Рыцарь Красной Стрелы

Рыцарь Красной Стрелы


1

  …Ну и духота, брамсель [1] тебе в глотку! Часок езды по такому «ташкенту» и никакого фитнес центра не надо – будешь, как огурчик. Маринованный…
  Вот из-за такой парилки крестоносцы продули Саладину при Хаттине… Нет. Стоп! Там было очень жарко, а вот влажности не было – им же воды не хватало. Впрочем, не важно. Они всё равно продули! Всухую. Ха-ха, они продули всухую в сухой пустыне. Это сарацины им устроили кровавую баню под белым солнцем Палестины…
  Мозги под шлемом потихоньку закипали, как и облачённое в доспехи тело. Вот значит, как себя чувствует банка тушёнки в микроволновке…
  Конь медленно брёл по лесной тропинке. Пашка бурдюком качался в седле, а слишком просторные латы уныло звякали и скрипели.
  Минул полдень. Солнце раскалённой добела улиткой ползло из точки зенита. Земля и лес, как губка, набрались влаги от прошедшего ночью дождя, и теперь вся она, испаряясь, вставала сырой пряной дымкой по зарослям, вилась туманом в низинах, оседала росой на одежде. Мало того – Пашка взмок под своим панцирем. Футболка и комбинезон противно липли к телу. Снять бы доспехи, бухнуться в траву и лежать, забыв обо всём на свете. Даже о вожделенном турнире…
  Пашка вяло мотнул головой: нет, турнир это святое! Он себе не простит, если не попадёт на него. Правда, пока всё к тому и шло. И время тоже шло – не остановишь. Эх, а так всё удачно начиналось!..

* * *     * * *     * * *

  Когда на дисплее бортового компьютера загорелась надпись «Полёт закончен», первое, что подумал Гераскин: «Это розыгрыш!» Ни один корабль не перелетел бы с одной планеты на другую за неполные десять минут.
  Мальчишка открыл люк и высунулся наружу, ожидая увидеть задний дворик лавки «торговца приключениями», но с удивлением обнаружил, что ракета стояла на лесной поляне, и человеческого жилья поблизости не наблюдалось. Не было даже технических и навигационных комплексов, без которых, как ни крути, не мог обойтись никакой аэропорт или космодром.
  «Это, наверно, не ракета, а телепорт, – подумал Пашка. – А, может, какая-нибудь модификация машины времени».
  Только долго размышлять над тем, чем именно является корабль Фуукса, Пашке было скучно и некогда. Он же оказался совсем один в незнакомом месте, и это его здорово радовало. Ведь это само по себе уже было приключением. Ну, а если Фуукс действительно закинул его в страну, где жизнь до сих пор протекает в средневековом антураже и нравах – это вообще СУПЕР!
  Приметив в траве идущую от ракеты тропинку, Пашка выпрыгнул из люка и бодро зашагал навстречу опасностям и подвигам.
  Здесь совсем недавно прошёл дождь. Небо ещё не просветлело от серо-сизой хмари, в воздухе стояла свежесть и прохлада, а роща кругом застыла в хмуром безмолвии – только мерный шелест падающих с листьев капель нарушал тишину. Видневшиеся из-за пелены облаков всполохи зари своим мерцанием напоминали подёрнувшиеся пеплом угли пожарища.
  Но пасмурное утро нисколько не омрачало Пашкиного настроения, и он с наслаждением хлюпал по раскисшей глиняной дорожке. Непромокаемые ботинки с термопрокладкой надёжно защищали от холодной слякоти.
  Скоро тропинка расширилась – превратилась в торную дорогу. Справа от неё протянулся широкий овраг, как будто специально созданный для разного рода засад. Правда, убедиться в такой стратегической сущности оврага было затруднительно: Пашку смущал вид разросшихся по его краю тёмных терний, соваться в которые без острой нужды совсем не хотелось. Оставалось ждать, что засада, коль скоро она тут есть, не замедлит сама дать о себе знать, и поэтому Гераскин пошёл тише, настороженно оглядываясь и прислушиваясь. Только немного погодя его чаянья на встречу с разбойниками развеялись: лес постепенно редел, а потом сменился кустарниковой пустошью, слившейся с оврагом в одну общую низину.
  Дорога тянулась дальше, и через какие-то полкилометра ландшафт снова начал заметно меняться. Характер этих изменений, по Пашкиному разумению, носил оттенок загадочности. Дело в том, что куртины кустарника, тут и там покрывавшие пустошь, теперь были если не выкорчеваны, то большей частью переломаны, смяты или ободраны, как ведьмина метла.
  Среди Пашкиных одноклассников бытовало мнение, что он – Гераскин – дескать, без царя в голове: легкомыслен, невнимателен и прочее… В общем-то они располагали крепкими основаниями, чтобы так думать. Но, как бы там ни было, а, несмотря на часто проявляемое ротозейство, Пашка отнюдь не страдал дефицитом наблюдательности. К тому же, его союзниками выступали достославное любопытство и увлечение следоведением – благодаря им, он привык обращать внимание на детали, а уж какие выводы он делал из анализа этих деталей – дело десятое. 
  И так, оценив опытным глазом раскуроченные кустарники, Пашка также отметил, что земля кругом, как бы это лучше выразиться… «вывернута наизнанку», что ли? На первый взгляд, можно было предположить, будто пустошь обрабатывали с какими-то сельскохозяйственными целями. Но Пашка отказался от такой мысли. В силу профильного биологического образования, ему доводилось видеть пашни и даже работать на них. И сейчас он готов был биться об заклад: раскинувшаяся перед ним пустошь нисколько не тянула на культурно возделываемое поле. Ну, перепахано? Только «пахали» точно не плугом. Скорей уж, здесь порезвилось стадо вепрей. Возможно, бешенных, а, возможно – пьяных…
  Пашка, шёл, озираясь по сторонам, и тут заметил у обочины нечто совершенно замечательное. Он аж присвистнул от удивления и, нагнувшись, поднял продолговатый железный предмет на коротком черенке.
  – Так-так! Стоп машина! Приехали! – довольно воскликнул мальчишка, взвешивая на ладони находку.
  Предмет напоминал садовый керник, каким Сапожков на биостанции делал углубления в почве под посадку семян или рассады. И, наверно, Сапожков или кто другой так бы и сказали: это, мол, керник. Да только Пашка наверняка знал, что попавшая ему в руки штуковина не имеет никакого отношения к мирному земледелию – это был арбалетный болт.
  «Ай да Фуукс! Ай да сукин сын!»
  Сердце Гераскина радостно затарабанило в грудную клетку, низ живота свело истомой. Он пошарил взглядом в траве и взвизгнул от восторга: вот обрывок цветастой материи, вот осколок меча, чешуйка ламеллярного доспеха, подкова, сломанное древко копья…
  «Да тут гремела битва! Эх, пропустил!»
  Вопрос о странном неопрятном состоянии пустоши отпал сам собой – здесь выясняли отношения два войска, а где война – там хаос. Отлично, чёрт побери!
  Подкову Пашка сунул за пояс: наудачу! И та не заставила себя ждать. В следующие четверть мили пути свидетельства сражения становились всё явственней и попадались чаще. А потом появились целые груды доспехов, да ни как-нибудь валом, а аккуратно так – их словно нарочно сложили кучами вдоль дороги.
  Глаза Пашки загорелись жадным блеском – вот бы завладеть этим богатством! Но скорое исполнение страстного желания столкнулось с неожиданной помехой. Олицетворял её возящийся у одной из куч человек. Был он сухопар и невысок – лишь на голову выше рослого Пашки, – имел тщетно скрываемую под остатками шевелюры плешь и не менее шести десятков годков за узкими плечами.  В остальном наружность его не отличалась примечательностью, в отличие от одеяния – яркого красно-синего костюма. Причём, означенные цвета располагались в своеобразном шахматном порядке. Правая половина его короткой куртки – дублета [2] – была красной, а левая – синей. Обтягивающие тощие ноги рейтузы имели обратную окраску: правая штанина была синей, левая – красной. Цвет же смешных длинноносых туфлей – пулен – соответствовал таковому у половинок дублета: справа – красный, слева – синий.
  Рядом с человеком стояла большая кособокая тачка, в которую он складывал латы и оружие. При этом он распевал надтреснутым, но приятным голосом удалецкую песенку, а в сопровождение каждого припева с силой бросал в тачку очередную железяку. Звучало это примерно так:

Покинул я родной Жангле.
Тей-на-на-нэ!
Тей-на-на-нэ!

Бум!

Сражаться чтоб в чужой стране.
Тей-на-на-нэ!
Тей-на-на-нэ!
 
Бум!

  Сказать по правде, занятие и песня красно-синего человека вогнали Пашку в лёгкий ступор. Во-первых, как любитель военной истории, он знал, что металлические доспехи были дорогим удовольствием, а это в свою очередь делало их вожделенным трофеем абсолютно для всех, от знатных господ до простолюдинов. Из-за такого стремления поправить собственное благосостояние и в погоне за лёгкой наживой, любые войска всегда сопровождала орава стервятников-мародёров. Никто так не ждал сражений, как банды этих лиходеев! Но они не принимали участия в баталиях, а готовые при первой возможности на раз подчистить с поля брани всё до последнего гвоздочка не хуже иного грейдера-мусороуборщика, околачивались позади дерущихся и грабили убитых и раненых. А что не успевали растащить эти шакалы, присваивала себе победившая в битве сторона. Иными словами, военное снаряжение не залёживалось там, где не повезло навеки слечь его хозяевам.
  Но сейчас Пашка наблюдал полностью противоположное привычному для него состоянию дел: под открытым небом россыпью лежали настоящие сокровища, а кругом – ни души, кроме одного щуплого песенника, ведущего себя совершенно по-свойски и не проявляющего какого-либо волнения по поводу возможного появления претендентов на богатую добычу.
  И, во-вторых, что было ещё удивительней, песенник этот голосил свои куплеты на космолингве! Диалект незнакомца был одновременно и понятным, и чужим. От фраз веяло какой-то архаикой, но это была космолингва. А любой мало-мальски образованный человек мог подтвердить, что на общегалактическом языке говорят лишь цивилизации, вступившие в космическую эру своего развития. Ведь космолингва – средство общения между жителями разных планет. Ну, а если у вас нет космического корабля, чтобы добраться до других планет, и нет технологий, ради которых к вам бы прилетели с другой планеты, зачем вы будете учить космолингву? Да вы о ней даже не узнаете! Потому что, пока у вас нет звездолёта и привлекательной технологии, для цивилизованного Союза Галактики вы – дикарь, и не стоите того, чтобы с вами искали общий язык культурные люди.
  По косвенным уликам Пашка уже сообразил, что здешним «братьям по разуму» ещё топать и топать до «космической эры». Вот он и озадачился, услыхав знакомую речь в забытой богом дыре, и снова вернулся к мысли, куда же его «закинул» Фуукс. Может, это параллельный мир? Он читал про такое…
  Человек тем временем тоже заметил Пашку, но, если и удивился, виду не подал.
  – Привет! – крикнул он, бухая железо в тачку. – Неместный, что ль?
  – А? – Пашка очнулся от застигшей его головоломки и махнул рукой в неопределённом направлении. – Я это… Оттуда…
  – Я так и подумал, – сказал незнакомец. – Одет ты не по-нашенски…
  От такой проницательности Пашке почему-то захотелось спрятаться. Только прятаться было некуда. Разве что вон за тот дуб невдалеке…
  – Я это… Рыцарь… Странствующий… – ответил он в твёрдой уверенности, что голос у него тоже звучит твёрдо.
  – Понятно, – согласился с его словами незнакомец. Он отряхнул руки и достал из мешочка на поясе тонкую трубку. – Курнёшь с дороги, рыцарь?
  Пашка вежливо отказался, но предложение добавило ему уверенности, и он подошёл к незнакомцу. По неписаным законам гостеприимства, человек, приглашающий разделить с ним хлеб или табак, обезоруживает себя. Только откровенная сволочь будет подманивать подобным образом доверчивых путников, чтобы накинуть  им петлю на шею или мешок на голову. Люди-то, конечно, всякие бывают… Но не всем же быть Фреями, [3] в самом деле. И Пашка верил в порядочных людей.
  – Бог в помощь! – поприветствовал он визави, стараясь подражать его старомодному слогу.
  Ловко управившись с огнивом и трутом, незнакомец раскурил свою носогрейку и покосился на мальчугана.
  – А тебя, видать, боженька не привечает? – хихикнул он.
  – Чего это? – не понял Пашка.
  – Давно странствуешь, – снова хихикнул незнакомец, – и конь околел, и латы сносились.
  Пашка было обиделся подколке, но вдруг понял, что незнакомец завёл очень удобную для него тему.
  – Да не! – небрежно отмахнулся он, тут же входя в роль. – Я купался, а меня ограбили и коня увели.
  – Купался? Что за дикость! – воскликнул незнакомец, а в голосе его звучала та же едкая остринка, какой духовило его терпкое курево. – Это рыбы купаются и русалки всякие. А человекам не положено. За такое его святейшество могёт и поджарить.
  – Пусть попробует! – бравировал Пашка. – А это чьи доспехи?
  – Эти?
  – Ну да. И те тоже…
  – Теперь – мои. Это моя земля. А что на моей земле, то – моё!
  – И мародёры не беспокоят?
  – Не на моей земле…
  – У вас так чтут право собственности?
  – У нас чтут авторитет, – просто обронил незнакомец, любуясь сизым колечком табачного дыма. – Строй у нас авторитарный, знаешь ли…
  – А вы, значит, в авторитете? – догадался Пашка.
  – Я в законе, – многозначительно поправил его незнакомец.
  – Дааа? – в такт протянул Пашка. – А вы кто?
  – Министр наукообразных причуд и причудливых безобразий при троне его величества, – ответил незнакомец с той горделивой ленцой, когда приходится объяснять кому-то очевидные вещи, заметные и понятные без объяснений даже ежу. Даже в тумане…
  Пашка, конечно же, с таких красноречивых интонаций почувствовал себя крайне недальновидным ежом и, проникшись уважением к замысловатому титулу, прицокнул языком, а сам подумал: «Это я удачно зашёл!»
  – А я рыцарь Красной Стрелы, – скромно представился он, – но друзья зовут меня Павлом.
  – Павлом, – кивнул министр.
  Тут Гераскин вспомнил про «рыцарский документ», выданный Фууксом, и поспешил ознакомить с ним пускающего дымные колечки государственно деятеля. Тот повертел в пальцах поданное малиновоё пёрышко, глянул его на просвет и вынес заключение:
  – Из Труляляндии, стало быть, к нам?
  – Из неё, – поймал волну Пашка.
  – Ну, добро пожаловать! – министр отсалютовал рыцарю очередным колечком и, вернув пёрышко, сказал: – Меня кличут Фудоумосом Прошмыгайло. Можно, просто – Фу-фу.
  Пашка протянул руку:
  – Приятно познакомиться!
  – Чего это? – нахмурился Фу-фу.
  – Когда знакомятся – руки пожимают, – пояснил Пашка.
  – Это в Труляляндии теперь такие обычаи?
  – Ну да…
  – Чудной у вас там народ! – усмехнулся Фу-фу. – Вот так пожмёт кто руку да перстенёк снимет.
  – А у меня нету перстней, – сказал Гераскин.
  – Твоя правда, – согласился мнительный министр и осторожно пожал Пашкины пальцы. – Ты, стало быть, на турнир пожаловал?
  – Турнир!?
  У Пашки дыхание перехватило, и между лопаток зачесалось – не иначе, крылья прорезались! Фу-фу не заметил его преображений.
  – Ага, – кивнул он так, будто рассуждал о подгоревшей яичнице. – Сегодня вечером. Большой турнир!
  – Большой рыцарский турнир!?
  – Ну, а какой ещё? Конечно – рыцарский.  Только тебя-то, наверно, не допустют…
  – Почему?
  – А не схож ты рыцаря. Ни шлема, ни меча…
  Фу-фу снова хихикнул, выбил пепел из трубки, спрятал её в мешочек и, отвернувшись к тачке, принялся демонстративно перебирать её содержимое. Надо ли говорить, что Пашка от его сакраментального замечания свалился с седьмого неба прямо на грешную землю?
  Он громко шмыгнул носом и вздохнул:
  – Доспехи?
  – Да, рыцарю полагаются доспехи, – бросил через плечо Фу-фу. – И по статусу полагаются. И чтобы с первого удара кто не зашиб.
  Пашка огляделся и сглотнул голодную слюну.
  – Значит, мне нужны доспехи…
  – Само собой – нужны.
  Разговор таки перешёл в деловое русло. Было, правда, непонятно, чья же в том заслуга: лично Пашкина, или это министр наукообразности всё так устроил. По виду – чистый жулик! Пашку такие нюансы не волновали. Он был в шаге от заветной мечты, Фортуна битый час виляла ему хвостом, и грех было – не накрутить ей хвост. Гераскин кашлянул и этаким будничным тоном начал:
  – Послушайте, уважаемый Футынутас…
  Министр повернулся.
  – Фу-фу, юноша. Просто – Фу-фу.
  Пашка сверкнул извиняющейся улыбкой.
  – Уважаемый Фу-фу, а вы, вот, доспехами торгуете или в аренду сдаёте?
  – В металлолом я их сдаю. А мне за это серебром плотют.
  У Пашки глаза полезли на лоб.
  – В металлолом?
  – А куды ж ещё? Да ты что, металлолому не собирал?
  – У нас нет металлолома… – растеряно пробормотал Пашка.
  – Нет металлолому? – изумился Фу-фу. – Э, бедняги! Да как же вы живёте-то? В каменном веке, небось?
  – Мы живём в век научно-технического прогресса, – обиженно заявил Пашка.
  – Какого-какого стресса?
  – Не суть, – отмахнулся от ехидства Пашка и снова засиял милой улыбкой. – Я о чём? Может, вы дадите мне доспехи?
  – А ты что, приёмщик металлолому? – прищурился Фу-фу.
  – Я – рыцарь, – напомнил Пашка.
  – А, ну да! Без доспехов…
  – У меня спрос, у вас – предложение. Ну, так как?
  – Как?
  Собирателю металлолома вдруг приспичило изображать недотёпу, что было весьма подозрительно, но Пашка и не думал отступать, и в голосе у него появились даже повелительные нотки.
  – Я говорю: вы мне доспехи-то не одолжите? – спросил он с ударением на последнем слове.
  – А чего ж не одолжить хорошему человеку? – живо согласился министр. –  В цене сойдёмся – одолжу.
  Своеобразное у него было представление об «одолжении». Впрочем, подстать времени, наверно. Ужасный век, ужасные сердца…
  Досаду Пашка не мог скрыть, а потому пустил её себе на пользу.
  – Вон незадача! – проворчал он, в задумчивости поглаживая подбородок. – Деньги-то я того…
  – Чего? – недослушав, переспросил Фу-фу. Он весь навострился, напружинился, нацелился. Жадность проявила в нём что-то звериное. Вот присмотришься – сурикат сурикатом. Только большой и красно-синий.
  – …обменять не успел, – закончил Пашка свою мысль. – Тугрики у меня только. Труляляндские.
  – Тугрики? Хм…
  Пашка с удовольствием заметил, что Фу-фу проглотил наживку и теперь трепыхается на крючке, обуреваемый жаждой как следует облегчить кошель бедного рыцаря. Но и ввязываться в авантюру с иностранной валютой ему не улыбалось. Душевные терзания наморщили его лоб. Снедаемый ими, он зыркал на Пашку из-под сведённых бровей и барабанил пальцами по лежащей в тачке кирасе.
  – Лады! – наконец воскликнул он, неожиданно завершив свой музыкальный экспромт звонким шлепком всей пятернёй по импровизированному барабану. – Золото и в Труляляндии – золото! Давай свои тугрики!
  С невозмутимостью отпетого транжиры Пашка выудил из кармана юннатский значок. А чем не монета? Рельефное изображение на бирюзовом глянцевом пластике здорово сходило на чеканку. К тому же несло настоящую позолоту. Однако Фу-фу сквасил мину.
  – Давно ли в Труляляндии деньги поменяли? – пробубнил он, с подозрением разглядывая заграничный «тугрик».
  – Всегда такие были, – невинно сказал Пашка. – Сколько себя помню.
  Фу-фу смерил его оком.
  – Это сколько же?
  – Тому минуло много склянок… – меланхолично вздохнул Пашка.
  – Заметно, – фыркнул Фу-фу и вернулся к изучению «деньги»: попробовал на зуб, поскрёб изображение ногтем.
  – А это что за рыба? – спросил он.
  – Это не рыба, а дельфин, – объяснил Пашка. – Друг человека.
  – У нас церковь друг человека, а не какая-то водяная нечисть, – усмехнулся Фу-фу. – Ты вон повёлся с водяными – без лат и коня остался.
  – Остался, – согласился Пашка. – Зато при деньгах.
  – «Странных», я бы сказал, деньгах, – продолжал кочевряжиться министр. – Что-то на фибулу они больно схожи. Иголка-то зачем?
  – А это в Труляляндии обычаи такие, – гнул своё Пашка, – деньги приколотыми на одежде носят. Сразу видно, кто чем богат. Удобно.
  – Глупо! – отрезал Фу-фу. – Сразу видно, кого можно грабануть! Кто ж богатство-то на показ выставляет? Богатство – его прятать след. Коль ты, конечно, не епископ иль его величество…
  – Так я и спрятал в чужой стране! – ловко вывернул Пашка.
  – Была бы нужда, чего прятать… – буркнул под нос Фу-фу.
  Он потянулся к своему кошелю, снова достал трубку, но, уже поднеся ко рту, передумал курить, а вернул её обратно и нехотя бросил:
  – Ладно. Давай девять и бери, что хошь. Ни в чём себе не отказывай.
  – Девять тугриков за подержанные латы? – ахнул Пашка. – Грабёж!
  – Ну, походи по рынку – поторгуйся, – пожал плечами Фу-фу.
  Пашка насупился.
  – Семь? Считая тот, что вы спрятали в кошель вместе с трубкой.
  Министр скрипуче рассмеялся:
  – Тебя на мякине не проведёшь!
  – Это значит: по рукам? – уточнил Гераскин.
  Фу-фу кивнул.
  – Восемь. Красная цена!
  Пашка полез в карман, и горсть значков перекочевала в актив предприимчивого министра.
  – Эй! Здесь всего семь! – возмутился тот.
  – Восьмой уже в кошеле, – твёрдо повторил Пашка. – Разве не так?
  – Так, так… – проворчал Фу-фу. – Считаешь ты больно хорошо для рыцаря… Ну, давай, выбирай, что ли?
  Приглашение было заманчивей некуда, но врождённое чувство достоинства удержало Пашку от того, чтобы сразу броситься разгребать кучи рыцарского снаряжения. Нет, он, подобно искушённой моднице, случайно забредшей в секонд хенд, разглядывал бригантины [4] и кирасы, наручи, поножи и шлемы, щупал их, прикидывал на глаз и лишь редкие предметы примерял с горестными вздохами, какая, мол, обыденная морока. Впрочем, расстройство его не было столь уж поддельным – быстро выяснилось, что основная масса гарнитуры или безнадёжно испорчена, или не подходит его комплекции. Судя по размерам лат, носили их невысокие люди – по росту Пашка вполне соответствовал им, а с разницей в размер-два можно было легко смириться. Но беда была не в росте, а в объёме, так сказать. Латы-то надевались на толстые поддоспешники или кольчужные хауберки, а те придавали фигуре воина известную солидность, которой юный искатель приключений не обладал, а был строен, как тростинка и потому в примеряемых доспехах выглядел да и ощущал себя, попросту говоря, глистой в скафандре. За неимением подходящего поддоспешника исправить ситуацию оставалось максимальным затягиванием крепёжных ремней, да на многих латах они-то как раз и были перебиты, перерублены.   
  Пашка уже начал тихо отчаиваться, что останется без панциря. К тому же ошивающийся рядом Фу-фу сыпал соль на раны своими остротами о превратностях современной моды. Но благотворное действие счастливой подковы, в конце концов, развеяло сгустившиеся было тучи злого рока. Или это находчивость победила обстоятельства? Не важно! В одной из куч Пашке попался специфичного вида пластрон на широком кожаном ремне, совершенно целом и крепко сходящемся на мальчишеской талии. Пластрон имел чашевидную форму и, по-видимому, верхним краем прикрывал чей-то нагрудник. Только последнего, к сожалению, не было. Вместо него нашлась короткая бочкообразная кираса, как и прочие, широкая для Пашкиных плеч, но вставшая в ложе пластрона, словно стакан в подстаканник. С другой кирасы удалец сбил себе горжетку, а к нижней кромке пластрона приладил набедренные пластины. В правой не хватало трёх сегментов, да на безрыбье…
  C наручами и поножами дело обстояло проще – пусть и вразнобой, а комплект себе Пашка собрал. И бацинет [5] нашёлся подходящий: не мятый, с целым пером. Великоват? Пашка подсунул под него завёрнутый в обрывок материи пучок травы и остался весьма доволен: шлему прибавилась совсем не лишняя амортизация. С оружием тоже не случилось заминки, не смотря на то, что Фу-фу пытался заныкать совершенно целый меч с ножнами и поясом. В скоротечной, но бурной перепалке Пашке удалось отбить «рыцарскую гордость», хотя клинок тот по очевидным признакам принадлежал скорее не рыцарю, а обычному кнехту-пехотинцу – коротковат он был для меча «благородного сэра». Зато Пашке в самый раз! Каких-либо вариантов с щитом не было – целым оказался только один. У министра очень кстати имелась при себе банка с красной краской, чтобы метить свою добычу, и он до того расщедрился, что даже намалевал на щите красную стрелу – то бишь Пашкину эмблему.
  В конкурсе на самый нелепый и неказистый рыцарский доспех Галактики обмундирование Гераскина легко бы заняло все призовые места разом, но новоявленного шевалье это не волновало – он был счастлив. Так и этак он крутил головой, стараясь рассмотреть себя, любовался свеженарисованным гербом и делал выпады мечом. Было в нём что-то одновременно и от Ланселота, и от застрявшего в дуршлаге рака. Тут он краем глаза заметил нехорошую ухмылочку Прошмыгайло.
  – Что? – возмутился Пашка. – Вот победю в турнире – куплю на призовые хорошие доспехи.
  – Это безусловно! – согласился Фу-фу.
  – А вот снисходительности не надо, – фыркнул Пашка. – Лучше скажите, как в город на турнир добраться?
  – А вон по дороге, – махнул рукой Фу-фу. – Мимо не пройдёшь. Ты, кстати, так пойдёшь?
  – А чего тут…
  Пашка запнулся, осознав, чем вызван сарказм и нехорошая ухмылочка этого прощелыги. Фугас тебе в корму, он же совсем забыл!
  – У меня коня нет, – севшим голосом пробормотал Пашка.
  – Тебе надо было назваться «Рыцарем-Очевибностью», – поддакнул Фу-фу.
  – Мне конь нужен…
  – Безусловно – нужен.
  – А у вас есть?
  – Ха! Нет.
  Старикашка нарочно выдержал паузу, выжидая, грохнется Пашка в обморок или нет. Пашка, как настоящий рыцарь, устоял, и Фу-фу продолжил:
  – Но я знаю, где можно достать.
  – Где?
  – На далёком на бугре! – расхохотался министр. – Не помажешь – не поедешь.
  – Деньги? – простонал Пашка.
  – Я же говорю: «Рыцарь-Очевидность», – умилённо вздохнул Фу-фу.
  У Гераскина было огромное желание разрубить его пополам, ну, или хотя бы нос расквасить. Но снова, как подобает рыцарю, он сдержался и спросил:
  – Сколько?
  – Тугрик. По старой дружбе.
  Скрепя зубами, Пашка расстался с ещё одним значком. Сияющий Фу-фу спрятал «деньгу» и указал в сторону.
  – Туда иди, к тому лесочку вдалеке. На опушке увидишь указатель, на нём – свиной окорок. Это значит, что земля принадлежит маркизу Фафифаксу. От указателя идёт тропинка. Пройдёшь по ней милю – выйдешь на поле. Это будет маркизов выпас. Там и кузница рядом. Дальше уже договаривайся с местными…
  Пашка слушал, как во сне.
  – Через милю? Да ещё до леса?
  – А что тебе молодому? – подзуживал Фу-фу. – Раз плюнуть!
  Вот же старый вурдалак! Да, ему было бы «раз плюнуть», кабы ни чёртовы доспехи. Вся Пашкина эйфория как-то сразу поугасла, поистлела, зато очень ощутим стал непомерный вес нацепленных на себя железяк. В тоске и нерешительности он смотрел на туманную полоску леса в километре, а, может, в двух от дороги. Фу-фу прочёл его мысли.
  – Если хош – оставь латы здесь. Чтобы сподручней было, – предложил он. – Я скараулю. Не сумневайся!
  Пашка перевёл на него взгляд. Вид у министра был хитрющий, только транспаранта не хватало: «Продаю Родину и родных! Цена договорная».
  – Спасибо. Так управлюсь, – сухо обронил Пашка и, не утруждая себя прощаниями, повесил щит за спину, глубоко вздохнул и заковылял прочь, на поиски скакуна.
 
 
  [1] Брамсель – прямой парус третьего снизу колена мачты (брам-стенги).

  [2] Дублет – предмет верхней мужской одежды, распространённый в Западной Европе в период позднего Средневековья и Ренессанса. Один из первых образцов одежды плотно сидящей на теле.

  [3] Фреи – дворянское семейство в фантастической саге Джорджа Мартина «Песнь Льда и Пламени», возглавляемое лордом Уолдером Фреем. Фреи печально прославились поправшей все законы гостеприимства, подлой и бесчеловечной расправой над своим сюзереном Робом Старком.

  [4] Бригантина – вид пластинчатого доспеха, металлические сегменты которого наклёпывались на матерчатую или кожаную подкладку.

  [5] Бацинет – разновидность рыцарского шлема с конусообразным куполом. Существовало множество вариантов бацинетов: с открытой лицевой частью, только с наносником, с кольчужной маской или забралом.





2

  …Ему с самого начала следовало догадаться, что в чужой нецивилизованной стране под «милей» подразумевают совсем не то расстояние, к которому он привык.
  До леса он добрался почти бодрячком и к своей радости быстро нашёл указатель и тропинку. Тут-то бы в поддержку успеха появиться второму дыханию, но если оно и появилось, то лишь затем, чтобы спустя пару минут исчезнуть вместе с первым!
  Пашке казалось, что он идёт уже целую вечность, а проклятая тропинка и не думала куда-либо его вывести. Он еле волочил ноги, постоянно спотыкался и трижды пребольно грохнулся. Подняться в третий раз оказалось невыносимой мукой – латы тянули к земле, точно это была не глина, а сплошной магнит. У Пашки даже слёзы выступили.
  «Делаю ровно тысячу шагов и – всё! – сказал он себе. – Бросаю это дело к чёртовой матери!»
  Помянув до кучи семиэтажным проклятьем Прошмыгайло, он снова двинулся вперёд. Странно, но считать шаги оказалось чуть ли не труднее, чем их делать – от усталости Пашка даже элементарный счёт забыл…
  Но вот меж деревьев показался прогал, и на четыреста восемьдесят первом шаге утомлённый путник вышел к лугу. Всё было, как сказал Фу-фу: на луговине паслась дюжина лошадей, а поодаль виднелись крытые соломой крыши низкой лачуги, пары кособоких сараев и навес кузницы. Спиной к Пашке стоял приглядывающий за табуном подпасок. Подмышкой он держал толстый длинный прут, а вся одежда его состояла из прямоугольного засаленного куска дерюги с вырезом в центре для головы. На талии импровизированный плащ перехватывался пеньковой верёвкой. Грязные торчащие во все стороны патлы целой копной венчали его узкие плечи.  «Средневековое афро», – съязвил про себя Пашка. Он ещё чуток отдышался в тени, обтёр с панциря грязь пучком травы и направился прямиком к подпаску.
  – Здрасте, уважаемый! – сходу гаркнул он.
  Подпасок резко обернулся, да так и замер с открытым ртом, чумазым пальцем в ноздре и выпученными полными ужаса глазами. Пашка даже сам струхнул и обернулся – не стоит ли у него за спиной какое чудище? Но там был только лес. Значит, подпасок так испугался его самого. 
  Тщеславие не отравляло романтичной натуры Гераскина. Однако столь выразительная реакция подпаска на его персону растревожила в Пашке не только чувство собственной значительности, но и желание это самое чувство посмаковать. Да посудите сами, когда вы одним своим видом повергаете человека в культурный шок, имеет смысл хоть самую капельку покрасоваться в свете произведённого эффекта.
  Бряцая гардой о ножны, Пашка деловито обошёл подпаска кругом. Тот даже шевельнуться боялся и следил за странным незнакомцем только глазами, что вращались в его орбитах, как два мячика для пинг-понга. Подпасок был страшно щуплый, весь в прыщах и ссадинах, а по его наряду победоносно маршировали целые легионы вшей. Пашка остановился напротив, приветливо улыбнулся и сказал:
  – Славный денёк?
  – А? – выдавил из себя подпасок.
  – Как сам? Жив-здоров?
  – А?
  – Понятно… – заключил Пашка и продолжил: – Да ты меня не бойся! Матрос лягушку не обидит! Давай знакомиться? Я – странствующий рыцарь Красная Стрела. Во!
  Пашка показал щит с намалёванным геральдическим символом.
  – А! – протянул подпасок. Он вынул палец из носа, вытер его о накидку и изобразил что-то похожее на почтительный поклон.
  – Отлично! – обрадовался Пашка пробуждающимся в подпаске признакам интеллекта. – Давай поговорим об аренде гужевого транспорта?
  Но абориген оказался крепким орешком. Надежда Гераскина на установление с ним контакта обернулась разочарованием. Вопрос некстати вернул подпаска в полукоматозное состояние, и он снова промычал своё многозначительное «А?». Красноречивый малый. С таким надо держать ухо востро!
  – Мой скакун пал в неравном бою с великаном. Ферштейн? – начал издалека Пашка.
  – А? – в такт повторил подпасок.
  – Вот мне и нужна замена. Не может рыцарь без коня. Ты как себе думаешь?
  – А? – подумал подпасок.
  – Мне лошадь нужна, – в лоб заявил Пашка.
  – А! – кивнул подпасок.
  – Мне сказали, что здесь можно взять лошадь напрокат, – продолжал гнуть своё Пашка.
  – А? – отозвался подпасок.
  – Значит, можно?
  – А?
  Гераскин махнул рукой на склонного к дискуссиям визави и направился к лошадям. Он уже успел присмотреть себе крутобокого жеребца вороно-чалой масти.
  – Вот этого красавца! – объявил он, указав на коня. – Сколько?
  Подпасок растерянно захлопал глазами, ошарашено выдохнув очередное «А?»
  Пашка смерил его строгим взглядом.
  – Ты мне зубы не заговаривай и цену не набивай. Говори прямо!
  – А!
  – Бэ! – рассердился Пашка. – Я беру этого коня напрокат. Сколько стоит? 
  – А?
  – Гик тебе в ухо! – в сердцах рявкнул Пашка.
  Он подлетел к обомлевшему подпаску, взял его безвольно висящую руку и положил на ладонь блестящий кругляш с изображением дельфина. Громко шмыгая и пузыря носом, в глубокой тоске и задумчивости подпасок уставился на презентованный значок.
  – Это задаток, – пояснил Пашка. – Остальное отдам, когда убью дракона и завладею его сокровищами. Понятно?
  – А! – фальцетом проблеял подпасок.
  – Вот именно! – расплылся в улыбке Пашка. – Договорились?
  – А? – всхлипнул подпасок.
  – Тебе расписку, что ли? – догадался Пашка.
  – А! – горестно подтвердил подпасок.
  Ругнувшись, Пашка освободился от перчаток и пошарил по карманам. Из недр  комбинезона удалось выудить мятый конфетный фантик. Нашёлся и карандаш. Даже в конце сплошь компьютеризированного XXI-го века полезно при себе иметь обычные писчие средства – мало ли с кем и как придётся объясняться. За эту науку Пашка добрым словом помянул школьного учителя социологии. Сняв шлем, он расправил на нём фантик и принялся быстро писать, а подпасок следил за его манипуляциями с тихим стоном и таким выражением на лице, будто перед ним во всём своём устрашающем величии происходил парад Небесного воинства. Губы его дрожали, из носа текло. Он определённо был счастлив.
  Пашка закончил свою эпистолу и, заметив, что абориген совсем оцепенел от восторга такой встречи, положил расписку к значку на его ладони и аккуратно согнул пальцы подпаска в кулак.
  – Вот так! Не потеряй. Передашь в контору… Или куда там у вас положено… – напутствовал он впечатлительного оппонента.
  – А? – эхом отозвался тот. 
  – Я пошёл? – скромно спросил Пашка.
  – А?
  – Коня забираю?
  – А? А!
  – Будь здоров! – отсалютовал Пашка и, подхватив с земли перчатки, поспешил к присмотренному жеребцу, пока подпасок не уболтал его вусмерть.
  Может, эта оторва Алиска и держалась лучше в седле, но уж находить общий язык с лошадьми Гераскин умел вовсе не хуже неё. Лошадь – умнейшее животное, между прочим. Это отмечал ещё мистер Свифт. Лошадь тонко чувствует, когда с ней обращаются по-человечески. Особенно здорово, когда у того человека в карманах есть леденцы и батончик гематогена.
  Исполненный благородства конь со значительным достоинством принял протянутое лакомство и дал себя погладить.
  – Пойдёшь со мной, богатырь? – ласково спросил Пашка.
  Конь храпнул, и мальчишка начал медленно отступать, подманивая его за собой.
  – Мы совершим кучу подвигов! Ты же любишь подвиги? – приговаривал он.
  Конь качал головой и, принюхиваясь, тянулся за новым леденцом.
  – Пойдём, дружище, пойдём! – ворковал Пашка, пятясь в сторону кузнецы. – Найдём тебе красивое седло. Лучшее седло лучшему коню! [1]
  Заунывно растягивая минорную ноту «А», подпасок наблюдал за удаляющейся парочкой. Сейчас он здорово смахивал на пассажира, опоздавшего на райский экспресс…
  «Наглость города берёт», – любили повторять прославленные полководцы. Пашка свято верил в этот догмат своих кумиров, а потому наглость в себе воспитывал с детства и лелеял её с редкостным чаянием. Чем теперь очень гордился. А вы попробуйте без наглости выторговать у какого-нибудь краснобая отличного коня. То-то!
  В кузнице обитал одноглазый кряжистый угрюмый старичина. Он сильно сутулился, из-за чего его и без того длинные жилистые руки казались ещё длиннее и висели аж до колен. Был он смуглым, да чуть ли не мавром. Что тому являлось причиной: загар, копоть, грязь или всё вместе, – разобрать было невозможно.
  – Здравия желаю! – приветствовал его Пашка.
  – Долгих дней, милорд! – поклонившись, прохрипел старик.
  – Отец, у тебя не найдётся седла и узды на этого красавца? – осведомился Пашка, похлопывая по холке остановившегося рядом коня. 
  – Это жеребец маркиза Фафифакса, – полувопросительно-полуутвердительно сказал кузнец.
  Гераскин и глазом не моргнул.
  – Его самого. Я его арендовал.
  – Чего сделали, милорд? – наморщил лоб кузнец.
  – Взял на время. Потом верну, – объяснил Пашка.
  – Как угодно, милорд, – кивнул кузнец. Он производил впечатление человека, много повидавшего в жизни и старающегося по пустякам не удивляться.
  – Так что с седлом и остальным? – вернулся Пашка к волнующему его вопросу.
  Старик жестом пригласил его в сарай. Там висела, стояла, лежала и валялась масса предметов средневекового быта: целых, сломанных и просто заготовок. Нашлась и узда с парой сёдел. Конструкция у них была непривычная: из-за высоких передней и задней лук они более всего напоминали детский стульчак или корыто, у которого сделали вырезы в бортиках. «Рыцарская люлька» называли такие сёдла. Габариты их вызывали невольное уважение к размерам седалища хозяина – в одной такой «люльке» легко бы уместились и Пашка, и Алиса, и ещё осталось бы место для их общего друга Аркаши Сапожкова.
  – Тоже милорда маркиза, – равнодушно пояснил кузнец.
  – Ага, – согласился Пашка.
  – Маркиз велел серебряную чеканку по канту сделать, а я не успел, – повинился старик.
  – Ничего, – отмахнулся Пашка. – Мне сойдёт. Я вот это возьму. Сколько?
  – Милорд? – приподнял брови старик.
  – Прокат сколько стоит?
  Кузнец пожал плечами.
  – Прокат? Нисколько.
  – Отлично! –  вдохновился Пашка такой сговорчивостью. – Я беру его напрокат.
  – Милорд? – снова со своим безразличным почтением протянул кузнец.
  – Да-да, маркизу мои благодарности! – торопливо добавил Пашка.
  – Что мне ещё передать маркизу?
  – Передай, что рыцарь Красной Стрелы глубоко признателен  ему за щедрость и одолженного коня. И за сбрую тоже, – величественно распорядился Пашка.
  Кузнец ответил кивком.
  Пашка взялся за седло и охнул. Да, это не те изделия из легких композитов и пластика, с которыми он привык иметь дело. Деревянное седло, отделанное дублёными кожами с усиливающими металлическими накладками, весило не меньше пуда!
  – Подсоби-ка, отец! – пропыхтел Гераскин.
  – Милорд? – отозвался кузнец.
  – Помоги коня оседлать…
  – Конечно, милорд. Позвольте?
  Перехватив у Пашки седло, кузнец выволок его наружу, потом сходил в свою лачугу и вернулся с войлочным потником и вылинявшим затёртым отрезом материи.
  – Другого на чепрак у меня нет, милорд, – извиняющимся тоном произнёс он.
  – Ничего-ничего, – успокоил его Пашка. – Очень любезно с твоей стороны…
  Кузнец снова кивнул, накинул тряпку на холку коня, расправил, положил сверху потник, а на него водрузил седло, подняв то легко, как пушинку, на высокую спину тяжеловоза. Он ловко застегнул толстые жёсткие подпруги и, опытным глазом соразмерив рост рыцаря, приподнял стремена. Уздечку Пашка надел сам.
  – Конь добр к вам, милорд, – заметил старик. – Доброй вам дороги!
  – Спасибо, отец! – воскликнул Пашка.
  Он собирался уже вскочить в седло да отчалить с душевным напутствием проницательного кузнеца, но замер с занесённой к стремени ногой. Вниманием его завладела приближающаяся к кузнице странная процессия. Гуськом друг за другом шаркали босыми ногами связанные между собой измученные понурые мужчины и женщины; одни в бесформенных лохмотьях, другие полунагие, третьи лишь с жалкими повязками на тощих бёдрах. Все они несли следы жестоких побоев и даже увечий. Верёвки, стягивающие их руки, натёрли им до крови запястья и предплечья, а некоторые пленники гнулись под тяжестью висящих на шеях деревянных колодок. Рядом со скорбной колонной важно вышагивал долговязый франтоватый хлыщ, смахивающий на марабу, побывавшего мишенью на турнире по пейнтболу. На ногах у него были зелёные шоссы [2] с оранжевыми чулками и синие пулены. Накидка была красной, а короткий в обтяжку камзол – канареечно-жёлтым. На левой стороне груди в белой трезубой короне помешалось изображение окорока; на правой – в стилизованном розовом цветке – сжатая в кулак латная рукавица. На шее разноцветного субъекта болталась медная геральдическая медаль, повторяющая в своей чеканке нашитые на камзоле гербы. Сама шея была тонкой и длинной с выпирающим кадыком, на ней гордо сидела мелкая лысая голова с непропорционально длинным носом, а венчал всю конструкцию необъятной ширины красный берет с ободранным пером. В руках этот «радужный» конвоир вертел лакированную трость и то и дело охаживал ею кого-нибудь из пленников, прикрикивая, чтобы тот двигался скорее.
  Вот процессия остановилась у кузницы, и хлыщ, выступив вперёд, сипло взвыл:
  – Пьяза! Пьяза!
  – Да, сир? – угрюмо склонил голову кузнец.
  Хлыщ небрежно повёл тростью в сторону связанных людей.
  – Клеймить и заковать! Поживее!
  Кузнец скрылся в тени навеса и загремел там какими-то железками.
  Гераскин хмуро разглядывал пленников. Те стояли молча, повесив головы, уставясь в землю, полностью смиряясь со своей участью. Они даже не стонали, а лишь тяжело дышали и не пытались отогнать кружащих над ними мух и слепней.
  – Кто эти люди? – спросил Пашка, изо всех сил стараясь, чтобы голос его звучал холодно и твёрдо. Это было трудно – ведь он просто кипел в негодовании от наблюдаемого зверства.
  Разноцветный хлыщ собрал глаза в кучу на кончике своего шнобеля и удивлённо воззрился на рыцаря, точно только сейчас его заметил.
  – Милорд?
  – Кто. Эти. Люди? – членораздельно повторил Пашка, указав на пленников.
  – Милорд изволит говорить про эти отрепья? – ещё больше удивился хлыщ.
  – Я говорю про измученных связанных людей у тебя за спиной, – сквозь зубы процедил Пашка.
  – О, милорд! – сладким голосом пропел хлыщ, и кривая усмешка перекосила его физиономию. – Дьявольское наваждение, источаемое этими поскудными ничтожествами, затмило ваш светлый взор. Это вовсе не люди!
  – Кто они?
  – А с кем я имею честь? – соскочил с темы хлыщ.
  – Я рыцарь Красной Стрелы, – звонко представился Пашка. – Борец за справедливость. Защитник угнетённых. Слуга правды…
  – О, вы чужеземец? – прервал хлыщ перечисление громких титулов. Он склонил голову набок, отчего его сходство с марабу стало ещё выразительней. Снисходительная ухмылка растянулась от уха до уха, а глазёнки его так и сверкали пренебрежением и насмешкой.
  – Что с того, что я чужеземец? – немного опешил Пашка, привыкший везде чувствовать себя, как дома.
  – Боюсь, что вы не в полной мере знакомы с понятиями и законами нашего государства, – промурлыкал хлыщ.
  – Правда везде одинакова! – прогремел Пашка и, прежде чем хлыщ снова открыл рот, многозначительно положил руку на эфес меча. – Я повторяю вопрос: кто эти люди? Почему они избиты и связаны? И почему их приказано клеймить?
  Хлыщ встал в позу, но глазёнками косил на брякающие по эфесу пальцы подозрительного рыцаря.
  – Коль милорду угодно знать… Это рабы его сиятельства – благородного рыцаря маркиза Фафифакса. Они не заплатили оброк, и потому их ничтожные жизни теперь полностью принадлежат милостивой воле его сиятельства. Как его собственность они должны быть отмечены его фамильным гербом…
  – Довольно! – отрубил Пашка. – Рабы, значит?
  – Да, милорд.
  – В таком случае, я дарю им свободу! – объявил Пашка.
  Лицо хлыща странным образом вытянулось, точно к нему подвесили гирю, нос повис, а глаза выпучились от изумления – того и гляди лопнут!
  – П-простите, милорд? – пролепетал он.
  Стиснув рукоять меча, Пашка угрожающе придвинулся к наглому вассалу маркиза.
  – Я сказал: они свободны!
  – Но… Но! П-п-какому п-п-праву? – отступая на полусогнутых, попытался возмутиться хлыщ.
  – По праву Союза Галактики, сожри тебя кракен, сучья шельма!
  – Это колдовство! Это заговор! – заголосил хлыщ. – Все слышали? Слышали!? Чур меня! Чур!
  – Я тебя, каналья, не просто заколдую, – рычал Пашка, – я из тебя квадратный корень извлеку вот этим клинком, не будь я рыцарь Красной Стрелы! Скунса мне в камбуз!
  – Ай! Пьяза! Пьяза, держи этого полоумного колдуна! – заверещал хлыщ.
  – Необучен… – донеслось из кузницы.
  – Грабёж! Мародерство! – надрывался презренный клеврет.
  Пашка выхватил меч, и хлыщ припустил в сторону леса с ловкостью и грацией паука-сенокосца, оглашая окрестности, как воздушная сирена:
  – Карау-у-у-ул! Убивают честных слуг его сиятельства! Карау-у-у-л!
  Вскочив в седло, Гераскин погнал за ним коня. Да куда там! У кромки леса хлыщ с причитаниями и проклятиями скатился в овраг и исчез в разросшемся на его дне кустарнике. В победоносном ореоле рыцарь Красной Стрелы вернулся к кузнице.
  – Ну-с, милейшие господа! – воскликнул он, кузнечиком спрыгнув с коня.
  Небрежно поигрывая мечом, Пашка двинулся было к переминающимся с ноги на ногу «господам», а те возьми да упади на колени. Все разом. И в землю лбом – трах!
  – Ребят, вы чего? – оторопел Пашка.
  – Не губите, ми-лод! – в унисон и в захлёб зарыдали освобождённые, уткнувшись лицами в землю. – Пощадите!
  Вот тут Пашка по-настоящему испугался! Такого оборота он совсем не ожидал. Смешавшись от внезапной и непонятной истерики несчастных, он мигом растерял свой боевой задор и только что-то бессвязно мямлил, пытаясь успокоить беснующихся молельщиков. Тщетно! Те не слышали его, а всё громче выли и буквально рыли носами землю у его ног.
  – Да перестаньте вы, в бога душу! – сам чуть не плача, заскулил Пашка. – Дайте я верёвки срежу…
  Но едва он потянулся клинком к путам, как люди шарахнулись от него, точно от прокажённого. Они не могли подняться, а неуклюже ползли на коленях, на четвереньках кто куда, но связанные между собой, в конце концов, так спутались и перемешались, что невозможно уже было понять, где кто, где чья рука или нога. И вся эта живая, грязная и кровоточащая куча продолжала неистово орать благим матом в две дюжины глоток: «Милости ми-лод! Пощады!»
  Гераскин обречённо взмахнул руками: мол, что делать? Жест этот ещё больше напугал людей. Казалось, они вот-вот передавят и передушат друг дружку, сбившись в тесный вопящий комок. Пашка уже вконец отчаялся как-либо унять это сумасшедшее самоистязание, когда за его спиной раздался настоящий медвежий рёв:
  – Цыц, крысиные отродия!!!
  От неожиданности Пашка подскочил, исполнив с места и в доспехах изумительный тройной аксель. Развернувшись таким необычным образом, он, поспешно выставил перед собой меч, готовый ко всему, что угодно, но от увиденного впал в полный ступор. Позади него стоял флегматичный кузнец. Вернее, до этого своего рыка он казался флегматичным. Ещё удивительней было то, что бывшие рабы маркиза, похоже, послушались громоподобного увещевания кузнеца. Ну, по крайней мере, они заткнулись и притихли, в немом ужасе косясь на Пашку. 
  – Что вы хотите от них, милорд? – ледяным тоном поинтересовался кузнец.
  – Эээ… – протянул растерянный Пашка.
  – Милорд, вы меня слышите? – задал кузнец новый вопрос.
  – Э… Да… – нервно облизнувшись, ответил Пашка. – Пьяза?
  – Пьяза, милорд, – кивнул кузнец.
  Пашка опустил меч.
  – Ты это… Спасибо, Пьяза…
  – Что вы хотите сделать со своей добычей, милорд? – повторил кузнец.
  – Д-добычей?
  – Вы только что захватили в плен рабов маркиза Фафифакса, – пояснил Пьяза.
  – Я? З-захватил? – не поверил Пашка.
  – Да, милорд, – кивнул Пьяза. – Что вы собираетесь с ними делать? Казнить? Устроить игрища со зверьми?..
  – Казнить?! – наконец придя в себя, возмутился Пашка. – Я их хотел освободить!
  – Освободить, милорд?
  – Ну, да! Чёрт бы их побрал!
  – В каком смысле «освободить», милорд?
  – В прямом, Пьяза, в прямом! Снять верёвки и пустить на все четыре стороны.
  – Зачем?
  – Что «зачем»?
  – Зачем вам это, милорд?
  – Мне – незачем. Но любой человек, если он не преступник, имеет право на свободу. А это – люди. Хоть и помешанные. Наверно…
  – По-вашему, милорд, они должны быть свободны, потому что они люди и не преступники? – уточнил кузнец.
  – Да, Пьяза. Разве может быть иначе?
  Кузнец не ответил. Задумавшись, он шамкал губами и что-то выискивал на небе единственным глазом. Пашка ждал, что последует дальше. Ему был очень интересен вердикт опытного человека в щепетильном вопросе, но кузнеца  он не торопил. А тот, видимо, осмыслив принцип мировоззрения необычного рыцаря, подошёл к куче тихо плачущих людей и снова угрожающе зарычал:
  – Сейчас добрый рыцарь Красной Стрелы будет резать ваши верёвки. Не дёргайтесь, а то без ушей останетесь!
  Из бесформенной людской массы раздалось унылое «уууу».
  – Пожалуйста, милорд! – пригласил кузнец Пашку к действию.
  Тот нерешительно приблизился и протянул меч к ближайшему узлу. Люди молчали, но вся их куча содрогалась от общей крупной дрожи. Они надсадно сопели и косили на рыцаря исполненные боли и страха глаза – точь-в-точь попавшие в капкан звери на пришедшего за уловом охотника. Не в силах терпеть эти взгляды, Пашка зажмурился и полоснул по верёвке.
  – Ах! – раздался изумлённый возглас.
  Пашка открыл глаза: самые ближние к нему мужчина и женщина с удивлением разглядывали свои освобождённые руки.
  – Погодите… Не бойтесь,  – пробормотал Пашка. – Я не причиню вам вреда. Я только верёвки уберу.
  С этими словами он перерезал петли на шеях мужчины и женщины.
  – В сторону! Не мешайте! – приказал им Пьяза. Те послушно встали и попятились, а Пашка уже уверенно резал путы на остальных пленниках и вышибал клинья из колодок. Не прошло и двух минут, как перед ним сгрудилась его «добыча». Люди недоверчиво осматривали и ощупывали себя, а некоторые в прострации мяли и теребили обрывки верёвок – то ли не верили, что избавились от них, то ли сожалели об этом.
  – Дамы и господа, – зычно возвестил Пашка, – вы свободы!
  Странно, но народ не проникся счастливой новостью. То есть, он не выказывал радости, а на своего благодетеля смотрел так, будто тот ему задолжал. И много… Пашка даже смутился, что с ним происходило крайне редко.
  Он ещё подождал реакции. Но так как не последовало даже малых признаков на её появление, Пашка плюнул, махнул рукой и запрыгнул в седло, собираясь оставить неблагодарные подмостки. Тут-то проклятые инертные создания, которых он опрометчиво принял за людей, оживились и с новым плачем потянулись к нему, бормоча какую-то неразборчивую ахинею.
  – Пьяза! – взмолился Пашка. – Ты понимаешь, что нужно этим психам?
  – Они хотят с вами, – сказал кузнец.
  – На кой дьявол они мне сдались?!
  – Они – ваши трофеи. Вы – их хозяин.
  – Я не хочу быть их хозяином! – разозлился Пашка и, склонившись к народу, проговорил, как можно отчётливей, чтобы понял даже последний дурак: – Я. Вас. Ос-во-бо-дил! Отвалите!
  «Трофеи» не хотели отваливать. Они хватались за узду и стремена и (о, предел идиотизма!) целовали Пашке ноги. Пьяза тем временем бесстрастно переводил их плач:
  – Они говорят, что вы добрый сюзерен, а они – хорошие работники. Они говорят, что будут вам хорошо служить.
  – Да не надо мне служить, гнуть их через штаг! – ярился Пашка. – Вы свободны! Понимаете? Сво-бо-дны! Займитесь своими делами: хлеб посейте, корову подоите… Чем вы там ещё любите заниматься?.. С дороги, я сказал, утлегарь [3] тебе в глаз!
  Он замахнулся на особо настырного мужика, а тот даже не мигнул, будто не ползал червём пять минут назад вместе с остальными, умоляя о пощаде. Пьяза что-то крикнул толпе на их варварском диалекте. Народ нехотя расступился. Пашке было больно смотреть на этих жалких оборванцев: они стояли, словно чахлые деревца посреди болотистой тундры, растирали слёзы и метали исподлобья укоризненные взгляды на своего нового хозяина, как на Иуду.
  – Ну, что ещё не так? – огрызнулся Пашка на их немые жалобы.
  Вперёд выступил долговязый старикашка и, глядя под ноги, прошепелявил:
  – Не можно нам без хозяину, ми-лод. Совсем нельзя…
  – Почему? – Гераскин уже устал удивляться зашоренности этих людей. Освободил на свою голову!
  – Повёсют! – дал исчерпывающее объяснение старик. 
  – За что?
  – А скажут: убёгли от хозяину. И повёсют…
  Старик сокрушённо вздохнул, и все кругом затрясли головами, намериваясь рыдать с новой силой. Пашка с мольбой посмотрел на кузнеца.
  – Повесят-повесят, – кивнул тот. – Не маркиз, так шериф. Не шериф, так кто другой… Тебя, Соха, первым. Как самого умного.
  Старик Соха снова горестно вздохнул.
  – Так найдите себе нового хозяина, как вольные наёмники, – предложил Пашка.
  – Не можно, – обречённо сказал Соха.
  – Почему?
  – А не повёрют, что мы вольные. Возьмут и повёсют…
  «Вот же зануда!» – подумал Пашка, и вдруг смелая идея озарила его. От радости он хлопнул себя по лбу и тут же пожалел об этом: латная перчатка ударила в шлем, и протяжный гул больно резанул по ушам. Гераскин поморщился и высказал свою гениальную мысль:
  – Я вам грамоты дам! Каждому по грамоте, что он свободен. Что освободил его благородный рыцарь. Что…
  Он запнулся, потому что народ при его словах заплакал пуще прежнего.
  – Вовсе нас погубить хочуте, ми-лод? – сказал Соха.
  – Да почему же!?
  – Не можно грамуту – повёсют!
  – Так это же документ будет! Официальный!
  – Не можно, – стонал старик. – Письмена всяки нам таить совсем нельзя.
  – Так и не таите, драть вас от киля до клотика! [4]
  – Безграмутные мы – закон такой. А с грамутой, значит, противу закону. Повёсют…
  – Опять двадцать пять! – взбесился Пашка.
  – Вы хозяин не ругайтесь, – подала голос какая-то женщина. – Мы вам обузой не будем. Много не едим…
  – В Тускарору [5] вас и плитой сверху! Не нужны вы мне!
  От Пашкиной немилости люд взвыл, как свора брошенных щенят. Да Пашка и сам был готов не только завыть, но и сквозь землю провалиться.
  – Знаете, что!? – заорал он.
  Люди насторожились, затаив дыхание. Понятливые же, гады! Притворяются только чёрти кем…
  Пашка глубоко вздохнул.
  – Идите-ка вы… в лес!
  – А чего вам в лесу нать, ми-лод? – спросил Соха.
  – Ни черта мне там не нать! – передразнил его Пашка. – Мне нать, чтоб вы туда ушли. Станьте разбойниками! Вольными стрелками!
  Народ замер в тягостном безмолвии.
  – Что? – подзадоривал Пашка. – Давайте! Грабьте богатых – раздавайте деньги бедным.
  – Это ми-лоду маркизу? – спросил Соха.
  – Причём тут маркиз? – не понял Пашка.
  Соха развёл руками.
  – Так он бедный. Мы ему завсегда усё отдавали…
  Пашка обречённо закатил глаза и простонал:
  – Сгинь, проклятье моё!
  – Куды?
  – В лес! Живо! Все в лес! В разбойники! 
  – Так… так повёсют же, – удивился Соха тому, что хозяин так настойчиво подводит преданных слуг под статью. – Как пить – повёсют.
  – Это если поймают, – раздался хриплый голос.
  Все обернулись. Оказывается, пока Пашка препирался с нечаянно свалившимся ему на голову хозяйством в две дюжины душ, кузнец Пьяза своим умом дошёл до логичного выхода в складывающейся ситуации. Он сходил в сарай, облачился там в длиннополую кольчугу, надел на голову шишак [6] и вооружился шестопёром. [7] За плечами у него висела глефа [8] с коротким древком, а на поясе – слева длинный кинжал, справа в петле – клевец. [9] В правой руке он держал копьё, которое и протянул Пашке.
  – Это вам, милорд. Нельзя рыцарю без копья…
  У Пашки от такой неожиданной заботы комок встал в горле. Он со скромным кивком принял копьё, а что сказать – не нашёлся.
  – Кто со мной, свободный люд? – спросил кузнец и кивнул на сараи. – Берите вон, что есть, и айда за Ведовью Чарусу!
  Народ тихо зашушукался, переводя взоры с Пашки на кузнеца и обратно.
  – Давайте! – ободрил их Гераскин. – У нас разные дороги.
  – Не можно! – встрял вдруг Соха. – Кража это. Маркизово это. Повёсют!
  – А мы не крадём, – невозмутимо ответил кузнец. – Мы напрокат берём. Потом вернём…
  С сим разумным замечанием он развернулся и зашагал к лесу. А люди ещё пошептались да в оглядку потянулись в сараи и кузницу. Мужчины брали оружие и инструменты, женщины – домашний скарб. Один ловкач уже катил тачку. Другие наскоро соорудили носилки…
  Точно цепочка муравьёв, возвращающаяся в муравейник с добычей, недавние рабы бойко поспешали за Пьязой к зелёной загадочной кулисе, за которой их ждала совсем другая жизнь.
  Только старик Соха всё стоял на месте и охал:
  – Повёсют же! Ой, повёсют!
  «Его уже не изменить», – с сожалением понял Пашка.
  Он бросил последний взгляд вслед удаляющимся людям, поднялся на стременах и весело крикнул:
  – Счастливо, Пьяза! Храни тебя Весёлый Роджер!
  – Долгих дней, милорд! – донеслось с опушки.
  Пашка легко тронул коня и поехал своей дорогой…



  [1] В оригинальном произведении Кира Булычёва Пашка забирает коня из табуна торговца Пузанелло. При этом говорится, что он просто вскочил на него и ускакал, оставив расписку пастухам. Однако логично предположить, что в табуне конь был не осёдланный, и Пашка в доспехах на нём просто так бы не удержался. Тем более не смог бы принимать участие в турнире.

  [2] Шоссы – В Средние века обычный предмет мужского гардероба. Колготки или, по существу, чулки, соединённые гульфиком

  [3] Утлегарь – рангоутное дерево, служащее продолжением бушприта.

  [4] Морская пословица, означающая буквально: «Сверху донизу». Делать что-либо «от» и «до».
  Клотик – набалдашник на мачте, защищающий торец мачты.

  [5] Тускарора – Курило-Камчацкий жёлоб. Глубоководная впадина в Тихом океане. Максимальная глубина – 10542м.

  [6] Шишак – разновидность сферического или конусообразного шлема. Иногда с забралом.

  [7] Шестопёр – разновидность палицы с хорошо выраженными острыми рёбрами («перьями») по периметру ударной части.

  [8] Глефа – разновидность древкового пехотного оружия, родственного алебарде. Боевая часть представляла собой односторонне заточенный клинок длинной 40-60см, на противоположной лезвию стороне которого располагался шип или крюк. 

  [9] Клевец – боевой молот с ударной частью в виде шипа или клюва.





3

  …И после такого более чем удачного и многообещающего старта он умудрился облажаться, как последний лузер, а именно – заблудиться. Понадеялся на свою логику. Ту самую, которую многочисленные завистники и злопыхатели называли «авосем». Спору нет, рассудил он толково: зачем делать крюк и возвращаться на торную дорогу в город тем же путём, каким он добрался до выпаса; когда можно прям отсюда взять тот же курс, но чуть отклонившись вправо – срезать через лес и выехать на дорогу парой миль дальше того места, где он встретился с Фу-фу. Начальная геометрия – элементарно! Действительность же разительно отличалась от теории. Сначала ему пришлось объехать один овраг, потом второй, потом бурелом… Потом он нашёл какую-то тропинку и решил, что она непременно должна вывести в какое-нибудь поселение, где ему помогут сориентироваться. Но спустя полчаса коварная тропинка упёрлась в болото. Пришлось возвращаться назад. И вернуться бы к выпасу… Да где там! Он же совсем не следил, куда и сколько он сделал поворотов, сколько петель накрутил по этому проклятому лесу.
  Конь медленно брёл вперёд. Пашка бурдюком качался в седле. Слишком просторные латы уныло звякали и скрипели…

* * *     * * *     * * *

  Он не сразу сообразил, что тряска прекратилась – задремал, а, может, схлопотал тепловой удар и потерял сознание. Вот весело было бы вывалиться из седла где-нибудь по дороге!
  Пашка проморгался и посмотрел по сторонам. Конь остановился у ручья и пил. Что ж, хорошая идея – в горле давно пересохло. Вонзив копьё в сырой берег и выбравшись из седла, мальчишка снял шлем, черпнул им воды и перво-наперво устроил себе освежающий душ. Бррр! Остатки дремоты как рукой сняло. Зачерпнув вторую порцию, он с сомнением принюхался. Видела бы его сейчас Галина Петровна или Сапожков, или… да кто угодно из биологического класса. Пить в незнакомом месте, непонятно откуда, прекрасно понимая, что местные врачи, если они вообще здесь имеются, не практикуют ничего, окромя гирудотерапии, [1] – в общем, не затея, а чистой воды самоубийство. Но вода действительно выглядела чистой. Тиной, по крайней мере, не пахла. Конь вон не жаловался…
  А, была не была! Гераскин несмело отхлебнул глоток. Вода оказалась сладковатой, как сильно разбавленный компот, и Пашка, расхрабрившись, выдул всё, что было в шлеме. Под такую бы водицу да закусочкой разжиться! Мечты, мечты… Вынув из кармана батончик гематогена, Пашка разломил его пополам и угостил коня:
  – На, дружище! Попали мы в переплёт... Чего делать-то будем? Ты дорогу в город знаешь?
  Конь не ответил, он был хорошо воспитан и во время еды не разговаривал.
  – Ну, и молчи, раз такой умный, – грустно вздохнул Пашка.
  Он уже собирался отправить гематогенку в рот, как их с конём скучный пикник прервал отчаянный тонкий вопль:
  – Спасииииите!
  Мальчик и конь удивлённо переглянулись. Но вопль повторился вновь, и тогда Пашка отреагировал, как подобает рыцарю: бросил остатки гематогена в бацинет вместе со своим импровизированным травяным подшлемником, торопливо напялил его на голову, надел перчатки, вскочил в седло, подхватил копьё и дал шпор коню. Поднимая фонтаны ярких брызг, боевой жеребец ринулся через ручей в сторону крика. Вихрем он промчался через светлую рощицу впереди, и, разметав в клочья заросли кустарника, вылетел на лесную опушку.
  На ветке дерева, у противоположного края широкой поляны, прижавшись к стволу и отчаянно визжа, сидела юная девушка, а под деревом клацала зубами стая безобразных огромных волков – вылитых родственников Жеводанского зверя: [2] тощие, горбатые, клыки наружу, хвосты помелом, сами рыжие с зелёной гривой и манишками. На появление незваного гостя волки ощерились и скрипуче зарычали в семь жутких глоток.
  – Ииииии! – завизжала девушка.
  – В атаку! – заорал Пашка, нацеливая копьё на врага.
  Конь рванул с места в карьер. Пашка не испугался ни численного превосходства, ни страшного вида противника. Не успел он испугаться. Он вообще не успел о чём-либо подумать – всё получилось само собой.
  Пользоваться копьём он не умел – знал только теорию. Копьё же было слишком тяжёлым для него и клонилось вниз, норовя зацепить наконечником землю, что в итоге и произошло. В тот же миг из оружия оно превратилось в лёгкоатлетический снаряд и катапультировало хозяина из седла. На всём скаку Пашка рыбкой перелетел через голову коня и грохнулся плашмя в самый центр сбившейся волчьей стаи.
  Ох, мамочки, больно-то как!!!
  Хорошо хоть волчьи хребты немного смягчили удар. Сами же волки по достоинству оценили хитрый приём смельчака: скуля и визжа на все лады, они бросились врассыпную, но отступать не спешили. Считанные мгновенья спустя четверо из них сосредоточились на оставшемся без седока коне. Двое других, заметив, что рыцарь корячится на земле, как беспомощный червяк, бросились на него. Седьмой, которому при падении Пашки досталось больше всех, припадал поодаль на задние лапы и подбадривал товарищей гнусавым плаксивым тявканьем.
  Да только откуда было знать средневековым инопланетным волкам, с кем они имеют дело на самом деле! Гераскин мог зависнуть над какой-нибудь задачкой, но в драке – никогда. Пускай из-за своего глупого падения он утратил тактическую инициативу. Пускай бацинет от удара крутануло вбок, лишив его обзора. Пашка не растерялся ни на секунду. Первое: перевернуться на спину – оставаться лицом к противнику. Второе…
  Волчьи зубы впились в ботинок, зверь остервенело затормошил ногу. Пашка ударил свободной ногой, одновременно лихорадочно нащупывая меч. Волк отпустил ботинок и тут же схватил лодыжку. Пашка зарычал от боли, однако внутренние уплотняющие гетры комбинезона спасли его от худшего. Он брыкнулся, оставляя в пасти хищника клочья материи, а второй ногой снова саданул ему по морде. На этот раз удар сопровождался отчётливым хрустом.
  Не успел он перевести дух, как второй волчище прыгнул ему на грудь. Когти заскрипели о сталь, клыки клацнули о горжетку.
  – Съел, сука? – злорадно закричал Пашка и врезал вслепую рукой в стальной перчатке.
  Зверюга взвыл, покатился кубарем с разорванным ухом, вскочил и с удвоенной яростью опять кинулся в бой. Не тут-то было! Теперь Пашка не стал бить, а сам схватил нападавшего, схватил удачно – прям за челюсть. Ошарашенный волк метнулся прочь, увлекая за собой мальчишку, против собственной воли помогая ему подняться, а тот только сильнее сжимал хватку. Железо скрежетало по зубам, язык слизнем бессильно хлюпал под ладонью. Волчара очумело извивался, взрывал лапами землю, хрипел, надсадно скулил, где-то рядом визжали его сородичи, свирепо ржал конь, сверху пронзительно верещала бедолажная девчёнка.
  Пашка уже встал в рост, снова потянулся свободной рукой к клинку, но тут ему под ноги нырнул ещё один зверь. Мальчишка рухнул, потеряв равновесие и одновременно выпустив челюсть своего нечаянного заложника. Тот, поджав хвост и роняя кровавую пену из разбитой пасти, стремглав ретировался в кусты. Волк же, сбивший Пашку, ещё не терял надежды на победу и атаковал. Опять в ноги, гадёныш!
  – А так? – прорычал Пашка, закрутив «велосипед».
  Трюк жертвы на мгновение привёл волка в замешательство, и за эту паузу Пашке удалось-таки вынуть меч. Он рубанул наугад. Ещё. Ещё! Он не видел волка, но слышал и чувствовал, как тот крутится вокруг, выбирая удобный момент, чтобы впиться в незащищённый доспехами участок тела. Гераскин сосредоточился, замер, насторожился. Слева зашуршало, и молниеносный выпад пресёк покушение. Клинок попал плашмя по носу, и незадачливый охотник, фыркая разорванной ноздрёй, ломанулся вон от греха подальше.
  – Следующий! – загудел Пашка из-под шлема. – Следующий!
  Вокруг всё притихло. Вдруг что-то звякнуло о его наплечник. В расчёте снова поймать неугомонного визави Пашка махнул рукой, но вместо волчьей шерсти в его кулаке оказались поводья уздечки. Конь попятился и потянул его с земли. Тяжело дыша и отдуваясь, Пашка поднялся и наощупь обнял лошадиную шею.
  – Что, братец? Цел?
  Конь издал победоносное «Иго-го-го!». Времени он не терял – расшвырял волков по поляне, любо-дорого! Одного лягнул, другого боднул, третьего затоптал и окончательно обратил их шайку в позорное бегство.
  Гераскин поправил шлем и нервно рассмеялся. Азарт битвы улетучился, появилась усталость, боль и нервная дрожь.
  – Йо-хо-хо, ублюдки! – злобно процедил Пашка и, встав на колени, вытер о траву испачканную в волчьей слюне и крови перчатку.
  С дерева донёсся жалобный плач:
  – Спасииииите!
  – Сейчас-сейчас, – заторопился Пашка и, вскочив на коня, подъехал под ветку, на которой томилась несчастная девушка.
  – Прыгай, не бойся! Конь у меня смирный, а руки крепкие.
  Уговаривать горемыку не пришлось: она громко шмыгнула носом и скользнула вниз со своего насеста, аккурат в седло рядом с Пашкой.
  – Ах! – запоздало выдохнула она, мелко трясясь и прижимаясь к своему спасителю.
  – Всё позади, – успокоил её Пашка, наконец-то он смог рассмотреть, ради кого рисковал жизнью.
  Спасённая оказалась миниатюрным миловидным ангелочком лет шестнадцати. Простое крестьянское платье и нехитрые бусы из сушёных ягод лишь подчёркивали её природную красоту и придавали ей ту кротость, что очаровывает пуще всякого кокетства. Кожа её была смуглой, и ни ссадина на изящном маленьком подбородке, ни лёгкая обветренность на живописных аристократичных скулах не умаляли её аппетитности. Личико сердечком, любопытный остренький носик, губки – розовые лепесточки, сейчас поджатые от пережитого страха, и тем интригующие узнать их действительную умиротворенную прелесть или соблазнительность их улыбки в пьянящий миг юного веселья; большие испуганные, но остающиеся гордыми очи насыщенного чайного цвета в обрамление трепетных пушистых ресниц, усыпанных росой пролитых слёз; и густые вьющиеся волосы, растрёпанные в беспорядке, но от того ещё более восхищающие своей мягкой пушистостью, объёмом, удивительным, переливающимся на солнце медью и киноварью, каштановым оттенком. От неё пахло хлебом, сеном и… смолой. Влюблённость в такой воплощённый канон «гения чистой красоты» всякий бы счёл не просто естественной, такой же, как гравитация или закон сохранения энергии, но даже необходимой и принципиальной.
  Девушка чуть оправилась, достала из декольте платочек, вытерла слёзы, расчесала пятернёй и привела в порядок свои живописные локоны, вынув из них посторонние листочки и веточки. За всеми этими процедурами Пашка следил с чем-то похожим на благоговение рака-отшельника, узревшего встающую из морской пены Афродиту.
  Закончив свой туалет, девушка спрятала платочек, расцвела сердцедробительной улыбкой и сказала:
  – Славный у тебя конь.
  – Замечательный, – согласился Пашка.
  – Как его зовут?
  – Зовут? Э… Буцефал… [3]
  – Буцефал? Странное имя. Но звучит героически! А как зовут моего храброго спасителя? 
  Что-то такое было в голосе девушки, от чего, в общем-то, нескромный Гераскин пришёл в лёгкое смятение и пробормотал:
  – П-Павел…
  – П-Павел?
  – Павел, – твёрже повторил Пашка и поднял забрало. – Странствующий рыцарь Красной Стрелы к услугам прекрасной леди.
  – Ой, какой молоденький! – взвизгнула прекрасная леди. – Какой хорошенький!
  Такая фамильярность Пашке не понравилась. Порой родная мать, обуреваемая приступами меланхолии, обращалась к нему с применением уничижительных диминутивов «лапуля» или «зая», но и подобное сюсюканье не сравнилось бы сейчас с той степенью кощунства, что позволяла себе совершенно посторонняя девица. Пашку покоробило. Моветон в абсолюте! Поэтому, постаравшись придать голосу строгости, он сказал:
  – Это меня добрая фея заколдовала. На самом деле мне много лет.
  – А за что она тебя заколдовала? – живо заинтересовалась девица.
  – За что? – Пашка старался не смотреть ей в глаза. – Ну, это… Я ей помог…
  – Да? Чем?
  – Спас от злобного лепрекона, а она меня за это омолодила.
  – Как чудесно! – воскликнула девушка. – Я за своё спасение тоже хочу тебя отблагодарить…
  Она потянулась к Пашке.
  – От тебя так сладко пахнет!
  Спорное получилось утверждение – за последнюю пару часов он на сто раз сопрел под доспехами и насквозь пропитался потом.
  – Как называются твои духи? – продолжала ворковать девушка, кладя изящную ручку ему на плечо.
  – Духи? Никак, – пробормотал Пашка. – Шампунь это… Гвоздичный…
  Ему было чертовски неуютно, и он не знал, куда себя девать. В седле хватало места, а девушка прижималась к нему, будто их сдавливали в тисках, и вела себя очень странно: гипнотизировала его яркими карими глазами и настойчиво тянулась к лицу.
  – Гвоздичный, – нараспев промурлыкала она. – Ты не похож на тех мужланов, которые называют себя «рыцарями»...
  – Но я рыцарь…
  – Да! И рыцарь заслужил награду. Поцелуй!
  «Чего?! Гадость!»
  Если существовало что-то, что Пашка органически не переваривал – это всяческие любовные сантименты и их производные. Для него подобная ваниль была хуже горькой редьки. Чтение и просмотр мелодраматических историй он считал сущей мукой, а уж личное участие в них подавно. Да он бы скорее прыгнул в жерло вулкана, чем по доброй воле стал слюнявиться с какой-нибудь пигалицей, грезящей о принцах на розовых единорогах и с сахарной ватой вместо мозгов. Он постарался уклониться. И вовремя! Девушка как раз перешла от угроз к действию и неминуемо обмусолила бы его, а так – ткнулась носом ему в подбородок.
  – Эй! Ты чего? – потирая ушибленную переносицу, удивилась она.
  – А ты чего? – растеряно моргал Пашка. 
  – Я хочу отблагодарить моего героя! – томно пропела красавица и снова потянулась к его лицу. Пашка тряхнул головой – забрало звонко щёлкнуло перед самым носом настырной благодетельницы.
  – Ай! – взвизгнула та. – Да что не так?
  Подняв забрало, Пашка встретился с её обиженным взором.
  – Ничего. Не надо этого…
  – Чего не надо?
  «Телячьих нежностей, закусай тебя акула!»
  – Не надо благодарности…
  – Надо! Ты заслужил! Сладенький…
  В последнем слове Пашке послышалось змеиное шипение. 
  – Нет-нет! – он вновь поспешил защитить лицо забралом от приближающихся губ полоумной красотки.
  Та намёк проигнорировала, а вместо того, чтобы успокоиться и унять свои неуместные домогательства, почему-то разозлилась.
  – Ты что? Ты из этих братцев-храмовников, [4] что ли? – вдруг с подозрением спросила она.
  Вопрос Пашка не понял, но из-за тона, которым тот был задан, ответил отрицательно:
  – Нет, я сам по себе. Я… я просто не ц-целуюсь с незнакомыми…
  – А разве я незнакомая!  – изумилась девица. – Ты же меня спас? Вот и познакомились… Ах, я глупая!
  Она звонко рассмеялась.
  – Я же не представилась! Я – Эсмеральда, дочка мельника из Желудёвки.
  Пашка поднял забрало и икнул.
  – П-приятно познакомиться, Эсмеральда. К-красивое имя…
  Чёрт, что ли, за язык тянул! Глаза у девицы снова загорелись адским пламенем.
  – Ты тоже очень красивый! А теперь…
  Она сложила губы бантиком и опять попыталась его чмокнуть.
  Святые угодники, кончайте свой перекур! Дайте спасение от этакой напасти?
  – Эсмеральда… Послушай, Эсмеральда…
  Силясь отстраниться от одержимой, Пашка выставил перед собой руку, но в ограниченном пространстве седла жест обернулся полной катастрофой – пятерня его легла аккурат на девичью грудь. Эсмеральда затаила дыхание и сначала покосилась вниз, потом подняла взгляд на неуклюжего рыцаря. И взгляд тот, вместе с сопутствующей ему улыбочкой, был столь многозначителен, что обескураженный и плохо соображающий Пашка, где-то на уровне подсознания всё же понял: теперь ему пришла полная и бесповоротная хана.
  – Я не могу! – отчаянно пролепетал он. – Мне нельзя! У меня… у меня невеста!
  Эта была ужасная крамола. Но перспективу быть обцелованным, как какой-то пупс, Пашка считал ещё ужаснее. Утешало одно: Эсмеральда, похоже, тоже прониклась ужасом того, что её спаситель может быть помолвлен. Её симпатичное личико приобрело столь огорошенное, трагичное и смятое выражение, что Пашка невольно подумал, а не влепил ли он ей сгоряча и как-то незаметно для самого себя оплеуху железной перчаткой.
  – Невеста? – всхлипнула Эсмеральда. – Мне надо было догадаться!
  «Убиться о дерево, только не реви!» – мысленно взмолился Пашка, а вслух промямлил:
  – Ну, невеста. Ну, что такого? Со всяким может случиться…
  – Но случается всегда со мной! – огрызнулась Эсмеральда. Хвала небесам, реветь она, вроде, не собиралась. Только снова вынула из декольте платочек, церемониально промокнула глазки, и строго посмотрела на Пашку.
  – Как её звать?
  – Кого?
  – Невесту.
  – Ах, невесту! – Пашка и без зеркала знал, что сейчас он улыбается, как идиот. – Зовут невесту. Ну, конечно…
  – Как?
  – Как? А… Алиса! 
  Пашка ляпнул первое, пришедшее на ум, женское имя, но когда до него дошёл смысл сказанного, из-под земли он вдруг явственно услышал устрашающий хохот дьявола, получившего дарственную на его бестолковую душу. Гореть ему в аду за такие выкрутасы! Однако ни Эсмеральда, ни «Буцефал» как будто ничего такого не слышали. Пашка огляделся и перевёл дух – почудилось, наверно.
  – Алиса? Хм, – Эсмеральда  надула губки. – Забавное имя…
  – Имя как имя, – буркнул Пашка. Гром и молния, неужели эта бестия угомонилась? «Бестия» тут же опровергла скромные надежды новым вопросом:
  – Она красивая?
  Гераскин разразился про себя заковыристым проклятьем. Вот как ей ответить, к чёрту не послав? Сказать правду, что он вообще Алису красавицей не считает? А она спросит: «Чего ж ты с уродиной связался?» Соврёшь, дескать Алиса – идеал красоты, – вообще истерику закатит.
  Быстро взвесив «за» и «против», Пашка дал, как ему думалось, самый дипломатичный ответ:
  – Мне нравится.
  Эсмеральда приосанилась и смерила его взглядом.
  – Красивее меня?
  «Чёрт бы тебя побрал! Волки голодные, зато у меня весь мозг выеден!» – мысленно взвыл Пашка, но ответил, сохраняя дипломатическую ноту:

  – Вы одинаково красивы.
  – Вот как? – Эсмеральда сверкнула гордыми очами. – Тогда какая тебе разница, с кем из нас целоваться?
  – Эсмеральда…
  – Её здесь нет, а я здесь есть, И я тебе нравлюсь. По глазам вижу. Нравлюсь?
  Несносная прелестница не снижала напор, а Пашка всё больше жалел волков.
  – Ты мне нравишься, – пробормотал он, – но…
  – Что, «но»?
  «Но зря я так с санитарами леса!»
  – Ты хорошая и красивая, как… как Алиса. Но она мне нравится больше…
  – Почему?
  «Потому что не пилит меня! И целоваться не лезет! И жить не мешает!»
  – Ну, понимаешь… Я с ней давно знаком. А тебя знаю только пять минут…
  – Подумаешь, благоверный какой! – вздёрнув подбородок, фыркнула Эсмеральда и отвернулась.
  Обиделась? Ну и пожалуйста – нашим легче!
  Пашка подобрал поводья и тронул коня к торчащему посреди поляны копью. Взяв его, он огляделся выбирая, куда ехать дальше. Мысли путались. Мало заблудился – теперь ещё придётся нянчиться с этой капризой. Не бросать же её здесь, а куда девать – непонятно. Надо было спросить её саму, но Пашка не мог подобрать слов, чтобы возобновить диалог. Эсмеральда дулась, а «Буцефал» тем временем мерно топал вперёд.
  Неожиданно девица заговорила сама:
  – А куда ты меня везёшь? В свой замок?
  – Нет. Я в город еду, – проворчал Пашка.
  – Какой город? Жангле, что ли?
  – Э… Да. Туда, – он решил не подавать виду, что крайне озадачен фактом существования здесь тёзки столицы планеты Пенелопы.
  – Чудной! – хихикнула Эсмеральда. – Этак ты никогда туда не попадёшь!
  – Это ещё почему?
  – Да потому что Жангле совсем в другой стороне – сзади.
  – Как?!
  – Откуда я знаю, как? Я знаю, что в город не попасть, направляясь в обратную от него сторону.
  Такой удачи Пашка и представить не мог.
  – Ты знаешь, как добраться в город?!
  – Конечно, знаю. Что тут такого? – ответила Эсмеральда и затараторила скороговоркой, указывая пальцем в разные стороны: – Там моя Желудёвка. Там Гречёвка. А в Гречёвке живёт рыбак Мик. Хороший парень, дурак только. Однажды летом я в него влюбилась. А он мне всё: «Такой улов сегодня был! Такой улов!» Там Овёсница, провалиться ей в пекло! Староста ихний – доносчик. Епископу стучит. Старую Паяту по его милости прошлой зимой на костёр отправили. А у Паяты были самые вкусные морковные пирожки… А вон там Логовищи – усадьба барона Чёрного Волка. Только никакой он не «волк», а так – пёс шелудивый, мужлан и забияка, чтоб его чиряк задрал…
  Пашка не выдержал такого потока информации.
  – Понятно-понятно! А город-то где?
  – Как где? За Логовищами, конечно. Совсем близко. Его и видно оттуда.
  – Тпррру! – Пашка остановил коня, и, развернув, пустил его в указанном направлении.
  – Ты куда? – удивилась Эсмеральда.
  – В город! Город ведь там?
  – Там. Но я не хочу в город! Там Чёрный Волк! Там епископ! Честным девушкам туда лучше нос не совать.
  – Я не заставляю тебя туда ехать, – сказал Пашка. – Но ты, кажется,  хотела меня отблагодарить? Вот и проводи меня немного – покажи дорогу. Идёт?
  Эсмеральда посмотрела на него так, будто он предлагал ей голышом сплясать канкан.
  – Идёт, –  манерно процедила она.
  – Отлично! – резюмировал Пашка. – Как тебя угораздило-то к волкам попасть?..
  Травы и старая опавшая листва шуршали под бойким шагом «Буцефала», а Эсмеральда рассказывала Гераскину свою историю, периодически прерываясь, чтобы скоординировать их путь. 
  Она счастливо жила в своей деревне, мечтала выйти замуж за рыбака Мика, потом за плотника Олофа. Но маркиз Фафифакс забрал Олофа в солдаты, и тот сгинул на войне, а отец вознамерился выдать её за купца Пузанелло. Она же и знать того не желала, хотя, увы, знала хорошо. Даром, что Пузанелло был богат, как сам сатана и мог купить ей дюжину расшитых жемчугами платьев. Но он же и был настоящим сатаной – уморил двух своих прежних жён, а кое-кто поговаривал, что даже съел. Отец не хотел слышать никаких возражений – ему нужны были деньги на ремонт мельницы. Полным ходом шли свадебные приготовления. И тогда она решила сбежать: сначала в Гречёвку к Мику, а оттуда по реке на его лодке в далёкий город Вельд. Вельд славился своими бродячими цирками, и она хотела устроиться в какую-нибудь труппу. Прошлым вечером под предлогом, что идёт по ягоды, она отправилась к старому другу, надеясь до темноты попасть в Гречёвку. Но началась гроза, и ей пришлось ночевать в лесу, наскоро соорудив себе шалаш. А когда утром она вновь отправилась в путь, на неё напали волки – она едва успела влезть на дерево…
  – Приехали, – оборвала Эсмеральда свой рассказ.
  Они остановились на опушке. Мимо тянулась покрытая выбоинами дорога. Чуть поодаль она разветвлялась: один путь вёл к несуразному строению с частоколом, яблоневым садом и дюжиной крестьянских домиков вокруг, другой взбирался на пологий холм, где виднелись стены большого города.
  – Вон он твой Жангле, – сказала Эсмеральда. – Дальше я не поеду. Тут звери похлеще волков.
  Пашка слез с коня и помог спуститься девушке. Настало время прощаться, а ему было неловко от того, что он бросает её здесь одну на произвол судьбы. Эсмеральда как будто прочла его мысли и беззаботно улыбнулась.
  – Я не пропаду.
  Вдруг в животе у неё отчётливо заурчало, она залилась краской и пояснила:
  – Я с прошлого вечера не ела…
  – Не ела? – Пашку перекосило. – Чёрт!
  Он спешно стянул шлем.
  – Вот же чёрт!
  Забытая в бацинете гематогенка потеряла всякую презентабельность: раскисла и обвалялась в траве. Не удивительно, что Эсмеральда брезгливо поморщилась.
  – Это то, что я думаю?
  – Нет, – грустно сказал Пашка. – Это еда. Попробуй.
  Для убедительности он откусил кусочек и протянул остатки девушке. Та робко приняла дар, принюхалась, лизнула и… с жадностью отправила в рот.
  – Мммм!
  Пока она расправлялась с угощением, Пашка достал из кармана последний значок и пробормотал:
  – Вот… Мне хотелось бы тебя отблагодарить.
  Эсмеральда так и просияла.
  – Ой, какая брошечка!
  Она потянулась за значком, но вместо того, чтобы просто взять его, ласково погладила Пашкину ладонь и неожиданно предложила.
  – Хочешь, я тебе погадаю?
  – Гадание? – Пашка рассмеялся. – Ерунда! Я в такое не верю. 
  – Нииии! Зря, – Эсмеральда стала необычно серьёзной. – Ты не думай, я умею. Мне старая Паята говорила, что у меня дар. Она меня и научила. Давай руку! И вторую.
  Продолжая посмеиваться, Пашка предъявил предсказательнице ладони. С глубокомысленным видом она погрузилась в их изучение, легко сжимая и массируя мальчишеские запястья. Хмурая морщинка пересекла её лоб.
  – Ты не отсюда… – хрипло прошептала она, и Пашке стало не по себе.
  – Ну, да… Из Труляляндии, – так же шёпотом ответил он.
  Девушка подняла на него глаза, и у Пашки мороз пошёл по коже от её метаморфозы. На какой-то миг ему показалось, что на него смотрит не юная дева, а мудрый тысячелетний дракон.
  – Ты совсем не отсюда, – повторила она, возвращаясь к его ладоням. – Ничего не понимаю…
  – Я же говорил… – попытался пошутить Пашка, но Эсмеральда с жаром перебила:
  – Нет, я вижу! Но так путано...
  – И что ты видишь?
  – Тебе нельзя в Жангле!  – после долгой паузы заявила она.
  – Чушь! Почему?
  – Там опасно.
  – Ну, это я уже слышал. Ты лучше про турнир скажи.
  – Турнир-турнир… – Эсмеральда принялась водить по линиям Пашкиных ладоней, будто читая невидимый текст.
  – Тебя ждёт слава… – точно сомневаясь в собственных словах, наконец проговорила она.
  – Ух, ты! – Пашка подумал, что гадание не такая уж глупая вещь.
  – Но ты должен её опасаться! – тут же осекла его Эсмеральда. – Я вижу кубок с ядом!
  – Я не буду пить. Обещаю! – заверил её Пашка. 
  – Я вижу, как ты ослепнешь! И слепота приведёт тебя к мёртвому дереву, – продолжала гадалка. – Только… только королевские слёзы спасут тебя.
  – Я куплю себе литр в местной аптеке, – снова отшутился мальчишка.
  – Нет-нет-нет! Не едь туда! – взмолилась красавица.
  – Эсмеральда, перестань. К чему эти загадки? – Пашке надоела эта мистика, он попытался отнять руки, но девушка не пустила.
  – У тебя необычная судьба – столько узлов! Вот смотри: здесь и здесь…
  – Да это обычные мозоли, – фыркнул Пашка. В раннем детстве он ободрал всю кожу с ладоней, когда крутил ими карандаш, пытаясь разжечь костёр, как древние люди. О каком гадании после этого вообще могла идти речь – он же фактически всю судьбу себе стёр!
  – Нииии! – возразила Эсмеральда.
  – Ну, чего там ещё? – устало вздохнул мальчишка.
  – Ты познаешь великое счастье и великую боль.
  – О-хо-хо!
  – Ты… – девушка внезапно побледнела. – Я вижу смерть!
  – Когда? Как? – насторожился Пашка.
  Не то чтобы ему стало страшно, но такие предсказания вызывают понятное беспокойство, которое его и охватило после слов о смерти. А Эсмеральда, пропустив его вопрос мимо ушей, интригующе закончила:
  – Ты потеряешь себя, и только твой враг поможет тебе…
  Гераскин закатил глаза.
  – Опять двадцать пять! Ты можешь прямо говорить?
  – Говорю, что вижу, – открестилась девица.
  – Ну, посмотри, найду я своего отца? – подколол её Пашка.
  Бросив взгляд на его ладони, Эсмеральда изрекла:
  – Ты живёшь со своим отцом.
  Пашка поперхнулся.
  – Это отчим...
  На лице красавицы появилось недоверие, но она снова посмотрела на ладони. Теперь дольше.
  – Всё в тумане… – печально шепнула она, –  Ты… ты встретишь какого-то родственника на… На небесах!   
  – Хватит! – не выдержал Пашка – Извини, но это слишком.
  Он вновь хотел отнять руки, но Эсмеральда неожиданно и удивительно сильно, рванула его на себя, повисла на шее и припала к его губам. Секунду Пашка не мог понять, что происходит. На вторую секунду он был готов вырваться. Но едва он напрягся, чтобы оттолкнуть несносную липучку, как настала третья секунда, и его накрыло. Земля ушла из-под ног, в животе появилось чувство невесомости, в голове малиновым звоном загудели колокола. Всё стало каким-то размытым, нечётким, кроме врывающегося в его рот отрывистыми струями горячего дыхания Эсмеральды; её мягких губ со вкусом гематогена, нежно сжимающих, массирующих, посасывающих его губы; её сердцебиения, нестройным пульсом отдающегося в движении этих губ; её упругого язычка настойчивого и приятно влажного, её острого носика трущегося о его щёку; её пальцев запутавшихся в его волосах. Непонятное, но восхитительно приятное колкое онемение охватило его лицо и поползло дальше, по шее, разлилось по груди. Ему не хватало воздуха – она выпивала из него воздух. Но и он пил её. Старался пить. Неумело, неуклюже, но чувствуя, как она подбадривает его едва уловимым стоном. И это оглушало его ещё сильнее…
  Всё прекратилось так же внезапно, как началось. Эсмеральда отстранилась, всё ещё продолжая обнимать его, и блаженно пропела: «Сладенький!» А Пашка смотрел куда-то сквозь неё затуманенным взором и не мог произнести даже звука. Тогда она снова прижалась к нему, но теперь только легонько чмокнула в уголок губ и, прошептав «Это на удачу, рыцарь. На удачу!», упорхнула в лесную чащу.
  – Что? – спустя мгновение очнулся Пашка. Но кроме откликнувшегося укоризненным храпом «Буцефала» никого рядом не было. Он позвал её, понимая, что это напрасно, и всё равно ждал ответа. Минуту. Две.
  Конь толкнул его мордой в плечо: едем, мол! Пашка тяжело вздохнул, облизнулся и, снарядившись, забрался в седло.
  «Может, мне приснилось, – думал он. – По жаре развезло – вот и чудится чёрти что. А интересный сон! Надо будет как-нибудь при случае проверить, так ли хороши реальные поцелуи».
  Благородный «Буцефал» легко трусИл по дороге. Впереди горбилась уродливая усадьба Логовищи.
   
 16.08.2015 – 24.03.2016


[1]
  Гирудотерапия – лечение пиявками.

[2]
  Жеводанский зверь – необычайно матёрый волк (по другим предположениям гиена или даже леопард), в шестидесятые годы XVIII века  терроризировавший окрестности французской провинции Жеводан (современный департамент Лозер). Зверю приписываются 250 нападений на людей, совершенных в период с 30 июня 1764 по 19 июля 1767 гг. 119 из них закончились смертями. 
 
[3]
  Буцефал – (греч. «Буйвологлавый») имя любимого коня Александра Македонского. Судя по свидетельствам Плутарха, десятилетний Александр – единственный, кто смог укротить этого строптивого жеребца.

[4]
  Намёк на рыцарей-тамплиеров. Средневековая эпоха была наполнена слухами и анекдотами про их склонность к содомии.