Весы

              Я жду весну, мою надежду. Скорее всего, я её не увижу, но всё равно весна придёт и встанет у серого здания изолятора, обнимая его нежно, спокойно и безумно, как обнимает всех и всё без разбора. Улыбаясь голубыми и розовыми улыбками лукавой школьницы…Я молюсь на тебя, весна! Приди, и вылечи меня. Только ты можешь это. Только твоё солнце в умытом  слезами апрельском  небе возвращает мне беспричинное счастье юности и желание далёкого, загадочного моря! Я прошу того, кто правит моей жизнью, подарить мне хотя бы одну ещё весну, один долгий миг эйфорического тепла и ласки, лёгкой, щедрой, горячей, вкусной, как свежая кровь, без жажды перерезать себе вены, как это случается каждую осень. Её я тоже люблю.

               Осень я чту с трепетом и болью. Это – вторая половина меня. Осень сильна, как Дьявол. Осень – это мой Артур. Это его царство. Я вдруг стал заложником осени, когда вступил в неё три года назад без малейшей надежды вырваться… Это стало неким таинственным обрядом, растянутым от первого золотистого листа до первого ноябрьского снега, в конце которого я втайне умоляю смерть прервать мои мучительные наслаждения. И смерть, благосклонно улыбнувшись наивности слабого существа, запускает когти мне под сердце, едва не вырывая его, как обещала, но оставляет всякий раз жить, полумёртвого от яда чудовищной страсти… Я не жалею себя осенью, мне всё равно, что будет после неё. Всё равно, что будет после Артура. Это потому, что я, хитрый, как котёнок под взглядом дога, знаю, что после Артура ничего не будет. А потому – осеннее самосожжение, вечная премьера в Театре трагедии, где бездна свободы взрывает душу, в то время как руки прибиты к кресту.

                Весы – это тоже крест, но с чашами на концах перекладины. Зыбкое равновесие небытия дрожит в середине зимы памятью о прошлом и будущем, желаниями прошлого и будущего, и всё это в конце концов перерождается в меня самого. Я хочу пить на исходе тяжких суток беспробудного бреда. Я так хочу пить, что падаю на четвереньки, в серый мокрый снег,   у первой талой лужи, как собака, и  лакаю чумную воду непроснувшейся ещё весны.
              Меня будет трясти, крутить и ломать безбожно. Я снова выживу, я имею стойкий иммунитет к чумной весне, и она ударит в голову хорошей дозой жизни.
              А когда ветер, осушив апрельские слёзы небес, заставит раскрыться тугие бутоны розового мая, я буду снова. Просто – буду.
               Я захочу свободы и странствий в жаркой дали. Мне будет сниться мой южный город, где уже цветут камелии и розы. Одиночество расправит крылья, крикнет чайкой, напоминая, что мне пора. Чего я ищу? Наверное, узнаю, когда найду.  “Если найду! ”- усмехается моя осень. Не важно. Да, ошейник с шипами всё равно на мне. Но дни и ночи окрашены глубокой синевой и белизной горячих камней на берегу.
               Я дождусь, когда свежий огромный солнечный ветер запутается и взовьётся в моих парусах, я дойду летящей походкой до угла, веря, что, как обычно, сразу за ним начинается море. Когда-то я прощался с этим навсегда .
              Поэтому – молюсь. Весне. Пусть вернёт мне юность. Хоть на немного. На раз. До полного самозабвения. А после - …

                Зыбкое равновесие дрожит радужными паутинками в конце августовской мари. Я – оцепенел…
        Я не дышу, не мыслю, уже не рвусь вдаль, и ещё не страдаю вечно неуспокоенной страстью саморазрушения. Я буду похож на спокойно и сладостно млеющий под мягким солнцем клён, забывший, что скоро – умирать. Или – на безмятежное, нагретое последним летним теплом надгробие. Я буду прислушиваться к усталым шорохам и вздохам мира, пока холодок колких сентябрьских звёзд не отвлечёт меня.
              Резко, остро, ясно, безвозвратно, как всегда.
         И тогда мне до боли захочется снять просоленную тельняшку. Облачиться в тройку с галстуком , унизать руки перстнями, и ещё чтобы волосы дышали “Ангелом”, а ноги сжимали узкие ботинки на каблуках. И я до безумия, до невыносимости захочу видеть тебя, Артур. Сидеть с тобой в полумраке ресторана или твоей гостиной, курить крепчайшие сигары, пить алое или золотое чудо из изящнейшего хрусталя. И медленно, с наслаждением знатока, с  трепетом новобрачного слушать её приход. Её, осени. Золота, красоты убийственной, муки неназванной, сладчайшей чёрной любви…
                Начала  смерти.
                Смерти надежды.
                Надежды весны.
              Я  не  плАчу…          
Пусть этот круг будет вечным.