобы из учеников… По-крайней мере тех, кто ходил за ним из поселения в поселение, мессия не считал своими учениками. Это было то пшеничное семя, о котором Иешуа рассказывал в притчах. Учеников же Иешуа соберёт чуть попозже, пока ещё не время. Сейчас же надо было самому хоть как-то привыкнуть к запаху Иерусалима.
Так что, благодарный слушатель, так его назовём, был в полном шоке от происходящего. Он брёл сюда за Учителем столько километров, чтобы увидеть сердце Израиля, поклониться храму самого Господа, прильнуть щекой к его ступеням, будто к ступням самого бога! И тут, когда цель достигнута, и учитель вот-вот произнесёт свою главную притчу, появляется священнослужитель, и начинается хаос. Подавленный сначала торжественностью ситуации и неописуемо мощной загадочной энергетикой храма, затем стремительным обвинением Иешуа в каком-то ужасном преступлении, последователь даже немного присел в ужасе от нависшего над ним будущего. И тут его руку берут и вкладывают в неё камень с требованием бросить его в учителя! Вот так становятся святыми, скажу я вам!
Иешуа не смог удержаться и от всего этого действа засмеялся в голос. Он хохотал так искренне, что когда после нескольких мгновений паузы все глаза застывшей площади посмотрели на лицо ученика, они увидели на нём хотя и глуповатую, но всё же улыбку. Это вселило в того просто железную уверенность: всё это сейчас закончится, ибо больше ждать надежды неоткуда. Священнослужитель перешёл в благую истерику. Он с криками толкал в плечо криво улыбающегося почитателя мессии, одновременно осознавая, что потом надо же будет что-то делать! Это же был единственный камень! К тому же братья мессии обхватили свои походные посохи обеими руками, явно намереваясь пустить их в дело, если вдруг этот камень полетит в брата.
Иешуа очень расстроило, что именно в этот момент из казармы гарнизона, что находилась на противоположной от храма стороне площади, к толпе подбежали несколько легионеров. Солдаты увидели всю эту картину сразу и без предысторий: священнослужитель, который, подняв руки к небу, призывал гнев Господний на какого-то смеющегося персонажа странной внешности, почти мёртвый от страха человек с камнем в руке, два сурового вида еврея с посохами на изготовке и толпа зевак с открытыми ртами, не знающих что делать и куда бежать. Всё это выглядело очень непонятно, но скандально, особенно учитывая преддверие праздника. Очаг возможных неприятностей был тут же локализован легионерами, и Иешуа с двумя братьями, одним слушателем и одним священнослужителем оказался на приёме у самого Пилата Понтийского! Как бы вы чувствовали себя на его месте?

Хотя, говоря правду, прокуратор и мессия должны были встретиться рано или поздно. Иешуа был в роли снаряда, который уже оторвался от тетивы, так что останавливать поздно. Такие люди не промахиваются, а значит столкновение с целью неизбежно. Как известно, кратчайший путь – прямая.  Если размышлять подобным образом, то надо бы, наверное, рассказывать так: Иешуа пришёл к Понтию Пилату, а не Понтий Пилат приказал привести его, хотя реальность на удивление не противоречила ни тому, ни другому.
Иешуа сейчас вдыхал всеми лёгкими окружающие его запахи, иногда морщась и смешно шевеля ноздрями. Он оценивал запах и самого Понтия Пилата. Тот был терпкий, обращающий на себя внимание, вызывающий у Иешуа всплеск адреналина, потому что в нём было что-то суровое, металлическое, сравнимое со вкусом крови. И он был сильным, как и сам Понтий Пилат, и неотвратимым, как его воля и решения. Разве может не вызывать трепетного благоговения лев, - царь зверей? Рядом с таким человеком сердце само по себе начинает колотить чаще, будь ты хоть трижды маг…
Тем временем Понтий Пилат, крайне озадаченный всей этой беседой, всё глубже и глубже погружался в состояние любопытства. Его раздирали на несколько частей самые противоречивые размышления. Сомнения не было только в единственном: Иешуа – маг, пророк, мессия, Христос, называйте так, как вам удобнее. Всё остальное оказывалось за гранью понимания. Что греха таить? Префект не был блистательным оратором, и философские дебаты были не самой сильной его стороной, поэтому сейчас он чувствовал себя очень некомфортно. Его жизненный путь и суровая реальность римского всадника, по которой он был проторен, научили его вещам куда более нужным в этом мире, нежели теологические споры или магические ритуалы. Легионер, центурион, генерал, всадник «Золотое копьё», римский наместник, породнившийся с самим императором, – это и есть его реальный жизненный путь. Начиная с юношеских лет, Понтий Пилат прорубал его для себя в буквальном, а не каком-то там аллегорическом смысле этого слова. Когда он в очередной раз слышал еврейские мифы про потусторонний ад, он смеялся рассказчику в лицо, потому что он прожил свою жизнь в реальном аду! Ну, не в раю, это уж точно! Пилат видел столько крови и нечеловеческих страданий, что в нём за годы жизни даже выработалось какое-то особое отвращение ко всему этому ужасу, и в то же время вошло в привычку, порождая неконтролируемое подспудное желание крови. Может быть, поэтому он пил так много вина…

- Я вижу перед собой человека, который образован намного больше меня, и искушён в неведомых мне науках, - без ложной лести сказал префект, - мне трудно понять почти всё, что ты говоришь, но является ли это знаком твоей божественной мудрости? Если ты поистине мудр, то снизойди до Земли, выслушай старого солдата и потом дай ему совет, какой бы ты дал ему, будь он твоим единственным другом.
Иешуа удивлённо задрал брови, даже взял чашу с вином в руку, поднял её, одобрительно кивнул в ответ, и Понтий Пилат продолжил:
- Ты можешь считать, что я - сам цезарь, ибо власть моя в Иудее для вас, евреев, ничем не отличается от императорской. И что я вижу в моём царстве, возвысившимся над всеми просторами ойкумены? Я вижу, как одни народы, назовём их благоразумными, подчинились воле Юпитера и его сыновей, и теперь из дикарей чудом превращаются в римлян. И я также вижу Египет, - великую цивилизацию прошлого, прародительницу культуры Греции, и затем - Рима. Египет живёт в покое и достатке, и сейчас он – главная продовольственная римская провинция, в которой собирают по несколько урожаев в год. И я вижу эти дикие пустыни, и таких же диких людей, которые верят никому не понятно в кого, поклоняются неизвестно чему, не признают ни кого, кроме себя и своего бесплотного бога. На востоке лежат земли парфян, которые не могут спокойно заснуть, ибо каждый раз перед сном им досаждают мысли о контроле над Израилем. И они не единственные! И вот в этом самом Израиле веками живёт баснословный миф о каком-то там спасителе, который придёт и всё это разрушит, и всех спасёт! Больное воображение какого-то еврея, жившего полтысячи лет назад, породило в вашем народе даже не веру, а навязчивую идею мессии-колдуна! И это вам не мирные философские рассуждения о сути бытия, а вооружённые восстания, постоянные проверки на прочность моей военной силы. И кровь, кровь, кровь…
Понтий Пилат замолчал, посмотрел на чашу с красным вином, провёл по лбу рукой, смахивая выступивший на нём блестящими кристалликами пот. Его глаза встретились с глазами матрёшки, обрамлёнными красивыми длинными светлыми ресницами. Иешуа молчал, внимательно вслушиваясь в откровения префекта.
- И вот ты мне что скажи, мессия! Сколько же крови должно пролиться, чтобы свершилась, наконец, воля богов?
Иешуа был просто заворожен той глубокой искренностью, с которой произнёс всё это Понтий Пилат. Ему удалось крайне удачно передать всю драматичность ситуации.
- Слова не мальчика, но мужа! – польстил мессия и сделал глоток вина в знак неподдельного уважения, – но ведь ты льёшь кровь на алтарь своих богов. Так почему же ты теперь спрашиваешь об этом иудея? И почему молчат твои оракулы?
«Действительно…» - подумал про себя префект, но вслух сказал другое:
- Клянусь Юпитером, если бы я пошёл к оракулу, то он, – Понтий Пилат чуть наклонился вперёд и снизил тон, будто говорил что-то такое, чего он говорить не имел права, - он посоветовал бы мне вырезать Израиль подчистую, до единой головы, до последнего отпрыска…
- Не клянись! – снова повторил Иешуа и поморщился, будто слово «клятва» действительно пахло неприятно, - тем более своим главным богом! А вдруг оракул посоветовал бы тебе вскрыть себе вены своим же гладием? Откуда ты знаешь, кто из богов в этот момент шепнёт ему свои пожелания? Вдруг, это будет Яхве?
Столь неожиданный ответ подействовал на Пилата, как копьё врага во время сражения, на всём лету встретившееся с его доспехами. В воображении возникла вспышка, а затем настолько ужасающая и переполненная безысходностью сцена, что по спине префекта сначала прокатилась ледяная волна, а затем рассыпалась гусиная кожа. С другой стороны, откуда взяться Яхве в святилище оракула?
- Ты сейчас будто опять угрожаешь мне! - Понтий Пилат сдвинул брови, и стало видно, как он пытается совладать с опасным всплеском ярости, подступающим прямо к горлу.
- Я не угрожаю, прокуратор! Я договорился до того, что ты стал считать меня сумасшедшим? – Иешуа вдруг так искренне расплылся в улыбке, что Пилат в одно мгновение невольно расслабился, хотя и не стал улыбаться в ответ, – я про то, что боги, они ведь на то и боги, чтобы там, на небесах, а иногда и здесь, на Земле, устраивать свои любимые интриги. Тебе ли рассказывать про всё это, Пилат? Среди твоих покровителей есть одна очень любопытная божественная персона – Меркурий. Греки называют его Гермесом, но суть одинакова под любым именем: бог красноречия, торговли, изворотливости, обмана и воровства.
- Мои покровители Юпитер и Марс! – префект обратил внимание на казавшуюся ему существенной деталь.
- Это ли важно? Я к тому, что Яхве может оказаться не каким-то там мифическим богом-привидением, а вполне знакомым тебе божеством. Чем тебе Меркурий не нравится, например? Боги играют людьми, как дети балуются своими игрушками. Марсу только стоит отвлечь на мгновение от тебя своё внимание и… Кто может предсказать, что произойдёт тогда?
  - Ты говоришь такие вещи, в которые трудно верить, - медленно промолвил префект, будто он все же искал возможность поверить, напряжённо, но безрезультатно, -  но, теперь я понимаю, почему за тобой ходят толпы евреев! Они не понимают и тысячной части твоих слов, но я уверен, что они к этому и не стремятся! Людей всегда пленили мистические темы, а ты – прямо подарок для подобных простаков!
Иешуа от души порадовал такой странный отзыв. Сейчас он думал над тем, начать ли ему опровержение или оставить Понтия Пилата с этим ошибочным, но удобным для него выводом? Второе никак не могло его устроить, но префект явно был слишком сильно потрясён всей этой беседой для того, чтобы чем-то отличаться от упомянутых им же недалёких простаков.
- Я могу предоставить тебе возможность получить ответы на все свои вопросы, прокуратор! – сказал вдруг Иешуа, видимо решив, как ему следует поступить.
- Неужели? – язвительно отозвался префект.
- Правда, я не скажу, что это совсем уж просто, но ты же не из тех людей, кто боится трудностей!
- Если ты хочешь отправить меня в Александрийскую библиотеку и усадить за чтение тысячи философских трактатов, то тебе не стоит даже и пытаться.
- Нет, - махнул рукой Иешуа, - учебники без должной помощи в их постижении – это пустая трата сил, и у меня нет времени на обучение. Но зато я знаю способ, как отправить тебя в путешествие, из которого ты вернёшься совсем другим человеком.
- В какое путешествие? – спросил удивлённый Понтий Пилат.
- Три дня, - ответил Иешуа.
- Три дня? – Понтий Пилат некоторое время смотрел на мессию, будто пытался угадать, в какую ловушку тот хочет его заманить, затем вдруг очень громко и протяжно рассмеялся, – ты действительно думаешь, что я так глуп, Иешуа? Неужели ты вот таким примитивным образом решил расправиться с римским префектом? Выманить его в какое-то мистическое путешествие и прирезать за первым холмом, как барана?
Иешуа, скромно улыбаясь, терпеливо дождался, пока Пилат успокоится от нахлынувших на него эмоций и, воспользовавшись паузой, ответил:
- Для того, чтобы расправиться с тобой, как ты выразился, мне не нужно куда-то тебя тащить.
- Вот даже как? – удивился префект, но уже не так весело.
- А как ты сам думаешь, что легче: убить человека или воскресить его?
Улыбка окончательно пропала с губ Понтия Пилата.
- Ты периодически испытываешь моё терпение и пользуешься мой благосклонностью, - жёстко отрезал он, намекая Иешуа на то, что тому следует немедленно изменить манеру обращения.
- Я пришёл помочь тебе, прокуратор, а ты всё время пытаешься найти повод обвинить меня в каких-то непристойностях! Неужели ты настолько огрубел и разучился верить людям? У тебя есть неразрешимые вопросы относительно евреев, их бога, их веры, тебя беспокоит неизвестность перед будущим и перед тем, кто я такой для тебя? Всего три дня, и у тебя не останется ни одного вопроса, на который бы ты не знал ответа. Я предлагаю тебе помощь, но тебе решать… А сидеть тут мы можем бесконечно, и это всё равно ничего не изменит.
- А почему бы мне просто не обвинить тебя в подстрекательстве к бунту, и не казнить сразу после праздника? – с полной серьезностью предложил префект, - никаких путешествий, никаких головных болей и  мучительных размышлений! Это - проверенный и надёжный способ борьбы с назойливыми мессиями.
- Ты поступаешь так всю свою жизнь, прокуратор! И что, на много вопросов ты нашёл ответы таким образом? Но, решать тебе, конечно же…
 - Мы разговариваем всего три часа, а у меня уже такая усталость от тебя, спаситель еврейского племени! И ты ещё предлагаешь мне провести с тобой целых три дня? – Пилат опять рассмеялся, потешаясь над прямолинейностью мессии.
Иешуа пожал плечами, мол, это – дело личное. Он отломил себе ещё немного хлеба, понюхал его, одобрительно покачивая головой, отправил его в рот и запил небольшим количеством вина. Затем он поклонился головой прокуратору, степенно встал, обошёл стол и сказал:
- Хлеб твой не с чем сравнить! Вино, ты прав, тоже достойно самых высоких похвал! Да и в целом, поклон тебе мой за угощение, префект! Ты знаешь, что я остановился в Кариоте, значит, можешь найти меня там, если на то будет твоя воля. Завтра  вечером  я отправлюсь навестить моего друга в Аримафею, а оттуда… честно говоря, я пока даже и не представляю, куда пойдёт мой путь.
Понтий Пилат выслушал этот доклад с прощальным поклоном, не спеша поставил чашу на стол, и тоже встал. Худощавого телосложения Иешуа выглядел сейчас прямой противоположностью расправляющего грудь свирепого легионера.
- Я не понял, – грубо рявкнул Понтий Пилат, – ты куда собрался без моего разрешения? Сядь на место и сиди смирно, еврей!
В глазах мессии впервые проблеснула нотка агрессии. Он не стал выполнять приказа прокуратора, а поднял руку ладонью вперёд, как обычно просят тишины, и стал говорить:
- Послушай меня сейчас внимательно, прокуратор! Твоя работа и, как я вижу, смысл жизни тоже, – выслеживать и наказывать еврейских мессий. Ты - верховный жрец в своих владениях, ты - командующий римскими легионами, ты - блюститель порядка и правосудия... Тебя можно назвать почти богом здесь, это не будет преувеличением! Но всё это – просто твоя рутина. Всё элементарнее, наместник! Ты послан сюда только ради двух великих целей своего императора: собирать подати и уничтожать мятежников. Это всё, ради чего ты здесь, и ради чего вся твоя жизнь. Ты хотел знать будущее? Какое из них? Будущее еврейского народа, будущее ойкумены, или твоё собственное будущее? Мне не нужен твой ответ, молчи! Почти все люди хотят знать своё собственное будущее, всем в такой момент плевать на остальных… Единицам не спится от вопроса: а что будет с Миром, как всё началось, и как всё закончится?
Что ж, я расскажу тебе твоё будущее, и выберу, пожалуй, один из самых символичных вариантов. Итак, ты ещё встретишь своего главного мессию, и ты сполна выполнишь свой долг перед империей. Ибо, несмотря на то, что в жизни своей ты погряз в подкупах и всяких тёмных делах, я уж молчу про убийства и издевательства, слово «честь» ты впитал в себя довольно глубоко, будто бы вместе с кровью врагов. Ты присягал всей душой своим богам и их наместнику на Земле. Значит, у мессии просто не будет другого пути, кроме как на крест! Ты хочешь знать, принесёт ли тебе это почести и славу, о которой ты мечтаешь? О, да! Придёт время, когда люди забудут имена римских цезарей, и о том, что был такой Октавиан Август, или тот же Тиберий Нерон, будут знать лишь книжники… Да, да, не удивляйся, так и будет! Да что там цезари?! Настанет время, когда люди забудут имена твоих богов, я уж молчу про божеств Египта и Вавилона. Но, пусть тебя вдохновляет то, что твоё имя будет знать почти каждый человек на Земле! Ты, Понтий Пилат, в каком-то смысле переживёшь своих собственных богов в памяти миллиардов и миллиардов людей. Что скажешь? Как тебе такое будущее?
Прокуратор стоял настолько поражённый услышанным, что не осмелился даже покачать головой. Легко ли современному человеку понять, что испытал он в тот момент? Само по себе сказанное Иешуа выглядело просто невозможным, крайне кощунственным, а для Понтия Пилата как верховного римского жреца, и подавно! В другой обстановке он бы принял это за грубое насмехательство, и пожалуй рассказчику бы грозил повод переосмыслить свои речи. Но глаза Иешуа, в которые он смотрел всё это время, выглядели сейчас, как выглядит тёмный космос ночного неба; от этого всё тело префекта немело и не хотело никаких движений. Иешуа же продолжил:
- По всему миру разойдётся легенда о твоей смерти, Пилат! Люди будут рассказывать друг другу невероятную историю про то, что земные реки отказались принимать твоё тело, и снова, и снова его будут пытаться утопить, сначала в Тибре, а потом всё дальше на север. Так из Рима твои останки постепенно перекочуют в небольшое горное озерцо в Альпах, где они наконец-то утонут.
- Почему ты говоришь, что это будет легенда? - немного ожил от поражающего его воображение рассказа префект, – это моё будущее, или это то, что выдумают люди?
- А вот это пусть останется твоим выбором, префект! Должен же человек хоть на что-то влиять своими собственными действиями, правда? Теперь относительно меня. Мне надо идти, прости, прости, прости… Может быть ты и считаешь, что важнее твоих дел и пожеланий тут на сотни стадий вокруг ничего нет, но ты ошибаешься. Меня ждут мои братья и ученики, да и пользоваться твоим великодушным гостеприимством я больше не имею права. Моё предложение остаётся в силе: если ты придёшь ко мне, то я открою тебе все тайны за три дня. Если же нет, то просто жди, ибо ровно через год я снова приду на Песах в Иерусалим. И вот тогда у нас с тобой будет серьезный разговор. Спасибо за угощение, прокуратор!
Иешуа развернулся и неспешной походкой направился прочь из сада. Понтий Пилат, совсем выбитый из колеи и тем, что услышал, и тем независимым, даже наглым  поведением мессии, смотрел ему вслед, не зная, как реагировать. Наконец, он набрал полные лёгкие воздуха и крикнул что было сил:
- Стража! Стража!
На его призыв тут же показались два легионера. Они выбежали прямо навстречу Иешуа. Префект уже успел облегчённо вздохнуть, но тут вдруг солдаты оббежали мессию с двух сторон, спеша оказаться рядом с Пилатом.
- Куда вы смотрите, бараны? – завопил он, – хватайте этого еврея!
Легионеры резко остановились. Сначала они посмотрели друг на друга, потом на Пилата, и только потом обернулись. Прокуратору казалось, что всё это они делают так медленно, будто издеваются над ним. Тем временем Иешуа был уже довольно далеко, и вот-вот должен был исчезнуть из вида за воротами дворца.
- Бегом!
Солдаты развернулись и бросились вдогонку, но мессия уже успел выйти в ворота. Через пару минут обескураженные легионеры вернулись к Понтию Пилату. Иешуа исчез в шумной толпе города, и им не удалось его найти сразу. Теперь, чтобы арестовать мессию, надо было срочно закрыть все городские ворота и устроить облаву в городе. И префект сделал бы это, но проклятый Песах! 
Понтий Пилат, крайне раздражённый этой нелепой ситуацией, грозно смотрел на легионеров, очевидно собираясь возложить всю вину на них. Солдаты понимали это и теперь они с виноватым видом стояли перед префектом, потупив глаза и ожидая объявления наказания.
- Как можно упустить задержанного из дворца, переполненного стражей? Вы  римские легионеры или стадо баранов?
Стражники по-прежнему молчали.
- Кто ваш офицер? – спросил префект.
- Лукас Филандер, - ответил один из легионеров.
- Филандер? – Понтий Пилат вспомнил про рассказ Гая Кассия, и его мысли о наказании нерадивых солдат стали переплетаться с воспоминаниями, пока не перемешались в нечто вовсе неопределённое, тогда Понтий Пилат вдруг спросил, – как его сын сейчас?
- Жив и здоров, слава богам! – ответил один из солдат.
- Вы знаете, кто это был? – спросил Пилат, подняв руку, и указал ей в сторону ворот.
- Это был еврейский мессия, Иешуа.
Префект подумал, что личность его врага становится всё более популярной, если его узнают даже простые солдаты из числа иерусалимского гарнизона. Неужели мессия успел уже настолько покорить их сердца, что они намеренно упустили его вопреки приказу прокуратора? В это было трудно поверить, но Пилат сам упорно убеждал себя, потому что такое объяснение происшествия было, пожалуй, самым удобным.
- Ладно, – рявкнул он, – сейчас вы меняетесь, идёте к начальнику гарнизона, докладываете о случившемся, и пусть он решает, какого наказания вы достойны.
Легионеры коснулись рукой груди, развернулись, и трусцой удалились из сада. Понтий Пилат устало опустился на скамью, взял в руки чашу с вином и долго сидел в одиночестве, глубоко задумавшись о чём-то, о чём мы уже никогда не узнаем.