Милая мёртвая мама

Своих родителей он ни разу не видел. Да и не мог видеть. Когда новорожденного Бориса показали его маме, той стало плохо: у младенца почти полностью отсутствовали руки. Она отказалась от сына через три дня после его рождения.
С тех пор мама ни разу не поинтересовалась, где сейчас ее ребенок, как он.
А он каждую ночь, когда весь детдом засыпает, пытается представить, какие у нее глаза, руки.
Как-то раз в одну из таких бессонных ночей стало особенно тяжело на душе. Чтобы разогнать невеселые мысли, мальчуган вдруг вспомнил, в сотый раз.
Красивую женщину, которую мельком видел утром в кабинете директора детдома. Дверь была приоткрыта, и он на минуту задержался рядом.
Её мягкий голос колокольчиком звучал в его ушах, эта её фраза крутилась в голове, как мотив привязавшейся песенки:
— Я тогда была молода, понимаете? Ему сейчас должно быть пятнадцать…
Боре было пятнадцать. И самое главное — женщина так похожа, поразительно похожа на ЕГО маму. Сейчас вы скептически улыбнетесь: он же её никогда не видел! Как же можно сравнивать… А ну-ка попробуйте объяснить эту ситуацию ребенку-инвалиду, у которого никогда не было дома, бабушки, своего плюшевого мишки.

Надо ли говорить, что вспыхнувшая так внезапно надежда захватила всё его существо! Было уже полчетвертого ночи, а Боря всё не мог заснуть. И ответ директора ЕЙ «Извините, фамилию могли перепутать. В любом случае ребенка с такой патологией у нас не числится» не отрезвил стосковавшееся по материнскому теплу сердечко. Оно-то Борьку никогда не обманывало.  И не могло так колотиться весь день без причины.
Да, она, конечно, придет еще раз. Она просто не может уйти без него. Не в силах заснуть от этой новой будоражащей мысли, он стал сочинять.
Едва посерело окно, как у мальчугана уже были готовы прекрасные стихи — для НЕЁ. Боясь забыть то, что сочинил за ночь (записать-то нечем – рук нет)  — он бросился в библиотеку и где языком, а где и носом набрал драгоценные строчки на компьютере…

Отец Люси Шмелёвой, с тех пор как она себя помнит, погуливал от матери. У выросшей девочки до самой смерти будет стоять перед внутренним взором одна картина. Сквозь шторы пробивается свинцовый рассвет. Они с матерью сидят на кровати перед трельяжем, на котором горит лампа под жёлтым абажуром. Горит с вечера. Антонина Григорьевна с темными кругами вокруг глаз сидит в напряжённой позе, подавшись корпусом вперед — по направлению к входной двери. Люся морщится от боли в шее. Трудно, а особенно трудно ребёнку, спать в положении сидя. Но Антонина Григорьевна неумолима:
— Мы не ляжем без папы.
Из тяжелой полудремы выводит робкий шорох в замочной скважине. Мама бросается к двери и открывает замок, не дожидаясь аналогичного действия со стороны вернувшегося и обычно нетрезвого мужа. Затем раздаётся истеричный визг, поток жутких оскорблений и Люся затыкает уши.
Интересно, что её отец в таких ситуациях никогда не оправдывался, не повышал голоса, не поднимал на жену руку. А напивался уже после своих ночных похождений — чтобы выдержать очередную истерику жены. Он знал, что некрасивая, бесцветная Анна Григорьевна любит и ревнует его до безумия, поэтому до самой смерти будет прощать. Его грыз стыд, особенно перед дочерью, но поделать ничего не мог: папа Люси был очень темпераментным мужчиной.
Умом и сердцем же она всегда была на стороне матери.
Но удивительное дело: постепенно мать стала для них с отцом врагом номер один. Отец к тому времени стал импотентом, а Люсе мама постоянно вдалбливала в мозг, что она дочь своего отца. То есть б. и п. и т.п.
Психологическое давление было чудовищным — Люся решила, наконец, попробовать то,  в чём её обвиняют. И понеслось.

В день, когда родился сын, весь мир для неё перевернулся. Мало того, что отец его был неизвестен. Малыш родился жутким уродом: у него совсем не было ног, а вместо правой руки – омерзительная культя без пальцев. Это была расплата за пьянство, за недолеченные венерические заболевания — черт знает еще за что.
Те две недели, что они с малышом прожили в доме родителей, стали для Люси настоящим адом. Анна Григорьевна с упорством цепной собаки выживала «позор» из дома. А безвольный и вконец спившийся отец, в душе хоть и сочувствовал дочери, но на деле предпочитал не ввязываться в эту склоку. В итоге Борьку сдали в «дом малютки», откуда он в трехлетнем возрасте перекочевал в интернат для детей-инвалидов, а Люся помирилась с матерью… и опять покатилась по наклонной.

Какая разница, за что она села? Соседки говорили - зарезала в пьяном угаре хахаля, а потом и его несовершеннолетнего брата, с которыми жила два года эдакой шведской семьёй. Важно, что отсидка заняла двенадцать лет. Когда она вышла, мать её уже умерла. Отец продал трехкомнатную квартиру в городе и купил дом-развалюху в райцентре. Куда делась разница, нетрудно догадаться.
Он долго сжимал дочь в объятиях непослушными от артрита руками, а по колючим щекам текли такие же колючие слёзы. А утром, с разрывающейся от похмелья головой, она нашла старика висящим под перекладиной в сенях. На столе лежала бумажка с печатью. Дом по завещанию ей доставался в любом случае. Всё вообще складывалось очень удачно для начинающей новую жизнь 32-летней дамы, если бы не эта чертова записка… На обложке замасленной тетрадки, которая лежала под завещанием было выведено: «Найди Борьку. У вас двоих больше никого не осталось на свете».

Сердечко Борьку не обмануло: она пришла еще раз.
Терпеливо прождала директора два часа, вошла, начала говорить. Мужественно сопротивляясь растущему раздражению на его лице. Директор говорил вежливо и одновременно холодно:
— Детдомов для инвалидов в стране не так уж и много. Я, конечно, могу дать вам адреса. Но представьте, что не один ваш сын, а, например, десять ребят того же возраста имеют такую же патологию? Фамилия тут не критерий — я уже говорил, её могли изменить при оформлении. Или представьте, это, кстати, более вероятно, что вашего мальчика усыновили. Иностранцы теперь очень охотно берут таких детей.
— Да, вы вроде правы…
Женщина вышла из кабинета директора, скребя пол блестящими от влаги глазами. Окончательное осознание жёсткой правды, которую видит разум, но до последнего не хочет принимать сердце, обрушилось на плечи Люси. Никогда она больше не увидит единственную на свете родную душу, никогда... Она прикрыла за собой дверь и повернула направо, к выходу.
Борис, стоявший чуть в стороне с бешено колотящимся сердцем, невольно дёрнулся в её сторону.
В этот момент их взгляды столкнулись.
— Мама?! — еле слышно прошептали его губы. Люся скорее прочла по губам, чем расслышала это слово сквозь гомон детдомовских ребятишек, тучами снующих в вестибюле.
Быстрее вспышки молнии её мозг оценил это новое, неожиданное предложение судьбы. У её сына не было ног, а у этого нет рук. Ну так что из того!
Она уже никогда не сможет найти своего ребенка. Так почему же не стать матерью этому мальчику! Однако наше сердце гораздо мудрее мозгов. Не успела в голове женщины замереть последняя мысль, как у неё вырвалось:
— Борис?!
Роковое, случайное совпадение имён её родного сына и присвоенного безрукому мальчишке в «доме малютки», решило всё.
Очень долго, минут десять они стояли в вестибюле, прижавшись друг к другу. Директор детдома наблюдал из-за двери и качал головой. Он не ожидал такой развязки. Хотя, несомненно, был целиком на стороне мудрого случая.
Борис что-то начинал говорить, но от волнения не мог докончить. В конце концов, просто показал взглядом на задний карман своих джинсов. Оттуда торчала бумажка со стихами, которые он написал прошлой ночью. Сам он не мог достать их. Люся всё поняла, вытащила бумажку, прочитала… и, рыдая, покрыла поцелуями некрасивое с отчаянно красивыми глазами лицо. «Моя мамочка, где ты так долго была?
           Тонешь ночью один в море фальши и зла…»
Оформление опекунства — хлопотное дело. Её судимость здорово его тормозила. Однако женщина не сдавалась.
Они виделись каждый день. Люся приносила сыну арбузы, абрикосы, мороженное и кормила его из своих рук. Почти каждый вечер они ходили гулять в березовую рощу на окраине райцентра.
Но вскоре жизнь внесла в эту идиллию жесткие коррективы. У Люси кончились деньги. Её попросили из общежития, где она временно поселилась. Целыми днями она как загнанная лошадь бегала по райцентру в поисках хоть какой-нибудь работы. Что-то подсказывало ей: стоит только уехать — и она больше не увидит Борьку. Да только бегала она без толку: найти даже паршивую работу и для местных было большой проблемой.
Черный день наступил в пятницу.
С утра небо словно прохудилось. Потоки воды быстро парализовали эту деревушку, с напыщенным упорством называвшую себя городом. Центральная улица превратилась в огромное болото. Забавно со стороны глядеть на пробирающихся к сельмагу женщин. Как  куры, они удивленно вертели головой по сторонам, а потом, подобрав подолы, делали гигантский шаг через лужу и неизменно проваливались в неё по щиколотку.
Люся пришла в детдом с виноватыми глазами — позже, чем обычно. На белой в горошек юбке капельки грязи были почти незаметны.
— Сынок, мне надо на время отлучиться.
Взгляд Борьки потух:
— Ну ты это… заходи ещё.
И пошел, не оборачиваясь, вглубь вестибюля, к лестнице.
— Я ненадолго, сыночек, дня на три… — Люся не договорила. На неё жалко было смотреть: вся вдруг опустилась, сгорбилась. Беспомощно протягивала руки вслед уходящему мальчишке, а ноги словно налились свинцом.
Борька скрылся из виду, так ни разу и не обернулся. Он неправильно понял её слова. «Мама наигралась, ей снова надо возвращаться в свою жизнь. Да и какие они родные: за все его пятнадцать лет мать уделила ему меньше недели. Так оно и должно было быть, кому нужен эдакий урод!»
Так думал, Борька, не ведая чудовищной боли, которая зубами бультерьера рвала в этот миг сердце матери. Да, теперь уже навеки его матери.
А она, не обращая внимания на грязь, побежала к автовокзалу. Чем быстрее уедешь, тем скорее вернешься!
Теперь вся надежда на них, двоих. В большом городе жили две её лучшие подруги со времен так и не оконченного Люсей торгового техникума. Обеспеченные, даже респектабельные дамы при мужьях и детях. Обе расточали милые улыбки, удручённо качали головами, слушая безыскусный рассказ.
И обе не нашли в семейном бюджете и пятисот рублей: «Шутишь, откуда у нас деньги? Вон стиральную машину позавчера за пятнадцать тыщ взяли, недавно муж иномарку разбил… Сами занимаем!» и т. д. Да Бог с ними.
Как быстро заработать деньги женщине? Ну, для Люси Шмелёвой это был не секрет. Мужик, которого она подцепила в баре, был очкариком с потными ладонями. Всё время краснел, суетился. Раскрутить такого на «бабки», думала Люся, как два пальца об асфальт.
В первом часу ночи поехали к нему.
Каково же было её удивление, когда дверь незнакомой квартиры открылась! Шесть кавказцев пялились из глубины комнаты. Седьмой грубо втащил её внутрь и захлопнул дверь. «Очкарик» испарился.

Часа через четыре, перед самым рассветом дворник ЖЭУ № 7 наткнулся на полуобнаженную женщину. Она лежала на асфальте лицом вниз. Растекшаяся вокруг её головы лужица крови уже успела подсохнуть.
В тот же день об этом случае рассказали в местном выпуске новостей.
Борька, не дыша, слушал бодрый голос корреспондента:
— На данный момент личность погибшей уже установлена. Это тридцатипятилетняя, нигде не работающая…
Имя Борьке ни о чем не говорило. Забавно, что за неделю общения с матерью он так его и не спросил. Звал её просто мамой. Да ему и не нужно было имя.
Он смотрел на задравшуюся белую юбку в горошек и стоически пытался побороть душившие его рыдания. В тот вечер он не ходил ни на ужин, ни на процедуры в физкабинет. Телевизор в игровой комнате давно показывал синие полосы, а Борька всё сидел перед ним с широко раскрытыми глазами.
Примерно через полгода он пришел в себя, снова стал общаться со сверстниками, ходить в литературный кружок. Еще раньше мальчишка сделался предметом непроходящей зависти однокашников, ведь целую неделю в его жизни была МАМА!

А настоящая Люся Шмелёва очнулась от загула через неделю. Она не видела телесюжета о том, как на другом конце города из окна квартиры на седьмом этаже выбросили проститутку в точно такой же, как у неё, юбке в горошек.
Конечно, она вспомнила Бориса, его омерзительное уродство, и неделя, проведенная рядом с ним, показалась ей страшным, нелепым сном. Люся расхохоталась хриплым, прокуренным голосом и опрокинула в себя очередной стакан водки.