Бессмертие писателя не в книгах Поминаем Распутина

                Бессмертие писателя не в книгах
           Некоторые размышления на годовщину смерти Валентина Распутина

                ЧИТАТЬ И ПЕРЕЧИТЫВАТЬ

14 марта – год, как ушёл в вечность наш дорогой земляк русский писатель Валентин Распутин. 15 марта – день его рождения. Вспоминаю тот тёплый весенний день, когда Иркутск прощался с автором «Матёры»,  и думается о многом. Притупилась уже острая боль утраты, и  вновь и вновь с каким-то странным пытливым чувством тянется рука к его книгам в стремлении увидеть, глубже, как-то иначе теперь понять любимого писателя.

Ещё тогда, прошлой весной,  летом перечитывала «Последний срок», «Деньги для Марии», «Что передать вороне?».  И вдруг в самой глубине повести «Последний срок» почувствовала, что мир, который описывает автор, с пьянками, с девочкой, которая прячет отцовы бутылки с вином в муку, с холодными рациональными женщинами,  ещё до смерти матери шьющими себе траурные платья, весь тот мир – не мой, не близкий мне мир. И если бы то был не Распутин, не стала бы и читать все эти подробности. И ещё – если бы не главная героиня – старуха Анна, чей образ выписан с необычайной глубиной и любовью. И вдруг заметила – смотрю теперь на то, что написал Распутин,  другими глазами. Как бы через полосу вечности – уже не боясь его авторитета.
Вспомнилось потрясение, которое испытала много лет назад, прочитав впервые рассказ «В ту же землю…». Написала тогда отзыв в областную газету «Земля». А после принесла в журнал «Сибирь» свои размышления о других рассказах «Женский разговор», «Видение», «Поминный день» и других, объединенных одним сборником. Причем, главной в моих заметках была мысль о том, что автор описывает в этих рассказах жизнь безбожную, вернее, жизнь безбожных людей, для которых, например,  аборт – обычное будничное дело.  Я тогда воцерковлялась, и  размышления по сути были не критикой, а попыткой объективного разбора рассказов с точки зрения христианина. После множества претензий и сомнений редактора журнала я забрала статью. Не захотела стать шавкой, которая лает на самого Распутина. Возможно, это было неправильно. Во-первых, выступала не против прославленного и любимого писателя, а против греха, обуревающего его героев. Во-вторых, может, на фоне елейности академических хвалебных рецензий иной разбор творчества, иной взгляд был бы интересен и автору, и читателям.

Смерть всегда заставляет взглянуть на человека по-иному. Снова и снова перечитывала повести, рассказы, воспоминания тех, кто близко знал писателя.
И вновь думалось, что проза Распутина строга, подчас сурова, но не исповедальна. Он точно, ярко, самобытно, порой остро публицистично описывает жизнь, но свою собственную душу открывает очень редко.  Так в поисках своего, близкого сердцу и вновь открываемого Распутина я наткнулась на его повесть «Вниз и вверх по течению», вернее, «Очерк одной поездки». И неожиданно нашла целые россыпи сокровенных переживаний, которые помогают увидеть тонкий и хрупкий мир самого автора. «Приходят воспоминания и мечты о любви и счастье и приходит грусть о том, что могло свершиться и удасться, но не свершилось и не удалось; больно и горько вздрагивает сердце, уязвленное признанием, что когда-то, в лучшие дни своей молодости, оно билось неудачно; и в слабом и покорном обещании чего-то неведомого просыпается душа» - читаем здесь. И далее многое находила близкое сердцу.

В судьбе, творчестве, земных деяниях этого человека есть нечто трагическое.
Вспоминается одна из последних встреч в Иркутской областной библиотеке в дни ежегодного фестиваля «Сияние России», у истока которого стоял Валентин Григорьевич. Он тогда потерял дочь, разбившуюся в авиакатастрофе. И хотя на людях не выказывал своей боли, всё же отказывался выступать, хотя все,  как всегда, ждали его слова (да часто и приходили-то на встречи исключительно ради него). И когда он отказался выступать, иные были недовольны. Как же нечутки, эгоистичны бываем мы порой даже с самыми дорогими и близкими людьми. Я смотрела на его потемневшее, будто опаленное невыносимым горем лицо, опущенные глаза, и боль разрывала сердце. Склонной в своих книгах к исповедальности, мне казалось, страдание его вот-вот разрешится потрясающей повестью, где душа  выплеснется во всей силе таланта и любви. Но – нет. И стало быть, так надо… При всем, что написал Распутин, казалось бы, совершенно ясного и фантастически талантливого, он остался для меня писателем закрытым, некой сокровенной тайной, которую нам ещё предстоит постигать. А может, и не надо этого делать?..

На той встрече в библиотеке Валентин Григорьевич незаметно сидел в зале. Я смотрела на президиум: Крупин, Проханов, Толстой… Пожилые, убеленные сединами и огруженные скорбями и славою люди… В аудитории всё больше знакомые лица иркутской творческой интеллигенции, тоже седые и умудренные. И вроде те же правильные слова о патриотизме, Православии. И те же взаимные комплименты  друг другу. Но почему же так тягостно, тоскливо здесь? В зале нет почти ни одного молодого лица. Где же она, молодёжь, которой все эти заслуженные талантливые люди могли бы передать свой опыт и дело, которое взращивалось много лет? Наверное, этот вопрос был ещё одной болью Распутина.  А не стало его, сразу почти на нет сошёл и традиционный наш фестиваль «Сияние России», который более двадцати лет собирал в Приангарье знаменитых людей со всей страны, становился настоящим праздником русской духовности и культуры.

                ЖИТЬ И ПОМНИТЬ
             
Преставился ко Господу раб Божий Валентин. Солнце русской литературы закатилось.  Умер великий сын великой России писатель Распутин.
В дни прощания много было сказано о творчестве Валентина Григорьевича, его книгах, наградах. Но всё это рядом с вечностью уже не представляется таким важным. Ведь там иные мерки. Поэтому, наверное, больше думаешь о некоторых промыслительных совпадениях. Он скончался в поминальную субботу, на Крестопоклонную неделю Великого поста, накануне своего дня рождения. А день его рождения – 15 марта – празднование «Державной» иконы Божией Матери. Этот образ Богоматери был явлен в день отречения от власти Императора Николая II, в том был увиден знак, что Царица Небесная взяла на себя бремя Российской державы. Разве это не знаменательно? Ведь Валентин Распутин  не только писатель с мировым именем, он был верным сыном своего Отечества. И  у многих патриотов, у всех, кто любил и почитал его, в душе сложилась неразрывная логическая цепочка: Россия – Байкал – Распутин.

…Такая тишина, такая благость  была разлита в природе, когда у нас в Иркутске хоронили Распутина. Было так тепло, ясно, солнечно, так горячи были слёзы и соборная молитва, так просты и проникновенны слова владыки Вадима…  Истончённый болезнью  лик усопшего был  спокоен и светел. И казалось,  свободная  душа его из-под соборного купола, из света и синего ладанного дымка  радостно взирает на всех нас.  Когда гору привезённых из Москвы цветов разбирали на охапки, пол храма усыпали разноцветные лепестки, и так хорошо было оттого, что и эти московские цветы здесь. И  мы всем миром  стояли потом у могилы, и в небе парили голуби, и в вязи светлых берёз тихонько перекликались весенние птички. Здесь, у могилы, покрытой  алыми розами, увенчанной резным деревянным крестом, боль смешивалась с радостным чувством,  что сейчас вокруг нас всё, что Валентин Григорьевич любил.  И так тихо, тепло, отрадно было на душе. И будто весь Иркутск, вся Россия пришла проводить своего великого земляка в Царствие Небесное.
Поминая Распутина, хочется сказать что-то важное, ещё что-то такое личное, из крупинок которого складывается живой и неповторимый образ дорогого нам человека.
Навсегда врезался мне в память последний разговор с ним. Я заканчивала тогда повесть «Дыханье голубя», и так унывала, всё хотелось бросить, казалось, что книги уже никому не нужны, чувствовала своё бессилие. Всё это и подвигло меня позвонить Распутину.
…В трубке глуховатый, полный печали голос. Спросила, можно ли задать ему один вопрос. Он ответил, если только что-то лёгкое. Лёгкого у меня не нашлось, и я всё же спросила, надо ли сегодня вообще писать, когда книги всё больше вытесняются телевидением, интернетом, когда люди жаждут безоглядного веселья, а ты не особенно-то видишь его вокруг. Валентин Григорьевич сказал, что произведения Достоевского, например, тоже полны трагического. Сказал ещё несколько скупых фраз, из которых мне стало ясно, что писать сегодня очень трудно, и всё же надо, если просит душа.
Знаю, что для многих, кто сегодня пытается писать во славу Бога и России, Валентин Григорьевич остаётся ориентиром и высочайшим образцом христианской совестливости и писательского мастерства. И когда что-то напишется, спрашиваешь себя: а как бы отнёсся   к этому Распутин? И ещё одна мысль, облегчая боль утраты, согревает сердце. Бессмертие писателя больше не в книгах, которые остаются на земле. Оно в бессмертных душах людей,  прочитавших их. Значит, не закатилось солнце русской литературы, отныне оно пребывает в вечности.

По долгу службы нередко бываю в иркутском Знаменском монастыре. Управясь с делами, всегда захожу в храм поклониться мощам святителя Иннокентия Иркутского. Теперь же останавливаюсь и возле могилы Распутина, читаю заупокойную молитву. Могила теперь уже иная. Строгая, с металлическими цветами. И лишь с портрета, нет, не нас, а куда-то в прекрасную вечность смотрит писатель земли Русской.

 Один иркутский литератор  обмолвился, что не надо бы так уж величать Распутина великим, ведь этим, возможно, делаем только хуже душе его, представшей пред Богом. Да, наверное, так.  Слава земная тленна, а великие звания Господь раздаёт. Мы  можем только молиться о душе раба Божиего Валентина да книги его читать-перечитывать.  Да помнить совет его труждающимся на литературном поприще: лепту свою хотя бы малой чашей носить. И всегда осознавать, что не с книгами своими придёшь на Суд, а с чашей своей души. Чего в ней больше окажется?..