Здесь Бог с Дьяволом борются, а поле битвы – сердца людей
(Ф.М. Достоевский «Братья Карамазовы»)
Часть первая. Россия. Август-октябрь 1999 года.
Глава первая.
Воин Аллаха.
Днем они встречают тьму и в полдень ходят ощупью, как ночью
гл.5/14 Книга Иова
«11. Сколько Мы разбили [погубили] селений, (жители которых) были злодеями [неверующими в то, что ниспосылал им Аллах], и воздвигли [создали] после них [после погибших] других людей!
12. После того же, как они [те неверующие] почувствовали [увидели] Нашу ярость [сильное наказание], то вот они из неё [из селения] убегают.
13. (И было сказано им с насмешкой): «Не убегайте и вернитесь к той роскоши, которой вы были наделены [к наслаждениям и благам] (и которая была причиной вашей гордыни и неверия), и к вашим жилищам (которыми вы хвалились), – может быть, у вас (что-нибудь) попросят!»
14. (Они признали своё злодеяние и) сказали: «О, горе [погибель] нам, поистине, мы были причинившими зло (самим себе) (своим неверием)!»
15. И не прекращался этот их зов [слова признания собственного злодеяния повторялись до тех пор], пока Мы не сделали их как сжатую ниву [пустое поле], потухшими [погибшими]».
Коран
21. Пророки
***
Солнце садилось за горизонт, окрашивая небосклон в кроваво-багровый цвет, от чего возникало предчувствие чего-то значительного, меняющего привычный ход вещей, но не обещающего ни радости, ни покоя. Будто что-то воспалилось где-то в глубине бездонного неба, обагрив голубую, непорочную с виду поверхность. Дул в спину холодный осенний ветер, пронизывающий, казалось, каждое ребро, доходя до сердца, до самой души.
Мурат сидел на камне, задумчиво разглядывая своего военачальника. Тот гордо стоял на краю ущелья, держа во рту сигарету. Он часто любил стоять так, подолгу смотреть вниз. При этом Мурат не раз слышал от него, что мир здесь кажется мелким, далеким и ничтожным по сравнению с высью, когда эта высь – часть его. Человека, могущественного и сильного в этот момент. Человека, способного решать судьбы людей, судьбы стран, судьбы вселенной. Он здесь и сейчас – часть Бога, сам Бог. Ему позволено все.
Мурат терпеливо ждал, когда тот насладится своим ощущением мирового правителя.
За спиной послышались тяжелые шаги. Ахмед резко обернулся. Мурат инстинктивно схватился за «калаш», но тут же бережливо опустил его. В камуфляжной форме, черной бандане на голове, удрученно ступая по каменистой земле солдатскими ботинками, к ним поднимался Абдуллах. Не сводя с него глаз, Ахмед тяжело опустился на камни рядом с Муратом. Камни, слышавшие и видевшие на свои веки много человеческой боли, и душевной, и телесной. Много русской и кавказской крови впитали они, морем детских и женских слез умылись. А самое страшное, разве не впереди еще?
Ахмед, тяжело вздохнув, распрямил ногу. Позавчера в бою пуля зацепила бедро, прошла на вылет.
- Как рана? – спросил подошедший Абдуллах.
- Ерунда, царапина. И следа не останется к тому моменту, когда мы встанем во главе нового исламского государства. Я уверен, что дагестанцы сами нам в этом помогут. Дагестан первым будет присоединен к Ичкерии.
- Сомневаюсь, что также легко дадутся Ставропольский и Краснодарский край, а тем более Поволжье. Россия не отдаст эти земли. Если здесь в Дагестане живут мусульмане, с которыми уже несколько лет работают наши талибы, обученные в наших лагерях, то там – неверные. Большинство из них православные. За религию будут драться яростней, чем за нищую родину.
- Что им религия. Вон сколько русских понаезжали в Сержень-Юрт, прошли обучение, приняли новую веру. Домой вернулись, послушно совершают намаз, ждут приказов, обрабатывают население. А то, что их меньше было в лагерях, чем дагестанцев, то извини, это мы еще не ставили перед собой конкретной цели. Друг мой, в этой убогой России все покупается и все продается, особенно власть, а еще того больше, то, что у власти. Вернее кто. Ну, тот - «кто», все равно - «что».
Он громко рассмеялся после этих слов, демонстрируя свое остроумие. Абдуллах в ответ улыбнулся, наблюдая, как содрогается от смеха прядь длинных черных волос Ахмеда, прилипшая к смеющемуся рту. Смех резко прекратился, рука без двух пальцев откинула непослушную прядь назад.
- Да и здесь с идеологией что-то не совсем гладко, - задумчиво, будто сам себе, произнес Абдуллах, после некоторого молчания, - вчера два негра заявили, что отказываются воевать на этой земле, что мы их обманули. Приказал расстрелять.
- Доложили уже, - недовольно пробурчал Ахмед.
- Что же, о моих приказах тебе докладывают? – скрывая ревность, притворно дружеским тоном произнес Абдуллах.
- Ну, настучали, - ехидно поправился Ахмед перед дивизионным генералом и, мало того, амиром Конгресса народов Ичкерии и Дагестана, усмехаясь, и, больше чем никто либо, сознавая весь пафос этих громких званий. Ведь и громкие звания соратника, и серьезные структуры типа Исламской Шуры Дагестана, все служило лишь красочной ширмой в тайной игре сильных мира сего, среди которых Ахмед чувствовал себя далеко не последней фигурой. А его командир, соратник и названный брат – марионеткой в его руках. Имея значительный вес в Чечне, купленный за перспективу высоких званий в структурах, выстроенных из дыма, идущего от чеченской войны и расклубившегося под влиянием мирового ваххабизма, Абдуллах стал удобной фигурой в этой игре. Надышавшийся этим дымом, впитавший всем своим существом не столько религиозные идеи, сколько сладкие перспективы, разрисованные ему Ахмедом, о владычестве в новом исламском государстве, расстилающим свои границы от Черного до Каспийского моря, Абдуллах послушно подчинялся идеям, намерениям и планам воинствующего араба, откровенно считая те самые идеи, намерения и планы своими. И оба в этой жестокой игре были довольны, и в первую очередь довольны собой.
- Заседание сегодня прошло не плохо, - прокомментировал Ахмед после некоторой паузы прошедшее днем заседание «Исламской Шуры Дагестана», - думаю, принятая декларация о создании исламского государства Дагестан необходима как противовес этой лживой бумажной Конституции, которой верят большинство российских баранов в низах. Этой декларации должны придерживаться как полярной звезды. Главное - объявлен джихад для освобождения от вековой российской оккупации мусульманского народа. Твои обещания поддержать братский дагестанский народ своим миротворческим корпусом… - Ахмед вдруг прервался, задумался, будто подбирая слова, испытывающее посмотрел на собеседника, будто в поисках этих слов у него, - …все приняли за чистую монету! – произнес он, наконец, еле сдерживая при этом смех, а, произнеся, громко раскатисто рассмеялся. Реакция Абдуллаха на смех подпитывала его еще больше. Он заливался этим раскатом, звучащим как залпы войны, и не мог остановиться. Абдуллах растеряно наблюдал за ним, глупая улыбка прилипла к его лицу.
Ахмед все же справился со смехом, пытаясь сделать вид, что смеялся над тем самым наивным дагестанским народом, а не над «амиром Конгресса народов Ичкерии и Дагестана», и тут же искренне сам этому поверив.
Солнце почти уже скрылось за горизонтом, с противоположной стороны наступали сумерки. Мурат все это время молчал, не вступая в разговор. Хоть он и был приближенным Ахмеда, место свое он знал и подчинялся ему бесприкословно.
- Мой лучший ученик, - сказал Ахмед, кивнув в сторону Мурата, будто только обнаружив рядом с собой его присутствие. Абдуллах слышал эти слова не в первый раз, но промолчал. Он знал, что Мурат лично обучался у Ахмеда военному делу в институте «Кавказ» - лагере «Саид ибн Абу-Вакас», а потом в школе-медресе в селении Харачой. После окончания талибских курсов он всегда находился рядом с Ахмедом, под его личным руководством. Любая операция, доверенная ему, была просто обречена на успех. Мурат оказался искусным воином, так что сам Ахмед иногда прислушивался к его мнению, все же всегда оставляя за собой последнее слово. Да Мурат и не претендовал на руководящую роль. Он до мозга костей впитал новую веру и искренне верил в джихад.
- Не позволительная роскошь хохотать в горах в такое время, - тихо произнес Мурат.
- Чего мне бояться, ты же знаешь, я всех купил. А кого не купил – запугал! - он опять громко засмеялся.
- Тем не менее, пулей зацепило, - отметил Мурат.
- Пуля-дура не в меня летела. Летела бы в меня, меня бы не зацепило, а убило, - на этот раз смех Ахмеда звучал тихо, будто его чем-то спугнули как птаху, и он улетал, звуча при этом лишь из упрямства.
- Веселый ты человек, Ахмед, - сказал Абдуллах, поднимаясь с камня, - пойдем. Темнота – стихия волков. Пришла пора. Нужно начинать.
- Славно. Пора, так пора, - Ахмед тяжело поднялся, и все трое уверенно направились в лагерь.
- Повеселимся… - добавил он минуту спустя, на ходу сильно припадая на раненную ног. Но в ответ никто ничего не сказал.
Смех смехом, но Ахмед сознавал, что прошедшее днем заседание Исламской Шуры явилось необходимостью. И Мурат знал это. Оно было проведено с целью объявления новой власти на дагестанской земле. Была не только принята Декларация нового исламского государства, но и объявлено о низложении Госсовета республики и формировании исламского правительства. Но где-то в глубине души новоназначенный командующий исламскими силами в Дагестане понимал, что и эти меры не гарантировали успеха в назначенной цели. Все шло не так, как ожидалось.
Явившиеся в Дагестан моджахеды с целью «полного изгнания кафиров со священной дагестанской земли», были встречены местными жителями крайне негативно. Идеологическая подготовка велась несколько лет. Толпы дагестанцев обучились в специализированных лагерях, созданных с подачи Ахмеда после окончания первой чеченской войны. В них готовили боевиков для войны за чистый ислам. Пять основных лагерей были размещены в районе села Сержень-Юрт, на базе бывших пионерских лагерей. Главным «элитным» лагерем «Саид ибн «Абу-Вакас» руководил непосредственно сам создатель. Рядом располагались узкоспециализированные лагеря: «Абуджафар-лагерь», в котором изучали тактические приемы ведения партизанской войны, стрельбу из всех возможных видов оружия, включая оружие последних передовых разработок; «Якуб-лагерь», где готовили минометчиков, артиллеристов, водителей и стрелков боевых машин пехоты; «Абубакар-лагерь», где обучались будущие подрывники-диверсанты для работы в тылу врага; «Давгет-лагерь», созданный для подготовки проповедников чистого ислама, в котором изучали теологию и приемы психологического воздействия.
Два месяца обучения, сотня талибов в поток, тысяча обученных дагестанцев, направленных обратно на родину для ведения идеологической борьбы за истинную веру. При подготовке наступления на Дагестан, на «Давгет-лагерь» был сделан основной упор. Ставка была сделана на то, что основное население Дагестана – мусульмане. Идеологические приемы должны были сыграть основную роль. Ахмед сам лично напутствовал выпускников перед возвращением их из Сержень-Юрта в Дагестан, Ингушетию и другие республики, края России, ставя перед ними особую задачу: внедряться в структуры власти, государственные и муниципальные органы, создавать базы, подбирать людей, призывать к борьбе за чистую веру, обвинять русских, выступающих против, в фашизме.
С прошлого года велась активная подготовка дагестанского населения к принятию новой власти, отделению от центра. Эмиссары проводили сходы в селениях – собрания исламского Джамаата, вели активную пропаганду борьбы мусульманского народа против неверных, поработивших их. Все шло отлично. В Карамахи, например, на таком сходе было принято решение о создании независимого исламского государства, отделении от России и Дагестана, обращении к Чечне за помощью. Над селом водрузили зеленый флаг. На дорогах, ведущих в село поставили шлагбаумы, установили таблички, информирующие, что на данной территории действуют законы шариата.
Важным шагом было устранение влиятельного противника ваххабизма – муфтия Дагестана. Выпускники института «Кавказ» подорвали его автомобиль, в котором тот ехал, радиоуправляемой бомбой, закопанной на дороге. Мощностью - шесть килограммов гексогена. Чтоб наверняка. «Волгу» муфтия разорвало на куски. Ребята перестарались, но экзамен сдали.
Вообще, ваххабизм для Дагестана не был новшеством. Он жил и дышал на этой земле уже десятки лет. С союзниками поддерживался контакт. Все было согласовано, оговорено. Был разработан, казалось бы, беспроигрышный план. На первом этапе, условно названном «Гази-Мухаммед», отряды чеченских «освободителей» должны были только начать военные действия. Основной упор делался на местных ополченцев – коренных приверженцев чистой веры, давно пытающихся поднять мятеж против притеснений со стороны официальной власти. Учитывая сложившуюся ситуацию в соседней Чечне, дагестанских ваххабитов считали экстремистами и откровенно опасались. Планировалось войти в Ботлих и, соединившись с местными моджахедами, двинуться на Хасавюрт. Одновременно в Махачкале дагестанские «экстремисты» поднимали революцию и, значительная часть бойцов Абдуллаха стекалась туда для поддержки и помощи. И все! Победа! Берег Каспийского моря! Все просто, как два пальца… Но с самого начала все пошло не так. В чем-то просчитались. Местное население не раскрыло объятия своим «освободителям». Несколько отрядов, включая наемников, находившихся под командованием Абдуллаха, самовольно вернулись в Чечню в первые же дни. Они шли защищать мусульман. А эти мусульмане, как оказалось, не нуждались в защите. Они шли устанавливать ислам. А ислам здесь уже был. Наемники открыто возмущались. Кто-то считал, что сразу за Ботлихом - Каспийское море, и возмущались, что их обманули, что никакого водоема нет – не то чтобы моря. Искренние приверженцы джихада не понимали, какой джихад может быть против исламского населения: против призывающего на рассвете на молитву муэдзина, против мужчин, свершающих намаз. Двух суданцев, отказавшихся воевать, расстреляли сегодня по приказу Абдуллаха, в назидание другим. Если сопротивления и ждали, то только от официальных властей, милиции, имеющей в вооружении лишь табельное оружие, и от федералов. От дагестанского населения, дагестанских союзников-экстремистов и тем более своих же бойцов ничего подобного ни Ахмед, ни Абдуллах, ни кто-либо из высшего руководства не ожидал и не предвидел. Все, что было запланировано и оговорено с дагестанцами – псу под хвост: Дагестанские лидеры вдруг передумали. Восстание в Махачкале предложили начать самим чеченцам. Но как это должно было выглядеть? Когда революцию поднимает местное население, все понятно. Но как могли начать государственный переворот неофициальные войска соседней республики, значительная часть которых состояла из иностранных наемников? Идиотизм. Дагестанцы поджали хвосты, когда пришло время действовать открыто и во всеуслышание.
Все менялось. Нужно было вновь продумывать тактику ведения этой войны.
В глаза ударил яркий свет фонаря – это бойцы на звук приближающихся шагов проверили, кто идет. Ахмед крепко выругался по-русски. К Амиру подошли двое, все трое скрылись за входом в палатку, служившую штабом.
Подошел Абаб, правая рука Ахмеда.
- Хотел обсудить последние приготовления к бою, - сразу обратился он к Ахмеду, - возможные варианты действий, если что-то пойдет не по плану.
- Иди в радиопункт, - кивнул Ахмед Мурату, - я тоже позже подойду, надо кое-что обсудить.
Оставив Ахмеда с Абабом, Мурат осторожно почти на ощупь направился вверх по горе - к радиопункту - рядом с лагерем, в котором располагался отряд Мурата и еще два отряда под непосредственным командованием чеченского араба. Фонарь не зажигал – его могли заметить из лощины, где находились федералы. Расположение радиопункта должно было оставаться тайной, он имел немаловажное значение в этой войне - помогал дезинформировать и так разобщенного противника.
Радиопункт представлял собой обычную военную платку, развернутую на небольшой площадке между суровыми стенами гор. Снизу площадку разглядеть было невозможно. И почти невозможно было засечь ее с вертолета, поскольку сами горы не давали возможности подлететь в радиус обзора. Радиоприемные устройства были установлены еще выше, что, наряду качеством оборудования, усиливало прием волн и позволяло перехватить любые переговоры противника даже на значительном расстоянии.
Палатка освещалась фонарем. Войдя в нее и поздоровавшись с двумя находившимися в ней связистами, Мурат сел на один из брошенных в углу матрасов. Подумал, что не мешало бы спросить у парней, не уловили ли чего нового, но разговаривать не хотелось. Потому он просто молчал и ждал, когда они отчитаются сами. Но те были заняты своим делом. Минут через двадцать пришел Ахмед. Он выглядел удрученным. Устало опустившись рядом с Муратом, он тяжело вздохнул.
Оба молчали, но знали, что думают об одном и том же, без слов ведя этот монолог один на двоих. Способностью анализировать происходящее оба были наделены в равной степени. Однако право принимать решение имел только один, за другим оставалось право лишь озвучивать возможные варианты решения. Кем был Мурат? Обычным воином джихада с двадцатью моджахедами в подчинении. Даже скорее смертниками, чем просто моджахедами. Полевой командир, не больше. Хотя и особенный командир, пользующийся особым доверием самого Ахмеда, что льстило ему.
Итак, что имелось на данный момент. Первоначальному плану реализоваться не удалось. Чеченским «освободителям» не суждено было беспрепятственно войти в Ботлих. Направляясь в Ботлихском направлении, они свободно прошли Ансалту, вошли в соседнее село Рахату (в пяти километрах от Ботлиха). Население засуетилось. Поступила информация, что в Ботлихе стоят два батальона «федералов». Пришлось остановиться в Рахате. В здании детского сада разместили штаб. Были отданы приказы дружественно вести себя в отношении мирного населения. Но те все равно скалили зубы. Кое-кто раздобыл оружие, на случай если придется защищать себя или свое имущество от мародеров. Троих таких взяли, посадили в «обезьянник», в здании местного отделения милиции, рядом со штабом. Как оказалось потом, оружие ополченцам раздавали противники.
Приняли выжидающую позицию. Зря. Нужно было сразу действовать, сразу принять бой. Как оказалось, в Ботлихе располагалась всего лишь рота десантников - чуть больше ста человек. Это - при пятистах моджахедов в Рахате. Морально не были готовы. Не ожидали, что придется вести бои. Все должно было пройти мирно. Но… Тысячи «но»!. Сейчас в Ботлих подтянулись войска, дагестанская милиция. Мало того, в Махачкале провели частичную мобилизацию, создали интербригаду из бывших Афганцев, набрали шестьсот человек. И сейчас они на подходе в Ботлих! Нет, село взять вряд ли удастся, и не то, что мирным, но и военным путем. Мало сил. Нужно увеличивать численность бойцов. Нужно препятствовать самовольному возвращению моджахедов в Чечню. Еще эти ополченцы! Придется вести бои и с местным населением. А это уже выглядит не как освободительная война, а как война захватническая. А значит дагестанские союзники, часть которых выступает вместе с чеченскими «освободителями», а часть выжидает лучших времен, поднимут свое оружие против. И тогда уже гарантировано полное позорное поражение.
- Новый анекдот слышал? Про нового премьера, - неожиданно заговорил Ахмед. Мурат задумчиво покачал головой в знак отрицания.
- Путин приезжает в Чечню и разговаривает по-отечески с солдатами: «Ну как, ребята, победим мы бандитов?» - шутит Владимир Владимирович. «Победим, товарищ главнокомандующий!» - шутят в ответ солдаты, - Ахмед пару раз хихикнул в завершение, не ожидая откровенного смеха от собеседника. Он вообще никогда не слышал смеха Мурата. Никакого.
- Два дня на посту Председателя Правительства, а про него уже анекдоты ходят, - отстраненно прокомментировал Мурат.
- Не важно. Важно другое. Ты мне ответь, победим мы Дагестан?
Мурат знал, что уверенный ответ «нет» Ахмед сочтет за обиду и отреагирует крайне эмоционально. Да и зачем говорить о том, о чем он и так знает. Поэтому Мурат пожал плечами и тихо произнес:
- Тоже шутишь? – и добавил после паузы, - Нужны еще люди, еще оружие. Нужно больше сил. Их слишком много. Народ поддерживает их, а не нас.
- Наемники бегут, как тараканы. Откуда брать людей? Где их искать? У Масхадова? Он не будет нам помогать, не даст свои войска.
- В Чечне работы нет, семьи голодают. Если хорошо заплатить за участие в военных действиях…
- Провести неофициальную мобилизацию… Нужно только заплатить потом, чтоб тоже не сбежали…
- На «потом» тоже мало кто согласится.
- Треть сразу, остальное потом, - Ахмед вопросительно посмотрел на молчащего в ответ Мурата и добавил, - нужно подумать. Здесь у нас около пятисот человек, сто – у Ширвани в Андийском направлении, пятьдесят – около Годобери. Ну, около двухсот цумадинцев. Войска нужно увеличивать в два, а то и в три раза. Своих подключить… Вообще, я не об этом хотел с тобой поговорить. Командирую тебя с твоими ребятами в тыл. В чужой. Для наведения ужаса.
- Акт мести за проигранную войну? - спросил Мурат, догадываясь, о чем говорит араб.
- Проигранную войну? – удивленно переспросил Ахмед, вспыхнув от недовольства. Казалось, он не мог подобрать слов.
- Твое дело - исполнять приказы! И не рассуждать о…
- Записи прослушать не желаете? – прервал его один из радистов по имени Сергей, снимая наушники.
- А есть что-то интересное? - воспользовался ситуацией Мурат, избегая извержения лавы затронутого самолюбия.
- Да найдется, - Сергей нажал несколько клавиш на клавиатуре ноутбука, в колонках что-то зашипело, послышался чей-то голос, Сергей прибавил звук.
- В 4 утра вышли из Ботлиха, скоро подойдем к месту назначения. Чехи уже второй день сидят там, - хрипел мужской голос.
- В огневой контакт с противником пока не вступать, - отвечал ему такой же хриплый голос.
- Понял.
- Ну, о продвижении батальона 7-й воздушно-дисантной дивизии из Ботлиха к горе Алилен, мне уже доложено. Их ждут. Это они, - пояснил Ахмед, сдерживая свой гнев на Мурата.
- Передай Булгакову, чтоб точнее давали цели. И главное, чтобы одновременно обозначали местонахождение своих войск, - продолжали хрипеть голоса из колонок, - в районе Голубого озера уничтожено 2 танка боевиков.
- Как же, «боевиков», - передразнил Ахмед, - по нашей-то наводке. «Боевиков».
- Какого х…, не докладываете по авиационному удару по милиции?! Что творите вашу мать! Кто давал координаты?
- Группировка подчинена генерал-полковнику Голубеву, все доклады идут к нему.
- Я не спрашиваю тебя, кому ты должен докладывать! – шел в ответ крепкий мат.
- Как могли обстрелять дагестанскую милицию? Четыре трупа, вашу мать, восемь раненных!
- Авиация в этом районе задач не выполняла. Над территорией пролетали «бомберы», но задачу по минированию они выполнили за двенадцать километров от указанной точки, совсем на границе с Чечней, западнее Ансалты километра на четыре.
- Это уже интересно, - отметил себе Ахмед информацию о месте минирования, зная, чьих это рук дело - наводка федеральной авиации на отряд местной милиции.
- Как «чехи» без сопротивления оказались на высоте Алилен? Куда испарился блокпост Тондо? Кто отдал приказ о снятии блокпостов в Тандо и на Алилен?! – почти истерически раздавался мужской голос, не находя ответа.
- Кто будет за это отвечать? - не унимался задавать вопросы голос, - кто ответит за взорванные вертолеты, за смерть наших людей?
Ему никто не отвечал. Видимо не тому задавал вопросы. Посты действительно были сняты не без помощи противника. Большая сила – знать о враге всю подноготную: кто, где, на какой должности, кем командует, с кем живет, кого любит и кем дорожит. Последнее особенно важно. Связываешься с нужным лицом, передаешь ему состав и координаты его семьи. Излагаешь свою просьбу к нему и взамен за драгоценные жизни и безопасность близких, ждешь результата. Работает беспроигрышно. Так проинформировали начальника отдела районной милиции. Уже вечером того же дня на блокпост в Тондо пришла машина, погрузили вещи. Военным был дан приказ с оружием следовать в Ботлих. После чего один из отрядов Абдуллаха разогнал местное население. Люди к утру ушли все до последнего, не взяв ничего из вещей. Подобным образом избавились от поста корректировщиков на горе Алилен.
Снятие этих двух постов давало дорогу боевикам к Ансалтинскому ущелью, которое являлось хорошей позицией в этой войне. С него хорошо просматривались окрестности, за противником можно было наблюдать в бинокль. Мало того, противник являлся отсюда хорошей мишенью. Таким образом, вчера из ПТУРов были обстреляны стоящие на площадке у подножья горы вертолеты, о которых шла речь с записи радистов. Легко были взорваны Ми-24 и Ми-8, еще три вертолета получили повреждения. В одном из взорванных вертолетов находился экипаж в полном составе, все члены экипажа погибли. С горы было видно, как горящие части вертолетов падали на артиллерийскую позицию, на ящики с боеприпасами. Солдаты ползали под обстрелом и тушили их.
- Засек, - прошептал второй радист, переключая звук с наушников на колонки.
- Что у вас? – раздался из них раздраженный голос.
- Обстрел начался. Огонь ведут из минометов и стрелкового оружия.
- Сколько их?
- Не понятно пока. Сообщили, что КНП Булгакова тоже обстреливают.
- Понял.
Связь прервалась.
- Наши начали, - прокомментировал Ахмед. Мурат слегка кивнул головой.
- Пойдем отдыхать, утром обсудим подробности, - Ахмед хлопнул Мурата по плечу.
- Если что-то срочное и важное – будите, - добавил он спецам по радиоперехвату. Те молча кивнули.
Сняв пыльные ботинки, боевики легли на расстеленные рядом матрацы.
- На развилке трех дорог в Чечне стоит федерал, - начал очередной анекдот Ахмед, - перед ним камень: "Налево пойдешь - убьют. Направо пойдешь - убьют. Прямо пойдешь - убьют". "Что же делать?" - думает он. Тут внутренний голос ему говорит: "Думай быстрее, а то убьют прямо здесь!" – длинноволосый араб громко рассмеялся, невольно тряся при этом черной бородой. Мурат улыбнулся. После некоторой паузы Ахмед тяжело вздохнул. Чувствовалось его внутреннее напряжение. Он отвернулся спиной к Мурату и затих. Через пару минут раздался сдержанный храп. Мурат лег к нему спиной, закрыл глаза. Спать не хотелось. Силой воли Мурат заставил себя расслабиться – нужно было отдохнуть, неизвестно когда еще выдастся возможность поспать.
***
Проснулся Мурат от шипения радиоаппаратуры.
- Вчера вечером обстреляли батальон 7-й воздушно-дисантной дивизии, направленной из Ботлиха для взятия горы Алилен, - продолжали вчерашнее вещание хрипящие голоса, - но все идет по плану, колонна батальона полностью зашла в район, кроме одной БМП. Перевернулась. Без жертв пока обошлись.
Мурат, не вставая с «постели», наблюдал за радистами, и стоящим между ними Ахмедом. Даже со спины было видно, что Ахмеда взбесила услышанная информация. Было раннее утро, только-только начало светать. Из своих еще никто не удосужился доложить результат вчерашнего боя. Стояла задача не подпускать батальон к горе, уменьшить численность. Мурат с трудом сел. Болела голова. Ахмед оглянулся и остановил на нем свой взгляд. Даже в утренних сумерках можно было разглядеть в его глазах ярость, злость от преследующих моджахедов неудач на этой дагестанской земле.
- Может, врут командованию, - попытался успокоить его Мурат. Но тот в ответ промолчал.
- Что еще? – обратился он к Сергею. Колонки вновь затрещали:
- Чехи контролируют с высоты любые передвижения. Мы у них как на ладони. Нужно вытравливать их с горы.
- Казанцев уже отдал приказ о захвате высоты 1622,5. Засылайте одну-две группы спецназа со снайперами.
- Этих чертей снайперами не возьмешь.
- С воздуха ударяйте зажигательными бомбами.
Дальше шли помехи, треск. Сергей выключил запись. Ахмед кипел. Мурат думал, чей разговор может быть перехвачен. Это не было похоже на приказы, скорее на советы, как воевать.
- Трубу кинь мне, - обратился он к Мурату, выжидающе наблюдая, как тот не торопясь, берет рацию и несет своему командиру, как послушный пес. Нажав кнопку и поднеся рацию к уху, он зло выругался.
- Абаб! Где ты? К нам поднимись, срочно.
Минут через двадцать в палатку вошел мрачный и уставший Абаб.
- Комары устали кусаться? – раздраженно произнес Ахмед.
- Еще сорок человек отказались воевать, - произнес тот в ответ. Ахмед с яростью швырнул в стенку палатки рацию, которую он все это время нервно вертел в руке. Трубка отскочила и благополучно упала на матрац, где лежал Мурат.
- Где они?!
- Приказал расстрелять, когда они стали уходить. В спины.
Ахмед присел на табурет у стола с радиоаппаратурой. Абаб тоже устало опустился на матрац рядом с Муратом, стянул берет с лохматой головы и бросил его на землю рядом с собой.
- Нужно отступать, - задумчиво произнес он после паузы. Ахмед в сердцах выругался.
- Чтоб отходить, тоже нужны люди! Дагестанцы нам поклонятся и выстелют дорогу до Чечни красной ковровой дорожкой?! Они поступят так же, как ты вчера со своими трусливыми бойцами.
- Они не трусливые, они идейные, - поправил Абаб.
- Любая идея - попытка скрыть постыдную эмоцию. А главная эмоция человека, которой человек стыдится – страх.
- Ладно, - Абаб не стал поддерживать философские размышления своего друга, - при любом раскладе нужно подкрепление. И подкрепление хорошее. Нужно связаться с Мухаммадом.
- Абу Мухаммад, - задумчиво произнес араб, - да, у него не только люди, но и деньги. А значит, он кроме своих может подбросить и других.
- Нужно задействовать талибов. Лагеря не пустуют.
- Да, и мирное население, - Ахмед взглянул на Мурата, вспомнив вчерашний разговор. Абаб кивнул.
Араб достал из чехла, прикрепленного к армейскому ремню, трубку мобильника. Долго смотрел на дисплей.
- Связи нет.
- Здесь гора нависает, нужно отойти, - отозвался на его слова Сергей. Ахмед кивком головы позвал Абаба выйти. Тот схватил брошенный им на пол берет и резко поднялся. Оба молча вышли из палатки.
- Я посплю, - сказал Сергей сотоварищу, снимая наушники. Парень в ответ кивнул, что-то переключая на оборудовании. При командире никто из них ночью не отдыхал. Сергей грузно опустился на матрац рядом с Муратом, где час назад крепко спал Ахмед. Мурат, относясь к русским, даже если они были новоявленными мусульманами, настороженно, поднялся.
- Прошел обучение, принял новую веру и здесь ради джихада? – спросил он без эмоций, поправляя помятую одежду.
- Да, - так же безучастно, не поддаваясь на провокации, ответил Сергей.
- А все-таки, - не унимался Мурат, - здесь ты по воле Аллаха, или по своей? В смысле ради хороших денег?
- А Аллах не запрещает совершать джихад ради денег, в Коране не сказано, что мусульманин должен воевать безвозмездно, - уже раздражаясь, ответил бывший христианин. Мурат замолчал. В конце концов, парень не плохо разбирался в радиотехнике, а отсутствие акцента позволяло ему без труда дезинформировать противника и давать нужные наводки «по своим».
Мурат вышел из палатки. Свежий бодрящий утренний воздух заставил невольно съежиться. Мурат вдохнул его полной грудью, потянулся. Солнце уже слегка поднялось над горизонтом, гордо начиная свой ежедневный привычный путь. Горные красоты в его лучах не выдавали грязи и боли этой войны. Казалось, само сердце, впитав первозданность природы, при ее созерцании должно было плакать от умиления, а не помышлять о войне, о крови и о власти.
Мурат огляделся. Никого вокруг. Еще раз глубоко вдохнул горный воздух, совершил полагающийся намаз и вернулся в палатку.
- Есть что поесть? - спросил он радиста, забыв его имя. Этот тоже был с центра, с Татарстана, кажется. Ну, хоть по крови мусульманин. Но, будто сросшись с наушниками, татарин никак не отреагировал. Сергей мирно сопел, свернувшись калачиком, как ребенок. Мурат подошел к радисту, подвинул табурет, сел рядом. Поймав взгляд, вновь задал вопрос. Приподняв наушник, тот переспросил. Услышав о еде, видимо вспомнил, что тоже не ел. Снял с головы свои радиоприемники и из походного мешка, заботливо уложенного под столом возле ног, достал по две банки консервированной перловой каши с говядиной, сгущенки и половину черствого лаваша в полиэтиленовом пакете.
- Греть негде, - сказал он, подвигая Мурату консервы. Мурат достал из-за пояса нож, вскрыл гречку, взял протянутую четвертинку хлеба. Поел. Снова потянуло ко сну. Хотел прилечь, но, показалось, что уловил далекий голос Ахмеда. В ожидании остался сидеть, задвинув опустошенные банки за ноутбук. Татарин снова слился с аппаратурой.
Прошло часа два. Мурат в полудреме валялся на матраце, рядом с похрапывающим новоявленным мусульманином. Изредка посматривал на радиста, устало сидящего за аппаратурой. Вдруг он, похоже, поймал что-то интересное – напрягся, глаза забегали, быстро что-то покрутил, нажал несколько кнопок.
Вошли Ахмед и Абаб.
- Штабной Ми-8 просит разрешения на посадку в районе ВПУ Ботлиха, - сразу отрапортовал радист не то главнокомандующему, не то его помощнику, переводя звук с наушников на колонки.
- Нельзя! Повторяю, что площадка простреливается боевиками, - раздался грубый голос.
- Мать вашу, транзитных я где высаживать буду, если у вас все площадки простреливаются?
- Да хоть где, идиоты, на борту офицерский состав!
Воодушевленный Ахмед схватил рацию.
- Позывной «Мула», - громко закричал он в трубку, - прием. ПТУР в боевую готовность, быстро. Вертолет видите? Сейчас садиться будет, кретин. Бить на поражение! Видишь?! Видишь?!! Бей!!! Есть?
На секунды бородач замер в ожидании.
- Есть! – он поднял руки вверх.
- Есть! Есть! – повторял он в восторге, - с первого удара! Прямым попаданием! В щепки!
Свободной от рации рукой, на которой не было двух пальцев, оставшимися он изобразил как эти «щепки» разлетелись.
- Кого сбили, кто летел? – спросил он у татарина, немного придя в себя от радости.
- Маршрут Махачкала-Агвали. Какой-то руководящий состав доставляли, фамилий не называли. По пути кого-то взяли, хотели высадить, - ответил тот.
- Пойду, выражу благодарность, - сказал Ахмед, изображая важность и серьезность намерения и не скрывая желания увидеть все своими глазами.
- Пойдем, - кивнул он Мурату и заговорщически подмигнул Абабу. Мурат понял, что план по подключению к «освободительной» войне дополнительных сил разработан, алгоритм действий обговорен. Мухаммад, судя по всему, поддержал их.
Ахмед почти бежал к лагерю. Мурат спешил за ним, стараясь не отставать. В спешке никак не мог осознать непонятного внутреннего беспокойства. Что-то было не так. Он все оборачивался, смотрел кругом. Взгляд вдруг невольно упал на солнце. Огненный круг покрывался черной тенью.
- Шайтан! - испуганно произнес Мурат. Раньше ему не приходилось наблюдать солнечного затмения. Ахмед растерянно обернулся, раньше он не слышал в голосе своего сурового помощника нот страха. Мурат, тем не менее, выглядел невозмутимо.
- Чего ты? – спросил Ахмед, замедлив шаг. Промолчав, Мурат указал рукой на солнце. Ахмед пару секунд задержал на исчезающем светиле взгляд, махнул рукой и последовал дальше в том же темпе. Когда они подошли к лагерю, тень почти полностью скрыла солнце, обнажая беззащитные лучи. Зрелище это казалось Мурату ужасным. Будто Аллах предупреждает о чем-то страшном. Даже не предупреждает – угрожает. Темнело. Спеша за командующим и не отводя глаз от небесного знамения, Мурат споткнулся о камень и упал плашмя на живот. Больно ударился. Из носа пошла кровь.
- Да что с тобой?- раздражено крикнул Ахмед, обернувшись на звук упавшего тела. Мурат тяжело поднялся и, превозмогая боль, пошел дальше. Торопиться, правда, больше не пришлось. К Ахмеду подбежал один из полевых командиров. Мурат прислонился к горе. Кровь неприятно щекотала носогубные складки и губы, капая на грудь. Под рукой ничего не оказалось кроме берета, который Мурат поднес к носу, чтоб остановить ее.
Немного придя в себя, Мурат, теребя рукой намокший от крови берет, медленно двинулся вслед удаляющимся сотоварищам. Настигнув их уже в лагере оживленно что-то обсуждающими, он не стал подходить к ним. Найдя глазами своих ребят, направился к ним. Махнув рукой, чтоб не вставали, присел рядом.
В его подчинении было двадцать моджахедов. Этот отряд можно было назвать «отрядом особого назначения». Они вели боевые действия только в случае острой необходимости. Их «коньком» был сбор информации (среди своих, чужих и не очень чужих), посольническая миссия, дезинформация противника, организация спецопераций и многое-многое другое. В общем – личный Ахмедовский мухабаррат, только особого назначения. Если каждый салафиит в своем роде обязан участвовать в деятельности мухабаррата (тайной полиции), собирать и передавать информацию связанную с боевой или деловой деятельностью ваххабитов, то Мурат со своими ребятами собирали информацию не только среди чужих, но и среди своих и передавали ее непосредственно Ахмеду.
- Как дела? – спросил командир.
- Все утро трупы грузили на грузовик по приказу главнокомандующего, - недовольно доложил чеченец по имени Аудар.
- Чьи? – не понял Мурат.
- Расстрелянных, - также кратко ответил Аудар. Мурат понял, что он говорил о моджахедах, собиравшихся вернуться в Чечню.
- Куда их на грузовике? – спросил он.
- Абдуллах приказал исполнить их последнюю волю и отвезти на чеченскую землю.
- Что ж, не продуманный приказ, - почти шепотом проговорил Мурат, не то бойцам, не то сам себе, - какой же идиот их повез и по какой дороге?
Выход к чеченской границе был почти невозможен. Дороги были перекрыты если не федералами, то ополченцами.
- Одного из них, недостреленного, посадили за руль и отправили, - будто читая мысли своего командира, добавил Аудар. Мурат промолчал на эти слова.
- Мы здесь мусорщики, что ли? – тихо возмутился сидящий рядом с Аударом парень, тут же испугавшись своих слов и опустив глаза. Мурат сделал вид, что не услышал. Он сам был недоволен, что его ребят используют без его ведома.
- Федералы не сегодня-завтра начнут наступление, будьте готовы, - с этими словами он встал, удрученный, забрался в палатку и погрузился в беспокойный сон.
Проснулся Мурат только к вечеру. Болела голова. Он вышел из палатки. Тут же наткнулся на Аудара.
- Тебя араб искал, - тихо произнес он.
- Что ж не разбудили?
Аудар не ответил на вопрос.
- И где он теперь?
- Спустился в нижний лагерь.
- Зачем? – спросил Мурат, но, поняв, что задал вопрос, на который боец не знал ответа, махнул рукой и отправился искать Ахмеда.
На полпути к нижнему лагерю, окончательно проснувшись, чеченец осознал, что неосмотрительно одному без оружия и практически наугад следовать к своему командиру. Он остановился. Раньше он не допускал оплошностей. Что-то выбило его сегодня из колеи. Что именно, он понять не мог. Нужно было собраться мыслями. То, что Ахмед находится в нижнем лагере, информация, конечно, не подтвержденная. Нужно было, по крайней мере, связаться по рации прежде, чем идти. А лучше дождаться. Мурат тяжело вздохнул, огляделся. Предательское солнце заходило за горизонт. Пока он доберется до нижнего лагеря, стемнеет. Так он стоял некоторое время, как осел на развилке двух дорог, рассуждая, продолжить свой путь или вернуться обратно. Звук шагов и чьи-то приглушенные голоса оборвали его мысли. Он насторожился. Желание спрятаться заставило его вновь осмотреться кругом. Но рядом не было ни одного дерева, даже самого маленького кустика. Превозмогая бесстыдное желание вжаться в землю, Мурат неслышно двинулся навстречу голосам. Возможность заметить приближающихся первым дает огромные преимущества. Обзор тропы, постоянно петляющей между каменистых неровностей, был затруднен. Дойти до первого поворота и выглянуть из-за каменной глыбы особого труда для Мурата не составило бы, но выглянуть он не успел – перед ним выросли трое мальчишек славянской наружности в камуфляже и автоматами в руках. Три дула в один миг оказались нацеленными на него. Мурат впился взглядом в глаза впереди стоящего бойца. В их голубой глубине застыл страх. Мысли Мурата неслись с бешенной скоростью. «Этот страх в глазах, только он сейчас заставит нажать на курок», - пронеслось в голове и заставило в доли секунд выхватить из рук восемнадцатилетнего мальчишки автомат, развернуть парня к себе спиной и приставить нож к горлу.
- Оружье на землю! Я зарежу его! Быстро! Быстро!!! – орал он истерически перепуганным «срочникам». Ребята не мешкались, опасаясь за жизнь друга, кинули автоматы к ногам Мурата и подняли руки. Мурат чувствовал, как бьется сердце его невольного заложника. Эту пульсацию он ощущал во всем теле.
- Бежать! Пошли вон! Быстро! Пошли…. – последовал крепкий мат. Теперь солдаты уже замешкались.
- Бежать я сказал! Назад! – он снова нецензурно выругался. Ребята переглянулись, но все же послушались, развернулись и кинулись бежать. Мурат оттолкнул мальчишку, тот упал на землю. Он тяжело дышал, на лбу его выступили капли пота. Мурат поднял «калаш», и, вставив нож в ножны, навел на него прицел.
- Куда шли? – спросил он грубо.
- На разведку, - испуганно прохрипел парень.
- С каким заданием?
- Разведать обстановку, - ответил солдат, замешкавшись. Мурат подошел к нему, сидящему на земле, ударил ногой в грудь. Тот снова упал. Мурат наступил тяжелым солдатским ботинком ему на кисть.
- С каким заданием?! – повторил Мурат.
- Узнать расположение боевиков, - жмурясь от боли и пытаясь вырвать руку, прошипел мальчишка.
- Троим? Сколько вас? Где остальные?
- Да пошел ты! – в сердцах взвизгнул парень, от чего Мурат нанес еще несколько ударов ему в грудь и живот. Парень свернулся.
- Говори! – приказал Мурат, приставив к его голове дуло автомата.
- Да троих нас отправили. Сами же знаете, какие приказы нам отдают, идиоты, - почти плача произнес «срочник». Мурат отвел дуло от головы, закинул автомат на плечо. Подобрал два других оружия.
- Когда они планируют наступать? – спросил он, пытающегося подняться солдата.
- Мне откуда знать об их планах? Я рядовой. Меня умирать сюда отправили. Боялись, что я сдам за воровство, - по лицу еще чуть тронутого щетиной покатились слезы, оставляя за собой предательские следы размытой грязи. Мальчишка в камуфляже совсем по-детски рыдал, сидя на земле и обида перла из него как вскипевшее молоко из кастрюли. Мурат растерянно наблюдал за ним. Даже его черствое сердце сжималось от жалости, хотя должно было бы надменно презирать.
- Оружие с части вывезли, продали. Вам же и продали. А я дежурил, видел все, - говорил парень сквозь слезы, хлюпая носом.
- Ночью вывезли, а утром комбат подошел. «Видел?»- спрашивает. Я говорю: «Видел». Били меня. Три дня били. Потом сюда отправили.
Он даже с некоторой долей злости смахивал с чумазого лица эту соленую обиду.
- Прежде чем убивать меня, разреши мне отправить письмо в военную прокуратуру. Пусть будет по справедливости, - он выжидающе смотрел Мурату в глаза.
- Хочешь, я отпущу тебя? Перейдешь границу, из Чечни вернешься домой, - спросил ошарашенный от происходящего и сжалостлившийся над «ребенком» Мурат.
- И меня потом осудят за дезертирство? – парень отрицательно покачал головой, - убей меня, но перед смертью я должен быть уверен, что моя смерть не спасет их от наказания.
- Ладно, вставай, пошли.
Парень встал. Мурат жестом указал направление, и они двинулись в верхний лагерь.
- Я могу оставить тебя у себя, - спустя время проговорил Мурат в худую спину ковыляющего впереди федерала. Тот оглянулся.
- Зачем?
- Не хочу тебя убивать. Ведь это будет несправедливо? В смысле на руку моему противнику.
- Не убивай, - согласился мальчишка, - но у тебя я, что буду делать?
- Воевать за джихад.
- Против таких же несчастных юнцов? Против их матерей, которые будут рвать свои волосы при получении груза-200? Я не буду воевать за ваш джихад.
Мурат понимал, что он прав. Но он был прав по другую сторону правды. Парень остановился и повернулся лицом к своему конвоиру.
- Можешь смеяться, но я домой хочу. Мать хочу увидеть, обнять ее хочу, крепко, как в детстве. По маме скучаю. Ведь как оказалось, ничего в жизни нет святее. К маме хочу, как ребенок, - по грязным щекам опять стекли две крупные слезы. Мальчишка резко повернулся и продолжил свой путь. А Мурат так и остался стоять. Жалость и ненависть одновременно вспыхнули в нем и взорвались. Он нагнал парня, схватил его за рукав и резко развернул. Взглянул в непорочную голубизну его глаз. Тот молчал.
- Да пошел ты! – крикнул в сердцах чеченец и толкнул мальчишку. Тот с трудом удержался на ногах. Мурат отвернулся и раздраженный, почти бегом, не чувствуя тяжести своего трофея, направился в лагерь. Через два десятка метров не удержался, обернулся. В нарастающих сумерках еще можно было различить, что парень стоит на прежнем месте и смотрит «чеху» вслед.
- Тебя как зовут? – крикнул Мурат.
- Егор, - отозвался мальчишка.
- Дурак ты, Егор! Я бы помог тебе, - уже тише произнес Мурат так, что вряд ли Егор слышал эти слова. «Добраться к маме», - уже про себя закончил он фразу.
Мать Мурата погибла пять лет назад во время авиабомбардировки федералами Грозного. Снаряд попал прямо в квартиру. Самого Мурата дома не было - вышел на рынок обменять ее серьги на муку. Когда, возвращаясь, подходил к дому, еще издалека заметил соседа с кастрюлей в руках. Дядя Ваха, так его звал Мурат, говорил что-то двум женщинам, сидящим на скамье возле подъезда. Открыл кастрюлю, они туда взглянули, засуетились и ушли. Он вновь закрыл кастрюлю крышкой, огляделся. Заметил Мурата. Пошел к нему навстречу.
- Здравствуй, дядя Ваха, - сказал, приблизившись, Мурат. Но вместо привычного «здорово, сосед!», старик, молча, протянул ему кастрюлю с замысловатыми голубыми цветочками на боку.
- Не знаю, куда это, - тихо произнес он. Взгляд его был пустой и мертвый.
- Что?- непонимающе спросил Мурат. Сосед открыл крышку. У Мурата мурашки побежали по телу, в крупинках каши в ней лежала оторванная голова его жены.
- Что? – снова спросил он.
- Снаряд попал, - выдавливая слова, пытался объяснить дядя Ваха, - кашу она мешала, голова туда и упала. А что теперь с ней делать? Не знаю, что делать. А куда ее?
Он все спрашивал, и слова ужасом отдавались в душе молодого парня. Он поднял глаза на окна дяди Вахи и заметил, наконец, зияющую дыру в доме - пятый этаж, где была и его квартира. Со всех ног он кинулся в дом, как бежал – не помнит. Помнит только мать, которую он собирал потом по частям в мусорный мешок. Помнит, как сидел в обнимку с этим пакетом и плакал, размазывая по щекам окровавленными руками свои слезы. Потому сейчас он видел на глазах этого мальчика свои слезы, на его грязных щеках – кровь своей матери.
Глупый мальчишка! Убьют. Никто его не найдет и матери не отправит. Приедет она, как сотни русских матерей на его поиски. И ее убьют. Свои же, русские, при бомбардировке.
Он вновь обернулся. Парень стоял все там же и в той же позе. Мурат крепко выругался, сбросил «калаши», вернулся.
- Пойдем, - сказал он раздраженно, схватив за рукав растерянного ребенка. Тот, молча, кивнул. Он не знал, куда идти в черной пугающей темноте этих чужих незнакомых гор, поэтому послушно собачкой засеменил за Муратом. Чеченец торопился. Когда они вошли в лагерь, было уже совсем темно. Оставив в штабной палатке свои трофеи, он передал Егора Аудару, который сообщил, что Ахмед приказал Мурату с утра быть на радиопункте, а остальным готовиться к дороге. Мурат кивнул, приказал накормить пленника. Сам, измотанный, отдав дань Аллаху, отправился спать.
***
- Неверные берут высоту!!! – надрывался мужской голос с наружи палатки, от чего, даже не просыпаясь, хотелось встать и по-хорошему вмазать в его источник. Мурат раздраженный поднялся, посмотрел на часы. Без нескольких минут половина пятого. «Чего орут? Намаз еще не совершали», - думал он, не осознав спросонок причин уличной суматохи. В палатке никого не было. Мурат вскочил, на выходе наткнулся на Ахмеда. Тот был раздражен. Вопросительно наблюдая за ним, Мурат позволил ему войти в палатку.
- Кафиры начали наступление, - начал он с ходу, - подкрепление будет после полудня. Сейчас еще подтянутся отряды Абдуллаха. Тебе со своими оставаться на месте. Ночью проводник проведет вас через горы в Чечню. Проведешь ряд взрывов, позже я дам адреса. Детали разработаешь сам. Некогда! Потом со мной свяжешься, согласуешь. Возьми пока на себя радиоперехваты! Гаси их связь!
Мурат ничего не успел ответить, как араб вылетел наружу, взмахнув длинными черными волосами будто вороньими крыльями.
Не смотря на суету вокруг, мусульманин помолился. Отыскав Аудара, дал приказ готовиться к ночному походу. Сам поднялся в радиопункт. При входе в палатку на него налетел Абаб.
- Наконец-то, - крикнул он, - где носит?
Последовал крепкий мат.
- Что у вас? – спокойно произнес он в ответ. Но Абаб махнул рукой на его вопрос и второпях ушел.
Мурат присел за столик рядом со связистами.
- Обстановку доложите. Что есть? – обратился он к ним.
- Десантники начали штурм высоты.
- И?
- Нижнюю высоту захватили, позиции свои установили. Наши поздно контратаковали. Но они как на ладони, выбьем! – уверено прокомментировал татарин.
- Много их?
- Да около ста.
- А что ж такая суматоха?
Татарин пожал плечами.
- Подкрепления ждут, - ответил Сергей.
- Они?
- Да и они тоже.
- Дай прослушать, что есть, - обратился к нему Мурат. Белокурый мусульманин протянул ему наушники.
- Закрепиться не успели, противник на соседних высотах, - взволновано рапортовал мальчишеский голос на фоне звука автоматных очередей, - попали под прицельный огонь. Круговую оборону организовать не удастся нужно подкрепление.
- Вести бой на удержание, - шел ответ.
- Есть, вести бой на удержание, - дрожал голос.
- У нас раненные, есть убитые. Боеприпасы заканчиваются. Когда будет подкрепление?
- Будет, держитесь!
- Все пока, - сказал Сергей, - переключу тебя.
Мурат кивнул. В наушниках что-то засвистело и постепенно стихло.
- Связь у них гасите, идиоты! – раздался раздраженный голос Абаба, - мы их сейчас тут всех замочим! Информацию давайте о подкреплении, когда отправят, чтоб вертушки к ним не подпускать.
- Есть, понял, - ответил татарин.
- Гашу, на другую волну переключаются, - добавил он, обратившись к Мурату.
- У вертолетчиков перехватил, - сказал Сергей и в наушниках снова зашипело.
- Пятый, не могу сесть, плотный огонь. С другой стороны подлечу. Думаю, получится ребят скинуть.
- Под позывным «Пятый» кто? – спросил Мурат. Сергей открыл файл в ноутбуке - информационную базу по военнослужащим РА.
- Перин Анатолий Иванович, город Бортцы, улица Красная, дом 6. Женат. Жена Светлана Матвеевна, дети Ирина и Иван, 8 и 6 лет.
- Отвечу.
Сергей протянул ему микрофон.
- Анатолий Иванович! Возвращайся-ка, приятель на базу. Светлана Матвеевна горько будет плакать по Ирочке и Ванечке, если их папа десант сейчас на высоту высадит. Увезем их из Бортцев, улица Красная, дом 6 в Чечню…- Мурат сделал многозначительную паузу.
- Понял…Я возвращаюсь, - раздался глухо подавленный голос.
- Молодец, - Мурат положил микрофон на стол.
Ближе к полудню на связь снова вышел Абаб.
- Можете немного расслабиться. Дали им передышку, пока встречаем подкрепление. Пусть высаживаются, мы их всех сейчас поджарим.
Мурат понял, что подошли отряды Абы. А значит, существенный перевес со стороны чеченских сепаратистов определит исход боя. Он облегченно вздохнул и снял наушники.
- Абдуллах Березу строит, - усмехнулся татарин, что заставило Мурата надеть их вновь.
- Я за что тебе такие деньги плачу? Ты же гарантировал, что в этом районе не будет вертушек. Задолбались их отгонять, как мухи поналетели здесь.
- Я обещал, я сделаю, - пытался оправдаться еврей.
- Мне сегодня надо. Мне сейчас надо. Мы когда договаривались? Я же с оплатой не тормозил. Я сразу тебе всю сумму перечислил.
- Да-да, хорошо, - последовал ответ, и связь прервалась.
- Чего они с этим евреем связались? – усмехнулся опять татарин.
- Свои люди должны быть везде, - отозвался Сергей.
- Ну не евреи же, жиды, б… Это не с него поимеешь, это он чего хочет и кого хочет поимеет, - посмеялся татарин и вновь замер, прислушиваясь. Перехватил федералов:
- Комбат ранен.
- Кто управляет боем?
- Он и управляет. У чехов резервы подошли, с флангов обходят…
Голоса оборвались, в наушниках затрещало.
- Погасили, - сказал Сергей и Мурат понял, что трещание – результат его работы.
- Сейчас будут переходить на запасные частоты.
- Связь гасят! Боеприпасы опять заканчиваются! Нужна помощь!
- Вертушку отправим с боеприпасами, там, на месте разберемся о восстановлении кодированной связи.
Связь вновь и вновь прерывалась c раздражающим слух треском.
- Обстрел ведут с минометов!..
- Много раненных! Есть убитые!…
- Комбат приказал отступать!..
- Замкомбат приказал отходить под прикрытием огня артиллерии!.. Комбат убит…
В целом бой продолжался около шести часов. Федералы бежали, унося по возможности раненных и убитых. Мурат, оставив свой «пост», отправился в штаб. У входа он застал Ахмеда, тихо беседующего с двумя полевыми командирами. Не смотря на победу, он выглядел угрюмым.
Мурат подождал, пока они закончат разговор. Подошел к Ахмеду. Ахмед, не глядя на него, в сердцах сорвал с головы берет и, бросив его на землю, заорал с горы:
- Дагестан – козел!
- Козе-е-ел!!! – добавил он после паузы уже совсем истерично, сел на землю и обхватил голову руками. Просидев так десяток секунд, резко встал и зашел в палатку, служившей штабом. Мурат вошел следом, непонимающе оглядел находящихся внутри командиров. На лежанке с окровавленной грудью и неестественно широко открытыми немигающими глазами лежал Абаб. Он был мертв.
- Вот список адресов, - протянул Ахмед Мурату свернутый вдвое листок бумаги, - отправляетесь прямо сейчас, ночи ждать не стоит. Абу даст вам проводника. Деньги перечислят на твой личный счет. Тебя будут ждать в поселке Мирный, ты знаешь, у Йоськи. Проведешь все чисто, их руками, чтоб на тебя не вышли. С собой возьмешь четверых, сам решишь кого. Остальных передашь под мое командование. Абаба в Чечню нужно отвезти, но вам нужно торопиться, с вами не отправлю.
Видно было, что смерть Абаба потрясла черного араба. Он глубоко переживал эту потерю. Абаб был для него правой рукой, и не только на дагестанской войне.
Мурат кивнул и, нечего не говоря, вышел.
Через час Мурат с четырьмя боевиками в быстром темпе продвигались по горным тропам в сторону Чечни, следуя за проводником. Проводник оказался местным, из Рахаты. Он молча шел впереди, изредка оборачивался, будто боялся, что моджахеды отстанут. Но те шли прямо вслед, тоже молчали. Нужно было торопиться. Желательно до наступления ночи пройти горную местность. За Муратом неуверенной походкой семенил Егор, недоуменный, настораживаясь при каждом взгляде на него, при каждом махе руки. Ему не объяснили, куда ведут. Он был уверен, что впереди этой тропы для него нет ничего кроме смерти.
В листок, переданный Ахмедом и лежащим сейчас свернутым в нагрудном кармане грязной куртки, Мурат еще не заглядывал.
***
В условленном месте – на блокпосте у дагестанской границы, снятым еще несколько месяцев назад - на еще не старом, но уже изрядно потрепанном войной «Зилке», ждал Ахмедовских посланцев бывший сокурсник Мурата по лагерю «Кавказ», чеченец Адам.
- Докладывай обстановку, - по-дружески обратился к Адаму Мурат, когда с трудом разместив в тесной «буханке» свою команду со всем ее камуфляжем и перепуганным пленником, они тронулись по каменистой, изрытой бронетранспортерами дороге.
- Аллах милостив к тем, кто действует в его славу, - затараторил Адам, - ничего не встало на нашем пути. Все удачно складывается.
- Давай по делу, - перебил его Мурат, зная о его чрезмерной говорливости и излишней болтливости.
- Ну, так я по делу, - не унимался тот, - Все готово. Из Волгограда привезли тонну алюминиевой пудры в железных бочках, выгрузили все в поселке Мирный. Это в Ставропольском крае, увидишь. Тихий такой поселок. Оттуда легче будет по объектам развозить, границу пересекать не надо, блокпостов нет. Там у Залеха знакомый живет, Йоська. Мы в сарае у него все выгрузили, сказали, что краску будем делать, только документов нет. Попросили молчать. Он даже с арендой договорился. У его знакомой сарай сняли. Бетономешалку купили, мешки для фасовки, машинку для зашивки мешков. Потом, что еще купили? Абу денег не пожалел. Все хорошо должно пройти. Семь тонн сахарного песка и две тонны картошки для конспирации. Самое трудное будет все на место доставить. Потому так много. Если спросят для чего так много, объясни им. Ладно? Мы честно работаем. Мы во имя Аллаха воюем.
- Ну, кроме картошки-то, успели еще что-нибудь приобрести? – перебил раздраженно Мурат.
- А как же. Я ведь тебе и рассказываю, а ты перебиваешь. Значит, около трехсот мешков для упаковки, электродетонаторы, около трех метров детонирующего кабеля для установок разминирования, более 30 метров детонирующего шнура ДШЭ-12, таймеры, батарейки «Энерджайзер». «Энедржайзер», - повторил он нараспев, вспомнив рекламный ролик и гнусаво его перефразировал, - «когда все спят, мы - работаем», - и неискренне расхохотался. Мурат молча перетерпел этот смех, не отреагировав на шутку.
- Вот, - добавил Адам, вспоминая, чем закончилась его прерванная идиотским смехом речь, - значит все складировали. Ну и ребята там работают. Смешивают.
- Чего смешивают? Детонаторы с «Энерджайзерами»? – все более раздражался Мурат, предпочитавший молчание пустой болтовне.
- А зачем смешивать детонаторы с батарейками? – не понял Адам, - нет, купили по указанию Залеха под Волгоградом смесь из селитры, тротила и сахара. Тринадцать тонн. Не знаю, кто делал. Поэтому, если что, это Залех указал, где покупать. Мы ее не делали. Так вот ребята мешают эту смесь и алюминиевую пудру. Думают, что краску делают. Ну не все, конечно, думают. Наши-то знают. Фасуют в мешки. Работают.
- Сразу в твой Мирный не поедем. Пленного надо завести.
- У меня указаний не было.
- А тебе дали указание, что переходишь под мое командование?
- Да, но только при выполнении операции.
- А тебе уточнили, какие распоряжения будут касаться операции, а какие нет?
- Нет.
- Ну, так считай, что это часть операции. Едем через Комсомольское. Это первый приказ. Приказ второй. Мне нужно выспаться перед сложной и важной операцией. Поэтому - едешь и молчишь. Будем подъезжать к месту, разбудишь.
- Понял, - стушевался Адам. До самого Комсомольского он не произнес ни слова. По крайней мере, вслух. Невыполнение любого приказа приравнивалось к вероотступлению. Это он усвоил еще в лагере под Сержень-Юртом.
***
Мурат проснулся от скрипящего голоса Адама.
- Подъезжаем, говорю, километра три осталось, - повторил тот, видя тяжелое пробуждение командира. Мурат зевая, через грязное окно автомобиля бессмысленно наблюдал долю секунд за бегущими мимо деревьями и кустами, пока встающее из-за горизонта солнце не разбудило его окончательно, ласково направляя свои лучи в его неосознанно усталые от жестокости глаза.
- Остановись. Выйдем. Время намаза.
Кинув на каменистую землю самотканый коврик, Мурат опустился на колени. Поймав глазами солнечный свет, прикрыл веки, удерживая его энергию и впитывая ее всеми клеточками израненной, скорбящей души, принимая ее как целебный бальзам. Понимая при этом, что не лечит, не помогает, не обезболивает. И осознание этого мешает ему молиться. Он ощущал за спиной дыхание товарищей, шорох их одежды, шепот губ. И ненавидел их, считая эти звуки помехой ему в общении с богом. В то же время понимал, что не они тому виной. Свершив тем не менее полагающуюся молитву, он поднялся, свернул коврик и, подходя к машине, заметил краем глаза удаляющийся силуэт горе-«срочника». Бросив наспех ковер на сиденье, Мурат кинулся за ним. Нагнав, схватил его за шиворот, тот, вырываясь, упал. Мурат поднял его за рукав.
- Ну, куда ты?!! – в сердцах закричал Мурат, - Убьют тебя, придурок! Ну, куда ты?!
Парень весь обмяк, ноги задрожали. Он пошатнулся, сел на землю.
- Куда ты меня везешь? – шепотом спросил он, смотря Мурату прямо в глаза видом незаслуженно наказанного ребенка.
- Продам тебя, вставай. Времени мало.
- Кому продашь? Кто меня купит?
- Матери позвонишь, деньги соберет, купит.
- Я не позвоню.
- Ну, я позвоню, пошли.
- А как ты узнаешь, кто она, где и как ей звонить?
- Наивный, ваша база личных данных давно куплена с потрохами. Пойдем, не испытывай мое терпение.
Мальчишка поднялся, шатаясь, направился в сторону машины.
- Не звони. Где она деньги найдет? Она одна. Не звони ей.
- Поживешь пока у моей тетки. Она одна, ей помогать надо. Хозяйство большое. Бежать не вздумай. Если наши не убьют, то свои бараны тебя на смерть пошлют.
Сели в машину. Через десять минут пути они въехали в полуразрушенный поселок и вскоре остановились возле старого маленького домика, огороженного высоким, относительно новым забором. Мурат вышел из машины. Дверь во двор оказалась заперта. Мурат громко постучал. Ожидая ответа, он махнул рукой наблюдающему за ним через окно машины Егору. Тот вышел, послушно подошел и, ничего не говоря, встал рядом. Мурат снова постучал.
- Сам делал, - сказал он Егору, показывая на забор, - она совсем одна живет, не обижай ее. Она добрая, хорошая. Здесь ты в безопасности. Ваши этот поселок не тронут – с нашими договоренность. А чтоб наши не тронули, не нарывайся. Я своих предупрежу. Все сделаешь правильно, и у меня не будет к тебе претензий, то жизнь тебе сохраню. Веру мою примешь – братом назову. А если нет…, - Мурат осекся, немного помолчал, - если крест на тебе есть, спрячь, не показывай.
- Кто там? - послышался из-за двери старушечий голос.
- Тетя Зухра, это я Мурат. Открой.
Послышался скрип затвора, после чего дверь с таким же скрипом отворилась. Из-за нее выглянула маленькая старушка в длинной цветастой юбке и меховой потрепанной жилетке. Из-под платка, надвинутого на брови и подвязанного вокруг шеи, на Мурата смотрели добрые черные глаза.
- Сынок, - заплакала женщина. Переступив дощатый порог, она обняла своего племянника.
- Сынок, - повторила она.
- Ну, все-все, - ласково отвечал Мурат, гладя ее по спине, - не плачь.
- Сынок, - все повторяла она, от переполненных эмоций не могла произнести ничего другого.
- Тетя Зухра, ты извини, я очень тороплюсь.
- Да, как же? Сынок, - она явно расстроилась.
- Не обижайся, я скоро навещу тебя. Ты как сама?
Тетя Зухра махнула рукой, сначала в свою, потом в его сторону. Что, дескать, я, ты как? Было видно, что много хотела сказать ему, рассказать. Но все плакала, махала руками, повторяла «сынок».
- У меня хорошо, - пытаясь разобрать язык жестов тети, с улыбкой сказал Мурат. Егор заметил при этом наворачивающиеся слезы в его черных глазах.
- Я тебе помощника привез. Помогать тебе будет. Его Егор зовут. Ты заботься о нем, как о сыне. Не смотри, что он русский военный. Он волей случая к ним попал. Не бойся его, не вини. Знай, что это я о тебе через него забочусь. Ладно?
Она кивнула головой, боязливо поглядывая в сторону Егора.
- Я поеду, ладно? – Мурат сжал ее худые морщинистые руки, наклонился и поцеловал их. Из ее черных усталых глаз по глубоким морщинкам хлынул новый поток слез. Она нежно притронулась руками к его опущенной голове, поцеловала его. В ответ он снова крепко сжал ее руки, взглянул на Егора, будто передавая ее ему. Ничего больше не говоря, направился к машине, не оборачиваясь сел и уехал. Егор понял, что он боялся показать свои чувства, потому не сказал ему ни слова. Они, молча, взглядом проводили машину. Когда та скрылась за поворотом, Егор обнял тетю Зухру за плечи. Она доверчиво уткнулась, всхлипывая, в его грудь.
- Ну, все-все, - шептал мальчишка, гладя ее по спине.
- Да, что ж мы, пойдем в дом, - вернулся к женщине дар речи и, таки обнявшись, они вошли во двор. Егор задвинул тяжелый засов на двери и заботливо завел ее в дом. Страх, преследующий его все это время, исчез. Он усадил ее на большой табурет возле такого же большого обеденного стола, сел рядом и тоже заплакал. Она улыбнулась, утирая ему слезы. И он улыбнулся ей, поймав ее мокрую от его слез руку, по-сыновьи уткнулся в нее. И время остановилось для них: для нее, исстрадавшейся по двоим своим сыновьям, погибшим в первую чеченскую в Грозном, для него, напуганного чужой войной, незрелого, неповзрослевшего в свои восемнадцать, исстрадавшегося от разлуки с матерью. С мамой, которую он невольно узнавал в каждой женщине, и сердце его радостно начинало выскакивать из груди, и слезы наворачивались, после осознания, что обознался.
***
До назначенного места добрались только к вечеру. Мирный оказался обычным российским поселком со старыми домами и кривыми заборами. Шик ему придавали густые зеленые кроны деревьев и цветники, которые теперь редко можно увидеть в Чечне. Остановились у белоснежного дома за высоким забором, опутанным виноградником.
- Разместиться всем будет где? - спросил Мурат Адама, выходя из машины.
- Найдем, лето ведь. На веранде можно, места здесь много.
Дверь открылась, и навстречу моджахедам выбежал лысый кариф.
- Добрый вечер! Ждем, ждем. Баба моя картошки нажарила, с лучком, сальцем, - он причмокнул, протягивая Мурату руку, каким-то седьмым чувством угадав в нем командира.
- Где нам разместиться? – спросил Мурат, пожав его потную руку и невольно вытерев ее о штанину.
- Проходите-проходите, всем места хватит, - клокотал лысый как наседка, показывая дорогу.
- Это кто? – спросил недовольно Мурат Адама, когда тот скрылся за забором.
- Йоська, я же тебе говорил.
- А краску где мешаете?
- За углом, на соседней улице, там сарай сняли.
- Вещи оставим, сходим, покажешь.
- Хорошо. Поесть бы сначала.
- Сходим, потом поешь, - отрезал Мурат. Адам, кивнув, замолчал.
Ребят уже усадили за накрытый во дворе под виноградным навесом стол. Аппетитно пахло жаренной картошкой, свежим хлебом и салом. В животе заурчало. Адам, кинув камуфляж на порог, вопросительно смотрел на командира.
- Садитесь, все же остынет, - позвала их к столу жена лысого карифа, поправляя на большой голове косынку, от чего тряслись ее с излишком богатые прелести.
- Хорошо, давай поедим, - согласился Мурат.
Хозяин засуетился, на столе появились стопки, в его руках бутылка русской водки.
- Ну, дорогие гости, за знакомство нужно выпить, - рука его слегка тряслась, когда он услужливо разливал пойло в стопки.
- Водку убери, - строго сказал Мурат, - Пророк запрещает нам употреблять спиртные напитки. А картошечка у вас на сальце?
Хозяин услужливо кивнул.
- На свином, - добавил Мурат громко, акцентируя внимание дружно жующих эту картошечку моджахедов. От его слов один поперхнулся, другие, проглотив, все же положили ложки и молча, смотрели то на хозяйку с хозяином, то на командира.
- Вот что, хозяйка, - обратился он к женщине, - бойцы мои пока отдохнут. А ты пожарь-ка нам картошки, да без сальца свиного. Хорошо?
Женщина непонимающе кивнула, вопросительно посмотрела на мужа и побежала в дом. Лысый стал убирать со стола:
- Простите, это я не подумал. Хотели ведь как лучше.
- Пойдем, - кивнул Мурат Адаму. Так и не поевши, они направились на соседнюю улицу.
Сарай оказался добротным, с большими двустворчатыми дверьми, сколоченным из толстых досок и обшитым железными листами. На дверях висел замок.
- Ключ у Руслана, - сказал Адам, достав из внутреннего кармана жилета мобильник, - сейчас вызову.
Мурат присел на скамейку возле сарая и закрыл глаза. Он устал после долгой дороги, хотелось есть и спать. Кроме того, его взволновала встреча с тетей. После смерти матери она стала ему особо близкой. Любила его как сына. Он и так был ей как сын после смерти ее сыновей.
- Сейчас придет, - Адам сел рядом, хотел еще что-то сказать, но, увидев раздраженный взгляд командира, передумал. Минут через пять появился запыхавшийся Руслан.
- А мы все закончили, - рапортовал он, раскрывая тяжелую дверь, - все по мешкам расфасовали, мешки зашили. В общей сложности около четырнадцати тонн получилось.
Мурат вошел в сарай, забитый мешками. Осмотрел все. Вышел. Снова сел на скамейку. Достал из внутреннего кармана жилета листок, переданный Ахмедом. Прочел, свернул и положил обратно.
- Дальнейшие указания будут завтра. В семь утра встречаемся здесь же, - сказал он Руслану и направился к дому Йоськи. Адам засеменил следом.
***
Утро выдалось пасмурным, шел холодный дождь. Ежась от холода, собравшиеся расселись на мешках. Стук дождя о крыше действовал усыпляющее, не смотря на то, что из распахнутой двери веяло сыростью и холодом. Хотя в такую погоду мало кто остановится послушать, что говорят в сарае производители сухой краски, все же на выходе был поставлен Адам.
Ребята из отряда Мурата расположились за спиной командира. Руслан и незнакомый Мурату чеченец по имени Тимур стояли перед ним в ожидании указаний в дальнейших действиях.
- Значит так, - начал Мурат, подозрительно рассматривая Руслана с Тимуром, - здесь сколько всего мешков?
- Двести восемьдесят, - откликнулся Адам, ежившийся от холода возле открытой двери. Мурат почувствовал, что холод также пробирается к нему, заставляя вжиматься в плечи и прятать руки в широкие карманы камуфляжа.
- Свет здесь включается? – спросил он. Адам кивнул половиной дрожащего, обхваченного обеими руками, тела, подбежал к включателю, который чуть слышно щелкнул под его пальцами.
- Дверь закрой, - обратился к нему Мурат, - и подойди поближе. Все наблюдали за ним, пока тот не подошел и не сел напротив Мурата.
- Треть нужно отвести в Волгодонск, остальное в Москву. Выполнение операции в Волгодонске поручаю Адаму, в Москве – Руслану.
Мужчины, молча, переглянулись. Прикрытая дверь слегка покачнулась, скрипнув, будто кто-то снаружи навалился на нее. Мурат оглянулся, кивнул Аудару, чтоб проверил. Все наблюдали, как Аудар, неслышно крадясь возле стены, пробрался к двери. Резким толчком двери он сшиб стоящего за ней человека. В поднявшемся из лужи мужчине Мурат узнал гостеприимного Йоську. Он по-стариковски стонал, придерживая половину лица, на которую пришелся удар, грязной мокрой рукой.
- Аллах покарал тебя за картошечку с сальцем, - засмеялся Адам, другие дружно подхватили его смех. Мурат лишь неслышно усмехнулся, наблюдая, как растерянный Йоська заходит в сарай под дружный смех подельников.
- Ты во время, - сказал Мурат, - будешь помогать Адаму по перевозке взрывчатки в Волгодонск.
Йоська удивленно посмотрел на Мурата:
- Какой взывчатки?
- Этой, - Мурат пнул по одному из лежащих под ногами мешков.
Удивление на лице Йоськи сменилось гримасой ужаса. Он еще хотел что-то спросить, но только промычал, развел руками, открыв на обозрение красный подтек на лице от удара дверью. Снова промычал, указывая на мешки. Потом сел рядом с Адамом, вопросительно глядя на окружающих и пытаясь переварить полученную информацию.
- Ты, Тимур, работаешь с Русланом. Мои люди будут помогать вам. Основной удар приходится по Москве, поэтому подробности обсудим позже. Сейчас наша задача – вывести груз из поселка. Вопрос только в том, где его временно складировать.
- У моего знакомого в Кисловодске база есть. Думаю, он не будет возражать, если мешки мы временно складируем у него. Скажем, что в них картофель или сахар. Если что, доплатим.
- Работаем без «если что», - отрезал Мурат.
- Сейчас, Адам, ты договариваешься со своим знакомым, уточняешь сроки, когда можно привести, чтоб было место, и на какой срок можно будет складировать груз. Руслан решает вопрос с транспортом.
- А где я транспорт найду? – отозвался Руслан.
- По объявлению, - грубо ответил ему Мурат.
- Все свободны, подробности операций обсудим после. Адам и Руслан! К вечеру доложите о выполнении приказа.
- А когда к вечеру? – уточнил Руслан. Мурат раздражительно взглянул на него.
- Через пять часов.
- Ясно.
- Свободны.
Все вышли. Только бедный Йоська так и остался сидеть на мешке, обхватив голову руками. Происходящее, судя по всему, в его голове никак не укладывалось. Выходя, Аудар вопросительно кивнул в его сторону, глядя на Мурата.
- Оставь его, - прошептал ему в ответ Мурат, - ему выбора не оставили. Успокоится к вечеру.
- Зачем он нам?
- На растерзание напуганной толпе нужно кого-то отдать?
Аудар понимающе кивнул, поняв, что и Адам с Русланом изначально обречены на ту же участь.
***
К вечеру дождь прекратился. Темные облака, отступая, обнажили непорочную голубизну уже почти осеннего неба. Мурату не сиделось в Йоськином доме. Он стоял во дворе, смотрел через низкий решетчатый забор на улицу. Должны были придти Адам и Руслан. Руслан появился первым. Он спешил, по-козлинному перепрыгивал большие лужи, не подозревая, что за ним наблюдают. Мурат зашел в дом, сел за стол. Руслан появился минуту спустя.
- Ну, я нашел машину, - начал он сразу с порога. Мурат молчал.
- Камаз. Свободный. Сказал, что завтра с утра, можно будет его загрузить.
- Свободный? - переспросил Мурат.
- Да.
- Почему с утра? Звони, пусть подъезжает, ночью загрузите. С утра груз можно отправлять.
- Хорошо, - послушно отозвался Руслан. Достав из кармана сотовый, он присел за стол.
- Подожди, не звони. Адама дождемся. Нужно быть уверенным, что груз на базе примут. Пока обсудим план дальнейших действий.
Руслан молча кивнул. Мурат достал из кармана два паспорта, протянул Руслану.
- На тебя и Тимура, - пояснил он.
- Сулейманов Рашид Юсуфович, город Кисловодск, - прочел вслух Руслан, раскрыв один из паспортов, - о, это я!
Ладно, потом изучишь свою метрику. С Кисловодска груз нужно доставить в Москву напрямую. Таким же образом найдешь транспорт. А лучше поручи это Тимуру, пусть он организует перевозку и сопроводит груз. Почему? Потому что предварительно нужно подготовить место, куда мешки выгрузить. Я дам тебе ориентировочные адреса. Нужно будет снять помещения для складирования товара. Чтоб ничего не вызвало подозрений, нужно будет зарегистрировать фирму, занимающуюся якобы реализацией продуктов питания.
Мы вдвоем не справимся. Нужны еще люди.
Привлекай сколько тебе необходимо. Из своих, конечно. Вся операция лежит на тебе. Такова директива командования. Моя роль лишь скоординировать вас.
Хорошо. Я понял. Но, боюсь, что трудности возникнут с регистрацией фирмы.
Ну, с этим как раз сложностей быть не должно. Приедешь в Москву, купишь газету с объявлениями, найдешь юридическую фирму, занимающуюся регистрацией предприятий. У них обычно готовые уставы, налаженные связи в налоговой. Платишь деньги и получаешь необходимые документы. Обычно они же готовят печати. Если, нет, то тебе подскажут, где сделать. Помещения под складирование также найдешь по газете. Места согласуешь предварительно со мной, номер сотового я тебе оставлю.
Руслан cнова кивнул. За дверью послушались шаги, в дом вошел Адам.
Ну, что? Какие новости? - с ходу спросил Мурат.
Все в порядке. Свободное место на базе есть, можно арендовать. Предварительно договорился на неделю, - Адам вопросительно посмотрел на Мурата, ожидая одобрения оговоренного срока. Мурат согласно кивнул ему.
Садись. Значит так. Ночью загружаемся, с утра выезжаем с грузом на базу. Недели достаточно, чтоб найти транспорт до Волгодонска и до Москвы, загрузить его товаром и вывести к местам назначения. Звони, договаривайся с Камазом, - обратился он к Руслану. Пока тот разговаривал по телефону, Мурат тоже вручил Адаму новый паспорт.
Для Йоськи паспорта нет. Никто не рассчитывал на то, что он будет участвовать в операции. Так, что имей в виду.
Машина будет через два часа, - сообщил Руслан, бережно кладя телефон во внутренний карман жилета.
Отлично, собирайте людей грузить Камаз. В Кисловодске найдете, где остановиться?
Да, проблем не будет, - отозвался Адам.
По прибытии сразу решаете вопрос с дальнейшей перевозкой. Груз в Волгодонск маскируете как картофель, в Москву — как сахар. Адам, ты проследишь, чтоб транспортная документация была в порядке. Ты за это отвечаешь. Да поможет вам Аллах. Со мной связываетесь по телефону, докладывать о любом шаге. Номер запишите.
Записав номер телефона Мурата на сотовые, мужчины вышли. Мурат прошел в другую комнату, где его ребята разглядывали свои новые паспорта, обсуждая их вполголоса, чтоб не мешать командиру.
Привыкаете к новым именам?
При появлении командира Аудар встал, остальные остались сидеть, зная, что Мурат не зациклен на воинской дисциплине.
С утра груз повезут в Кисловодск. Ваша задача следить и докладывать за каждым шагом этих талибов. Но самое главное, нужно во время пресекать любые возможные попытки афишировать о планах операции, провалить операцию, скрыться и тому подобное. Установите жучки, будете прослушивать все разговоры. Вмешиваться в ход операции разрешаю только в целях предупреждения рассекречивания операции или ее провала. Мы наметили цель, мы должны ее достичь во имя Аллаха. Ничто не должно нам помешать. Аудар и Ваха берете на себя Руслана, Тимура и их людей, они еще кого-то хотели подключить. Остальные берут на себя Адама и этого вездесущего еврейчика.
А он что, еврей? - спросил Карим, которому надлежало следить за неверным, - евреи ведь тоже свинину не едят?
Да, нет, - ответил Аудар, - он кабардинец или как его там.
Не важно, - прервал их Мурат, - задача ясна? Вопросы есть?
Вопросов не было. Ребята молчали.
Приступать к выполнению задания. Паспорта, деньги, телефоны, прослушивающая аппаратура все на месте, все с собой? Мне докладывать обо всем ежедневно. При необходимости чаще. Сам я вылетаю в Москву. При надобности встретимся, хотя лучше встреч избегать, чтоб не вызвать подозрений. Связываетесь со мной по сотовому.
Есть, - поступил ответ.
Аппаратура-то есть, но надо, по крайней мере, два автомобиля, - заметил Аудар.
К утру подгонят, я договорился. Со Ставропольскими номерами, чтоб опять же не вызвать подозрений и иметь возможность спокойно проезжать через посты ГАИ. Доверенности на управление тоже обещали подготовить, каждому. До утра ваша задача запустить жучков.
Ребята у него были проверенные. Он знал, что стоит перед ними поставить цель, пути к ней они найдут без его помощи. В этом он был спокоен. Выйдя во двор, Мурат увидел сидящего на скамейке Йоську.
Ты не с Адамом? - обратился он к нему.
Да, мы недавно приехали. С дядькой моим договаривались об аренде склада. Он директор фирмы, в Кисловодске у него база...
Да, я уже в курсе. Только я ребят отправил КамАЗ грузить, ты не с ними?
Не, КамАЗ еще не приехал. Они там ждут. Мурат, я не поеду с Адамом. Я и так уже вам помог. Но я не буду ничего взрывать.
А я разве говорил, что мы собираемся что-то взрывать?
Нет. Адам говорил.
А что он говорил?
Что взорвете кафиров. Что в Коране сказано, убивать неверных.
Понятно. Адам много говорит, а ты меньше его слушай. Тебя ведь взрывать никто не заставляет? Помогаешь переправить товар в назначенное место, остальное тебя не касается — продадим ли мы его, запугаем ли кафиров, чтоб они Дагестанские земли оставили в покое. Не твои это уже проблемы. Понимаешь? Работа тебе оплатится. Тысяча долларов сейчас, еще две после выполнения задачи.
Глаза Йоськи восторженно засверкали.
Ну, понятно. Хорошо. Я согласен.
Иди, жди КамАЗ.
А когда аванс?
Мурат достал из кармана «лопатник», отсчитал десять купюр по сто долларов, протянул Йоське. Тот радостно вскочил, схватил деньги, сделал пару шагов в сторону дома, но передумал, вернулся. Не зная, что делать с деньгами, свернул их вдвое, положил в карман брюк. Но, видимо, боясь потерять, достал их снова и вновь побежал к дому.
Сейчас я деньги положу, потом сразу к сараю пойду, машину ждать, - крикнул он, будто оправдываясь с крыльца.
Мурат усмехнулся. Из дома вышли Аудар и Карим. Зная, что они направились запускать жучков, крикнул им:
Скажите, что я тоже позже подойду!
Аудар на ходу слегка кивнул в ответ.
Мурат подошел, когда совсем уже было темно. Была загружена только половина КамАЗа. Ребятам Мурата тоже пришлось попотеть в целях выполнения не такой уж простой задачи.
А что, людей не нашел? Ты же хотел еще кого-то привлечь к операции? - спросил он запыхавшегося и взмокшего от пота Руслана.
Завтра к утру подъедут. Сам же сказал, что только своих, - ответил Руслан, устало навалившись на машину, - хватит мужики, давайте отдохнем.
А шофер где? - спросил Мурат, отметив для себя, что погрузкой занимаются помимо двух его солдат трое талибов и воодушевленный недавним денежным вознаграждением Йоська.
Да, у хозяйки устроили на ночлег. Спит перед дорогой.
Ясно. Постов много на пути в Кисловодск? - спросил он подошедшего Адама, доставшего из сигаретной пачки косяк.
Один, - ответил тот, - пойдемте, сядем.
Они подошли к скамейке, расположившись кто на ней, кто рядом. Мурат остался стоять. Адам затянулся, задержал дыхание, передал сигарету Руслану.
Товар как оформил? - вновь спросил он Адама.
Не знаю, как его оформить. Тут тык в тык только тротил и поместится. Сахар и картошку закупим, загрузим уже в Кисловодске.
У меня знакомый ДПС-ник там работает. Я договорюсь, - вмешался в разговор Йоська.
Цены тебе нет, - отметил Адам. Йоська радостно заулыбался, так что в свете электрической лампочки, прикрученной над дверьми сарая, улыбка его казалась звериным оскалом какого-нибудь плотоядного животного.
А твой ДПС-ник завтра дежурит?
Да, вроде. Это у жены брат. Она говорила, что завтра.
Сегодня договорись.
Ладно. Съездим, - обратился он к Адаму. Тот кивнул.
Ну, мы на полчаса, вы пока отдыхайте, - сказал Йоська. Адам снова кивнул. Они вышли за калитку, завели новенький «Москвич» Адама и уехали. Все, молча, проводили их взглядом. Так же, молча, и встретили минут через пятнадцать.
Все в порядке, - радостно заявил Йоська, распахивая калитку, - мы договорились.
Мужчины поднялись со скамьи и вновь принялись за погрузку. Мурат вернулся в Йоськин дом. Лег на кровать и уснул.
Его разбудил телефонный звонок. Мужской голос сообщил, что пригнали автомобили. Мурат вышел во двор. Знакомый по лагерю чеченец протянул ему ключи и доверенности на управление.
Машины за углом, - шепнул он, - бардовая десятка и зеленая семерка. Там разберетесь.
При этих словах он махнул рукой на доверенности и, не прощаясь, ушел. Не успел Мурат зайти в дом, как калитка снова заскрипела. Возвращались Аудар, Карим и Йоська.
Все сделано, - отрапортовал Аудар, - поспим часа два?
Мурат согласно кивнул и тоже отправился спать.
***
Мурат не мог заставить себя проснуться. Часть мозга воспринимала голоса за стенкой и осознавала, что пора собираться в дорогу. Другая часть мирно отдыхала, хватаясь за сонные образы, которые постепенно расплывались и исчезли бесследно от звука открывающейся двери в комнату, в которой отдыхал Мурат. Он резко поднялся. Перед ним стоял Йоська.
Можно выезжать? - спросил он.
Который час? - прохрипел в ответ Мурат. Болела голова, хотелось спать.
Около шести.
Поедем после намаза. Через пять минут выйду.
Йоська учтиво поклонился и вышел. Мурат снова лег, закрыл глаза. Потянулся, зевнул. Опять резко поднялся, быстро оделся.
После намаза решено было, что КамАЗ будут сопровождать Йоська и Адам на своем новеньком «Москвиче». Остальные выедут в Кисловодск позже. Уже оттуда Руслан вылетит в Москву. Остальные будут сопровождать грузы в назначенные точки. Сам Мурат с Аударом и Каримом выехали вслед за сопровождающими груз, минут пятнадцать спустя, на доставленной ночью «десятке». Двигались на достаточном расстоянии, скрывая от подельников о своем сопровождении. Другим своим бойцам Мурат приказал прибыть в Кисловодск вечером.
Аудар вел автомобиль, держа опасный эскорт в поле видимости. Мурат сидел рядом, также напряженно наблюдая за КамАЗом и зеленым «Москвичем». Через полчаса показался пост ГИБДД, где КамАЗ был успешно установлен одним из ДПС-ников. Заметив это, Аудар машинально снизил скорость, намереваясь остановиться.
Не останавливайся, медленно проезжаем мимо, - прошептал Мурат сквозь зубы, наблюдая, как рядом с КамАЗом останавливается «Москвич», из него выскакивает Йоська, подбегает к ДПС-нику, они что-то бурно обсуждают. К ним подходит еще один сотрудник, здоровается с Йоськой за руку. Проезжая мимо них, Мурат заметил, что водитель КамАЗа возвращается в машину, Йоська со здоровавшимся с ним за руку ДПС-ником садятся в «Москвич», и все они уже едут за их «десяткой».
Не прибавляй ход, пусть обгонят, - также напряженно прошептал Мурат. Аудар слегка кивнул. Минут через пять их обогнали, напряжение в машине немного спало.
Сопровождает до города, - вслух подумал Мурат после долгого молчания. Его спутники ничего не ответили. В таком молчании они доехали до Кисловодска, сопроводили эскорт до базы. Припарковались рядом в радиусе обзора за происходящим. КамАЗ заехал на территорию складов, огороженную высоким железным забором. «Москвич» остановился перед воротами, из них вышел Адам и отправился на базу. Йоська пересел за руль и «Москвич» скрылся за поворотом. Долго думать времени не было.
Карим за Адамом, Аудар за «Москвичем». Я выхожу, до аэропорта доберусь сам. Удачи! - с этими словами Мурат вышел из машины и поспешил спрятаться за стоящим рядом домом, краем глаза следя за тем, как Карим в таком же темпе скрылся за стоящей рядом с распахнутыми воротами «фурой», а их «десятка» - за поворотом вслед за «Москвичом».
Где здесь такси можно найти? - спросил Мурат у женщины с коляской, сидевшей у подъезда дома, послужившего Мурату укрытием от случайных взглядов подельников. Она махнула рукой в противоположную сторону от базы:
Через три дома супермаркет, около него всегда такси стоят.
Мурат поблагодарил. Вскоре он уже сидел в старенькой «девятке». Через два часа самолет прямым рейсом из Минеральных Вод вылетит в столицу кафиров, которые еще не подозревает какие ужасы поджидают их по приезду незваного гостя, летящего на борту этого самолета.
***
Гостиница, в которой разместился Мурат, располагалась на краю города. Маленькая, не приметная, с темными тесными комнатами, общими на несколько номеров туалетами и душевыми кабинами. Из мебели в номере — кровать, стол, стул, большой старый шкаф и небольшое зеркало на стене рядом со входящей дверью. На узком окне - застиранные занавески. Проведший большую часть своей жизни в реалиях чеченской жизни: в душных лагерных казармах, холодных палатках, в полуразрушенных нищих домах чеченских деревень, служивших временными ночлежками во время походов, Мурат был вполне доволен этой гостиницей. К тому же главное сейчас - ни у кого не вызвать подозрений.
Отоспавшись после тяжелого перелета, он спустился в столовую. Плотно поел, вышел на улицу, прошелся до ближайшего ларька «Информпечати», купил газету «Из рук в руки» и вернулся в номер. Пролистав ее и убедившись, что в ней масса объявлений о сдаче в аренду складских помещений, оставил ее раскрытой на столе и лег. Его слегка знобило. Укрывшись одеялом, снова уснул. И так проспал до утра. Проснулся по привычке к времени намаза. Помолившись, достал из кармана жилета сотовый телефон и положил на стол. Должны звонить его ребята. Посидев так над телефоном какое-то время, снова лег. Ничего не хотелось. Было страшно, беспокойно на душе. В голове никаких мыслей. К тому же все время знобило. «Наверное, простыл в дождь», - подумал он, укутываясь в одеяло.
Дрему согнал телефонный звонок.
Слушаю.
Это я, - раздался в трубке голос Аудара,- пока все в порядке, без эксцессов.
Еврей с ментом куда ездили?
Ну, он его обратно отвез. Мешок сахара ему еще подогнали в благодарность.
А, ну ладно.
В общем, КамАЗ загруженный пока на базе. Они докупили сахар и картофель для маскировки, все там же на базе складировали. Пока транспорт ищут.
Ребята подтянулись?
Да, все нормально. Пока по плану.
Хорошо, завтра звони в это же время, если ничего за рамки не выйдет.
Да, понял. Все.
Мурат положил телефон на стол, плотнее укутался в одеяло и уснул.
Ночью проснулся от жуткого кошмара. Во сне за ним гонялись краснокожие существа, покрытые короткой редкой черной шерстью, с рогами и хвостом. Этими хвостами, метра два длины, они хлестали его в грудь, от чего он задыхался, кашлял и ощущал нестерпимую боль. В дали он видел лицо девушки, той самой, которую потерял несколько лет назад. Любимой девушки. Ужасные существа тащили ее от него, но она не сопротивлялась, с укором, впиваясь взглядом в Мурата, будто он виноват во всем, что происходит вокруг.
Он перевернул мокрые от пота подушку и одеяло, снова погрузился в беспокойный сон, еще несколько раз за ночь просыпаясь.
Время утреннего намаза проспал. Когда с чувством вины по этому поводу встал на колени на расстеленный коврик и, дрожа всем телом, коснулся пола лбом, автоматически и безучастно читая молитву, зазвонил телефон. В ярости он поднялся с колен, схватил трубку.
Я в Москве, - раздался в ней голос Руслана.
И? - раздраженно произнес Мурат.
Что и?
Ну, и что ты делаешь в Москве?
Ну, мы же договаривались.
Вот и выполняешь, то, о чем договаривались. Не нужно мне звонить по пустякам! - с этими словами Мурат швырнул трубку на стол, снова опустился на колени. Читая молитву, ясно осознал, что думает совсем о другом и далек от своего бога. Задумчиво постоял на коленях, встал, не закончив свое таинство. Оделся. Узнав в холле, где ближайшая аптека, быстро нашел ее, купил антибиотики и жаропонижающее. Вернувшись, разом выпил горсть таблеток и крепко уснул. Так, проспал почти сутки, проснувшись только к утру следующего дня.
Встав на колени для совершения намаза, вдруг осознал, что забыл слова молитвы. «Аллах покинул меня, - подумал он, - неужели не правое дело творю я во имя его? Неужели он не видит мою преданность? Мою веру? Мое духовное стремление? Нет света в душе моей. Только боль, страшная душевная боль от постоянных утрат, от пустоты, от одиночества. Ничем, ничем не могу заполнить эту пустоту, которая как зияющая дыра, кровоточащая язва. Аллах мой, заполни мне эту пустоту! Пролей бальзам на мою больную душу! Жизнь моя принадлежит тебе. Отдам ее по воле твоей, во славу твою. Дай сил мне и терпения. Заполни светом душевную пустоту!». Так он замер в ожидании, но, ни света, ничего другого не дождался. Вздохнув, поднялся, аккуратно свернул коврик, снова лег.
Так, в горячке, в пустых монологах с Аллахом, в тесном, душном гостиничном номере он провел неделю. Почти никуда не выходил, кроме столовой - немного подкрепиться, чтоб силы совсем не покинули его, и общего туалета, пряча при этом в большом внутреннем кармане кожаного жилета бутылочку с водой, чтобы никто не разглядел в нем ваххабита, для которого туалетная бумага считается недопустимым религией новшеством.
Благодаря телефону, он был в курсе всех событий по проводимой операции. Предприимчивым Йоськой был куплен старый грузовик ГАЗ, причем у жильца дома, расположенного по указанному Ахмедом адресу. Загрузив, его поставили на хранение на территории автоколонны в Волгодонске до дальнейших указаний. Мурат посчитал неразумным организовывать взрыв в Волгодонске раньше, чем в Москве. Кафиры насторожатся и операцию в Москве могут пресечь. Планировалось в дальнейшем привлечь бывшего владельца ГАЗа припарковать его рядом с домом на Октябрьском шоссе, якобы на временное хранение, и привести в действие уже поставленное на боевой взвод взрывное устройство. Нужно было выждать время, пока все будет готово в столице.
Тем временем Руслан купил готовую фирму под названием «Бренд», арендовал складские помещения в Москве на Краснодарской улице, улице Гурьянова, Борисовских прудах и на Каширском шоссе. Десять тонн взрывчатого вещества с сопроводительными документами под сахар были успешно доставлены в Москву в сопровождении Тимура и его людей на арендуемом «Мерсе». Не вызвав ни у кого подозрений, талибы складировали мешки и средства для подрыва в арендованные помещения. Полным ходом шло изготовление электрических взрывателей замедленного действия с электронным таймером. Максимум через неделю можно будет пожинать плоды этой операции.
***
Мурат ждал в номере одного из своих ребят. Тот еще ранним утром позвонил и, судя по голосу, был крайне взволнован. Он настаивал на встрече. На душе было тревожно — что-то случилось.
На стук в дверь Мурат, сидящий за столом, не встал. Дверь была не заперта. Секунду спустя она распахнулась. Вошел Ваха. Он тихо поздоровался.
- Здравствуй, Ваха. Видно плохие новости ты мне несешь – лица на тебе нет, - Мурат пытался прочесть по глазам мысли этого человека, при виде которого каждый раз горячо обидой жгло сердце. Эта глупая, казалось бы, обида мучила сильного бесстрашного командира уже несколько лет. Не только на Ваху, ничего плохого ему не принесшего в этой жизни – на все его семейство, из которого происходила прекрасная черноволосая девушка, разбившая его сердце. Он сам все это время ненавидел себя за свою слабость, какой он считал эти мучительные чувства. Уже несколько лет прошло с тех пор, как девушка, в которую Мурат был влюблен, перед тем как бежать из оккупированного Грозного бросила его. Он тяжело переносил этот разрыв. Он нашел ее, в надежде вернуть. Но девушка была непреклонна. Вскоре после последней встречи с Муратом, вышла замуж за неверного. Мурат возненавидел тогда все ее семейство, он таил в себе мечту отомстить за унижение, за боль, за утраченные надежды и убитую любовь. Но против Вахи он не шел. Этот человек спас ему жизнь в первую чеченскую, когда федералы бомбили Грозный. Он был ему обязан. Но не приближал к себе, а держал на расстоянии. Хотя и в лагере моджахедов они были в одном джамаате, и сейчас, на войне - в одном отряде.
Взгляд Вахи действительно был наполнен беспокойством и выдавал о неожиданно пришедшей беде.
- Я знаю, что намечается на днях важная операция, - проговорил Ваха после некоторой паузы, глядя себе под ноги. Одна рука его крепко сжимала край стола, возле которого он стоял, другая висела вдоль туловища и была крепко сжата в кулак.
– Мне нужно уехать на несколько дней. Очень нужно, Мурат. Операция может быть закончена и без меня. Ведь так? Почти уже все готово.
- Аудар один не сможет завершить операцию. Четыре точки под наблюдением.
- Я… Ты прости меня, Мурат. Сестра моя… Она одна у меня осталась, и это дело чести позаботиться о ней теперь. Ты же знаешь, что почти все мои в Грозном под бомбежкой погибли. Бабушка умерла. Она одна осталась у меня. Плохо ей. Пишут, с ума сходит. Мужа убили, теперь сына убили. А там ведь не война. Что же такое проклятье на мою семью пало?
- Сына, говоришь, убили? Как это случилось?
- Не знаю, только что телеграмму передали, тетке в аул пришла. Мне утром сегодня позвонили.
- Что там написано?
- Не знаю, на словах мальчонка из аула передал – у сестры сына убили, с ума сходит. И все.
- Сына убили, - будто не веря, повторил Мурат, откидываясь на спинку стула. Его вновь начало трясти не то от перенесенной болезни, не то от услышанного. Ваха удивленно смотрел на него, ожидая ответа. Тот поднял голову, посмотрел Вахе в глаза:
- Прости, должен сказать тебе – мой это сын.
От удивления Ваха приоткрыл рот:
- Как твой? Артур??
- Да, прости, грех мой. Убить можешь меня, но я не каюсь. Это мой сын. Когда она бросила меня, гнев и обида власть надо мною взяли, грех совершил. Приехал, нашел ее, силой взял, чтоб сердце больное успокоить.
Ваха вспыхнул, схватил командира за грудки, приподняв со стула:
- Успокоил?!!
- Нет, - спокойно ответил ему Мурат, глядя прямо в глаза набросившемуся. Тот отвел взгляд и разжал руки.
Мурат поправил воротник, наблюдая, как ошарашенный от его слов Ваха садится на неубранную кровать. Оба какое-то время молчали.
- Я понимаю тебя, - сказал, наконец, Ваха, - она подло с тобой поступила. Я знал, что ты больше жизни любил ее. Так, что и жизнь без нее – не жизнь, а самое главное и не смерть. Что человек не сделает, когда жизнь потеряет, а смерть не найдет.
- О чем ты?
- Да, так. Ты позволишь мне съездить к ней.
- Я с тобой поеду.
Ваха удивленный поймал потеплевший за все время разговора взгляд, улыбнулся себе в остриженную перед приездом в Москву бороду. Они пожали друг другу руки.
- На чем собирался ехать?
- Не думал еще. Думал бесполезно просить тебя, не отпустишь.
- Правильно думал, не отпустил бы, если бы сам не собрался. Хотя дело надо еще уладить. Так что ничего еще не обещаю. Я позвоню.
Ваха кивнул, еще раз пожал Мурату руку и вышел.
Взяв со стола мобильник, Мурат набрал номер.
- Добрый вечер, - он сделал небольшую паузу, - мне нужно уехать на несколько дней.
- Мурат, это несколько неожиданное заявление. Операция, насколько я знаю, не закончена,– грубо ответил голос с хрипотцой так, что зазвенело в ушах – связь с Ахмедом на удивление была отменной.
- Это вопрос чести. Это займет не больше недели, я обещаю.
- Я перезвоню, - резко ответил голос, и связь прервалась. Мурат тяжело вздохнул. Они могли бы просто убрать его за такую дерзость. Но Мурата ценили, и он это знал.
Он сунул телефон в карман и вышел на улицу. Лицо горело, он задыхался. Нужно было просто пройтись и подумать. Вернее умять вспыхнувшие вдруг без его воли эмоции.
Зазвонил мобильник. Мурат ответил.
- Куда ехать собрался? – спросил знакомый хриплый голос.
- В Ижевск.
- Операция будет закончена, отчитаешься и можешь ехать на сколько нужно, но не больше месяца. Если срочно будешь нужен, позвоню. Хотя, и в Ижевске нужно кое-что сделать. В общем созвонимся, когда услышу ваши взрывы.
Мурат задумчиво потряс в руке замолчавший телефон, положил его в карман. Солнце уже клонилось к закату, становилось холодно. Он вернулся в гостиницу. Долго не мог уснуть этой ночью. Болела голова. Он пытался представить себе своего сына, которого никогда не видел, но не мог. Видел только перед собой заплаканные глаза Резеды, врезавшиеся в память на всю жизнь.
Он набрал на мобильнике Ваху.
Спишь?
Нет, - ответил моджахед, - слушаем тут сидим на Гурьянова. Все еще мастерят.
Все в порядке?
Да, талибы молодцы. У них почти уже все готово.
Отлично. Скажи, сын мой когда умер?
Не знаю, я же говорил.
Похоронили?
Не знаю ничего. Потому и ехать нужно.
Поедем, когда все проконтролируем. Через неделю, я думаю. Раньше не получается. Я и сам готов рвануть хоть сейчас. Не можем мы подвести своих братьев.
Я понял, - разочарованно произнес Ваха.
Свяжемся.
Мурат набрал номер Руслана.
Да-да, - ответил голос. Эйфорические нотки в голосе выдавали в его хозяине состояние наркотического опьянения.
Как дела? - спросил Мурат.
Все отлично, - радовался Руслан, - на Гурьянова все готово.
Подчищайтесь и пускайте в ход свое произведение искусства.
Сегодня?
А чего ждать?
Понял. А другие когда?
А за сколько дней подготовите?
Ну, если сегодня взорвем, то надо как можно быстрее, а то засекут. Дня три-четыре.
Хорошо. Сегодня восьмое? Тринадцатого взрываем все остальное.
Мурат снова набрал Ваху.
Разговор сейчас засек?
Да.
Держись на безопасном расстоянии. О сроках Аудара предупреди.
Понял.
На лету соображая на счет Волгодонска, Мурат позвонил Адаму.
Отдыхаете?
Ждем указаний.
Шестнадцатого по плану.
Есть.
Осталось сообщить Кариму.
Шестнадцатого, - заявил он сразу на ответ в телефонной трубке, вообще не имея желания разговаривать с кем-либо.
Понял. Поймал уже, - ответил Карим, всегда отличающийся сообразительностью и схватывавший мысли командира с полуслова.
«Выехать смогу тринадцатого, - решил для себя Мурат, - воздушный транспорт сейчас под особым контролем, после взрывов будет и того хуже. На поезде не больше двух дней пути. Даже если его еще сейчас не похоронили, все равно уже не застану». Он уткнулся лицом в подушку и тихо заплакал.
Спустя полчаса, ровно в полночь зазвонил сотовый.
Взорвали, - сообщил взволнованный голос Вахи, - два взрыва на Гурьянова.
Около не отираться. Чтоб вас рядом там никого не было. Ясно?
Да.
Талибы где?
В гостиницу свою поехали.
Наблюдение не прекращать. Могут сейчас напугаться и смыться. Если что, докладывать сразу мне. Хотя, вы сейчас где.
Едем за ними на пути в гостиницу.
Гостиница какая?
«Алтай».
Я к вам подъеду, ждите.
Спустя полчаса, Мурат, отправив измотанного недосыпанием и постоянным пребыванием на посту в автомобиле Ваху отсыпаться в свой гостиничный номер, сел вместо него в «десятку».
Ну, и как там? - спросил он Аудара, имея в виду результаты взрывов.
Как на войне, - ответил тот, сам будучи под впечатлением, - плач, вой, стоны. Кровь кругом, трупы, напуганные дети, истерящие женщины. Санитары, МЧС-ники, менты. Одним словом — кара небесная. Мы быстро оттуда уехали, я так, ради интереса минут десять постоял. А талибы наши сразу смылись. Спят себе в номере. Ни одного звука.
Жучки не сняли?
Да, им не до жучков. Дряни обкурились. В гостиницу после взрыва ехали, ржали как кони. Так что не удивляйся, что спят как трупы.
Да, может и правильно, что Ахмед талибов на наркоту подсаживает. В Аллаха не уверуют, так ради дозы что угодно сделают, - будто сам себе прошептал Мурат.
Усомнился в истинности джихада?
Да, нет. Ну, они ведь правы. Они не сами это придумали, это все в Коране написано. Я просто недопонимаю многого. А другие...- на этих словах он осекся и подозрительно взглянул на Аудара, пытаясь разглядеть его глаза в свете ночных московских огней, и раз и навсегда решить для себя - друг он ему или враг. Но глаза Аудара ничего не сказали, и сам Аудар промолчал, хотя ему было ясно, почему командир осекся и не закончил свою мысль. Никто не осмелится пойти против этого могущественного мусульманского движения. И он — Аудар — тем более, как бы он не ценил своего командира. Ахмед прикажет, Аудар и командиру своему голову отрежет как барану. Потому что, если пойдешь против, голову отрежут тебе. И никто при этом не будет слушать твои доводы о справедливости, о неверном толковании Корана или что-то еще. А через день твою эту голову по интернету увидят тысячи людей разных вероисповеданий и брезгливо отвернутся. И вообще, может, командир его проверяет - поддакнешь ему сейчас, а завтра и правда под нож.
Вспоминаю, как приехал в этот лагерь, - сказал Аудар после неловкой паузы, - в девяносто седьмом вроде? Да?
Да, в девяносто седьмом, - задумчиво произнес Мурат. Они обучались вместе, входили в один джамаат.
Мне больше на первом этапе нравилось. Иман повышали. Как там этот алим-араб все повторял? «Сражаться ради Аллаха. Это главное отличие моджахеда от бандита», - Аудар усмехнулся.
Ты Коран-то выучил наизусть?
Нет, только 15 сур к экзамену. Но мне все равно нравилось. Вот когда бежали в горы по шесть километров, каждый день, с шести утра, там уже хотелось выть.
Ну, ведь для этого и первый этап, чтоб укрепить веру...
Да, к этому я быстро привык, первое время только было тяжело. Зато кормили как, а?
Да уж, после голодного Грозного. Я никак не мог научиться есть. После куска хлеба ничего не лезло.
Тоже в лагерь нужда заставила идти?
Честно? Бога искал.
Нашел?
Мурат промолчал.
Ты тоже измотан, - сказал Мурат после долгой паузы, - поспи, я посижу.
Спасибо, я и, правда, очень устал, - обрадовался Аудар. Перебравшись на заднее сиденье и свернувшись калачиком, он мирно уснул.
***
Видел новости по интернету, - позвонил с утра Ахмед, - ну, вы наворотили ребята. Аллах, акбар!
Мурат молча слушал доносящиеся из трубки восторженные восклицания. Мурат боялся его. Будучи сам безжалостным в этой войне, он знал, что Ахмед еще безжалостнее него: одержимый, безумный, не останавливающийся ни перед чем и сметающий все на своем пути, может, даже и себя, если сам себе вдруг каким-то образом помешает. И Мурат знал, что, прикрываясь именем Бога, действует этот араб совсем не ради него. В отличие от Мурата, который искренне верил в правое дело в борьбе с неверными.
- Сам Аллах направил тебя в это место, - сказал Ахмед по поводу просьбы Мурата, - в этом городе находится оружейный завод. Можно попытаться напрямую наладить поставки оружия. Необходимо будет найти нужных людей, договориться о цене. На случай, если не удастся решить вопрос мирным путем, возьмешь с собой шахидов. Пусть взорвут там все производство. Когда планируешь выезд?
Мурат, обдумывающий только что назначенное задание, растерянно произнес:
Ну. После второй серии. Тринадцатого запланировали. Если все пройдет без эксцессов.
А в Волгодонске?
Шестнадцатого. Ну, там уже не зависит, в Москве я буду или в другом месте.
Ты прав. Кто едет с тобой?
Один из моих. Да. А шахидов я откуда возьму?
Ты сам как смертник. Скажу: «убей себя» – убьешь, - Ахмед демонстративно рассмеялся. Мурат промолчал. Не война и не своя безопасность волновали сейчас его сердце и мучили разум.
Значит так. С вами поедет женщина. С ребенком. К тринадцатому я их отправлю, встретитесь. В каком порядке и на чем добираться до места решите сами. А на тебе большая ответственность. Ты же понимаешь важность задачи – это тебе не дом взорвать, выпустив наружу собственные кишки, - он усмехнулся.
Что за женщина?
Будешь держать с ней связь. Она может тебе помочь. Она прошла нашу школу, пусть будет рядом на всякий случай.
У нее же ребенок. Она смертница?
Это не ее ребенок. У нее вообще нет детей. Ее мужа убили, прямо на глазах у нее. Брата я его хорошо знал. А ребенок, что с вами поедет, не ее. Его на улице подобрали. Хотя не важно. Да не волнуйся ты, все уже решено. Хотя, слушай, после взрывов будет усилен контроль на всех вокзалах. Я ее прямо в Ижевск постараюсь отправить. Там найдете друг друга. Еще раз повторяю, если удастся наладить поставки, ее не использовать. Отправишь назад, здесь ей найдут применение.
А ребенка?
Тоже, отправишь.
А куда его, если она... Ну, по назначению... Зачем его вообще?
Для конспирации. Дойдет до дела, тогда будешь спрашивать, - отрезал Ахмед и попрощался. Мурату не нравилась идея с этой шахидкой. Вообще не для того он собрался в этот город, чтоб взрывать там заводы. Он тяжело вздохнул, положил сотовый в карман. Вздрогнул от внезапно распахнувшейся двери. На водительское сиденье сел Ваха.
Отдохнул? - спросил его встревоженный Мурат.
Да, - кивнул тот.
Работайте, если что, я у себя, - Мурат вышел из машины, поймал такси и направился в гостиницу. Он был зол на Ахмеда, зол на себя и вообще зол, поскольку пропустил время намаза. Стоя на коленях в гостиничном номере, он пытался справиться с этой злостью, прежде чем обратиться к Аллаху, но тщетно. Эмоции обуревали его в последние дни, так что он не мог уже с ними бороться, хотя на людях старался выглядеть спокойным.
***
Легкая дрожь во всем теле выдавала сильное душевное волнение. И все же воин Аллаха с виду казался сильным и невозмутимым. С приближением часа прибытия московского поезда на железнодорожный вокзал Ижевска эта дрожь становилась все более неуправляемой. Ваха ехал в этом же поезде, но в другом вагоне. Мурат представил, что мог чувствовать он перед встречей с сестрой, ведя на эту встречу человека, которого она боялась и ненавидела. Ему стало стыдно за себя. Ему стало жаль Ваху, который не осмелился прекословить своему командиру. Вот уже прошла по коридору непричесанная проводница, автоматически повторяя слова: «Ижевск. Готовимся к выходу». Вот уже слышен скрежет колес о железнодорожные пути. Вот уже пассажиры продвигаются к выходу с вещами. Вот уже и он, Мурат, стоит на платформе с горькими мыслями о предстоящей встрече с женщиной, которую он обидел. С женщиной, лишившейся ребенка. Его ребенка. Его, испытавшего горькое чувство от утраты сына, чей образ он хранил глубоко в сердце, где-то рядом с подавляемым чувством страсти к его матери.
Мурат! - он оглянулся на голос. Ваха, заметив его в толпе, спешил к нему. Мурат двинулся навстречу.
Сразу к ней? - спросил Мурат, подойдя.
Я думаю, да. Мы и так слишком поздно.
Извини, я не мог по-другому.
Да. Я понимаю. Пойдем?
Мурат кивнул. На выходе из здания вокзала они сели в такси. Всю дорогу молчали. Предательская дрожь в теле не оставляла Мурата. Приехали, поднялись на нужный этаж, позвонили в дверь. Открыла рыжая татарка и, не спросив, кто и к кому, впустила незнакомцев. Мужчины вошли. Из прихожей в открытую дверь Мурат увидел гроб посередине комнаты на двух стульях. Отметив для себя удивленно, что гроб слишком велик для пятилетнего ребенка, вошел в комнату. Подойдя ближе к гробу, увидел в нем свою Резеду. Бледную и прекрасную. Такую, какой он помнил ее. Бледную, но спокойную. Он замер над ней, как над умершей богиней. Острая боль в груди не давала дышать. Он так и стоял, не замечая ничего вокруг. Будто все кругом умерло вместе с ней. Вместе с его несбывшейся мечтой. Вместе с его загубленной им же самим жизнью.
Глава вторая.
Сонечка.
Но человек рождается на страдания, как искры, чтобы устремляться вверх
гл. 5/7 Книга Иова
***
Звук колоколов отдавался в голове жуткой болью. Звонили к обедне. Андрей не понимал, что именно явилось причиной его пробуждения – страшная головная боль с нетерпимой жаждой во рту или раздражающий звон церковных колоколов. Желание попить воды заставило его сесть. Спиной он ощутил чье-то тепло. Обернулся. На его кровати спала девушка. Она лежала спиной к нему, и ему были видны только ее густые русые волосы. Андрей напряг память, пытаясь объяснить себе этот факт. Встал. Подошел к столу. Воды в чайнике было немного. Он выпил все. Вернулся к кровати и лег. Сон уже не шел. Девушка не просыпалась. Он повернулся, обнял ее со спины, пальцами поправил прядь волос, закрывшую лицо незнакомки. Она приоткрыла веки. Огромные голубые глаза ее светились миром и какой-то обвиняющей необъяснимой печалью. Она фальшиво улыбнулась, оттолкнула нарушителя своего покоя и уткнулась лицом в подушку, демонстрируя свое намерение продолжить сон.
Андрей вспомнил, что вчера праздновали его новое «назначение». Девушку новоявленный «священник» снял по дороге, возвращаясь на машине домой. Остальное он не помнил совсем, в том числе условия предоставления услуг русоволосой проституткой и, кроме того, предоставлены ли были эти услуги вообще. Почувствовав себя обманутым и предполагая, что ему придется, тем не менее, расставаться с определенной суммой денег, он стянул со спящей красавицы одеяло и навалился на нее сверху. Она удивленно распахнула, казалось, совсем непорочные как у ребенка глаза и недовольно сморщила носик.
- Двойная оплата? – прошептала она спросонок.
- Как поработаешь, - ответил он.
Головная боль утихла. Уставший, но довольный он лежал на кровати и наблюдал, как его миленькая богиня наслаждения, прикрываясь и стесняясь его взгляда, одевает дешевое и давно уже не новое белье.
- Сколько я должен?
- Ночь – восемьсот рублей.
- Что ж, тарифы не велики. Я смотрю на шмотки из этого ничего и не остается?
Она осуждающе посмотрела, но промолчала.
- Сколько тебе лет?
- Двадцать четыре, - сухо ответила она.
- Давно ли занимаешься этой древнейшей профессией, грешная дочь моя? - он иронически засмеялся. Она с удивлением на него посмотрела.
- Ты кто? – после некоторой паузы спросила она. Андрей заметил, что пальцы, застегивающие непослушную пуговицу на джинсах, немного дрожали. Он усмехнулся.
- Я служу Богу, отпускаю грехи блудницам, чревоугодникам, лжецам, чиновникам и иным великим грешникам. Не хочешь ли исповедоваться дочь моя?
Она со вздохом бросила на грешного отца печальный взгляд и отрицательно помотала головой. Заметила образа в углу, замерла на секунду и, как показалось Андрею, хотела перекреститься, но не стала.
- Какое богохульство, - в сердцах прошептала она себе под нос, накинув светло-голубую кофточку на пуговицах, которые она, то ли не хотела, то ли забыла застегнуть.
- Как зовут тебя?
- Соня.
- Софья?
- София. Деньги плати. Я пойду.
- Подожди. Хочу пообщаться с тобой. Сядь здесь, - он указал на кровать рядом с собой.
- Мне нужно идти, – она виновато опустила голову и казалось, что сейчас слезы будут умывать ее невыспавшееся симпатичное лицо, на котором была печать невыразимой печали. Андрей молча любовался этим лицом. Оно действительно было уникальное. По-детски милое, со вздернутым носиком и пухлыми маленькими губками. Нижняя губа немного выдавалась вперед, придавая этому ангельскому личику немного обиженный вид, но это совсем не портило впечатления о нем. Большие голубые глаза поражали не только своей красотой, а чем-то необъяснимым. Какая-то тайна была в ее взгляде, какая-то грусть, но грусть не земная, вселенская, истинная грусть о боли всего человечества, печаль о высшем, о светлом, о святом… Андрей отвел взгляд. Он молчал, не зная, как задержать ее. Какая-то загадка в ней притягивала его. Она выжидающе стояла возле него. Он встал. Подошел к вешалке. Из кармана черной кожаной куртки достал бумажник. Вынул зеленую тысячерублевую банкноту и протянул ей.
- Постоянным клиентам скидка?
- Нет, не знаю. У меня нет сдачи.
- Оставь. Недавно что ли работаешь?
- Не знаю, - отмахнулась она, бережно положив бумажку в маленькую квадратную черную сумочку. Наклонилась, чтоб одеть ботинки. Он присел рядом на корточки.
- Ботинки у тебя совсем не как у проститутки.
Она обиженно посмотрела на него.
- И глаза тоже. Как мне тебя потом найти?
Она выпрямилась, а он остался сидящим у ее ног, просительно глядя снизу вверх. Соня ничего не ответила. Она повернулась к двери и протянула руку, чтоб открыть ее. Все мысли сейчас были только о сыне, которого она оставила на ночь у подруги. Андрей успел схватить дверную ручку и преградил девушке путь.
- Я не хочу, чтоб ты сейчас ушла навсегда.
- Я приду, - прошептала она, и в глазах ее была такая чистота и искренность, что он поверил ей и сам открыл дверь. Потом долго смотрел через окно ей в след. Она давно уже исчезла за домиком сторожки, а он все смотрел и видел ее хрупкие плечи в светло-голубой кофточке, развивающиеся на ветру русые волосы, осенние опавшие листья, бегающие под ее ногами и будто устилающие ей золотом путь. Мысль о ее социальном статусе заставила сплюнуть этот образ на пол. Он отошел от окна, оделся, сел на смятую, уже остывшую кровать. Почему-то было очень грустно. Он прислушался, будто бы хотел откуда-то из воздуха услышать объяснение своим чувствам. Но услышал лишь приглушенный звук церковного пения. В церкви шла служба. Мелькнула мысль о пиве. Он вышел, не спеша дошел до сторожки. Застав в ней далеко уже не молодого сторожа сидящим за чашкой чая, отправил его в ближайший ларек. Вернулся в свою «келью», в одежде растянулся на неубранной постели и спокойно заснул.
Соня, выйдя из тесной комнатушки церковного служителя, невольно съежилась от холода. Без куртки было уже прохладно, по крайней мере, в утренние часы. Бабье лето стояло на пороге, и пора было подумать об осеннем гардеробе, но… Было постоянное «но». То долги выплачивала за комнату в коммунальной квартире, то необходимы были лекарства для малыша, то няню необходимо нанять на время смены, то посетители ресторана, в котором Соня работала официанткой, забывали оплачивать ужин. Летом ее нищую комнату в коммуналке обокрали, вынесли даже старые мягкие игрушки. Остался только медведь с глазами-пуговицами, которого Соня сама шила из своей детской, изъетой молью шубы, карауля сон маленького, тогда еще месячного сынишки. Нужно было полностью одевать себя, своего малыша. А денег, которые круглые сутки пыталась заработать Соня где придется и как придется, хватало только на еду. А времени на сынишку не оставалось совсем. В начале июля ему исполнилось четыре годика. Это был очень живой и веселый малыш, не смотря на болезненную бледность лица и худощавость, что обычно не свойственно для детей такого возраста. Соня назвала сына также как и его отца – Алешей.
Отец его был красивым, высоким, светловолосым мужчиной. Умным и благородным. Любимым. Он был для Сони всем – жизнью, мечтой, счастьем. Рядом с ним все казалось другим. Она забывала о том, что отец ее умер в тюрьме (ему дали три года лишения свободы за систематическое хищение на заводе оборудования и деталей; через год отбывания срока он повесился на веревке, сплетенной им из простыни), что мать ее умерла от болезни сердца, когда Сонька была еще девчонкой, что бабке, которая взяла ее под опеку, не было до нее никакого дела, что ее восемнадцатилетнюю нигде не брали на работу, и она жила за счет того, что мыла машины на улицах. Алеша покупал ей хоть какую-то одежду на вещевом рынке, приносил в ее крохотную комнату в коммуналке еду, казавшейся ей царской – соевые сосиски, сыр, шоколад, вино. Когда он уехал на два месяца в родную Белоруссию навестить родителей, Соня еще не знала, что беременна. Два месяца затянулись почти на пять лет. Но она знала, что раз он не приезжает, значит - не может, значит - обстоятельства; раз он не пишет, значит - не может… Она оправдывала его в своих глазах не ради него и своей любви к нему, не ради себя и своего самолюбия, а ради сына. Ради обыкновенного ребенка, у которого должен быть обыкновенный отец и обыкновенная любовь отца к своему сыну. Она не знала и не хотела бы, конечно, знать, что у этого обыкновенного человека обыкновенная белорусская жена и уже двое обыкновенных жизнерадостных ребятишек, в общем – обыкновенная семья. И места здесь ни Соньке, все еще не утратившей надежду на семейное счастье с этим человеком, ни ее малышу не было и, конечно, уже не будет.
Алешеньку своего она оставила в очередной раз у своей подруги - тридцатилетней, уже можно сказать, старой девы. Девушка просто ни в кого не влюбилась за свои тридцать и в отличие от других, ей все равно, что думают об этом люди. Тогда как другие «счастливицы», во время вышедшие замуж, хранили в тепле своего очага унижения, запреты, побои, украденные из карманов и сумочек пьяными мужьями деньги, убитые надежды, убитую свободу, убитое глупостью и общественным мнением счастье и убитую в себе личность. И нет бы изменить все, бросить, уйти – нет! Хранили и хранят все это как драгоценность, как истину жизни – ради детей, ради мужей, ради себя же, замученных и убитых внутри.
Одинокой Лильке (так звали подругу) хотелось покоя, тепла, детей. Поэтому она с удовольствием водилась с Сонькиным чадом, подкармливала вечно голодного малыша и даже покупала ему штанишки и кофточки. Соня за это обожала свою подругу и готова была ради нее на все, лишь бы не утратить этой дружбы.
Это была довольно симпатичная, добрая, простодушная и чрезвычайно толстая дама. Она все время что-то ела. По-видимому, неудовлетворенность личной жизнью компенсировалась у нее за счет поглощения пищи – все равно какой, будь то пирожное или протухшая рыба – это была болезненная потребность. Без этого, наверное, жизнь ее утратила бы краски и привела к полной апатии. Что же поделать, если судьба лишила ее других радостей.
Забежав в супермаркет и потратив половину полученной за ночную «работу» суммы на продукты, Соня полетела к подруге. Ее социальное положение не давило бы на нее таким грузом, не будь у нее этого доверчивого беззащитного существа, за которого она одна во всем мире была в ответе, и не могла, как бы не старалась, дать ему более достойной жизни. Эта самая жизнь везде и повсюду ставила ей подножки, бросала ее в грязь, топтала, давила, смеялась над ней… - девчонка упрямо поднималась, улыбаясь, тянула руки к своему сыну – жила для него, ради него, во имя его – сама смерть бы, казалось, была побеждена ею.
***
Звонок не работал. Он давно уже нуждался в ремонте, а Лилька в таком оборудовании, конечно, не разбиралась. Соня постучала. За дверью было тихо. Она постучала сильнее. Минуты через две приоткрылась дверь соседней квартиры. Из-за нее выглянуло припухшее от бессонной ночи Лилькино лицо.
- Здесь мы, - прохрипела она. Соня удивленно взглянула на нее, ожидая, что она сама объяснит происходящее. Но та, оставив дверь не запертой, за нею исчезла. Соня вошла в квартиру. Из комнаты доносился тихий плач. Не снимая обуви, она прошла по коридору и заглянула в распахнутую в комнату дверь. На диванчике сидели Лилька и хозяйка квартиры, а с краю, укрытый пледом, спал лохматый Алешка.
- Лиль, ну что? – прошептала она. Лилька безмолвно приложила указательный палец к губам и кивнула в сторону Резеды, спрятавшей лицо в ладонях и тихонько всхлипывающей. Соня вздохнула, начиная раздражаться. Она состроила Лильке эмоциональную мину. Та недовольно поднялась, подошла, отвела Соню в сторону и начала сбивчиво полушепотом объяснять.
- Днем еще ее видимо искали. А она черт знает, где носилась! Дура. Просила подругу, что ли свою мальчонка своего из садика забрать. Та пришла, ей что-то наплели, та не поняла. Давай, Резедушку искать везде. А она ведь не сказала никому куда уперлась. Дура. Ну, навалилось же на нее. Одна ведь совсем осталась.
Соня не выдержала.
- Говори ты прямо, что мелешь?!
- Сына ее убили.
Сонька обомлела.
- Как убили? Кто?
- Я же тебе объясняю, а ты перебиваешь! Нашли ее уж поздно вечером. Сама к подруге своей за сыном явилась. А мальчишку-то в морг увезли. Милицию на ноги подняли. Недавно еще вернулась домой. На опознание водили, да допросами достали ее уже. А она ничего не соображает. Еще бы, мужа убили так зверски… Теперь ребенок… На будущий год в школу бы пошел, - Лиля вздохнула. Соню передернуло.
- Я что-то не поняла ничего, Лиля, что ты говоришь. Как убили?
- Откуда мне знать, Соня! Мне же Резедушка все рассказала сама! А что она тебе в таком состоянии объяснит?! Чего достаешь меня, и так всю ночь не спала. Одолели со всех сторон! Свои проблемы решить не могу! – Лиля демонстративно повернулась и пошла к выходной двери, но остановилась, вздохнула, вошла в комнату, где уже не плача, с пустым ужасающим взглядом сидела Резедушка, и сопел во сне Сонин малыш.
Соня зашла следом, уселась на стоявшее рядом с диваном кресло. Она не знала, забрать ребенка и уйти, или остаться. Уйти сейчас, наверное, было бы бесчеловечно, хотя она и знала Резеду лишь заочно через свою подругу. Из Лилькиных объяснений она поняла одно: эта девушка потеряла своего ребенка. Хотелось, как-то утешить ее, чем-то помочь. Но чем уж тут поможешь, да и утешишь ли. В дверь позвонили. Лилька грузно поднялась и направилась открывать дверь. Через минуту в комнате появилась девушка с молодым человеком. Лица их выражали страх. Девушка подошла к Резеде, присела рядом и обняла. Та снова заревела. Именно заревела, завыла как волчица. Алешка вздрогнул и открыл глаза. Он удивленно оглядел всех находящихся в комнате, смутившись, что тетя рядом плачет. Испугался спросонья и скривил гримасу, невольно известив о намерении плакать тоже. Соня взяла его на руки.
- Это еще чего, не плачь, ты у меня мужчина, ты сильный. Мы с тобой сейчас домой пойдем. Малыш мой! Ты, наверное, кушать хочешь? Я тебе столько вкусненького купила. Пойдем домой? – она чмокала его в помятые во сне щечки, приглаживала взлохмаченные волосики, будто овевая этого ангелочка некой аурой заботы, любви и спокойствия. Малыш обнял ее ручками за шею и прижался к ней.
- Пойдем, покорми ребенка у меня. Я чай поставлю, ты сама, наверное, проголодалась, - прошептала на ухо Лилька, заслышав про «вкусненькое».
- Вы посидите с ней, я приду через полчасика, - обратилась она к молодому человеку, так и стоявшему у двери комнаты. Он кивнул.
Держа на руках ребенка, Соня захватила пакет с продуктами, оставленный ею в прихожей. Они вышли на лестничную площадку. Лилька, тяжело дыша и шаркая по бетонному полу тапками, подошла к двери своей квартиры, вставила ключ в замочную скважину. Через пару минут они уже накрывали стол в уютной Лилькиной кухне. Лиля доставала продукты из пакета, Соня сидела за столом, ласково прижавшись к своему мальчику. Он жадно смотрел на стол.
- А машинку, - он вопросительно взглянул на мать, - ты купила мне машинку?
- А вот и машинка, - заманчиво сказала Лиля, доставая ярко-красную китайскую игрушку. Глаза мальчишки загорелись, он скатился с Сониных колен и жадно схватил долгожданную машинку. Как радостно было смотреть на его счастливое детское личико.
- Ты хоть поешь сначала, малыш, - пропела Соня, глядя с каким нетерпением Алешка разворачивает свой подарок. Он уже не обращал ни на кого внимания. Соня махнула рукой.
За окном умиротворенно шелестел желтеющий клен, скупо роняя на асфальтовую дорожку свои золотые листья. Солнышко нежно пригревало и будто заигрывало с таким же, как оно нежным небом. Соня закрыла глаза, глубоко вдохнула. Запахло жареным – Лиля кидала на разогретую сковороду толстые куски колбасы.
- Ты говорила, что муж у Резеды был убит?
- Да, он работал в милиции, опером кажется. Его нашли на кладбище, всего изрезанным, избитым. Труп уже на человека похож не был, пролежал несколько дней. Это года два назад было, ранней осенью, в сентябре кажется. Тимуром звали. Три дня дома не появлялся. Резедушка звонила на работу, ей говорили, что с девочками, может, отдыхает. А он вон как отдыхает, на кладбище уже. Вся спина была исхлестана, в запястья вбиты гвозди, на теле тоже множественные раны от гвоздей. На животе говорят, знак какой-то был вырезан. Резедушка тогда чуть с ума не сошла. Я даже ребеночка ее к бабушке увозила. Он у нее полгода, наверное, жил. Потом забрала она его. А тут опять несчастье такое.
- А что именно с ребенком-то случилось, ничего я не поняла.
- Не знаю я. Я Алешку спать укладывала, а он все не угомонится, на кровати прыгает, визжит. Весело ему, а мне уж спать хочется, часов двенадцать было. Только он притих, слышу, голоса на лестничной площадке. Что-то говорят, шорох такой. И вдруг вой, как будто собака воет, и будто не собака. Жутко мне стало. Пошла в глазок смотреть, а там Резедушка вот с девчонкой, которая сейчас-то к ней пришла и парень этот же. Я дверь открываю, что, спрашиваю, случилось-то? А на Резедушке лица нет. На меня смотрит, а будто не видит. Взгляд безумный такой. А девчонка, Линаркой ее зовут, ребенка, говорит, у нее убили. А Резедушка то воет, то перестанет. Видимо осознает, что вокруг происходит, а потом опять безумной стает. Страшно. Они ключ-то у нее в сумке от двери найти не могут. Я карманы у нее обшарила, нашла. Открыли дверь. Они вошли, я тоже. Нам говорят идти надо, с утра придем. Я и осталась у нее ночевать, Алешку только перетащила. Всю ночь она не спала: поревет, успокоится, мне рассказывает, как мальчишку своего искала весь вечер, как в морг ездила, а он там лежит, глаза говорит, открыты, смотрит. Кошмар. Как же терпеть-то такое?
Лиля разложила колбасу в тарелки, налила чай. Алешка «уехал» на машинке в прихожую.
- А что, Тимур у нее был разве не мусульманин?
- Нет. У него бабка христианка была. А такая была, все ее боялись, слушались. Она и крестила мальчугана в православной вере. Он и крест даже носил. Обычно ведь как – крестили-не крестили, кресты не носят, даже если все в семье православные, а он носил. А как ты поняла, что не мусульманин?
- Сама же говорила, в запястья гвозди вбили, как Христу. Значит на религиозной почве, наверное, убили?
- Говорили секта какая-то. Но так и не раскрыли, насколько я знаю, это преступление.
- Печальная история. Не дай Бог пережить такое. Может ей помочь чем, а?
- Чем уж тут поможешь, - жуя колбасу, проговорила Лиля, - похоронить только. Денег-то у нее нет, уборщицей работала после того как мужа похоронила, в стоматологии, вон, что напротив через дорогу. Да денег и у тебя нет. Ты тоже вон, где работаешь по ночам, и Богу-то неизвестно, да?
Соня смутилась. Она легонько подула на дымящиеся кусочки колбаски, оставленные заигравшемуся Алешке.
- Алеша, сынок, пойдем кушать.
Алешка с машиной в руках забрался на мамины колени, и, поставив ее рядом с тарелкой, с аппетитом принялся за утреннюю трапезу.
Через полчаса, попрощавшись с добродушной тетей Лилей, они спускались по лестнице. Соня задумчиво теребила в кармане оставшуюся пятисотовую купюру. Вдруг остановилась.
- Алеша, пойдем тете денежку отдадим. Горе у нее.
- Голе у нее? – переспросил сочувственно ребенок, не друживший со звуком «р».
- Ага.
Они поднялись. Соня позвонила в дверь Резеды. Дверь не открывали. Соня дернула за ручку, было не заперто. Они вошли. Резеда спала на диване. С кухни навстречу вышла Линара.
- Лиля не пришла еще?
- Нет.
- Я денег принесла. Резеде пригодится, - она кивнула в сторону уснувшей после кошмарной ночи девушки и протянула Линаре пятисотку. Та растеряно взяла и не знала, куда ее деть.
- Что же все-таки у нее с ребенком? – спросила Соня.
Линара сделала приглашающий жест и провела Соню с Алешкой на кухню, закрыла дверь, молча села за стол. Ее рыжие волосы на солнце казались горящими огнем. «Красота на грани уродства, - подумала Соня, глядя на нее, - хотя это часто встречается у татар».
- Точно не знаю. Она вчера попросила меня Артурика из садика забрать. То ли работа у нее какая-то появилась, то ли встреча какая-то важная намечалась. Я не поняла. Ну, я зашла после работы. В садике милиция, воспитатели перепуганные все. Я говорю, за Артуром Бероевым пришла, мама сегодня не может его забрать. Воспитательница побледнела вся, сейчас говорит, подождите. Убежала куда-то. Через несколько минут ко мне мужчина в форме подходит. Вы, говорит, за Артуром Бероевым пришли? Да, говорю. Вы, говорит, кто? Я ответила. Он меня провел в комнату к заведующей. Там следователь сидит. Пришлось ему объяснять, кто я, да что тут делаю. Я говорю: скажите, что тут произошло? Он и сказал, что мальчика убили. А все остальное я уж от воспитательницы узнала: гуляли они, видимо, с детьми во дворе. И Артурика вдруг хватились. Весь двор обыскали – нету. Пошли в здание. Нашли в туалетной комнате - на полу лежит вся голова сырая, плечи. Будто кто-то в чем-то топил его. А дворник будто бы дал показания, что видел, как мужчина в черном по двору шел, торопился очень, через забор перепрыгнул и на машине уехал. Мистика какая-то. В общем, в голове не укладывается. Бедная. Столько пережить. За что Бог ее наказывает?
- Любит, не наказывает.
- Бежать и прятаться от такой любви.
Соня промолчала.
- Ладно, пойдем мы.
Они тихо, чтоб не разбудить Резеду, вышли.
***
На следующий день у Алешки поднялась высокая температура. Соня вызвала врача.
- Плохие условия проживания, - сказала пришедшая на вызов врач, осмотрев ребенка и заполняя неразборчивым почерком Алешкину медкарту, - нельзя ребенка растить в таких условиях.
- Я ничего не могу поделать, - расстроилась Соня, - то, что я зарабатываю, еле-еле хватает, чтобы нам прокормиться. Я не могу улучшить условия.
- Я понимаю, но так жить нельзя. Здесь сплошная антисанитария. Я уж не говорю, что страшно сквозит от окна. В коридоре накурено, туалет у вас никто не моет, ведь так? Меня лично тошнит, я не могу туда зайти. В общественных туалетах чище. Запах в квартире невыносимый, ведь дверь в комнату открыть нельзя – ребенок же этим дышит. Кто у вас соседи? Ведь одни алкоголики, на кухне пьют, курят, буянят и тут же в туалет ходят – два шага пройти не могут до места. А вы на кухне ребенку еду готовите. Я бы советовала вам что-либо решать. Ради ребенка. У вас такой болезненный мальчик. Ваша больничная карта, наверное, тоньше, чем его сейчас, - она закрыла карту, покачала в руке и демонстративно бросила на стол, - Подумайте. В конце концов, ребенка можно устроить в специальное детское заведение.
Соня вздрогнула, промолчала. Врач, оставив на столе список необходимых лекарств для лечения Алешкиной простуды, ушла. Алешка старательно выстраивал из стаканчиков из-под йогурта известное только ему оригинальное сооружение. Соня подошла к окну. От него действительно дуло. «Зимой вообще холодина будет, - подумала она, - окно нужно менять, а где взять деньги, и так вся в долгах. Больничные в ресторане не оплатят, а продуктов, которые были куплены сегодня, хватит не больше чем на неделю. Даже таблетки мальчугану не на что купить». Она вздохнула, устало прислонилась к стене. За окном моросил дождь. Деревья начинали менять свои наряды. «Хорошо вам», - шепнула Сонька себе под нос и каким-то восьмым чувством поймала возмущение протянувшейся к ее окну ветви березы, продрогшей и промокшей насквозь под этим унылым беспрестанно льющимся дождем. «Завтра нужно идти на работу, милый дождь. Ты разве не знаешь, что у меня нет ни зонта, ни куртки! – начала она мысленный разговор с дождем, - я бы и так добежала, но перед людьми стыдно, ты веришь? Ты знаешь, что такое стыд, когда не так, как у других, когда против правил? Ты знаешь? Ты не знаешь. Что тебе до людей, милый мой, грустный, холодный дождь. Что тебе до меня, моих глупых обыденных житейских проблем. Милый, милый, мой грустный дождь. Кому есть какое дело до моих бед? Глупых житейских, казалось бы малозначимых бед. Жизнь идет сама по себе, куда-то мимо, будто забыв меня. Будто я гонюсь и не могу угнаться за ней».
Алешка обнял Соню за ногу:
- Мама, пойдем, я кушать хочу.
Соня улыбнулась и взяла малыша на руки.
- Пойдем. Сейчас я согрею чай и мы покушаем. Хорошо?
- С кобаской?
- Нет, колбаски больше нет. Колбаску мы купим, когда мама денежки получит.
- Я хочу кобаску, - заныл ребенок. Соня не обращая внимание на его нытье, усадила мальчика на кровать (единственное, что было из мягкой мебели в комнате), взяла чайник и направилась на кухню. В дверь позвонили. С чайником в руках она направилась открывать дверь. На пороге стояла Лилька и трясла мокрым зонтом, забрызгав всю лестничную площадку.
- Заходи, сейчас чай поставлю, согреешься. Зонт только оставь в коридоре.
- С ума сошла. Сопрут ваши алкаши, на бутылку поменяют. А еще хуже провоняет он у вас тут, новый придется покупать.
- Мне оставишь, у меня и вонючего нет.
Лиля по-хозяйски направилась прямиком в комнату, а Соня на кухню. Вернувшись, Соня недовольно поморщилась – Лилькин зонт висел на вешалке и беспардонно ронял капли на пол.
- Ну, Лиля!
- Не ворчи. Ты когда на работу выходишь?
- Завтра в ночную. Только Алешка заболел. Температура. Врача вызывала, она сказала, что простыл. Целую кучу лекарств прописала, а денег ни копейки. Еще к условиям проживания придирается. «Не соответствует, - говорит, - нормам». Я вообще не знаю, как жить, что делать?
- Ну, ни ночами же шататься. Понимаю, что работу трудно найти. Нашла бы мужика себе с квартирой. Неужели красивая девушка, как ты ни на кого не производит впечатление, чтоб ее с ребеночком, да еще таким ангелочком замуж взяли? Я понимаю, мои размеры в стандарты красоты не вписываются.
- Лиль, перестань, одно у тебя на уме.
- Да на уме. Было бы легче одной жить, не выходили бы поголовно замуж. Все, думаешь, по любви живут что ли? Да большинство за деньги замуж выходят, за квартиры, за положение. Дура ты. Я бы на твоем месте давно кого-нибудь окрутила и жила бы припеваючи. Да хоть ради Алешки, вечно голодный, неодетый, больной.
Соня понимала, что Лилька права. Ради сына, не ради себя. Да что честь и совесть. Давно она уже и так продала ее за пакет молока и буханку хлеба.
- Сама-то что замуж не выходишь?
Лиля тяжело вздохнула и замолчала.
- Ладно. Поживем, увидим. Ты может и права. Да, конечно, ты права. Ты знаешь, мне одеть-то нечего. Ни куртки, ни шапки, ни сапог. Все у меня вынесли было. Ничего не осталось.
- Ладно, я принесу тебе, что-нибудь из своего.
- Да уж. Ты прости, но мне, я думаю, не подойдет.
- Ой, еще копается. Ну, так и ходи. А денег на лекарство ребенку и у меня нет. И не знаю даже где взять. Я и так заняла, Резедушке на похороны. Ты и сама-то ей последние деньги отдала. Сказала мне Линара.
- Посидишь сегодня ночью с Алешкой?
- Тебе же завтра на работу?
- Завтра в ресторан.
- Л-а-а-а-дно, - Лиля вздохнула, - только не здесь, к себе его заберу. Одевай, давай. И пойдем, плащик у меня старый есть. Мал мне совсем. Тебе пойдет, пока не купишь чего.
***
Ворота во двор церкви были уже заперты. Соня позвонила. Вышел сторож.
- Чего? Кто шатается тут, …, - он крепко выругался.
- Мне Андрей нужен.
- Какой Андрей? … - судя по всему, без мата он говорить не мог.
Соня задумалась.
- Батюшка ваш.
- Служба закончена, с утра приходи. Батюшку ей ночью, …, - снова последовала нецензурная брань.
Из глубины церковного двора послышался звук распахивающихся ворот, заработал мотор машины. Зажглись фары, и из ворот рядом стоящего с церковью здания гаража выехал легковой автомобиль. В сумерках Соня не разобрала ни цвета, ни марки машины. Свет фар ослепил ее.
- Иди-иди, чего встала, …, - выругался снова сторож, открывая ворота. Машина выехала, остановилась у собиравшейся вернуться домой Сони. Из машины выглянул Андрей:
- Софья, ты ко мне?
- София я.
- Садись, София.
Соня открыла дверцу и села рядом на переднее сиденье. Андрей нажал педаль газа, поехали.
- Ты извини, мне по делам, недолго, ты в машине подождешь, ладно? Я ждал тебя, - он улыбнулся. Соня хотела спросить «зачем», но не стала. Она спрятала нос в воротник Лилькиного плаща, в котором было жутко холодно, и съежилась.
- Замерзла?
- Да.
- Теплее надо одеваться. Бабье лето уже закончилось. Сейчас по-серьезному начнет холодать.
Соня посмотрела на него с упреком, будто это он распорядился на счет похолодания.
- Деньги нужны, - утвердительно произнес он, внимательно вглядываясь в полумраке в Сонины глаза.
- Очень нужны.
- Понятно. Иначе бы ведь не пришла?
Он надменно усмехнулся, так что Соня даже в темноте уловила его оскал.
- Не пришла бы. А может и пришла – на голодный желудок и промерзшие плечи не порассуждаешь.
Он помолчал, потом произнес уже более мягким тоном:
- Посмотри, там, на заднем сиденье плед был. Найдешь?
Соня развернулась, он включил свет. Она дотянулась до скомканного мягкого пледа.
- Возьми, закутайся. Слышно, как зубы стучат.
Девушка накинула плед на плечи. Оба замолчали.
- А куда мы едем?
- У меня встреча, я не долго. Ты в машине подождешь, и мы сразу ко мне. Хорошо? Чаю поставлю, согреешься.
- Мне тепло уже. Спасибо, - добавила она после некоторой паузы.
Он снова многозначительно на нее посмотрел.
Ехали они минут пятнадцать. Соня не обращала внимания на дорогу, оcмотрелась только после того, как машина остановилась. С ее стороны дороги хвойный лес прятался в темноте ночи. С другой стороны она разглядела нечто похожее на часовенку, огражденную невысоким заборчиком. «По работе», - подумала она, ничего не спрашивая о цели приезда в столь мрачное место. Андрей вышел.
- Я прошу тебя, не выходи, дождись меня здесь. Хорошо? – сказал он ей перед тем, как захлопнуть за собой дверь машины.
Соня согласно кивнула. Он направился в сторону часовни и через секунду уже скрылся в пелене ночного дождя. Соня закрыла глаза, намереваясь поспать. Но почему-то было жутко. Она присмотрелась через грязное стекло: рядом с дорогой на противоположной от леса стороне различались кресты и надгробные плиты – кладбище. «Наверное, отпевать кого-то приехал» - подумалось ей. И вдруг ее охватил ужас от мысли, что сейчас ночь. А зачем отпевать ночью, да еще и прямо на кладбище? Стараясь успокоиться, она убеждала себя в том, что нюансов профессии священнослужителя не знает, и мало ли что приходится делать попам. Соня снова закрыла глаза и поплотнее закуталась в плед, в машине становилось прохладно.
Прошло около получаса. Соня вышла из машины, чтоб немного размять затекшие от долгого сидения ноги. Она попыталась рассмотреть время на своих стареньких электронных часах, но тщетно - было очень темно. «Как будто полночь уже, - подумала она, - Полночь. Кладбище. Пятница. Романтика! Угораздило меня именно сегодня пойти к нему. Ну, где же он?». Ее слегка трясло от страха, холода и тупой злости на своего исчезнувшего спутника.
Щурясь от мокрого ветра, она пригляделась к часовне. Несколько темных размытых контуров плавно проплыли на фоне холодной стены этого жуткого строения. «Сейчас придет», - решила она и уселась в машину. Дождь усиливался, все громче барабаня по крыше автомобиля. Прошло еще около получаса. Она снова вышла. Прислушалась. Сквозь звук дождя она едва различила голоса, доносящиеся со стороны кладбища. Слышалось монотонное пение. «Неужели, в самом деле, кого-то отпевают? И хоронят? В полночь? - она съежилась, - дернул черт меня к нему сегодня пойти!». Сердце ее бешено колотилось. Было страшно. Она опять уселась в машину.
Ее начинало колотить от неимоверно усиливающихся холода и страха. Минут пять она еще посидела в машине, не выдержав, наконец, вышла, громко хлопнув дверьми. Уверенно направилась к часовне. Оказалось, что земля на обочине дороги очень сырая. Она ступила в лужу. Старые ботинки сразу промокли. Соня только тихо ойкнула, но упрямо пошла по грязи, чувствуя ногами неприятный холод осенних луж. Встречным ветром дождь захлестывало прямо в лицо, заставляя жмуриться. Прячась от мокрого холода в плед, она вошла в калитку. Осторожно прикрывая ее за собой, оглянулась назад. Тихо подошла к часовне, дернула дверь. Она была не заперта. Соня вошла в темноту и остановилась. Прислушалась. Тишина. Здесь никого не было. Она толкнула дверь назад и вышла. Монотонное пение слышалось откуда-то из глубины кладбища. Она пошла на звук, не обходя могильные холмики. Ее трясло. Сквозь деревья она начала различать темные силуэты. Кто-то один читал не то псалмы, не то библию – она не понимала, до нее долетали лишь обрывки фраз. Соня медленно, но уже уверенно пробиралась вперед. Неожиданно ее схватили сзади. Сердце остановилось. Она изо всех сил закричала. Человек, схвативший ее, потащил к стоящим впереди. Девушка кричала и пыталась вырваться, но сил не хватало. Задыхаясь от страха, она, наконец, обмякла и, уже плохо соображая, повиновалась. Ее подвели к человеку в черной мантии с капюшоном. В руках он держал книгу. Она с ужасом взглянула в его лицо и неожиданно для себя узнала в нем Андрея. Вопросительно глядя ему в глаза, молчала. Некоторое время Андрей с укоризной смотрел на нее, отвернулся.
- Она со мной, успокойтесь, - сказал он сухо, и ее нехотя выпустили из цепких рук. Встав к незваной гостье спиной, Андрей продолжил читать. Соня, преодолевая слабость в ногах и судорожно вцепилась в мокрый плед. Все стояли в черных одеяниях с капюшонами, вымокшие и продрогшие. Соня присмотрелась. Андрей стоял перед разрытой могилой. У его ног лежали белые омытые дождем кости. Кости были выложены стрелой, направленной в противоположную от стоящих сторону. Она понимала, что это не ритуал похорон. Немного в стороне на земле возле разрытой могилы лежал человек, вернее труп.
Монотонное чтение, извергающее проклятья вперемешку с цитатами из библии, вдруг прервалось громким ликующим криком в десяток голосов. Один из сектантов воткнул в грудь трупа деревянный кол. Соню передернуло. Несчастная обречено стояла за спиной виновника всего происходящего в данный момент в ее жизни, уже не замечая ни холода, ни дождя, и не ощущая страха.
- Приберете все, - Соне показалось, что голос Андрея звучал будто из другого мира. Обняв неожиданно ее за плечи, он повел ее к машине. Но дорогу им пересекли двое. Они молчали.
- Все в порядке, - сказал Андрей.
- Почему же не предупреждаешь?
- Так получилось, успокойтесь вы.
- Ну, смотри, - они отошли. Соня устало навалилась на промокшего батюшку и послушно шла рядом с ним. Он усадил ее в машину. Вымокшая, она только теперь поняла, что промерзла до самой последней косточки. Андрей завел мотор, включил обогрев.
Я же тебе сказал, не выходи, - процедил он сквозь зубы, не скрывая недовольство. Соня молчала. Она ощущала непонятную слабость во всем теле, хотелось спать. Машина развернулась и плавно покатилась по дороге. Соня закрыла глаза. Через минуту она уже спала.
***
Соня проснулась от холода. Ее знобило. Она лежала на кровати в вымокшей насквозь одежде. Обстановка квартиры была ей не знакома.
- Андрей, - позвала она. Через приоткрытую дверь слышался шум воды. «Принимает душ», - решила она. Села и задумалась. Но в какой-то момент поймала себя на мысли, что думает ни о чем. В комнату, завернутый в полотенце, вошел Андрей.
- Иди, прими горячий душ, не то заболеешь - вымокла вся, - он был зол.
Она вошла в теплую ароматную ванную, быстро скинула с себя сырую одежду, включила воду. В ее голове до сих пор не укладывалось, что произошло. Она встала под горячие струи душа. Закрыла глаза.
Через некоторое время ей показалось, что рядом кто-то есть. Обернувшись, закричала от неожиданности.
- Ну, ты вообще нервная что ли? – Андрей схватил ее за запястья - она пыталась вырваться, ударить его.
- Ты! Извращенец! Тут любой нервным будет, стучать нужно! Дурак! Ненормальный! Идиот! - она пыталась высвободить руки и выплеснуть на него всю скопившееся от ужасной ночи напряжение. Но он был силен, и так больно сдавливал запястья, что Соня успокоилась, замолчала. Он отпустил ее руки, а она вдруг обняла его, крепко к нему прижавшись. Он накинул на нее полотенце.
- Пойдем, я чай заварил. Остынет.
Но она не разжимала объятий. Он подхватил ее на руки, унес и положил на кровать. Принес чай.
- Он с пустырником, успокоишься, - сказал он уже мягче, подавляя гнев.
Сделав несколько глотков, Соня поставила кружку на пол рядом с кроватью и снова заснула. Он укрыл ее одеялом, лег рядом. Этой ночью ему не спалось.
***
Проснулась Соня около полудня. Взглянув на мирно тикающие на стене часы, вскочила, машинально закутавшись в покрывало. «Лучше бы вообще не просыпаться», - подумала она, вспомнив вчерашнюю ночь.
Андрея в квартире не было. «Алешку же нужно от Лильки забрать…» - Соня схватила трубку телефона, стоящего на журнальном столике и набрала номер Лильки. За длинными гудками голос подруги она таки не услышала. Соня кинулась в ванную одеться, но одежды не было. Вернулась в комнату с мыслью, что является пленницей в этой незнакомой квартире. Нигде не могла ничего найти. Плаща на вешалке в прихожей не оказалось тоже, как и ботинок, собравших вчера на себя кладбищенскую грязь. Соня ринулась к шкафу, намереваясь облачиться во что-нибудь из одежды двуличного священника, но тут услышала звук поворачивающегося в замочной скважине входной двери ключа. Разъяренная, забыв о страхе, она побежала к двери.
- Где моя одежда? – сходу кинула она вошедшему Андрею.
- Выбросил.
Соня зло и недоуменно на него посмотрела.
- Вот, оденься, - он протянул ей пакет. Она тут же распотрошила его содержимое, в нем оказались джинсы, трикотажная кофточка, пара капроновых колготок, нижнее белье. Успокоившись и прихватив все это, Соня закрылась в ванной. Одевшись, она вышла, держа в руках свернутое покрывало, в которое куталась.
Андрей задумчиво сидел на кровати.
- Сядь, - сказал он ей сухо, как только она вошла в комнату. Девушка неуверенно подошла к нему, положила на кровать покрывало, села. Она ждала объяснений по поводу произошедшего вчера. Ей хотелось, чтоб этот кошмарный сон, оказался именно сном после всего, что он скажет. Он молчал, будто подбирая слова. Начал говорить уже совсем в другом, виноватом, просящем тоне.
- Нужно было дождаться в машине.
Соня тяжело вздохнула. Она бы многое отдала сейчас, чтоб вновь вернуться во вчерашнюю ночь и поступить, по крайней мере, именно так, а лучше бы вообще не выходить из дома. Он говорил сбивчиво и не понятно.
- Это религиозно фанатичные люди. Это орден. Они не дадут спуску. Никто из чужих не должен видеть этих ритуалов. А тебя я убить не смогу. Я не знаю почему. Будто ты… Будто в тебе я вдруг разглядел ту связь, с тем, что человек должен найти в этом мире. Я не знаю, как тебе это объяснить. Ты должна... Тебе нужно понять. Нужно принять это. Я помогу тебе. Мы все равно теперь повязаны.
Он замолчал. Соня же с трудом воспринимала его слова.
- Что за орден? – спросила она погрузившегося в свои мысли священника.
- Орден? «Черное братство».
- Черное братство? Секта сатанистов? Ты состоишь в секте сатанистов? Ты с ума сошел?
- Я с ума не сошел! И ты должна теперь быть с нами. Ты будешь безумной дурой, если откажешься! Ты не поняла, я не предлагаю тебе, ты должна, ради того, чтобы остаться жить. Теперь тебя нужно посвятить в орден, иначе они убьют тебя. И меня. Понимаешь? – голос Андрея дрожал.
- Я понимаю. Если я не соглашусь на какой-то дурацкий обряд посвящения, не преклонюсь перед вашим чертом, то вы меня убьете.
- Не вы, а они. И не меня, а нас. Я стал виновником того, что ты все видела. Я виноват в том, что ты оказалась в ту ночь на кладбище. Мало того, вступился за тебя. Иначе ты тут уже не сидела бы и не размышляла на темы, на которые размышлять уже не надо.
- Не надо? Ты предлагаешь мне выбирать жизнь со злом и тьмой или смерть с чистой совестью? Выбирать жизнь с Сатаной или смерть с Богом?
Соня вздрогнула от внезапного, громкого, ужасающего смеха. Андрей смеялся, и в глазах его казалось, горит огонь ада – надменный, злой, пожирающий.
- С Богом? – проговорил он сквозь смех, - с Богом!
Так же внезапно он перестал смеяться.
- Где ты видишь Бога?
- В сердце. В душе. В совести, наконец.
- В сердце? В душе?! У грязной нищей проститутки Бог в душе? Сознайся, сколько раз ты проклинала Бога за такую жизнь?
- Ни разу, - вставила она в собирающуюся быть затяжной поучительную речь о нравственности,- ни разу! Слышишь? Вспомни, наконец, раз уж ты судишь о нравах и Боге, и ставишь все это на одну ступень – кто чище: проститутка Соня Мармеладова с убийцей Родей Раскольниковым, читающие святое евангелие и грешащие во имя блага других, или ты, священник, чьи руки целуют верующие и просят о прощении грехов, читающий проклятья в их же адрес на ночном кладбище и целующий ноги грязному богоотступнику?
Андрей вскочил.
- Ах, вот он твой идеал?! Сонечка Мармеладова. Живи Федор Михайлович в наше время, я бы подумал, что с тебя он портрет писал. Или это ты, начитавшись, создала себе ущербные идеалы? Может, и ростовщиков, банкиров в смысле, пойдешь убивать во всеобщее благо?
- Не пойду. И не смей так говорить обо мне. Да, много у меня грехов. Но так я пытаюсь выжить, вырастить моего маленького несчастного сына, с детства лишенного всего, что есть у обычных детей. А почему грешишь ты? Почему? Ради чего ты продал Бога?! Уж не думаю, что ради тридцати серебряников!
- Продал Бога? – Андрей наклонился и посмотрел Соне прямо в глаза, тяжело дыша ей в лицо, - какого Бога? Где и что он есть Бог? Золоченная икона? Разукрашенная статуя? - он подошел к книжному шкафу, - может это Бог?! – он схватил с полки книгу и бросил ее на пол, - или это?! – еще несколько книг полетели вслед.
Соня замолчала, пытаясь уловить ход его мыслей. Присмотрелась. На полу лежали библия, евангелие от Матвея, новый завет, несколько раскрытых книг. На других она прочла фамилии Блаватской, Андреева, Соловьева. Андрей замолчал. Он тяжело дышал и ожидающе смотрел на Соню. Но та молчала. Он подошел, сел рядом.
- Прости. Но у меня есть своя правда. Я искал Бога, как осознал себя. Я искал его, учась в семинарии. Искал, поступив на церковную службу. Ты думаешь, в этих святых писаниях есть истина? - он протянул руку в сторону разбросанных книг, - все ложь, одни противоречия. Как можно верить в такого Бога. Чей это Бог? Церкви, жаждущей власти над человечеством? Раз уж ты вспомнила высокопочтимого Федора Михайловича, то и я напомню тебе его же сказку, приписанную им Ивану Карамазову. Помнишь? Как встретил священнослужитель Бога, спустившегося на землю в образе человека? Да, он узнал его. Он заточил его в темницу. Сказал: «Уходи, нет тебе здесь места. Им нужно только хлеба и зрелищ, и я дам это им».
- А Бог поцеловал его в уста.
Андрей удивленно взглянул на Соню и замолчал. Казалось, вот-вот что-нибудь вспыхнет от напряжения, царящего в этом многозначительном молчании.
Соня опустилась на пол, стала собирать разбросанные Андреем книги. Тот какое-то время наблюдал за ней.
- Прости. Я боюсь. За твою жизнь. За твоего ребенка.
- Почему? – она резко обернулась, услышав про своего ребенка.
- Если ты говоришь, что грех во благо приближает к Богу, то у них это правило одно из первых. У них нет заповеди «Не убий».
- Если у человека нет заповедей, если он их утратил, то, как ему жить? Должна же быть тогда хотя бы мораль, - сказала Соня в задумчивости.
- Сделай это ради меня. Нет не ради меня - ради сына. Вопреки своим убеждениям, я прошу тебя.
- Ты не слышишь меня? Не хочешь меня слышать! Ты боишься за свою никчемную двойную жизнь и угрожаешь мне безопасностью моего ребенка.
- Это ты меня не слышишь! – грубо прервал ее Андрей.
- Я живу, я выживаю лишь верой в светлый образ Христа. Я ношу старый медный крест, купленный мне бабушкой. Бабушкой, которая вселила в меня этот образ, чтоб в трудные минуты своей жизни я не упала духом. Чтоб сохранила облик человеческий. Чтоб верила в чудо. Как ты можешь меня сейчас заставлять все это предать?
По раскрасневшимся от негодования щекам скатились слезы.
- Я в церковь часто хожу, свечку Богородице ставлю, чтоб Алешенька мой здоровым рос. Я молитвы читаю перед ним, когда он болен или плачет без причины. Кому я буду молиться, во что верить, если ты все это у меня отнимешь?! Скажи!!
Андрей молчал. Он угрюмо с толикой жалости слушал ее.
- Молчишь, - с упреком протянула она, - вся моя жизнь в этой вере. А ты грозишься мне, что жизни я лишусь, если не продам Христа, как Иуда. Ведь если продам, какая мне жизнь? Да ведь сам знаешь, сколько людей погибло ради веры, и не только ради принципа, ради того, чтоб вера эта жила в сердцах, душах других людей.
Девушка выжидающе замолчала.
- Ну, сколько погибло этих христиан? Сотни римских рабов во времена императора Нерона, и за десяток столетий несколько десятков упрямцев, возведенных потом в лик святых. Причем, заметь, даже не фанатиков. А сколько христиане погубили? Промолчу про инквизицию и крестовые походы, но при одной только христианизации Руси было зверски убито тысячи мужчин, женщин, стариков и детей. Говорят, что было вырезано почти две трети населения Руси. «Ве-ерю Христу-у, единственная опо-ора», - передразнил он Соню, - вот так и другие верят. Верят в то, что Христос погиб за их грехи. А значит греши, все прощено будет. Любой грех на исповеди отпустят тебе. Покаешься и дальше грешить пойдешь. Вот так и живут – христиане. Ничего святого в душах не осталось, ничего светлого. Ты бы на исповеди этот сброд послушала! Сколько там грязи, ненависти, жестокости и глупости-глупости-глупости!!!
- Глупая, - добавил он после паузы и вышел из комнаты.
Соня в недоумении минуту смотрела на дверной проем, через который только вышел ее оппонент, и направилась следом за ним.
- Мне нужно идти, у меня Алешка больной. У него температура. Я его у подруги оставила, - полушепотом сказала она, заглянув на кухню, где Андрей ставил на плиту чайник.
- Хорошо. Мы съездим за ним, после того как попьем чай, - сухо ответил он.
- Мне нужны деньги на лекарства. Я получу, верну тебе.
Андрей усмехнулся, сел за стол.
- Какие же это деньги ты получишь? – спросил он.
- Через неделю я должна получить в ресторане.
- Ты еще и в ресторане работаешь? Кем же?
- Официанткой, - натянуто ответила Соня, чувствуя в его голосе надменность.
- Значит так, - серьезно начал Андрей, вставая из-за стола, - необходимые лекарства твоему сыну я куплю сам. В ресторане ты не работаешь. И на улице ты не работаешь тоже.
- Купить меня решил?
- Я не шучу. Давай договоримся. Мы оба с тобой попали в ужасное положение. Так что давай, будем помогать друг другу. Я помогу тебе заботиться о ребенке, обеспечив ему достойную жизнь. Обеспечу достойную жизнь тебе. Ты выполнишь мои незначительные условия, которые и требуют лишь изменить старым, уже никому не нужным религиозным предрассудкам, которые в тебе, как я и полагаю, не настолько уж глубоко засели.
- Ты о чем?
- Я все о том же. Ты где живешь?
- На Советской.
- Квартира большая?
- Коммуналка.
- Можешь сдать.
- Я перевезу вас к себе. Поехали съездим за твоим малышом. Мне через пару часов на службу. Нужно все успеть.
- Мне вечером на работу.
- Уволься.
- Буду сидеть с сыном на твоей шее?
- Ну, хочешь, я пристрою тебя в хор при храме?
- Девушка пела в церковном хоре…- ехидно промурлыкала Соня, наблюдая, как Андрей помешивает чай в чашке.
- О всех усталых в чужом краю, - продолжила она, - О всех кораблях, ушедших в море, всех забывших радость свою. И голос был сладок, и луч был тонок, и только высоко у Царских Врат, причастный Тайнам, - плакал ребенок о том, что никто не придет назад.
Соня многозначительно помолчала, глядя в холодные глаза Андрея. Он не реагировал на ее слова, давая понять, что в религиозной дискуссии с девицей заурядного ума и легкого поведения участвовать не собирается.
- Похоже на предложение стать содержанкой, - Соня понимала, что ей предлагается обыкновенная сделка.
- Согласись, что это лучше, чем то, чем ты была. До сегодняшнего дня. Зачем в моей стесненной груди, - Андрей оставил недопитый чай и вышел из-за стола, дерзко, дразня девушку, читая Блока, - Так много боли и тоски? И так не нужны маяки, И так давно постыли люди, Уныло ждущие Христа… Лишь дьявола они находят… И лишь к отчаянию приводят Извечно лгущие уста…
Последние слова он произнес прямо в лицо обиженной Соне, так, что девушка кожей чувствовала горячее разъяренное дыхание этого пугающего ее человека.
***
Соня тихо лежала рядом со спящим Алешкой, боясь спугнуть его сладкий ангельский сон своим дыханием. Она любовалась его нежным светлым личиком, приоткрытыми губками, длинными ресницами, маленьким сопящим носиком. Она смотрела и улыбалась. Температура спала. Купленные Андреем медикаменты помогли. Соня лежала, думая только о том, как прекрасно и невинно личико ее маленького сынишки.
За дверью послышались шаги и звон ключей. Соня посмотрела на часы – половина восьмого. Осеннее солнце за окном окрашивало зеленные с незатейливым рисунком обои в спальне, отчего они приобретали сиреневый оттенок. Соня тихонько, чтоб не разбудить сына, встала, подошла к окну. Блаженно, будто окуная лицо в неведомое райское тепло, она вдохнула последние дневные лучи. На миг замерла, тяжело выдохнула и направилась в прихожую встречать своего «благодетеля».
Андрей устало взглянул на ее чуть помятое подушкой лицо, протянул ей пакеты с продуктами.
- Давай быстренько, что-нибудь состряпай. Есть хочу.
- Я там навела ревизию в холодильнике и уже сварила суп, - робко ответила она.
- Хорошо. Сама ела? – Андрей небрежно снял грязные ботинки и отбросил их в угол.
- Нет, Алешку покормила.
- Накрывай. Как тут больной? – он прошел в ванну, не дождавшись ответа. Из нее послышался шум вытекающей из крана воды.
- Хорошо, - сама себе ответила Соня.
Андрей, вытирая полотенцем лицо, прошел из ванной на кухню. Соня внимательно наблюдала за ним. Он был чужим. Она боялась его. И все его слова, все движения казались ей какими-то искусственными, формальными.
Он с голым торсом уселся за стол. Соня поставила перед ним тарелку с супом, нарезала хлеб. Самой ей есть не хотелось. Она налила себе чай и задумчиво уселась напротив, разглядывая исподлобья этого пугающего человека. Черные волосы, черные густые брови, придающие лицу еще большую мужественность, короткая черная борода. Соне не нравились бородатые мужчины. Но Андрею борода придавала особый шарм, загадочность и даже привлекательность. Он жадно и быстро ел. Пальцы у него длинные и тонкие, не под стать мускулистым рукам. Черные густые волосы придавали его жесткой красоте некоторую теплоту, так что захотелось прижаться и почувствовать себя защищенной и согретой этим теплом. На шее висел большой серебряный почерневший крестик на серебряной же почерневшей толстой цепочке. Соня подняла глаза и наткнулась на его взгляд. Он заметил, что вчерашняя проститутка его тщательно рассматривает, и насмешливо скривил рот.
- Я слышала, что сатанисты носят кресты вниз головой, - невозмутимо сказала вдруг Соня, указав на серебряное распятие на его груди.
- Говорят. Может, некоторые извращенцы и носят. Не зная истории и смысла креста вообще.
Соня вопросительно на него посмотрела.
- По сути, перевернутый крест – распятье Петра, ученика Иисуса. Святого Петра или апостола Петра, как называет его церковь. Тот, на ком эта церковь и воздвигнута. В Евангелии сказано: «И наречешься ты Петр, что значит Камень, и возведу я на этом камне новую церковь». Но я к тому, что если бы мы носили кресты вниз головой – по сути, были бы не Христиане, и уж тем более не сатанисты, а последователи Петра – «петровцы» или «петриане», - он усмехнулся, - так что это те, кто называют себя сегодня христианами и веру свою проносят через церковь, должны носить крест вниз головой.
- Ну, христиане наоборот должны носить крестики так как они есть. Ведь Христа не вниз головой распяли. Разве нет? – спросила Соня.
- Пусть носят, как носят. К чему глупые вопросы?
- Ну, все же? Если ты не христианин, почему ты носишь крест? Разве только потому, что священник?
Андрей доел суп и отодвинул от себя чашку.
- Раньше, в боях, практически у всех народов, было великой честью забрать и носить с собой голову своего врага. Или скальпы, например. Если умрет твой учитель, ты отрежешь у него голову, чтоб она была при тебе? Или оставишь себе на память его тленное тело? А от злейшего врага непременно захочется что-нибудь оставить, как символ своего триумфа. Согласна?
Соня молчала.
- А христиане носят на груди распятие Христа, - продолжал Андрей, отодвинув опустевшую чашку и принимаясь за чай, - объясни. Зачем? Как знак победителя? Кто ж такие христиане в этом мире? Победители Христа?
- Я поняла к чему ты ведешь. Хочешь сказать, что христиане – как воины Сатаны. Церковь православная – церковь Сатаны? А как же? Ведь есть люди, плачущие в церкви от раскаяния. Очищающие своими молитвами в храме душу.
- Есть. Но люди и в тюрьме молятся, и на свалке. И Бог услышит, если это его дети. Но я таких не видел. Читала у Есенина, дед после разрушения церкви советской власти ходил в лес осинам молиться? По сути, там и до Бога ближе.
- На церкви комиссар снял крест. Теперь и Богу негде помолиться. Я ухожу украдкой нынче в лес, молюсь осинам…Может, пригодится…- вполголоса процитировала Соня.
- Ты довольно эрудированна для…, - он осекся. Действительно глупо на каждом слове напоминать о социальном статусе девушки.
- Прости, - Андрей задумчиво помешивал горячий чай ложечкой.
- Я такой же, как вы пропащий, мне уже не уйти назад, - обиженно процитировала она, делая ударение на слове «вы», и встала из-за стола, - мне сегодня нужно было идти на работу.
- Я же тебе сказал. Захочешь работать, я устрою тебя при храме. Но хотя бы дождись, пока твой ребенок поправится. Я же не буду с ним нянчиться, пока ты на работе. Или желаешь работать для того, чтоб оплатить няньку? – в его голосе чувствовалось раздражение.
- Хорошо. Ты не будешь меня упрекать, что мы сидим у тебя на шее?
- Братья должны помогать друг другу. Ты ведь скоро станешь моей сестрой, - он мило улыбнулся, но сквозь эту улыбку просачивалась тихая и какая-то злая надменность.
Соня промолчала. Она собрала со стола грязную посуду, положила в раковину, включила кран.
- Когда же ты посвятишь меня в свои сестры? – также обиженно спросила она, выдержав паузу.
- Нужно немного подготовить тебя к этому. Не беспокойся. Всему свое время, - он сделал последний глоток чая, подошел к ней со спины с пустой кружкой и, положив кружку рядом с грязной посудой, наклонился к шее и слегка коснулся ее губами. Соня обернулась и робко, с удивлением заглянула в его глаза. Ее передернуло. Глаза его были полны злостью. Причем, казалось, что не к ней он пылает столь пламенными чувствами, а ко всем и вся. Весь мир для него – злейший враг. А ровно и его создатель. Он скривил рот в усталой усмешке и вышел из кухни. Соня подставила мокрые руки под струю горячей воды и задумалась.
Раздался телефонный звонок. Соня прислушалась.
- Слушаю, - грубо ответил Андрей, - кого?
Он замолчал.
- Тебя, - неожиданно раздалось вдруг за спиной. Соня вздрогнула.
- Меня? – растерялась она.
Звонила Лиля. Она звала на похороны соседского мальчика. Хотя Соне показалась, что это был лишь предлог, чтоб повидаться с подругой и выведать, куда же это завернула каменистая дорога-бездорожье Сонькиной судьбы. Договорившись встретиться завтра с утра у Лильки на квартире, Соня, вздохнув в предчувствии тяжелого разговора с новоиспеченным «мужем», повесила трубку. Она прислонилась к стене и замерла в раздумье.
- Кто это? – безразлично спросил Андрей, вышедший из ванной.
- Подруга. Завтра похороны.
- Кого хоронят?
- Мальчишку соседского убили. Совсем малыш еще.
Андрей равнодушно промолчал.
- Пойдешь? – спросил он через некоторое время.
- Да, завтра, - вздохнув, ответила Соня и прошла в комнату, где спал Алешка. Мальчишка мирно сопел и слегка улыбался во сне.
- Сегодня уже не проснется, - прошептала Соня, заметив, что Андрей наблюдает за ней. Он кивнул, приглашая кивком головы выйти из комнаты, чтоб не разбудить ребенка. Соня, чмокнув ласково сына в лобик и подоткнув одеяло, тихонько на цыпочках вышла за ним. На кухне он прикрыл за ней дверь, достал сигареты, выключил свет и приоткрыл окно. В квартиру ворвался холодный осенний воздух и шум моросящего дождя. Соня съежилась от холода, внимательно наблюдая за Андреем. Тот прикурил сигарету. Придерживая раскрытую раму одной рукой, он жадно вдыхал холодный воздух, наполняя его сигаретным дымом. Он пристально всматривался в темноту ночи, а может и в темноту его собственной души. Соня не любила запаха сигарет, но молчала. Она была никем для того, чтоб запретить ему курить на кухне.
- Во сколько завтра идешь? – спросил он вдруг.
- Часам к десяти, - ответила она, вздрогнув от неожиданности. Он помолчал немного.
- Сына с собой возьмешь?
- Да.
Он швырнул недокуренную сигарету в распахнутое окно. На черном фоне ночи рассыпались сотни оранжевых, тут же умерших искр. Оставив створки окна не запертыми, Андрей подошел к Соне. Взял в свои руки ее ладони.
- Я виноват перед тобой, я зол. Прости.
Соня растерялась и не нашлась, что сказать ему в ответ. Она попыталась рассмотреть в сумерках его глаза. Он ласково обнял ее. Соня обомлела. Она не знала уже, что ожидать от этого человека. Ей было страшно. Неожиданно он выпустил ее из своих объятий и вышел. Соня присела на табурет у стола, прислушиваясь к его шагам. Минуты через три стало тихо. Она осторожно вышла из кухни, прошла в комнату, где спал Алешка и, сбросив мягкий новый халатик, тихо забралась под одеяло. Она долго еще не спала, вслушиваясь в тишину. Но слышала лишь шум дождя за окном и сопение заложенного Алешкиного носика. Успокоив себя, наконец, мыслью, что Андрей давно уже спит в своей спальне, она, закрыв глаза, погрузилась со своим измученным воображением в странный сон.
Андрей же сидел на кровати в позе лотоса. Подобного рода медитации поддерживали в его душе тот огонь, что вел его сквозь жизнь, направляя к истине, смыслу земного существования… ловя глаза своего Бога – сильного, безжалостного, справедливого. Единственного Бога, очищающего от грехов, но не прощающего ничего. Бога, имени которого человечество боится с начала сотворения мира, бежит и отворачивается от него…
СОН
Было холодно. Чувствовался странный гнилостный запах, будто где-то неподалеку гнил труп. Соня сидела на мокрой осенней траве, кутаясь в старенькую мамину шаль, которой в детстве отец укрывал ее, укладывая спать. Соня уткнула нос в краешек этой шали, чтоб, как в детстве уловить мамин запах и забыть про наступающую откуда-то тлетворную вонь.
- Холодно? – услышала она голос за спиной. Девушка обернулась, стараясь рассмотреть в мокрой темноте, кто заговорил вдруг с ней. Не увидев никого, она перевела взгляд и вздрогнула от неожиданности – перед ней стоял мужчина. Он весь вымок под дождем. С его серого давнишнего покроя плаща стекали капли. Он стоял так близко, что эти капли падали прямо на Сонькины босые ноги. Соня брезгливо подтянула их под себя и вопросительно взглянула в глаза незнакомцу. Его черный взгляд пронизывал насквозь.
- Холодно? – повторил он. Соня отрицательно покачала головой и промолчала. Он
протянул ей руку. Соня не двинулась, продолжая боязливо и пренебрежительно его разглядывать.
- Пойдем со мной, - в приказном тоне проговорил он, не опуская руки. Соня медлила. Его взгляд прожигал насквозь. Она нехотя протянула ему руку и поднялась. Было действительно очень холодно. Он уверенно повел ее за собой. Дорогу им пересекли несколько теней, похожих на черный ветер. Соню передернуло. Она замедлила шаг. Но он крепко держал ее за руку, так, что ей начало казаться, будто он силой тащит ее за собой. Неожиданно они очутились в полутемной, освещенной огнем камина комнате. От света пламени на стенах и потолке мелькали тени. Соня интуитивно придвинулась к огню – от камина шло оживляющее и греющее тело и душу тепло.
- Согрелась? – спросил незнакомец усмехаясь. Девушка недовольно посмотрела на него. В душе просыпалась неприязнь к этому человеку.
- Откуда такой запах? – спросила она, пренебрегая его вопросом. Он не ответил. Скинув мокрый плащ, расположился рядом в кресле напротив камина.
- Ты можешь присесть на ковер у моих ног. Он мягкий, тебе будет уютно, - неожиданно он притянул ее к себе, сорвав с плеч платок и бросив его в огонь. Соня вздрогнула и силой оттолкнула его. Запах горящего платка вместе с обидой жгли горло. Она стояла перед ним, замерзшая, дрожащая от страха и холода, и не знала, что делать, какое совершить движение…Она лишь непонимающе разглядывала красивое до отвращения и уродливое до восхищения лицо мужчины, излучавшее крайнюю самонадеянность, собственное величие и властность. Вдруг он мило улыбнулся, растопив улыбкой обиженное и настороженное сердце своей гостьи, кивнул головой, приглашая присесть на ковер, лежащий между камином и креслом в котором он сидел. Она повиновалась. Ее колени утопли в пушистом ворсе, а лицо овеяло теплом. Соня расслабилась и молча впитывала в свои промерзшие тело и душу тепло старинного камина. Незнакомец уселся рядом, протянув Соне бокал с красным вином. Соня слегка пригубила его. Вино имело странный привкус железа, пахло яблоком и чем-то еще. Но от глотка по телу пробежал согревающий огонек.
- Кто ты? Как тебя зовут? – спросила она незнакомца.
- У меня много имен. Все зовут меня по-разному.
- Как мне тебя звать?
Он улыбнулся будто куда-то внутрь себя и промолчал. Соня ждала ответа, рассматривая его в отблесках огня. Он отпил вина из своего бокала, поправил черные волосы, доходившие до плеч, и ласково взглянул на нее своими черным глазами, в которых отражалось пламя камина. Он уже располагал к себе. Было тепло. Соню начало склонять в сон.
- Позовешь, когда наступит время, - ответил он, наконец. Поднявшись с кресла, поставил бокал на край камина, и на мгновение задумался.
- Я могу дать тебе все, что ты хочешь, - неожиданно произнес он.
Соня вопросительно взглянула на него. В его черных глазах отражались языки пламени.
- Чего ты хочешь?
Соня молчала, она не поняла, к чему он ведет разговор.
- Богатства? Славы? Власти? Чего?! Может, любви?
- Почему, ты должен мне что-то давать?
- Чтобы ты сидела на этом ковре. Чтобы ты смотрела в мои глаза. Чтобы ты пила это вино.
- Какая тебе от этого радость?
- Большая. Огромная. И не столько радость, сколько необходимость.
- Я не понимаю.
- Тебе не нужно понимать. Я дам тебе все, что хочешь, а твоя жалкая, никому не нужная жизнь будет принадлежать мне.
- Похоже на сделку с Дьяволом. К чему же тебе жизнь, а не душа? Составь договор и заставь меня подписывать его кровью, - Соня усмехнулась.
- Так и будет.
Ответ его вылетел зло и уверенно, так, что девушка поперхнулась вином, пролила его на ковер и себе на колени. Вскочила, пытаясь стрясти с себя еще не впитавшиеся в одежду капли.
- Вот и подпись твоя, - усмехнулся он. Соня не поняла, выжидающе смотря на него.
- А я могу очистить тело твое и душу твою, - полушепотом произнес мужчина, поднося руку к винным каплям на ее одежде. Пятна исчезли. Соня стояла завороженная.
- Так чего ты хочешь? – прошептал он ей на ухо, щекотливо поправляя на виске прядь разлохмаченных волос.
- Истины.
- Чего?
- Истины хочу.
- Какой истины? Что есть истина? Что даст тебе эта истина?
- Истину.
- Дура, - он отошел от девушки и резко опустился в кресло.
Соня промолчала.
- За истину ты лишишься всего, продолжил он после паузы.
- Но ты и хотел, чтоб я отдала тебе свою никчемную жизнь за славу, например, за деньги, тряпки, машины…
- Но все, все чего-то просят. И этим только приобретают, избавившись от душевной боли и неустроенности. Что истина даст тебе? Еще большую боль и неустроенность. Она отберет у тебя последнее – друзей, родных и близких… сына твоего. Ты готова?
Соня вздрогнула, когда речь зашла об Алешке. Она не ответила на вопрос. Опустилась снова на ковер, поджав под себя ноги, и задумалась. Человек со множеством имен и без имени довольно прищурился, ожидая.
- А если я ничего не попрошу у тебя?
- Мы с тобой уже повязаны. Поздно отступать.
- Но ничего я у тебя еще не просила.
- Да, не просила, но я дал, а ты взяла.
- Что ты дал мне?
- Возможность по-человечески существовать. Возможность не ползать на коленях перед вожделенным от похоти мужичьем. Возможность воспитывать сына в нормальных условиях.
- Ты мне дал это?
- Да, и пока ничего не взял взамен.
- Но требуешь.
- Я предлагаю! Пока. Но отберу и то, что взял. А решать тебе за двоих. Ты в ответе за своего сына.
- Ты прав.
Борьба творилась в Сониной душе. Она поняла, кто перед ней. Она поняла, что означает преследующий ее запах. Она все поняла. Чувство безысходности сжало ей сердце. Наблюдая за ней, мужчина опустился рядом с Соней на ковер и положил ладонь ей на голову. Она отдернулась. Но через мгновение вдруг прильнула к нему, уткнувшись лицом в его грудь, и заплакала. Он нежно гладил ее русые волосы, расправляя всклоченные локоны, недавно высохшие после дождя. Наконец, взял ее голову в руки и, утерев слезы с по-детски зареванного личика, ласково, по-отцовски, поцеловал в нос. Улыбнулся.
- Ты действительно дашь мне все, что я попрошу? – спросила она его, как капризный ребенок, шантажирующий родителей своими слезами. Он кивнул, не выпуская из рук ее головы. Она взяла его руки в свои ладони.
- У меня есть время подумать?
- Сколько-то есть.
- Сколько?
- Тебя предупредят.
***
От серости дня и моросящего осеннего дождя хотелось спать. Соня с Лилей сидели за столом на кухне и пили кофе. Алешка в комнате, жуя вафлю, с интересом, пока никто не видит, рылся в книжном Лилькином шкафу, помечая облизанным лакомством просмотренные книги.
- Да, нет. Что не говори, так, наверное, лучше, - проговорила Лиля после долгого молчания, перемолов в своей голове все, что рассказала Соня о происходящем с ней в последние дни, - поживем, увидим.
Соня согласно кивнула.
- Ну, что? Пойдем. Может, там наша помощь нужна.
- Как Резеда?
- Плохо.
- Ни с кем не говорит. Ничего не ест, не пьет. Ручку у мальчишки держит в руках, целует. Молчит. Даже не плачет. Взгляд пустой такой… Ах, ты хулиган! - ласково возмутилась Лиля, выйдя с кухни и заглянув в комнату, где Сонькино чадо «перечитало» большую часть книг с нижних полок. Она погрозила пальцем. Махнула рукой – потом, мол, соберем.
Дверь открыла Линара. Она была бледна. Все ее движения, выражение лица, говорили о том, что она очень устала. Людей было не много, человек десять. Резеда сидела у маленького скромного гробика. Одну ручку малыша она держала в руках. Все ее внимание было сосредоточено на ней, больше она никого и ничего не видела.
- Вчера врача к ней приводили. Укол какой-то поставили. Ничего не помогает. Обезумеет, наверное, от горя, - сказала полушепотом какая-то пожилая женщина, сидя на стуле у входа в комнату.
Все пребывали в каком-то ожидании. Соня боялась смотреть в гроб, будто опасаясь перенять глазами на себя это горе. Она смотрела в пол, изредка поглядывая на подругу. Лиля, в несвойственной ей манере, молчала.
- Пора выносить, - сказал кто-то.
- Да, да, - согласились другие.
Все засуетились, поднялись, заходили. Один из мужчин подошел к гробу. Резеда удивленно подняла глаза, в них стоял ужас. Она встала со стула, не выпуская из рук ручки сына, вдруг побелела и, как подкошенная, рухнула на пол, перевернув гробик с малышом.
Кто-то закричал. Кто-то заохал. Двое мужчин подняли гроб, положили в него тело маленького ангелочка. Ручка его отказывалась ложиться в гробик и будто тянулась к матери. Кто-то заревел, завыл. Какая-то женщина пыталась нащупать пульс на запястье Резеды. Кто-то побежал вызывать скорую, наткнулся на падающую в обморок Линару… Заревел Алешка. Соня дрожащими руками подняла его, прижала к себе и в ужасе выбежала из квартиры.
Спустившись на пол-этажа, она села на лестницу и начала успокаивать плачущего ребенка, всем телом дрожа от впечатления над увиденным. Алешка успокоился. Но она все сидела и крепко держала его в руках. Снизу в подъезде хлопнула входная дверь. Послышались торопливые шаги, обрывки фраз. Через пару секунд двое мужчин в белых халатах заставили Соню подняться, чтоб пропустить их. Она жестом показала на квартиру, откуда только что вышла. Они скрылись за дверью. Через пару минут поднялся еще один, неся носилки. Вскоре из квартиры вынесли тело, накрытое белой простыней. Подошла Лиля, затолкнула Соньку в себе в квартиру, усадила на диван, вырвала из рук непонимающего ничего Алешку.
- Соня!!! Черт тебя возьми. Дыши на, дыши, - Лиля совала ей под нос ватный тампон, намоченный «нашатыркой».
Соня мотнула головой, немного приходя в себя.
- Кто меня возьми? Чего болтаешь, дура.
Лиля обиделась.
- Сама ты дура. Слабонервная. Чего тебя сюда понесло. С тобой еще возись. А она - «ду-у-у-ра».
- Извини.
- Ты сиди. Я на кладбище поехала.
- Она… Что с ней?
- Она умерла.
- Сердце?
- Говорят, что не похоже. Вскрытие сделают. Валерьянки там себе завари, попей. Меня дождись. Я уехала.
Лиля убежала, хлопнув за собой дверью.
Соня откинулась на спинку дивана. Произошедшее не укладывалось у нее в голове. Она не могла отойти от шока. Прошла на кухню. Поставила чайник. Нашла в шкафу какой-то травяной сбор с валерьянкой. Села за стол, руки дрожали. Алешка уселся на пол рядом, попросил есть. Соня открыла Лилькин холодильник, достала масла. Взяла булку. Вдруг положив все на стол, встала, присела возле Лешки на колени и крепко его обняла. Вдохнув запах его карамельных щечек, заплакала. Лешка, пытавшийся сначала оттолкнуть ее, увидев слезы, обнял мать за шею и тоже демонстративно захныкал.
- Да не хныкай ты, глупенький, - сказала она, вдруг улыбнувшись, - мы же вместе с тобой. А значит - все хорошо.
Он улыбнулся. Соня, утерев слезы, принялась за бутерброды, глупо, даже как-то по-идиотски страшно, улыбаясь.
***
Лунный свет просачивался через окно на завороженное сладким сном лицо Алешки. Соня задернула шторы. Почувствовав за спиной чье-то дыхание, она вздрогнула и резко обернулась. В темном контуре она узнала Андрея. Он дружески обнял ее за плечи, вывел из комнаты, провел в свою спальню. Она присела на край кровати и выжидающе уставилась на него, щурясь от света люстры. Он присел у ее ног, взял в свои теплые влажные ладони ее напряженную руку.
- Как прошел день? – спросил он.
- Нормально.
- Ходила на похороны?
- Да, но…
- Что но? Не дошла? – он напряженно усмехнулся. Соня задумчиво помотала головой и, сбиваясь от переполняющих ее эмоций и впечатлений, взмахивая руками и периодически закрывая ладонями лицо, рассказала о смерти Лилиной соседки. Андрей с нескрываемым интересом прослушал ломкую и эмоциональную Сонькину речь и, когда та замолчала, отошел к окну и глубоко задумался.
- О чем ты думаешь? – робко спросила Соня.
- Ни о чем, - он мило ей улыбнулся, будто сбросив с себя мысли, испугавшись, что о них кто-то узнает, - останешься сегодня со мной?
- Как скажешь, - после некоторой паузы ответила Соня. Андрей опять усмехнулся, снова опустился на колени, взял в ладони ее руки и поднес к своему лицу.
- Ты красивая, - прошептал он. Соня промолчала, рассматривая его смуглое мужественное лицо. Его борода колола ей ладошки. Он ей нравился. Она готова была остаться. Он ласково уронил ее на постель, выключил свет. Навис над ней, не отрывая взгляда от ее глаз, коснулся губами губ. Она вдохнула в себя его запах, закрыла глаза.
Луна настолько ярко освещала комнату, что Соне казалось, будто она видит зрачки его черных глаз, когда он впивался в нее взглядом. И она знала, что никто так еще на нее не смотрел, и не лунный свет создавал такое впечатление. Она чувствовала тепло. Она чувствовала нежность. Она чувствовала заботу. Она чувствовала… По крайней мере, ей хотелось все это чувствовать.
***
День выдался морозным. Ясное небо, дающее с виду ложную надежду на летнее тепло, спустило на землю холод – первый этой осенью заморозок. Соню немного колотило от мороза, мерзли уши и ладони. Она не хотела ехать на похороны Резеды, но Лилька ее уболтала.
Осенняя желтизна кладбищенских деревьев в какой-то мере смягчала всю трагичность похорон. Пахло опавшей листвой и землей. Гроб опустили и начали закапывать. Звук падающей на крышку гроба земли заставлял дрожать еще больше, чем осенний холодный ветер.
Лилька стояла рядом. Соня взглянула на нее. Та не отрывала глаз от мужчины – черноволосого красавца, лицо которого выражало недоумение от происходящего вокруг, как будто он случайно попал сюда.
- Кто это? – тихо, наклонившись к Лилькиному красному от мороза уху, спросила Соня.
- Родственник какой-то, - так же тихо ответила Лиля, обдав при этом ее теплым воздухом, выдохнутым при фразе.
Мужчина был действительно красив, несколько грубоват на вид, высок и статен. Было ясно, что Лиля положила на него глаз.
Вскоре начали все расходиться.
- Я поеду, - сказала Соня подруге, намереваясь попрощаться, - сегодня Андрей обещал устроить меня на работу при храме.
- Облачись уж в монашеское платье, платок черный повяжи, да ходи по церкви как душа неприкаянная, свечки сгоревшие собирай, - ёрничала Лиля, которой было сейчас не до подруги. Взгляд ее был прикован к задумчивому незнакомцу.
- Ну, пока-пока, - Лилька дружески толкнула Соньку в плечо и направилась к объекту своего пристального внимания. Соня, уходя, с любопытством оборачивалась, наблюдая, как Лилька, познакомившись, уже вызвалась им что-то показать. «Да, уж. Завлек паренек сознание бедной Лили», - подумала про себя Соня, направляясь на автобусную остановку. Но голову ее вскоре заняли мысли о Резеде, умершей от разрыва сердца у гроба своего сына. Комок подкатывал к горлу от этих мыслей. Соня встряхнула головой. Она начала новую жизнь. Она выбралась наконец из того болота, что тянуло и тянуло ее на дно, и одна она ничего не могла с этим поделать. Но она прекрасно понимала, что одну трясину, сменила на другую.
Что-то иное промелькнуло вдруг в ее мыслях. Какое-то чуть узнаваемое сознанием чувство, которое опустилось на нее как невидимая дымка. Она вздрогнула. Задумалась. Будто что-то неприятное, чужое прошло сквозь нее. Тяжело вздохнула. Задумалась и, будто очнувшись, поняла, что пропустила нужный ей автобус, а значит, придется стоять на морозе еще минут двадцать. Она подняла воротник, сунула ладошки в карманы, которые все равно были холодные, и замерла, будто пытаясь исчезнуть, заснуть, отключиться на эти минуты ожидания.
Такой дрожащей, посиневшей от непривычного еще холода она явилась в церковь. Служба уже давно закончилась. Она нашла Андрея в той самой «келье», куда он приводил ее в первый день, вернее ночь знакомства. Он подошел, помог ей снять куртку, поставил чайник.
- Сейчас согреешься. Чего в такой холод на кладбище понесло? Правильно говорил твой любимый Достоевский – в чужом горе, какой бы ты не был человек, плохой или хороший, всегда находишь развлечение, как не стыдно тебе самому это осознавать. Правильно процитировал?
- Я не помню, Андрей.
- Ну, ты, видимо, только Сонечкой интересовалась?
- Опять начинаешь?
- Прости. Сможешь Лешку у подруги сегодня на ночь оставить?
- Зачем?
- Мы приглашены в гости.
- Не знаю, надо ей позвонить.
- Как все прошло?
- Ты о чем?
- Ты же на похороны ходила?
- Нормально.
- Что говорят?
- О чем?
- О смерти этой девушки.
- Говорят, разрыв сердца. Да у любого разрыв сердца на ее месте будет. А что ты так интересуешься?
- Просто интересно. Тебе же тоже интересно. Ты даже посмотреть ходишь, - иронически подметил он.
- Ну, меня Лилька попросила.
- Прямо умоляла, - он усмехнулся, наливая в стакан горячий чай для Сони.
Девушка промолчала. Она протянула ладони к стакану и грея их над паром.
- Куда же мы пойдем ночью? – спросила вдруг Соня.
- Ночь придет, узнаешь, - загадочно ответил Андрей, сунув ладонь ей под кофточку и лаская ей спину.
- Андрей, ты мне обещал сегодня на работу устроить.
- Вот и работай, - он начал расстегивать пуговицу на ее брюках. Она со злостью оттолкнула его.
Андрей!
Прости, я пошутил. Успеешь ты на работу устроиться, - он обнял ее и, не дав сделать и глотка горячего чая, повалил на постель. Соня послушно поддалась его ласкам, греясь в его страстных поцелуях.
Глава третья.
Священнослужитель.
А мы вчерашние и ничего не знаем, потому что наши дни на земле – тень.
8/9 Книга Иова
Играла легкая музыка. Соня, будто боясь прикоснуться к белоснежной скатерти, держала руки на коленях. Она неуютно чувствовала себя, и чтоб скрыть это, старательно разглядывала обстановку. Стол был сервирован на двоих, будто здесь их уже ждали.
- Зачем ты притащил меня в ресторан? Ты же сказал, что мы пойдем в гости.
- Мы пойдем позже. А я хочу просто побыть с тобой наедине. Тебе что-то не нравится?
- Нравится, только я чувствую себя неуютно.
Подошел официант в белой элегантной рубашке и красном, неуклюже сидящем на нем, жилете, положил перед Соней и Андреем две огромные папки «Меню» и прислужливым шажком удалился.
- Лиля не очень возникала, что ты оставляешь у нее Лешку? – спросил Андрей, раскрывая меню.
- Нет, похоже, она даже обрадовалась, - Соня тоже раскрыла темно-зеленую папку, но, не читая, захлопнула. Она долгое время работала официанткой, хоть и в не таких дорогих заведениях, но все же знала процесс приготовления блюд, из которых часто повара вылавливали настырных тараканов. После чего продавали по цене, по которой блюдо явно не стоило, было приготовлено из продуктов далеко не первой свежести, купленных на рынке и разделанных на грязном никогда не мытом столе пьяными поварами-ловцами тараканов.
- Что будешь заказывать?
- Мороженное, шоколад и вино, если можно.
- Вино пить еще рано. Не забывай, мы сегодня идем в гости, - он загадочно улыбнулся.
- Может, и есть еще рано?
- Там не кормят, - пошутил Андрей.
- Только поят?
- Да.
- Пойдем отсюда, - недовольно поморщив носик, попросила Соня.
- Извини, но я хочу поесть. А если ты брезгуешь, вспоминая, как готовили в твоем ресторане, где ты работала, то можешь успокоиться, - уверенно сказал Андрей, будто прочитав ее мысли, - Это очень хороший ресторан. Директор ресторана - мой друг. А этот человек не допустит в блюде сваренного таракана. Он скорее там за это повара сварит. Поверь мне и заказывай все, что хочешь, даже не размышляя.
- Закажи мне сам.
Он надменно ей улыбнулся, сделал заказ подошедшему официанту.
- Я чувствую себя здесь неуютно.
- Ты бы лучше чувствовала себя, если бы разносила тарелки?
- Вероятнее всего.
- Сонечка, милая, - Андрей взял ее руку в свои ладони, - все теперь будет по другому, поверь мне.
- Я боюсь тебя. Но мне иногда хочется… даже кажется иногда, что ты любишь меня и что я люблю тебя…Так этого хочется…
- Это звучит как признание.
- Это звучит не как признание. Этого просто хочется, все равно ты это будешь или нет. Хочется тепла, заботы. Семьи хочется. А между нами просто договор купли-продажи. Извини за ассоциацию.
- Все в этом мире продается и покупается. Это так устроен мир. Хочешь в нем что-то переделать?
- Хочу.
- Что же? - Андрей засмеялся, как смеются над глупым наивным ребенком, свысока, но нежно.
- Все. Меня все не устраивает. Даже эта белая скатерть, которая как бы хочет тебя уличить в том, что у тебя грязные руки.
- Значит, руки твои грязны и ты знаешь об этом и хочешь это скрыть ото всех. Это как грех, о котором знаешь, но скрываешь и четко следишь за тем, чтоб кто-то не прочуял, что душа твоя в грязи. А значит, мир устроен правильно – раз есть страх, значит, есть совесть. А если есть совесть – человек не такой уж глупый бесчувственный свин. Хотя мало кого можно назвать человеком. Кругом одни свиньи и у них одни ценности – еда, сухая подстилка и грязь, грязь, грязь – в которой можно наслаждаться до бесконечности – деньги, бабье, водка, наркотики, автомобили, курорты, сауны, еда, еда, еда – и купаются, и купаются. Что ты хочешь изменить? Убить страх? Или свиней превратить в людей?
- Свиней хочу превратить в людей.
- Какие высокие у тебя цели. И как это делается?
Соня замолчала и обиженно посмотрела Андрею в глаза. Официант принес рыбу, ароматно пахнущую плавленым сыром, с жаренной картошкой. От такого запаха сразу захотелось есть. Соня взяла приборы и принялась за еду, прервав разговор - вопрос заставил ее мысли остановиться. Она не знала на него ответа и считала, что, вряд ли когда-нибудь будет знать. Андрей тоже ел молча, чувствуя себя как всегда в спорах с Сонькой победителем. Он считал, что обладает истиной, той, которую искала эта забитая жизнью, но все еще наивная, верящая в добро в его чистом виде девчонка. Глупая, наивная до невозможности. Но не ее была в том вина.
Рыба действительно была отменная. Закончив с ней, Соня лениво принялась за поднесенное официантом мороженное, красиво украшенное разными фруктами – так же молча, будто демонстративно, тая обиду неизвестно на что: то ли на иронический вопрос Андрея, то ли на мироздание – в котором столько бездуховности, затуманивающей бесчисленное множество человеческих душ из века в век, из эпохи в эпоху, преображаясь и все больше чернясь, так, что ничего с ней нельзя было бы поделать, тем более глупой Соньке. Андрей закурил, и Соня задумчиво наблюдала за сигаретным дымом. Дым казался живым и будто смеялся над ее мыслями – «смотри, я могу проникнуть всюду: в глаза, мозг, грудь (там, где душа). Я – живой. Я – вездесущий. А люди – всего лишь глупые марионетки, способные ради одного моего присутствия отдать все. И жаждать, жаждать меня, когда меня нет рядом с ними. Тупеть и искать меня где угодно – на пыльной дороге в затоптанном недокуренном окурке – и сосать меня из него как жизнь, как воздух, как Бога. Смотри».
- У тебя есть зависимость от сигарет? – спросила Соня неожиданно. Андрей с удивлением посмотрел на нее:
- В смысле?
- Я раньше тоже курила. Так привыкла, что потом, часто когда не было денег, не могла ни о чем думать – лишь бы покурить. Искала последние копейки в дырявых карманах, под столом, кроватью – куда могли закатиться монеты, чтоб сходить купить, хоть одну жалкую сигаретку. Даже сворачивала в газету сухую листву и пыталась эту дрянь курить. А она не горела…
- Бросила?
- Да. Когда узнала, что будет ребенок. Пыталась сначала. Все равно безумно тянуло. Делала несколько затягов. Потом долго мучилась сознанием того, что не могу пересилить себя. Потом сказали, что у ребенка кислородное голодание. Так бывает, если мамаша курит. Подумала, а вдруг… Ну, мало ли что. А потом, видимо так себя уже мыслями этими доконала, что когда затягивалась, начинались боли в груди и голове. Физически уже курить не могла. Еле-еле бросила. Но ходила все дым вдыхала, если кто-то где-то курил. Вот.
- Сейчас курю - все еще хочется, глядя на меня?
- Нет. На удивление нет. Получила все-таки свободу.
- А я не замечал за собой зависимости. Всегда под рукой сигареты. Так давно уже курю. Может и есть, но зачем мне с ней бороться. Смысла нет. А ради принципа проверять себя, наверное, глупо.
- Не ставил перед собой такого вопроса, - добавил он после очередной затяжки.
***
Через полчаса после обыденных малозначимых фраз за ресторанным столиком по завершении вечерней трапезы, они быстро катились по опустевшим ночным улицам города. Андрей был напряжен. Соня молчала. Эта напряженность передавалась ей. Вдруг ее обуял страх. Город остался позади - она неожиданно для себя узнала дорогу, по которой они ехали. Она была уже здесь и именно на этой машине.
- Зачем ты везешь меня сюда, Андрей? - в истерике почти кричала она, - Ты хочешь убить меня? Андрей! Прошу тебя, поверни машину. Я прошу тебя… - она в бессилии заплакала.
- Успокойся, - Андрей протянул руку к ее голове и погладил нежно ее волосы, - ничего с тобой не случится. Успокойся.
Соня в страхе замерла, прекратив рыдать, так и не утерев мокрых от слез глаз. Она верила ему. Но страх ее не покидал.
Они долго спускались по каменной винтовой лестнице вниз. Андрей освещал путь керосиновым факелом. Снизу слышались голоса. Соня крепко держала своего спутника за руку. Ей уже не было страшно, она шла в тупом смиренном безразличии. В самом конце лестницы оказалась большая массивная дверь, которую Андрей с трудом приоткрыл. Из нее плавно вылился приглушенный свет факелов и негромкий монотонный гул голосов. Они вошли в просторный зал. Вдоль стен стояли длинные деревянные столы без скатертей, заставленные какими-то яствами. На скамьях, столь же длинными, за столами сидели люди, разговаривали между собой и трапезничали. Посередине зала стоял круглый алтарь с большой по всему диаметру пятиконечной звездой, какую в детстве рисовали на бумажных самолетах и рисунках с военной тематикой. Казалось, их с Андреем прихода никто не заметил. Андрей закрепил свой факел в специальном приспособлении в стене, огляделся, подвел Соню к одному из столов и они скромно присели на скамью с краю, потеснив немного уже сидящих. Столы были богато накрыты, соблазнительно пахло жареным мясом и вином. Андрей попросил кого-то передать тарелки и поставил перед Соней большой кусок поджаренного мяса.
- Пожарено на огне. Клянусь, ничего подобного ты еще не ела.
- Ты же говорил, здесь не кормят, - пробурчала себе под нос Соня. Андрей усмехнулся.
Такой запах действительно не оставлял равнодушным и, не смотря на внутреннюю напряженность, она с удовольствием принялась за еду. Андрей передал ей бокал с красным вином и, больше не обращая на свою спутницу внимания, тоже жадно принялся за трапезу.
Неожиданно противоположная от двери стена в зале озарилась ярким светом, осветив высокий резной трон с меховой подушкой. К трону поднесли небольшой также резной стол, быстро накрыли блюдами. Большой бокал в виде черепа наполнили красным вином. Неизвестно откуда у трона появился высокий человек, одетый в черные меха. На голове была меховая шапка, отделанная разноцветными большими камнями, сверкающими от огней, с рогами, украшенными такими же камнями, но более мелкой формы. Он властно оглядел зал, учтиво наклонил голову в знак приветствия, величественно сел на трон, поднял бокал, отпил глоток и принялся за еду.
Соня невольно прислушивалась к разговорам сидящих вместе с ней за столом.
- Недавно нашел в Интернете сайт, описывающий основные догмы сатанизма. Интересна вариация Черной мессы описанной там. Отлученный от церкви священник стоит пред алтарем, на котором - обнаженная женщина с раздвинутыми ногами и выставленным напоказ влагалищем, в каждой из протянутых рук сжимающая по черной свече, якобы приготовленной из жира некрещеных детей. Перевернутое распятие висит над алтарем, а треугольные кости из зараженного спорыньей хлеба или покрытая черными пятнами репа благословляются священником и макаются во влагалище женщины-алтаря. Все заканчивается различными непристойностями. Какую только грязь люди не пытаются скрыть за словом "сатанизм", а еще и того круче - "вера".
- Да уж точно, - отвечал, отпив из бокала вина, рядом сидящий брюнет с лицом, изъеденным в юности прыщами, - причем тут сатанизм, если богопослушники, страдающие неутомимой похотью устраивали оргии в церквях, славя, таким образом, своего бога?
- Почему все похотливое и несуразное приписывают сатанизму? - подключился к разговору еще кто-то, сидящий за Андреем. Соня немного наклонилась над столом, чтоб разглядеть того, чей голос доносился из-за ее спутника. Ее взгляд наткнулся на потную лысину толстяка и его испачканные едой губы и щеки. Соня отвела глаза, удивившись про себя, что именно эта личность задала такой вопрос.
- Да в принципе, все это проделки церкви еще в средние века, - ответил ему рыжий, - влияние на массовое сознание людей, которые практически все являлись ее прихожанами. Можно сказать, хорошо продуманный ход. Страх и отвращение перед сатанизмом, да и перед другими вероисповеданиями, даже включая таких последователей Христа как тамплиеры, заставляли людей душой и мыслью прирастать к церкви, теряя свою индивидуальность. Или точнее будет сказать, теряя свободу мысли. А чего стоят эти легенды об использовании сатанистами в своих обрядах крови некрещеных младенцев. Страх за своих детей заставлял родителей как можно быстрее совершить над младенцем таинство крещения. А церковь обеспечивала, таким образом, не только всеповальную веру, но и не плохой доход, как в виде пожертвований, так и в виде платы за обряды.
- Кстати, сотник, по поводу некрещеных младенцев, - послышался голос толстяка, - что это за история с ребенком-утопленником?
Брюнет, которого назвали сотником, недовольно взглянул в ответ и, не переставая жевать, пробурчал:
- Тысячник.
- Простите, не в курсах. Мои поздравления.
Брюнет с ярко выраженным чувством собственного достоинства поклонился в ответ.
- Так что это за скоморошье в детском саду? - настаивал толстяк.
- Таково вступление в сан "учеников" моего тысячного протеже.
- Так этому сумасшедшему ты обязан новым званием?
Тысячник гордо улыбнулся.
- Почему ты называешь их "учениками"? Чему ты их учишь?
- Круто было бы сказать, что учу их свободе жизни. Но это слишком громко. Скупая их жалкие ничтожные душки, я учу их всего лишь служить мне. А за их службу я даю им веру. Не ту веру, что навязывает церковь. Веру в то, что их никчемное существование в этом мире имеет какой-то смысл.
- Какой же смысл заимел твой тысячный? - не унимался толстый, фальшиво изображая смех. Называвший себя тысячником демонстративно поставил бокал с недопитым вином, не отводя недовольного взгляда от толстяка, встал и, всем своим видом показывая, что не собирается отвечать на навязчивые вопросы, направился в сторону человека в рогатой шапке. Соня внимательно наблюдала за ними. Ответа на вопрос толстяка она жаждала услышать более чем другие. Тысячник учтиво поклонился рогатому. Тот в ответ привстал, жестом приглашая его пройти куда-то за трон. Тысячник еще раз поклонился, и вместе они скрылись за черной ширмой.
- Ну, так вот, - вновь заговорил рыжий, - по поводу ложных слухов в отношении сатанистов. Ссылаясь на тот же сайт, скажу, что оказывается рассвет сатанизма начался в 1666 году во Франции. Это безобразие связывают с именем некой Катрин Ля Ваузен. Она якобы первая начала устраивать черные мессы, присутствие на которых почиталось за честь. Я не углублялся в то, чем они там занимались, ну уж полный бред. Учитывая, что история ветхого завета начинается неизвестно с какого времени - появление на земле первых людей, когда Сатана как таковой уже не только существовал, но и соблазнял - в частности первую женщину на земле. А Сатанизм только зародился в 1666 году? Бред! Считаю, что основоположницей этой веры является великая Ева.
- Простите, - не выдержала Соня, - неужели Ева могла стать сатанисткой, только надкусив плод с запретного дерева?
- Я смотрю Вас заинтересовала моя идея? Могла только поэтому. Но, красавица моя, доступные всем религиозные источники сильно исковерканы временем и многочисленными переводами, а особенно церковниками. Ева не только съела яблоко с рук Сатаны, она родила от него дочь Лилит.
Соня многозначительно посмотрела на собеседника.
- Не думаю, что женщина стала бы спать с существом ненавистным, или чье мировоззрение она категорически не разделяет. Считаю, что любая женщина, хоть раз совокупившись с сатанистом, совокупляется и с Сатаной, а потому уже ее можно считать приверженкой сатанизма. К чему эти глупые легенды о посвящении, ритуалах? Чушь. Те же церковники или тупо верующие напускают на нас дым. Я ведь прав? - обратился он к Соне. Она растерянно пожала плечами и промолчала. Только осадок какой-то непонятной вины и возмущения появился в груди от этих слов.
- Что же, по-твоему, получается, переспал с сатанисткой и пошел на кладбище кости для черной мессы выкапывать? Или того хуже распинать кого? - вновь заговорил толстый.
- Слушай, голова два уха. Если ты познал ноту "до", это не значит, что ты знаешь нотный стан. И уж совсем далеко до того, как ты напишешь "Лунную сонату". Я вот смотрю на тебя каждый раз, и каждый раз спрашиваю себя, что ты тут делаешь?
Толстый недовольно хмыкнул.
- Веду строгий учет, - ответил он после паузы, - и делаю отчет. Так что говори и не заговаривайся.
Рыжий пристально посмотрел на него и замолчал. За столом повисла неловкая пауза.
- Тебя послушать, так сатанисты вообще народ безобидный, - подключился вдруг к разговору седой мужчина с острыми торчащими ушами. Он был похож на ссохшуюся мумию, руки его дрожали, когда он подносил бокал к губам, чтоб отпить вина.
- Хочешь сказать, что церковники захватили прессу и то там, то тут пишут о младенцах, принесенных в жертву, девственницах, у которых слили кровь для лечения импотенции, расчлененных мужчинах с вырезанными на теле сатанинскими знаками? Чего ты демагогию разводишь? Пустой бред.
- Совсем не бред. Я просто хочу провести границу между правдой и ложью. Между истинной верой и псевдоверой.
- Так докажи, что ты сидишь тут с нами, потому что ты истинный сатанист, а не псевдосатанист. Что веришь ты истинно, а не ложно.
Рыжий, похоже, не нашел, что ответить, тяжело вздохнул и махнул рукой в сторону седого.
Беззвучно сзади подошел тысячник. Соня вздрогнула от неожиданности. Тот положил руку Андрею на плечо и кивнул ему в сторону ширмы, откуда он только что вышел. Андрей выбрался из-за стола, перешагнув скамью, и поспешил в сторону, указанную собратом. Тысячник уселся на место Андрея, отодвинул его бокал, попросил у рыжего свой и, плеснув в него вина, залпом выпил.
– Как Вам у нас? – обратился он к Соне.
– Ну… нужно привыкнуть.
Он усмехнулся.
– А стоит ли привыкать?
– Да не очень бы хотелось.
– Да уж. У нас девушек мало, заметили, наверно. Девушки чаще глупы и материалистичны. Продажны.
– Души продают?
Он снова усмехнулся.
– Все продают. До самой последней клетки, до самой последней эмоции.
– Вероятно, души Вы скупаете только женские, раз они так легко доступны.
– Да нет. Женские легко купить. А мужскую, порой можно просто взять. Еще и благодарить будет.
– Не совсем понимаю, о чем Вы.
– Ну, подумайте, что нужно женщине в этом мире? Чтоб любили и не били. Чтобы деньги всегда были. Чтобы дети не болели. Чтобы муж всегда при деле. А любой женщине всегда что-то не хватает. Страдает от этого. Хотя, вроде бы пустяк. Вот Вы – женщина. Что Вам в жизни не хватает?
– Душу мою решили купить?
– Да нет. Мне Ваша душа даром не нужна. Такой душой подавишься, - он неприятно засмеялся, - простите. Просто как простой мирской обывательнице пытаюсь объяснить. Вот что Вам не хватает в жизни?
– Истины.
– Истины? А что Вам она?
– Чтоб понять причины всего, чтоб все исправить, чтоб знать, как жить и для чего жить.
– Ясно.
Сонин собеседник замолчал.
– А как же насчет мужчин? Что-то Вы там говорили, – не унималась Соня.
– А. Ну так пропили же все. Что не пропили, так пронаркоманили. Что им нужно в жизни – ничего уже не нужно. Там от людей-то одно название. Душу только подобрать, что за ними волочится как не нужная тряпка и стонет. Вот и все.
– Да. Интересный у Вас образ мыслей. А зачем Вам их души? Это что, игра такая?
– Вся наша жизнь – игра. Но все не так просто. Взамен я в этой жизни даю людям, то, что они хотят. А после жизни я буду брать с них все, что хочу. В аду расплатимся.
– А что Вы даете в этой жизни алкоголикам и наркоманам?
– Душу забираю - ничего не ноет, не стонет, не томит. Красота. А что им еще надо? Дозу свою они и так найдут.
– Какая же миссия Вас ждет в аду? Я полагаю, гореть Вам не придется.
– Правильно полагаете, – он снова усмехнулся, – мне уготовано место по другую сторону огня. Или котла. Как уж там воображение разыграется.
– Так там котлы или огонь?
– А Вы полагаете, что этого никогда не узнаете? – как-то зловеще произнес тысячник и снова неприятно рассмеялся.
– Смотрю, ты не даешь скучать моей спутнице. Да и сам не скучаешь, – заметил подошедший Андрей. Он наклонился к Соне и тихо прошептал:
– Пойдем со мной.
Соня, обрадовавшись, что они уходят, охотно встала, и крепко ухватив Андрея за руку, послушно пошла за ним в противоположную сторону от входной двери. Андрей подвел ее к черной ширме, приоткрыл ее и легонько подтолкнул Соню, сам оставшись стоять на месте.
Соня очутилась в абсолютно темном помещении, в котором невозможно было что-то разглядеть. Она кинулась назад, но там вместо ширмы оказалась холодная стена. Она вцепилась в эту стену и готова была нещадно кричать от ужаса, но за спиной глухо раздался мужской голос:
– Темно?
Соня замерла, медленно обернулась. Никого и ничего разглядеть в такой темноте было невозможно. Дрожа от ужаса и пытаясь слиться с этой ненавистной неизвестно откуда взявшейся стеной, она молчала.
– Чего удивляешься? Это твоя жизнь. Не зря ты ищешь источник света, который зовешь истиной.
Внезапно вспыхнувшая спичка на миг озарила каменные стены комнаты, руку, держащую ее и эксклюзивное одеяние Сониного собеседника, по которому Соня поняла, что разговаривает с восседавшим вовремя трапезы на троне. Соня следила, как рука подносит горящую спичку к керосиновой лампе. Лампа загорается, нежно осветив все вокруг и будто бы успокаивая девушку своим светом.
Соня впилась глазами в своего собеседника. Что–то глубокое и одновременное пустое было в его темных глазах, отсвечивающих свет керосинки. Он смотрел будто мимо нее, но при этом Соня чувствовала этот взгляд каждой клеточкой тела.
Он молчал. Она чувствовала себя неловко.
- Можно я пойду? – спросила она неуверенно.
- Куда?
Соня растерялась. Ей казалось, что куда бы она теперь не пошла, вокруг будут эти стены и этот взгляд. Она демонстративно села на пол, оперевшись спиной о холодную стену, ожидая реакции собеседника. Он молчал. Она молчала тоже, внимательно разглядывая в свете живого огня керосинки его глаза, будто без труда читая его мысли. Или свои мысли она принимала за его?.. Или его стали ее?..
- Ибо он отбивает время и дает знамения, - прошептал мужчина, - все смелее и смелее я играю танец смерти и они тоже: Оуланем, Оуланем. Это имя звучит как смерть, звучит, и все же тебя персонофицированное человечество, силою моих могучих рук я могу схватить и раздавить с яростной силой. В то время как бездна зияет передо мной и тобой в темноте, ты провалишься в нее, и я последую за тобой, смеясь и шепча тебе на ухо: «Спускайся со мною, друг!».*
Он снова замолчал, бесцеремонно ее разглядывая. У Сони заболела голова. Отведя взгляд, она тяжело поднялась с пола. Ощутив интуитивно, что стена за спиной исчезла, она отогнула рукой темноту черной ткани и вышла, столкнувшись лоб в лоб с Андреем. Опьяненная происходящим, девушка схватила его двумя руками за плечо. Он позволил ей опереться, обхватил свободной рукой за талию и повел к выходу. Обратно они возвращались без факела, медленно, нащупывая ногой очередную ступеньку. Соне казалось, что целую вечность они поднимаются вверх из этого чертового места в его прямом и переносном смысле. Сев в машину, оба молчали. Удрученная, Соня уснула минут через пять легкого укачивания от скользящей по шоссе машины.
***
Соня проснулась в келье от колокольного звона. Вставать не хотелось. Андрея рядом не было. Она закрыла глаза, уткнулась лицом в подушку и старалась не впускать в не проспавшийся мозг всплывающие в памяти образы вчерашней «вечеринки». Проскользнула мысль о сыне, оставленного у Лили, но осознание того, что сегодня суббота и подруга не будет возражать, если Алешку заберут попозже, позволило ей вновь погрузиться в неглубокий сон.
Проснувшись вновь, она поднялась. У двери обнаружила чьи-то изрядно потрепанные тапки. Сунув в них ноги, вышла. В туалете умылась холодной водой, недовольно морщась от местных ароматов, и вернулась в келью. Посидев немного на неубранной кровати, она накинула куртку и отправилась искать Андрея.
В церкви было душно. Пахло людьми и церковным дымом. Тупо смотря на икону, висевшую рядом слева от нее, она пыталась вспомнить, как называется то, чем окуривают церковь во время службы. «…Ладан…Митра», - повторяла она про себя, тупо размышляя, почему тетке на иконе воткнули в грудь столько кинжалов.
- Богородица-семистрелочница, - услышала Соня знакомый голос позади себя. Она обернулась. На нее смотрел темноволосый мужчина, очень некрасивый. Темными пронзительными глазами он будто просверливал ее насквозь.
- Это вроде кинжалы, - тихо ответила Соня, вспоминая, где она слышала этот голос. В памяти всплыл образ темной комнаты и слова: «Темно? Это твоя жизнь». Ее слегка передернуло. Она отвернулась. Он встал рядом. Соне хотелось уйти, но она стояла, уткнувшись недовольным взглядом на священника в черной рясе, читающим нараспев что-то непонятное для нее, стоя ко всем спиной. Это был Андрей. Он отвратительно завывал грубым, будто бы не своим голосом и время от времени крестился и кланялся. «Какой фарс», - подумала Соня.
- Вы совершенно правы, - прошептал стоящий рядом мужчина, чуть наклонившись к ее уху.
- В чем? – ответила она раздраженно.
- В том, что все это сплошной фарс.
- М-м-м, - промычала Соня и замолчала, ей не хотелось говорить с этим человеком.
- Да. Построили веру на Христе, который еще в то время обвинял этих жрецов в фальши. На Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи, говорил он, итак все, что они велят вам соблюдать, соблюдайте и делайте; по делам же их не поступайте, ибо они говорят, и не делают: связывают бремена тяжелые и неудобоносимые и возлагают на плечи людям, а сами не хотят и перстом двинуть их; все же дела свои делают с тем, чтобы видели их люди: расширяют хранилища свои и увеличивают воскрилия одежд своих; также любят предвозлежания на пиршествах и председания в синагогах и приветствия в народных собраниях, и чтобы люди звали их: учитель! учитель! Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам, ибо сами не входите и хотящих войти не допускаете. Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что поедаете домы вдов и лицемерно долго молитесь: за то примете тем большее осуждение. Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что обходите море и сушу, дабы обратить хотя одного; и когда это случится, делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас. Горе вам, вожди слепые, которые говорите: если кто поклянется храмом, то ничего, а если кто поклянется золотом храма, то повинен.
Он говорил шепотом, но Соня слышала четко каждое слово, сказанное им, не смотря на громкие песнопения своего «пассии».
- Безумные и слепые! что больше: золото, или храм, освящающий золото? – продолжал мужчина навязчиво, не отпуская внимания настороженной девушки, - Вожди слепые, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие! Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что очищаете внешность чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды. Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты; так и вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония. Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что строите гробницы пророкам и украшаете памятники праведников, и говорите: если бы мы были во дни отцов наших, то не были бы сообщниками их в пролитии крови пророков; таким образом вы сами против себя свидетельствуете, что вы сыновья тех, которые избили пророков; дополняйте же меру отцов ваших. Змии, порождения ехидины! как убежите вы от осуждения в геенну?
Последние слова он произнес особенно эмоционально и зловеще усмехнулся в завершение. Соня недоуменно на него посмотрела. «Псих. Больной какой-то», - подумала она.
Андрей тем временем поднялся на возвышение и начал проповедь. Голос его на этот раз звучал более реалистично и лился ровной монотонной спокойной мелодией.
- Лицемеры, - снова начал Сонин собеседник, указывая взглядом на Андрея, - хорошо пророчествовал о вас Исаия, говоря: приближаются ко Мне люди сии устами своими, и чтят Меня языком, сердце же их далеко отстоит от Меня; но тщетно чтят Меня, уча учениям, заповедям человеческим.
Соня тяжело и демонстративно вздохнула, бросила жесткий взгляд на него и пошла ближе священнику, якобы, чтоб лучше слышать его проповедь. Мужчина остался стоять на месте. Отойдя, Соня ощутила, что вышла из какого-то облака неприятного запаха, четко граничащего с запахом ладана и гари свечей. Что-то мертвое и тленное нес в себе и за собой этот странный человек.
Соня протиснулась сквозь прихожан и встала почти рядом с Андреем.
- Он сказал им в ответ: для того, что вам дано знать тайны Царствия Небесного, а им не дано, ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет, - убаюукивающе лилась речь, - потому говорю им притчами, что они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют; и сбывается над ними пророчество Исаии, которое говорит: слухом услышите -- и не уразумеете, и глазами смотреть будете – и не увидите, ибо огрубело сердце людей сих и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и да не обратятся, чтобы Я исцелил их. Ваши же блаженны очи, что видят, и уши ваши, что слышат, ибо истинно говорю вам, что многие пророки и праведники желали видеть, что вы видите, и не видели, и слышать, что вы слышите, и не слышали.
Соня, не понимая, о чем идет речь в проповеди, погрузилась в свои мысли, пытающиеся в беспорядке разбежаться от происходящего.
Прихожане становились в очередь, пили что-то с ложки и целовали руку Андрея. Соня недовольно поморщилась, наблюдая за этим, представив, как после службы он будет этими руками ласкать ее тело. Люди понемногу расходились, крестились у икон, зажигали и ставили свечи, целовали иконы. А она стояла, будто потерявшаяся в глухом диком лесу, напуганная от этого и не знающая, что делать.
- Пойдем, - кто-то взял ее за руку. Она подняла глаза и наткнулась на тот же взгляд, от которого хотелось бежать.
- Куда? - спросила она устало. Он не ответил, обхватил ее за талию и вывел из зала. Молча, они вошли в келью. Андрей заправлял неубранную Соней кровать.
- Как тебе проповедь? – спросил он вошедшую Соню, садясь поверх небрежно постеленного покрывала.
- Какая именно? – ответила она раздраженно, имея уже навязчивое желание избавиться от своего спутника, молча стоящего теперь позади нее. Спиной она чувствовала его неприятную насмешливую ухмылку.
- Милая, я читал только одну проповедь.
- Но ее читал не только ты, - Соня подошла к Андрею и села рядом. Мужчина, не снимая грязной обуви, прошел к столу и присел на его угол, переставив чайник.
- Да, я тоже имел смелость проповедовать в твоем приходе. Не осерчай, - он слегка поклонился Андрею, не стирая ухмылки с отвратительного, как казалось Соне, лица.
- Однако у меня была единственная слушательница, - продолжал он.
- Оставьте их, - тон его голоса приобрел вдруг угрожающий оттенок, - они - слепые вожди слепых; а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму.
Соня вопросительно взглянула на Андрея. Его знакомый, или как там его назвать, казался ей безумным.
- Ты ей рассказывал, как Матвей поносил священнослужителей от имени Христа?
- Ну что ты? Всего лишь цитировал Евангелие от Матвея. Но разве его слова не истинны?
- Разве что отчасти. Но как это относится ко мне? – Андрей выглядел обиженным.
Мужчина засмеялся, и смех его зазвучал так ужасно, что мурашки побежали по спине.
- А как не относится? – спросил он, внезапно перестав смеяться. Андрей не ответил, лишь виновато взглянул на Соню и отвел глаза.
- Да, - произнес он, будто пытаясь перевести разговор и обращаясь к Соне, - знакомься. Александр.
- Ты вроде нас вчера уже познакомил, - голос Сони прозвучал так, будто она обвинила его в неком преступном деянии. Андрей слегка кивнул в ответ и опустил глаза в пол, словно чего-то обронил.
- Я долгое время работал сторожем в церкви, у меня на родине, в подмосковном селе. Поэтому воочию видел все, что происходит во храмах, и ручаюсь за истинность этих слов. Во время постов в столовой пахнет мясом. И кто его ест, если нас кормили капустой и картошкой без масла? Во время праздников батюшка напивался так, что отплясал во дворе церкви до тех пор, пока его силой спать не уложишь. А попробуй такой пуз до кровати дотащить. Раб обжорства. Он был такой толстый, что ездил исключительно на джипе. В другие машины он не помещался. А откуда у бедного батюшки деньги на джип? А батюшка-то уж не такой бедный. Церковный бизнес у него шел хорошо: церемонии венчания, крещения стоили не дешево. А сколько было заказов по освещению квартир, машин. А подаяния как навязчиво собирали во время служб. Просто бизнесмен до мозга костей, я бы сказал.
- Все же нельзя по одному «экземпляру» делать выводы, - задумчиво произнес Андрей.
- Да нет, возьмем например тебя. Вчера сей священник, - Александр указал пальцем на Андрея, широко раскрыв при этом глаза и будто получая удовольствие от обвинения - участвовал в несвойственном для священников мероприятии – пил и ел на пиршестве в честь годовщины со дня образования сатанинской организации. А до этого провел черную мессу, и провел настолько удачно, что не только получил уважение среди слуг дьявола, но и приступил основную заповедь христиан - «Не убий».
Соню передернуло от этих слов, она удивленно посмотрела на Андрея. Тот молчал, не отводя взгляда от Александра.
- Хотя ты прав. Нельзя стричь всех под одну гребенку. Я знал священника, который истинно служил людям, Богу и был предан своей вере. Но он был глубоко несчастлив. Маленьких, покрытых черной или рыжей щетиной чертей он видел повсюду. Он ложился спать, и черти прыгали на его кровати. Он садился есть, и они сидели на столе и тащили у него из чашки. Они бежали за ним всюду, так что, часто запирая за собой дверь, он прищемлял их длинный тонкие хвосты, а они визжали как перепуганные бабы. У многих прихожан он видел рога, а у женщин хвосты, высовывающиеся из-под юбок. К удивлению моему он все еще служит в церкви, никто не считает его умалишенным. Но лишь потому, что он никому не рассказывает. Он спокойно за всем наблюдает, молится. Понимает, что мир таков, ничего в нем чистого и святого нет.
- Чем же он несчастлив? Он чист душою. И не только перед Богом, но, прежде всего, перед собой. Думаю, такой человек должен ощущать себя счастливым, - сказала Соня.
- А ты счастлива? – спросил резко Александр.
- Я? – растерялась Соня.
- Да? Разве ты не чиста перед собой душой?
- Нет. Знаете, уже нет.
С этими словами она как-то грустно вспомнила свой образ нищей проститутки, единственной целью существования которой был ее маленький незаконнорожденный сын. Тяжело вздохнула. Если посмотреть на это взглядом простого обывателя, то ей наоборот повезло. Ее с сыном кормят, одевают, дают хороший кров. Ей не нужно терпеть потные тела незнакомых мужчин, вызывающих отвращение. С этими мыслями она заметила, что оба ее собеседника внимательно на нее смотрят.
- Что?! – сказала она грубо в лицо Андрею от неприятного ощущения, что ее мысли были прочтены. Тот отрицательно покачал головой.
- Ладно, - сказал Александр, подойдя и протянув Андрею руку, - пойду. Где меня искать знаешь. Я пока здесь. До свидания, милая леди!
Он поцеловал ей руку и вышел из кельи. Соня и Андрей напряженно молчали, тупо смотря на захлопнувшуюся дверь.
- Какие планы? – наконец задумчиво спросила Соня. Андрей рассеянно пожал плечами, потом потянулся, прилег на кровать, здесь же где сидел.
- Может, поспим?
Он закрыл глаза. Соня некоторое время смотрела на него, но тот, казалось, действительно собрался встречать Морфея, и Соне в настоящий момент это было некстати. Рой мыслей гнездился в ее голове, и чтоб его разогнать, ей нужно было знать ответы на огромное количество вопросов. Особенно ее смущали слова Александра о том, что Андрей преступил заповедь «не убий». Сопоставляя услышанное вчера от сатанистов об убитом ребенке с этими словами и со смертью мальчишки, к которой ей пришлось косвенно прикоснуться, Соня делала соответствующие выводы. Она боялась. Боялась прямо спросить Андрея о своих догадках. Боялась, что они могли оказаться действительностью. Боялась, что он подтвердит их, делая вид, что ничего необычного не произошло и ей нужно будет привыкнуть к нему такому. Ее передернуло.
- Вставай, не спи, - она потрясла его за колено. Он лежал, никак не реагируя на ее слова.
- Вставай, ты же все равно не спишь.
- Кого ты убил? – спросила она и сжалась, будто ждала удара в ответ. Андрей вздохнул, сел и обреченно взглянул на Соню.
- Я не знаю, - ответил он.
- Значит, тот мальчик, которого убили в детском саду, это он? Это ты его убил? Значит это ты был тот тысячный, о котором говорили вчера твои проклятые сатанисты и ржали, ржали…- девушку затрясло от ужаса. Слабыми трясущимися руками она коснулась своего искривленного страхом лица и заплакала.
- Сонь, что ты? Это не я, - он обнял ее, отнял руки от лица.
- Не я это, слышишь? – повторял он, утирая ее слезы.
- Ну что ты? Как ты могла это подумать? Чтоб я – тысячный у грязного тысячника, скупщика таких же грязных жалких душ. Ну что ты?
- Не ты.. не ты, - повторяла шепотом рыдающая Соня, успокаиваясь. Она обняла его.
- Знаешь, этот мальчик, о котором они вчера говорили. Его в детском саду убили. Это Артур Бероев, он с Лилей по соседству жил. У Резеды сын. Ну, помнишь, я рассказывала?
Андрей слегка кивнул головой, внимательно слушая все еще всхлипывающую девушку.
- Я вдруг подумала, что это ты убил.
Она помолчала. Подошла к зеркалу возле двери, внимательно вглядываясь в него, вытерла ладонями лицо.
- Лиля говорит, у нее сначала мужа убили. Он в милиции работал. Его нашли на кладбище распятым, изуродованным, с вырезанными на теле знаками. Он расследовал какое-то дело по сектантам.
Соня вновь замолчала. Из чайника налила в не очень чистый стакан воды, отпила немного.
- Я на похороны хотела идти. Пришла. А мальчишку когда выносить стали, Резеда не давала, упала без чувств, гроб перевернула. Я в ужасе тогда выбежала. Скорую вызвали, она уже мертвая была. Сказали, что разрыв сердца.
Соня поставила стакан, взглянула на Андрея. Он сидел белый, как полотно, не отводя взгляда от Сони. Было видно, что его потрясли ее слова.
- А почему этот твой Александр сказал, что ты нарушил заповедь «не убий»?
- Я убил, - растерянно произнес Андрей.
- Наверно, - добавил он после паузы.
- Кого? – настороженно спросила Соня.
- Наверное, Резеду?
Настороженная Соня облегченно вздохнула, понимая, что Андрей хочет так выразить необоснованность ее обвинения в смерти мальчика.
- Нет, она умерла у меня на глазах. Тебя там не было.
- Знаешь, - ответил Андрей, будто пытаясь убедить Соню в своей виновности в смерти девушки, - во-первых, можно убить и словом, причем сказанном в другом месте и в другое время. А, во-вторых, что касается заповеди, то Иисус говорил ученикам: «Сказано вам было «Не убий!». А я говорю вам и в мыслях своих не допустите смерти другого». Вот ты желала кому-либо смерти?
- Ну, было наверно, в гневе чего не пожелаешь.
- Вот и ты нарушила заповедь.
С этой фразой все вопросы пытливой Сони были исчерпаны. Андрей, искусно уйдя от нежелательного разговора, засобирался домой.
- Поехали, заедем за Лешкой и домой.
Соня кивнула. Она изрядно понервничала за последние сутки. Девушка не заметила, да могла ли заметить, зная человека не больше недели, что в Андрее что-то перевернулось сегодня, встало колом внутри.
С раннего утра моросил дождь, нагнетая своей серостью еще большую тоску. Андрей заходить за Алешкой не стал, остался ждать в машине. Хотелось побыть одному, обдумать, оценить ситуацию. Он не понимал, что происходит внутри него, как расценить эти эмоции, как понять вдруг появившуюся пустоту в груди, тяжесть от непонятного, пока неосознанного чувства вины. Он понимал, что остаться наедине с собой ему сегодня не удастся, пытался спланировать день. Но хотелось домой и спать. Он закурил, предчувствуя, что Соня не выйдет, пока не «перетрет» последние новости со своей подругой. При этом был уверен, что в этих новостях события вчерашней ночи даже не промелькнут. Он не успел выкурить и половину сигареты, как Соня выскочила из подъезда с Алешкой на руках. Не затушив окурок, он кинул его на мокрый асфальт.
Соня усадила ребенка на заднее сиденье, сама села впереди рядом с Андреем.
- Что-то ты быстро. Я думал, проболтаете минимум полчаса.
- Да, у нее гости.
- Ясно. Родственники понаехали? – поинтересовался он, заведя машину и раскручивая руль для разворота.
- Нет. На похороны Резеды приехали. С Чечни что ли. Странные какие-то.
- Ну, в Чечне, наверное, сейчас все странные.
- Почему?
- Война.
- Закончилась же вроде, давно уже.
- Притихла просто. На Дагестанской границе кто-то бои развернул. Значит, опять в Чечню введут войска. Тем более эти взрывы в Москве… Понятно, что ветер оттуда дует. А что в них странного?
Машина легко катилась по улице. В выходной день транспорта в этой части города почти не было.
- Приехали двое мужчин, женщина и мальчик. Женщина с мальчиком даже на похороны не ходили и вообще из квартиры не выходят. А мужиков Лилька на кухне чем-то потчует.
- Может, просто мусульманские традиции. Для нас это странно, а у них это в порядке вещей. Женщина у них всегда на втором плане, пленница своего дома. А с другой стороны женщина у них всегда на особом почете.
- Да. Только, свою даму прячут, а к Лильке так смело без всяких комплексов идут поесть?
- Может, у них поесть нету. Голод не тетка.
- Ага. Получается сами едят, а ребенка с женщиной голодом морят?
Андрей усмехнулся.
- От твоих разговоров есть захотелось. Заедем в супермаркет и домой.
Соня кивнула.
Остаток дня был проведен тихо и спокойно. Играли с Алешкой, смотрели телевизор, разговаривали ни о чем. Оба пытались скрыть друг от друга непонятную, еще никем не осознанную душевную тяжесть. И никто из них пока не осознавал, что эта тишина, этот покой с давящей изнутри духотой - предвестник жуткой грозы, разрушающей непредсказуемой бури.
Сон.
Андрей сидел на теплом песке. Морские волны нежно касались его босых ног, отходили обратно, возвращались снова. С моря дул освежающий бодрящий ветер. Солнце медленно опускалось за горизонт, придавая морю загадочный оттенок. Было как-то неспокойно, Андрей чего-то ждал. Причем ждал как-то нетерпеливо, нервничая. Не успокаивали ни волны, ни звук моря, ни ветер. Наступающая ночь обещала принести чего-то непонятное - очень желаемое, но пугающее. То, чего жаждал он всей душой, всем своим существом. Жаждал, но не знал, что это. Он искал это всю свою жизнь. Он шел к этому с момента осознания себя. Он заплатил за это большую цену, отдал самого себя целиком. Отдал, чтоб получить это, познать, узнать, изучить и насладиться осознанием того, что он это познал.
Солнце почти село. Андрей лег на песок, чувствуя спиной тепло, оставленное дневными лучами. Небо с востока чернело. Ночь приближалась. Краем глаза он заметил вылетающий из наступающей тьмы темный контур птицы. Он встал. Сделал несколько шагов навстречу, пытаясь разглядеть. С приближением летящего существа, в нем можно было разглядеть ангела с большими размашистыми крыльями. Ангел опустился и встал в метрах двадцати от Андрея. Тот некоторое время всматривался в странное существо, пытаясь разглядеть его сквозь сгущающуюся темноту. Солнце скрылось за чертой моря, спрятав последние лучи. Потому контур оставался лишь контуром. Андрей не видел его лица. Ангел, стоящий все это время неподвижно, вдруг сделал жест рукой, будто приглашая к себе. Необъяснимая радость переполнила сердце молодого человека. Это он! Это его он ждал, жаждал встречи с ним! Это он. Андрей кинулся к нему, желая упасть на колени, обнять ноги, целовать его ступни. Но оказавшись рядом с ним, вдруг замер в ужасе. Лицо ангела было ужасно. Черные зрачки поглощали в бездну, затуманивали разум. Андрей пошатнулся, закружилась голова. Из приоткрытого рта существа выглядывали острые клыки, а на губах можно было различить капли запекшейся крови. В руках ангела оказался заряженный лук. Он вскинул его, натянул тетиву. Выпущенная стрела пронзила Андрея в грудь. От боли он невольно застонал. Еще стрела. Еще. Он беспомощно стоял и не сопротивлялся, терпя невыносимую, нечеловеческую боль. Чей-то неожиданный вскрик заставил его обернуться. Позади него пронзенный одной из стрел лежал еще один ангел. Его тело, крылья, лицо излучали необъяснимый свет, будто проникающий в каждую клеточку души, воссоединяя при этом с чем-то божественным, вечным, истинным. Превозмогая боль, Андрей медленно подошел к сраженному. Тот был еще жив. Его лицо было искажено болью, но оно было прекрасно. Андрей опустился перед ним на колени, будто вдыхая излучаемый этим существом свет. И с каждым вздохом он чувствовал, что грудь его пронзенная, казалось, тысячами стрел, наполнялась неземной живой любовью. Любовью, от которой хотелось жить. Ангел тяжело дышал, ловя голубыми непорочными глазами взгляд Андрея, будто прося его о помощи. Но что мог сделать он, беспомощный, заплутавший в жизни и в самом себе, человек. Андрей гладил его лицо, его светлые длинные волосы. Он понимал, что его он ждал и искал всю свою жизнь, ему он посвятил всего себя. Но ошибся. Ошибся и потому не смог защитить самое ценное, самое дорогое в его жизни. Зрачки ангела замерли, он перестал дышать. «Умер», - промелькнуло в сознании Андрея. «Умер!». «Умер!!!». Комок подкатил к горлу, сперло дыхание. Крик застрял в груди и от того было еще больнее терпеть эту боль утраты. Он взял ангела за руку, спрятал лицо в его ладони, будто пытаясь вложить в нее свое дыхание, отдать свою жизнь, ради его жизни. Потом отнял руку от лица, еще в надежде разглядеть хоть какие-то признаки жизни. Запястья ангела были в крови – в них были вбиты гвозди. Пожирающее чувство вины и осознание причастности к смерти святого существа выпустили застрявший в груди крик. Боль. Невыносимая боль от того, что душа, замаранная кровью и предательством, никогда не познает той святости, той святой, вечной, истинной любви, к которой стремилась, забыв обо всем на свете. А за спиной ржал улетающий «ангел», жадно слизывая со своих губ капли свежей крови.
Андрей так и проснулся с необъяснимым чувством вины и болью в душе от непонятной утраты. Ужас от увиденного во сне не оставил его с пробуждением. Колотилось сердце, дрожали руки. Андрей тяжело вздохнул, откинул одеяло и встал. Было темно. Он прошел на кухню, не включая свет. Закурил. Андрей верил, что сны могут предсказывать и предупреждать. Но этот сон он объяснил себе лишь эмоциональным напряжением, и все.
Андрей распахнул окно, чтоб сигаретный дым не проник в комнаты. В квартиру ворвался холодный влажный воздух и шум дождя.
- Ты не спишь?- услышал он за спиной шепот Сони. Обернулся. В темноте виднелся лишь ее силуэт. Он подошла, ежась от холода.
- Мне не спится что-то, - также тихо сказала она. Андрей швырнул недокуренную сигарету в открытое окно, обнял Соню. Она нежно прижалась к его груди, пытаясь согреться.
- Закрой окно. Так холодно.
Он послушно захлопнул окно. Снова обнял продрогшую девушку.
- Поспи со мной, - попросил он словно напуганный детским кошмаром ребенок. Она незаметно улыбнулась, уткнувшись носом в его грудь, и слегка кивнула.
Укрывшись не успевшим остыть одеялом, они обнялись и оба спокойно заснули.
***
Ночной звонок разбудил ребенка. Десятилетний пацан, напуганный постоянными бомбежками, автоматными очередями, криками и стонами людей, истерически заорал спросонок.
Перезвоню, - крикнул Мурат в трубку и кинулся успокаивать вопящего ребенка. Он боялся, что соседи услышат, начнут звонить в дверь или вызовут милицию. Он зажал ему рукой рот.
Тише-тише, - шептал он ему на ухо. Парня колотило в судорогах. Подбежала женщина, обняла его, гладя по голове и тихо напевая по-чеченски колыбельную. Тот немного успокоился, прижавшись к ней, крепко обнимая ее за шею.
Мурат вышел на кухню, перезванивать Кариму.
Что случилось?
Они сбежали.
Не понял. Кто?
Адам с этим евреем.
Обстановку подробнее доложи.
Сегодня по плану они грузовик подогнали, оставили у дома прежнего хозяина. Сейчас подошли привести в действие взрывное устройство. Испугались. Йоська предложил перегнать грузовик и взорвать мост. Боится, что его посадят на пожизненно за такой теракт. Адам не согласился. Долго спорили, кто будет включать. Йоська ушел. Адам тоже. Грузовик так и стоит.
Понял. Пока не предпринимай никаких действий. Я перезвоню.
Мурат набрал номер Адама. Ответила женщина. На просьбу Мурата дать трубку Адаму, она сказала, что его нет. Телефон Йоськи оказался недоступен. Он снова позвонил Кариму.
Сам сможешь?
Попробую.
Действуй.
Мурат был напряжен. Он вернулся в комнату. Женщина все еще гладила, обняв, дрожащего ребенка. Он сел напротив, молча наблюдая за ними.
Бедный мальчик, - на чеченском сказала женщина, - он так напуган этой войной. Своими глазами видел смерть родителей. Бродяжничал потом по голодному, воюющему Грозному. Пятилетним. Что наделала эта война. Сколько судеб загубила. Сколько детских душ искалечила. Сколько сердец озлобила и ожесточила.
Кто он тебе? - спросил Мурат.
Кто он мне? Он такая же жертва этой войны, как я. Как и я, предназначенная теперь носить пояс шахидки и по первому приказу разорвать свою плоть во имя Аллаха. Во имя Аллаха, во устрашение неверных. И так уже все напуганы. Напуганы этой войной, разожженной этим Аллахом. Я раньше думала, он один. А их много. Кто этот Аллах, такой злой, кровожадный, беспощадный? Кто он? Забравший у меня все. Где мой Аллах? Добрый, светлый, дарующий, любящий и охраняющий. Может, у него несколько лиц? - она замолчала, ожидая ответа Мурата.
Из тебя же шахидку готовили? - удивленно спросил Мурат, слушая ее речь.
Да, - ответила она, тихонько утирая слезы о густые черные волосы мальчишки.
Как тебя зовут?
Азиза.
А мальчишку?
Муслим.
Слушай, Азиза. Утром заберешь Муслима и пойдешь в миграционную службу. Поддельные паспорт и свидетельство о рождении оставишь у меня. Заявишь, что беженцы. Документы тебе по запросу восстановят настоящие. Я скажу своим, что не нашел тебя.
А тот? - она имела ввиду спящего в соседней комнате Ваху.
Я скажу, что ты ушла и я тебя не нашел, - ответил Мурат, немного подумав.
Я буду жить?
Будешь.
А зачем?
Ну, хотя бы, чтобы дать шанс Муслиму жить и не бояться одиночества и чужих людей. Может, ему предназначено быть великим поэтом или музыкантом, который будет вселять свет в сердца озлобленных этой или другой войной людей.
Она ласково улыбнулась сквозь слезы, крепче обняла мальчика.
Спасибо тебе.
Он грустно улыбнулся ей.
У Аллаха одно лицо, и ты в отличие от некоторых видишь его, - добавил он секунду спустя и вышел.
***
Лиля проснулась от звонка. Спросонок она не могла понять, что звенит. Вспомнила, что вчерашние гости, угостившись ее отменным капустным пирогом, починили ей дверной звонок. Она взглянула на часы. Половина восьмого. Вчерашняя надежда отоспаться воскресным утром не оправдалась. Сонная, она накинула халат и недовольная отправилась открывать дверь раннему незваному гостю.
Сон мгновенно рассеялся, когда, распахнув двери, Лиля увидела перед собой улыбающегося Мурата. Сердце заколотилось, лицо растянулось в широкой улыбке.
Привет, - пропела она растерянно.
Привет, - ответил он бодро, - одевайся, пойдем, прогуляемся.
Он без приглашения прошел в квартиру. Лиля завороженная следила за ним взглядом.
Ну, давай, давай, собирайся.
Лиля, опомнившись, прикрыла дверь, засуетилась.
Чай попьем и пойдем. А куда?
Ну, - он задумался на мгновение, - покажешь город.
Включив электрочайник и усадив гостя за стол, Лиля извинилась и, прихватив из шкафа свое лучшее на ее взгляд платье, закрылась в ванной комнате, чтоб привести себя в порядок. На удивление, быстро переодевшись и накрасившись, воодушевленная, она влетела на кухню, заварила в кружках чайные пакетики, поставила на стол вазу с конфетами. Попив чай, они через двадцать минут уже чинно шагали по набережной пруда.
Обычно говорливая Лиля стесненно молчала, смущаясь, поглядывала на своего спутника. В отличие от нее, он не чувствовал себя неловко. Но, казалось, что-то тяготило его. Он улыбался, шутил, рассказывал что-то из своего детства. Лиля ловила каждое слово, глупо улыбаясь. Впервые она была влюблена.
Скажи, а кто эти женщина с ребенком?
Ну, это тоже родственники.
А они откуда?
Из Ставропольского края.
А я подумала, что это твоя семья.
Нет, я один, - как-то сникнув, ответил Мурат.
Я тоже, - стараясь придать голосу оттенок грусти, заметила Лиля. Мурат, четко читая подтекст в ее словах, улыбнулся, ничего не сказав в ответ. Его внимание к ее персоне объяснялось с его стороны только ее знакомством с Резедой. А он хотел знать о своей несостоявшейся супруге все. А еще больше о ее с ним сыне.
А с Резедой ты давно была знакома? - начал он издалека.
Да. Как она в квартиру эту с мужем въехала. Больше пяти лет. Она тогда беременная была Артуриком. Тогда и познакомились.
Расскажи о них.
Да, что рассказывать. На похоронах уж все рассказали.
Нет, расскажи, как они жили.
Плохо жили. Бедно. Ну, в смысле после смерти мужа. Она одна как белка в колесе крутилась. А ты разве не знал? Ты же ей родственник вроде? Или вы не общались?
Не особо.
Знаешь, и я не особо, - с нотками ревности в голосе произнесла Лиля, - а с погодой нам сегодня повезло.
Лиля подошла к ограждению и сделала вид, что любуется красотой пруда. Мурат встал за ее спиной.
Да, - произнес он, - красота. Особенно дымящиеся всеми цветами радуги трубы заводов.
Лиля в ответ засмеялась.
Знаешь, мне в детстве брат говорил, что это трубы от затонувшего парохода. А я верила. Это казалось таким романтичным.
А что это за завод? - спросил он, вспомнив о стоявшей перед ним задаче.
«Ижмаш», - ответила девушка, пожав плечами.
Это тот самый знаменитый оружейный, прославленный автоматом Калашникова?
Нет, оружейный здесь, на набережной, чуть дальше.
Он слегка кивнул на эти слова. Остатки свидания прошли почти в полном молчании. Пара медленно прошлась до поворота на оружейный завод, поднялась вверх по лестнице к центральному собору. На остановке сели в автобус и вернулась домой. Все это время Мурат обдумывал план действий по поставке оружия. Лиля гадала, что такого она ляпнула, отчего Мурат стал задумчивым и молчаливым. Наконец, она сделала для себя вывод, что он удручен неожиданной смертью Резеды, этим и объясняются его странные перепады настроения.
***
Вечерний намаз Мурат решил совершить в мечети. Долго плутая по частному сектору с играющими возле oкрашенных палисадников ребятишками и бабушками в ярких платках, чинно сидящих небольшими группами на скамейках, такси, наконец, остановилось перед высоким забором из красного кирпича. У ворот в мечеть стояло несколько татар, оценивающе смотревших на выходящего из машины Мурата. Стараясь не обращать на них внимания, Мурат снял обувь перед дверьми в храм и неслышно вошел внутрь. Людей в зале не было. Растерянный, он остановился посреди этого скромно сдержанного величия. Через минуту за ним вошли стоявшие во дворе мужчины. Появился муфтий. Все опустились на колени.
А где наш прежний муфтий? - спросил один из мужчин.
Пока я буду проповедовать, - поступил скупой ответ. Вошли еще человек десять. Они тоже опустились на пол и сидели в ожидании. Муфтий говорил громко и размеренно.
Мурат давно не был в мечети. Он ловил слова муфтия всем своим существом, наперед угадывая и предчувствуя излагаемые мысли.
Всевышний Аллах сказал: “Поистине, Аллах купил у верующих их души, и их имущество, платя взамен им Райским Садом. Они сражаются на пути Аллаха, убивают врагов и сами убитыми бывают. Это обещание, данное в Торе, в Инджиле и в Коране. А кто в обещании своем вернее Аллаха? Ликуйте же от выгодного торга, который с Ним вы заключили! Это великая удача” , - плавно лился голос и разлетался по мечети превращаясь в тысячи чуть слышных отголосков, так, что Мурату казалось, будто сам Аллах в согласии повторяет эти слова, - Джихад (священная война) - вершина столпов религии Ислам, его ведение обязательно для каждого дееспособного мусульманина. Если же имеющий силы человек уклоняется от джихада, то тем самым он подвергает себя опасности в отношении своей религии. Джихад обязателен, и по мере возможности человек должен участвовать в джихаде своим имуществом, душой и словом. Человек, делающий джихад на пути Аллаха — является моджахидом. Аллах обещал моджахидам, воюющим на Его пути, взамен на их души, и их имущества Райские Сады, в котором они пребудут вечно. И нет разницы, убивают они или бывают убитыми. Усердия и усилия, приложенные на пути Аллаха, бесследно не исчезнут.
Мужчины, пришедшие вслед за Муратом и сидевшие справа от него, недоуменно переглядывались. Сидящие слева молча внимали словам муфтия, согласно кивая головами. Мурат вдруг осознал, что слышал эту проповедь о качествах моджахеда в лагере. Вспомнил и лицо муфтия, которого он видел там же. Он обучался основам ислама в то же время, что и Мурат. Потом его определили в другой лагерь, называемый Давгет-лагерем, где обучались будущие проповедники чистого ислама.
Всевышний Аллах сказал, - продолжал муфтий давно заученный наизусть текст, - “Выходите на бой, налегке вы или обремененные, и на пути Аллаха ревностно сражайтесь имуществом вашим и жизнью вашей”. Посланник Аллаха Абу Дауд сказал: “Ведите джихад против язычников своим имуществом своими душами и своими языками”. Всевышний Аллах возложил джихад в связи с целым рядом обстоятельств, из которых мы назовем следующие: борьба с язычеством и язычниками, так как Аллах абсолютно не допускает приобщения к Себе кого-нибудь ещё. Ликвидация любых препятствий, мешающих распространению призыва к религии Аллаха. Защита религиозных святынь и Исламской акиды от любых опасностей, которые угрожают им. Защита мусульман и их родной земли. Поэтому каждый моджахид воюющий на пути Аллаха должен осознать всю ответственность, которую на его плечи возлагает Аллах. И должен стараться со всей силой исполнить эти обязанности. Поистине, борьба на пути Аллаха тре6ует от моджахидов огромных жертв: имуществом, словом, и, наконец, жизнью. И чтобы имущество, усердие, и жизнь, отданные на пути Аллаха не ушло бесполезно, и чтобы моджахиды добились своей цели и возвысили слово Аллаха на земле, они должны обладать определенными качествами, которыми обладали лучшие люди - бойцы этой Уммы - сподвижники Посланника Аллаха, да будет доволен ими Аллах. Именно из-за этих качеств этих людей. Ислам распространился по всей земле, и некоторые народы, которых завоевали моджахиды, до сих пор считают их своими героями - освободителями. Впоследствии из этой Уммы выходило множество воинов Аллаха, обладающие качествами настоящего моджахида, которым Аллах даровал свою помощь и крепил их стопы повсюду, куда бы они не наступали. Да будет доволен ими Аллах. А сегодня, когда-то бывшая авангардом всего человечества Исламская Умма, стала самой слабой, когда Исламские земли завоеваны кафирами и мусульмане живут под моральным и физическим гнетом кафиров, тех кафиров, отцы которых платили джизью мусульманам, когда угнетенные и униженные кафирами женщины и дети, старики и слабые, по всей земле, молятся со словами: “Где моджахид, где моджахид, где освободитель?”, когда Исламские святыни разрушены, обезображены и обруганы, где те моджахиды которые должны были быть опорой религии? Где те настоящие моджахиды, которым Аллах обязал защиту Ислама и мусульман? Как ни печально, многие из них до сих пор спят, когда как враги Ислама готовятся и набирают сил, чтобы еще раз и окончательно ударить по корням этой религии. Но есть среди них те моджахиды, которые услышали вызов своего Господа, и вышли на путь Его, намереваясь жертвовать всем тем, чем наделил их Аллах. Этим смелым воинам и назначена наша книжка. В нём мы описываем лишь некоторые из основных качеств моджахида, воюющего на пути Аллаха. Качеств, которыми он может добиться своей искренней цели - довольства Аллаха.
О чем ты говоришь? - не выдержал, наконец, один из мужчин, - мы не моджахеды. Мы — мирные мусульмане. Мы мирно, в согласии с Кораном растим своих детей, заботимся о женах, работаем. Мы не воины. Зачем нам воевать и против кого? Никто не попрекает нас своей верой. Мы не угнетены и не унижены. Многие из нас занимают высокие посты. Мы не знаем гнета ваших кафиров. Где прежний муфтий?
Сатана говорит в тебе. Ибо все, что раньше исповедовали ложно и надумано. Истинен лишь чистый ислам. Первозданный. Пробудись о, воин Аллаха, крепи свою душу верой в Аллаха и терпением, не теряй бдительности, готовься тщательно и усердием, не поддавайся наущениям сатаны, помни о награде, которую обещал Всевышний Аллах только тебе. И в конце воздадим хвалу Аллаху, если мы этой работой принесли пользу Его религии. Да простит Аллах нам наши ошибки и да поможет нам всем!
Мы несем в себе веру наших отцов и дедов. Кто ты такой, чтоб назвать ее ложной и надуманной? - подхватил товарища другой из сидящих справа от Мурата.
Да. Почему? Где прежний муфтий? Кто поставил тебя здесь, проповедовать в нашей мечети? - по залу прокатился гул возмущенных голосов.
А кто дал право вам, неверные, оскорблять муфтия в доме Аллаха?! - грозно прокричал один из мужчин, сидящих слева и подошедших позже.
На то воля Аллаха, раз я здесь перед вами, - спокойно произнес муфтий после того, как гул прекратился, - и только по воле Аллаха я призван рассказать вам о самосовершенствовании во имя его, во славу его, во служение ему. Мы вновь поговорим о качествах истинного мусульманина. Ислам призвал мусульман, перед тем как делать джихад, сначала хорошо подготовиться. Ученые в области Исламского законодательства сказали: “То, что является обязательным действием для обязательных вещей, тоже является обязательным”. Например, намаз не бывает действительным без омовения, значит, делать омовение является обязательным. Также джихад не бывает совершенным без подготовки, значит, подготовка тоже является обязательной. Военная подготовка - это, вооружатся против врага как можно лучше, и научится использовать эти оружия, а также узнать необходимые способы и методы для ведения войны. Укба ибн Амир, рассказывает: “Я услышал, как Посланник Аллаха на трибуне сказал так: “Готовьте силы против них (кафиров) как можно лучше. Знайте что сила — поистине это стрельба, знайте, что сила —поистине это стрельба, знайте что сила - поистине это стрельба” . Поистине, Посланник Аллаха Муслим очень порицал тех, кто, научившись стрелять, потом забывал или оставлял это дело без причины. И говорил так: “Кто научившись стрелять, потом оставит это дело, поистине он стал ослушником или не из нас”. Даже после победных завоевании, оставлять стрелковое дело нежелательно. Укба ибн Амир рассказывает, что Посланник Аллаха сказал: “Впредь вами будут завоеваны множество стран и Аллах сам будет для вас достаточным. Но и после этого, пусть ни один из вас не оставит стрелковое дело”. Посланник Аллаха сказал: “Все развлечения бесполезны, кроме трех: стрельба из лука, содержать коня (и научится ездить на нем) и развлекаться с женой”. Поистине, Посланник Аллаха очень поощрял, готовиться к джихаду, занимаясь стрельбой. Однажды проходя мимо тех сподвижников, которые упражнялись стрельбой, он сказал: "О Сыновья Исмаила, стреляйте, поистине, и ваш отец был метким стрелком”. В другом хадисе Посланник Аллаха сказал: “Поистине сильный верующий лучше, чем слабый верующий”. Поэтому надо упражняться не только стрельбой, а надо готовить себя и физически и морально. Как тяжело не было в учении, так легко может быть в бою. А в конце восхваляем Аллаха - Господа всех миров, и просим у него, чтобы Он сделал нас искренними моджахидами на Его пути и даровал нам свою помощь и победу!1
А к чему нам готовиться? - воскликнул опять тот же мужчина, - мы не собираемся воевать.
Аллах призывает к этому! - в таком же возмущенном тоне ответил мужчина слева.
И что, брать оружие и идти стрелять русских? Или кто там у нас язычники? Удмуртов? Ради чего и во имя чего? Это что, в Коране написано?
Снова поднялся гул голосов. Возмущенные мужчины встали. Препираясь и споря, двое схватились за грудки. Они стояли так, тяжело дыша и убивая друг друга взглядами, как раз перед стоящим на коленях Муратом. Мурат встал и со словами «вы в доме Аллаха!» вывел их за дверь. Судя по шуму и голосам за дверьми, между ними началась драка. Слыша это, все мужчины выбежали из зала. Со двора послышались горячие споры, оскорбления, все это быстро привело к рукоприкладству. Увидев это, муфтий выскочил во двор. Мурат за ним. В это время уже началась серьезная драка, кто-то выхватил нож. Муфтий растеряно стоял на крыльце мечети, опустив руки.
Расходись, менты едут! - громко закричал Мурат. Часть дерущихся сразу разбежались. Другие растеряно стояли, оглядываясь. Тот, кто выхватил нож, бросил его на землю и бежал одним из первых. Мурат спустился с крыльца, поднял его. Это был обычный перочинный ножик.
Расходитесь, - сказал он оставшимся мужчинам, недоумевающим, почему другие разбежались, а «менты» не появились. Постепенно все разошлись, недовольные, неудовлетворенные тем, что не смогли восстановить справедливость. Мурат подошел к муфтию, отдал ему нож.
Я узнал тебя, - сказал тот, - но не помню твоего имени.
Что имя? Мы все поменяли свои имена с принятием чистого ислама. Теперь мы все другие. Чистые. Как пустые сосуды, наполняемые кровью джихада.
Благодарю за помощь. В этом городе плохо принимают наше учение. В Татарстане все шло лучше.
И часто у вас так? - спросил Мурат, имея в виду недавнюю потасовку.
День через день, - устало ответил муфтий, - а ты с какой миссией? Тоже планируете что-нибудь взорвать?
Нет. Я по своим делам.
Муфтий молча кивнул. Они попрощались. Мурат шел из храма удрученный. Все последние события настолько его обессилили, что даже совершать привычный намаз было для него уже почти что пыткой. Душой своей он не видел бога, не ощущал его. Он чувствовал себя забытым, покинутым, одиноким, маленьким ничтожным человеком, потерявшим и бога, и себя.
***
Хорошо ты устроилась, - завистливо лепетала Лилька, впервые навестив подругу в ее новой квартире. Она хозяйски обошла все комнаты, заглянула в туалет, ванную комнату, прошла на кухню. Все это время Соня снисходительно за ней наблюдала, послушно следуя за ней по квартире.
Ну, здесь у нас че к чаю есть? - она распахнула холодильник и скрылась за его дверью.
Лиля! Нос заморозишь! - Соня рассмеялась.
Заморожу, конечно. Ставь чайник. Будем размораживать.
Поставив чайник на плиту, Соня уселась на уже облюбованное ей место в углу за обеденным столом и наблюдала, как Лиля, достав из холодильника понравившиеся ей продукты, нарезала их на разделочной доске, предварительно продегустировав.
Ну, рассказывай, - проговорила она набитым ртом.
Что рассказывать? - скромно ответила Соня.
Как живешь? Чем занимаешься? - она поставила на стол тарелку с сыром и копченной колбасой и, выключив забурливший чайник, сама полезла в навесной шкаф в поисках чая.
Другую дверку открой, там, на верху, - поспешила подсказать Соня.
Найду, не беспокойся, - ответила Лиля, насыпая чай в заварочный чайник.
Ну, так... - она села, наконец, рядом, снова схватив кусок колбасы.
Ну, вот так живем, - загадочно ответила Соня с огоньком в глазах.
Любовь-морковь?
Соня смущенно пожала плечами.
Любишь, значит. Счастливая.
Ну, а ты? Я смотрю, сама вся светишься изнутри.
Пришла очередь смутиться Лиле.
Ну, да. Это есть, - ответила она, слегка покраснев. Скрывая смущение, встала, налила чай в чашки, поставила на стол и снова села, - но сначала ты расскажи.
Ну, я не знаю, что рассказывать. Он такой... Такой странный. Загадочный, что ли. И работа у него такая необычная, - Соня снова смутилась, - ну, ты сама все знаешь.
А замуж предлагал выходить?
Нет, не предлагал.
А к Алешке как относится?
Ну, так, нейтрально. Материально помогает очень. Деньги дал вчера, сегодня пойдем после садика одежду Алешке покупать.
И тебя, смотрю, одел...
Платье какое подарил! - Соня умчалась, принесла шикарное черное платье на бретельках.
Да-а. Ты в нем, наверно, как королева, - восторженно Лиля взяла платье из рук Сони, прикидывая на себя. Соня рассмеялась.
Не смейся. Я теперь тоже похудею, буду стройной. У меня теперь стимул есть.
Вижу я, как ты худеешь, - ответила Соня, глядя, как Лиля дожевывает очередной кусок сыра, - рассказывай, как твой стимул зовут.
Он представился Денисом, но на него не откликается.
Соня звонко рассмеялась на эти слова, Лиля подхватила. Безудержный смех плавно перелился в смех ради смеха. Любая попытка прекратить его была причиной его нового всплеска. Успокоившись, наконец, девушки немного помолчали.
Я влюбилась, как только увидела его. Знаешь, он тоже какой-то загадочный, странный. Красивы-ы-ы-й, - Лиля мечтательно закатила глаза, - и не женат.
Он же вроде с женщиной и с ребенком?
Да, я тоже думала, что это его семья, но он говорит, что какие-то родственники Резеды.
А он сам-то кто Резеде?
Да, тоже родственник какой-то, - пожала плечами Лиля, удивившись сама, что не узнала этого от него.
Вчера он приглашал меня на свидание, - загадочно продолжила она.
Да ты что? - удивилась Соня, - ходила?
Конечно. Только свидание как-то скучно прошло. Судя по всему, он расстроен смертью Резеды. Все о ней спрашивал.
Звук открывающейся входной двери и громкая ругань в прихожей заставили девушек замолчать. Пришел Андрей с каким-то мужчиной, голос которого показался Соне знакомым.
Ты не убедишь меня в том, что это я убил несчастную женщину! - сразу же с порога кричал на кого-то Андрей.
Да? А может это я читал ночью псалмы на кладбище и совершал другие действия ритуала? Ты был посвящен в таинство. Ты знал, для чего нужна черная месса. Ты знал ее цель, ты ее провел. Ты! - в более спокойном тоне в отличие от Андрея отвечал мужчина. Девушки испуганно переглянулись и побоялись дать о себе знать. Они молча держали в руках кружки с остывающим чаем и невольно слушали странный разговор.
Зачем? Скажи мне, зачем ты пытаешься повесить на меня чувство вины за смерть этой женщины?
Я не имею целью повесить на тебя чувство вины. Ты должен знать, что это ты. А мучают тебя или нет угрызения совести, это не мое дело.
Ты хочешь сделать меня причастным к вашим преступлениям! Хочешь просто, чтоб я был подвластен тебе! Покрывал тебя. Отвечал за твои темные дела, как козел отпущения. Как же я был глуп!
Ты уже подвластен мне, друг мой. С того самого времени как ты пришел и принял таинство крещения, после того как ты дал свое согласие стать слугой Сатаны. Моим слугой. Неужели ты будешь это отрицать?
Но какой смысл убивать? Зачем? - после короткой паузы продолжал голос Андрея, - Ребенка. Женщину. Какой смысл?
Были свои причины, - более спокойно отвечал голос, который Соня, наконец, узнала. Это был голос Александра.
Но какие могут быть причины, чтоб убить невинного младенца? Скажи?!
Я скажу. Два года назад под нашу организацию серьезно начал копать мент. Пытались свалить на нас несколько нераскрытых преступлений. С ним жестоко расправились. Жена его, чеченской крови, решила отомстить за смерть мужа. Близко к нам подобралась. Я предупреждал ее. Она одержимая какая-то оказалась. Вот и убрали. Как? Тебе уже известно.
А ребенка-то за что?
Ну, во-первых, такой ритуал. Во-вторых, сын чеченки — чеченец. Вырастет, туда же полезет. Проблем не оберешься с их генетической потребностью отомстить за пролитую кровь.
Нависла пауза. Девушки сидели, давно забыв про чай, вжавшись в стулья и многозначительно переглядываясь. Соня была смущена. Лиля напугана. По ее глазам было заметно, что она поняла, о ком идет речь.
Бог с дьяволом борется, - продолжил Александр, - не тебе быть судьей в этой борьбе. Ты простой слуга дьявола, ложный слуга Бога. Одно, что слуга. Молчи и принимай, как есть.
После этих слов послышались быстрые шаги в прихожую и звук захлопнутой двери. Соня вздрогнула. Нависшая вдруг тишина напрягала. Девушки боялись заговорить, не то, что выйти из кухни.
Сиди, - шепнула, наконец, Соня и неслышно прошла в гостиную. На краю дивана сидел Андрей, наклонившись и обхватив голову руками. Почувствовав присутствие Сони, он резко повернулся в ее сторону. Она смотрела на него.
Все слышала? - спросил он вполголоса.
Да, - ответила она.
Что скажешь?
Ничего, - Соня присела рядом с ним.
Ничего, - повторил он.
Захлопнулась входная дверь.
Кто там? - удивленно спросил Андрей. Ничего не говоря, Соня прошла в прихожую. Отметила, что Лилькиного плаща и сапог не было. Заглянула на кухню. Лиля ушла, убрав свою чашку со стола. Соня облегченно вздохнула.
Дверь не прикрыл, сквозняком, наверно, захлопнуло, - сказала она, вернувшись к Андрею.
Я подумал, что тебя нет дома.
Я на кухне чай пила. Не хотела вам мешать, не вышла.
Он кивнул, не отводя от нее взгляда. Долго так смотрел, будто пытаясь в глубине ее глаз найти ответы на свои вопросы. Соня не знала, что сказать ему, чем успокоить. Она растерянно молчала, стоя перед ним.
Приму душ, - сказал сухо Андрей и вышел. Соня поняла, что ему нужно было побыть одному.
***
Начало дня не предвещало ничего не обычного. Как всегда Соня отвела Алешку в садик, вернулась в квартиру. Завершив небольшую уборку, сходила в магазин за продуктами. Приготовила обед. Накормила пришедшего с утренней службы Андрея, молча посидев с ним за столом. Немного почитала. Ближе к вечеру вышла из дома, намереваясь пройти до детского сада пешком. Ласково пригревало осеннее солнце. Соня не торопилась. На ходу она наслаждалась последними теплыми деньками.
В детском саду удивленная воспитательница сообщила, что Лешеньку забрала ее подруга. Соня удивилась, решив, что Лиля что-то напутала, извинилась и поспешила к ней. Соня часто просила подругу забрать мальчика из детсада, поэтому воспитатели ее здесь знали и спокойно доверяли ей ребенка. Все же Соня была крайне удивлена.
Соня постучала в дверь Лилиной квартиры. Дверь открывать не спешили. Соня начинала волноваться. Вспомнив, что дверной замок теперь работает, нажала кнопку. Раз. Еще раз. Еще и еще. От беспокойства руки немного дрожали. Послышался звук открывающего замка, и из-за распахивающейся двери показалась зареванная и напуганная Лиля.
Алешка где? - сразу спросила Соня, по виду подруги убедившись окончательно, что что-то случилось.
Я их потеряла, - всхлипывая, пробормотала Лиля, жестом приглашая Соню войти. Та вошла, не отрывая взгляда от Лилиных припухших от слез глаз.
Кого потеряла? Алеша где?! - Соню уже конкретно трясло, она готова была вцепиться подруге за шею, но сдерживала себя от возможно излишних обвинений, - Где?!!
Не кричи. Я его забрала. А потом потеряла их. В супермаркете.
Кого их?
Алешку с Денисом.
У Сони мелькнула мысль, что подруга спятила. Причем здесь Денис?
Подробно все расскажи, успокойся, - пытаясь взять себя в руки, сказала Соня. Лиля нервно закивала головой. Они прошли на кухню. Соня налила воды в стакан, протянула Лиле. Та выпила.
Рассказывай, - потребовала Соня.
Я Алешку из садика забрала, - начала Лиля, утерев мокрые щеки и нос.
Зачем? Мы же не договаривались! - перебила ее в нетерпении Соня.
Денис предложил погулять с ребенком.
Своего просто не оказалось? - в интонации Сониного голоса чувствовались злость и страх.
Ну, прости, Сонь! Ну, я же не знала. Он просто предложил погулять с малышом.
Ну, почему именно с Алешкой? Почему вы меня не спросили?!
Мы как раз к тебе и шли. Сюрприз хотели сделать. Специально его пораньше забрали. Но, я же не знала, что так получится!
Объясни, как ты их обоих-то потеряла. Денис твой не ребенок, взрослый мужчина. Я ничего понять не могу!
Мы шли к тебе, зашли в супермаркет. Алеша пить просил. Я сок взяла, стояла на кассе. Денис сказал, что сейчас подойдут. Алешка на руках у него был. Я думала, еще что-то хотели купить. За сок расплатилась, стою, жду. Пять минут, десять, двадцать. Не выдержала, пошла искать. Все ряды обошла. У продавцов спрашивала, не видели ли мужчину с ребенком. У службы охраны. Никто не видел. Решила, что мы просто разошлись. Адреса твоего он не знает, значит, к себе должен был пойти. Ну, к Резеде в смысле. То есть в Резедушкину квартиру. Они ведь здесь остановились. Там никто не открывает. Ну, он вперед меня должен был придти, я там сколько ждала, потом искала. Жду. Нет его. Нет. Соседей всех обзвонила по лестничной клетке, и ниже этажом и выше. Нет. Не приходил и Алешку не оставлял. И родственников его сегодня никто не видел. И в квартире тихо, я слушала у двери. Никто не ходит, не разговаривает.
Соня судорожно соображала, что делать, где ей искать сына. Выскочила на лестничную площадку, стараясь не производить громких звуков, прислонилась к двери соседней квартиры, в которой остановились загадочные гости. Ничего не выдавало присутствие кого-либо в этой проклятой квартире. Она позвонила. За дверью так же было тихо. Разочарованная она зашла обратно, устало опустилась на табурет.
Где их теперь искать?
Может, еще придут? - осторожно спросила Лиля, чувствуя себя виноватой в этой истории.
Но, что могло случиться?
Надо заявить в милицию. Только получается, что это я похитила ребенка, - Лиля смотрела на Соню, как провинившийся ребенок, опасающийся жестокого наказания за проступок.
Ты жди здесь, может, появится твой возлюбленный с моим чадом. Если хоть какие-то новости, звони сразу же. Я тоже буду тебе звонить, - Соня не прощаясь, вышла. Ее не покидала мысль, что к похищению ребенка причастны люди Александра. Нужно было срочно найти Андрея и сообщить ему все.
В церкви Андрея не оказалось, он уже уехал. Соня поймала машину, подвезшую ее прямо к подъезду. Она влетела в квартиру. Не снимая обуви, обежала комнаты. Андрей на кухне наливал в чашку чай.
Они украли его! - крикнула Сон, задохнулась подкатившим к горлу комком и истерически разрыдалась. Андрей от неожиданности обжегся кипятком, с грохотом поставив чайник на плиту.
Кто?
Но Соня только махала руками и судорожно глотала воздух. Она не могла ничего объяснить. Он усадил ее за стол, налил в стакан воды, протянул ей. Она дрожащими руками поднесла стакан к губам, но не смогла сделать и глотка. Захлебнулась, закашлялась, воду пролила на куртку и стол. Андрей схватил полотенце, протянул ей. Она уткнулась в него лицом и рыдала так несколько минут. Андрей терпеливо ждал, напуганный и смущенный.
Лешка где? - спросил он, догадываясь о причине Сониной истерики.
Украли, - произнесла она, подавляя всхлипы.
Как это произошло?
Сбивчиво Соня рассказала все, что узнала от Лили.
Я не понимаю, при чем тут Денис, - переваривая полученную информацию, произнес Андрей, - ладно, поехали.
Соня не стала спрашивать куда, она послушно встала, полностью положившись на Андрея. Минут через двадцать они подъехали к деревянному дому в частном секторе города. Вошли в заросший кустарником двор. Андрей громко постучал в окно. В него кто-то выглянул, через минуту распахнулась некрашеная сколоченная из досок дверь. На пороге стоял Александр.
Какие гости! - радушно улыбнулся он.
Войдем? - Андрей казался беспокойным, но полным решимости, что успокаивало Соню и давало ей надежду.
Милости прошу, - учтиво поклонился хозяин. Он не был удивлен таким визитом, но не знал, что привело к нему этих людей. Андрей пропустил Соню вперед. Они вошли в дом. Было накурено и не прибрано.
Извините, я не ждал гостей, - сказал Александр, заметив, как брезгливо оглядывает все вокруг Соня.
Ничего страшного, мы по делу, - ответила она.
А умыться можно на кухне, - предложил Александр, видя на лице девушки размазанную от слез тушь, - у меня простите без удобств. Только баня. Но не топлена. Закажите, потоплю. Но не сегодня.
Соня удивленно посмотрела на Андрея, не сразу поняв, о чем говорит этот странный человек.
Да, иди пока умойся, - подтвердил он.
Прямо и налево. Полотенце висит рядом, - подсказал хозяин. Соня вышла. Дверей между комнатами не было. Она могла быть в курсе возможного разговора. Но они молчали, видимо, ожидая Соню. Умывшись наспех, она вытерлась и посмотрелась в висящее на стене небольшое круглое зеркало. Подтерла остатки краски возле глаз и вернулась в комнату. Андрей сидел в кресле, закинув ногу на ногу. Александр на краю незаправленного дивана.
Присаживаетесь, - обратился он к Соне, указывая на второе кресло напротив, - слушаю ваше дело.
Верните мне сына, - сказала Соня, присаживаясь. На глаза снова навернулись слезы.
Александр посмотрел на нее с нескрываемым удивлением, потом на Андрея, ожидая объяснения. Андрей молчал. Соня тоже. Она тихонько плакала, прикрыв ладонями лицо.
А это, моя уважаемая госпожа, вы заявляете как... В смысле, почему именно ко мне обращаетесь со столь странной просьбой? Это, во-первых. А, во-вторых, извините великодушно, что случалось с Вашим малышом?
Его украли, - взялся за объяснение Андрей, видя, что Соня не сможет ничего объяснить сквозь слезы, - мотивы были только у вас.
Какие мотивы? - не понял Александр. Казалось, он, правда, был удивлен и не понимал, что от него хотят нежданные гости. Видя неподдельное недоумение на лице Александра, Андрей кратко рассказал ему обстоятельства похищения ребенка. Тот внимательно выслушал.
Почему же вы решили, что это дело рук моих людей? - спросил он.
Учитывая наш последний разговор...
Понятно, - прервал Андрея Александр, - значит, ты под впечатлением нашего последнего разговора перестал логически мыслить. Сейчас будешь считать, что все неприятности от меня? Я тут причем? Как ты объяснил себе, почему я украл ребенка, раз у тебя возникла такая мысль.
Эта мысль возникла у меня, - неожиданно встряла в разговор заплаканная Соня. Судя по взгляду Александра, эти слова удивили его еще больше.
Но почему?
Но вы же убили ребенка у Резеды!
И потому должны отвечать за чужие поступки? За все убийства и похищения детей?
Таковы промыслы вашего дьявола, - со злостью ответила Соня. Александр пронзил ее взглядом.
Если твоего сына похитил чеченский урюк, чьи же это промыслы?
Но ведь есть только две противоположности: черное-белое, плохое-хорошее, Бог-дьявол. Не мог же это сделать божий человек! Скажи своему Сатане, пусть вернет мне сына.
Милая моя девочка! Нельзя быть такой максималисткой. Между черным и белым такой спектр красок, что не мне тебе рассказывать. Хорошее и плохое выступает в таких вариациях, что уже не понятно, простите за повтор, что такое хорошо и что такое плохо. А между твоим Богом и моим столько божков, истуканов и разной нечести, что весь световой спектр отдыхает. Кому молится твой чеченец, промусульманенный до мозга костей? Аллаху! Но не тому, которому молятся татары в местной мечети. Другому. Тому, который требует крови неверных. Тому, которому приносят в жертвы, ради которого продают людей, вернее их остатки после ампутации пальцев, ушей, рук или ног. Или трупы восемнадцатилетних мальчишек с отрезанными головами или без них их сходящим с ума от горя матерям. Что ты имеешь против моего Бога, давшего тебе кров и пропитание. Тебе — нищей опустившейся проститутке, предоставляющей услуги в «святом» храме. Бога, который защищает своих детей. Бога справедливого, здравомыслящего. Бога истребляющего грязь и пороки, очищающего этот смердящий мир. Кто его будет чистить? Твой Христос, висящий на кресте в восклицании «Боже, почто меня оставил?»? Мой Бог своих сыновей на кресты не посылает, не бросает и ценит. Он дает им все, что они просят. Что дал тебе твой Бог?! Почему мой виноват в твоих бедах?!!
Соня молча слушала эмоциональную речь Александра и понимала, что он прав. Она зря обвинила его в похищении Алеши, да еще и убедила в этом Андрея. Ей было неловко.
Ты прав, - произнесла она виновато, когда Александр замолчал, ожидая ответа на заданный вопрос, - помоги мне. Ходивший по комнате во время всей своей речи эмоционально размахивая руками, Александр сел на прежнее место.
Хорошо, - ответил он, немного подумав, - я попробую тебе помочь. Что мне будет за это?
Я уверую в твоего Бога и усомнюсь в своем.
Александр удовлетворенно улыбнулся, как будто именно этого и хотел.
Договорились, - он встал и протянул Соне руку. Она настороженно ее пожала и испуганно посмотрела на Андрея. Ей показалось, что он смотрит на нее осуждающе.
Так, вы говорите, что его зовут Денис. Откуда он приехал?
Лиля говорила, что из Ставропольского края.
А кем он этой Резеде приходится?
Она не узнала. Никто не знает.
Говорите, они приезжали вчетвером?
Да, он и брат Резеды с женой и ребенком.
Ну, за брата и зацепимся. Имя «Денис» скорее вымышленное. Она же была коренная чеченка. Вряд ли у нее есть родственники по имени Денис.
А ты откуда знаешь, что она чеченка? - заинтересованно спросила Соня.
Мы наводили о ней информацию, когда она начала под нас копать. Приехала из Грозного с матерью и бабушкой как беженцы. Потом, говорили, ее кто-то изнасиловал. Мать повесилась. Бабка тоже умерла. Она беременная оказалась. Мент этот проклятый, сердобольный, на ней женился. У нее из родственников только брат оставался. В Грозном. Говорили, что с ваххабитами связался.
Какая ужасная у нее судьба, - сказала Соня, утирая ладонями опухшие от слез глаза.
Как говорил Лев Толстой, «если ты несчастлив, то остановись и задумайся, почему».
Разве это от человека зависит, быть ему счастливым или нет?
Если человек не в ладу со своим богом, может ли он быть счастлив?
То есть, человек несчастлив, когда он идет против воли бога?
Человек свободен, но должен придерживаться основополагающих принципов. Все в мире закономерно. Только человек может вступать в резонанс с ним. И все исключительно по глупости. Из-за лени думать и принимать здравомыслящие решения. Из-за амбиций, тщеславия, страстей, жадности, зависти. Много из-за чего.
Ладно, - сказал, вставая с кресла, Андрей, - мы пойдем, уже поздно. Прости нас. Правда, не подумали. Все так неожиданно. Соня напугана.
Не извиняйся. Все же выяснили. Поговорили, - Александр крепко пожал руку Андрею.
А мы теперь куда? - растерянно спросила Соня, поняв, что мужчины прощаются и пора идти.
Домой, сухо ответил Андрей.
Как? Нужно же искать Алешу. Мы что сейчас, как ни в чем не бывало, поедем домой и ляжем спать. Домой, где нет Лешки. Где не слышно его лепета, его смеха, его нелепых капризов. Ты думаешь, я смогу лечь спать, когда мой малыш напуган, сидит где-то с незнакомым дядькой неизвестного происхождения. А если он педофил? Если он издевается над ним? Я никуда не пойду отсюда, пока мы все вместе не отправимся на его поиски.
Хорошо, - сказал Александр, - отправляемся на его поиски. Куда идем?
Соня растерянно пожала плечами.
Вот и мы не знаем.
Давайте сядем и подумаем, - настаивала она.
Завтра мои люди соберут нужную информацию, и начнем поиски, - попытался уговорить ее Александр.
Почему завтра? Почему не сейчас?
Видя, что Соня неадекватна, Андрей обнял ее за плечи и повел к двери.
Я никуда не пойду! - она попыталась вырваться, Андрей не пускал. Началась истерика. Она кричала, била Андрея руками, толкала его. Успокоилась, когда Александр вылил ей на голову кружку холодной воды. Замерла, глубоко вздохнула и зарыдала. Мокрую, дрожащую, Андрей вывел ее на улицу и усадил в машину.
Всю ночь она просидела на кухне у окна. Прислушиваясь к каждому шороху за дверью — может Алешка возвращается или кто-то идет с новостями. Но никто не пришел, никто не позвонил. И не только в эту ночь. И наступившим днем. И на следующие сутки. И в течение всей долгой мучительной недели. И следующей недели, еще более мучительной.
Было написано заявление в милицию, были развешаны фотографии по городу, было объявлено о пропаже ребенка по телевизору. В ответ только тишина, мучительное ожидание и боль в груди. Острое чувство вины, что не можешь помочь своему беззащитному напуганному чаду. На Соню было больно смотреть. Она не следила за собой, не ела, почти не спала. Андрей как-то особенно сблизился с ней в эти дни. Хотел как-то облегчить ее боль, но не мог.
Люди Александра добыли информацию о брате Резеды. Кто и кем приходился ему Денис, никто не знал. А как может помочь информация об имени человека и его регистрации по месту жительства где-то в Грозном, который неизвестно кем приходится похитителю. Ждать чего-то не имело смысла. Но что можно было сделать еще?!
Часть вторая. Ичкерия. Октябрь 1999 года — апрель 2000 года.
Глава четвертая.
Соня.
Ложится спать богачом и таким уже не встанет; открывает глаза свои, и он уже не тот
27/19 Книга Иова
***
Подождать? Может, передумаешь, вернешься? - спросил таксист, остановившись на обочине неподалеку от блокпоста у чеченской границы.
Нет. Я не передумаю. Езжайте, - уверенно ответила Соня и, расплатившись, вышла.
Дул холодный, пронзающий ветер. Она невольно съежилась, подняла воротник пальто, сильнее натянула берет. До поста было метров сто. Уверенной быстрой походкой она направилась к нему. Нужно было как-то добраться до Грозного. Таксисты ни за какие деньги не согласились вести ее в этот город. Общественный транспорт не ходил. Соня надеялась добраться на попутках. Блокпост расположился на бывшем посту ГАИ. Возле кирпичной двухэтажной будки стояли трое в форме. Соня уверено подошла к ним.
Добрый день! - поздоровалась она громко. Военные обернулись, направив на Соню удивленные взгляды.
Куда ты идешь, Красная Шапочка? - спросил насмешливо один из солдат, двое других рассмеялись грохочущим пугающим смехом. Соня, смутившись, осторожно поправила красный берет.
Мне нужно в Грозный. Подскажите, как добраться?
Пятьсот долларов, - ответил остряк, назвавший Соню Красной Шапочкой. Соня вопросительно посмотрела на двух других, не поняв ответа. Те выжидающе молчали.
Мне в Грозный нужно, - повторила она, решив, что это они не поняли ее.
Пятьсот долларов, - опять последовал ответ.
За что?
За то, чтоб мы тебя пропустили в твой Грозный.
Я думала, вы мне поможете добраться. Я не знаю где это, и на чем ехать.
Девушка, пятьсот долларов. И шагаешь ножками до Грозного сама.
Соня снова удивленно обвела взглядом молодых людей. Решив для себя, что они шутят, попросила воды. Ей предложили зайти внутрь постовой будки. Она надеялась поговорить с командиром, или кем-то выше по званию. В тесном плохо освещенном помещении Соня увидела сидевшую на стуле плачущую женщину, лет пятидесяти. Краем шелкового платка, повязанного на голову, она вытирала покрасневшие глаза. Напротив нее, за старым письменным столом сидел военный.
Тебе что? - спросил он грубо у вошедшей Сони, видимо прервавшей их разговор.
Мне сказали, здесь можно попить, - тихо ответила она. Он махнул рукой на маленькое грязное окно, на подоконнике которого Соня заметила графин с водой и пустой прозрачный стакан с отпечатками нечистых рук. Она подошла к окну, налила воды. Не обращая внимания на чистоту стакана, выпила все, налила еще.
А если бы твоя мать, сынок, к тебе ехала, а ее бы вот также не пускали. Ведь и он солдат. Как ты. Ведь найти надо его. Как сердце-то материнское успокоить? - сквозь слезы причитала женщина.
А Вы здесь главный? - обратилась Соня к военному.
Ну, я. А что? Ты-то здесь чего?
Мне в Грозный нужно. Я думала, наши солдаты мне помогут добраться. Я сына ищу. Вернее, тех, кто его похитил.
Еще одна, - не проявив никакого сочувствия на сказанное Соней, пробормотал военный.
Не пускает, - начала опять причитать женщина, обращаясь уже на этот раз к Соне, - пятьсот долларов. Откуда же у меня деньги. У меня всего-то долларов шестьдесят с собой есть. Мало им. Да как же можно? Свои ведь, русские. Я же сына ищу, вашего же товарища, сослуживца.
Возвращайся домой, мать. Тебе здесь без денег все равно делать нечего. Не мы, так бандиты выкуп за сына твоего просить будут. И даже труп просто так не отдадут. Иди, мать, деньги ищи.
Да где же я найду-то, - она снова заплакала и потянула и так уже мокрый конец платка к глазам.
А почему вы деньги берете? - спросила Соня.
Слушай, красавица! Здесь война. Здесь ходить вообще запрещено, и мы здесь поставлены командованием, чтоб не впускать и не выпускать ни-ко-го! А вам нужно. Так что или так и нам от вас «спасибо» или никак.
Соня расстегнула пальто, достала из внутреннего кармана вырученные от продажи своей коммуналки деньги, отсчитала тысячу долларов и кинула на стол.
Пойдемте, - сказала она женщине. Та изумленно на нее посмотрела, вдруг поняв, что девушка за нее заплатила, вскочила.
Спасибо, спасибо, - повторяла она, схватив Сонину ладонь и прижимая ее к мокрым губам.
Пойдем, пойдем, - поторопила ее Соня, боясь, что военные передумают. Они вышли и, держась за руки, быстро, почти бегом зашагали по мокрому шоссе подальше от поста. Только спустя десяток минут, когда бандитская будка уже скрылась из виду, Соня заметила, что идет дождь. Берет промок насквозь, и дождевая вода стекала за воротник пальто.
Где-то бы дождь переждать, - сказала она, пытаясь подавить невольный стук зубами.
Пойдем, вон, под дерево, - ответила женщина. Они спустились с трассы к небольшой пушистой сосне и, пробравшись между ветвей, прижались к ее стволу. Дерево молчаливо защитило их от холодного ветра и дождя. Соня сняла берет, повесила на ветку рядом.
У меня платок есть, я тебе дам, - женщина раскрыла свою большую сумку из черного дерматина, достала из нее бежевый платок с крупным рисунком, протянула Соне.
Одень, дочка, - простынешь. Соня улыбнулась, ее давно не называли дочкой. Она взяла платок, прижала к щеке. От него пахло хлебом и тушеной капустой.
Дай, повяжу, - женщина развернула платок, накинула Соне на голову, повязала вокруг шеи. Стало тепло.
Спасибо. Меня Соней зовут.
Я — Надежда Петровна. Да, ты тетей Надей зови.
Соня кивнула. Тетя Надя достала из сумки пирожок, протянула Соне.
С капустой. Ешь.
То-то я чувствую, капустой тушенной пахнет. Думала, голодный бред начался. А ты куда, тетя Надь? Где твой сын?
Не знаю, дочка, даже где искать. Его в Дагестан отправили. Я уж была там. Сказали, чеченцы в плен взяли или убили. Среди убитых его не нашли. А бандиты в Чечню вернулись, значит и пленных с собой взяли. Где-то здесь, мой Егорка. А ты-то как?
У меня сынишка пропал, - ответила Соня, - пять лет ему всего. Последний раз его с чеченцем видели. Знаю только адрес и имя его друга, больше ничего. В Грозный надо. Если там ничего не найду, то не знаю даже.
Я вот как думаю, - сказала тетя Надя, откусывая пирог, - крадут-то все равно бандиты. Нормальный человек красть не будет, даже если он чеченец. Ведь не в национальности дело-то. Так надо к главному у этих бандитов подойти, объяснить все. Так найдут. Выкуп узнать. Да деньги искать, сколько попросят. Я вот и ищу главного, Ахмеда их. Слышала, что штаб у них главный около Сержень-Юрта где-то. Вот я туда и хотела.
А мне адрес надо в Грозном проверить.
Я думала, может вместе держаться будем, - просительно промолвила тетя Надя.
Адрес этот - моя единственная зацепка.
Давай тогда, сначала в Грозный. А если там ничего не узнаешь, тогда со мной к Ахмеду этому.
Хорошо.
Ну и славно.
А ты откуда, тетя Надь?
Я с Пермского края, с деревни. Ярилово называется. А ты?
С Ижевска я.
Ну, так, мы соседи почти.
Дождь недолго держал женщин пленницами под гостеприимной сосной. Через час, наметив по карте дорог, прихваченной предусмотрительной тетей Надей, свой путь, они шли, переступая через лужи, по разрытой железными гусеницами военных машин дороге.
К вечеру остановились в маленькой деревне в одну улицу. Старая чеченка на окраине позволила им переночевать в сарае, принесла для них от соседки матрац, дала постельное белье и теплое большое одеяло.
***
Глянь, дочь! Народ какой-то идет!
Соня посмотрела вперед. Навстречу им, еще далеко на горизонте, двигалась толпа, человек сто. Шли не строем, было видно, что это не военные.
Беженцы, наверно, - предположила Соня и не ошиблась. Спустя время женщины уже сочувственно разглядывали идущих на встречу женщин с детьми, стариков, подростков. Каждый что-то нес. Кто-то переговаривался. Кто-то шел молча, устало глядя перед собой. Женщина с грудным ребенком на руках никак не могла успокоить кричащее чадо. Она шла и тихо плакала. Лицо каждого выражало страх и усталость.
Издалека донесся нарастающий гул вертолета.
Вертушки! - закричали вдруг истерично в толпе. Сразу последовала автоматная очередь. Люди в панике бросились с дороги в рассыпную, прижались к земле. Соня со спутницей, поддавшись стадному инстинкту, легли на полуживую желто-зеленую траву. Уже после этого осознали, что их обстреливают с вертолетов. Страх заставлял вжиматься в землю. Хотелось превратиться в эту траву, чтоб остаться незамеченной, такой же полуживой, но все же не мертвой. Автоматные очереди не прекращались. Дети плакали, женщины тихонько выли. Сбоку тяжело дышала тетя Надя. Обычно без умолку болтавшая, она молчала, крепко зажмурив глаза. Как будто, если она не видит никого, ее тоже никто не увидит. С другого бока лежала та самая женщина с грудным ребенком. Вернее, не лежала, а стояла на корточках, накрыв собой кричащего ребенка. В таком положении она достала грудь и, подложив под дитя руку, сунула ему сосок. Тот сразу замолчал, начал жадно сосать и давиться, захлебываться и снова сосать. Ей было лет тридцать. С немытыми черными волосами, выглядывающими из под черного с каким-то нелепым рисунком платка, черными испуганными глазами и ранними морщинами на лбу и у рта. Чуть поодаль лежал мужчина средних лет, прикрывая серой твидовой кепкой лысину. Соня чуть приподняла голову, чтоб осмотреться.
Не поднимай головы, - сказал ей мужчина, - заметят.
Так и лежали бесконечно долгое время. Казалось, целую вечность, всю жизнь, прокручивающуюся сейчас перед глазами как короткометражный фильм под грохот оружия, гул вертолетов и дикий вой женщин, детей и стариков.
Что? И молоко есть? - спросил мужчина Сонину соседку.
То есть, то нет, - ответила она. Соня чуть повернула голову, чтоб было видно переговаривающихся.
Когда моя дочь родила, война только-только началась. Внуку было четыре месяца, когда впервые испытали на себе бомбежку, сидя в квартире. Снаряд попал к соседям. Все погибли, кроме младшего сына. Ему ногу оторвало. Тогда больницы еще мало-мало работали. Спасли его. Инвалидом остался. К родственникам уехал в Грузию, еще в первую войну. Вот тогда от увиденного у дочери молоко пропало. Я их отправил к родственникам ее мужа, в Волгодонск. Не хотел, чтоб войну видели. Хотел, чтоб жили в мире. Чтоб жили, хотел. А теперь война и туда докатилась. Подлая, такая мерзкая война. Против спящих детей, против безоружных мужчин и беззащитных женщин.
При теракте погибли? - осторожно спросила женщина.
Нет, Аллах уберег. Но ведь страшно за них.
К ним поедете?
Да, навещу. А жить вряд ли останусь. Неудобно.
И замолчали. Жертвы чужой войны. Жертвы чужой алчности, жажды власти и денег. Люди, ставшие вдруг чужими на родной земле, которых надо обеспечить медицинской помощью, элементарными предметами для выживания — едой и одеждой — ради спокойствия совести мировой общественности. Люди чужие и на чужой земле, которых нужно приютить, и опять же обеспечить самым необходимым. Дешевле и удобнее для всех сейчас избавиться от этих чужих людей пулеметными очередями с вертушек. Таким это казалось сейчас. Пусть даже это суровое стечение обстоятельств случайно, но человеческий разум всегда ищет источник неприятностей, причину, виноватых.
Сколько ему? - вполголоса, будто боясь, что услышат с вертушки, спросила Соня женщину, ребенок которой уже давно перестал сосать и мирно спал в этом пугающем грохоте, а грудь так и была обнажена от страха пошевелиться и оказаться замеченной.
Полгода, - ответила женщина.
Мальчик?
Да.
Откуда вы идете?
Мы из Грозного. Это уже третья бомбежка.
А зачем они по вам, вы же мирное население.
Ой, не спрашивай, не знаю. Как звери все. Страшно.
И куда вы?
В Ингушетию, там беженцев принимают. А в Кабардино-Балкарии говорят по указу их президента на границе выставили для беженцев заградительные кордоны. Люди шли и возвращались. Тяжело так. И обидно. Здесь нас русские как диких зверей… И туда не пускают. Только в Ингушетию. И то слухи ходят, что против указаний с Москвы. Как страшно жить в этой стране, - она снова заплакала, тихо-тихо.
Малыша у тебя как зовут? - Соне хотелось как-то успокоить измотанную женщину, вселить в нее надежду на мирное будущее.
Сулейман.
Красивое имя.
А ты с кем идешь? Где муж?
Мужа убили. С отцом шла. Он подорвался вчера. Люди добрые его обратно домой понесли. По традициям похоронить нужно, - из черных глаз снова потекли слезы. Где-то совсем рядом прошелся пулемет. Соня осторожно повернула голову и посмотрела наверх. Вертолеты висели так низко, что были видны свисающие ноги пулеметчиков в черных солдатских ботинках, каски и большие направленные вниз дула пулеметов. Еще и еще. Соня чувствовала. Как пули врезаются в тело земли, а она не стонет, покорно принимает все это. Женщина рядом вздрогнула и обмякла над ребенком.
Убили, - прохрипел мужчина, - ребенка сейчас задушит.
Ребенок и, правда, как-то нехорошо задергался, будто пытаясь вырваться. Мужчина подполз и толкнул тело женщины, высвободив малыша, и тут попал под пули. Заметили. Малыш плакал. Соня понимала, что нужно забрать кричащего ребенка, лежащего в тонком одеяле между двух мертвых тел. Но она боялась пошевелиться. Так и лежала, полуживая, как пожелтевшая осенняя трава под ней.
Вдруг что-то зашипело, засвистело, так громко, что в ушах появилась резкая боль, перетекшая в голову. Соня зажала уши руками и замерла.
Что это? - спросила она, не слыша себя, когда все стихло, поворачиваясь к тете Наде.
Это «Град», - ответил лежащий чуть в стороне черноволосый подросток.
Что?
«Град», это такая реактивная «Катюша». Если ты ее слышишь, это хорошо. Значит ни к тебе.
Значит, кто-то рядом умер?
И это хорошо?
Хорошо, что ни к тебе, - повторил мальчуган.
Постепенно стихла стрельба. Постепенно стих гул вертолетов. А Соня все лежала и слушала надрывающийся крик ребенка с красивым именем Сулейман.
Ну, вставай же. Улетели, - Соня подняла вверх глаза. Над ней стояла тетя Надя с Сулейманом на руках, пытающаяся его успокоить. К матери Сулеймана и мужчине, спасшему ему жизнь, подошли люди. Говорили, что-то на чеченском, искали пульс. Соня была как в тумане. Она сидела на земле и с ужасом наблюдала за людьми — живыми, раненными, мертвыми. Местами трава приобрела ярко красный оттенок — осень, люди. Таковы законы природы. Законы войны.
Убитых оказалось пятнадцать человек. Много раненных. Кто-то из мужчин побежал в ближайшее селение искать транспорт.
Нам нужно идти, - прервала Соню от просмотра происходящего тетя Надя. Соня, молча, встала.
Люди, ребенка у меня еешнего возьмите! - тетя Надя подошла к группе людей, стоявших возле убитой матери Сулеймана.
Да куда ж его? - отозвалась немолодая женщина.
Так родственникам отправьте. Куда же? - удивилась тетя Надя.
Так ведь не осталось у нее никого. Куда?
Лицо тети Нади выразило изумление. Она посмотрела на уснувший в ее руках кулек, оглянулась по сторонам, будто ища, куда его деть.
Что же его вы тут оставите? - возмутилась она, подойдя к спорившей женщине и пытаясь его передать ей. Но та не брала, отвернулась. Тогда тетя Надя протянула его стоящему рядом подростку. Но тот делал вид, что не замечает.
Возьмите же его, - настаивала тетя Надя, протягивая другой женщине.
Да куда? У меня и так четверо, - отмахнулась та, гладя другой рукой голову мальчика лет семи, прижавшегося к ее грязному подолу с прилипшими сухими травинками.
Так, все тихонько отошли от растерянной тети Нади с маленьким, ничего не понимающим еще, Сулейманчиком на протянутых руках. Соня подошла и вопросительно посмотрела ей в глаза.
Куда же? Куда же? - повторяла все тетя Надя и оглядывалась вокруг.
Дай мне, - раздался за спиной хриповатый женский голос, на который Соня резко обернулась.
Дай мне, - протягивала к ребенку руки низкорослая заплаканная женщина, - дай мне моего Джохара.
Эльза, - бежала за ней согнутая старушка, - Эльза! Вон твой Джохар!
Она показывала на лежащего на земле мальчика, явно не старше Сонькиного Алешки. Он был мертв.
Вон твой Джохар! - повторяла бабка, хватая сумасшедшую Эльзу за рукав старой шерстяной кофты во все в тех же прилипших сухих травинках. А та протягивала руки к спящему Сулейману, пытаясь забрать его у тети Нади, прижавшей ребенка к себе и пятившейся назад.
Отдай, - жалобно просила Эльза, не обращая внимания на цепляющую ее старушку, - отдай. Джохара моего убили. Не воскресишь ведь. Отдай мне, ведь и он без матери. И я без сына. Отдай.
Поняв, что Эльза не совсем сумасшедшая, тетя Надя протянула ей ребенка. Взяв, она крепко прижала его к груди, закрыв глаза, будто и впрямь вернула потерянного сына.
Вон ведь твой Джохар! - плакала рядом бабушка, но Эльза не обращала на него внимания.
Чем же кормить-то будешь? Ведь совсем кроха. Помрет у тебя с голода, - не унималась старуха, все дергая ее за рукав. Ничего не говоря, Эльза вернулась к тому месту, где лежал ее Джохар, села рядом, достала грудь и сунула под нос Сулейману. Тот инстинктивно схватил и, не открывая глаз, стал сосать.
Пойдем же, - схватила Соню за руку тетя Надя. Соня кивнула.
Добра вам, люди добрые! - крикнула тетя Надя, оглядывая остающихся. Никто не отозвался, лишь удивленно кинули взгляды на русских женщин и снова погрузились каждый в свое горе.
С трассы в сторону не сходите, - крикнул в след кто-то из мужчин, - заминировано.
Соня испуганно обернулась, посмотреть, кто кричал. Подросток, объяснивший Соне что такое «Град», махал ей рукой. Соня помахала в ответ. Хотела сказать «спасибо», но комок стоял в горле. Да и за что благодарить? За то, что предупредил, чтоб ни к ней пришла смерть. Придет к другому. Сколько людей еще пройдет по этой дороге или рядом с ней и подорвутся на мине, на которой не подорвалась Соня, потому что не сошла с дороги, потому что ее предупредил чеченский мальчишка, видевший, как подорвался дедушка маленького Сулеймана, сосущего сейчас пустую грудь чужой матери. Впервые Соня увидела лицо войны. Даже не лицо, всего лишь его маленькая часть, лишь дыхание этой неизвестной, покрываемой некой завесой тайны, образины, скупо описанной в книгах, фильмах и СМИ. В самых страшных снах Соня не могла видеть всего этого ужаса. Первое знакомство с ней вызвало шок. Впервые за последнее время она думала не о сыне.
***
Грозный впечатлил. На экранах телевизоров он не выглядел таким мертвым. Полуразрушенные и полностью разрушенные здания и жилые дома. Грязные оборванные люди. Мусор на улицах. Подбитые снарядами автомобили на обочинах. Страх и безумие в глазах встречных людей.
Соня с трудом нашла нужный дом. Сжимая в руке скомканную бумажку с адресом, начертанным рукой Александра, она стола перед домом, вернее его половиной. Верхние этажи пятиэтажки были полностью разрушены. Во втором и третьих этажах зияли дыры от снарядов. На первом этаже окна были плотно завешаны.
Думаешь тут кто-то еще живет? - спросила тетя Надя. Соня пожал плечами.
А квартира какая?
Сто пятнадцатая.
Это какой этаж должен был быть?
Соня опять пожала плечами. Они зашли в грязный подъезд, позвонили в первую попавшуюся дверь. Звонок не работал. Соня постучала. За дверью послышался шорох, в глазок посмотрели.
Кто там? - раздался женский голос.
А я спросить хотела, - ответила Соня. Дверь приоткрылась. Из-за нее выглянула светловолосая девушка и вопросительно посмотрела на Соню.
Я человека ищу. Он жил или живет в этом доме. Его зовут Ваха Зигнатуллин. Семьдесят восьмого года рождения.
Ой, я такого не знаю. А он вам кто?
Мне никто. Он сына моего украл, - Соня заплакала.
Да не он, его друг, но она имени того не знает, - подхватила тетя Надя.
Пойдемте у бабушки Каримы спросим, она всех знает, кто тут жил, - отозвалась сочувственно девушка, - сейчас, только накину куртку.
Она закрыла дверь, через минуту выскочила в старенькой куртке, накидывая на ходу, на голову капюшон.
Пойдемте, она в соседнем подъезде живет.
Незваные гостьи послушно пошли за ней. Бабушка Карима жила в тесной однокомнатной квартире, с окнами, занавешенными потертыми покрывалами в комнате и плотной скатертью на кухне. Это была маленькая старушка с добрым лицом и усталыми глазами, в меховой до колен жилетке и коротких штопанных валенках. Ее подборок немного трясся, как и руки, когда она доставала их из больших карманов жилета. Она впустила гостей в дом, предложила чаю.
Бабушка Карима, а где же ты чай взяла? - озорно спросила ее девушка, которую бабушка называла Машенькой.
А где же? Листочков в парке ходила пособирала. Вот и чай.
Ну, наливай, нам чаю бабушка.
А может, кашки поедите? Я сварю сейчас. Вчера ходила телевизор на крупу поменяла. Сварю сейчас.
Не варите, мы не голодные, - затараторила тетя Надя, - сами потом покушаете. Мы ведь только узнать.
Да, что же. Не голодные. Кто здесь не голодный? Наши бандиты, да ваши бандиты сытые. Все другие тоже в бандитов превращаются, из-за куска хлеба горло готовы перегрызть. Покушаете и дальше пойдете. Я уж помогу, чем смогу. Ведь не добрая воля вас сюда привела. Ищете кого?
Да, - ответила Соня.
Ну, сейчас кастрюлю поставлю и расскажете.
Бабушка Карима засуетилась вокруг плиты, усадив гостей за маленький столик. Машенька настояла на том, что приготовит все сама и усадила старушку напротив Сони. Соня поведала ей свою историю.
Да, знала я этого Ваху и семью его знала, - ответила бабушка, внимательно выслушав девушку, - хорошая была семья. Война началась, отца у них убили. Шел по улице и застрелили. После этого мать с дочерью и старой Фатимой уехали из города. К двоюродной сестре Фатимы. Больше я о них ничего не слыхала. А вот Ваха этот, говорят, к боевикам подался. В лагерь бандитский было уехал, учиться стрелять, чтоб за отца отомстить.
А давно уехал?
Да еще в ту войну.
А где этот лагерь?
У Сержень-Юрта. Там раньше пионерские лагеря были. Я сама еще сына туда отправляла младшего, когда пионером был.
А где он, ваш сын? - поинтересовалась тетя Надя.
Младший? Ушел и не вернулся. В ту войну еще. Не нашли мы его. И люди нигде не видели.
А старший?
В Свердловске живет. Семья у него. Две дочки, взрослые уже. Давно их не видела. Наверное, уж замуж выскочили.
А чего он тебя, бабушка, отсюда не забирает? Там-то спокойно. Войны нет.
А как же я поеду? Вдруг младший вернется, а тут никого нет. Где же он меня искать будет?
А старший-то хоть звал тебя? Приезжал?
Да, нет. У него семья, работа. Что же я? Век доживаю. Умирать-то все равно придется. Младшенького бы только дождаться, - по глубоким морщинам скатилась скупая слеза. Женщины замолчали.
А ты, Маша, чего из города не уезжаешь? - обратилась тетя Надя к девушке, помешивающей кашу в кастрюле.
Куда же я поеду? Никого у меня нет. Всех здесь похоронила. Куда же я одна? Кто меня, где ждет? - она грустно улыбнулась и отвернулась, пряча наворачивающиеся на глаза слезы.
Но она не плакала. Она покорилась своей судьбе и тихо жила в этом умирающем городе, с этой грустной улыбкой на исхудавшем посеревшем лице.
***
Старый ПАЗик ехал по изрытой бронетранспортерами дороге из Грозного на Шали. Соня с мирно спящей тетей Надей сидели на заднем сидении автобуса, подпрыгивая на каждой кочке. Соня удивлялась над своей спутницей — как в такой тряске можно уснуть. Но женщина была измотана, от долгой ходьбы болели ноги и спина. Ей необходим был отдых. Она и не жаловалась, поскольку никакая боль и никакой страх не охватывали ее сознания, кроме одержимой идеи найти своего сына. И Соня понимала ее как никто. Но ей было страшно. Соня боялась потерять себя, потому что никто больше, кроме нее не будет искать ее маленького мальчика. А может этим она только оправдывала себя?
Женщинами было решено ехать в ваххабитский лагерь возле Сержень-Юрта. С транспортом помогла Маша, подсказала, как можно добраться до ближайшего к Сержень-Юрту населенного пункта.
Автобус был полон людей, многие стояли. «Куда и зачем ехать в этой войне»? - думала про себя Соня. У каждого была своя причина. Большинство гнал тот же страх.
После долгого затишья, связанного с подписанием хасавюртовского соглашения, так сказать заключения притворного мира между Чечней и Россией, снова начались бомбежки Грозного. Но куда бежали люди? Бомбили всю Чечню. Люди метались как загнанные звери на охоте. Звери, которых не выпускали за территорию, обозначенную для этой охоты. Выход из этой клетки был только в непокорную Ингушетию. Чья это игра? Чья это война? Спасающий свои жизни простой люд не задавался этим вопросом. Он привык к войне. Привык настолько, что самым мощным инстинктом был инстинкт выживания, завуализированный и стушеванный у людей, не видевших всех ужасов этой кровожадной бойни - смертей родных, разрушений родных домов, вынужденных проституции и бандитизма, страха за жизнь... страха, страха, страха...
Автобус остановился на обочине. Распахнулась передняя дверь, потом задняя. Соня с ужасом наблюдала, как в автобус заходят бородатые мужчины в камуфляже с автоматами в руках, тыча их дулами в спины и лица пассажиров.
Деньги! Драгоценности! Оружие! - кричали они, сильно картавя русский язык. Народ зашумел — плакали, возмущались. Один из бандитов навис прямо над Соней, ткнул дуло автомата ей в лоб.
Деньги, быстро, - крикнул он ей, обдав ее спертым запахом табака. Она поморщилась, руки тряслись и не слушались. С трудом расстегнув две верхние пуговицы пальто, она вынула из потайного кармана нищую пачку долларов, вырученных от продажи ее коммуналки, но не успела протянуть ее бандиту. Сидящий перед Соней мужчина вскочил, схватил стоящего над Соней бородача за автомат, направив дуло в пол. В схватке, дернул за длинную черную бороду, которая оторвалась, обнажив рыжую щетину мужчины далеко не кавказского типа.
Липовые боевики, - заорал мужчина, закручивая ему руки за спиной.
Так что же это?! Оборотни одни! - воскликнула тетя Надя, мирный сон которой так грубо нарушили. Три подельника чернобородого тоже оказались схвачены случайно ехавшими в автобусе грозненскими ОМОНавцами. Связав им руки ремнями от брюк, их уложили на пол между рядами. Было решено вести их в Шали и сдать в местный отдел внутренних дел.
Минут через двадцать пути автобус снова был остановлен. Вошли шесть человек в масках, пустив автоматные очереди по мужчинам, державших в руках изъятые у первых бандитов автоматы. Соня почувствовала, как что-то мокрое и теплое брызнуло ей в лицо. Она вытерла это кончиками пальцев. Пальцы оказались в липкой бардовой крови. Пленники были подняты с пола, ремни, связывающие им руки, разрезаны ножами. Все происходило в доли секунд. Соне от страха показалось, что целая вечность вместилась в этот промежуток времени. Бандиты вышли в открытые двери, бывший бородач с рыжей щетиной выходя, схватил Соню за воротник пальто и вытащил ее за собой. Она успела только вскрикнуть от неожиданности.
Куда же?! - подхватила тетя Надя и выскочила вслед за Соней. Двери автобуса закрылись за их спинами, и он поспешил уехать. Мужчина, вытащивший Соню из автобуса, вынул грубой рукой деньги из внутреннего кармана пальто и оттолкнул девушку. Она упала на землю. Тетя Надя кинулась ее поднимать. Бандиты в это время спокойно усаживались в пассажирскую газель, будто не обращая на них внимания. Тетя Надя помогла Соне встать. Она еле держалась на ногах. Слабость, порожденная страхом, охватила ее целиком.
С этими что? - спросил человек в маске у другого, тоже в маске, указывая на перепуганных женщин.
Прихватите, - коротко ответил тот, усаживаясь на переднее сиденье. Соню с тетей Надей затолкали в машину, усадив на грязный холодный пол, и поехали. Женщины молчали - страшно. Бандиты переговаривались по-чеченски, сдержанно смеялись. Мужчина с переднего сиденья обернулся, тоже по-чеченски что-то резко сказал. Замолчали.
С трассы свернули на полевую дорогу. Долго ехали. Остановились, наконец, перед шлагбуамом из тонкой веревки с навязанными на нее красными лентами. Из маленького домика выбежал мужичок, чеченец лет пятидесяти. Он убрал веревку, дав машине проехать. «Газель» остановилась возле домика. Вышли мужчина, сидевший на переднем сидении и еще один, который спрашивал его «с этими что», теперь снявший маску и обнаживший небритое смуглое лицо с черными бегающими глазами. К ним подошел еще один мужчина в камуфляже, с которым они говорили по-русски и называли Борзым. Через незакрытую дверь их разговор был хорошо слышен.
Мы видели, новые «амбары» нарыли?
Новые нарыли, старые закрыли, - отвечал им Борзой, - одну из скважин опять подожгли.
Кто поджог? Мы не трогали.
Другие тоже налога хотят! Сколько вас?
Ладно, разберемся. За эту трубу давай.
Сколько?
Как в прошлый раз.
Мимо проехал бензовоз, остановился метрах в пятнадцати. Из него вышли двое, опустили в какую-то яму шланг и начали закачивать.
Смотрю, у вас дела идут? - продолжался разговор.
Да. Я вижу, у вас тоже, - Борзой протянул требуемые гостями деньги.
Ну, что же ты грубишь? Мы хорошо охраняем, а хорошая охрана дорого стоит.
Что же тогда скважина горит?
Поехали, разберемся.
Все трое сели в машину, двое — на переднее сиденье, черноглазый — на свое прежнее место.
Слышь, командир! А баб этих куда? - спросил он, прежде чем завелся мотор машины. Командир обернулся.
По пути заедем, Салиму передадим. Пусть сам решает.
Да, может, высадим. Не совсем по пути. Нах..., они нам. Пусть гуляют.
Нет. Русские. Вдруг журналяки какие, потом проблем не оберешься.
Пристрелить тогда.
А смысл? Салим хоть денег отвалит.
Мы не журналяки, - отозвалась тетя Надя, - мы сыновей ищем. Может, кто знает из вас?
Нет, - отрезал командир и замолчал.
Так мы еще и не сказали, кого ищем?
Мы не знаем, - настаивал командир. Один из сидящих рядом бандитов ударил слегка ей прикладом в грудь. Женщина замолчала.
Вскоре их высадили возле старенького небольшого домика за высоким забором. Навстречу вышел мужчина, чеченец лет сорока, небольшого роста, в спортивных штанах с широкими лампасами, грязной кофте и в черной вязаной шапке на голове. Он говорил на чеченском - громко поздоровался с командиром, оценивающе оглядел женщин, растерянно стоявших у ворот. После недолгого разговора зашел в дом, вышел с небольшой пачкой долларов и протянул командиру. Тот взял, попрощался и уехал.
Заходите, - обратился Салим к женщинам. Соня поняла, что их с тетей Надей продали как обычный скот.
Спасибо, но нам нужно идти, - вежливо ответила тетя Надя. Салим засмеялся.
Гарик! - крикнул он в сторону дома. Выбежал молодой человек, за ним еще один. Сулем крикнул им что-то по-чеченски, указывая на женщин. Мужчины схватили их, затащили в дом и закрыли в дощатом без окон чулане, заваленным пыльными тряпками, старой посудой и банками.
Вот те на! - возмутилась тетя Надя, - арестовали.
Похоже, нас с тобой продали, - сказала Соня, присаживаясь на скрученный, пахнущий плесенью, матрац.
И что же теперь будет? - испугалась тетя Надя Сониных слов. Соня не ответила, лишь обреченно пожала плечами. В чулане не было темно и холодно. Дневной свет проникал через щели между досками. Соня заметила в углу ватное одеяло, достала его, развернула и, укутавшись, села на прежнее, уже согретое ею место.
Что же? Сидеть тут будешь, как овца на заклание? - возмутилась снова тетя Надя.
А что делать? Биться головой об эти неструганные доски?! - Соня стукнула кулаком по одной из них.
Думать, как бежать, - оптимистично ответила ей женщина.
Я не могу. Я устала. Мне страшно, - девушка тихо заплакала.
Тебе страшно? А малышу твоему как страшно! Ты только представь. Я вот как подумаю, что моего Егорку бьют, мучают, издеваются, мне не страшно. Пусть они боятся разъяренной матери. Я ведь глотки им всем перегрызу. Пусть бьют меня, стреляют, убивают. Я стрелянная поползу, а глотку им порву зубами за моего Егорку. За мальчика моего. Он ведь нежный у меня такой, добрый. За всю жизнь мне слова злого не сказал. Все «мамочка», «мамочка». Жалел меня, особо после смерти отца. Тяжело-то как было… Я стрелянная за него пойду! Лишь бы мальчику моему хорошо было, - она замолчала, опустилась рядом с Соней на матрац и по вздрагивающему телу, Соня поняла, что она тоже плачет. Время тащилось в мучительном ожидании. Послышались шаги, дверь в чулан распахнулась.
Выходите, - приказал Сулем. Женщин завели в дом.
Документы давайте.
Пленницы послушно достали паспорта и положили на стол, за который сел Сулем. Он раскрыл Сонин паспорт.
София, - говорил он себе под нос, - регистрация в Ижевске, снята с учета в сентябре. А что с учета снялась?
Квартиру продала, - сухо ответила девушка.
Зачем?
Деньги были нужны, чтоб в этот ад добраться.
Экстрималка?
Да.
Будет тебе экстрим. Зачем приехала?
Сына ищу.
Сыновей здесь ищут женщины в летах. Типа этой, - он кивнул в сторону тети Нади.
И я.
Восемьдесят второго года рождения. Сколько же сыну? Врешь мне?
Пять лет. Не вру я. Его украли.
Ладно. Разберемся. А родственники где у тебя живут?
Один сын у меня. Больше никого.
Не замужем, - подтвердил Сулем, открывая страничку о семейном положении.
Плохо, - он кинул паспорт на стол и открыл второй.
Так, Надежда Петровна, - деревня Ярилово, дом пять. А что же, без улицы?
Так там всего-то пять домов. Какая улица?
А живешь с кем? Кто за тебя мне выкуп даст?
Ну и у меня только сын. Но и он сейчас здесь. Сама его ищу, узнать, сколько за него выкуп потребуете.
А! То есть ты сама готова заплатить? Узнаем где твой сын. Как зовут?
Егор Теплов. Его с дагестанской границы привезли. Там я его не нашла.
Ладно. Уведите, - обратился он к стоящим все это время у двери мужчинам. Женщин снова отвели в чулан и заперли снаружи дверь на замок. Так они просидели дней пять, на скудной пище. Тетя Надя - в надежде, что Сулем ищет ее сына, чтоб предъявить ей сумму выкупа. Соня — в унынии от безысходности и бессилия.
***
Им не объяснили, куда их везут. Посадили на заднее сидение старенькой «шестерки» без объяснений, игнорируя настойчивые вопросы тети Нади. Сулем сопровождал их, сидя на переднем сидении.
Ответь же, не томи душу. Нашел ты моего Егора? Я ведь любые деньги для него соберу.
Не нашел я твоего Егора! Уймись! - не выдержал, наконец, Сулем.
Да как же? Нигде его нет. Или ты плохо искал? Не испарился же человек. Был, рос, смеялся, плакал и вдруг испарился? Так что ли?
Никто его в плен не брал. Он сам от своих бежал, как заяц. С Галимовым ушел. Он за него выкуп не просит. Значит к ним перешел.
Дезертир что ли? - удивленно спросила тетя Надя.
Типа того получается.
Что ж это? Аллаху что ли вашему молится теперь и головы русским парням режет? Нет, врешь ты, Сулем. Не про моего ты мальчика говоришь. Не нашел ты его. Так, душу мне бередишь только, скотина ты бессердечная.
Ай, дура, - махнул в ее сторону Сулем и замолчал. Замолчала и помрачневшая тетя Надя.
А Галимов — это кто? - спросила Соня.
Командир одного из отрядов Ахмеда.
А имя его скажешь?
Думаешь, найдете его? Не найдешь. Ахмед не скажет, где он. Никто не скажет.
А все же?
Мурат, кажется.
А про маленького украденного мальчика не слышал?
Нет.
А везешь нас куда?
Ну, вы бабы обнаглели, - засмеялся Сулем, - все им достань, да выложь. Не ваше дело. Я вас купил, я вас продал. Вы теперь товар и только.
После этих слов Сулем настороженно что-то сказал по-чеченски, указав водителю на дорогу. Соня взглянула вперед. Навстречу им ехал военный УАЗик, за ним грузовик с тэном цвета хаки. УАЗик преградил им дорогу. Из него вышли четверо военных и подошли к остановленной «шестерке».
Выходите, - сказал один из подошедших на чистом русском. Соня обрадовалась в предвкушении предстоящего освобождения. Это были свои. Водитель и Сулем вышли. Их прижали к капоту стали обыскивать. Двое других распахнули задние двери.
А вам что, особое приглашение нужно? - грубо обратился один из них к сидящим на заднем сидении мужчине и женщинам. Все вышли. Их также положили на капот, уведя Сулема с водителем к грузовику. Обыскали.
Мы русские, - поспешила объяснить Соня, - они нас в плен взяли и везли продавать.
Разберемся, - коротко ответил военный, больно схватив Соню за локоть и таща ее к грузовику. Все были усажены в кузов на дощатую скамейку. Так молча, в полном недоумении они ехали под дулами направленных на них автоматов, неизвестно куда и для чего. Соня, посчитавшая людей в форме военных российской армии за своих, испуганно пыталась прочесть в глазах сидящих рядом русских парней их намерения по отношению к ним, русским женщинам, заблудившихся на этой войне. Она не понимала, кто она. Почему она стала товаром для чеченцев и вещью для русских. Почему никто по-человечески не спросил, что принесло ее в эту проклятую богом землю? Что на душе у нее? Почему ее не защитили эти сильные мужские руки российских солдат, направляющие теперь в ее лицо оружие? Почему не прижали к своей сильной груди ее лицо, искаженное страхом и непониманием происходящего, осунувшимся от постоянных слез? Почему не кинулись искать ее напуганного сына, потерявшего маму, не выхватили его из кровавых рук бандитов и не вернули его ей, беззащитной, уставшей, дрожащей от страха и ожидания еще нового страха. «Разберемся», - раздавался в ее голове голос. «Разберемся». Только это почему-то не успокаивало это «разберемся», а наоборот, настораживало.
Ехали не долго. Вскоре машина остановилась, Соню с тетей Надей и пленившими их ранее чеченцами завели в двухэтажное серое здание бывшего, судя по всему, отдела внутренних дел и поместили в КПЗ, в которой уже сидели двое молодых чеченских парней, девушка и худая скрюченная старуха. Мужчины тут же уселись на пол, тетя Надя подсела к старухе. Соня так и осталась растеряно стоять посреди тесной душной комнаты с облупленными прутьями решеток на маленьком квадратном окне и дверях.
Ты-то, бабуль, чего здесь? - обратилась к старушке тетя Надя. Та только махнула рукой и горько заплакала, уткнув морщинистое лицо в такие же морщинистые трясущиеся руки. Все ее худое костлявое тело в нелепом пестром платье и разорванном вельветовом жилете подпрыгивало при каждом всхлипе. Девушка, сидевшая рядом, обняла ее, гладя свободной рукой по черному шерстяному платку, из-под которого выбился клок седых волос. Тетя Надя многозначительно посмотрела на Соню, тоже прикрыла глаза ладонью, как будто не хотела видеть ничего этого вокруг себя.
Вскоре троих мужчин, арестованных вместе с Соней и тетей Надей, вывели. Двух других мужчин чуть позже тоже увели. Старушка успокоилась, немного разговорилась. Оказалось, что она местная. Солдаты взяли ее якобы за то, что она укрывала у себя боевиков. Рассказала, что соседку тоже брали, но быстро отпустили, потому что родственники нашли деньги и выкупили ее. А она, старушка эта, живет совсем одна. Дети ее живут в Краснодаре и давно не приезжали. Некому за нее выкуп собрать.
А здесь бьют, бьют меня, старую, пытают, - снова заплакала она навзрыд. Соня решила, что бабушка, наверно, пережила еще вторую мировую. От страха потеряла реальность и бредит. В голове не укладывалось, как можно бить и пытать эту и так уже чуть живую старуху. Тем более, это же не бандиты. Девушка, сидящая рядом с ней молча кивала, подтверждая слова бабушки.
Снова зазвенели ключи, дверь отворилась. На этот раз пришли за Соней и ее спутницей. Их привели в тесную комнату, усадили на стулья перед сидящим за столом военным. Конвоиры встали за спинами женщин.
Ну, рассказываете. Кто такие? Куда ехали с чеченскими боевиками? - не церемонясь, начал сидящий за столом военный, тупо переводя карие навыкате глаза то на тетю Надю, то на Соню.
Мы сыновей ищем, - взялась отвечать за обеих тетя Надя, - а боевики эти нас купили и везли куда-то.
Значит, вы подтверждаете, что это боевики? - довольно переспросил пучеглазый, сверля глазами тетю Надю.
Вы же сами сказали, что боевики. Мне откуда знать? - пояснила она.
И за сколько они вас купили? И что вы должны были делать? Снайпершами нанялись? Гниды! - не унимался военный, выходя из-за стола. Тетя Надя опешила.
Они нас у военных купили. А за сколько я не знаю. Какие же мы снайперши? Я ружья-то в руках не держала. Сына я ищу. Егора Теплова. Может, слышали?
Подошедший не спеша пучеглаз остановился напротив тети Нади и неожиданно ударил ее в лицо. От сильного удара она упала вместе со стулом и не встала — потеряла сознание.
Воды на нее плесни, - приказал пучеглаз одному из конвоиров, подходя между тем к Соне. Резко схватив перепуганную девушку за шею и, смотря ей прямо в глаза, приблизил свое лицо настолько, что резкий запах алкоголя изо рта вызвал в ней чувство тошноты.
Признавайся, тварь, что ты - боевицкая подстилка, - процедил он зло сквозь зубы. Соня от страха не могла вымолвить и слова. Ее трясло.
Варежки ей примерьте, - обратился он к конвоирам, тщетно пытающимся привести тетю Надю в сознание, вылив на нее графин воды и пинающих теперь ногами ее не подающее признаков жизни тело, - а эту назад. Оклемается еще.
Тетю Надю унесли. Вернулись через пару минут, проведенных Соней под прицелом выпученных глаз пьяного офицера.
Веселых танцев, - пожелал он Соне и вышел. Военные, выполняющие как оказалось не только функции конвоиров, подвели Соню к столу, накинули какой-то провод на шею, оголенные концы которого с двух сторон намотали к пальцам обеих рук. От пущенного по проводам тока она потеряла сознание.
Очнулась Соня от холода в неглубокой яме. Сверху были положены бревна, не позволяющие встать в полный рост. Она уселась на корточки. Было темно. Ночами уже подмораживало. Она была без пальто и шапки, все осталось в камере, когда повели на допрос.
Эй! - крикнула она, трясясь всем телом, так, что голос ее дрожал, - э-э-й!
Что надо? Гнида боевицкая! - грубо ответил мужской голос сверху.
П-пальто. Холодно.
Может, шубу норковую? Сиди, не рявкай, не то поставлю у стенки и расстреляю.
Она замолчала. Неподалеку слышались громкие разговоры и смех. Судя по всему, военные отдыхали после допросов боевиков и тех, кому не посчастливилось оказаться рядом с ними. Соня, не сумевшая выбрать более или менее удобную позу в этом отстойнике, где еще и пахло человеческими испражнениями, тихонько приподнялась, уперлась плечами в лежащие сверху бревна. Они оказались не закрепленными. Она поднатужилась, отодвинув крайнее бревно. Худая, она легко пролезла в образовавшуюся щель, предварительно осмотревшись и убедившись, что никого нет поблизости. Ослабленная, она бежала со всех сил в ночную темноту, прочь от смердящего смеха жестоких военных. Бежала, спотыкалась, не видя дороги, падала, поднималась и бежала снова. Выбежала на шоссе. Остановилась, огляделась. Передвигаться по нему было страшно. Ее мог подобрать любой проезжающий мимо транспорт. Помня слова чеченского подростка по пути в Грозный, что сходить в дороги опасно, поскольку все заминировано, она осторожно зашагала по обочине, готовая в любой момент нырнуть в придорожные оголевшие по осени кусты. Не чувствуя под собой ног, плохо воспринимая окружающее, она добралась до какого-то селения, постучалась в первый дом и упала на пороге, как только распахнулась перед ней дверь.
***
Пей, милая, пей, - незнакомая женщина заботливо подносила к губам Сони кружку с горячим питьем, пахнущим травой. Соня послушно отхлебнула, обожглась.
Ничего-ничего. Надо выпить. Полегчает. Поправишься теперь. Фельдшер по всему поселку ходила, антибиотики тебе искала. Нашла. Трое суток ведь без сознания в жару пролежала, бредила. Все Алешку какого-то зовешь. Кто он тебе? Жениха что ли потеряла? Ищешь?
Сына, - прошептала Соня ссохшимися губами.
Ладно, ты, отдыхай-отдыхай. Не волнуйся. Поправишься, и сына найдешь, и жениха. Отдыхай, - женщина вышла, оставив кружку с питьем на тумбочке возле кровати, на которой лежала Соня. Девушка огляделась. Комната была маленькая, в ней и помещалось только, что кровать тумбочка и стул. Одно небольшое окно деревенского дома, занавешенное белой застиранной занавеской. Старые обои с рисунком в зеленый листочек. Было тепло и уютно. Пахло травяным настоем. Соня привстала, протянула руку к кружке, отпила немного. Питье горчило. От слабости кружилась голова. Она поставила кружку на прежнее место и легла.
Соня не знала где и у кого находится.
Кто есть в доме? - спросила она тихо. Болело горло, голос хрипел. Судя по звуку приближающихся шаркающих шагов, ее услышали. Вошла та самая женщина, что поила ее чаем.
Что, милая? - засуетилась она.
А где я? Я не помню, - прошептала Соня.
Ты у меня в доме. Сибаева я. Антонида Павловна.
Русская?
Русская-русская. Муж чеченец. В Москве учился. Я сама-то с Самары. В Москве и познакомились. Так и стала Сибаевой.
Я от русских бежала, - пробормотала Соня, вспомнив ужасы последних событий, и на глаза навернулись слезы.
Здесь тебя не тронут, не бойся. Сама-то откуда?
Соня поведала ей свою историю. Сердобольная женщина внимательно выслушала, покачивая головой.
Что же тебе посоветовать? Слушай. Сейчас у мужа узнаю, пока дома. Потом опять на месяц уйдет, - она хлопотливо вышла из комнаты. Вернулась минут через двадцать.
Он не слышал про мальчика, но обещал, что обязательно узнает. Завтра уезжает, утром.
А когда узнает?
Женщина снисходительно улыбнулась.
Узнает-узнает, выздоравливай пока, - успокоила Антонида, видя, что девушка разволновалась, и вышла.
Так, ожидая возвращения мужа своей случайной покровительницы, Соня прожила около месяца. За это время она поправилась, немного успокоилась. Антонида заверила, что если ребенка похитили чеченские боевики, муж ее обязательно узнает, кто и где его держит.
Муж ее сам был значимым человеком в этой ваххабитской группировке. Поэтому Антониду, одиноко живущую в постоянное его отсутствие, русскую в этом большом чеченском поселке, не трогали. Но и не общались. Муж раз в месяц привозил ей продукты, необходимые вещи, дрова. Она жила тихо, ни на что не жаловалась и ни в чем не нуждалась, кроме как в общении. Потому присутствие Сони в доме ее радовало.
Поселок часто бомбили. Все это время как-то мимо ее дома. Пока, наконец, в одну из ночных бомбежек снаряд не задел сарай, в котором была заперта Антонидина корова. Сарай, сколоченный из досок и полный заготовленного на зиму сена, вмиг загорелся. Антонида кинулась выгонять корову, вбежала внутрь, но не успела освободить животное, на голову упало бревно, служившее перекрытием. Соня, стоявшая рядом с горевшим сараем и наблюдавшая за ней через распахнутую дверь, не посмела войти внутрь, чтоб вытащить женщину. Так она и догорела вместе с коровой под ошалевшим Сониным взглядом. Утром приехал муж. Молча собрал останки своей жены и уехал с ними, сухо сообщив, что Галимов Мурат, выезжавший из Чечни со спецоперацией, вернулся с каким-то мальчишкой. Где его держит неизвестно, но сам на данный момент находится на территории лагеря «Кавказ» под Сержень-Юртом. На просьбу Сони довести ее туда никак не отреагировал. Соня знала, что в душе он винил ее в смерти своей жены. Хотя, чья уж тут вина?
Оставшись одна, Соня подобрала для себя кое-какую теплую одежду, оставшуюся после покойной, и впервые за время нахождения в этом доме вышла на безлюдную улицу, направляясь все туда же — в проклятый лагерь под Сержень-Юртом. Не зная куда идти, она постучалась в соседские ворота. Открыли не сразу. Долго кто-то всматривался в щель между досками двери. Открыл старик.
Ты что ли соседская гостья?
Я, - ответила Соня.
Чего тебе?
Да вот Антонида умерла, а я... Я не знаю где... и как мне добраться до Сержень-Юрта, - сбивчиво объяснила Соня деду, настороженно выглядывающим из-за распахнутых ворот на улицу.
Умерла, говоришь? Ну-ка, зайди.
Соня послушно зашла во двор. Возле ветхого домика стояла худая сморщенная старуха, разглядывая Соню усталым безразличным взглядом.
Карина! - заорал старик. На зов из дома выскочила молодая женщина, худая, с большими черными кругами под глазами. Дед сказал ей что-то на чеченском. Женщина вернулась в дом, выбежала с плетенным мешком в руках и оба поспешили со двора.
Не осуждай их, - тихо сказала старуха Соне, - у нее четверо детей. Есть нечего. Вчера младшая дочка в обморок упала от голода.
Соня поняла, что старик с Кариной отправились в дом Антониды.
А мне как в Сержень-Юрт добраться? - спросила Соня.
Но старуха только махнула костлявой рукой, устало опустилась на ступеньку крыльца и с обреченным видом сложила руки на колени.
Внучка младшая вчера в обморок упала от голода, - не слушала ее старуха, упрямо твердя свое. Она прислонилась головой к перилам и закрыла глаза. Соня опустилась рядом с ней на крыльцо. Дул холодный ветер прямо в лицо, высокий забор не был для него преградой. Природа оголилась, и не понятно было, что явилось тому виной — поздняя осень или война. Последнее на сегодня представлялось более очевидным. Казалось, что даже деревья были мертвы, выстрадали эту смерть под прицелами солдатских орудий, крика и плача людей. Соня посмотрела на сидящую рядом старуху. Она молчала. Ветер играл концами ее старого шерстяного платка, подвязанного, как полагается старухе под шеей.
Спустя время, вернулись Карина с дедом, с трудом таща один на двоих мешок.
Круп у нее сколько всяких осталось, - восторженно говорила Карина, прихватившая с собой белую Антонидину шаль.
Мама? - она посмотрела на сидящую на крыльце старуху. Застрочила что-то на чеченском, подбежав к матери и притронувшись к ее свисающей с колена руке. И завыла вдруг громко, как волчица. Из дома выскочили дети, не накинув верхней одежды — худой высокий парень лет шестнадцати и три девочки помладше. Самой маленькой было около шести. Они испуганно смотрели на мать. Младшая тоже заплакала. Паренек подошел к бабке, видимо, смекнув, в чем дело. Поднял ее на руки, занес в дом. Все зашли следом. Соня так и осталась сидеть на холодном крыльце, жмурясь от резких порывов пронзающего насквозь ветра. В такт ветру резко распахнулась не запертая на засов дверь, и вошли шесть человек в форме. Соня задрожала, силы вмиг покинули ее. Она обмякла и прислонилась к перилам.
Документы предъявляйте, - подошел к ней один из солдат, другие уверенно прошли мимо Сони в дом.
Без документов я. Украли.
Здесь живешь?
Нет. Я зашла дорогу спросить. А у них бабушка умерла.
Возвращайся в свой дом. У нас поисково-разведывательная операция.
Я не здешняя, - сухо ответила Соня. Из дома вывели сына Карины с завязанными за спиной руками.
Пошла с дороги! - крикнул Соне ведущий его военный. Соня, опираясь на перила, встала и отошла, наблюдая через распахнутые ворота, как мальчика затаскивают в БТР и впихивают туда же мешок, принесенный хозяевами из дома Антониды.
С этой что? - спросил выходящий из дома последним военный, указывая на испуганную Соню.
Но тот, который требовал у нее документы, махнул рукой в ее сторону и направился к машине. Военный поспешил следом. Соня долго еще смотрела на улицу через незакрытые ворота, обнимая перила, возле которых только что умерла голодная старуха.
Зайди в дом, - вывел ее из исступления голос старика, - куда ты сейчас? Они все дороги блокировали на время зачистки. Соня не поняла, о чем он, но послушно вошла в дом, в который пришло сразу две беды. Карина и девочки плакали. Старик молча сел у изголовья своей покойной жены.
Продукты все под чистую забрали, - обреченно прохрипел старик и тоже заплакал, прикрыв глаза серой морщинистой рукой.
Наутро позвали соседей, чтобы помогли донести тело бабушки на кладбище, расположенное за поселком. Пришли не все, боялись зачисток. Немногочисленная процессия прошла до конца поселка, перед самым кладбищем им дорогу преградил БТР. Дальше их не пустили. Раздосадованные, они вернулись в дом вместе с покойной и долго плакали над ней. Но делать нечего, наплакавшись вволю, Карина, вместе соседом по имени Ахмат, отправились к командиру в надежде договорится о похоронах и узнать об увезенном вчера при зачистке несовершеннолетнем сыне Карины Айшане. Вернулись они только к вечеру. Карина рассказала, что нужно заплатить с утра триста долларов и мать разрешат похоронить. Ахмат вызвался помочь и отправился искать деньги. А Карина всю ночь проплакала возле матери, ей ничего не удалось узнать о сыне. Ей только ответили, что в списках его нет. И все.
С утра Ахмат принес деньги. Они ушли с Кариной платить. Вернулись быстро, спешили, боялись, что военные передумают и вновь не пропустят их на кладбище. Соня не пошла на этот раз с ними. Младшая дочка Карины Иссабель совсем ослабла. Она еле держалась на ногах. Соня осталась с ней. Пока девочка спала, Соня сбегала в дом Антониды с надеждой, что осталось хоть что-то из продуктов после мародерства голодных соседей. Собрав из банок жалкие остатки крупы, муки и сахарного песка, она вернулась в дом. Сварила девочке жидкую кашу. Иссабель немного поела.
Через два дня блокаду поселка сняли. Карина с Ахматом поехали на его стареньком «жигули» в райцентр Шали, узнавать о пропавшем Айшане. Бедная Соня радовалась выпавшей, наконец, на ее долю удаче. От Шали до Сержень-Юрта рукой подать. Она тряслась на заднем сидении машины в предвкушении скорой встречи со своим мальчиком. И корила себя за эту радость, поскольку сама эта поездка была вызвана горем другого человека. Но каким бы не был человек, свое горе ближе, свои беды затмевают беды других людей.
***
Ранее все плачущая Карина в машине разговорилась, видимо от волнения. Всю дорогу, а ехали около часа, она без умолку говорила и почему-то на русском. Видимо очень хотела, чтоб Соня слушала ее.
Что же это началось? Что за жизнь такая? Прошлую зачистку у Хазимат сына забрали. Пока деньги на выкуп искали, принесли, а им уже сумму повысили, потому что трупы дороже. Мальчишке тоже только-только восемнадцать исполнилось. Что хотят от нас эти русские? У Антониды муж — полевой командир. Так он спокойно целую неделю тут прожил, хотя войска уже в поселке стояли. Никто его пальцем не тронул. При прошлой зачистке даже не зашли. А к нам приходили, корову увели. Чем теперь детей-то кормить? Так и умрем с голода? Говорят, что боевиков ищут. Кого ищут? Мародеры и вымогатели. Мы-то в чем провинились? Мирно жили, работали, детей кормили. Зачем против нас войну затевать? Бедный мой Айшан! А вдруг его убили? - она посмотрела на Ахмата, выжидая, что тот опровергнет ее предположение и успокоит его. Но он лишь отрицательно покачал головой и молчал.
Ни еды, ни денег, ни работы, - продолжала она монотонно, - девушки молодые в проститутки заделались. Даже эта, ты ее знаешь, - обратилась она вновь к Ахмату, - у Лейлы дочь. Она школу еще не закончила, с Айшаном моим в одном классе училась. За деньги солдат обслуживает. А куда деваться? Она старшая. В семье пять человек детей. Адаму, самому маленькому, пять. Кормить ведь надо. И не осудишь. Наоборот, ведь в жертву себя принесла ради братьев, сестер. Дожили до чего? Была одна мораль. Сейчас совсем другая. А видел в здании школы, вернее в ее руинах после бомбежки, шприцов-то сколько валяется? Наркоманов сколько стало. На еду денег нет, а на наркотики-то где люди деньги находят? Раньше в школу учиться ходили, сейчас колоться ходят. Все учителя разъехались. Сколько эта война еще продолжаться будет? Дети не учатся. Какое у них будущее? Да есть оно у них? В прошлом месяце поселок бомбили, снаряд прямо в дом Назиматовых угодил. Все в щепки разнесло. Вся семья дома была с детьми, но и хоронить ничего, даже тел не осталось. Дом в могилу превратился. Жить-то как страшно. Не знаешь, доживешь ли до завтра. Лишь бы детей сохранить, уберечь от этого. И бежать некуда. А Айшана моего зачем взяли? Он же ребенок совсем, неужели не видят. Какой из него боевик? Что он может? Тихий, скромный. Бедный ребенок. Ну, за что Аллах ниспослал нам все это? За что? Народ, бедный, с ума сходит. Бежать бы, бежать. А куда? Сестра вон мужнина тоже. В Дуба-Юрте жили. Так рассказывает, там еще хуже, чем у нас. Бежала. У матери своей теперь живет, в нашем поселке. Рассказывает, что когда бежали, по ним вели обстрел с авиации. А они так и шли. Мужа у нее тогда пристрелили. Она ребенка, которого он нес, из под него вытащила и дальше пошла. Вот у нее совсем бывает с головой плохо.
Постепенно Соня перестала вникать в смысл Карининого монолога. Она думала о сыне, представляла себе их встречу, и сердце ее пылало тихой радостью.
***
Шали ничем не отличалось от других населенных пунктов Чечни. Угрюмое село со следами недавних бомбежек. Внимание привлекла толпа людей возле большого серого здания.
Гуманитарную помощь привезли, - сказал Ахмат, указывая на беснующихся людей. Он припарковал машину, чуть в стороне, видимо боясь, что разволнованная толпа может нанести вред его машине.
Пойдем, может, тоже чего перехватим, - кивнул он Карине. Она вышла. Соня минуту поразмыслив, тоже пошла за ними. Толпа стояла плотным кольцом возле горстки солдат, отталкивающих особенно наглых. Боясь протиснуться в озлобленную массу голодных людей, рядом растеряно из стороны в сторону ходила хрупкая молодая женщина с сильно впавшими глазами. Завидев приблизившихся женщин в сопровождении мужчины, она хлопотливо закудахтала:
Задавят ведь. Ничего не останется. Задавят ведь, заплюют...
Увидев, что мужчина уверенно протискивается сквозь возмущающуюся толпу, прокладывая дорогу своим спутницам, она юркнула вслед за ними. Ближе к контейнерам с консервными банками, из которых и состояла гуманитарная помощь, так называемая «трехдневка» - банка тушенки и две банки сгущенки, разворачивались нешуточные схватки. Женщины вопили, ругались матом, вырывая друг у друга «трехдневку». Ахмат, будучи мужчиной довольно больших габаритов, удачно прошел к контейнерам, получил двойную порцию — на себя и Карину, спрятал банки в пиджак и так же легко, как ледокол во льдах, тронулся обратно из толпы. Но Соня не успела за ним. Кто-то силой схватил ее за грудки.
Куда лезешь тварь?! Без очереди получили, гады!
Соня подняла глаза, перед ней стоял обезумевший мужчина с гнилыми зубами.
Мы мрем, как мухи от голода и туберкулеза, а этим все позволено! Не подпущу! Уходи! - орал он ей в лицо. Краем глаза Соня заметила, как люди у контейнеров начали плевать в других. Она поняла, что это туберкулезники под страхом заражения других смертельной болезнью, пытаются вперед урвать нищую подачку. Соня резко развернулась, пытаясь вырваться. Позади нее стояла женщина, шедшая за ними следом. Она ухватила голову руками и крепко зажмурила глаза. Соня протиснулась мимо нее. С трудом она выбралась из толпы. Оглянулась. Ахмата и Карины не было. Она выбежала на улицу, где была припаркована машина. Заметив ее Карина выглянула из окна.
Ты с нами? - спросила она. Соня кивнула, подбежала к машине, уселась на переднее место и только теперь заметила, что куртка, заимствованная ей у покойной Антониды, разорвана в нескольких местах.
- Мы в военную комендатуру. Тебе-то куда? - повернулась к ней Карина.
- А мне как-то в Сержень-Юрт добраться. Вернее в лагерь, - растерянно ответила Соня, заметив между сидениями аккуратно сложенную «трехдневку», от вида которой заурчало в животе.
- Ладно, сейчас в комендатуру съездим, потом посмотрим по обстоятельствам. Может, подкинем немного.
Возле комендатуры толпились военные. Карина вышла и в сопровождении Ахмата подошла к двери, намереваясь войти внутрь. Но их не пустили. Двое солдат преградили путь, что-то спросили. После чего один скрылся за дверью, другой остался. В машине Соне не сиделось. Хотелось есть. Она вышла, подошла к ожидающей чего-то Карине. Ахмет стоял в стороне, куря выпрошенную у солдат сигарету.
- Не пускают? - спросила Соня. Карина огорченно покачала головой. К ним подошел офицер.
- Вы мальчика ищите?
- Да-да, - засуетилась Карина. Тут же подошел Ахмат, бросив недокуренную сигарету.
- У нас нет данных, что в вашем поселке позавчера кого-то брали. Я не смогу вам помочь.
- Ну как же? - схватила его за рукав Карина, - ведь на моих глазах его взяли люди в военной форме. На БТРе увезли.
- А номер БТРа вы запомнили.
- Так он же грязный был, номера не видно, - вступила в разговор Соня, явившаяся единственной свидетельницей того, как грузили в боевую технику связанного Айшана.
- Ну, а от меня-то теперь что хотите? Как я его найду? Где? Раз и у вас никаких данных, - он развернулся и ушел. Карина разрыдалась. Однако тут же подошел другой офицер, все время разговора стоявший рядом и с отстраненным видом курящий сигарету.
- Я знаю, где держат вашего сына, - загадочно обратился он почти полушепотом к Карине, глаза которой тут же засияли, и она забыла не только плакать, но и утереть слезы.
- Где же? - почти простонала она.
- К утру две тысячи мне принесете. Часам к шести. Я буду здесь ждать. Не успеете — вызволить его будет сложнее. Цена соответственно вырастет. Торопитесь. Все это время жизнь ему не гарантирую, - с этими словами он спустился со ступеней и скрылся из вида. Ошарашенная Карина непонимающе смотрела на Ахмата.
- Пойдем, - сказал он, принимая все это как должное. Женщины поспешили за ним. Рядом с таким большим, спокойным в любой ситуации человеком, невольно чувствуешь себя защищенной. Потому интуитивно обе его спутницы почти прижимались к нему, стараясь не отстать от него ни на шаг.
- И где же мне найти такие деньги? В поселке точно ни у кого нет, - снова заплакала Карина, садясь в машину.
- Заедем к здешнему мулле, говорят, он помогает собирать выкуп, - мрачно ответил Ахмат, почти не веря в возможность найти до утра необходимую сумму денег. Ничего не говоря, они проехали несколько почти безлюдных улиц, остановились у мечети. Так же молча вышли, видимо совсем забыв про Соню. Соня посидела немного в машине. Хотелось есть. Лежащая между сидениями тушенка невольно приковывала внимание. Соня схватила банку, положила в большой накладной карман разорванной куртки, выскочила из машины и побежала, будто боясь быть пойманной за воровство. Забежав в конце улицы за угол дома, она вынула тушенку и поняла, что ее нечем открыть. Раздосадованная, положила ее обратно в карман. В голове путались две мысли. Одна - где достать нож, чтоб отрыть консерву, так, чтоб никто не видел и не отобрал. Вторая корила ее за поступок, заставляя отнести украденную банку обратно в машину. Но чувство голода победило. Она заметила по дороге возле частного гаража ржавую отвертку. Подняла ее. Нашла укромное место между двумя заборами. Вскрыла банку грязной отверткой, поранив руку, но, не замечая этого, съела содержимое, отковыривая от стенок все той же отверткой и подхватывая жирные волокна тушеной свинины грязными пальцами. Подчистив остатки, она аккуратно положила пустую банку на землю впритык к забору. Вышла из своего укрытия. Только теперь зажало в груди от игнорируемой до этого совести. Возвращаться к машине было стыдно. Она отправилась к комендатуре, в надежде узнать у солдат о возможности добраться до злополучного лагеря боевиков. Но там ее послали, угрожая проверить, не является ли она подсобником моджахедам. Она бежала оттуда как кошка от собак, хорошо помня «веселые пляски», после которых очнулась в яме как человеческий отброс. У случайного прохожего узнала направление на Сержень-Юрт и направилась пешком, не обращая внимания на опускающуюся ночь и на холодный с мокрым снегом дующий в лицо ветер. Замерзшая и уставшая она не сошла с трассы, когда в спину ударил ослепляющий свет фар проходящего транспорта. Спустя минуту возле Сони остановился бронетранспортер.
- Куда тебе, чудо? - приветливо, даже с какой-то долей заботы и сочувствия спросил мужской голос, исходящий от еле различимой в полутьме высунувшейся головы.
- В Сержень-Юрт, - еле выговорила продрогшая девушка.
- Садись, - пригласил он. Но Соня боялась, не двигалась с места.
- Садись-садись, не бойся, не укусим, - подбодрил ее молодой человек. Неуверенно Соня взобралась на военную махину, втиснулась внутрь. Насторожено оглядела военных. Пока вроде ничего не вызывало угрозы. Ей протянули пластиковый стакан. Она отпила, закашлялась. В нем оказалась водка. Один из солдат дружелюбно постукал ее по спине. Прокашлявшись, она залпом допила, закусила протянутым ей хлебом. От спиртного ее тут же развезло и, не обращая ни на кого внимания, она заснула.
***
До заветного села ее не довезли. Сержень-Юрт был занят боевиками. Остановившись у соседней станицы, где постепенно дислоцировались федеральные войска, Соню высадили, накормили и пожелали удачи. Так, в гордом одиночестве она вошла, наконец, в село.
Безлюдные улицы, лай собак. Одна шавка выбежала из под серого, почти падающего забора и залилась громким безудержным лаем. Соня замерла на месте, безнадежно оглядываясь вокруг. Судя по дому, хозяева в нем не проживали, а потому некому было спасти Соню от осиротевшего животного. Тем не менее, из дома напротив выбежал мальчишка. Заорал на собаку на чеченском, пнул ее в живот. Собака завизжала и спряталась обратно под забор.
Спасибо, - прошептала мальчугану перепуганная Соня, - скажи, а как в лагерь пройти?
К боевикам что ли?
Да.
А ты снайпершей хочешь наняться?
Нет.
Туда обычно наниматься идут. Они хорошие деньги платят. Я тоже ходил, но меня не взяли, потому что я маленький. А брата взяли было. Он нас кормил. А потом он на мине подорвался. Тут кругом мины, ты осторожнее ходи. Хочешь, я проведу тебя? Я часто туда хожу. Они поесть дают. Обещали к себе взять, когда вырасту.
Проводи, если не трудно, - растеряно ответила Соня, - а родители тебя не потеряют?
Нет, мать умерла, когда брат подорвался. Сердце слабое было. А отец уже давно умер. До войны еще. У меня сестренки только остались. Я один в доме хозяин. Сейчас снова буду к ним проситься. Главный там у них - Ахмед. Добрый такой дядька, веселый. Объясню ему, что мне же семью надо кормить. Может, возьмут. А ты чего к ним идешь?
Я сына ищу, маленького, как ты.
Я не маленький, - возмутился парень, делая обиженный вид.
А зовут-то тебя как? - снисходительно улыбнулась Соня.
Иса. Тут недалеко идти. Сейчас к реке спустимся и почти на месте. Это сейчас здесь так уныло, - будто оправдываясь пояснил он, заметив как Соня оценивающе осматривается кругом, - Летом здесь такая красота! Закачаешься!
Он восторженно поднял кисти рук с растопыренными по-мальчишески грязными пальцами, вверх. Соня, влюбившаяся в этого ребенка с первого взгляда, не смотря на то, что он упрямо и вопреки всему мечтает стать боевиком — и не его это вина, ведь он сын своего времени и своей родины, - восхищенно улыбалась, слушая его детскую болтовню, рождаемую совсем не детским восприятием мира.
Лагерь не представлял собой ничего не обычного. Хотя на фоне полуразрушенных от бомбежек населенных пунктов, он выглядел довольно мирно. Никаких следов от снарядов военной авиации. Полностью сохраненные здания бывшего пионерского лагеря. О том, что кругом война, говорило только обмундирование пребывающих здесь людей и оружие в их руках.
Здорово Иса, - радостно крикнул один из мужчин еще издалека, заметив приближающегося ребенка, - кого ты к нам ведешь?
Я не веду. Мы просто по пути вместе идем. Каждый по своему делу, - деловито ответил мальчишка. Мужчины весело рассмеялись на его слова.
Что же за дело у тебя, парень? - сдерживая смех, продолжал разговор боевик.
Учиться у вас хочу, чтоб стать воином.
Ну, это дело доброе. Это Аллах оценит. А у дамы твоей, какое к нам дело?
Мне нужен Мурат Голимов, - поспешила ответить девушка.
Э-э! - возмутился Иса, - Мурат, это же не твой сын. Ты меня обманула?
Нет, я не обманула. Просто Мурат знает, где мой сын.
Мужчины оценивающе смотрели на Соню.
Так, вы не скажете мне, где можно Мурата найти? - осторожно спросила Соня после некоторой паузы.
Иса, проводи-ка свою даму к Ахмеду, - предложил ему все тот же боевик, игнорируя Сонин вопрос.
Пойдем, - важно произнес Сонин проводник и направился в сторону двухэтажного кирпичного здания.
Ахмед оказался, как показалось Соне, довольно милым бородачом с длинными черными волосами и широким носом на смуглом лице.
А-а-а! - радушно заулыбался он при виде маленького Исы, - мой юный друг! Я смотрю, ты растешь не по дням, а по часам и все для того, чтоб стать, наконец, истинным моджахедом, как твой брат Адам, пребывающий теперь в райских садах Аллаха.
Довольный такой встречей Иса улыбался во весь свой рот, зубы в котором претерпевали смену молочных на коренные.
С чем же ты пришел на этот раз? - спросил Ахмед, подойдя к ребенку и хлопая его по-дружески по спине, одновременно поглядывая на Соню.
Я пришел сказать, что вырос и готов учиться, чтоб стать сильным и смелым моджахедом, как брат и приносить в дом еду.
Я дам тебе еды, мой милый друг. Тебе будет, чем накормить сестер. Из тебя будет отличный моджахед! - он потряс мальчика за плечо, - вот с какого возраста нужно обучать истинного моджахеда. Ты прав как никто, мой друг! А что это за прекрасная спутница рядом с тобой.
Прекрасная? - Иса удивленно обернулся на Соню, - она же вся рваная, грязная и худая.
Иса сказал это почти шепотом, непонимающе глядя в глаза Ахмеду.
Все женщины прекрасны, как бы не уродовала их война, - также шепотом ответил ему Ахмед и они согласно кивнули друг другу головой.
Я ищу Мурата Голимова, - встряла в разговор Соня, чтоб прояснить ситуацию. Ахмед изменился в лице.
Сходи в столовую, тебя покормят, - обратился он к Исе, - и возьми все что хочешь и сколько сможешь унести с собой. Скажешь, я разрешил.
Мальчишка довольный выбежал из кабинета.
Зачем? - обратился он к Соне, возвращаясь к письменному столу возле большого окна, подоконник которого был завален всякого рода бумагами, папками и записными книжками.
Он украл моего сына.
Значит это твой мальчишка, - произнес он задумчиво, глядя куда-то в сторону, - да, ты присядь.
Он указал рукой на старый кожаный диванчик у стены. Соня скромно присела на край, выжидающе глядя на этого странного человека, о котором столько говорили в прессе. Она представляла себе жестокого мрачного человека. А перед ней оказался добродушный на первый взгляд, очень учтивый мужчина.
Знаешь, это как в анекдоте, в котором чеченский террорист захватил автобус с чеченскими террористами. Я не понимаю, зачем он привез сюда этого мальчишку. И мне ничего не объяснил. Он вероотступник. Не выполнил моего приказа. Вернулся. И нельзя сказать, что с голыми руками — с малолетним кафиром. Ты, - он направил в сторону Сони указательный палец, - ты мне объясни. Почему? Кто этот ребенок? Зачем он ему?
Я думаю, может выкуп хочет.
Но он не требует выкупа. Я предлагал отдать мальчишку Асламбеку, тот-то хоть торгует пленными. А этот? Сатана кинул, что ли песок в его глаза и тот ослеп разумом! Но объясни мне! - обратился он снова к недоуменной девушке, эмоционально размахивая руками, на одной из которых Соня заметила отсутствие пальцев.
Я не знаю, - чуть не плача ответила Соня, - не знаю. Не знаю.
Ахмед замолчал, какой-то промежуток времени внимательно глядя в ее глаза. Вздохнул.
Пойдем, поедим, - он уверено вышел из кабинета. Соня послушно пошла следом.
Столовая располагалась в том же здании. Здесь, судя по всему, ничего не меняли с мирных времен. Столы, скамейки, раздаточная, со стороны которой заманчиво пахло мясом и свежим хлебом. Соня с Ахмедом расположились за одним из столов.
Лейла! - громко крикнул Ахмед, - принеси нам поесть!
Уже через минуту к столу спешила девушка в черной паранже с подносом в руках. Она поставила перед Соней тарелку ароматного супа, рядом нарезанный хлеб на тарелке. Соня жадно глядела на еду, но боялась к ней прикоснуться. Принесли еще плов и чуть позже чай.
Ешь-ешь, - подбодрил ее Ахмед, откусывая хлеб, оставивший мелкие крошки в его черной бороде. Трапеза прошла в полном молчании. Соня с жадностью расправлялась с щедрым угощением. После тарелки супа она была уже сыта, но ела про запас, зная точно, что неизвестно когда еще ей перепадет хоть кусок хлеба. Разговорились только когда принялись за чай. Соня подробно поведала подробности похищения Алешки. Сомнения в том, что похитил именно Мурат развеялись, как только Ахмед подтвердил, что он был командирован именно в Ижевск. О том, какие именно личные дела он намечал в этом городе, никто не знал, и сам он не говорил. Так и не смогли они выяснить причины похищения Муратом Сониного сына.
Я отдал его под командование Абдуллаха. Его отряды сейчас в пригороде Грозного и в самом Грозном. Ищи его там. Где он держит мальчишку, не знаю. И жив ли он, не знаю. Душа этого человека темна, как у негра в ж... Я должен был наказать его в назидание другим за неисполнение приказа, за вероотступничество. Но знаешь, анекдот? Погнул чеченец чеченскую саблю, приходит к мастеру. Тот говорит, щас мол сделаем, кладет ее между двумя стульями, садится на нее и выпрямляет. Тот говорит:
Вах, за что деньги плачу? Так-то ведь и я могу!
Кладет саблю между стульями, садится на нее и та ломается.
А мастер ему:
Вах, задница мастера - тоже мастер!!!, - он неискренне посмеялся, - Так вот. Он очень талантливый командир. Я дал ему шанс. А тебе я не знаю, чем могу помочь.
- Может, случайно, кто-то из ваших поедет в Грозный?
К сожалению, нет. Но до Сержень-Юрта вас с Исой довезем. А там рядом дислокация ваших войск. Через пару дней им дадут приказ направляться в Грозный. Думаю, не откажут русской девушке, подбросят ее до Грозного.
Это еще вопрос, - как-то стушевалась Соня, - а вдруг начнут пытать, что я в вашем лагере делала?
Не начнут, - уверенно ответил Ахмед, - Я тебе обещаю.
Соня невольно поверила словам этого сильного человека.
- Спасибо, - искренне поблагодарила Соня.
Если приведет Аллах, и свидимся, то поведаешь мне тайну этого вероотступника, - улыбнулся он ей. Она кивнула и улыбнулась в ответ.
В Сержень-Юрт вместе с Исой они возвращались на грузопассажирской машине. Иса был доволен. Он вез с собой мешок продуктов для своих голодных сестер. Возле дома Исы они и расстались. Пока водитель заносил мешок в дом, Соня крепко обняла и поцеловала мальчика, который неожиданно смутился от такого проявления женской нежности.
Спасибо тебе, - прошептала Соня ему на ухо, - ты настоящий мужчина.
Он тихонько вырвался из ее объятий и махнул рукой.
Я же говорил тебе, что не маленький.
Соня улыбнулась. Помахала ему рукой, заметив, что водитель уже выходит со двора дома Исы, и, не оглядываясь, направилась в военный лагерь, покинутый ею ранним утром.
***
Вернувшаяся в лагерь почти ночью Соня проговорилась, что через два дня солдат отправят в Грозный. Солдаты не поверили, посмеявшись над ней. Но именно через два дня так и случилось. Соня чинно ехала в столицу изъеденной войной республики в том же БТРе и в том же составе, что и по дороге в Сержень-Юрт.
Накануне отъезда в Грозный солдаты жарили мясо у костров, смеялись, шутили и пили. Соня сидела возле одного из костров. Солдаты много говорили, разливали в пластиковые стаканы водку, периодически предлагая ее отказывающейся принимать спиртное девушке. Говорили о войне, о доме, о семье на далекой родине. Из приютившей Соню роты женатым был только командир. Остальные — восемнадцатилетние бойцы, проходящие службу по призыву. У них, выпивших, наворачивались на глаза слезы при таких разговорах. Они ругались матом, меняли тему, но опять возвращались к разговорам о доме, матери, братьях и сестрах.
Командира звали Игорем. Он много пил, но не пьянел, в отличие от других. Он относился к Соне с некоторой долей заботы, много спрашивал о ее жизни. Но она больше делилась впечатлениями о Чечне. Потому они быстро нашли точку соприкосновения.
Нельзя их винить, - говорил Игорь после того, как Соня рассказала о плене у своих, о «варежках» и яме, накрытой бревнами, - их надо понять и оправдать для себя. Мы все озлобились. Невозможно отличить боевика от мирного гражданина. Ты к нему по-человечески, а у него граната в руке, и он уже выдернул предохранительное кольцо. Страшно. Вот и сложилось мнение, что раз чеченец, значит боевик. Ты права, конечно, что это не правильно. Но как иначе? На лбу ведь ни у кого не написано, кто тебе враг, кто друг. Мало того, наемников-то у них сколько. Даже украинские гарны дивчины снайпершами у них успешно работают. И их можно оправдать. Нищая страна, нищее настоящее и нищее будущее. Мужики у них в Москве на стройках. А они здесь, постреливают нас, как зайцев на охоте. Ну, кто виноват? Кто? Скажи.
Соня пожала плечами.
Может ты и прав, - ответила она, немного поразмыслив, - но как объяснить, что за пленных требуют денег, за их трупы требуют денег, даже чтоб войти и выйти из этого ада требуют денег. И это солдаты российской армии.
Ну, как в семье не без урода, так и в армии не без таких. Жестокость порождает жестокость. Жадность — жадность. У каждого своя мораль, свое оправдание.
Игорь подсел к Соне поближе, обнял ее за плечи. В его черных глазах отражалось пламя костра. Соне было приятно его прикосновение, впервые за долгое время она почувствовала себя в полной безопасности.
Ночь они провели вместе.
Выехали рано утром под насмешливо-завистливые взгляды сослуживцев Игоря. Соня в машине отсыпалась. Игорь разбудил ее только по прибытии. По приказу они остановились в пяти километрах от города.
Ну, что? Куда ты теперь? - спросил Игорь, когда пришло время прощаться.
Буду искать этого проклятого Мурата, - Соня грустно улыбнулась.
Будь осторожна, Грозный бомбят. Он блокирован нашими войсками с севера и запада. Я думаю, по этой дороге прошмыгнешь без приключений. И долго в нем не задерживайся. Чувствую, скоро город превратится в настоящее пекло.
Соня снова улыбнулась и тяжело вздохнув, прижалась щекой к холодному военному обмундированию, в которое был облачен Игорь. Потом резко повернулась и пошла.
Пока, ребят! - крикнула она стоящим в стороне солдатам.
Пока! Удачи! - в разнобой закричали они в ответ.
***
Соня вошла в Грозный как пугливая кошка. Серый полуразрушенный город на пороге надвигающейся ночной темноты, по которому по-хозяйски прогуливался холодный порывистый ветер, завывая в зияющих дырах жилых домов, подвергающихся периодической бомбежке российской авиации, заставлял дрожать. Соня пыталась глубже спрятаться в зашитую белыми нитками, заимствованных у Игоря, Антонидину куртку. Но ветер продувал до самых костей. Где в этом пугающем городе искать Абдуллаха и Мурата, она и представления не имела. Даже прохожих, как ни странно не было, чтоб задать столь глупый вопрос: «где найти командование чеченских боевиков?». Простой человек не скажет, боевик — прирежет. Соня направилась к единственным знакомым в этот городе людям — Маше и доброй бабушке Кариме.
Маша не сразу открыла дверь. Она стояла укутанная в ватное одеяло, упершись плечом о стену и приветливо улыбалась. Улыбка ее на еще более исхудавшем лице казалась оскалом замученного животного.
Привет-привет, - произнесла она, - ты одна? А где тетя Надя?
Я не знаю. Можно, я у тебя перекантуюсь какое-то время?
Конечно, - обрадовалась она, впуская уставшую Соню, - только холодно у меня и есть нечего. А ты чего опять вернулась?
Соня рассказала ей о своем злосчастном путешествии по Ичкерии. Маша сочувственно выслушала, покачивая периодически головой. Они долго беседовали в этот вечер, две уставшие от одиночества и страха души. Уснули только под утро, укрывшись одним одеялом и крепко прижавшись друг к другу. Было тепло и спокойно. Даже война не посмела на этот раз нарушить сон девушек.
Проснувшись и позавтракав кипяченной водой, девушки решили наведаться к чеченским сепаратистам. Но перед этим они заскочили к бабушке Кариме, чтобы та не волновалась, поскольку каждое утро Маша навещала ее.
Ну, как ты здесь? - весело защебетала Маша, открывая незапертую дверь бабушкиной квартиры, - совсем замерзла?
Карима лежала на кровати под двумя одеялами.
Машенька, ты? - чуть слышно выдавила она из себя, чуть повернув голову.
Я. И не одна. Посмотри, Сонечка нас навестила.
Сонечка, - улыбнулась Карима, - а я вот смерть жду. Сына, так видно, и не дождусь. А смерть — злодейка. Идет к тому, кто ее и не звал. А я все Аллаху молюсь. Да, видно, оставил он эту землю, на которой бандиты прикрываются его именем и под его именем творят свои темные злые дела. Не слышит меня.
По ее серой морщинистой щеке скатилась большая слеза. Соня не знала, чем взбодрить уставшую от жизни женщину. Она взяла в свои ладони холодную с большими вздутыми венами руку Каримы и легонько сжала ее. Маша тем временем хозяйничала на кухне.
Думаешь, жив мой мальчик? - спросила неожиданно Соню бабушка Карима.
Конечно, жив, - попыталась поддержать ее девушка, - просто по каким-то причинам не может приехать.
Но ведь если он мертв, значит, мы встретимся с ним после того, как умру я. Наверное, он ждет меня в райских садах Аллаха. А я, дура, жду его здесь, где столько... Столько зла. Я точно теперь знаю, что на земле ад. Как иначе назвать все, что происходит здесь? Столько страданий. Как это вынести? Как долго еще это выносить? Как долго?
Она говорила тихо, с трудом подбирая слова.
В комнату вошла Маша с подносом в руках. На нем была кружка с кипяченной водой и кукурузная лепешка на тарелке. Она помогла бабушке приподняться и поставила поднос перед ней. Девушки дождались, пока старушка поест. Но та только немного отщипнула от лепешки, а воду попросила остудить. Пока «чай» остывал, Маша весело что-то щебетала, сидя на кровати, стараясь отвлечь больную Кариму от мрачных мыслей. Но девушки торопились и, оставив бабушку одну допивать остывшую воду, называемую чаем, направились по Грозненским улицам в место, где по слухам был штаб чеченских сепаратистов.
Сегодня улицы были несколько оживленнее, чем представились Соне накануне. Машины, бронетранспортеры, оборванные прохожие, военные. Город будто готовился к чему-то. Где-то вдалеке слышались автоматные очереди, приглушенные городским гулом крики людей. Местами чувствовался запах разложения.
Когда они пришли в указанное им место, боевики сказали, что Абдуллаха здесь нет, а про Мурата они слышали, но где он не знают. На вопрос где найти Абдуллаха предложили узнать в другом месте, назвав адрес. Это было в другом конце города. Так девушки безрезультатно проходили по недружелюбным грозненским улицам весь день. Абдуллаха им найти так и не удалось. Зато один из боевиков сказал, что отряд Мурата находится в Новых Алдах. Проверить эту информацию у уставших девушек сил за день уже не осталось. Они отложили это на завтра и вернулись домой, заглянув на несколько минут к больной Кариме и настояв, чтоб она доела утреннюю лепешку.
Утром Соню разбудила перепуганная Маша, тряся перед ее еще слипшимися ото сна глазами какой-то листок.
Что это? - спросила Соня, поднимаясь с кровати.
Ночью с самолетов федералы листовки скинули. Предлагают и боевикам, и мирным жителям выйти из города по специальному коридору безопасности. До 11 декабря. Все, кто останется в городе будут считаться боевиками.
Маш, но кто нас с тобой посчитает боевиком? Чего ты раскричалась? - Соня снова бухнулась на подушку и закрыла глаза.
Да, уж. Маша — боевик. Звучит сурово, - рассмеялась девушка, скомкав листок и кинув им в Соню. Соня увернулась, подняла его и кинула обратно.
Давай собираться. Где эти Новые Алды?
Недалеко. Это район Грозного. Ну, отсюда мы будем идти часа два.
Планам на сегодня реализоваться не удалось. Федеральными войсками всюду расставлялись блокпосты. На одном из них девушек не пропустили. Они пробовали пойти другой дорогой, но тоже безрезультатно. Никакие уговоры не помогли. Ни с чем они вернулись домой.
К Новым Алдам они пробивались несколько дней. Но боевиков в поселке не оказалось. Местные жители говорили, что отряд чеченских сепаратистов был, но они ушли и расположились где-то в километрах двух отсюда.
Поиски продолжались еще несколько дней. По городу становилось передвигаться все труднее. Военные закрывали дороги, пройти можно было только по специальному разрешению. В конце концов, город перекрыли по секторам, объявили действие комендантского часа в ночное время суток. Периодически в разных местах города вспыхивали бои, начались зачистки, проводимые обычно ночью. Так Соня застряла в городе на неопределенный срок, до снятия блокады.
Перед самым новым годом умерла бабушка Карима. Девушкам стоило много сил, чтоб получить у российского командования разрешения вывести тело на городское кладбище и похоронить по чеченским традициям. Все-таки выбили.
Со смертью Каримы Соня заметила, что Маша привязалась к ней еще больше. Вдвоем они встретили Новый год, каким-то чудом добыв к празднику по банке тушенки и сгущенного молока. Радовались этому как дети. Нарядили старую искусственную елку. Все как положено, только гирлянды не горят, электрические провода давно оторваны от дома, вернее от того, что от него осталось.
Не смотря ни на что, Маша продолжала работать в городской больнице по постоянно сбиваемому графику — сменщицы по разным причинам не выходили на работу. Одна долго лечилась после огнестрельного ранения, полученного неизвестно от кого из-за угла, когда она возвращалась утром из больницы домой. Другая слегла с инсультом, не выдержала нервная система. Маша с большой осторожностью добиралась как на работу, так и домой после смены. В любой момент без предупреждения могли пустить автоматную очередь в спину. Она рассказывала, как ехавшего в больницу на автомобиле врача подмял под себя БТР. Доктор чудом остался жив. А БТРы сейчас на каждом шагу, куда ни глянь.
Маша была медсестрой по призванию. Близко к сердцу принимала боль и горе других людей. Все чаще она возвращалась с работы в полушоковом состоянии. Подолгу рассказывала Соне о мародерствах и жестокости бандитов, рыскающих ночью по квартирам не спящего города под видом российских военных, проводящих зачистки. Ее рассказы ошеломляли Соню.
В этот раз она вернулась абсолютно удрученной. Смена выдалась особенно напряженной.
Сонечка, милая, что же кругом творится, - с порога начала она, эмоционально махая руками, - что же людям терпеть приходится!
Не переодеваясь, взлохмаченная, с темными кругами под глазами на усталом лице, которое выдавало в последнее время факт хронического недосыпания, она присела на кровать и стала без умолку говорить, говорить куда-то в пустоту. Рассказы ее, в стиле популярных американских фильмов-ужасов, пугали Соню. К ним в квартиру не наведывались еще по счастливой случайности. Может, просто не предполагали, что в таком разрушенном доме мог еще кто-то жить.
Сегодня деда привезли семидесятилетнего. Врачи удивляются, как он живой остался. До самого утра его оперировали, всего разрезали. Военный при зачистке прямо в его собственном доме вкатил ему в живот несколько пуль класса 5,45 мм. Это пули, которые запрещены к применению, они со смещенным центром. Войдя в тело, они гуляют по нему, разрывая по ходу все внутренние органы. Невестка с ним. Рассказала, что и мужа убили. Корит себя, что защитить не смогла. Все, говорит, умоляла детей не трогать. А еще девушку привезли. Она от боли все сознание теряла. Ее парни в военной форме по лестничной площадке за волосы таскали. Заставляли ее орать, чтоб соседи этим бандитам дверь открыли. А потом там и изнасиловали в подъезде. У нее волосы такие густые, черные, красивые. Были. Теперь местами вместе с кожей болтаются на голове, как недоснятый скальп. А еще мальчишку принесли без ног. Беспризорного. Грязный такой, худой, в крови весь. Он на мине подорвался. А еще годовалой девочке руку при зачистке прострелили. А другой малыш, еще и ходить не научился. Без ножки привезли. Плачет-плачет, так громко, уши закладывает. Мать его ничего объяснить не может. Ножку с собой привезла. Сует мне, все сует. Я не взяла, малышу остатки от ноги перекисью обработала, обезболивающее поставила. А она все мне сует ножку. Маленькую такую, - Маша закрыла лицо руками и заплакала.
Соня обняла ее. Было тяжело это рассказывать, было тяжело это слушать. Но не говорить об этом было нельзя. Таковы стали реалии Грозненской блокады.
- Ну, неужели, неужели эта война стоит боли этого малыша, этой ножки в руках обезумевшей матери?!! Скажи?! Как те, кто виноват в этой войне могут спокойно жить, тратить деньги, отмытые этой проклятой войной, и жить?!! Жить!!! Хочется взять эту ножку, ткнуть в лицо этим политикам с заткнутыми деньгами ртами. Деньгами, от которых смердит. Как они смогут жить после этого?!!! Как Бог допустил это? Как? Так безнаказанно. Так жестоко. Так несправедливо. Где он, этот Бог? Где?!! Соня, скажи мне!!! Бросил он нас! Бросил!!! - она тряслась всем телом, не в силах превозмочь начавшуюся истерику.
Блокаду сняли в конце января. А значит, можно было возобновлять поиски Голимова. Маловероятным было застать его в тех же Новых Алдах, но девушки упрямо направились туда, потому что ничего другого им в голову просто не пришло. Если отряд Мурата стоял неподалеку, хоть кто-то должен был знать, куда они направились после. Военные на улицах их несколько раз останавливали, но пропускали. Они шли, почти не разговаривая. Соня заметила, что Маша периодически отстает, снова ее нагоняет. Она обернулась, когда в очередной раз Маша остановилась, наклонившись к земле. Подошва на одном из ее стареньких кожаных сапожек отходила, болтаясь и мешая идти. Из сапога выглядывал штопанный шерстяной носок.
Подожди, - сказала Маша, сойдя с дороги к стоящему рядом зданию и оперевшись о стену спиной. Достав из кармана носовой платок, она свернула его вдвое по диагонали и принялась перевязывать сапожную «рану». Что еще могло придти в голову медсестре? Соня терпеливо ждала ее стоя на месте метрах в десяти. Она слишком устала, чтоб возвращаться на несколько метров назад, чтоб помочь подруге. Кроме того, от постоянного недоедания кружилась голова. Завязав платок на узел, Маша пару раз топнула ногой, проверяя крепко ли он держится на сапоге. Убедившись, что держится, она прошла пару шагов вдоль стены. Раздался взрыв, Машу подбросило и раскидало в разные стороны. Соня присела на месте. Время остановилось и когда снова начало для Сони свой ход, она подошла к тому, что осталось от подруги, не зная, что с этим делать. Она огляделось кругом. Через перекресток стоял БТР, половина которого была скрыта за домом. Соня направилась к нему.
Есть куда человека собрать? - спросила она сидящих на БТРе солдат.
Колян, - постучал по крышке открытого люка один их бойцов, - достань там мешок этот.. как его?
Оттуда выглянул парень, доставая свернутый черный полиэтиленовый мешок.
Держи, - крикнул он Соне и кинул ей. Она не поймала. Подняла с земли, отряхнув, поблагодарила. Потом вернулась к Маше по качающейся под ногами дороге, развернула мешок и аккуратно начала складывать в него свою подругу, ползая на коленях в поисках недостающих частей. Видя это, бойцы подошли и помогли Соне упаковать тело в мешок. После чего, по их же совету, мешок скинули в общую могилу.
Глава пятая.
Андрей.
Но он знает путь мой; пусть испытает меня – выйду, как золото.
23/10 Книга Иова
***
Он звонил мне, этот чеченец, - нехотя признался Андрей Александру, когда тот зашел к нему в келью после отслуженной вечерни. По настоянию своего черного «настоятеля» Андрей пристроил его при храме ночным сторожем.
Это уже кое-что. Ну, и? - оживился Александр.
Что и? Все оказалось элементарно. Мальчишка, которого замочил твой тысячник, оказался сыном этого Дениса. Кстати, он представился Муратом. Теперь его горячая кавказская кровь требует мести. Он думал, что Алешка — мой сын. Я туман его хотел развеять. Сказал, что не мой он сын и свою голову ради его спасения я ему под заклание не отдам. Все равно не поверил.
Александр долго осуждающе смотрел Андрею в глаза.
А Соню тебе не жалко? Я думал, между вами что-то есть, - произнес он сквозь зубы, чеканя каждое слово.
Ты знаешь, почему мы были вместе, - отведя глаза от неприятного взгляда Александра, ответил Андрей.
Не важно. Ты помнишь, что я пообещал ей?
Помню, - так же пряча взгляд, ответил Андрей.
А значит, выполнишь все требования этого Мурата и любой ценой вызволишь мальчишку живым из его рук и передашь в руки его матери, которую ты тоже найдешь и той же ценой, - приказал Александр, подойдя к своему прислужнику настолько близко, чтоб тот не смог уже отвести взгляда. Андрей молчал.
Ты понял?
Да. Но я не смогу поехать, у меня службы. Это, во-первых. А во-вторых, не я убивал его сына. Он потребует принести в жертву тебя. Мне придется тогда на заклание отдать тебя, мой господин, - упрямо и долей иронии в голосе ответил ему Андрей.
Подкинешь ему тысячника с его наркоманом.
Он не примет. Он же не дурак, чтоб не знать, откуда дует ветер.
Значит, изменишь его направление! - начал злиться Александр.
А как же со службой? Я же не могу уехать просто так.
Напишешь заявление, где выразишь свое желание поехать с миссией (или как это у вас там называется?) в боевую точку, где гибнут православные христиане. Причем, заметь, на религиозной почве. Ну, ты же можешь изобразить религиозного фанатика, уж мне-то известно. Тебя направят без лишних вопросов, даже не сомневайся. Завтра с утра и будешь ходатайствовать об этом. А координаты свои он тебе оставил?
Только номер сотового телефона, - Андрей совсем сник от такой перспективы.
Отлично. Я тебе даже сотовый подарю ради такого дела, - постарался изобразить добродушный вид Александр.
Ходатайство Андрея о направлении его в Чечню архиепископом было принято. Он долго говорил с ним о долге, о родине, о смерти, о том, что российские солдаты действительно нуждаются в помощи церкви. «Желание» Андрея стать военным священником было высоко оценено духовенством. При этом никто не заметил в его глазах страх животного, поведенного на заклание.
Уже через неделю Андрей был в Грозном и знакомился с командованием дислоцированных здесь войск.
Сразу же по прибытии, он набрал на подаренном Александром мобильнике номер, оставленный Муратом. Ответил уже знакомый Андрею голос.
Я приехал, - коротко сообщил ему Андрей.
Понял. Твой номер определился, я позвоню сам.
Мурат отключился. Но через минуту перезвонил.
Если потеряемся через сотовую связь, через месяц, не раньше, ищи меня в Комсомольском.
Андрей ничего не успел ответить, Мурат снова отключился.
Так началась тяжелая служба военного батюшки, которая навсегда оставит в сердце Андрея кровоточащую рану.
***
Батюшку поселили по распоряжению командования в частном доме недалеко от поселка Новые Алды. Это был дом немолодой русской женщины, православной верующей, оставшейся в Грозном волей судьбы. Она души не чаяла в своем постояльце, ухаживала за ним как могла. Подолгу слушала его по вечерам, когда он щедро делился в ней впечатлениями о незнакомой до этого и так глубоко тронувшей его страдающие от холода и осознания бессмысленности человеческого существования до приезда сюда сердце и душу войне.
Ранним утром он уходил к военным, начинал свою службу с проповеди. Подолгу беседовал с солдатами и офицерами, исповедовал. Ежедневно навещал раненных, которых не успели отправить в госпитали, или уже не успеют отправить. К последним он подходил с особым вниманием, отпуская им земные грехи перед их самым последним вздохом. Все это, каждый солдат, каждый момент этой злой войны оставлял в Андрее неизгладимый след. Здесь, среди кровавых трупов, под страхом смерти от постоянных бомбежек, перестрелок и заминированных дорог, глядя на скупые слезы восемнадцатилетних мальчишек, зовущих в агоническом бреду маму, слушая неудержимый мат от безудержной физической боли раненных, Андрей забывал, зачем он здесь. Он погрузился в свою работу с головой, всей своей обновленной душой скорбя и болея над страдающими неповинными солдатами, ставшими бессмысленными жертвами в этой войне, разожженной неизвестно кем и по каким причинам. Поскольку официальная версия ее причин, здесь, на полях сражений, где видно все не понаслышке, вызывала истерический смех и непонимание.
Незаметно пролетел месяц. Мобильный, который Андрей прятал в складках своей рясы, молчал. Иногда ночью Андрей с какой-то досадой вспоминал Соню. Ее образ со временем все мутнел. Хорошо он помнил только ее голубые глаза, глубокие-глубокие, вызывающее в душе какое-то непонятное чувство. Даже, скорее, предчувствие. Где она ищет своего Алешку? Нашла ли? Или подорвалась где-нибудь на мине, которые здесь всюду, как пустые бутылки из-под пива в городе после массовых празднеств.
Однажды, по возвращении в дом, служивший все это время ему надежным и гостеприимным пристанищем, он еще издалека не увидел его серой крыши. В беспокойстве ускорив шаг и, почти добежав до места, он обнаружил на его месте воронку, в которой и вокруг которой беспорядочно лежал обгорелый стройматериал, служивший ранее стенами и крышей. Лишь фундамент из красного кирпича выдавал, что на этом месте стоял дом. Анфиса, радушная хозяйка, из дома обычно не выходила. У него даже не возникло сомнений, что она оказалась погребенной под стенами собственного дома. Андрей осторожно перелез то, что осталось от фундамента и уже в наступивших сумерках стал разгребать развалины, пытаясь отыскать под ними Анфису. Не было ничего. Упрямо он поднимал тяжелые, еще горячие в некоторых местах балки, остатки бревен, раскидывал трещащий под ногами шифер. Безрезультатно.
Да завалило, нет смысла искать, - раздался за спиной мужской голос с кавказским акцентом. Андрей обернулся. У рухнувшего забора начинали толпиться люди, наблюдая за русским батюшкой.
Гиены чеченские! - заорал Андрей, неожиданно для себя, схватив остаток трубы от водопровода и замахиваясь на толпу.
Гиены!!! - с нечеловеческим воплем он побежал на толпу, которая тут же рассеялась. Он швырнул трубу на землю, вернулся к развалинам, упал на колени, не чувствуя мерзлой земли и заплакал. Успокоившись, развел костер и всю ночь, до рассвета читал псалмы наизусть. Все его церковные книги были погребены вместе с бедной Анфисой.
На следующий день его поселили на окраине поселка Новые Алды к чеченцам — старой семейной чете. Андрей практически не общался с ними, уходил рано утром, приходил поздно вечером. Старая Малика готовила ему завтрак и ужин, также молча его обслуживая. Асламбек, ее муж, вообще старался не попадаться Андрею на глаза, видя нескрываемую неприязнь русского православного священника к чеченским мусульманам.
На землю спустился февраль с его пронизывающими ветрами и метелями. Поселок периодически подвергался обстрелам со стороны российских войск. Жители поселка, уставшие от бомбежек и обстрелов вышли к позициям с белым флагом. Андрей наблюдал все это, находясь в штабе. Военные, не поняв намерений чеченцев, открыли по ним огонь. Народ не расходился, они упрямо требовали переговоров с командованием. Полковник согласился. Пять человек из около ста были пропущены к штабу. Андрей, не вмешиваясь, стал свидетелем этих переговоров. Женщина в черном платке, представившаяся депутатом от жителей поселка, сдержанно и пугливо говорила:
Люди устали от постоянных обстрелов, бомбежек, голода. У нас старики, дети. У нас нет боевиков. Почему вы убиваете нас? Только за эту зиму в поселке умерло больше семидесяти человек. Мы не боевики и никого мы не скрываем. Они заходили к нам в декабре, но ушли, пожалели народ. Почему вы убиваете нас? - повторяла она. Лысеющий мужчина, крепко сжимающий от волнения в руках шапку, перебил ее.
Мы просим от лица всех жителей поселка прекратить обстрелы. В поселке сегодня проживает только мирное население. Пожалейте детей, женщин и стариков.
Хорошо, - ответил мрачно полковник, - я услышал вас. Расходитесь по домам.
Когда переговорщики ушли, он послал за командирами.
Обстрелы поселка прекратить, - приказал он им, избегая полемики, - завтра же организовать проверки, проверить каждый дом. Посмотрим, какое мирное население сегодня проживает там. Как говорится: чеченцев - давить! Все эти чеченцы и прочие урюки - это же все подряд бандиты! Днём он мирный абрикос, а ночью - вооружённый урюк!.
Вечером следующего дня Андрей как всегда нехотя вернулся в дом Малики и Асламбека.
Военные сегодня по домам ходили, документы проверяли, - сообщила кротко обычно всегда молчаливая Малика, принеся Андрею ужин. Она была встревожена. Андрей посмотрел на нее и ничего не сказал. Она постояла некоторое время в ожидании, глядя, как он отламывает кусок хлеба, вздохнула и ушла. Андрей понял, что женщина ждала от него слов, которые бы вселили в нее уверенность в безопасности, но он принципиально не хотел ее успокаивать. Если бы не распорядилось о вселении у них в доме командование федеральных войск русского батюшки, кто знает, может, пришли бы чеченские боевики и с таким же успехом поселились бы в этом доме. И тогда не Андрею носила бы она ужин, а какому-нибудь чеченскому отморозку, резавшему накануне этого ужина голову российскому солдату-срочнику. Через полчаса Малика зашла снова, убрать за постояльцем посуду.
Они говорили, чтоб все уходили. Завтра придут убивать, - глухо произнесла она, ставя пустую чашку на поднос и стоя к Андрею спиной.
Кто говорил? - нехотя спросил Андрей.
Ну, люди, которые документы проверяли, - она повернулась к нему, держа в руках поднос. Андрей ничего не ответил. Он решил, что Малика что-то не так поняла. Старуха постояла немного, тяжело вздохнула и вышла.
Утром Андрей отправился в Грозный, в одну из больниц, куда привозили раненных солдат. По возвращении вечером он увидел во дворе его дома толпящихся людей. В предчувствии нехорошего, он настороженно вошел во двор и остановился перед людьми. На крыльце стояла плачущая Малика.
Ты- то чего ревешь? - крикнула ей зареванная женщина из толпы, - твой дом не тронули.
Зачем же ты осуждаешь меня? Разве я виновата, - подвывала Малика, утирая слезы дрожащей ладонью.
Скажи нам. Почему русские солдаты нас убивают? Скажи нам, как их духовный наставник, - обратилась к Андрею женщина, только что обвинявшая кроткую Малику в том, что ее беда обошла стороной.
Потому что вы — чеченцы, - с некой долей ненависти ответил ей Андрей.
Тогда почему соседку мою пристрелили? Она русская была, - подхватил мужской голос.
Да, да, - затараторили в толпе, - и Николая позавчера пристрелили, когда с прошением к вашему командованию ходили, чтоб нас не трогали. Тоже русский.
Андрей растеряно молчал.
Ладно, мужчину, а Елене уже 70 лет было. Ее-то за что?
Да, моему деду уже восемьдесят было. И что, что чеченец? Он если и оружие поднимет, то зарядить сил уже не останется. Какой он боевик? А его ножом прирезали, как барана. Он и так уж, как говорится, одной ногой в могиле стоял. Умереть спокойно не дали, по-божески чтоб.
И у меня дед чуть ходил уже, убили, деньги забрали последние 350 рублей и серьги.
В городе, здесь рядом с поселком беременную девушку убили, ребенка годовалого. Они чеченцы. А что ребенок виноват, что он чеченец? Ребенка-то за что?! Почти всю семью вырезали — пять человек. Потом еще дом подожгли и машину взорвали.
Да всюду поджигали, насиловали. Хорошо, что фельдшер по домам побежала, на улицу народ погнала. Больше бы еще жертв было. На улице ведь в толпе не побеснуешься.
Да, уж точное русское слово подобрала. От всей зверской души побесновались. Аслана как грязное животное прирезали. Голову ему живому отрезали, а тело собакам бросили. Он ружья-то в руках не держал. Какой он моджахед? Такая жестокая смерть!
А девочку мою за что? Надругались и убили. Девочку мою!
А Асталановы откупились. Деньги дали, их не тронули.
На фоне женского подвывания эти пугающие фразы складывались в общий гул, от чего шумело в голове и заставляло дрожать. Ошарашенный происходящим Андрей закрыл руками уши и зашел в дом, пробираясь через цепляющую его за рясу толпу. «За что?! За что?! За что?!» - стучало в голове. Он закрыл дверь своей комнаты, упал на кровать. Но земля плыла под ним. Он встал. Выглянул в окно, выходящее во двор. Взбудораженная толпа, заметив его в окне начал кидать в него камни. Андрей чуть успел отскочить, камень попал в пленку, которой было обтянуто окно, прорвал ее и упал на пол. Из образовавшейся дыры повеяло холодом. В комнату забежала Малика.
Что же это делается? - кричала она, подбежав к окну, в которое летели камни.
Отойди! - закричал на нее обезумевший Андрей. Она отскочила от окна как ошпаренная, удивленно посмотрев на батюшку. Тут же осознала, что стоять у окна не безопасно.
Я закрылась, - сговорчески прошептала она ему. Он слегка кивнул. Так стояли они, прижавшись к стене и слушая крики за окном, пока люди не разошлись. После чего Малика осуждающе посмотрела Андрею в глаза и, ничего не говоря, вышла
***
Рано утром Андрей узнал у Малики в каком доме убили беременную девушку и младенца, и отправился туда. Это было рядом, почти в пятнадцати минутах ходьбы от поселка. Самый крайний дом на улице, как объяснила Малика, представлял собой дымящиеся руины. Видимо никто не тушил его после поджога. Андрей постучал в ворота соседнего дома. Никто не открывал, но Андрей сам того не понимая продолжал почему-то стучать.
Уехали они, - раздался за спиной мужской голос. Андрей обернулся. Из-за забора напротив выглядывал мужчина в очках в толстой оправе.
Я хотел узнать про семью, которую убили вчера, - Андрей махнул рукой в сторону сгоревшго дома.
А. К их родственникам увезли. И мальчишку тоже.
Мальчишку?
Да. Сынишка у них остался десятилетний сиротой. А эти, - он кивнул головой в сторону ворот, в которые только что стучался Андрей, - вчера вечером съехали. После того, что случилось, страшно здесь жить. Крики такие стояли, что до сих пор в ушах. А у меня только собаку пристрелили. Деньги попросили три тысячи, сказали, что если заплатим — не тронут. У меня только две с половиной были. Вот и сторговались на то, что есть. Ушли, моих не тронули. Пса только. Больно уж лаял.
Андрей внимательно выслушал его, кивая головой. После чего, перекрестил чеченца, но увидев недоумение на его лице, сообразил, что наложил крест на мусульманина. Однако, ничего не сказав, направился в штаб, к тому самому полковнику, недвусмысленно поделившийся мыслью о таинственном превращении мирного абрикоса в ночное время в вооруженного урюка.
В штабе полковника не оказалось. Смысла спрашивать о его возможном нахождении не было — военная тайна. Возле штаба Андрей подошел к командиру, которого вызывал к себе полковник после переговоров с представителями мирного населения. Тот курил. Не зная, как вызвать его на разговор о проведенных «зачистках», он вызывающе смотрел на него. Тот, думая о чем-то своем, достал из кармана пачку сигарет, открыл ее и протянул батюшке. Андрей отрицательно покачал головой.
Население жалуется на вас, - издалека начал Андрей, тронутый происходящим до глубины души и не способный самостоятельно найти оправдание деяниям православных христиан, которым накануне этих страшных событий он проповедовал, которых исповедовал, которых жалел и о которых молился. Командир усмехнулся.
Что с того? Давно жалуется. Говорили им, уезжайте. Остались же. Значит, чувствует здесь чью-то защиту, протекцию. Пусть жалуются. Наших солдат никто не жалеет.
Но ведь детей жалко.
Эти дети ходят с гранатами в руках и кидают в первого встречного русского. Нет места жалости на это войне. Жалость - это слабость. А слабость — это поражение, - он кинул остатки сигареты на землю, придавил носком грязного солдатского ботинка и ушел. И Андрей понимал, что командир прав. Но разве не права женщина, оравшая вчера в толпе «А девочку мою, доченьку, за что?!». А разве не прав десятилетний ребенок, оставшийся вчера сиротой и наблюдавший, как убивают его родителей, дедушку и брата. Разве не правы эти люди, кидающие вчера в окно православного священника камни? Так в чем же правда? Все это никак не укладывалось в голове Андрея.
В этих тяжелых раздумьях, он прошелся между спешащими куда-то солдатами, боевой техникой, вернулся в штаб. В коридоре на скамейке он заметил девушку, сидящую с закрытым ладонями лицом. Ему показалось, что весь ее облик выражал внутреннее страдание и боль. Он хотел бесшумно пройти мимо, боясь потревожить.
Ты?! - неожиданно вскрикнула девушка, когда он подошел к ней ближе. Он вздрогнул и впился глазами в ее худое ошарашенное лицо. Он понимал, что эта девушка — Соня, но не мог этому поверить. К тому же она сильно изменилась. Лицо ее было изуродовано гримасой постоянного страха. Глубокие морщины на лбу и у губ не позволяли распознать в ней ту молодую девушку, которую знал Андрей.
Соня поднялась со скамьи, вплотную приблизилась к Андрею с нескрываемой ненавистью в глазах, крепко схватила его за грудки.
Смотри, в какой ад ты превратил мою жизнь, - зашипела она, пронзая его взглядом. Он молчал, глядя с жалостью на эту раздосадованную фурию.
Ты! Ты один во всем виноват. Во всем! Понимаешь ты сам? В какой ад ты превратил мою жизнь, - из ее глаз потекли слезы, она уже не могла говорить, но все трясла и трясла его, вцепившись костлявыми руками в незастегнутую кожаную куртку, накинутую поверх рясы. Он осторожно взялся за ее запястья, пытаясь освободиться от ее рук. Но это разозлило ее еще больше. Она отцепилась от куртки, вырвала руки из его рук, схватила висящий на его шее крест, намереваясь сорвать. Но сил порвать толстую серебряную цепочку у нее не хватило, тогда она стала бить этим крестом Андрея по лицу, по голове, по шее. Жмуря глаза, он пытался вновь схватить ее руки, но не мог. Он чувствовал, что по лицу потекла кровь. Прибежавшие на помощь батюшке солдаты оттащили от него девушку. Но она все вырывалась и хрипела, потеряв от переполнивших ее эмоций дар речи. Но через пару минут обмякла. Ребята усадили ее на скамью и ушли. А она, снова, закрыв ладонями лицо, безудержно зарыдала. Андрей присел рядом, вытирая руками кровь со щеки. Прибежала медсестра, осмотрела его лицо и позвала в медпункт на обработку. Но он отказался. Она ушла и, вернувшись через несколько минут с пузырьком перекиси, ватой и пластырем, обработала многочисленные ранки на лице, кое-где заклеила пластырем и ушла. А они так и сидели неизвестно сколько времени: он — в мрачном раздумье, и она — в слезах. Только теперь Андрей достал мобильник, набрал номер Мурата.
Где ребенок? - спросил он, услышав в трубке голос. Соня отняла руки от лица, недоуменно взглянула на Андрея и затихла.
Жди меня возле Шатоя, недели через две буду там, - ответил Мурат и отключил телефон. Соня, видя, что разговор прервался, заволновалась
Он хоть жив? Позвони, спроси его. Как он, мой мальчик? Где его держат? Позвони!! - почти закричала она, выхватив из рук Андрея телефон. Набрав повтор, она дождалась ответа.
Он жив?!! Скажи только, жив или нет? Не болен? - но по выражению Сониного лица было ясно, что ничего ей не ответили. Она понуро протянула Андрею телефон.
Что он тебе сказал? - устало спросила она. Он ответил.
Значит надо ехать в Шатой.
Торопиться некуда. Через неделю вместе поедем.
Я не могу больше ждать.
Можешь.
Она отрицательно покачала головой, по щеке снова скатилась слеза.
Можешь, - еще увереннее произнес Андрей.
Могу? - в тон ему спросила Соня и упала в голодный обморок.
***
Соня снова оказалась под опекой Андрея. Он поселил девушку в доме Малики и Асламбека. Соня никуда не выходила, помогала старой Малике по хозяйству. Терпеливо выждав неделю, она снова взбунтовалась, когда Андрей заявил, что уедут через несколько дней вместе с военными, когда придет приказ о передислокации. К концу следующей недели на долгожданную радость измученной Сони они все-таки собрали вещи и, попрощавшись с Маликой и Асламбеком, с которыми Соня успела за это время подружиться, выехали вместе с военными в сторону Шатоя.
Но по дороге их колона подверглась жестокому обстрелу со стороны боевиков. Они спаслись только тем, что ехали в машине командования, которая удивительным образом избежала прицельного огня. Но загоревшийся от осколка снаряда автомобиль пришлось покинуть и спрятаться от перестрелки в ущелье. Ни у Сони, ни у Андрея оружия не было. Они чувствовали себя загнанными на охоте зверьми, не способными защитить себя.
Перестрелка длилась несколько часов. Когда звук автоматных очередей начал стихать, Андрей, убедив Соню остаться в укрытии, отправился разведать обстановку. Он осторожно направился к дороге, где ими была оставлена колонна. Неожиданно раздался звук автоматной очереди, и острая боль в ноге подкосила его. Он упал на холодную землю, покрытую тонкой корочкой снега, обжегшим ему ладонь. Осмотрелся кругом, пытаясь понять, откуда стреляли. Но обзор загораживали камни. По-пластунски он подполз к одному из них, приподнялся и выглянул из-за него на дорогу. Снова автоматная очередь, от камня отрикошетило. Он провел ладонью по голове, чтоб убедиться, что его не задело. Судя по всему, стреляли свои, боевики не могли здесь остаться.
Эй! - крикнул Андрей, что было силы, - у меня нет оружия. Я — православный священник. Прекратите стрелять!
С этими словами он встал, превозмогая сильную боль в ноге, и поднял руки вверх. Из-за укрытия вышел солдат-срочник, шатающейся походкой направился к Андрею, но упал лицом вниз и больше не поднялся. С трудом Андрей добрался до него, приподнял, перевернул на спину. На снегу осталось багровое кровавое пятно. Он был мертв. Андрей закрыл ему глаза, в которых, как ему показалось, отражалось небо.
Послышались голоса. К ним приближались знакомые Андрею ребята. Андрей облегченно вздохнул. Ему помогли подняться.
Через час за нами приедут, - сказал комбат, тезка Андрея, - нужно увезти раненных и убитых.
Андрею наложили тугую повязку на ногу. Вспомнив о Соне, он попросил ефрейтора сходить за ней. Тот подозвал двоих ребят. Андрей объяснил им, где расположено ущелье. Минут через десять ее привели, бледную и напуганную. Она нервно оглядывалась по сторонам. Увидев, наконец, Андрея, поспешила к нему. Села рядом и сжалась вся, как затравленный зверек, забитый в угол.
Что же вас на войну-то понесло? - спросил стоящий рядом ефрейтор батюшку, закуривая сигарету, - сидели бы себе в золоченном храме, бабкам грехи отпускали. Здесь-то что? Ребята в бога может и верят, а вот руку слащенную тебе целовать не придут.
Ну, зря ты так, - вступился за батюшку комбат, - на этой войне все молитвы в бою вспомнишь, даже которые и не знал никогда.
Вспомнишь. Но когда смерть рядом ходит, с Богом напрямую говоришь. Без посредников, как говорится, - он кивнул в сторону внимательно слушавшего разговор попа, несомненно имея в виду его.
В первую чеченскую в Веденском районе точку брали, - произнес комбат, присаживаясь напротив Андрея на корточки и тоже доставая из мятой пачки сигарету, - как сейчас помню этот бой, так в душу врезался. Боевики конкретно так вокруг поселка окопались, не подойдешь. Это весной было, как раз накануне пасхи. Так эти ублюдки за своими спинами крест выставили с распятым военнопленным. Я тогда отбить его приказал. Не успели мы, до конца своих дней винить себя за это буду. Когда к кресту подошли, парень уже мертвый был. Я до сих пор во сне лицо его вижу. И когда проснусь, так душу давит, как будто я самый великий грешник на земле, все грехи в себе собрал. Таким грязным себя чувствую.
Он бросил не потушенную сигарету на грязный снег. Она не погасла, пуская тонкую струйку дыма.
Я когда в окопе сидел, жалел тогда, что не поп. Встал бы, подошел к нему. Ведь даже возле Христа, когда его распяли, стояли самые близкие ему люди. А этот один совсем, только «чехи» позорные внизу бегают. Подошел бы, молитву бы прочел, чтоб легче ему было. Ведь так на кресте уже не о жизни, о смерти взываешь. Может, хоть немного боль его утолил. Когда «чехи» деру дали, мы к нему ломанулись. Он не высоко так висел. Я в лицо его окровавленное глянул. А у него глаза такие голубые-голубые... и мир в них такой неземной... И на меня прямо смотрит. Я обомлел.
Комбат замолчал, провел ладонью по лицу, глянул вверх, сдерживая слезы.
Что-то перешло в меня тогда через этот взгляд, - сказал они почти шепотом, глядя на Андрея. Снова помолчал секунду, встал.
На голову венок ему натянули из колючей проволоки. Ребята когда сняли его, я венок этот с головы его чуть содрал. Не знаю уж чем они его ему вбивали. Кожа вокруг головы, где венок был, всюду разодрана. Лицо все в крови. В запястья и в щиколотки гвозди вбили. Никак их достать не могли. Но когда вытащили, они мне такими большими показались. Никогда такие не видел. Глаза ему сам закрыл. Молодой пацанчик такой. Красивый.
Нависла тяжелая пауза. Все молча смотрели на комбата, который задумался о чем-то. Наконец он поднял глаза, взглянув на попа с какой-то признательностью, подошел к нему, взял за руку и поцеловал.
Спасибо, что ты здесь, - искренне сказал он и добавил, взглянув на ефрейтора, - а не в золоченном храме.
По лицу Андрея было понятно, что он тронут до глубины души. Он поднялся, опираясь на сидящую рядом Соню, перекрестил комбата.
Где вера, там и храм, - ответил ему Андрей, с трудом опускаясь обратно.
Знаешь, после того как я к парню тому подошел в глаза его глянул, я был рад, даже счастлив тому, что я военный, а не поп. Потому что отомстить этим гадам могу. А простить их заставить себя бы не смог. А ты смог бы? - спросил он с интересом.
Сын Божий завещал нам прощать врагов своих.... - начал Андрей.
Нет, - перебил его тезка, - ты не проповедуй сейчас, ты скажи. Правду, от души своей человеческой, за себя. Смог бы ты им простить?
Нет, - серьезно сказал Андрей после некоторой паузы.
Вот и я не смог бы. Потому я здесь, чтоб мстить. А ты здесь еще нужнее. Потому что, если бы ты был на поле боя тогда, ты бы пошел к нему. И умер бы он тогда не в одиночестве, не в страхе. А в покое и в радости от скорой встречи с Богом. А ведь это так важно в последнюю минуту жизни. Ты даже не представляешь, как это важно. Только чтоб не в одиночестве. Только чтоб не в страхе, как животное на мясокомбинате. Чтоб по-человечески, по-божески. Спасибо тебе, что ты здесь, - повторил он.
Ты прости меня, - сказал вдруг ефрейтор. Он тоже неуверенно подошел к батюшке. Андрей встал, благословил его, тот покаянный поцеловал ему руку, только что перекрестившую его.
Пусть Господь хранит вас, - произнес Андрей.
Гул вертолета заставил их перенести свое внимание на него. Он медленно опускался на свободную от растительности площадку. Комбат, ефрейтор и еще пара солдат побежали к нему. Соня поднялась.
И что стоит твое благословение, черный священник? - осуждающе обратилась она к Андрею, стоя прямо перед ним и смотря надменно сверху вниз прямо в глаза, - они ведь верят тебе. А кто ты!
Больше она ничего не сказала. И Андрей молчал. Горькая обида была в его глазах, в которых Соня видела свое отражение. Подбежал комбат.
Сейчас раненных погрузим и вас тоже с ними отправим, готовьтесь, - крикнул он и побежал помогать раненным сесть в вертолет.
Спустя минут пятнадцать они поднялись в воздух и взяли курс на Грозный.
Куда мы летим? - настороженно спросила Соня, стараясь перекричать гул вертолета. Андрей, слышавший разговор пилотов ничего не сказал ей. Раненным нужна срочная медицинская помощь. И ему тоже. Нога нестерпимо ныла. Судя по всему, пуля попала прямо в кость.
Куда мы летим? - громко повторила Соня, приблизив потрескавшиеся от ветра губы почти вплотную к уху Андрея. Он не отреагировал на вопрос. Тогда она, начиная нервничать, подошла к пилотам. Повторила им свой вопрос. Ответ ей не понравился. Их вначале спокойный разговор перерос в перебранку, в результате чего один из пилотов нецензурно выругавшись, обратился к батюшке, чтоб тот «утихомирил свою бабу». Андрей, пытаясь побороть в себе приступ гнева, превозмогая боль, добрался до истерящей Сони, схватил ее за шиворот, силой потащил ее на место и швырнул ее на сиденье.
Заткнись, дура! - грубо прикрикнул он на нее, - здесь люди умирают! Им нужна срочная помощь! Разоралась.
Уж не твоя ли нога нуждается в помощи, как никто? Это ты виноват в том, что украли моего мальчика! Мы должны сейчас, немедленно отправляться в Шатой. Может, это последний шанс спасти его! Слышишь?! Это может быть последний шанс!!! Как ты можешь сейчас лишить меня его?! Как ты можешь?!!
Ее истерические вопли прервались сильным ударом в лицо. Она не ожидала этого от Андрея. Из носа потекла кровь. Возбужденная она захлебнулась ей и закашлялась. Пилоты одобрительно переглянулись, переговариваясь о чем-то между собой. Раненные, те, что в сознании, удивленно переглядывались, усмехаясь. Андрею было жаль Соню. Но он не сказал ей ни слова в утешении. Молча, протянул ей носовой платок, на котором остались капли его крови. Соня, взяв его, вспомнила, что этим платком он утирал кровь с лица, когда она била его нашейным крестом. Она приложила его к носу, запрокинула голову и всю дорогу молчала.
***
Ранение действительно оказалось серьезным. Пулей была задета кость. В Грозненской больнице ему сделали операцию и, поскольку мест и персонала в больнице катастрофически не хватало, через несколько дней отпустили, подробно проконсультировав, как нужно делать перевязки и чем обрабатывать рану. Соня все это время была рядом с ним. Забрав у него мобильник, звонка она так и не дождалась. А набирая номер Мурата, она слушала мертвый женский голос, вещавший о недоступности вызываемого абонента.
Перед выпиской Соня узнала, что за лейтенантом, лежащим в соседней палате, придет машина, чтоб отвести его в полк. Соня, слушая разговоры в коридоре больных, знала, что основные бои сейчас разворачиваются возле Комсомольского. Шатой был взят федеральными войсками в конце февраля, потому искать Мурата там вряд ли имело смысл. Андрей был с ней согласен. Потому Соня дипломатически договорилась с лейтенантом, полным усатым дядькой, представившимся ей Евгением Васильевичем, взять с собой батюшку в ее сопровождении. Он согласился. По непонятным Соне причинам выехали уже только вечером и на место прибыли уже затемно.
Со слов без умолку болтавшего Евгения Васильевича, полк располагался возле речки с танцующим названием Танги. После жестоких боев в Аргунском ущелье он был передислоцирован сюда для временной передышки.
Палатки, военная техника, солдаты. Все, погруженное ночной тьмой, озарялось тусклым светом костров. Андрей вышел из машины, невольно уловил запах жаренного мяса и спиртного. К прибывшему лейтенанту подошли несколько военных. Краем уха Андрей прислушивался к их разговорам. Они учтиво поинтересовались здоровьем, он - новостями.
Вчера полковник вернулся, - сообщил ему один из военных. Эта новость явно заинтересовала лейтенанта.
Он же отпуск взял. Домой поехал, - удивился он.
Да. Но говорит, что дома какие-то проблемы. Приехал обратно.
Ясно. Посмотрите, кого я вам привез, - вспомнил он, наконец, про батюшку и его заботливую спутницу, и все повернулись в их сторону. Андрей подошел, опираясь на костыли, слегка поклонился и представился. В сумрачном свете костров он прочел изумление в глазах солдат. Они бросили в ответ несколько учтивых реплик и разошлись. Сзади тихо подошла Соня.
Пойдемте, что-нибудь перекусим, и я пристрою вас на ночлег, - предложил Евгений Васильевич. Они послушно направились за ним к одному из костров. Их угостили ароматным шашлыком. Гости с жадностью принялись за еду.
Батюшка, - сказал один из солдат, прерывая нависшее после их прихода молчание, - а ведь время поста. А ты мясо ешь.
Андрей почувствовал, что не дожеванный кусок встал в горле. Он закашлялся.
Когда Иисуса обвинили в том, что он и его ученики не соблюдают поста, что он ответил им? - мрачно ответил он, прокашлявшись. Ему не ответили.
Зачем им скорбеть о Боге, когда он рядом с ними? Когда уйдет, тогда и поститься будут.
Опять нависла тишина. Андрей снова принялся за свой ужин.
В смысле? - спросил вдруг тот же солдат.
Разве не терпим мы лишения? Разве не голодаем и не страдаем, теряя друзей? Разве не видим лика Бога, сидя в окопе и слыша, как пули летят над головой и в каждой из них смерть? Разве не с нами Бог? Вот вернешься домой, дай тебе Господи, и забудешь Бога, которого ты видел в глазах умирающего на твоих руках товарища. Я вернусь, может быть, тоже забуду. Вот и будем поститься, и скорбеть об утраченном Боге. А сейчас-то что? - Андрей вытер жирные пальцы о подол и так уже грязной рясы. Солдат молчал, виновато опустив голову.
Бог не в церкви. Он здесь, с нами. Думал, я приехал вас учить заповедям библейским? Нет. Зачем? Вернешься, сам всю библию от корки до корки прочтешь. А сейчас нам просто выжить нужно. А если Господь предписал нам умереть, то умереть достойно. А не как тот баран, что вы у мирных чеченцев днем увели, вечером разделали, а сейчас, ночью, мы его с вами на углях запекли и съели.
Опять нависла тишина. Где-то неподалеку слышалась ругань, сопровождающаяся нецензурной бранью. На фоне тишины она привлекла внимание. Люди стали оборачиваться. Судя по всему, словесная перепалка переросла во что-то серьезное. Андрей распорядился, чтоб Соню пристроили на ночлег и организовали ее охрану. Сам направился к месту разборки. Пробравшись через кольцо военных, он увидел, как пьяный полковник избивает лейтенанта, повалив его на землю и пиная сапогами в лицо. Никто их не разнимал. Андрей схватился в потный пиджак полковника, намереваясь оттащить его от лейтенанта, пытавшегося увернуться от ударов.
Уберите отсюда этого попа! - истерически закричал пьяный полковник, - откуда он здесь? Связать!
Связать! - заорал он еще громче, видя, что солдаты замешкались, а побитый лейтенант встает на ноги. Андрея кто-то схватил сзади, силой завели руки за спину и связали. Лейтенант, утирая с лица кровь, молча стоял перед полковником, у которого, судя по всему, отпало желание его бесцельно колотить.
Последний раз спрашиваю, - зашипел полковник, поднимая вверх указательный палец, - будешь исполнять приказ?
Нет, - помотал головой лейтенант.
Рядовые Иванов, Карпов и Никитин, - отчеканил полковник. Перед ним тут же выстроилось трое мальцов.
Дежурного по полку офицера, - он тыкал пальцем в грудь лейтенанта, - связать и посадить в зиндан. Где начальник штаба?
Подошел подполковник.
Проконтролировать, - приказал пьяный дебошир, - я лично сейчас поеду в село, брать снайпершу. У меня есть ее фотография, тут в кармане, - он хлопнул себя ладонью по груди, - наших российских офицеров сколько положила в Аргунском ущелье, сука. Когда приеду, чтоб в яме сидел, как я сказал. Увести!
Он раскраснелся и даже при свете костров были видны капельки пота на его лбу. Солдаты не посмели ослушаться полковника, даже пьяного. Осознавая, что у человека пьяный бред, они все же увели упрямого лейтенанта.
Потом сразу ко мне! - крикнул он им в след, - со мной поедете.
Военные потихоньку разошлись, забыв про Андрея. Он так и стоял со связанными руками, наблюдая, как полковник забирается в боевую машину пехоты, кроя матом какую-то снайпершу.
Давай развяжу, - услышал Андрей и обернулся. Перед ним стоял солдат, упрекнувший его в несоблюдении поста. Андрей улыбнулся, снова повернулся спиной, подставляя затекшие руки.
Как тебя звать? - спросил Андрей.
Олег, - коротко ответил рядовой.
Куда увели лейтенанта?
Там яму вырыли для чеченских боевиков, ну, чтоб пленных держать было где. Туда и посадили. Да, ничего. Думаю, к утру оклемается, отпустит, - Олег закрыл складной нож и положил его в карман.
Думаю, много чего еще натворит ваш полковник до этого самого утра, - заметил Андрей, потирая запястья и наблюдая, как этот самый полковник поторапливает солдат, выглядывая из БМП и безудержно ругаясь. Трое несчастных парней, которым приказано было сопровождать его, спешно забрались в машину. БМП тронулась и, рыча, уехала в сторону села.
Военные постепенно расходились по палаткам. Андрей вернулся к своему костру, присел возле него и задумался. Подошел лейтенант, привезший его сюда.
Соня уже отдыхает. Я пристроил к ней двоих ребят, в смысле охранять. А то многие сегодня с водкой переборщили. Сам полковник вон поехал приключений искать.
Андрей кивнул.
А что за пьянка? Или это у вас в порядке вещей? - спросил Андрей.
Да, нет. Полковник день рождения дочки решил отметить. Вот и гуляют. Странный. С отпуска вернулся раньше срока. Семью оставил, дочкин день рождения здесь отмечает. Мог бы там, со своими, - на минуту он замолчал, задумался. Поправил палкой не желающие разгораться сырые ветви в костре, которые подбросил Андрей. Многочисленные искры взметнулись вверх и тут же погасли.
Говорят, - полушепотом продолжил лейтенант, - он сынишку своего чуть не убил. Жена, чтоб детей обезопасить, и настояла на том, чтоб он уехал. Клинит его. Да после войны мало кто здоровым остается. Нервы не выдерживают. Я сам как выпью, в каждом «чеха» вижу. Особенно если человек смуглый и с бородой. Пить боюсь. Это еще после первой войны. А насколько эта затянется, неизвестно. Какими мы из нее выйдем?
Душа светла и разум светлым останется, - сказал Андрей, - главное, чтоб Господь не оставил. Потеряешь его, потом найдешь ли? И захочешь ли найти? А жить без него как страшно, как в ночи без огней. Дороги своей не видишь. Я буду молиться за тебя, Бог тебя не оставит.
Андрей встал, перекрестил его.
Спасибо тебе, - ответил лейтенант, поднимаясь на ноги и целуя батюшке руку, - если ты не против, я спать пойду.
Конечно, отдыхай, - отозвался Андрей, присаживаясь на прежнее место.
Спустя время в стороне, где скрылась БМП с пьяным полковником, Андрей различил свет от фар. Через минуту послышался нарастающий гул машины, фары на мгновение ослепили Андрея. БМП остановилась возле КУНГа, в котором проживал полковник. Андрей побоялся подходить, чтоб снова не нарваться, но внимательно наблюдал за происходящим.
Из десантного отсека БМП выгрузили большой сверток. По длинным выбившимся из свертка волосам и крикам стало ясно, что привезли девушку. Ее затащили в КУНГ, следом вбежал полковник. Через минуту трое его послуживцев вышли. Из КУНГа раздавались душераздирающие крики, заставившие Андрея встать и подойти.
Стой, куда? - остановил его караульный.
Что же там? - растеряно спросил Андрей.
Снайпершу чеченскую пытают. Что же? Иди, батюшка, отдыхай. Без тебя разберутся.
Андрей отошел. Ему показалось странным, почему полковник сам лично, даже единолично, пытает чеченку. Нехотя он вернулся к костру, который уже догорал. Присел возле. Доносившиеся из КУНГа крики заставляли его невольно прислушивался. Минут через десять заиграла музыка, видимо, полковник хотел приглушить крики девушки. Спустя примерно час звуки прекратились. Полковник почти голый выбежал из КУНГа, что-то сказал караульному, тот куда-то побежал. Полковник забежал обратно. Андрей встал и уверенно направился на место пытки. Он зашел в КУНГ и замер от неожиданности. Тут же следом вбежали трое рядовых и тоже опешили.
Полковник спешно одевал штаны, беспокойно глядя на вошедших.
Кто боится покойников? - попытался пошутить он. Внимание Андрея было приковано к девушке, лежащей в дальнем углу на топчане, совершенно голой, с синюшным лицом и разбросанными по топчану длинными густыми волосами. На полу валялся плед, в котором и привезли девушку. На нем, в беспорядке - одежда девушки
Уберите, - распорядился полковник. Ребята растеряно стояли.
Убрать, я сказал здесь все! - взбесился он.
Куда? - произнес непонимающе один из ребят, ошарашенный увиденным.
Хоть куда!
Может, вывести в лесополосу, там закопать, - предложил другой.
Ну, действуйте же! Вперед! - нервничал он, - и что здесь делает поп?! Уберите его, я сказал, отсюда! И кто проболтается об увиденном, тот получит пулю. Даже две. Еще контрольную в голову. Все ясно?!
Ребята зашевелились. Один из них виновато вывел батюшку из КУНГа. Андрей повиновался. Он вышел молча. Увиденная им картина говорила сама за себя. Это была не пытка боевички, а банальная сцена изнасилования с убийством. Андрей снова присел у уже потухшего костра и глубоко задумался. Случившееся потрясло его. Он проводил глазами машину, в которую погрузили тело девушки и увезли в сторону леса. Мысль о разговоре с полковником он отогнал, поскольку тот был невменяем и все еще пьян. Перед глазами стояла картина, увиденная в КУНГе. Синее лицо модой девушки с кровоподтеком под глазом. Синяки на шее. Голое беззащитное тело. Он вспомнил слова Сони, рассказывающей о смерти Резеды, в смерти которой обвинили Андрея. Тяжело было на душе. Почему Бог так жестоко предопределил их судьбы. Или кто виноват в их смерти? Нельзя же все валить на Бога, когда такое творится среди людей, в их сердцах и душах! Что заставило Андрея читать смертоносное заклинание в адрес и так уже исстрадавшейся молодой женщины? Что толкнуло этого полковника на изнасилование чеченской девчонки, в результате которого она умерла? Элементарная духовная слепота и скука. Андрею стыдно было признать это перед самим собой. Но смог бы он даже осознать это, если бы не страшная смерть этой девушки от похотливых рук сластолюбивого жестокого вояки.
Уже светало, когда Андрей, почувствовав, что продрог на ветру у давно погасшего костра, отправился в палатку, указанную Евгением Васильевичем. Ему захотелось увидеть Соню.
Соня мирно спала под храп расположившихся по соседству парней. «Хороша охрана», - подумал Андрей, присаживаясь у ее ног. Он не хотел тревожить ее сон.
***
Андрея разбудила Соня. Сам того не ведая, он уснул у ее ног, свернувшись калачиком. В палатке никого не было.
Ну, что ты думаешь? - спросила Соня по поводу поисков Мурата. Дозвониться до него не получалось, он был недоступен. И сам он не давал о себе знать. Вдруг Андрея озарило.
Слушай, я совсем забыл. Когда я приехал в Чечню и дал о себе знать, он упоминал о каком-то поселке, - Андрей напряг память, пытаясь вспомнить свой первый разговор с Голимовым, - он сказал, что если потеряемся, то встретимся в Комсомольском. Точно-точно. В Комсомольском.
Это где? Когда поедем? - оживилась Соня, вновь почувствовав надежду.
Я пойду, узнаю, может, нас на чем-то подкинут. Я даже не знаю, где это.
Он вышел из палатки.
Где лейтенант Захаров? - спросил он первого попавшегося на пути солдата, намереваясь обратиться с очередной просьбой к Евгению Васильевичу.
В штабной палатке, - ответил рядовой. Андрей направился к КУНГу, возле которого наблюдалось оживление. Андрей осторожно прошел между любопытствующими солдатами, не посмевшими подойти поближе, и неслышно остановился за спинами офицеров. Андрей понял, что в полк приехали из комендатуры и военной прокуратуры. Прокуроры стояли чуть в стороне. Все внимание было обращено на майора и стоявшего перед ним опухшего с похмелья и бессонной ночи полковника. У последнего был вид напортачившего ребенка. Майор, извергаясь крепким матом, оскорблял полковника у всех на глазах.
Ты, …, мало того, что сжег безосновательно половину села. Ты, скотина …, … похотливый, изнасиловал и убил пятнадцатилетнего ребенка. Ее родители с ночи комендатуру атакуют. Как нам теперь, российским военнослужащим им в глаза смотреть? Что им сказать? Кого винить? Ты, …, ответишь по полной за свою похоть. За то, что замарал честь российской армии! …! Честь каждого российского солдата!
Неожиданно для всех полковник вытащил из кармана пистолет и направил на майора. Тот замолчал, глядя на него с пожирающей ненавистью и негодованием. Военные, приехавшие с майором, направили оружия на полковника.
Мое убийство не смягчит твоей вины, но усугубит твое положение, - уже более сдержано сказал майор.
Полковник опустил пистолет дулом к земле, выстрелил. Бросил пистолет, наклонился к ноге. Штанина окрасилась кровью — он прострелил себе ногу.
Где труп? - спросил майор.
Не знаю. Пацаны куда-то увезли.
Какие?
Полковник назвал фамилии, кривя лицо и держась рукой за рану.
Я дал разрешение на твой арест. Сейчас напишешь явку с повинной, потом следователь из военной прокуратуры сопроводит тебя на взлетную площадку. На счет вертолета я распоряжусь. Иди, пиши.
Полковнику помогли встать, и повели в штабную палатку.
Приведите тех, ребят, которые закапывали тело, - распорядился майор и, обратившись к следователям прокуратуры, добавил, - они покажут, отроют. После экспертизы отдайте тело родителям.
Андрей заметил, что Евгений Васильевич, стоявший все это время чуть поодаль от Андрея, ушел. Андрей обернулся, пытаясь найти его глазами. Он увидел его возле палатки, в которой оставил Соню и поспешил туда.
Когда Андрей зашел внутрь, Соня уже узнавала у лейтенанта как можно добраться до Комсомольского.
Вообще-то не близко, - почесал затылок Евгений Васильевич, - может вам пока до Урус-Мартана добраться с комендантскими? А там, я слышал один местный извозом занимается на «Газели». Но, ему заплатить придется. Деньги-то у вас есть?
Соня, вопросительно глядя на Андрея, покачала головой.
А сколько нужно? - спросил батюшка.
Не знаю. Сейчас, подождите, - лейтенант вышел. Соня выжидающе смотрела на Андрея. Он прокручивал в голове сцену с полковником, разоблаченным в преступлении. Какое-то чувство удовлетворения перемешивалось с чувством жалости к безвинной девушке и ее родным. «Но мертвого не вернешь, а зло должно быть наказано», - успокаивал себя Андрей. «А кто же накажет меня за причиненное мной зло?» - спросил он самого себя, - «Или я не причинял зло? Как же не причинял, зная, что читаю над протлевшим покойником на кладбище на Черной мессе? Ведь Иисус говорил: «Сказано вам было — не убий, а я говорю вам — и в сердце своем не возжелайте смерти ближнего своего». Значит виноват. И меня нужно наказать для восстановления справедливости. А нужно ли ее восстанавливать? И можно ли ее восстановить? Ведь утраченного не вернешь. Мертвых не воскресишь». Он с глубокой скорбью взглянул на Соню. Она все еще смотрела на него. Андрей смутился. Ему показалось, что она прочла его мысли. В палатку вернулся лейтенант. Он протянул Андрею несколько банкнот.
Вот, насобирал. И с майором договорился, вас подбросят. Собирайтесь, только быстро. Они уже уезжают.
А вы просили их нас подождать? - засуетилась Соня. Лейтенант улыбнулся и кивнул. Андрей, немного смутившись, взял деньги, поблагодарил. Евгений Васильевич проводил их до машины майора. Все уже были в машине, ждали только их. Наспех попрощавшись со своим благодетелем и еще раз, поблагодарив ее, Андрей с Соней сели в военный «УАЗик».
В машине было довольно тесно. Кроме майора, занимавшего переднее сиденье, с ними ехали еще двое военных. Соня сидела почти на краю, не касаясь спинки сиденья и крепко прижавшись к Андрею. Какое-то время ехали молча. Было видно, что майор был очень огорчен случившимся.
Как ее звали? - прервал молчание Андрей. Майор обернулся на его вопрос.
Эльза, - ответил он коротко. Снова нависло молчание.
Ей было всего пятнадцать, - добавил майор. Чувствовалось его желание выговориться. Но он опять замолчал, переваривая все в себе. Он сильно переживал по этому поводу.
Буду молиться за нее, хоть она и мусульманка, - сказал Андрей, - ведь Бог один, а мы все люди.
Ты прав, - отозвался на его слова майор, - нельзя не считаться с человеком, только если он другой веры или национальности. Молись за ее безгрешную душу. И за родителей ее помолись. Их как жалко! На отце лица нет, приходил. У меня тоже дочка ее возраста. Я как представлю, что с ней кто-нибудь такой сотворит, мне дурно становится. Ребята многие сейчас ожесточены этой войной. Одно слово «чеченец» заставляет их творить страшные вещи. Уже не разграничивают боевик ли он, или жертва этой проклятой войны. Молись за них. И за меня помолись перед Богом. Чтоб мое сердце не ослепло от такой жестокости.
Андрей растроганно улыбнулся, перекрестил майора. Тот кивнул, приняв благословение батюшки, и отвернулся, стараясь скрыть наворачивающиеся на глаза слезы.
- А больше за полковника молись, - добавил майор, - хороший он человек. Герой. Настоящий герой, редко сейчас таких встретишь. Война его испортила. Она всем нам крышу сносит…
Больше он ничего не говорил. Всю дорогу ехали в полном молчании. Было видно, что майор очень тяжело переживает случившееся.
До Урус-Мартана доехали быстро. Также без проблем нашли водителя «Газели», с которым пришлось довольно долго поторговаться, прежде чем он согласился ехать в Комсомольское. Вечером они уже были на месте. Расплатившись с водителем, они высадились на окраине поселка. Остановив первого встречного, которым оказался очень словоохотливый дедушка, Андрей спросил, где можно найти Голимова. Дед дал исчерпывающую информацию, взяв за нее авансом сто рублей. С его слов Мурат редко появляется в поселке. Здесь живет его тетка, сыновья которой погибли на войне. С ней вместе живут русский парень, который помогает ей по хозяйству и кем ей приходится, он не знает, и мальчишка, который может быть сыном Мурата, но поскольку он весь светленький, то, скорее всего, это сын русского. Хотя русский парень молодой, а мальчонка не такой уж и маленький. Вероятнее, что он все же сын Мурата от русской женщины... В общем, деда терпеливо слушали с десяток минут. И Андрею и Соне было ясно, что мальчишка этот и есть Алешка.
Адрес, адрес скажите нам, - нетерпеливо попросила Соня. Дед выпросил еще сто рублей, прежде чем выложил адрес и подробно объяснил, как пройти к нужному дому.
Соня почти бежала. Андрей еле успевал за ней. Они с легкостью нашли указанный дедом дом. Андрей громко постучался в высокие добротные ворота.
Кто там? - раздался мужской голос на чистом русском языке.
Нам нужен Мурат, - ответила Соня. Дверь приоткрылась. Из-за нее выглянул симпатичный молодой человек с русой копной лохматых волос.
А вы кто и что ему передать?
А его здесь нет? - спросил Андрей. Парень удивленно посмотрел на батюшку, будто не понимая для чего православному попу нужен мусульманин.
Так что передать? - проигнорировал он его вопрос.
Скажи, что мы за мальчиком. Он ждал нас.
Молодой человек закрыл в дверь и ушел, оставив гостей в полном недоумении. Прошло минут десять. За дверьми было тихо. Соня постучала снова. На ее стук никто не шел и не отвечал. Она начала заметно нервничать. Еще минут через десять к дому подъехала серая «буханка», из нее выпрыгнули мужчины в камуфляже и с автоматами в руках, схватили растерянных Соню и Андрея, связав руки, посадили в машину, одели на головы мешки и повезли в неизвестном направлении. Спустя десяток минут машина остановилась, пленников выгрузили, не снимая мешков, куда-то повели, затолкнули в какое-то помещение и закрыли дверь.
Андрей, - тихо произнесла Соня, когда голоса и шаги утихли. Со связанными сзади руками снять мешок не представлялось ей возможным.
Я здесь, - отозвался он.
Я не могу снять мешок, - сказала Соня и заплакала.
Не снимай, их лучше не раздражать лишний раз, - ответил Андрей.
Что же делать? - спросила она и в голосе ее чувствовалась такая беззащитность и растерянность, что это невольно передалось Андрею.
Молиться, - ответил он и, встав на колени, зашептал молитву.
Глава шестая
Мурат.
Все мрачное сокрыто внутри его; будет пожирать огонь, никем не раздуваемый
20/26 Книга Иова
***
Мурат добрался до села Чири-Юрт только к ночи. Темнота уже накрыла землю, и даже луна не желала хоть немного осветить ее.
Хоть глаз выколи, - выругался Мурат, выходя из машины, остановив ее на окраине села. Искать в такой темноте Ахмеда, расположившего свои войска где-то в здешних лесах на склонах гор, было бы пределом глупости. Мурат покорил себя за то, что выехал на ночь глядя. Хотя, что он мог сделать, когда поступил приказ «немедленно прибыть». Ахмед был разозлен. Мало того, что дагестанская война закончилась полным провалом, так еще и командный состав в лице Мурата отбивается от рук, не выполняет приказов и в военное время решает личные проблемы. Мурат чувствовал, что ему придется поквитаться не только за то, что он не наладил поставку оружия из оружейной столицы, но и в целом за то, что сепаратисты потерпели неудачу в реализации столь глобальных планов по захвату территорий. Ахмед был человек вспыльчивый. В гневе он был страшен. Но лучше было приехать к нему самому и разукрасить ситуацию, чем просто скрыться и быть найденным потом его головорезами, которые свершат над вероотступником скорый суд и разместят заснятый при этом ролик в «Интернете» для устрашения других.
Совершив в этой темноте вечерний намаз, Мурат вернулся в машину, завернулся в плед и, поставив машину на ручник, заснул, сидя на водительском сидении. Но поспать ему не удалось. Его разбудил грохот, доносящийся издалека как раскаты грома. Спросонок ему показалось, что он просыпается в своей грозненской квартире при очередной бомбардировке. «Мам», - позвал он, зная, как мать боится бомбежек, желая успокоить и защитить ее - пелена сна не отпускала его. Он открыл глаза в поисках матери, но наткнувшись взглядом на вспышки и огонь, видимые через лобовое стекло автомобиля, проснулся окончательно. От такого пробуждения его немного потрясывало.
Бомбили соседний населенный пункт, располагавшийся километрах в трех от Чири-Юрта. Вспышки озаряли дома и постройки. Некоторые строения горели, кидая в черную темноту болезненный тревожный свет. Звуки пугали. От желания завести машину и уехать подальше Мурат отказался. Свет фар привлечет внимание, и его машину может постичь та же участь, что и горящие дома ночного поселка.
Бомбардировка продолжалась около получаса. Последние снаряды были сброшены на дорогу, ведущую, судя по всему, в Чири-Юрт, озаряя беспорядочные толпы людей, разбегающиеся и падающие на землю то ли подбитые осколками снарядов, то ли пытающихся спрятаться от лика смерти. Слышались крики, вопли женщин и детей, автоматные очереди, гул авиации. Мурат, пожалев, что припарковал машину почти рядом с дорогой, осторожно вышел и отошел подальше, прислонившись к черному забору на который он случайно наткнулся в этой кромешной тьме, пройдя через поцарапавшие лицо кусты.
Минут через двадцать отчетливо стали слышны голоса. Плакала женщина. Заливался плачем младенец. Причитала старуха. Мужчина цыкал на них, ругался. Другой цыкал на него. Люди прошли. Мурат неслышно отошел от забора, протянув вперед руку, чтоб снова не напороться на кусты. Но по звукам определил, что идет еще одна группа людей. Дождавшись, когда они пройдут, он пролез сквозь кустарник и вернулся к своей машине. Стараясь не издавать громких звуков, открыл дверь и сел за руль. Ему показалось, что на заднем сидении кто-то есть. Он выхватил из кармана пистолет и, развернувшись, резко протянул руку. Дуло уперлось в чью-то голову. Послышался женский вскрик и заорал ребенок. Мурат, взбесившись, включил свет в салоне. В машине сидела перепуганная женщина с младенцем на руках, который, испугавшись вскрика матери, истошно вопил. Лицо женщины было замарано кровью, большие сумасшедшие глаза смотрели на Мурата с ужасом.
Заткни ребенка, - грубо сказал Мурат, выключая свет, боясь, что машина будет замечена. По вибрации машины, Мурат понял, что она нервно трясет ребенка на руках, отчего тот, не в силах орать громче, начал захлебываться своим плачем.
Кормишь?
Что? - не поняла женщина.
Кормишь грудью?
Да, - ответила она недоуменно.
Грудь ему дай.
Младенец замолчал. Слышно было как он, всхлипывая, жадно сосет.
Чего тебе? - спросил Мурат.
Не могу дальше идти. Забралась в машину, думала, что даже если умру, то хозяин машины ребенка кому передаст. А так на землю упаду, никто не найдет и дите мое не услышит. Сгинет малыш, пропадет.
Она говорила тихо, почти шепотом, тяжело дыша и вздыхая.
Но ведь село рядом совсем, - возмутился Мурат.
Не могу. Убей меня, не могу.
Мурат махнул рукой, посчитав, что с рассветом разберется. Он, молча, сидел, откинувшись на спинку стула и слушая мирное дыхание за спиной. Ему казалось, что женщина с ребенком уснули. Когда расцвело, стало ясно, что спал только один малыш. Женщина была мертва. Она сидела в луже крови, не выпуская из охладевших рук ребенка. Одежда в районе живота тоже была вся в крови. Мурат откинул полу длинного жакета. На животе была огнестрельная рана. Малыш мирно спал в ее руках. Ему на вид было не более года. Он был завернут в детское одеяло в белом пододеяльнике с отпечатками окровавленных рук. Мурат растерянно стоял, разглядывая эту картину и не зная, что делать. Он отошел от машины, совершил намаз. Вернулся, глянув снова на своих незваных гостей. Малыш проснулся, высунул из одеяла маленькую ручку и непонимающе разглядывал Мурата. Мурат же взял из салона автомат, закрыл двери машины и отправился искать расположение отряда Ахмеда. Он прокрутил в голове вчерашние объяснения Ахмеда как его найти относительно села Чири-Юрт. Осмотрелся кругом. Обзор был замечательный. Было полностью видно село, подвергшееся ночью бомбардировке. Местами оно все еще дымилось, а в целом представляло страшное зрелище полной разрухи. Мурат повидал много селений, подвергшихся бомбардировке еще в первую войну, но ничего подобного не встречал. Минуту он созерцал руины, оставшиеся от села. На сердце было тяжело и не спокойно. Он вспомнил маленькую ручку ребенка, выбившуюся из окровавленного одеяла и его черные доверчивые глаза. Он вспомнил маленький холмик на могиле своего сына и его фотографии в альбоме, найденном в опустевшей после похорон Резеды квартире. На одной из них мальчишка с детским лицом Мурата протягивает вперед такую же нежную пухлую ручку и смеется. А во рту всего четыре зуба, по два сверху и снизу. Альбом он оставил в Комсомольском у тетки. Она тоже долго разглядывала фотографии в нем и плакала, говоря, что у мальчика точно такое же лицо, как у Мурата, когда тот был ребенком.
Мурат вернулся к машине, оцепил ребенка от трупа. Понес этот теплый кулек в село, постучал в крайний дом.
Кто? - ответил за дверьми недовольный мужской голос.
Открывай, хозяин, - ответил Мурат. Дверь осторожно приоткрылась. Мурат в нетерпении навалился на дверь, распахнул ее и вошел во двор.
Вот, ребенка пристрой пока к себе, - протянул он ребенка молодому чеченцу. Тот удивленно взглянул на него, недовольно поведя сутулыми худыми плечами под рваной кофтой «адидас».
Не могу брат. У меня у самого их четверо. Чем их кормить. Опять вон война началась. Опять голод, холод. Нет, не возьму я твоего ребенка, - он упрямо помотал головой, заведя руки за спину. Мурат торопился, поэтому вспылил. Он достал из-за спины автомат и навел его на чеченца.
Выбирай, - сказал он, - или я стреляю и лишаю тебя твоей никчемной жизни, или ты берешь ребенка и посвящаешь свою жизнь его воспитанию.
Чеченец растеряно развел руками, не зная, что сказать. Потом протянул руки к ребенку, намереваясь взять его. Из дома выбежала женщина, судя по всему, жена чеченца и, увидев, что на мужа направлено дуло автомата, завопила. Мурат, развернувшись, дал автоматной очередью по крыльцу, намерено промахнувшись.
Заткнись, дура! - крикнул он, снова беря на прицел чеченца.
Давай, - обреченно произнес тот, все еще протягивая руки к ребенку.
Когда я вернусь, я хочу застать его живым, здоровым и довольным жизнью, даже если все твои дети передохнут от голода, и ты сам будешь на последнем издыхании. Если я его таковым не застану, убью все твою семью. Если сбежишь, найду везде. И все равно будет, так как сказал.
Чеченец кивнул, взял ребенка.
Хорошо позаботишься — хорошо заплачу, - взбодрил его напоследок Мурат и ушел.
К месту он добрался только к обеду. Он нашел Ахмеда в штабной палатке. Тот был один, задумчиво тянул траву из самовертки. Увидев Мурата, он немного повел головой и ничего не сказал.
Салам, - тихо произнес Мурат, встав у входа в палатку.
На х.. тебе этот ребенок? Подзаработать решил? Мне казалось, я и так неплохо плачу тебе, - произнес Ахмед, плавно выпустив дым из ноздрей.
Уже доложили, - Мурат скинул с плеча автомат и подошел к Ахмеду, - разрешите присесть?
Разрешаю, - надменно ответил араб, - так зачем тебе ребенок?
Не важно. Мне не удалась наладить поставку оружия.
Ты и не налаживал них..., - уверенно ответил Ахмед, введя Мурат в полное замешательство.
С чего ты взял? - попытался он принять непонимающий вид.
Не надо меня за нос водить. У меня на каждого надсмотрщика найдется другой надсмотрщик. Почему не выполнен приказ?! - поднял голос Ахмед, поднявшись со стула. Мурат смотрел на него снизу вверх и понимал, что сейчас лучше не возражать. Из долгой нравоучительной речи о вероотступничестве и его последствиях, Мурат извлек одно — он был отстранён от командования отрядом спецназначения, но ввиду его прежних заслуг направлен под командование Абдуллаха, который и решит дальнейшую судьбу вероотступника. Мурат не возражал. Он был даже рад, что все закончилось именно так, а не иначе. Он поблагодарил Ахмеда и вышел. Было приказано ждать дальнейших распоряжений. Он устало пристроился возле костра, у которого моджахеды жарили баранину. Ему протянули несколько кусков ароматного мяса, и он с аппетитом расправился с ними. Зная о его разжаловании, с ним никто особо не стал разговаривать, обходясь банальными репликами. Это задело Мурата, но он не подавал вида. Вскоре его пригласили к Абдуллаху, и он вернулся в штаб. Зашел тихо, не говоря ни слова. Абдуллах оживленно что-то обсуждал с Ахмедом.
Все же если ни эти операции, проведенные им, по терактам в Москве и Волгодонске, вряд ли нас «федералы» выпустили из этой ловушки. А тут дали дорогу, еще и сопроводили с авиацией, - говорил Абдуллах разъяренному Ахмеду.
И что? Если бы ты и так им пригрозил взрывами жилых домов в любом из городов России, они бы тебе взамен обеспечили такое триумфальное отступление, - возражал Ахмед, размахивая руками.
Думаешь, эти угрозы сочли бы за чистую монету? Да никогда! Сначала испытали на своей шкуре, проверили, на что мы способны. Только благодаря этим взрывам они пошли на переговоры!
Да вот он! - кричал Ахмед, указывая на безучастно стоящего Мурата, - делай с ним, что хочешь, я отдал его под полное твое распоряжение. Но я останусь при своем мнении, отказался выполнять приказ — получай награду: отрезать ему голову и тело кинуть собакам. Чтоб другим неповадно было.
Да, зачем тебе это оружие? Тебе из-за границы приходят последние разработки, которые еще спецслужбы только-только осваивают. Что ты к нему прицепился?
Дело не в оружии! Дело в неподчинении! Он не уважает своего командира. Значит, он не уважает Аллаха! Какой джихад будет он творить с таким отношением к всевышнему?!
Успокойся. Мы оба знаем, что ты так не думаешь. Чего бесишься? - Абдуллах обернулся к Мурату, - будешь у меня полевым командиром. Кафиры развернули боевые действия на территории Чечни. Если бы не теракты, нас бы растерзали в Дагестане. Может быть, именно тебе мы обязаны своей жизнью.
Не преувеличивай, - прямо перебил его Ахмед, не привыкший менять свою точку зрения.
А брат мой с той войны не вернулся, - продолжал Абдуллах, - ему в ногу осколок попал, через несколько дней от гангрены умер. Вот так и дали слабину в Андийском направлении. И пошло, и поехало.
Да, с самого начала все не так пошло, - возразил Ахмед, - причем здесь твой брат.
Абдуллах многозначительно на него посмотрел, затаив в глазах обиду. Ахмед понял, что задел его и осекся. Постояв так немного под взглядом Абдуллаха, он махнул обреченно рукой и вышел из палатки.
Что же ты не выполнил его приказа? - обратился Абдуллах к Мурату после недолгой паузы. Тот стоял, молча подбирая слова и не в силах объяснить.
Понятно, - ответил амир на его молчание, - видимо причины были действительно серьезные.
Он присел на место, на котором только что сидел Ахмед.
Кафиры опять развернули военные действия. Договориться не удалось. Война обещает быть жестокой, еще покруче, чем первая. Нам нельзя терять таких моджахедов как ты. Я думаю, ты заслужил шанс умереть за джихад как моджахед, а не как провинившееся животное. Будешь при мне полевым командиром. Основной удар кафиры нанесут по Грозному, потому немедленно отправишься с отрядом туда, займете оборонительные позиции. Нужно поторопиться, потому что город могут оцепить. Принимаешь командование?
Принимаю. Да славиться милостивый Аллах! - Мурат поднял ладони к небу и склонил к ним голову.
Аллах акбар! - ответил Абдуллах.
***
Спускались сумерки. Мурат задумчиво сидел за деревянным непокрытым столом, мрачный и уставший. Не то с тоской, не то с долей некого разочарования он вспоминал дни, проведенные в обучающем лагере лет семь назад. Молодой учитель, чеченец по крови, но проживший большую часть своей жизни в Саудовской Аравии читал лекции об истории ислама. Он напоминал Мурату учителя истории из далеких школьных годов. Такой же худой, с редкими черными усами, он был увлечен всем происходившим на земле до самозабвения. Но в отличие от школьного историка, он был увлечен только историей своей веры. И эта увлеченность, эта самозабвенная любовь была заразна для слушателей. Его слова, его мысли, его чувства и эмоции откладывались не только в душе, но и на самых глубоких корочках мозга.
В своей задумчивости Мурат будто наковырял эти отложившиеся тогда в его мозге лекции об истории тавхида. И, собрав это наковырянное в комок, устремил на него все свое существо, пытаясь найти суть всего, что происходит в его жизни - вдруг неожиданно опустевшей. Без желанного света вдалеке, куда тянется душа. Без дороги. Без тепла. Без дома, где любят и ждут.
С неким презрением он воскрешал в своей памяти образ этого саудовского чеченца по имени Хасан. «Мы муваххиды!!!» - кричал он и бил себя при этом в грудь, - Мы следуем истинной вере! Мы очистим ислам от джахалейа и бида!». «Бог один, - повторял он часто, - ему нужно молиться, а не святым, не умершим предкам, кто бы они ни были». «Джихад! Джихад! Джихад!», - стучало после этих лекций в висках и груди, как сердце.
«Я строго соблюдал все заповеди ислама. Я следовал джихаду, убивал неправоверных. Я отдал себя всего священной войне. И нет покоя в моей душе. Только чувство вины. Только чувство тоски», - Мурат закрыл лицо ладонями. Хотелось плакать, выть как волку, но не плакалось и не вылось. Он сжал кулаки. Почему все так? В чем он ошибся? Откинувшись на спинку стула, он задумался. В памяти всплывали речи Хасана.
Ваххабитское учение совсем не молодо, чтоб оказаться новомодной утопией. С восемнадцатого века много людей испытали на себе его идеи. И если сам основатель Мухаммед ибн Абд-ал-Ваххаб так долго и с такой непоколебимой верой топтал дороги Центральной Аравии в поисках единомышленников, то что-то было в его воззрениях. Иначе его бы мучила та же тоска, от которой Мурат сегодня искал спасения. Вера Ваххаба была сильна. Найдя приверженца в лице правителя одного их аравийский эмиратов Мухаммеда ибн Сауд Дарийского, эта вера проросла в огромное дерево, впустившего свои корни глубь земного мироздания. Миссионеры из Дарийи проповедовали по всей Центральной и Восточной Аравии. Ваххабитские воины стали вторгаться в Ирак. Третий эмир Сауд подчинил и Западную Аравию – Хиджаз, став при этом «слугой священных городов» Мекки и Медины. Эмиры превратили веру в могучую политическую силу. Учение Ваххаба явилось сильным орудием в завоевании политического могущества, хотя с другой стороны и спасло в свое время Центральную Аравию от раздробленности и угрозы захвата со стороны иранцев или турок. Когда в начале двадцатого века аравийские земли в силу политических и экономических причин вновь оказались децентрализованы, ваххабизм вновь окреп, придав могущества Саудовского государства. Так появилось ихванское движение. Мутаввы приобщали к своему движению кочевников. Неихванов игнорировали, нельзя было с ними здороваться. При этом непокорным объявлялась священная война – «джихад». Прозелиты же получали пособие из эмирской казны. Восстания бедуинов жестоко подавлялись.
В принципе такая же ситуация с ваххабитами складывалась первоначально и в Чечне. Президент республики своим Указом объявил ваххабизм вне закона, иорданские миссионеры выдворялись из страны. Но всем заправлял Ахмед.
Ахмед, человек с огромной силой воли, завоевал авторитет не только в Чечне, но и по всему миру. Он появился в Чечне с великой целью истинного мусульманина – обратить в ислам многомиллионное население христианской России. Обращение в новую веру. В истинную веру. Упрямый русский народ. Хотя много русских в Чечне приняли ислам. Те ли методы он выбрал? «Нежелающие принять ислам подлежат уничтожению». Мурат знал, что Ахмеду поступают большие деньги с Запада. Но кому нужно поддерживать идеи религиозного параноика? Эти вопросы, на которые Мурат не знал ответов, заставляли его чувствовать глупой марионеткой в чьей-то чужой политической игре. «И причем здесь твоя вера, Мухаммед ибн Абд-ал-Ваххаб? Тебя использовали, так же как и меня. Глупо все. Все ложь. Живу на земле ради чьей-то непомерной жажды власти, мирового господства. А я слуга. Грязный, глупый слуга», - Мурат встал, подошел к окну. Темно, видны были только звезды на черном небе. В своих размышлениях свет в комнате он так и не зажег.
«Вот и в жизни такая же темнота, - подумал Мурат, - только небо не ясное, звезд не видно. Две звезды было, и то погасли, не сберег». Он тяжело вздохнул, в памяти всплыла картина двух свежих могил. Совсем рядом. Между ними только тропка. Лечь бы в эту тропку, уткнуться лицом в землю и тихо умереть. Навернулись слезы. Он даже ни разу не видел своего сына. Самого родного человечка на этой земле. Он не качал его на руках, не подбрасывал в небо, не наслаждался его смехом, не утирал его слез. Никто теперь не утрет и его слез. Мурат сел на пол, прислонившись к стене, и зарыдал. Он видел перед собой образ мальчишки, обнимающего его тонкими длинными ручонками. Он слышал его детский звонкий голосок: «Папа! Пап, ну не плачь. Чего ты?». Маленькими дрожащими ладошками он смахивал слезы с огрубевших щек Мурата. Как хотел он обнять это маленькое щуплое тельце. Нежное, теплое. Почувствовать стук маленького сердца. Мурат вдруг взвыл как волк, но заглох, боясь быть услышанным, и вой этот влился куда-то внутрь его, от чего сделалось еще больнее.
За дверью послышались шаги, шум падения и крепкий мат. Спустя секунду в дверь постучали. Мурат поднялся, утер слезы. Его шатало. Он тоже выругался и велел непрошенному гостю валить подальше. Но дверь открылась. Вошел Ваха.
Там, женщина эта... к тебе приехала, - сухо сказал он и вышел. Мурат вышел за ним. Во дворе под взглядами моджахедов стояла Лиля. Увидев Мурата, она бросилась к нему, упала на колени, обняла его ноги и заплакала. Мурат был изумлен.
Люди смотрят, - сказал он ей сухо, посматривая исподлобья на своих солдат. Лиля подняла к нему мокрые от слез глаза.
Не прогоняй меня, - попросила она, - не прогоняй, люблю тебя. Больше жизни люблю, только не прогоняй. Позволь быть рядом с тобой. Дышать тобой. Служить тебе.
Он смотрел на нее красными от недавних слез глазами. Ее слова тронули его.
Встань, зайди в дом, - сухо ответил он. Она встала и пошла за ним, утирая слезы рукавами грязного, неуклюже висящего на ее сильно исхудавшем теле, плаща.
Зачем ты приехала? - спросил он, как только дверь за их спинами захлопнулась.
Люблю тебя, - виновато произнесла Лиля.
Дура. Здесь же война. Здесь смерть. Как ты добралась? Чем ты думала?
Лиля, ничего не отвечая, смотрела на него преданным восхищенным взглядом. Мурат понял, что бесполезно ей задавать такие вопросы. Влюбленная женщина не способна думать.
Возвращайся домой, здесь опасно. А ты мне не нужна.
В глазах Лили застыло разочарованное удивление. Она не двигалась с места и ничего не отвечала. Какое-то непонятное тепло исходило от ее взгляда, оно притягивало и завлекало уставшее от одиночества сердце.
Ты без вещей? - спросил Мурат.
Так отобрали же на блокпосте. И деньги, и документы, - растерянно ответила она.
Ладно, оставайся, - смягчился Мурат, - но...
Он хотел добавить, что глупо оставаться в Чечне, когда можно спокойно жить дома, но осекся, поймав влюбленный взгляд женщины и поняв, что с такой паранойей в душе ей спокойно только там, где он.
Будешь готовить для солдат. Пойдем, пристрою на ночлег.
Лиля послушно кивала, сияя от счастья.
***
Отряд Мурата дислоцировался в пяти километрах от Грозного. Таков был приказ Абдуллаха. О дальнейших боевых планах амир новоназначенного командира не посвящал. Но Мурат и не интересовался уже этой войной — ни ее ходом, ни исходом. Все его мысли были заняты одним — отомстить за смерть сына и любимой женщины.
В поселке они пробыли не больше месяца. Периодически вступали в вялые перестрелки с мелкими разведывательными группами «федералов». Авиационные бомбежки поселка учащались. Потому дислокация отряда чеченских боевиков в поселке все больше вызывала недовольство местного населения. Мурат, без ведома своего высшего руководства, перебросил свой отряд в незаселенную местность недалеко от поселка. Среди голых стволов деревьев боевики расставили палатки, вбив деревянные клинья для крепежей в стылую землю. В отряде крыли Мурата за его спиной, на чем свет стоит. Поменять теплые дома на промерзшие палатки ради мнимой безопасности трусливых людей – казалось для моджахедов верхом командирской глупости.
Упрямая Лиля молча копошилась у разожженного костра, ожидая, когда принесут воды для приготовления ужина. Настойчивые уговоры Мурата остаться в поселке на женщину не подействовали. Она все больше и больше вызывала в нем раздражение. Он жалел, что позволил ей остаться рядом с ним. Не подпуская к себе, он ловил в ее глазах жгучую тихую обиду, которая пугала. Обиженная женщина, несущая в себе невостребованную любовь способна на многое. Ему часто приходила мысль пустить ей пулю в лоб в темноте ночи, пока она спит. Но, тихо подходя к ее ночевке, он чувствовал, что все ее существо начеку, в ожидании его. Вот он еще немного приблизится к ней, и ее чужое, мягкое, неприятное ему тело окажется совсем рядом. Он почувствует ее чужое дыхание, ее надоевший навязчивый взгляд, который прилипнет к нему цветком репейника, сдернешь его резко, а потом долго будешь пытаться отковырять мелкие раздражающие крючочки из и так воспаленного сердца.
- Холодно в палатках, мужчины недовольны, - тихо сказала она, не оборачиваясь, будто чувствуя приближение возлюбленного спиной.
- Я предлагал тебе остаться в поселке, - сухо ответил Мурат. Лиля грустно посмотрела на него и ничего не ответила. Мурат и так понимал, что печется она не о себе, а о нем, самовольно без видимых на то причин перебросивсиим свой отряд из указанного места дислокации.
- В отряде говорят, что ты испугался обстрелов русских, потому покинул поселок. Я слышала, что Карим хочет по рации доложить амиру обо всем этом, - почти шепотом произнесла она, оглядываясь по сторонам. В районе такой слышимости никого не было, моджахеды громко что-то обсуждали у соседних костров, другие ушли за хворостом, третьи все еще возились с палатками, пытаясь максимально их утеплить.
- Да, хорошо, когда в отряде свой агент, даже когда он – всего лишь обычная сплетница, - зло усмехнулся Мурат. Лиля обиделась. Тяжело вздохнув, она высыпала в котелок рис из пакета и стала его перебирать. Мурат присел рядом.
- Я хочу, чтоб ты уехала. В отряде и так мной недовольны. А тут еще и ты.
- Да мной вроде довольны, - огрызнулась Лиля. Мурат сжал губы от подступающего гнева.
- Почему ты так зол ко мне? – неожиданно для Мурата спросила девушка. Он вопросительно впился в ее карие большие глаза. На них наворачивались слезы.
- Почему? – повторила она, и слеза скатилась в не успевшую ее прикрыть ладонь.
- Слушай! - резко ответил Мурат, не выдержав, наконец, ее женского натиска, - тебе, что нужно от меня? Чтоб я грел твои тупые девичьи грезы? Чтоб взращивал на себе твою запоздалую любовь? В твоем возрасте женщина сыновей уже на войну должна провожать, а ты как девчонка… даже как собачонка никчемная, бегаешь за мужчиной, и никакой гордости женской в тебе нет. Противно и низко. Как я могу уважать тебя? Как я могу смотреть на тебя как на женщину? Что мне твоя жалкая любовь? Не нужна мне ни она, ни ты со своими жертвами. Какого ты сюда приехала?! Здесь война, смерть. Кому нужны здесь твои чувства, твоя неимоверная глупость? Достала ты меня так, что пристрелить тебя хочется! Ты – позор на мою голову! – Мурат говорил громко, эмоционально. Бойцы, горячо до этого что-то обсуждавшие, теперь искоса поглядывали в сторону Мурата, дискуссии прекратились. Мурат же не обращал на это никакого внимания. Он выговорил несчастной все, что накипело у него на душе. Лиля же ошарашено смотрела на него все это время, забыв смахивать уже непроизвольно текущие слезы. Когда Мурат высказал свое желание пристрелить ее и переполняемый эмоциями стоял перед ней, не в состоянии уже произнести ни слова, она вскочила, схватила лежащий рядом «калаш», неосмотрительно оставленный одним из парней, ушедших за водой, резко вздернула предохранитель и, подставив дуло под подбородок, нажала на курок. Автомат дал короткую очередь, и тело женщины упало под ноги Мурата. Кровь из-под головы, скопившись маленьким полуостровом, будто обдумывая свой дальнейший путь, потекла тоненьким ручейком под ноги, скапливаясь у подошв его грязных ботинок.
Моджахеды потихоньку подходили к ошарашенному командиру. Никто не говорил ни слова. Все смотрели на неподвижное тело несчастной. Мурат, будто окоченев от происшедшего, тупо разглядывал свои ботинки. Наконец, он крепко выругался, захрипел и обхватил руками голову.
- Надо бы отправить, родственникам, чтоб похоронили, - сказал кто-то в полголоса, не выдержав напряжения.
- Не было у нее никого, - резко крикнул Мурат в ответ и скрылся в своей палатке.
Так он сидел без мыслей и чувств, и, время, казалось ему, остановилась. В душе была пустота и легкость. И он поражался своим чувствам.
- Амир вызывает, - голос Карима вывел его из эмоционального ступора и заставил идти. Выйдя из палатки, он заметил, что тела Лили на прежнем месте уже не было. Он нахмуренный прошел в палатку радиста.
- Завтра жду у себя, - услышал он в трубке сухой голос Абдуллаха, который прервался, не дождавшись ответа, да и не намеренный дожидаться.
Мурат вышел, полной грудью вдохнул холодный воздух, поднял глаза к потемневшему небу. Приближалось время намаза.
- Здесь что ли похоронить? – спросил осторожно подошедший Ваха. Мурат согласно кивнул.
- Не по-мусульмански как-то, - также осторожно произнес он.
- До намаза успеете? – строго спросил командир в ответ.
- Должны, вроде, - Ваха повернулся и медленно направился к ожидающим его боевикам, будто надеясь, что Мурат еще передумает, пока тот идет. Но Мурат снова скрылся в своей палатке.
***
К Грозному двинулись, не дожидаясь рассвета. С первыми проблесками солнца отряд был уже в городе, возле штаба амира.
В утренних полутонах полуразрушенный Грозный казался Мурату чужим. Он с трудом узнавал улицы, по которым бегал когда-то мальчишкой. От этого сжимало грудь, наворачивались слезы. Казалось, что прошлое рухнуло навсегда. Что вся жизнь держится теперь на руинах. Что кроме родной земли может держать в этой жизни? Куда еще вернешься набраться сил, когда опустошен, когда плохо, когда все катится не весть куда? На родной клочок земли. В родительский дом, где пахнет маминой стряпней. Во двор, где знаком каждый закуток и знакомые лица долго всматриваются в твое лицо, потом расплываются в широкой улыбке и нараспев говорят: «Ты-ы! Какими судьбами? Где ты сейчас? Как жизнь?». А куда вернуться ему? Ни двора, ни дома. Ни мамы. Ни города.
Штаб располагался почти в центре, в здании бывшей школы. Оставив отряд во дворе до дальнейших указаний, Мурат направился к амиру.
- Все проказничаешь? – по-чеченски насмехался Абдуллах, въедаясь глазами в безучастного ко всему Мурата, - русские заняли Грозный, а ты прогуливаешься по окрестностям?
- А смысл нам в поселке сидеть! Русские на него и не зарятся, бомбят только, зная, что мы в нем отдыхаем. При этом ни один моджахед от таких бомбардировок не пострадал, а старики и дети гибнут!
- Жалостливый какой! А поселок русским без боя сдал. Думаешь, они теперь его бомбить не будут? Ты осел! О чем думаешь на этой войне? Тебе взрывами в Москве мозги отбило?! Был одним из лучших моджахедов, а теперь как баран!!! Уберись с глаз моих, пока не пристрелил тебя!
Мурат вышел. Он предчувствовал, что теперь из него сделают шахида, только пока еще не решили как. Ему было все равно, только бы успеть отомстить. И ничего больше не держит его на этой земле. А там – сын. Там – любимая. Он посмотрел в небо. Вглядываясь в притягивающую бездонную синеву, понял вдруг, что сам совсем не в себе. Мысли поглотили его, и он не обратил внимание на звук открывшейся за спиной двери.
- Займете крайнюю улицу у площади Минутка, русских не пропускать.
Мурат резко обернулся на голос Абдуллаха. Тот прикуривал сигару, презрительно впиваясь взглядом в нерадивого командира.
- А потом что? – спросил Мурат, желая узнать планы руководства.
- А потом будет еще приказ. И еще. Исполнять! – Абдуллах со злостью бросил недокуренную сигару под ноги Мурата и резко хлопнул за собой дверью.
К обеду указанные позиции были заняты. Началась череда серых бессмысленных дней и ночей. Тупая пальба в никуда. Ночные зачистки, при которых отряд Мурата был лишь сторонним наблюдателем. Авиационные бомбардировки. Предчувствие скорого поражения.
Все проносилось перед глазами как страшный сон, с полуосознанным восприятием происходящего как ночного кошмара, который вот-вот закончится простым пробуждением от свиста нашедшей цель пули. И окажутся вокруг родные лица. Ласковые глаза мамы. Всепрощающая улыбка любимой. Беззаботный смех маленького сынишки.
За 10 дней до нового года один из отрядов по приказу Абдуллаха пытался прорвать окружение с целью выбраться из Грозного, но ничего не вышло. Моджахеды вернулись в город с серьезными потерями. Все явственнее предчувствуя поражение, Абдуллах был вне себя. Планировались все новые операции прорыва. Через пару дней была предпринята еще одна неудачная попытка вырваться из города. Потом еще и еще. Мало того, что боевикам не удавалось сломить сопротивление федеральных войск, так те еще и все ближе пробивались к центру города, завоевывая новые позиции. Новый год был встречен безрадостно. По приказам Абдуллаха и соответственно действиям боевиков было ясно и своим и чужим, что в верхах бандформирований начинается элементарная истерия. Применение аммиака и живой щит из тысяч мирных жителей в центре города явились лишь бессмысленными попытками хоть как-то исправить положение. Но положение только усугубилось. Участились артиллерийные и авиационные удары по столице Ичкерии и близлежащим населенным пунктам. При этом федеральным командованием прямо озвучивались планы по принятию еще более активных действий по освобождению Грозного. Угрозы оказались не просто словами. Уже в середине января в Грозном начались активные бои. Федеральные войска вместе с подразделениями МВД и при активной поддержке авиации уверенно подступили к центральной площади. Отряд Мурата оказался теперь в центре событий. Бои велись больше недели. Площадь «Минутка», которую отстаивал отряд Мурата, несколько раз за это время переходила из рук в руки. Видя бесполезность этих боев, учитывая к тому же значительные потери и превосходство противника, Мурат, опять же вопреки приказу Абдуллаха, отдал свой приказ - оставить позиции. Кроме того, отряд полевого командира Гамирова, перекрывавший противнику дорогу к площади на параллельной улице, сдался федералам.
***
Лицо амира сильно осунулось в последние дни. Он молча сидел за столом. Левый глаз его дергался. Он долго смотрел куда-то сквозь стол. Мурат стоял перед ним как провинившийся мальчишка перед директором школы, с той разницей, что в качестве высшей меры наказания приходилось ожидать не исключение из школы, а показательную расправу с особой жестокостью в назидание другим.
- Гамиров, говоришь, сдался? Глухо произнес, наконец, Абдуллах, подняв голову. Мурат кивнул.
- Я не мог бессмысленно заставить своих ребят умирать. Мы и так потеряли 13 человек.
- Да, нет. Ты все правильно сделал. Моджахеды сдаются. Аминов тоже сдался, еще и позиции свои разминировал, собака. Да-а. Отступать некуда. А приказ нам дан продержаться до конца февраля. Хотя помощи нам ждать все равно неоткуда. Ахмед не кинет сюда свои войска. Это будет полным безумием. Наемники. Откуда? – Абдуллах будто разговаривал сам с собой. Он грузно поднялся, тяжелым шагом подошел к окну, за которым смеркалось. Слышны были звуки недалеких перестрелок.
- Один у нас только выход - прорваться сквозь окружение, - продолжал он в том же тоне.
Размышления амира прервал вошедший Мансур, которого Мурат знал заочно как одного из командиров Абдуллаха. Тот учтиво поздоровался по-чеченски, восславил Аллаха и спросил разрешения войти.
- Алик и Борз здесь? – сухо спросил в ответ Абдуллах. Мансур кивнул.
- Зови.
Мансур вышел и через долю секунд вернулся с двумя чеченцами в камуфляже. Мурат их не знал.
- Садитесь, - Абдуллах указал в сторону стола. Все трое придвинули к нему стулья и сели. Амир кивнул и Мурату, все это время так и стоявшему на одном месте. Мурат тоже сел рядом.
- Докладывай, - обратился амир к Мансуру. Тот достал из нагрудного кармана свернутый в несколько слоев лист, развернул и положил на стол. Это оказалась карта Грозного.
- Задвинь шторы, - обратился Абдуллах к одному из незнакомых Мурату моджахедов, - я зажгу свечу.
- Итак, - начал Мансур после всех приготовлений, ткнув пальцем в карту на Старопромысловский район, - Старые Промыслы практически заняты федералами. Наступление на этот район началось неделю назад. С их стороны действовал 1-й штурмовой и 1-й батальон 674-го полка особого назначения. С нашей отряды Хасима и Залаева. Дальше, - палец, все это время давивший точку на карте слегка переместился, - 4-й и 5-й штурмовые отряды захватили школьный комплекс в этом районе и частный сектор. Сегодня с этого направления войска подошли вплотную к площади «Минутка». Ведутся бои.
- Уже не ведутся, - прервал Мурат, - площадь сдана.
Мансур замолчал, вопросительно глядя на командующего. Амир в ответ кивнул. После паузы Мансур продолжил.
- На западном участке. В Заводском районе все еще удается держать оборону. 2-й штурмовой отряд был остановлен возле стадиона, - Мансур снова указал положение на карте, - и отступил в дачный поселок, вот здесь на окраине. Позиции здесь удерживаем.
- Это уже не спасает положение, - угрюмо произнес Абдуллах, - до сих пор любые прорывы сквозь кольцо окружения были безуспешными. Но нам ничего не остается, как предпринять новый. Уходим сегодня ночью. Да, я думаю нужно именно сегодня, - амир замолчал, ожидая реакции командиров, но те молча переглядывались между собой. Абдуллах взял рацию, нажал кнопку, в трубке затрещало.
- Срочно ко мне всех командиров, - отдал он приказ, дождавшись отзыв радиста. После чего неспешно достал из кармана портсигар. Угостил всех сидящих сигарами. Мурат прикурил тоже, зная, что ждать в этом накале придется минут двадцать.
Так и случилось. Командиры в спешке прибывали в штаб. Заносили из соседних кабинетов стулья, садились, кто рядом за столом, кто у стены.
- Сегодня нам предстоит масштабное мероприятие, - начал, наконец, амир, - все и каждый из нас понимает, что столицу Ичкерии нам сегодня отстоять не удастся. Нам нужно сохранить людей для дальнейшей борьбы с неверными. На сегодняшний день почти весь город уже захвачен федералами. Сегодня сдан центр. Нужно отступать. Ждать, отсиживаться – это слишком дорого для нас сейчас. Сегодня ночью мы должны прорваться сквозь оцепление. Нам нужно пробраться и укрыться в горах. Итак, план проработан, не исключены жертвы. Причем не малые жертвы. Но альтернативы у нас нет. Прорываемся через Заводской район к поселку Кирова. Потом посмотрите карты. Далее между железной дорогой и Сунжой на Алхан-Калу. Это самый приемлемый путь. Дальше через Кулары в Лермонтов-Юрт или Гехи, а оттуда в горы. По обоим направлениям расстояние не более 20 километров, за ночь при удачном исходе можно передислоцироваться тысячам бойцов.
- Это же верная гибель, - послышался возмущенный голос из затемненного угла.
- Кто хочет, может остаться здесь и сдаться в плен собакам. Какую награду получит он от Аллаха? Для чего он следовал джихаду? Напрасной хотите сделать свою никчемную жизнь? Кто будет в ответе? Повторяю. У нас нет выбора. Мы должны прорваться.
- Но ведь известно, что поля в данном направлении заминированы. Федералы дислоцировали там свои части, они ждут нас именно там, - раздался другой голос.
- Все верно, - ответил Абдуллах, - доложи обстановку, - обратился он вполголоса к сидящему слева от него Алику. Тот встал и уверенно глухим, но сильным голосом начал монотонную речь.
- Участки в направлении Алхан-Калы от Грозного действительно заминированы. Минировать начали еще в декабре. Мы наблюдали, замечали места, ночью обрезали растяжки и обозначали проходы. Нас естественно засекли и стали работать ночью. Растяжки стали ставить на резинки. У меня два сапера из-за этого погибли. Я рассказываю так подробно, потому что идти нужно будет через минные поля, чтоб моджахеды знали ситуацию, - пояснил он Абдуллаху и продолжил, - так вот, если растяжка стоит на резинке, при разрезании проволоки от сжимания резинки предохранитель срабатывает. Потому мы не разминировали поля, но на растяжках подвязаны ленточки, а сами мины отмечены. Понятно, что не каждая, но мои люди сделали все возможное, - он снова взглянул на Абдуллаха, видимо, ожидая похвалы. Но тот сидел с холодным выражением лица, на котором играли тени от свечи, и был сильно напряжен для этого.
- Проделаны проходы между минами, - продолжил Алик, - на месте можно будет разобраться. Всего выставлено три минных поля. Первое между рекой и каналом, вот я обозначил на карте. Прошу подойти посмотреть. Громыхая стульями, сидящие у стены подошли к столу и все нависли над заранее подготовленной картой, где красным фломастером были отмечены планируемый путь прорыва и границы заминированных полей.
- Шириной оно около 150 метров и заканчивается перед мостом через Сунжу, - он указал место на карте.
- Второе поле от Сунжи до насыпи, по которой проходит железная дорога. Шириной метров 300. Третье поле такое же по ширине, но тянется почти до самого Алхан-Калы.
- Да, уж. Вдохновляет. Вся дорога в минах, - зашумели голоса, - а что по реке?
- По реке. Точно не скажу, но есть данные, что в реку всаживали К-ПОМ-2С и ПФМ-1С. Потому безопасность движения по Сунже не гарантирую. Кроме того, уверен, что река будет обстреливаться. Потому безопаснее минными полями по проделанным проходам.
- А есть данные по количеству мин на полях?
- Предполагаем, что около двух тысяч.
- А федералы где нас поджидают?
- Вот, на карте я тоже отметил. То есть здесь семь огневых точек, почти рядом. Если продвигаться в обход минных полей, как раз попадаешь под их обстрел. На участке прорыва,- Алик снова ткнул пальцем в карту, - по последним данным один танк Т-72 и зенитная установка. Отмечу, что в данном месте наблюдение усилено. Но за месяц здесь проникло как в город, так и из него несколько десятков человек. Правда по одиночке или очень мелкими группами.
- Специально пропускают, чтоб надежду дать, - отозвался кто-то. В ответ послышался удрученный смех.
- Может быть, - продолжил Алик, не меняя интонации, - понятно, что тысячная группа незамеченной не останется.
Комментариев больше не было. Моджахеды вернулись на свои места. В комнате повисло молчание, на фоне которого ясно слышался треск свечи.
- В горах нас ждут. Подготовлены лежки, продовольствие, медикаменты и боеприпасы, - произнес, будто стараясь подбодрить амир, но в голосе чувствовалось напряжение и подавленность.
***
Мурат с четырьмя своими бойцами из отряда уходили из города в числе последних. Подождав, когда отряды моджахедов продвинутся к окраине Грозного, они подожгли штаб. Когда же добрались до завода – отправной точки прорыва, оказалось, что там уже никого не было. Догонять пришлось бегом. Минут через пятнадцать в ночных сумерках Мурат заметил хвост колоны, который они настигли в несколько минут.
- Обойдем с боку, нагоним своих, - предложил запыхавшийся Ваха, утирая намокший лоб рукавом. Мурат не разрешил, объяснив, что обочина дороги может быть заминирована. При взрыве могут пострадать и идущие в колоне. Безопаснее двигаться след в след.
Шли очень медленно. В колоне недовольно переговаривались. Такой темп не только сильно выматывал, но и вызывал еще большее напряжение. Шли около двух часов. Вдалеке на фоне размеренного топота солдатских ботинок о раскрошенный и вывороченный БТРами асфальт, различались звуки непрерывающихся автоматных очередей, грохот орудий. Этот гул с каждым шагом слышался все отчетливее. Вскоре было ясно, что колона приблизилась к участку обстрела.
Моджахеды небольшими группами и поодиночке перебегали из одной взрывной воронки к другой. Их тени мелькали в темноте этой ужасающей ночи. Кто-то переползал участок по-пластунски, что создавало впечатление оживших в ночи камней, передвигающихся по холодной окровавленной земле. Все было похоже на большой муравейник. Частые возвышенности и неровности участка были не особенностью рельефа. Участок был усеян трупами.
Мурат приказал своим держаться рядом и двигаться цепочкой строго за ним, после чего нырнул в небольшой овражек. В темноте наткнулся на чье-то тело. Тот громко застонал. Мурат подвинул его в сторону, слыша спиной, как ребята один за другим, тяжело дыша, спустились за ним следом.
- Живой? – спросил Ваха, заметив раненного.
- Да вроде, - ответил Мурат, - но тащить не сможем. Боюсь, здесь таких много. Кто выживет, тех потом соберем. Или соберут, - поправился он через секунду. Черное небо озарила ракета и Мурат поспешил осторожно осмотреть местность. Зрелище было ужасающее. Трупы лежали почти рядом. Кто-то громко кричал. Повсюду доносились стоны, ругань, призыва к Аллаху, взрывы, стрельба.
Мурат заприметил несколько воронок, расположенных одна за другой и дождавшись, когда снова все погрузится во тьму, бросился в ближайшую яму. Спиной он ощущал, что его бойцы не отстают. Одна за другой. Пятая точка секундного укрытия, шестая. И все как на одном дыхании. Снова ракета. Мурат замер и посмотрел на своих. Все четверо были рядом, крепко вжались в землю. Мурат почувствовал, как со спины в бок стекает тонкий ручеек. Задело все-таки. Почти рядом взорвался снаряд. Прошлась автоматная очередь. Почти у самой головы. Через секунду Мурат поднял голову. Вроде живой. Нужно было еще раз осмотреть местность. Но отрывать от земли голову было откровенно страшно. Рядом, также вжимаясь в землю, лежало еще несколько боевиков.
- Сейчас зенитку будут перезаряжать, - сказал один из них, - метров через пять чуть вправо яма. Недавно ребята перебежали. Как зенитка смолкнет, мы рванем. А вы следом, уже потом, когда снова перезаряжать будут.
Мурат понял, что моджахед обращался к нему. Когда зенитка замолкла, боевики подскочили и через долю секунды рвануло. Взрыв.
Мурат не успел его осознать.
***
- Русские уже на нашей улице, в подвал спускайте всех. Быстрее-быстрее, - громкий мужской голос почти над самым Муратом пробудил его. Он с трудом открыл глаза. Очень болела голова. Кто-то наклонился над ним, схватил за подмышки и приподнял. Мурат узнал в нем Ваху. Он не успел у него ничего спросить, как еще кто-то подхватил за ноги и его понесли. Дверь подвала была достаточно мала, так что Мурата почти скинули вниз, там его подхватили другие руки и положили почти здесь же. Следом приняли еще кого-то. Потом тут же спрыгнули еще несколько человек. Дверь закрыли.
- Всем молчать, - громко шепнул кто-то.
Мурат плохо осознавал происходящее вокруг. Но молчал, настороженно прислушиваясь к звукам вокруг в этой кромешной подвальной темноте. Он осторожно приподнялся с холодного пола. Кто-то схватил его за руку.
- Тихо. Русские. Зачистка, - шепнули на ухо. В этих интонациях и еле уловимых очертаниях Мурат узнал Ваху.
- Ранили? – так же тихо спросил он про себя, будучи все еще не в состоянии оценить ситуацию.
- Нет, контузило немножко, - ответил Ваха.
- А ребята где?
- Да здесь все.
Громкие шаги наверху заставили их замереть. Ходили, стучали, гремели, громко говорили, ругались. Время длилось бесконечно долго, как показалось Мурату. Тело затекло. Очень хотелось пить.
Наконец, все смолкло, и началась тишина, пугающая больше звуков. Она длилась довольно долго. Но вот наверху послышались осторожные шаги. Дверь подвала открылась, и глаза ослепил яркий, как показалось Мурату свет. Однако, как выяснилось позже, свет был не такой уж яркий. Спускались сумерки. Они и еще с десяток раненных и нераненных моджахедов просидели в подвале гостеприимного хозяина почти весь день.
- Уходите огородами, лучше по одному, - хозяин был очень бледен, в глазах читался страх. «Удивительно, - подумал Мурат, - что русские его не тронули».
- Федералы снуют по всему Алхан-юрту, - продолжил он, - я уйду с вами в горы, иначе, если они узнают, что я укрывал вас, меня убьют.
- Что же ты раньше не ушел? Все же знали, что мы пойдем через Алхан-юрт, - подозрительно спросил его Мурат. Но тот зло посмотрел на его и ничего не ответил.
- Если б он ушел, кто бы спас твою шкуру, - огрызнулся за его спиной незнакомый Мурату моджахед.
- Скоро стемнеет, нужно решить, кто за кем уходит, - предложил один из соратников, которого называли Иса, - кто первый?
Повисло молчание. Первыми выходить из убежища никто не решался. Обстановка была незнакома.
- Мы пойдем первыми, - отозвался Мурат, глядя на своих ребят. Те молча ему кивнули.
Асламбек, хозяин дома, подробно объяснил им, как пройти огородами на тропу, ведущую в горы. Вдоволь напившись холодной воды, Мурат со своим малочисленным отрядом тронулись в путь.
Бежали короткими промежутками. Падали на землю, прятались за изгороди, голые кусты, стволы деревьев. Все время осматривались по сторонам. Так добрались до рощи, указанной Асламбеком.
- Зная, что мы прорываемся к горам, рощу наверняка будут простреливать. Или уже поставили в ней засаду, - сказал Мурат своим на коротком привале, - нужно идти другой дорогой. Затаиться на время.
- Тем более тебя ждут другие дела, - с нотками незлого упрека отозвался Ваха.
- Да, не буду скрывать. Я намереваюсь идти в Комсомольское. Вы, если считаете нужным, можете идти в горы, к своим. Я вернусь, когда выполню свой долг. Все же если решите идти в горы, выбирайте другую дорогу.
- Я пойду с тобой. Это и мой долг тоже, - отозвался Ваха с полной решимостью в голосе.
- Я тоже, - почти одновременно сказали Аудар, Аслан и Юсуп.
- Спасибо, братья, - готовность моджахедов следовать за своим командиром растрогало Мурата. Он крепко пожал каждому руку.
***
Шли молча, цепочкой, след в след. При каждом постороннем звуке падали на землю, прислушивались. Снова шли. Путь лежал через окрестности Гойт. Обстановка менялась каждый день. Федералы отбивали один населенный пункт, на следующий день его сдавали, но захватывали новый. Бои велись практически везде. Были ли Гойты заняты русскими, Мурат не знал. К поселку подходили тихо. Блок пост был замечен моджахедами издалека. Решено было приблизиться к нему со стороны рощи и прежде чем двигаться дальше, оценить ситуацию. Залегли в овраге, метрах в тридцати от поста. Аудар вызвался на разведку. Вернулся минут через двадцать.
- Четыре солдата, похоже, что срочники. Сопляки совсем. Больше никого, - грузно спустившись в овраг, доложил он.
- Странно, - ответил Мурат и, немного обдумав, добавил, - значит Гойты, скорее всего, заняты федералами, а Блок-пост оставили на время. Незамеченными мы здесь не пройдем. Значит, быстро, пока никого нет, хватаем этих мальчишек и сторонкой от Урус-Мартана к Хангиш-Юрту.
План всем был ясен. Тихо, по-пластунски, они подобрались к блок посту. Мурат осторожно приподнялся возле затянутого пленкой окна. Двое сидели за столом и при свете свечи играли в карты. Он также осторожно, согнувшись неслышно прошел вдоль стены и выглянул из-за угла. Двое других курили у входа, до них метра три, оружие выхватить не успеют. Мурат рукой подозвал Ваху, тот тоже оценил обстановку. Достав ножи, Мурат с Вахой рванули к курящим, в долю секунды завалили на землю. Аудар с Юсупом следом вломились на пост. Аслан тут же спешно связал пленникам руки за спиной. Через пять минут пленники, ведомые под прицелами, и их конвоиры быстро шагали в сторону Урус-Мартана, а еще пару минут спустя всех их поглотила лесная тьма - они сошли с дороги.
***
К утру сделали небольшой привал. Аудар отправился в ближайший поселок разведать обстановку. Мурат достал фляжку с водой, сделал несколько глотков и передал Юсупу, чтоб напоил пленных. Тот грубо подносил фляжку к губам срочников, позволяя сделать всего пару глотков. Сейчас, когда ночная тьма почти полностью спала, Мурат мог рассмотреть пленников. Это были совсем мальчишки, на щеках которых чуть тронулась щетина. Напуганные, как загнанные зверьки, они исподлобья пугливо осматривались по сторонам, молчали. Худые, грязные, уставшие. Они вызывали в Мурате отвращение. Неверные. Слабые. Без Бога в душе. Без истины. Серое никчемное мясо для чужой войны ради чужих денег и чужой власти. Глупые дети лживой страны. Бараны.
- Чего мы их с собой потащили? В лесу надо было прикончить и все дела, - сказал Ваха, обращаясь к Мурату, прервав его размышления. Командир вопросительно посмотрел на него, как будто его самого такая мысль не посещала.
- Дождемся Аудара, оценим обстановку и будем принимать решение, - сухо ответил он ему, сам же лег на холодную землю, намереваясь отдохнуть. От долгой ходьбы ныли ноги, очень хотелось спать. Он прикрыл глаза, но дрему вскоре согнал голос Аудара.
- В станице нет русских. Говорят, что даже не заходили. На окраине есть пустой дом. В нем можно остановиться. Я собрал немного еды, там и оставил.
- Отлично, - ответил Мурат, - поедим и выспимся.
Вскоре они, заперев пленников в холодном сарае, сытые и согревшиеся под теплыми одеялами, крепко спали в пустом, но гостеприимном доме на окраине небольшой станицы в паре километрах от Хангиш-Юрта и нескольких километрах от Комсомольского.
***
Мурат вернулся из Комсомольского к утру следующего дня. Несмотря на то, что и тетя была здорова, и Егор заботливо за ней ухаживал, и похищенный им ребенок был жив и чувствовал себя превосходно, Мурат был расстроен и подавлен. Андрей не давал о себе знать. Неужели он не ищет ребенка. «Что за нравы? Что за вера у этих людей?» – думал он, ходя из угла в угол затемненной утренними сумерками комнаты, несмотря на бессонную ночь.
- Юсуп! – громко позвал он. Юсуп вышел через минуту из спальной комнаты потирая рукой заспанные глаза и от души зевая.
- Что? Все спят? – недовольно спросил его Мурат. Тот кивнул.
- А не время намаза?
Юсуп посмотрел на окно, по сумеречному свету в котором трудно было определить время.
- Пойду, разбужу? – спросил он. Мурат кивнул. Моджахеды вышли спустя всего несколько секунд, расположились за Муратом, уже начавшим молитву.
После намаза Мурат приказал по одному выводить пленных из сарая. Сам вышел во двор, прихватив боевой нож. Юсуп и Аслан притащили из сарая первого пленника, Ваха и Аудар стояли за спиной командира. Все понимали, что с пленными необходимо расправиться, пока не сбежали или, чего хуже, не напали. Но что задумал Мурат, никто не знал.
Пленника привели и поставили на колени пред Муратом. Он стоял, опустив голову вниз, не смея поднять глаз. Все его тело тряслось от страха. Мурат пошел и резко поднял ему голову. Посмотрел в глаза. В них стоял ужас.
- Не убивайте, - захрипел парень, и слезы побежали по его чумазому мальчишескому лицу.
- Нам Кораном предписано убивать неверных, - сухо произнес Мурат, смотря ему в глаза.
- Не убивайте, откажусь от веры. Аллаху буду молиться. Только не убивайте, - хрипел он сквозь слезы, бледный, выкатывая глаза. Мурат презрительно усмехнулся, силой оттолкнул его. Тот упал. Не вставал, так и лежал на холодных камнях, рыдая и членораздельно произнося сквозь всхлипы: «Не убивайте, не убивайте». Мурат сделал жест Юсупу, чтоб пленника подняли. Моджахед грубо схватил его за шиворот. Поднять с земли этого щуплого мальчишку не стоило ему труда.
- Заткнись! – крикнул Мурат, все больше раздражаясь на детские возгласы. Мальчишка тут же затих, превозмогая дрожь в теле.
- Звать тебя как?
- К-к-кирилл, - с трудом выговорил пленник.
- Говоришь, сменишь свою веру во Христа? Будешь мусульманином?
- Да, - заискивающе ответил он.
- Будешь бороться с нами бок о бок во славу Аллаха? Против неверных?
- Да. Да.
- Развяжите ему руки, - приказал Мурат. Юсуп достал нож, разрезал веревки на руках Кирилла. Тот с трудом свел затекшие руки перед собой, начал растирать запястья.
- Крест носишь? – Мурат презрительно смотрел на него сверху. Глаза мальчишки забегали, он быстро нащупал на шее шнурок, снял с себя серебряный крестик и протянул Мурату. Тот не взял, смотря в упор на трусливого срочника. Лицо его выражало и презрение, и непонимание, и жалость.
- Так просто откажешься от веры своих предков? Ради чего?
- Жить хочу, - прошептал тот, не опуская рук и все протягивая свой крестик на серой веревочке, который сильно раскачивался от трясущихся рук своего владельца.
- Значит, ты понимаешь, что Бог твой слаб и не может сохранить тебе жизнь? А наш Бог силен и могуществен. И дарует ее тебе.
- Да. Да, я понимаю, - и крестик по-прежнему качался на протянутой руке.
- И ты готов к борьбе с неверными?
- Да. Да.
- И готов наречься другим именем? А имя, данное тебе матерью и отцом, готов забыть, предать?
- Да, - уже куда-то внутрь себя произнес срочник, старательно кивая при каждом ответе, от чего крест качался еще сильнее. Мурат, наконец, выхватил крест из его протянутой руки, силой бросил на землю и втоптал его ботинком. Пленник растерянно наблюдал за его действиями.
- Пройдешь проверку. Получишь новое имя. Сохраним тебе жизнь. А зачем она тебе? – спросил он, выдержав паузу. Пленник, похоже, никак не ожидал такого вопроса. Он удивленно взглянул на Мурата, немного подумал и сбивчиво ответил:
- Чтоб посвятить ее борьбе с неверными.
Мурат от души рассмеялся.
- Зачем тебе этот цирк? - шепнул ему за спиной Ваха, когда тот успокоился.
- Хочу понять, что за душой у этих тварей, - серьезно ответил ему Мурат и прочел в его глазах понимание. Стоящий рядом Аудар тоже понимающе закивал.
- Встань! – вновь обратился Мурат к пленнику. Тот поспешно встал напротив него.
- Рядом встань.
Пленник, шатаясь, сделал несколько шагов, неуклюже повернулся, встал рядом с Муратом. Грязным рукавом вытер зареванное испачканное землей лицо. Мурат брезгливо поморщился.
- Ведите следующего, - приказал он.
Привели второго мальчишку. Такого же щуплого и напуганного. Также поставили перед Муратом на колени. Он непонимающе смотрел на своего вчерашнего соратника.
- Вот неверный, - обратился к новоявленному моджахеду Мурат, - возьми у Аслана нож и убей его.
Мальчишка непонимающе огляделся, взял протянутый Асланом нож. Он не знал, что с ним делать и выглядел как пойманный на месте преступления воришка. Все выжидающе смотрели на него.
- А че делать-то? – спросил он, наконец.
- Неверному горло перережь, - раздраженно крикнул Ваха, которому явно не нравилось все происходящее.
Тот подошел к стоящему на коленях срочнику. Руки его сильно дрожали.
- А как? – растерянно спросил он.
- Кир, ты чего? – в глазах «неверного» уже не было страха. Он с ненавистью смотрел на своего вчерашнего друга, который сейчас держал нож у его шеи. Внезапно он вскочил и силой ударил головой своего потенциально убийцу под дых. Тот тут же выронил нож и согнулся вдвое. «Неверный» же вскочил на ноги и пнул его ботинком в лицо, еще и еще.
- Предатель, - кричал он, - предатель!
Злость и ненависть кипели в нем. Он пинал парня со всей силы, которая и не угадывалась с первого взгляда в этом щуплом теле. Тот упал. Он не сопротивлялся, только локтями прикрывал голову и тихо стонал.
Некоторое время Мурат наблюдал за неверными. Потом в гневе подбежал, силой пнул тяжелым ботинком в затылок лежащему на земле и почти одновременно кулаком нанес удар в лицо второму парню. Лежащий задергался и замер. Голова его неестественно изогнулась назад, из приоткрытого рта стекла тонкая струйка крови. Второй парень упал на камни. Из носа хлынула кровь. Он вскочил. Уткнулся носом в плечо, стараясь остановить кровь, поскольку со связанными за спиной руками иначе это сделать было нельзя.
- Вот такова вера твоя, - сказал ему Мурат, указывая на труп, - вчера – истинный христианин, а сегодня отрекся. И ради чего? Ради спасения своей никчемной жизни? А кому нужна жизнь грязного предателя?
- При чем тут вера, - произнес окровавленными губами срочник, - если человек внутри гнилой оказался.
- Разве не вера определяет, каков человек изнутри?
- Хочешь сказать, раз христианин, значит предать может веру свою? Еще в первую Чечню сколько вы убили, распяли наших парней, нежелающих принять вашу веру. Разве они предали своего Бога? Причем тут вера?
- А ты готов предать своего Бога? – лицо Мурата было бледно. Срочник долго смотрел ему в глаза после этого вопроса.
- Знаешь, - сказал он, наконец, - я крест не ношу, в церкви не был ни разу, разве что когда крестили. Попам руки не целовал и на коленях не молился. Но я никогда не приму твою бандитскую веру. Потому что мой Бог – это любовь и милосердие, а твой Бог… - бандит с большой дороги.
Зрачки Мурата расширились от удивления. Он не ожидал такой наглости от мальчишки, который в такой ситуации естественно понимает, что любое лишнее слово грозит ему мучительной смертью.
- Смело, - произнес Мурат, медленно подходя к пленнику, - значит, бандит с большой дороги.
- Твой Бог велит тебе убивать, грабить, продавать людей. Он несет слезы, мучение и смерть. Я не буду молиться твоему злому Богу.
- И предпочтешь мученическую смерть?
- Я не предпочту смерть, но и не пойду против своей совести, против совести моих родных.
Мурат усмехнулся.
- Говоришь, мой Бог велит убивать и грабить? Несет слезы и смерть? А твой Бог – это любовь и милосердие? Что же тогда православные священники убивают невинных детей? Заставляют плакать и скорбеть их матерей?
Парень снова долго всматривался в разъяренное лицо Мурата.
- Я не понимаю, о чем ты говоришь, - сухо ответил он, наконец. Да Мурат и сам понимал, что ни парень, ни его вера не в ответе за грязного православного священника. В его случае вера и церковь стояли отдельно, и спросить с парня за чужие грехи было бы глупо.
- Что ж? Посмотрим на твоих друзей. Может, ты нам пригодишься как жертва для прохождения проверки очередного православного предателя. Ведите остальных, - обратился он к Юсупу.
Через минуту двое приведенных из сарая срочника стояли на коленях перед Муратом, боязливо посматривая на тело Кирилла и на стоящего рядом с окровавленным лицом сослуживца.
- Ну? – устало спросил Мурат, и по лицу его было видно, что ему явно надоели эти разборки с неверными. Хотя интерес к их отношению к вере он уже не мог не удовлетворить.
- Кто готов принять ислам?
Оба парня, переглянувшись, молчали. Мурат в нетерпении подошел и ударил ногой одного из них в грудь. Тот вскрикнул и упал.
- Он и так мусульманин, - заступнически сказал парень, который все еще вытирал окровавленный нос об залитую кровью гимнастерку.
- А ты? – спросил Мурат второго.
- Я что, похож на татарина? – грубо ответил тот, демонстративно качнув белокурой головой.
- На татарина, может, и нет, а вот стать сторонником ваххабизма за время службы в Ичкерии мог вполне.
Белокурый в ответ громко рассмеялся, отчего получил сильный удар в висок. Смех прекратился. Левый глаз тут же затек и кожа под ним посинела.
- Значит, не стал, - задиристо продолжил Мурат, - но не все еще потеряно. Аллах велит нам принимать как братьев, тех, кто всею душою уверует в чистую истину и последует учению Мухаммеда.
- Я и так следую учению Мухаммеда, - дерзко произнес татарин, - он не учил нас убивать невинных и продавать матерям их изуродованных детей. Он мудр и справедлив. А вы покрываете грязью его имя и порочите Аллаха!
- А мне нравится ваша дерзость! – ответил ему Мурат.
- Может ты в чем-то и прав, - добавил он совсем тихо после небольшой паузы, и в глазах его вместо презрения показалась глубокая грусть.
- Ну а ты? – спросил он белокурого.
- Что я?
- Ты у нас кто?
- Я – русский.
- Понятно. Я о вере тебя спрашиваю.
- Значит - не понятно. Русский я. Вот и вся вера.
- И, правда, не понял.
- Тебе и не понять, отродью чурковскому, - дерзко ответил белокурый с явным презрением в глазах.
- Слушай, давай их пристрелим, - не выдержал Ваха.
- Да, подожди ты, - отмахнулся Мурат, - русские Христу молятся. Православными себя называют, - снова обратился он к парню.
- Русские православными себя называют, потому что Правь славят, где предки их великие. А то, что церковь людям в глаза пыль пускает уже тысячу лет, называя себя православной, так это не на нашей совести.
- Ну, я смотрю, у тебя в голове вообще одни тараканы. Или меня задурить решил?
- Да, нет. Он типа кришнаитов, - ответил за него другой.
- Сам ты кришнаит, - отозвался русский.
- Он и так от Христа уж отрекся ради новой веры, - продолжал тот.
- Новой веры? – белокурый вскочил на ноги, - а то, что когда Русь крестили больше половины русичей убили за то, что они Христу этому молиться не хотели?! Об этом все забыли! Новой веры! Это какую веру ты называешь новой? Ту, что предали твои предки, преклонившись перед еврейским мучеником?
Белокурый подбежал и разъяренно толкнул плечом парня. Тот пошатнулся, отошел. Русский не унимался. Он почти кричал, наступая на смутившегося сослуживца.
- Они предали истинную веру, приняв христианство. А ты сейчас меня обвиняешь в предательстве! В отречении! Да это твои предки отреклись от истины ради спасения своих жизней. Это ты – потомок предателей.
- Можно подумать, что твои предки не были христианами! – разозлился мальчишка, - ты такой же потомок предателей, как и я!
- Ну, вот. В споре рождается истина, - отметил Мурат, довольно потирая ладони. Однако мальчишки уже не слышали его. Они громко кричали друг другу в лицо, попирая христианские и языческие святыни, чем весьма веселили моджахедов.
В кармане завибрировал сотовый. Мурат поспешно достал его. Звонил Егор.
- Объявились, - услышал он в трубке взволнованный голос парня. Внутри Мурата все сжалось.
- Не упусти, едем, - коротко ответил он.
- В сарай всех! Ваха! Машину! В Комсомольское! Быстро!
Через пару минут они уже в полном вооружении, масках, быстро ехали в Комсомольское на серой старенькой соседской «Газели», присмотренной и приготовленной как раз для этого случая. Им, а тем более Мурату, было уже все равно, что наспех закрытые в сарае пленники, столь злобно спорящие между собой о вере, в этот момент уже сплоченно пробирались к своим в Гойты.
***
Андрея привели к нему в грязной рясе с мешком на голове.
Оставьте нас, - приказал Мурат, и его люди вышли. Андрей стоял, понуро опустив голову и разминая пальцы затекших от тугих веревок рук.
Снять тебе мешок? - надменно спросил Мурат.
Нет, - ответил Андрей, - зачем? Такова моя суть. Я все равно дальше собственного носа не вижу.
В этом ты прав. Однако, сниму. Хочу видеть твои глаза.
Мурат подошел и резко сорвал с попа пыльный мешок, бросил его на пол. Андрей стоял с закрытыми глазами — яркий дневной свет слепил и причинял боль.
Боишься взглянуть на меня? - спросил Мурат. Андрей открыл глаза и поймал взгляд человека, в котором предчувствовал своего палача.
Не боюсь. Мне больно... взглянуть на тебя, - тихо произнес Андрей, желая смахнуть выбежавшую слезу, но лишь повел плечом. Руки были связаны за спиной.
Хочешь выразить свою жалость ко мне? Сейчас стоило бы пожалеть себя.
Не тебя мне жалко. И себя я жалеть не буду. Детей жалко и женщин, которые пострадали из-за наших душевных исканий.
Из-за твоих душевных исканий, - поправил его Мурат.
Да, ты прав, - покорно ответил Андрей, замечая, что эта покорность раздражает чеченца.
Нашел?
Что? - не понял Андрей.
А что искал? За что пострадали мой сын и его мать?
Ну, это была не моя игра.
Чья же, если ты в ней участвовал?
Слова его прожигали неудавшегося сатаниста до глубины души. Он молчал.
Ваха! - позвал Мурат. Зашел чеченец с автоматом и в ожидании приказа уставился на командира.
Оправь за мальчишкой! - отдал он приказ и Андрей понял, что речь идет об Алешке. Чеченец кивнул и вышел.
Отпусти их, - попросил Андрей, - они слишком исстрадались из-за меня. Они ведь ни в чем не виноваты.
Они — нет. Но ведь и мои ни в чем не были виноваты. Ты их убил, лишил меня всего. Лишил меня любви близких. Самое главное, лишил меня возможности искупить свою вину перед ними.
Я вижу, ты тоже виноват перед своими? Так и я не оставлю тебе возможности заслужить их прощения. Напротив, они еще больше будут презирать тебя, и это презрение будет стоять в их глазах, когда они будут в муках умирать на твоих глазах. А тебя я не трону. Я буду наслаждаться, наблюдая как мучается твоя паршивая лживая душонка фальшивого священника. Ты, - он ткнул пальцем в крест, висящий на груди Андрея, - неверный вдвойне. Только проклятые кафиры могут умудриться предавать свою веру другой верой, предавая эту другую веру своей.
Проклятые кафиры, говоришь? - прервал его, не выдержав, Андрей, - ты посмотри на свое ваххабитское отродье! Какую веру исповедуйте вы?! Неужели ваш Бог заставляет вас убивать, резать, мучить и продавать людей? А где же милость его и человеколюбие? Где же любовь?
И это говорит поп, проповедующий среди тупых жестоких солдафонов — режущих, мучающих и продающих этих изрезанных и измученных их же детям, родителям, женам и мужьям! Нам пророк заповедовал бороться с неверными. А ваш пророк? Что заповедовал он вам? Откуда такая жестокость к мирным несчастным чеченцам? Ладно к чеченцам, к своим же русским, живущих на этой проклятой земле. Откуда? Ваш Иисус велел вам? Кто?
Люди озлоблены вашей жестокостью. Их можно понять.
Можно. Но мы ведь говорим сейчас о вере.
О вере? - Андрей усмехнулся, - значит, ты веришь в то, что если причинишь мне боль, твоя боль уйдет? Да никогда! И разве об этом сказано в Коране? Дело в не вере, а в чем-то другом. Да сказано вам, убивать неверных. Но зачем резать им конечности, оставляя в живых и корчащихся от боли? Это велел ваш пророк? И это ведь ни с целью заставить человека принять ислам. Из чувства наслаждения тупого хищника, из необходимости ощущения себя властителем над другими, над их судьбами и жизнями. Даже хищник убивает только для того, чтоб выжить. Только человек способен убивать, чтоб чувствовать себя богом, чтоб жрать чужую боль, чтоб давиться от наслаждения чужими предсмертными конвульсиями.
Это ты обо мне? - в глазах Мурата замелькали огоньки ненависти и обиды. Андрей замолчал, в голове промелькнула фраза из Нового завета: «кто без греха, пусть первый бросит в меня камень».
В Коране сказано, - Мурат беспокойно стал прохаживаться вдоль стены, - «Они хотят, чтобы вы стали неверующими, подобно им, и чтобы вы оказались равны. Посему не берите их себе в помощники и друзья, пока они не переселятся на пути Аллаха. Если же они отвернутся, то хватайте их и убивайте, где бы вы их ни обнаружили. Не берите себе из них ни покровителей, ни помощников2». В Коране сказано «Воистину, тех, которые не уверовали в Наши знамения, Мы сожжем в Огне. Всякий раз, когда их кожа приготовится, Мы заменим ее другой кожей, чтобы они вкусили мучения. Воистину, Аллах — Могущественный, Мудрый». В Коране сказано «Приготовьте против них сколько можете силы и боевых коней, чтобы устрашить врага Аллаха и вашего врага, а также тех, которых вы не знаете, но которых знает Аллах. Что бы вы ни израсходовали на пути Аллаха, вам будет возвращено сполна, и с вами не поступят несправедливо. Когда вы встречаетесь с неверующими на поле боя, то рубите головы. Когда же вы ослабите их, то крепите оковы. А потом или милуйте, или же берите выкуп до тех пор, пока война не сложит свое бремя. Вот так! Если бы Аллах пожелал, то отомстил бы им сам, но Он пожелал испытать одних из вас посредством других. Он никогда не сделает тщетными деяния тех, кто был убит на пути Аллаха. Сражайтесь с ними, пока не исчезнет искушение и пока религия (поклонение) не будет полностью посвящена Аллаху. Если же они прекратят, то ведь Аллах видит то, что они совершают».
Так, сражайся же ради своего Аллаха, от меня-то ты чего тогда хочешь? – не выдержав эмоционального монолога ваххабита произнес священник. Мурат резко остановился на эти слова, взглянул на Андрея со злостью и негодованием. Он хотел ответить что-то резкое, но слова застряли в горле.
«Просите прощения у вашего Господа и раскаивайтесь перед Ним, - громко запел Андрей слова из Корана, как пел на службах православные псалмы, - чтобы Он наделил вас прекрасными благами до определенного срока и одарил Своей милостью каждого милостивого. Если же вы отвернетесь, то я боюсь, что вас постигнут мучения в Великий день. Вы вернетесь к Аллаху, а ведь Он способен на всякую вещь. Воистину, они сворачивают свои сердца (отворачиваются от Аллаха или скрывают в своих сердцах неверие), чтобы спрятаться от Него. Воистину, даже когда они закутываются в одежду, Он знает то, что они утаивают и обнародуют. Он ведает о том, что в груди».
Дословное цитирование Корана на церковный христианский распев вогнал Мурата в ступор. Он растерянно стоял перед явно издевающимся над ним христианским попом, бессильно опустив руки и нервно покусывая уголок нижней губы. Андрей же продолжал петь, все громче и увереннее, и наслаждался при этом видом своего сраженного в словесной перепалке врага.
- «Вот лицемеры и те чьи сердца были поражены недугом, сказали: "Эти люди обмануты своей религией". Но если кто уповает на Аллаха, то ведь Аллах - Могущественный, Мудрый. Неужели в их сердцах болезнь, или они в сомнении, или они опасаются, что Аллах и Его Посланник проявят к ним несправедливость? Нет же! Они сами и есть творящие беззаконие!».
- Заткнись! – в гневе крикнул, наконец, Мурат.
- «Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного! О Пророк! Бойся Аллаха и не повинуйся неверным и лицемерам. Поистине, Аллах – Знающий, Мудрый», - продолжал пленник. Мурат всей своей яростью ударил его кулаком в лицо. Андрей отлетел, ударился затылком о стену и упал на пол. Из носа и верхней губы пошла кровь. Андрей сплюнул на пол и уже тихо продолжил:
- «Те, чьи сердца поражены недугом, воскликнули: «То, что обещали нам Аллах и Его посланник, оказалось всего лишь обманом!»
Мурат подлетел к нему, нанес несколько ударов ногой в живот и по лицу.
- «Поистине, Мы возложили ответственность на небеса, землю и горы, - Андрей уже почти хрипел, - но они отказались нести ее, устрашившись, и Мы возложили ее на человека, и он, будучи несправедливым и невежественным, понес ее, дабы Аллах мог наказать мужчин и женщин из числа лицемеров и многобожников и простить верующих мужчин и женщин. Поистине, Аллах – Прощающий, Милосердный».
Поистине, - гневно подтвердил Мурат и нанес еще несколько ударов ногой, - может я и лицемерю, но я буду убивать тебя, неверного, во имя Аллаха. И мне воздастся за это на небесах! А ты, овца христианская, - Мурат присел над священником, схватил его за волосы и приблизил его окровавленное и уже вспухшее от побоев лицо к своему, искривленному гримасой ненависти и пренебрежения, - будешь это все терпеть. Так велел тебе твой Бог! Ведь как там у вас? Блаженны терпящие муки и умирающие без сопротивления?
Мурат силой с презрением оттолкнул голову Андрея от себя. Тот снова упал, но тут же с трудом поднялся, встал на ноги.
Нет, не так, - изображая смирение, ответил пленник, - «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими. Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас. Вы - соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему негодна, как разве выбросить ее вон на попрание людям. Вы - свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного»3.
Вот-вот, покажи пример кафирам, умри как мученик за свою мученическую веру. Будь солью земли, - довольно произнес Мурат, присаживаясь на истертое временем кресло и закидывая ногу на ногу, - мне нравится вера неверных. Она как будто создана специально для того, чтоб мы могли без усилий истреблять вас. И получать за это благословение Аллаха! Не знаю вашей Библии, как ты наш Коран, но ты сам скажешь – по поводу второй щеки, если ударили по первой.
«Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб, - послушно ответил Андрей, - а Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных».
Мне нравиться ваша вера, - самодовольно повторил Мурат, - против воинов с такой верой воевать, все равно, что стадо баранов с поля согнать и прирезать на шашлыки. Он громко рассмеялся.
Что тебе война?! И что тебе те овцы?! Твоя же вина тебя жрет изнутри. Что тебе до ни-и-их? До веры твоей новой ваххабитской, отмороженной? Никакого дела нет! Огонь свой внутри затушить хочешь. Только болью моей или чьей-то другой не затушишь. Сам разжег. Сам виноват.
Мурат резко встал на эти слова, но ничего не успел ответить. Ввели мальчишку.
Андрей сразу узнал в нем Алешку, не смотря на сильно отросшие волосы и еще сильную худобу.
Это не мой сын, - сказал Андрей, когда Мурат схватил мальчишку и приставил к его горлу нож. Алешка не плакал. Он смотрел на Андрея с испугом и непониманием.
Отрекаешься от своего ребенка? - презрительно процедил сквозь зубы жаждущий мести чеченец.
У меня нет детей. Это не мой сын, - повторил Андрей. Мурат наклонился к ребенку, не отводя ножа.
Это кто? - спросил он его, кивая на Андрея. Перепуганный мальчишка молчал.
Кто это?! - Мурат раздраженно дернул мальчишку, нож задел шею и по ней потекла тонкая струйка крови.
Дядя Андрей, - ответил Алешка, боясь плакать.
А отец твой кто? Где?
Уехал далеко.
Мурат в гневе оттолкнул ребенка, кинул нож на стол. Мальчик упал и заплакал.
Отдайте его матери, - попросил Андрей.
Нет. Его мать расплатится за двоих. Мальчишку закройте в чулане, попу - мешок на голову и в сарай, - обратился он к стоящим в углу моджахедам. Пленников увели.
Мурат сел за стол и задумался. Его боль требовала детального планирования предстоящего возмездия.
***
Склонившееся к горизонту солнце было ярко красным. Казалось, оно застряло в голых ветвях деревьев и тихо плакало от этого. Мурат наблюдал, как его люди готовят деревянный крест из специально привезенных для этого досок. Двое копали яму для креста, громко переговариваясь и ругаясь между собой. Земля, сырая сверху и все еще промерзшая в глубине, поддавалась с трудом.
Андрей был привязан к березе. Соня стояла рядом со связанными за спиной руками, непонимающе глядя на приготовления «бородачей».
Что они делают? - спросил Андрей Соню, тяжело дыша через толстую ткань платяного мешка.
Колотят крест и копают яму, - ответила Соня с явной дрожью в голосе. Подошел Мурат, сорвал с головы священника мешок и бросил на землю.
Смотри сам, раз интересно, - сказал он.
Готово, вроде, командир! - крикнул один из боевиков, указывая молотком на крест. Мурат подошел к ним, осмотрел сколоченное орудие казни. Оглянулся и посмотрел на работу землекопов.
Скоро? - спросил он их.
А глубоко рыть?
Чтоб крест держался. Полметра хватит.
Пороем еще, - отозвался другой, забирая у первого лопату и подождав, когда тот поднимется, вспрыгнул в яму. Все замерли в немом ожидании, глядя, как вспотевший от такой работы мужчина упрямо роет затвердевшую землю.
Хватит, - сказал он, наконец, утерев тыльной стороной ладони лоб. Он кинул лопату на горку накиданной из ямы земли и вылез сам. Мужчины подошли оценить работу. Заключили, что действительно, достаточно.
Ну, начинайте, - произнес Мурат. Он подошел к Андрею и встал рядом.
Зрелище обещает быть захватывающим, - сказал он ему. Андрей исступленно прикрыл глаза, потом с глубокой жалостью взглянул на Соню, не предполагавшую, что ей уготовано. Она вопросительно посмотрела в глаза священника.
Прости меня, - произнес он и тяжело сглотнул подкативший к горлу ком. К ней подошли двое. Один разрезал верёвки на ее руках, другой тут же расстегнул ей куртку и грубо сорвав, бросил к ногам Андрея.
Что вы? - успела произнести Соня, прежде чем они схватили ее и поволокли к орудию казни. Она закричала, вырываясь. Трое других боевиков помогли уложить ее на крест, крепко прижав руки к неструганным доскам.
Мотай веревкой, - крикнул кто-то из них. Тут же нашлась веревка. Пока трое привязывали руки, четвертый держал ноги вырывающейся девушки. Она душераздирающе рыдала между криками «отпустите!».
А ноги как? - переговаривались между собой палачи.
Тоже пока веревкой мотай.
Вырывается сука!
Заткнись! - не выдержал один и ударил Соню рукой по лицу. Она вскрикнула от удара, но продолжала выть.
Мурат стоял рядом с Андреем, не отрывавшем взгляда от бедной девушки. Тот тщетно пытался освободиться. Руки были крепко связаны за стволом дерева, так что выворачивало плечи.
На таких гвоздях не удержится. Неси другие.
Такие только взял, - отвечал протягивающий гвозди моджахед.
Вбей несколько, - предложил другой.
Веревками же привязана, не упадет.
Ладно, вбивай эти.
Двое наклонились над Соней. После первого же взмаха молотка Соня заорала так, что заложило уши.
Отпусти ее, - Андрей заплакал от бессилия, - отпусти, распни меня. Я виноват. Она за что страдает?
А моя Резеда за что страдала? - сухо ответил Андрей.
Свою вину на меня перекладываешь и мне же мстишь? С совестью своей разберись. Мы оба знаем из-за кого она страдала. Ты ее унизил, изнасиловал и бросил беременную. Когда же ты вспомнил о сыне? О ней ты, когда вспомнил?! Когда совесть заела твою жалкую паршивую душонку?! - Андрей задыхался от негодования. Мурат молчал, отведя от него взгляд.
А ноги как прибивать? - обратился к Мурату один из моджахедов, - гвозди маленькие взяли, насквозь не пробьют.
Так оставьте, - ответил командир без тени жалости в голосе.
Вой Сони заставлял дрожать каждую клеточку тела и души. Когда крест подняли и резко опустили в яму, Соня провисла на гвоздях, которые от удара разорвали ей ткани рук на запястьях, Андрей заплакал. Соня тут же замолчала, потеряв сознание. Из ее ран капала кровь, оставляя красные пятна на оголенных руках, закатанных рукавах когда-то голубой потрепанной кофты, подаренной Соне Андреем, и на кресте. В яму накидали земли, уплотнили ногами. Отошли от креста, полюбовались работой.
Готово? - обратился один из них к командиру. Мурат удовлетворенно кивнул. Моджахеды ждали дальнейших распоряжений.
Возвращайтесь к машине, - произнес Мурат. Они ушли к оставленной невдалеке «Газели».
Прикажи снять ее, - сквозь слезы попросил Андрей. Он стоял мертвецки бледный с помутневшим взглядом. Мурат, ничего не отвечая, вынул нож.
Думаешь, это я рыдаю? Это Аллах рыдает на небесах, глядя, как ты поганишь его непорочное имя, как мстишь невиновному за свою боль, которую сам себе и причинил.
Мурат побледнел. Он стоял неподвижно, впиваясь взглядом в своего пленника. Невыразимая пустота была в его глазах. Он подошел к Андрею, перерезал веревки, стягивающие его. Тот с трудом, превозмогая боль, согнул затекшие руки. Запястья были в крови, от тугих веревок порвалась кожа, когда Андрей пытался освободиться, чтоб помочь несчастной Соне. Андрей упал на колени перед своим мучителем.
Отпусти ее, пока она еще жива, - попросил он снова, уткнувшись лбом в сырую холодную землю. Мурат презрительно взглянул на него и направился к машине. Андрей обреченно поднял лицо к небу и начал читать молитву. Он готовился к смерти, ожидая, что Мурат вернется с орудием убийства, чтоб насладиться его кровью.
Мурат действительно вернулся через минуту, неся в руках лопату. Он кинул ее к коленям Андрея.
Ребенка я отправил в Комсомольское. Ты знаешь где, - с этими словами он повернулся и ушел. Отъезжая, Мурат смотрел на все еще стоявшего на коленях священника, пока его не скрыли стволы деревьев.
***
Когда вернулись в станицу, уже стемнело. Мурат, не перебросившись ни с кем и словом, мрачный, поглощенный своими мыслями, зашел в дом и закрылся. Положив оружие, с которым он обычно не расставался, на стол, грузно опустился на рядом стоящий стул и, спрятал лицо в дрожащие ладони.
Он долго ждал этого дня. Он хотел наказать виновных, заплатить кровью за кровь. Но кому он заплатил? Сердце громко стучало, так, что Мурат ощущал каждый его удар. В такт ему в голове стучали слова Андрея «мы оба знаем из-за кого она страдала. Ты ее унизил, изнасиловал и бросил беременную. Когда же ты вспомнил о сыне? О ней ты, когда вспомнил?», «это Аллах рыдает на небесах, глядя, как ты поганишь его непорочное имя, как мстишь невиновному за свою боль, которую сам себе и причинил». Мурат осознал, что этот человек был прав. В чем его вина? Он, как и Мурат увлекся религиозным течением. Ведь и Мурат, следуя джихаду, убивал и мучил, не испытывая при этом ничего, не имея никаких личных эмоций. Обычное чувство долга. Разве при этом он виноват в смертях этих неверных? Нет. Что же он хотел от Андрея? От Сони?
Тяжело было на душе. Так тяжело, что трудно было дышать. Мурат подошел к окну и распахнул его. Холодный ночной воздух ударил Мурату в лицо. Он глубоко его вдохнул, но это не принесло ему облегчения. Совсем стемнело. Мурат не желал включать свет. Он стоял напротив окна, смотря сквозь темноту ночи и видя лицо ребенка с протянутой пухлой ручкой, как на фотографии, но не смеющееся, а плачущее и испуганное. «Папа! - звал ребенок, - папа!». Рука Мурата невольно поднялась, он протянул ее ребенку. Но его образ исчез. Мурат отвернулся от окна. «Отпустите! - зазвенел в голове голос Сони, - отпустите!». Мурат закрыл руками уши. Страшные вопли и давящиеся рыдания девушки. Он закрыл глаза, крепче прижав к голове ладони, чтоб не слышать. Они не утихали. Зная, что звуки эти — всего лишь результат нервного перенапряжения, он отнял руки от ушей, сел за стол, пытаясь успокоиться. «Отпустите!» - отдавалось в голове, и он представил картину убийства своего сына. Это он не защитил своего ребенка. Как он мог кого-то обвинять кроме себя? Если бы он не позволил тогда Резеде выйти замуж за другого, чтоб скрыть позор, на который он ее обрек, разве бы стали с ними расправляться сатанисты. Нужно было вовремя покаяться и замолить перед ней свой грех. Она бы простила. С ее светлой чистой душой она не могла не простить. И он бы так не страдал. И не пришел бы к ваххабитам. И не марал бы себя их лживой, корыстной и пагубной религией. Не мучился бы так жестоко сейчас от угрызения совести. Сколького бы не было! Но что сейчас? Что можно исправить сейчас? Как после всего этого жить?
Мурат покаянно прижал к столешнице разгоревшийся лоб. Его знобило.
Аллах! - прошептал он, - теперь я понимаю, почему не видел тебя. Прости мое предательство. Я предал всех. Я предал мать, оставив ее одну в бомбежку. Я предал Резеду, надругавшись над ней. Я предал своего маленького сына, не видя его, не заботясь о нем, не защитив его.
Слеза скатилась по переносице и упала на стол. Он поднял голову, утер рукой след от слезы. Намереваясь прочесть молитву, он поднял ладони вверх, но забыл слова. Обреченно он опустил руки на стол, задев случайно пальцами лежащий на нем пистолет. Взял его.
Невозможно, - прошептал он, - невозможно с этим жить. Я не смогу с этим жить. Прости меня, всемилостивый Аллах. Я был не прав.
Он снял пистолет с предохранителя, направил дуло вверх, положил на него подбородок и нажал курок. Последней его мыслью была мысль о скорой встрече с сыном. Эта мысль оставила на лице самоубийцы застывшую улыбку. Улыбку, которой улыбаются люди, получив от судьбы самое заветное.
Послесловие.
Впредь во все дни земли сеяние и жатва, холод и зной не прекратятся
8/22 1я кн Моисеева Бытия
***
Андрей поднял с земли лопату. Подошел к кресту, упал перед ним на колени, приложив лоб к Сониным ногам. Боль жгла душу. Постояв так несколько секунд, он смахнул грязным рукавом рясы слезы с грязного лица, устало поднялся и принялся откапывать крест. Плохо уплотненная у его основания земля легко поддавалась, но копать было тяжело — дрожали руки, и сжимало грудь так, что тяжело было дышать. Отрыв яму по колено, Андрей осторожно раскачал крест и, откидав еще немного земли, опустил его на землю. Вытерев грязной рукой стекающий в глаза пот со лба, он нагнулся к Сониному безжизненно бледному лицу, стараясь уловить ее дыхание. Ничего не почувствовав, он нащупал на ее шее сонную артерию, пальцы уловили слабую пульсацию. Он с трудом развязал веревки, освободив ноги девушки. Веревки на руках были пропитаны кровью, узлы не поддавались. Андрей приложился к ним зубами. Терпкий вкус и запах крови еще больше затрудняли дыхание. Узлы, один за другим, с трудом поддались. Андрей скинул окровавленные веревки с рук. Провел ладонью по запястью, пытаясь среди разорванных сухожилий нащупать шляпки гвоздей. Нашел, захватил кончиками пальцев, потянул. Соня тихо застонала, приходя в себя. У Андрея вновь выступили слезы. Бесполезно пытаться вытащить пальцами гвозди, глубоко вбитые в тонкие запястья девушки. Он исступленно припал к запястьям, ухватив один из гвоздей зубами. Соня снова застонала. Андрей ухватил доску, к которой была приколочена Соня обоими руками и, превозмогая боль раскалывающихся от железа зубов, вытащил гвозди один за другим. Гвозди, на удачу, действительно оказались небольшими, потому неглубоко зашли в древо. Сглотнув кровь и утерев рукавом рясы окровавленные губы и щеки, он переполз через распятую девушку и принялся освобождать другую руку. Превозмогая жуткую боль уже и так раскрошенных зубов, Андрей вытянул два гвоздя. Третий был сильно вбит в руку, так что невозможно было ухватить его остатками зубов. Все прилагаемые усилия были тщетны. Соня очнулась и тихо стонала.
Больно? - спросил Андрей, сплевывая кровь. Она молчала. Андрей поднялся с колен, насухо вытер руки о подол, взял руку Сони, зажмурился и силой дернул вверх. Девушка вскрикнула и снова потеряла сознание. Рука была освобождена.
Андрей поднял Соню на руки и понес к дороге. Нужно было срочно доставить ее в больницу, пока она была еще жива. Он не знал, где они находятся. Не знал куда идти. Он вышел на тракт и направился в противоположную сторону от той, откуда они приехали.
Соня казалась необыкновенно тяжелой. В себя не приходила. Время от времени Андрей опускал ее на землю, прощупывал пульсацию на шее. Снова поднимал и шел дальше. Потом подумал, почему проверяет. Даже если умрет, все равно он ее не оставит на этой дороге.
Он не знал, сколько прошло времени, и как долго он нес Соню. Когда проходящий мимо УАЗ остановился и вышедший из него мужчина в камуфляже взял из рук Андрея тело девушки, тот тут же упал без чувств.
***
Соня очнулась в больничной палате. Жутко болели руки. Она огляделась. Рядом на больничных койках лежали женщины. Было почти тихо, только одна тихонько всхлипывала, уткнувшись в подушку. Возле Сониной кровати на стуле сидела женщина в больничном халате. Неожиданно для себя Соня узнала в ней тетю Надю.
Проснулася, красавица моя, - воскликнула женщина, отбросив Сонины сомнения по поводу того, что это действительно она.
А как здесь? - тихо с хрипотцой произнесла удивленная девушка.
Тебя караулю, - улыбалась во весь рот тетя Надя.
Живая, - произнесла Соня и тоже улыбнулась, почувствовав, как трескается от улыбки кожа на ссохшихся губах.
Живая. Что ж с тобой будет? Такая молодая, вся жизнь впереди.
Нет. Ты — живая, - Соня говорила с трудом.
И я живая. Егорку своего нашла. Вот поправишься и все вместе домой и махнем.
Нет. Я не нашла, - на глаза девушки навернулись слезы.
И ты нашла. Поправляйся. Ты тоже своего сына нашла, - женщина погладила Соню по голове и сквозь слезы снова улыбнулась. Соня удивленно посмотрела на нее.
Да-да, они сейчас с Егоркой в поселке под Грозным. Сюда не повезу, опасно. Поправишься, и вместе все домой поедем.
Соня вздохнула, будучи уверена, что тетя Надя врет про ее Алешку, чтоб та не волновалась и быстрее выздоравливала.
А Андрей где? - спросила она.
Так ведь приходит каждый день. И сегодня придет, наверно, - голос тети Нади звучал нежно и успокаивающе. Чувствуя слабость, Соня закрыла глаза. Кружилась голова.
Я посплю, - прошептала она.
Спи, спи, - отозвалась тетя Надя, поправляя одеяло.
***
Соня пролежала в больнице еще неделю. После чего ее, ослабленную, выписали и передали в руки Андрея. Он организовал ей выезд из Чечни через Ингушетию.
Выведя шатающуюся Соню из больницы, Андрей усадил ее в машину, в которой уже сидели тетя Надя со своим сыном и Алешка. При виде ребенка Соня замерла. Она не ожидала его увидеть. Долгожданная встреча на ее удивление вызвала в ней чувство ненависти ко всему и всем. Ребенок, давно не видевший матери и встретивший теперь похожую на нее худую бледную женщину с большими синими кругами под глазами и перевязанными запястьями, испугался и крепко прижался к тете Наде.
Это ж мамка твоя, - ласково прошептала она ему. Но он испуганно смотрел на Соню и не желал узнавать в ней свою мать. Соня же молча села в машину, не проявляя к ребенку никаких чувств. Андрей опешил от такой встречи и не знал, что сказать. Постояв секунду в раздумье, он лишь произнес Соне банальное «прощай» и дал шоферу жест, чтоб тот трогался. Соня проводила Андрея взглядом, поймав себя на мысли, что не желает больше видеть этого человека.
Андрей долго провожал машину взглядом. Сердце нестерпимо жгло. Когда автомобиль скрылся за поворотом, он еще долго стоял и смотрел, смотрел. Куда? – поймал, наконец, он себя на мысли. Опомнился. Осмотрелся кругом. Нужно были идти, но идти было некуда. Его миссия на этой кровавой земле была выполнена. Можно было возвращаться домой. Но возвращаться не хотелось. Он чувствовал себя грязным, опустошенным, потерянным. Все потеряло для него смысл. Его ненависть к своей вере, которой он, тем не менее, служил, глупая никчемная секта с тупыми неизвестно кем придуманными ритуалами - все стало каким-то… облачающим в нестерпимую, постыдную и душащую вину.
Он медленно побрел по пустой улице, не обращая внимания на запахи, разрушенные стены домов, воронки от взрывов. Его размышления прервал громкий тонкий писк. Котенок. Андрей направился на его жалобный голосок, доносившийся из близстоящего от него дома с выбитыми окнами. Окна были расположены низко, он заглянул в одно из них. Вдоль стены бегал худющий серый зверек с большими облезлыми и потому почти прозрачными ушами. Он истерично орал, безрезультатно пытаясь допрыгнуть то до одного окна, то до другого. Андрей ловко подтянулся на руках, запрыгнул внутрь. Поймал котенка в противоположном углу. Глаза зверька, на удивление голубые, неестественно выпученные, испугано глядели на своего возможного спасителя. Перепрыгнуть обратно с котенком в руках показалось Андрею затруднительным. Потому, подойдя к ближайшему из окон, он сначала скинул котенка, который тут же сбежал и скрылся за углом, потом, чуть задержавшись на подоконнике, спрыгнул. Раздался оглушающий гром. Андрея отнесло на несколько метров. Звук оглушил его, в голове стояло тихое шипение, болели уши. «Что это?»- думал он, крепко зажав уши ладонями и лежа среди груды камней, сломанных кирпичей и мусора. Шок от звука начал медленно отступать. Андрей сел, пытался встать, но не получилось. Только теперь он заметил кровь. Ног не было. Он не поверил глазам. Протянул руки к тому месту, где он их все еще ощущал. Но не мог их нащупать руками. Боли не было. Он вопреки всему снова попытался встать, и тут острая боль лишила его сознания.
Он очнулся от боли. Открыл глаза. Голубое-голубое небо будто обняло его, жалея. Он приподнялся. Ему была нужна помощь. В поле его зрения не оказалось ни души. Он закричал. Еще. Громче. Еще громче, сколько хватило сил. В горле перехватило. Крик превратился в хрип. Он обессиленный лег. И хрипел, хрипел, глядя в голубое бездонное небо. Никто не отзывался. Тогда он засмеялся.
- Вот, - грустно промолвил он, немного успокоившись, глядя в самую глубь небесного купола, - я не видел Тебя. А ты теперь не видишь меня. Справедливо.
Слезы навернулись на его глаза. Не от боли. От нового необъяснимого чувства обиды. И не на Бога. На самого себя.
Так лежал он, не отводя взгляда от бездонной небесной синевы и думал. Думал о том, что жил ради Бога. Ради того, чтоб прикоснуться к нему краешком души. Искал его всюду. В святых писаниях, в семинарии, в храмах, в учениях, в других людях, наконец, в их чувствах, мыслях, в их пороках и желаниях. И ни разу, ни разу в своей жизни не взглянул в небо. В этот купол самого святого из наисвятейших храмов Божиих – земли. Стоял с молитвами перед иконами – золоченными, красивыми, изображающими боль и страдание, но никогда не стоял перед деревом, или травинкой зеленой, или цветком, или вот котенком этим. А ведь это они живые. Это они делятся своей жизнью с тобой, когда ты пуст, устал или болен. Когда жизни в тебе не хватает и нужно взять ее, чтоб жить. Жить. А жить можно только в живом. Там где солнце каждое утро будит тебя, где ветер ласкает, где реки омывают, где трава стелит, где цветы дарят свою красоту, где птицы поют … Как он не мог замечать главного? И это небо… Это бездонное небо. И в каждой клеточке всего этого – Бог. Живой, добрый, настоящий. Дарящий радость, свободу, а главное – чувство сопричастности со всем этим. Со всем живым. И с ним. Вот он через зрительное восприятие бездонного небосклона прикасается к душе. К темной, больной, почти умершей от своих пустых поисков. Прикасается и озаряет ее живительным светом. Радостью озаряет. Неземной такой радостью! Что жить хочется. Невероятно хочется жить, как никогда! А значит – будет…
***
Машина с улиц города быстро выехала на трассу и монотонно тряслась по изрытой боевой техникой дороге. Соня тупо смотрела в напуганное личико своего ребенка, все еще прижимавшегося к тете Наде, и поражалась своим чувствам. Она не испытывала радости от встречи. И не так она представляла эту встречу. Она презирала этого ребенка. Она презирала обнимающую его тетю Надю. Она презирала лохматого мальчишку, сидящего рядом. Она презирала всех и вся. Она поймала взгляд тети Нади. Та удивленно посмотрела на нее, будто прочла Сонины мысли.
Ничего, ничего, - сказал она девушке, - раны затянутся, все забудешь. Все будет хорошо. Ты поспи, дочка, скоро мы уже будем дома.
У меня нет дома, - зло произнесла Соня и закрыла глаза. Комок подкатил к горлу. Ей действительно некуда было ехать. Куда отправил ее этот подлый поп? Снова побираться по улицам? Она глубоко пожалела, что не умерла на кресте.
Всю долгую дорогу она молчала, не обращала внимания на своих спутников. Дорога выматывала. От слабости тряслись руки. К тому же они очень болели.
Машина проехала несколько блокпостов. Два раза останавливалась. Проверяли. Но свои. К вечеру машина, прокатившись по безликим улицам незнакомого города, остановилась у железнодорожного вокзала.
Соня с трудом выбралась из машины. Опираясь на худющего мальчишку, которого тетя Надя называла Егоркой, она добралась до железной вокзальной скамьи с решетчатой спинкой и грузно опустилась на нее. Перед глазами все плыло. Тетя Надя дала воды в пластмассовой бутылке. Соня сделала глоток. Закрыла глаза. Ее знобило. Вокруг все качалось, охватила пелена. Девушка потеряла сознание.
***
Трещина на сером потолке шла прямо от угла к окну, по форме напоминала молнию. Соня долго всматривалась в нее. Ощутив, наконец, себя, она пошевелила пальцами обеих рук, чуть их приподняв, чтоб осмотреть и убедиться, что все, вдруг ожившее и промелькнувшее молнией в ее больной памяти, как эта ужасная трещина на потолке, было просто ночным кошмаром. Надежда не оправдалась – от движения боль напомнила о себе и запястья теперь тупо ныли. Раны никак не хотели заживать. Соне захотелось снова забыться, уйти из этого мира – жестокого, грубого, грязного. Будто каменная глыба давила грудь. Было тяжело дышать. Да дышать и не хотелось.
Соня закрыла глаза. На звук открывшейся двери и женский голос она не хотела реагировать. Голос настойчиво звучал над ней, что-то требовал. Кто-то тряс ее за плечо. Соня хотела сказать, чтоб ее оставили в покое, но только протяжно простонала – не хотелось говорить. Но в покое ее не оставляли.
Она устало приоткрыла глаза. Белокурая девушка в белом больничном колпаке что-то спросила и ожидающе смотрела на Соню. Но та снова закрыла глаза. Общение для нее сейчас было мучительно. Но девушка была настойчивой. Она снова потрясла Соню за плечо. Соня хотела отмахнуться, но от резкого движения боль пронзила руку. Она простонала и досадно прохрипела сквозь зубы:
- Уйди, вон!
Девушка снова что-то спросила. Соня не поняла. Вслушалась в речь – может с ней говорят не по-русски. Вопросительно посмотрела на нее.
- Слышишь меня? – наконец, дошли до Сони ее слова. Она слегка кивнула в ответ.
- Боль чувствуешь?
Соня снова кивнула.
- Где?
- Руки, - с трудом выдавила девушка.
- Еще что-нибудь болит?
Соня отрицательно покачала головой.
- Это хорошо, - ответила девушка, - зови, если что. Хотя медсестра и так к тебе часто заглядывает. Пациентов у нас сейчас не много, так что ты как королева.
Соня отвернулась к стене и снова закрыла глаза.
- Ну, отдыхай. Ты молодец! В сознание пришла. А то я тебя уже в областную больницу хотела отправлять. Спи.
Дверь захлопнулась, но через минуту открылась опять. Соня не реагировала. Она чувствовала, что кто-то выжидающее смотрит на нее. К ее счастью это длилось недолго, еще через минуту ее оставили в покое.
***
Больница, в которой лежала Соня, была небольшой. Старое здание с большими окнами утопало в кронах больших старых берез. Два этажа и несколько палат. Из больных только трое девчонок лет восьми-десяти, старый кашляющий дед, да тетка со сломанной ногой.
Медсестрой была пожилая женщина, добродушная и сердобольная. Она много говорила с Соней, ничего ее не спрашивая и не добиваясь, чтоб девушка вступала с ней в диалог. Просто рассказывала ей о своей работе, семье, селе, в котором живет и работает. О тете Наде, которая привезла ее сюда. Она выводила Соню на улицу, усаживала на скамью и под шелест молодой листвы прибольничных берез, говорила-говорила-говорила… Соня редко вникала в смысл ее речей. Ей нравилось тихое успокаивающее журчание ее голоса. Становилось легко и спокойно. Не будоражили сознание страшные воспоминания о войне.
Недели через две приехали тетя Надя с Егоркой. Белокурая девушка-врач и медсестра радушно попрощались со своей пациенткой. Соне не хотелось покидать этот рай покоя.
На громыхающей зеленой «копейке», ржавчины на которой выдавали ее возраст, девушку привезли в маленькую деревушку в одну улицу. Деревушка цвела. Белые шары многочисленных яблонь придавали ей царственный вид, отвлекая взгляд от покосившихся ворот, позеленевших, поредевших и покосившихся от времени заборов, вросших в землю домов.
Ворота же, у которых гордо остановилась перегревшееся от езды «копейка», сияли деревянной новизной. Соня не выходила из машины. Она безразлично разглядывала серый бревенчатый дом с резными, недавно покрашенными наличниками.
- Дак, Егорка не успел еще хозяйство в порядок привести, - затараторила тетя Надя, заметив, что Соня разглядывает дом. Соня молчала и неподвижно сидела в машине. Женщина вопросительно посмотрела на нее.
- А Алешенька у соседки. Они пирожки хотели печь к твоему приезду. Все уже готово, наверное, пойдем, - тетя Надя махнула своей гостье рукой, но та не двигалась с места. Она непонимающе посмотрела на Егорку, раскрывающего ворота для машины.
- Сейчас, во двор заедем, к бабе Гале пойдем, подожди, - сказал он матери. Машина послушно завелась и въехала на зеленый ковер двора. Егор вышел из машины, открыл Соне дверь.
- Выходи.
Соня, молча, вышла.
- Пойдем, - сказал он ей и направился к матери. Соня послушно пошла за ним. Закрыв за ней ворота, Егор повел ее в соседний дом. В доме было жарко, пахло пирогами. Еще за порогом Соня услышала громкую детскую речь. Войдя в дом, из-за спины тощего Егорки она увидела своего сына, сидящего за столом с бумажным самолетиком в руках, увлекательно рассказывающего морщинистой ссутулившейся бабке в белоснежном платке о возможностях бумажной авиации. Бабушка улыбалась, ласково поглядывала на ребенка и щедро намазывала пироги на противне растопленным маслом.
- Во время вы, только пироги из печки достала, - обратилась она к вошедшим.
- А запах-то какой, - восхитилась тетя Надя.
- Ты, наверное, уже попробовал пирожок, - обратилась она к Алешке, подсаживаясь рядом.
- Не, горячие, - ответил он и начал демонстрировать свой самолет теперь уже тете Наде. Та радушно улыбалась, слушая его долю секунд, крепко обняла его, чмокнула в щеку и прошептала что-то на ухо. Он мельком взглянул на свою мать, замолчал. Все ожидающе смотрели то на него, то на Соню.
- А пирожки скоро можно будет кушать, - спросил ребенок. Баба Галя положила один пирог на тарелку и поставила перед Алешкой. Он глубоко вдохнул аромат.
- Горячий еще.
- Сонь! Егор! Чего встали? Садитесь за стол, - позвала тетя Надя. Егор прошел к столу, подвинул табурет, схватил с противня не успевший перекочевать в блюдо пирог и жадно потащил его в рот. Соне хотелось лечь. Глазами она нащупала старый диван с вышитой подушкой, устало легла на него, уткнувшись носом в разноцветную гладь цветов.
- Пусть отдыхает, - услышала она голос бабули, - порадуемся, что выжила. А здоровье придет, молодая еще. Я вон старая, а все еще жить хочу, да здоровья у Бога требую.
- Живи-живи, - подбодрил Егорка, - кто нам без тебя таких пирогов еще напечет.
- Да, – подхватила тетя Надя, - меня сколько ты не учила, не получаются у меня такие…
Соня закрыла глаза, и спокойная речь этих людей навеяла на нее дрему. Вскоре она крепко заснула.
Проснулась она только утром. Егорка заставил ее подняться, проводил в свой дом. Завтракать она не стала. Легла на кровать и снова ушла в себя.
***
Дни тянулись серой безликой чередой. Соня вставала с постели лишь по нужде. Не мылась, ела едва-едва и то с настояния тети Нади. Алешка не замечал безразличной к нему матери. Тетя Надя терпеливо ждала когда «затянутся раны на измучившейся душе». Егор молчал, с укоризной и без какой-либо доли жалости поглядывая на живой труп на уже грязной постели.
- У нас так клопы заведутся, - не выдержал он однажды, глядя на немытую, лежащую на кровати девушку, безучастно разглядывающую и теребящую уголок подушки.
- Ты ей хоть белье поменяй постельное, - обратился он к матери.
- Я хотела, дак она не подпускает, не дает, - ответила виновато тетя Надя.
- Приготовь, я поменяю.
Он подошел к Соне.
- Вставай!
Она с ненавистью взглянула на него, в ответ прикрыла лицо одеялом. Он силой сорвал одеяло, скинул его на пол.
- Вставай! – он схватил ее за тощую руку. Та глухо вскрикнула, пытаясь вырваться из цепкой хватки парня. Он, поняв, что девушка не встанет сама с постели, подхватил ее легкое тощее тело и пытался поставить на пол. Соня не вставала и истошно кричала как пойманный дикий зверек, вырываясь из его рук. Он не удержал, уронил ее рядом с кроватью. Она ударилась носом, хлынула кровь. Но девушка не замечала этого, она истерично вскочила и набросилась на своего обидчика, намереваясь нанести удары своими костлявыми слабыми кулачками. Егор схватил ее за запястья. Она истерично плакала, вырывая руки.
- Пусти! Пусти! – хрипела она сквозь плачь, - Оставь меня!
Срывающийся хрип ее почти переходил в свистящий шепот.
- Сколько можно! – закричал в ответ Егор, - лежишь как труп. Сынишка тебя боится, домой заходить не хочет! У соседки все дни проводит. Очнись, наконец! Ты же мать! Как можно?!!! Как можно?! – Егор задыхался от негодования. Наконец, разъяренный, он подхватил Соню на руки и понес на улицу, крикнув матери, чтоб поменяла постель и принесла потом ему мыло.
Истерично хрипящее и вырывающееся тело Сони Егор ловко донес до речки, мирно текущей сразу за огородами и устало опустил на притоптанную ими с Алешкой от частых купаний траву. Берег был песчаный, пологий. Это было излюбленное место мальчишки, которому строгим Егоркой было запрещено сюда ходить одному.
Соня закрыла лицо ладошками. Ее трясло, она задыхалась от всхлипов.
- Раздевайся, - резко сказал ей Егор. В ответ она вырвала клок травы и, взревев, бросила в него, после чего еще крепче прикрыла ладошками вспухшее и раскрасневшееся от слез лицо. Видя, что девушка игнорирует его слова, Егор силой принялся снимать с нее замаслившуюся от месячной грязи майку, принадлежавшую раньше ему и длинные хлопчатобумажные, его же, шорты.
Голое тело девушки выглядело жалко. Торчащие ребра, слипшиеся от грязи сальные пряди волос, прикрывающие костлявые вздрагивающие от всхлипов плечи. Егор снова подхватил ее и понес в реку. Она крепко вцепилась в него, так что он не мог опустить ее в теплую, прогретую за день солнцем воду. Тогда он зашел глубже, крепко держа ее. Несколько раз он окунул ее с головой, не обращая внимания на то, что она захлебывается водой.
- Дак, потопишь же, - услышал он за спиной голос матери.
- Иди, помогай, - крикнул он ей в ответ, оборачиваясь. Тетя Надя, как была в ситцевом платье, так и вошла в нем в воду, держа в руках шампунь, мыло и мочалку.
- Ближе, ближе к берегу подойди, - попросила она его.
Соня терпеливо выдержала все очищающие манипуляции со своим телом. После чего, будучи вынесенной, наконец, на берег, обернувшись в махровое полотенце, пошатываясь от слабости, сама дошла до дома и легла на прежнее место. Белье пахло свежестью и отливало белизной.
Она закрыла глаза. Такое грубое вмешательство в ее покой взбудоражило ее больные нервы. Она закрылась одеялом с головой. Приглушенная ранее покоем ненависть к внешнему миру снова болью жгла ее сердце. Она не плакала, она просто жаждала покоя, мечтая уснуть и никогда не просыпаться. Закрыть глаза и никогда их не открывать. Выдохнуть воздух из груди и никогда не вдыхать, чтоб не тревожить боль, эту зияющую черную дыру, сожравшую душу.
Она так и лежала, не шевелясь. Больше ее никто не трогал. Она прислушивалась, к тому, как тетя Надя готовит ужин, как накрывает на стол. Как все они втроем едят, скупо перекидываясь бытовыми фразами, как собираются ко сну, как ложатся, как тетя Надя вполголоса поет Алешке колыбельную, как похрапывает Егорка, как все это сливается в один спокойный, посапывающий во сне звук.
Соня, осторожно, чтоб не примешивать ко всему этому лишних шорохов, поднялась с кровати. Луна благосклонно озаряла комнату. Девушка, откинув все еще влажное полотенце, завернулась в простыню и неслышно вышла во двор. Тропа до речки ей была теперь хорошо знакома. Босая, она зашагала по остывшей земле, глубоко вдыхая прохладный ночной воздух. Ветер нежно ласкал лицо, откуда-то издалека доносил голоса, песни, смех.
***
Соня быстро добралась до уже знакомого берега. Остановилась у самой кромки воды. Вода была теплая, нежно омывала ступни ног, будто жалея девушку. Хотелось поскорее слиться с рекой, исчезнуть, без остатка растворить в ней боль, растворить в ней обиду. Обиду на этот несовершенный, злой, жестокий мир. Обиду на Бога - за его равнодушие, за этот мир, который он создал.
Соня подняла глаза к небу. Тысячи звезд вокруг яркого месяца безмолвно светили покоем и вселенским величием. Вдалеке, на черном горизонте, откуда текла река, в унисон со звездами горели костры. Соня тяжело вздохнула, присела, опустив ладони в дыхание реки. Снова взглянула на огни. Они медленно приближались к Соне, что показалось для нее странным и настораживало.
- Добрая нынче ночь, - услышала она кажущийся громыхающим от неожиданности мужской голос. Девушка резко обернулась. Шагах в пяти от нее стоял старик, седой, с длинной белой бородой, в белой вышитой рубахе на роспуск, подпоясанной темным поясом.
- Добрая, - повторил он нараспев. Соня молчала.
- Что ж, думаю, тянет меня сюда? А тут гляди-ка чего, - он дружески подмигнул Соне. Девушка не сводила с него взгляда.
- Экий покой-то кругом, мир добрый… Речка вот ластится, яки кошка. Ветерок чело целует, щеки. А ладошки ему подставь али грудь, дак и их обласкает. Любовь кругом. Мир добрый. Слыхала, соловей вон в роще поселился, поет, заливается. В прошлом году, как мы сюда приехали, не было его. Благодать видимо здешняя приманила. С утра встаю, часа в четыре, а он уж заливается от души. Сердце греет. Как и солнце с утра. Только солнце через кожу греет, а он через слух.
Старик медленно, не останавливая речи, подошел к Соне и присел рядом.
- Вон огни-то плывут, - кивнул он в сторону приближающихся огоньков, - девки на Купалу женихов зазывают. Хороши девки в поселении, детишек здоровых нарожают. Да и парни у нас хорошие, добрые, честные. Род крепкий. А прекрасна земля. И жизнь вечна. Так и будет всегда. Счастье рода в детях, в любви, да нежности…
- Что ты видел? – прошипела Соня, - что ты видел?! Живешь здесь меж двух елок, да соловья слушаешь! Земля прекрасна. Жизнь вечна, - передразнила она его.
Соня укоризненно смотрела в глаза старца, в которых отражались плывущие мимо по реке огни.
- Девки. Парни. Между этих двух елок гуляют под трели соловья, детишек рожают, которые там же потом… и тоже своих детишек рожают… Жизнь вечна-а-а. Земля прекрасна-а-а. А там, - она запнулась, воспоминания перехватили ее дыхание, навернулись слезы, - там смерть, - прошипела она, и дала волю слезам, с которыми полились и сдерживаемые долгое время слова и чувства.
- Ты видел, как там такие же девки, такие же парни, голодные, больные, рвутся на минах, разлетаются на части, как… И где она для них вечная жизнь?! Где их детишки, о которых они мечтали, для которых любовь свою и ласку копили? Ты видел, как их бьют? Пальцы им отрезают по одному, чтоб родственникам отправить? Головы режут, чтоб ролики потом в интернете разместить? Глупый старик! Сто лет прожил, а как ребенок. Ничего не знаешь, ничего не видел! А о жизни рассуждаешь! Дурак ты!
Старик в ответ согласно кивал головой, будто признавая за собой, что он - дурак и пустомеля, не видевший жизни, и не отводил взгляда от разволновавшейся девушки.
- И детишки там, как котята в подворотнях живут, гниль на дорогах собирают, чтоб поесть. А человека завидят – шмыгнут за камень, или за стену, прячутся, словно дикие зверьки. А на мину наткнутся, так и ручки, или ножки нет. Так и мрут, если никто не найдет и в больницу не привезет. Даже если найдут, то все равно везти страшно, потому что остановят и автоматную очередь в тебя пустят.
Соня почти уже кричала, эмоции вулканом били из нее.
- А потом… Потом крест сколотили. Большой, не струганный. Веревками тонкими меня привязали. А в руки… в руки, - она притронулась к своим запястьям и протянула на обозрение старику, - гвозди вбили. А потом крест в яму кинули и … порвалось все, - почти прошептала она последние два слова и упав на колени, безудержно зарыдала. Старик молчал. Она снова слегка погладила себе руки.
- Больно, - чуть слышно простонала она сквозь плач. Старик подсел к ней, прислонил ее голову к своей груди и нежно стал гладить ее растрепанные волосы. Времени прошло достаточно, пока Соня не успокоилась.
- Больно, - повторила она и добавила почти шепотом, - и Бог оставил меня. Нет во Христе милосердия. А я верила. Я за истину эту веру считала. А это лишь злой пафос. Неужели Сатана милостивее?
Соня снова заплакала.
- Как жить, когда все не так? Когда все перемешалось?
- Я расскажу тебе одну притчу, - произнес в ответ ей старик, лаская чуть дрожащей рукой ее волосы, - слушай. Так было всегда, испокон веков. Были земля и небо. Были ненависть и любовь. Были мужчины и женщины. Были боль и счастье. Были жизнь и смерть. Были добро и зло. Так было всегда. И всегда нигде, никогда не было граней. Всегда. И теперь тоже. Как и раньше ненависть переплетается с любовью, холод обжигает, зной замораживает. За жалость платят презрением, за заботу одиночеством. Кто-то живет, уже давно умерев… Зло служит добру, а добро променяло себя на глупые, придуманные кем-то муки.
Черт, поджимая от радости хвост, дарит брошенной родителями малютке, попрошайничающей на улице, теплое одеялко и сдобу с повидлом, посыпанную сверху сахарной пудрой… Просто так дарит, из жалости.
А светлый ангел, заметив радость на грязненьком личике ребенка, отбирает пирожок и кидает его голодной грязной собаке, такой же жалкой и брошенной как тот малыш, трущейся об его, в старых разодранных ботинках, ноги. Собака, не жуя, глотает пирог. Малютка плачет от обиды и голода. А ангел поет ему песню под музыку урчащего малюткиного желудочка.
Поет о том, как возлюблять несчастных беззащитных тварей, как душу очищать страданием и постом, как любить мир, который забыл тебя, обокрав, испинав и вырвав перед этим сердце. Он поет нежно и сладко. Так нежно и сладко, что малыш засыпает. Он спит, улыбаясь, закутавшись в чертово одеялко. В нем тепло, не смотря на то, что ложем ребенку служит холодный промокший асфальт грязной осенней улицы.
Ангел, вспомнив, что одеялко-то чертово, срывает его. Срывает, а сам все поет, поет. А малыш спит, и все улыбается, улыбается. И не холодно ему. Он улыбается, но уже не дышит. А ангел поет, поет. И черт рыдает неподалеку, спрятавшись за пивным ларьком.
Душа малюткина взлетает над телом, над грязной холодной улицей, на которую уже опустился вечер, и жмущихся от холода прохожих становится на ней все меньше. «Мало людей», - думает душа малютки, - «милостыньки уже не собрать сегодня. А ангел-то светлый какой. И поет-то как сладко. И смеется-то как звонко. Сну моему, видимо, рад». И замечая черта, рыдающего за ларьком, вздрагивает и направляется к нему. Подлетев, слезы ему утирает своими маленькими прозрачными ручками. «Спасибо тебе, - говорит, - спасибо. Никто ко мне так добр не был, как ты. Да ангел сказал, что таким добром-то душу погубишь. Душу добром погубишь. Душу добром погубишь…». А сам плачет вместе с чертом и все слезы ему утирает, утирает. И слова его по миру разносятся – «душу добром погубишь, душу добром погубишь».… И, кажется, слова эти не от малютки идут, а откуда-то от истоков мира этого. Мира, в котором нет граней. И так было всегда, испокон веков. Так было всегда.
Старик замолчал. Соня долго думала над притчей.
- Я не поняла, к чему ты ее рассказал, – сказала она, наконец.
- А к тому, что не надо делить все на два полюса и метаться от одного да к другому. В Христе коли усомнилася, не надо Сатану за Бога принимать. Любой ведь человек идеалист по природе своей. Делит мир на черное и белое, забывая, что много цветовых вариаций существует помимо этого. При этом каждый цвет прекрасен и нельзя их разделить на хорошие али плохие. На красивые али уродливые. Делая мир двойственным, он загоняет себя в рамки и способен жить только в пределах их границ. Если же границы по какой причине исчезают, то бишь меняется привычный порядок вещей, человек страдает. Вот как ты сейчас. Он не понимает, что жизнь прекрасна всем этим разнообразием, и нельзя ее делить на два противоположных полюса. И плохое, по сути своей, может оказаться хорошим, а хорошее - плохим. Человек часто, даже очень часто этого не понимает. Не различает. А ты пойми. Нужно понять. Нужно жить в реальном мире. А не в том, что ты сама придумала, а оказалось, что он другой совсем. Жить нужно. Нужно хотеть жить. Желать этой жизни всей душой, познавая ее, а не подгоняя под свои рамки. Да, больно тебе сейчас. Только силы в человеке всегда должны быть, чтоб боль победить. Чтоб жить. Чтоб сынишку своего на ноги поставить. И чтоб он меж этих двух елок-то, как ты говоришь, любовь свою нашел, да внуков тебе подарил. Чтоб жил род, вопреки смертям. Вопреки боли этой бесчеловечной. А там глядишь и сама влюбишься, оживешь. Да еще деток хороших нарожаешь. И будешь жить. Радоваться будешь тому… Да всему радоваться будешь. А Христос да Сатана – миф все. Ты в душу свою смотри и поймешь тогда, кто Бог твой.
- А если война? Если опять война и смерть, и боль. И детишки там…
- Испокон веков сыны и мужья жизнями своими жертвовали, чтоб матери их и жены детишек ихних взрастили, да род продолжали.
Старик замолчал.
- И мой сын там…в Чечне этой, - тихо сказал он и глухо заплакал. Соня растерялась. Она нервно гладила его по спине, не зная, что сказать.
- В гробу железном привезли, - продолжил дед, - даже открыть не дали. Похоронили. Один у нас с женой был. А после него и Любушка моя слегла, горя не выдержала…
Он смахнул слезы, заставил себя успокоиться.
- Теперь вот здесь я. С молодежью на поселение приехал. Домик тут построил. Жаль, что оставить некому будет. Внуков не успели понянчить. А теперь-то кто уж мне? Один он у меня был… От бабки своей повитухи много знаю, дак, здесь и пригодился. Почитают меня селяне, уважают за знания, да опыт. Хоть и не стар вроде еще. Пятьдесят-то недавно справил. А все уж как дед. Горе-то тоже следы оставляет. А Бога не вини, ты в него как в чудо верила, как в сказку. А он здесь вот, реальный, живой, - он поднес к своей груди ладонь, - А ты-то счастливица! Сколько ради сына своего вынесла, живым на землю родную вернула. А что ж иссякла сама? Сын жив. И радость в том. А что война да боль, дак это общее. Все делим, не думай. Сына береги. Драгоценный он у тебя теперь. Живой. Я б все отдал, чтоб сына своего сейчас живым видеть. И на Голгофу бы яки ты пошел и помер бы, если б так воскресил его. Лишь бы живой был, - старик снова заплакал. У Сони тоже навернулись слезы. Впервые за все время возвращения она осознала себя. Она поняла, наконец, что старик прав. Что она должна быть выше своей боли.
- А он… он боится меня. Отвык…
- Не отвык, просто любви твоей материнской не чувствует, вот и дичится. Ты любовь-то свою в ладошки собери, свет ее то бишь. И душонку-то его исстрадавшуюся ею умой. Связь свою с сыном от боли утратила. Боль это хорошо, конечно. Но она ведь тем хороша, что лечить заставляет. Так лечи. И себя, и мальчонку своего. Он-то не меньше твоего исстрадался, мал еще совсем. Жалей его, лечи, люби крепче.
- Ты прости меня, - сказала она виновато.
- Да мне-то за что тебя прощать? Не за что, - старик махнул рукой, - сына береги и миром прощена будешь. Мир-то добрый какой. Земля прекрасна. Погляди кругом.
В ответ Соня крепко обняла старика.
- Все же прости.
- Ступай с Богом. Да помни, жизнь-то в детях наших. Береги мальчишку. А там и еще нарожаешь. Приходи к нам завтра с дитем. Здесь в деревне ему и поиграть не с кем. А там у нас много детворы на лето приезжает. Шалуны такие. Добрые, - старик встал. Соня поднялась тоже.
- Ступай домой. Утром послушай - соловей поет. Словно рай кругом. Благодать-то какая с рассветом придет.
Дед медленно скрылся за ветвями елей.
Соня вернулась в дом. Подошла к спящему Алешке. Маленькая ручка сонно лежала на краю кровати. Соня нежно просунула палец в неплотно зажатый кулачок. Ей хотелось крепко обнять сына. Но она боялась потревожить его, напугать. Она так и сидела, прислонившись головой к его кровати, терпеливо ожидая утра. Утра, которое, как пророчил дед, должно принести благодать земную.
Просыпающееся за горизонтом солнце медленно начало разгонять ночную тьму. Соня, все также прислонившись к кроватке ребенка, думала о разговоре с дедом. Вспомнив его наставление, как любовью ребенку душу нужно умыть, она осторожно достала палец из кулачка Алешки, сложила ладошки в горстку и закрыла глаза, представляя, как свет любви из ее души помаленьку скапливается в них. После чего она поднесла ладошки к сынишке и будто вылила собранный свет на его грудь. Это движение разбудило мальчика. Он открыл непонимающие спросонья глазки и удивленно уставился на Соню. Соня ласково улыбнулась ему, подавляя желание крепко прижать его к груди, чтоб не напугать.
- Мамочка, - вдруг радостно вскрикнул ребенок и вскочил с постели в ее объятия. Соня крепко вцепилась в него. Слезы не дали сказать ей ни слова.
- Мамочка, - повторял Алеша, целуя ее щеки, губы, нос, вновь крепко обнимая, гладя ее волосы.
- Вот и дождались. Вот и славно, - раздался за спиной голос тети Нади. Улыбаясь, она сидела на своей кровати, в умилении сложив руки перед собой, - дак, и Господь вас благослови.
- А правда, что соловей с восходом солнца в роще петь начинает? – спросила ее Соня, не выпуская из своих объятий сына и теребя его сильно отросшие белокурые волосы.
- А то ж? Конечно, правда. Пойдемте, покажу. Халат только накину.
На голоса из-за печи вышел сонный Егорка.
- А можно я тоже с вами? – заговорчески подмигнул он матери, - заодно в речке искупаемся. Да, постреленок?
Он схватил Алешку и закинул его на плечи.
- Полетел самолет? – Егор, изображая звук реактивного двигателя, понес хохочущего Алешку на улицу. Тетя Надя дала Соне свой халат. Девушка спешно обмоталась им и выбежала следом за Егором. Утренняя прохлада бодрила. Она увидела, как Егорка с Алешкой бегут в сторону реки. Алешка остановился. Вернулся за Соней, и они побежали к реке вместе. Там уже, затаив дыхание, стоял Егор. Он приложил палец к губам и зашипел, призывая к тишине. С того берега отчетливо доносилось пение птицы.
- Это соловей? – шепотом спросила Соня.
- А кто же? Он, - гордо ответил Егор, и тут же кинулся в воду, устроив фейерверк брызг, переливающийся в лучах утреннего солнца всеми цветами радуги. Алешка кинулся в след, не выпуская руки матери. Соня послушно последовала за ним в освежающую и бодрящую воду, в которой вместе с ними озорно плескались лучи просыпающегося солнца.
Вдоволь наплескавшись, все трое дружно вышли из реки. Соня скинула мокрый, сцепляющий ноги халат и обернулась в полотенце, заботливо принесенное тетей Надей. Откинув назад мокрые волосы, она взглянула на восходящее солнце, поймала легкое дуновение ветерка и подняла к небу изуродованные многочисленными шрамами руки. Алешка нежно прижался к ней.
- Небо ловишь? – спросил он.
- Благодать земную, - улыбнулась она в ответ.
Поле битвы
© Copyright: Юлиана Вел, 2016
Свидетельство о публикации №216032501931
Свидетельство о публикации №216032501931
Рецензии