Илейка

- Илейка, Илейка идёт! – кричали ребятишки, играющие в футбол на пыльной дороге.

И вот, действительно, на дороге при въезде в посёлок Бродовое появляется  высокая фигура человека с большим рюкзаком за плечами, который моя бабушка Агафья почему-то называла «рысаком». Шаг его по нашим детским представлениям был ну очень велик, даже огромен! Длинные руки отмахивали вдоль туловища не всегда в такт шагу, но двигался он быстро.

Это своим ходом пришёл - или как говорили поселковые - прикатил из деревни  Аппалиха  Илья. Я не знаю, какое слово можно применить к этому человеку: сирый, убогий, инвалид или ещё что-то. Был он простоват. Да и те слова, что выше приведены мною, наверное, отражали действительность. Насколько я помню, в пору его общения с нашей семьей жил он в деревне один в небольшом домишке. Были ли родственники у него – не знаю. На большом лице Ильи выделялся один здоровый и очень быстрый глаз, второй – был прикрыт. Рот его имел перекос и, очевидно, были ещё какие-то внутренние дефекты, что сказывалось на чистоте его речи.

Говорил он громко, отрывисто, гортанно. Так громко, наверное, разговаривают люди, которые плохо слышат. Разговаривая, Илья  повторял слова по нескольку раз. Так, если его спрашивали: «Куда ты пошёл, Илья?», то он отвечал: «В лавку, в лавку, в лавку пришёл!».

На  поселке у нас был магазин леспромхозовский от ОРСа – отдела рабочего снабжения.  Деньжонки кое-какие у Ильи всегда имелись. Вроде бы ему платили и пенсию небольшую, да и сам он порой зарабатывал копеечку, выполняя работы по копке огородов, колке дров. Силушка-то у него была, только вот некоторые подносили ему за работу стаканчик-другой зелёного вина, что не прибавляло здоровья больному человеку. Прикупив в магазине продуктов, Илья прятал их в свой, казалось, бездонный рюкзак, вскидывал его за плечи и  прямиком следовал к нашему дому.

Как и когда папа мой свёл знакомство с Ильёй, я уже и не вспомню. Было мне тогда лет десять-двенадцать.

Открывалась дверь в дом и раздавалось громогласно: «Панко, Панко, Палька дома?». Это так он величал моего отца Павла.

Если он приходил рано, до обеда, то дома была одна только бабушка Агафья, которая, как мне кажется, побаивалась Ильи. Разговаривать с ним надо было громко, также примерно как говорил и он сам. Бабушка отвечала гостю, что дома никого нет и просила его прийти попозже. Только Илья это не воспринимал. Он проходил в своих большущих резиновых сапогах вперёд в под окошко и усаживался за наш круглый стол дожидаться хозяев. В резиновых сапогах по колена он ходил круглый год, кроме зимы.

 Сидел и ждал хозяев Илья, бывало, часами и этим очень напрягал бабушку. Разговоров с ним не заведёшь, а только голову раскричишь, общаясь. Да и дома одного гостя не оставишь - нехорошо как-то.

Но вот после уроков в школе в третьем часу дня домой приходила моя мама Лидия Максимовна. Она была учительницей и заведующей в Бродовской начальной школе. Завидев её на улице, женщины спешили сообщить ей, что к нам проследовал  в гости Илья. Мама, зная, как  тяжко свекрови даётся общение с Ильёй, торопилась к дому.

- Масимовна, Масимовна, Масимовна пришла! – радостно восклицал Илейка и вскакивал со стула. Стул с грохотом валился на пол. Мама приветствовала гостья и спрашивала, хочет ли он есть. Ответ был всегда утвердительный.

В русской печке еда была всегда. Электроплиткой для приготовления еды пользовались  в основном по утрам, чтобы накормить учеников перед школой да разогреть суточные зелёные щи работягам-мужьям.

Чего-чего, а поесть Илья любил! Мать кормила его в зале. Кухонька у нас была напротив чела печки, к тому же очень маленькая. Гость там смотрелся бы как Гулливер, не смог бы, кажется, и развернуться. Рядом с печкой стояла десятиведёрная деревянная кадка под воду, маленький столик, пара деревянных табуреток, которые живы до сих пор. В углу напротив стола громоздились чугуны с запарками для скотины, вёдра.

Мать скорее ухватом вытаскивала из печки чугунок с супом и поварёшкой наливала суп в большое блюдо. Илья разоболокался – скидывал рядом со столом свой старенький пиджачишко или брезентовый плащ-дождевик. Ел он шумно, с аппетитом, даже не дожидаясь, когда остынет суп. Только ложка мелькала. Он мог съесть за обедом полбуханки  хлеба. Потом мама выставляла ему на стол эмалированную кружку и кринку молока. Гость с удовольствием выпивал всё молоко и продолжал гостить дальше.

Бабушка называла Илью ещё по-деревенски «наслешшиком», что означало ночлежник. Да, Илья оставался у нас всегда ночевать!

Когда я забегала днём домой, Илья меня не оставлял без внимания. Он развязывал свой большой рюкзак и доставал мне конфетку: « Нако, нако, нако касетку!». «Касетку» я всегда брала, так как от родителей знала, что не взять угощение – это нехорошо, можно обидеть человека. Илейку я  тоже немного побаивалась, поэтому дома показывалась ближе к вечеру.

Но вот с работы возвращался отец. Что тут начиналось!

- Палька, Палька, Палька пришёл! - радостно кричал Илья и бежал навстречу другу.
Отец приобнимал его, похлопывая по спине, и искренне  радовался гостю. Он очень любил и жалел по-отцовски Илейку, хотя тот был уже немолод.  Илья  продолжал радостно делиться новостями.

- В МОскву, в МОскву, в МОскву ездил! Я тебе, Панко, бакалеек, лампочек и канарик привёз! – сообщал он отцу, выкладывая из своего рюкзака круглые и квадратные батарейки, маленькие лампочки к фонарику и, наконец, сам фонарик.

Отец рядом с ним радовался покупкам как ребёнок. И было чему. Тогда даже этого добра  в продаже не видели, а фонарик в хозяйстве вещь нужная. Не каждый мальчишка мог похвастаться тем, что у него есть фонарик. Папа торопился рассчитаться за покупки, а Илья был очень доволен, что угодил другу. В деньгах Илья разбирался отменно, никогда не путался ни в купюрах, ни в подсчётах. Правда, денег наперёд под покупки никогда не брал.

Илья, несмотря на свои физические недостатки, был очень охоч до разных путешествий. Он любил ездить в Москву, в частности за «бакалейками, лампочками и канариками». Была у него какая-то справка о болезни, поэтому с билетами до Москвы и обратно у него проблем не было. Бывало, приехав в Москву и закупив нужный товар, он в тот же день ехал обратно домой. Иногда, загостившись в Москве, ночевал на вокзале. Неоднократно я слышала, как Илья рассказывал отцу про свои поездки в Крым или как говорил он сам: «в КрЫмку, в КрЫмку, в КрЫмку ездил!».

Положить гостя спать пораньше у нас было некуда. Мы впятером жили в одной комнате. Вечером нам с братом надо было уроки учить, маме - тетради проверять и к урокам планы писать, а папе - заготовленную бригадой за день в лесу древесину подсчитать по кубатурнику. А перед этим ещё всех нас вместе с Ильёй мама кормила ужином.   

Конечно, какие уроки, какие планы можно было выучить и написать с таким граммофоном! Папе приходилось, наверное, труднее всех. Он завлекал гостя разговорами, выспрашивая у того о планах и поездках на будущее. Ведь не могли же все мы лечь спать в семь часов вечера! Так и коротали за беседой с Ильёй время до сна.

Наконец все начинали укладываться спать. Стол сдвигали ближе к окну, и мама стелила матрас на пол для Ильи. Тогда у нас уже был диван, но он был небольшой с круглыми раскатывающимися боковушками. Лежать на нём можно было лишь поджав ноги, но из-за большого роста Ильи и это было  невозможно.

Спали ли мы в эту ночь – сказать трудно. Илья засыпал мгновенно и раздавался такой могучий храп! Возможно, и соседи наши храп этот через стенку слышали. Но деваться было некуда. Родители никогда не провожали Илью обратно домой в этот же день. Они жалели его и старались сделать для него хоть что-то приятное. Даже после его ухода я никогда не слышала от них никакого недовольства в адрес гостя. Родители никогда не пытались отделаться от Ильи, отвадить его от дома. А мы, дети, эти вопросы и не обсуждали.

Утром, плотно перекусив, Илья вместе с папой уходил в гараж, где отец сажал его либо на машину с рабочими, либо на автобус со школьниками, чтобы ему поменьше было идти до дома пешком. Часто отдавали родители Илье и какие-то вещи, в частности одежду и обувь. Ведь и мой папа был высоким, поэтому что-то ноское и нужное из вещей  подходило и для Ильи.

Прощаясь с отцом, Илья всегда спрашивал того, что привезти ему из «Мо;сквы»  в следующий раз. Не уважить человека за такое внимание отец не мог. Возможно, в следующий раз подарки повторялись, либо были другие...

Дружба такая продолжалась много лет.

Вот так, на примере моих родителей, мы познавали в жизни такие понятия как терпимость, любовь и сострадание к ближнему, особенно обездоленному судьбой человеку.

Позднее мы узнали о смерти Ильи, Илейки  и искренне горевали о нём.

15.02.2014 г