Падающие облака. 3-1. Некоторые тайны из личной жи

Часть третья. НЕИСПОВЕДИМЫЕ ПУТИ


Показав дорогу, по которой надо идти, любовь терпеливо ждет, пока из слепо блуждающих мы превратимся в целенаправленно ищущих её.




Глава 1. НЕКОТОРЫЕ ТАЙНЫ ИЗ ЛИЧНОЙ ЖИЗНИ



Поздняя осень погасила багрянец, добавив прохладной кистью желто-коричневых мазков и прикрыв улицы поселка унылой завесой мороси. Голые стволы стыдливо прятались за остатками скудной листвы. Россыпь забытых бусин снежноягодника мерзла на мокрых ветках. Возле калитки старого цыганского дома, крытого замшелым шифером, стояли двое – высокий длинноволосый парень зябливо переминался с ноги на ногу, девушка в белой куртке теребила черную косу и шмыгала носом.
Лачи посмотрела в окно, покачала головой:
- Они как одно целое. Со мангэ тэ кэрав?
- Что ты там бормочешь? – дядька Бахти встал рядом, подслеповато прищурился, усмехнулся. – А ты говорила – не придет. Видишь, пришла. И не одна. Сведи ее к Раде.
- Э! Рада совсем старая, ничего не видит, слова путает, диалекты мешает.
- Она на пути к предкам. Сама поведешь девочку или мне сходить?
- Нечего тебе с женщинами путаться. Вон, сапоги порвались, починить надо.
- А ты все ревнуешь меня, красавица? – он подбоченился, улыбнулся и обнял жену за талию.
- Уджа, Бахти, не смеши людей! Уже седой весь, а все хвост распускаешь. Делом займись.
Она надела пальто, вышла из дома.
- Здрасть, тетя Лачи! – крикнули парень с девушкой в один голос.
- Бахталэс, Лина. Что, Стас, нашел-таки свою дверь?
- Какую дверь? – девушка повернулась к парню.
- Потом расскажу, – усмехнулся он.
- Теть Лачи, помните, вы обещали меня свести к Раде, когда вырасту? Я выросла. Правда, не знаю, может, поздно пришла?
- Не поздно. Только совсем старая стала Рада. Пошли.
Лачи прихрамывала. Лина дернула Стаса за руку, показав глазами на цыганку.
- Теть Лачи, смотрю, хромаете? Может, в другой раз сходим? – спросила Лина.
- Раз ты пришла, значит, так надо. Сейчас пришла – сейчас и надо.
- Ох, теть Лачи, любите вы загадками говорить, – усмехнулся Стас.
- Э, мальчик! Загадки – это для детей несмышленых. А для взрослых – всего лишь вопросы. Или ответы.
Остаток дороги Лачи шла молча. Казалось, она погрузилась в размышления, лишь изредка взмахивая рукой, будто отгоняя мошкару. Хотя откуда той взяться в конце октября? Возле двухэтажного обшарпанного барака, когда-то выкрашенного в салатовый цвет, Лачи остановилась.
- Ты, Стас, либо здесь, на лавке, жди, либо домой ступай. Нечего тебе там делать. Для тебя у Рады не будет ответов. А ты, девочка, за мной ступай.
Лина вошла в жутко воняющий туалетом подъезд. Брезгливо осматривая стены в струпьях старой краски, поднялась на первый этаж по скрипучей деревянной лестнице с шаткими перилами. На площадке было две квартиры, в одну из них дверь оказалась открыта. Лачи уверенно вошла. Лина так волновалась, что не успела ничего вокруг разглядеть. Очень бедно, но чисто – это единственное, что она заметила. В центре небольшой комнаты без мебели, под лампочкой, свисающей на проводе, лежал тюфяк, накрытый выцветшим ковром. На нем по-турецки сидела старая цыганка. Она курила трубку и, раскачиваясь, что-то бормотала. Из-под черного платка, прикрывающего лоб до косматых бровей, торчали жиденькие седые косицы. Черная юбка не покрывала босых грязных ступней. На плечи цыганки был наброшен короткий полушубок с огромными проплешинами.
- Рада, – наклонилась к ней Лачи, – ту ман шунэса ?   
- Слышу. Зачем девчонку привела? – у нее оказался низкий, почти мужской голос.
- Так это она, правнучка Нику.
Старуха запричитала, размахивая рукой с трубкой. Лина стояла перед ней, не зная, что делать.
- Здравствуйте, – сказала она.
- Принеси ей стул, – приказала старуха Лачи и снова забормотала. –  Коли амэ тэ на пучясас бы дром , ничего не вышло бы. Вижу твою дорогу, вижу, хоть ты и не спрашиваешь.
Лачи принесла стул и молча вышла. Лина осторожно села на краешек.
- Скажите, Рада, а Нику – он кто был?
- Мой родной брат.
- Значит, мы с вами… родственники? – в голосе Лины старуха уловила что-то неприязненное. Она сердито задымила и снова стала раскачиваться.
- Видать, тебе многое уже известно стало. Пусть так и будет! Хочешь ты того или нет, но это так. Нику с ума сходил по Анисье, а когда все случилось между ними, Михаил правду узнал, местным все рассказал. Нам совсем жизни не давали, а жениха моего, Лексу, собаками затравили. Почти перед самой свадьбой. Сказали – случайно, по недосмотру. Ему шестнадцать было, мне – двенадцать. Он живым остался, а как мужчина уже ничего не мог. Любила я его сильно. Руки хотела на себя наложить. Лекса тоже на мост пришел, вместе прыгнули. Меня река не взяла, на берег вынесла, а он утонул. Я решила отомстить и все ждала, чтоб боль была для них, Михаила с Анисьей, страшная. Чтоб прожгло их души, как мою – кровавым клеймом на всю жизнь. Долго ждала, очень долго. Спустя много лет оговорила Михаила. Будто это он свел совхозных коней. И жита украл целый мешок. А потом пришла к нему – переспишь со мной, скажу в милиции, что перепутала тебя с другим, а нет – разлучу с Анисьей навсегда. Они тогда только снова жить вместе стали после того, как она нашла его в городе. Он не долго думал. Я его на луг отвела, в сарае мы с ним и заночевали. А после цыганки мужику ни одна женщина мила не будет. Про мою красоту далеко знали, из соседних областей сватать приходили. Только я Лексу забыть так и не смогла. А с Михаилом… Даже приворота делать не пришлось – сам за мной бегать стал, в ноги падал, замуж звал. Это из-за меня он тогда разводиться собрался. Нику меня чуть не убил. За руку взял и увел из Мельниково. Только меня это не остановило. Каждую ночь я брала гнедую кобылицу и скакала к Михаилу, а он меня уже на лугу ждал. Все лето это продолжалось. Анисья с ума от ревности сходила, Нику бесился, а поделать ничего не мог. Чем бы все закончилось, не знаю, только случился сильный пожар. Анисья жизнью рисковала, а меня из горящего сарая вытащила. Знала, кого спасает, но не остановилась. Больше я в Мельниково не появлялась. А однажды цыганская почта донесла, что Михаил умер.
- Так это вы на похоронах прадедушки прощения просили?! – догадалась Лина. Ее трясло, руки сжались в кулаки с такой силой, что ломило пальцы.
- Я. Всю жизнь себе простить не могла того, что совершила когда-то.
Старуха замолчала. По морщинистому лицу текли слезы, но она их не утирала, лишь набила трубку табаком и снова закурила.
- Теперь я могу к брату уйти. А ты… попроси прощения за меня у Анисьи. Она ко мне не придет, а мне ее теперь уже не увидеть. Вот, – старуха сняла с шеи подвеску на веревочке, подержала на сморщенной ладони, словно прощаясь, и протянула Лине. – Я сберегла. Она знает, что это.
- Скажите, а те украшения с аметистами…
- Не ворованные они, – перебила старуха. – Дарёные. По мужской линии в нашем роду передавались законнорожденному старшему сыну, а если его не было – старшей невестке.  Так что у Анисьи они по праву. Все, девочка, устала я. Ты иди. Если что спросить захочешь еще, к Лачи иди.  Родственница она нам, многое видит. И прошлое, и настоящее, и про будущее знает.
Голос старухи становился тише, и вскоре она задремала. Лина тихонько поднялась, стараясь не скрипнуть стулом, и на цыпочках вышла из квартиры. Стас и Лачи сидели на лавке. Увидев ее, поднялись. Цыганка попрощалась и, прихрамывая, ушла в дом.
- Ну? – Стас взял Лину за руку. – Господи, да ты совсем замерзла!
- Переволновалась, – призналась она. – Проводи меня.
- Что тебе Рада рассказала?
- Извини, но это касается только нашей семьи.
Стас засопел, отвернулся, но Лина слишком устала, чтобы что-то еще говорить. Они дошли до ее дома, он сухо попрощался и, не поцеловав, ушел.

В доме было натоплено. Тишина нарушалась шелестом страниц – прабабушка сидела в кресле, читала журнал, привезенный Линой.
- Бабуль, привет!
- Наконец-то. А Стас где?
- К себе пошел.
- Ну, вот. А я ужин наготовила. Думала, посидим, поговорим.
- Так получилось.
- Поссорились что ли?
- Нет. Просто я устала, да и одной захотелось немного побыть.
- Иди кушать.
- Я потом… – Лина помялась, присела на ручку кресла. – Ба, тут такое дело… В общем, на!
Она протянула подвеску, отданную Радой. Прабабушка долго всматривалась, вдруг охнула и заплакала. Тихо так, грустно.
- Рада сказала, ты знаешь, что это.
- Конечно. Это Мишина подвеска. Раз ты у Рады была, значит, она рассказала, что произошло много лет назад.
- Да, рассказала. А еще прощения просила.
- Бог ей судья, а я простила.
- А про какой пожар она говорила?
- Не пытай, не буду рассказывать. Дело прошлое, забытое. Чего угли потухшего костра ворошить?

   
Лето  1960 года, поселок Мельниково Ленинградской области


Беда в их дом пришла, откуда не ждали. Еще в начале лета подметила Анисья, что с Михаилом творится что-то неладное. Сядет у окна, руки на груди скрестит, глаза закроет, губами шевелит – будто молится. «Неужто в секту какую попал? – гадала она. – Господи! Его же из партии выгонят и бригадирства лишат! Только жить хорошо стали. Делать-то что? Куда идти? Где ответа искать?» На тревожные вопросы жены Михаил отшучивался:
- Не думал, Оня, что ты у меня такая фантазерка!
- Я же вижу – мучает тебя что-то.
- Да в порядке все у меня. Просто на работе завал, не успеваем, мужики из мастерских не вылезают.
- Миша, скажи правду.
- Я уже все сказал! – он отмахнулся и ушел в сад.
Как-то незадолго перед сном Михаил спросил:
- Оня, а не выпить ли нам чаю?
- Чаю хочешь? Сейчас налью.
Она метнулась на кухню, собрала все на стол, позвала мужа. Он пришел веселый, обнял за плечо, поцеловал в висок, стал разливать чай. Это был чудесный вечер. Михаил казался прежним, веселым и ласковым, за коленки щупал, а когда Анисья совсем для любви загорелась, кивнул на спальню:
- Ты иди, я сейчас.
Она не дождалась. Только головой подушек коснулась, тут же уснула. Утром виновато заглядывала мужу в глаза.
- Ничего, Оня, я ж понимаю, что ты устаешь. Только теперь с тебя двойная норма! – пошутил он.
У нее от души отлегло. Все, вроде, по-прежнему пошло, вечерний чай вошел в привычку, и Анисья радовалась потихоньку – авось, все наладится, и заживут они лучше прежнего. Только чем дальше, тем холоднее становится Михаил. Слова бросал через губу, в глазах – отрешенность ледяной пропасти. А уж как Анисья заикнется про любовь, так он совсем смурнеет:
- Ты же опытная женщина, должна понимать – работа у меня тяжелая, отдыхаю мало.
Решила она, что Михаил стесняется своей мужской слабости. А при таких делах торопиться не следует. Пусть отдохнет, выспится, а то совсем с лица спал. Гладишь – и снова заблестят его глаза, появится в них хитринка. Так прошел июнь, июль закончился, август середину разменял.
Первый гром раздался, когда Анисья была на работе. В интернате ждали большую группу детишек – в соседнем пионерлагере организовали спортивные игры. Одну из групп участников было решено на неделю поселить в Мельниково.
- Слышь, Оня, выйди со мной, – позвала тетя Поля. Анисья закрыла заслонку на печи, вытерла лоб, заглянула в огромную кастрюлю. По кухне поплыл аромат борща.
- Случилось что?
Они вышли на улицу – тепло, солнышко греет, будто и нет впереди осени. Тетя Поля долго ходила вокруг да около, про огород свой рассказывала да о Михаиле все выспрашивала. Наконец, не выдержала:
- Ты вот что. Присмотрела бы за своим мужиком.
- Не поняла. О чем ты? – спросила Анисья, а у самой сердце захолонуло.
- Слухи среди баб пошли, что погуливает твой Михаил.
- Как?! – Анисья побледнела, руки к груди приложила, коленки так задрожали, что едва на землю не бухнулась.
- А то не знаешь, как мужики гуляют! – развела руками тетя Поля.
Анисья хотела что-то спросить, но слова разом вылетели из головы. Стоит, рот, как рыба, открывает, а звука нет.
- Ты сперва успокойся. Может, врут бабы, счастью вашему завидуют. Только я так считаю – дыма без огня не бывает. Да неуж ничего не замечала за ним?
- Нет… только любви у нас уже месяц не было.
- Ну, для этого много причин может быть. Мужики, они ж механизма тонкая, не нам, бабам, чета. А, вот, припомни-ка, Оня, он по ночам никуда не бегает?
- Да спит Михаил по ночам. Со мной рядом.
Сказала, и словно огнем ее ожгло! В душу подозрение закралось. Еле смену доработала, до дома шла нога за ногу, все думала – как распознать, есть ли у мужа другая. Михаил ждал, накрыв на стол.
- Решил тебя порадовать, ужин, вот, приготовил.
Он так привычно улыбался, что она махнула рукой на бабьи домыслы. Просто им с Мишей завидуют! Но подозрение холодной проволокой уже оплело сердце. Дождалась Анисья, когда муж чай нальет, вспомнила:
- Ой, а печенье-то! Миш, принеси, я в буфет положила.
Пока он ходил, она чай в распахнутое окно выплеснула, новый налила и села как ни в чем не бывало. Минутка за минуткой бежит, Михаил нервничать начал, встал, тяжелым взглядом на жену посмотрел:
- Что-то я устал. Спать пойду.
- Ложись, я тоже с ног валюсь.
Когда она в спальню пришла, Михаил уже вовсю сопел. Ровно так, по-настоящему. Перелезла через него Анисья, легла у стенки, поворочалась и сделала вид, что уснула, а сама через прищур наблюдала, будет что или нет. Только стала задремывать, Михаил тихонько поднялся, брюки со стула снял, рубашку на плечи накинул, сапоги обул и шасть из дома.
Подхватилась она, сама не своя, так в тапочках и халате и проследила за ним. А он, никуда не сворачивая, прямиком на луг пошел. Когда-то давно на нем сарай поставили, чтоб косари домой не расходились, а с раннего утра за дело брались. Сюда же им и еду привозили. Потом совхоз машину выделил – утром всех собирали, а вечером довозили до дома культуры. Сарай так и остался стоять. Вот к нему-то Михаил и пошел, на ходу снимая рубашку. А навстречу ему женщина выбежала. Анисья едва успела в траве спрятаться. О том, что в сарае происходила, она по звукам догадалась. Домой шла будто каменная. Слезы нутро выжгли, боль такая, что ладони в кровь ногтями разодрала. Села на крыльцо, застонала. В кровать легла, а согреться не может – колотит ее, и уняться никак не получается. Так до утра и не сомкнула глаз. Видела, как вернулся Михаил, пьяно пошатываясь от чужой любви, добрел до постели, вытянулся во весь рост. А на лице такая улыбка счастливая, что захотелось убить его. И пахло от него как-то… по-дикому. Других слов Анисья не нашла. «Что ж за курва такая – мужа от жены уводить? – мучалась она до звонка будильника. – Лидка? Так она в город уехала… Кто? Уью сволочь!»
Утром Анисья приготовила завтрак и ушла на работу, пока Михаил не проснулся. Смотреть ему в глаза она бы не смогла. Держалась изо всех сил, шутила, подружек подкалывала, только тетя Поля нет-нет да качала головой, словно все поняла. Выждала момент, подошла, шепнула на ухо:
- Ты душу-то себе не рви. Вы столько лет вместе прожили, детей нарожали, после войны не потерялись – не за просто так все это дадено, значит, была у вас любовь настоящая. Такая в одночасье не пропадает. Надо бороться за мужика.
- Да как… – договорить Анисья не смогла – перехватило дыхание, сердце сдавило, слезы полились. – Как бороться, если он из-под чужого подола на голове ничего не видит?! Как?!
- Ты поплачь, поплачь, милая. Со слезами вся глупость повылезет, что-нибудь умное в голову придет. Тока глаза не три – покраснеют, а наши бабы, сама знаешь, сразу весть по селу разнесут. Тебе это ни к чему… Слушай, а, мож, ты ошиблась?
- Если бы! Вернулся под утро, сапоги от росы мокрые, а лицо такое счастливое, как в нашу свадьбу было.
И Анисья разрыдалась еще больше. Тетя Поля гладила ее по плечам, что-то шептала, зорко осматриваясь – не дай бог сменщицы увидят, разговоров потом не оберешься, так еще и приплетут сверху невесть чего. И будет «кузнец Вакула повесился – утопился, а Оксана беременная с парашюта спрыгнула и тоже померла» – как пересказывал книгу Гоголя сторож Иваныч, изрядно подвыпив, и меняя сюжет в зависимости от настроения и количества потребленного спиртного.
- Ты сгоряча-то дров не наломай.
- Узнаю, что за сука под моего мужа легла, глаза вырву!
- Едрить малина! Сдурела совсем?
- Так тому и быть!

Теперь она все больше молчала, но Михаил ничего не замечал. Анисья уже давно бы отомстила разлучнице, только одно ее останавливало. Муж по-прежнему готовил вечером чай с сонной травой, значит, не хотел, чтобы она что-то узнала. Может, потому что все еще любил ее?
Шло время, ночи стали совсем темными и холодными, но Михаил по-прежнему к кому-то уходил. Однажды Анисья не выдержала, снова пошла к сараю. Присмотрелась – между досок щель, в нее свет пробивается. Сжав до скрежета зубы, она разглядела цветастую шаль поверх охапки сена, а на ней молодая красивая цыганка ласкала ее мужа. Так близко, что виден блеск колец и слышен звон браслетов. По бокам на балке висело две керосиновые лампы «летучая мышь». Анисья узнала гадину. Рада! Родная сестра того цыгана, который много лет назад ее ссильничал!
- Чтоб ты сдохла! – прошипела Анисья. Она, не таясь, пошла к дому, обдумывая план мести. Подол платья намок и потяжелел, собрав росу, но ей было все равно. Выжав его на крыльце, вошла в избу и рухнула на кровать. Когда вернулся Михаил, она не услышала.
На следующий день Анисья отпросилась у тети Поли:
- Мне кое-куда сходить надо. Я недолго. Ладно?
- Иди, раз надо.
Анисья добежала до мастерских, нашла в конторе начальника, бросилась на грудь:
- Петр Сергеич, спасай!
- Господи, Оня, да ты что?
- Прикажи Михаилу в ночную остаться, дескать – нужда в этом сильная. Да сделай это перед самым концом смены и уйти не разрешай, какие бы причины он не придумывал.
- А тебе зачем?
- В твоих руках, Петр Сергеич, моя жизнь. Помоги! Христом Богом молю! – она упала на колени перед ним так неожиданно, что он покраснел.
- Что ты, сдурела?! Неровен час, увидит кто! Ладно, раз так тебе это нужно, сделаю.
- Спасибо тебе, Петр Сергеич! Спасибо, дорогой! Век за тебя молиться стану.
- Все, Анисья, проваливай. Проваливай, говорю, а то поцелую.
Она впервые за последнее время рассмеялась, словно отпуская на волю что-то тяжелое, сдавливающее сердце. Как, оказывается, легчает на душе, когда решение принято! Впереди ждало самое главное. Месть!
То и дело озираясь, Анисья подкралась к сараю. Рада уже здесь. Вон она, гадина! Потянулась, выпячивая грудь, провела руками по бокам, развязала цветастую шаль, расстелила, села, расправляя складки юбки. Ждет чужого мужа. Улыбается.
Возле сарая остался невывезенный стог сена. Анисья притащила огромную охапку, разложила. Не хватило. Снова пошла. И еще раз. И еще. Стараясь дышать как можно тише, приволокла толстенную палку и подперла дверь. Под нее сено. Чиркнуть спичкой оказалось просто. Сухие доски запылали мгновенно.
Анисья отбежала, притаилась в траве.
- Дура! С ума сошла?! – кто-то схватил ее за руку. От неожиданности Анисья вскрикнула.
- Сонька! Что ты здесь делаешь?
- С дойки вечерней шла, огонь увидела. Надо людей звать!
- Никуда ты не пойдешь! – глаза у Анисьи безумные, рот от ненависти перекосило, пальцы скрючила – страшная такая, что Соня испугалась. – Придушу!
Пламя поднялось выше, захватив крышу. Пронзительный крик, похожий на вой, порвал барабанные перепонки. Соня в ужасе посмотрела на хохочущую Анисью. Она походила на сумасшедшую:
- Сдохни! – орала она. – Сдохни, чертова сука! Сдохни!
- Оня! – закричала Соня, вырываясь из цепких рук. – Оня, опомнись!
Тяжело дыша, Анисья смотрела на огромный костер. Застонав, рванулась к полыхающей двери, ногой сбила палку, подпирающую дверь и, прикрываясь рукой, скользнула внутрь. Соню трясло. Надо бежать, людей звать, а ноги словно окаменели.
Вдруг из сарая выползла Анисья. Задыхаясь, она тащила женщину.
- Погоди, помогу! – кинулась к ней Соня. Не сразу разглядела в спасенной цыганку Раду. Они отнесли ее подальше от огня и повалились на землю. Рада была жива. Она с ужасом смотрела на Анисью, а та каталась по траве и рыдала. За их спинами с грохотом обрушился сарай. Огромный сноп искр поднялся высоко в небо.
- Рада, – прошептала Соня, показывая дрожащей рукой на окровавленный подол цветастой юбки. – Ты ранена?
- Беременная я была Мишкиным ребенком, – чуть слышно ответила Рада. – Не дал бог родить от нелюбого, скинула я в пожаре дитя… Только Анисье не говори, не виновата она… Я одна виновата. Бог наказал.
Когда прибежали люди, и приехала пожарная машина, сарай уже догорал. Возле него никого не было.
- Наверно, пацанва баловалась, окурок не потушила.
- Да ладно, все равно сносить хотели.
Михаил после работы, не стыдясь, побежал на пепелище. Присев на корточки, зарыдал. Анисья издали за ним наблюдала, испытывая чувство, похожее на злорадство. Вот тебе, изменщик! Жаль, змеюку подколодную из огня вытащила. Надо было там ее оставить, да не смогла.
День прошел, неделя. Смотреть на Михаила было больно. Она видела, как он мучается, ночами не спит. Вечером придет, сядет у окна и смотрит не мигая вдаль. Все губы искусал до крови. А потом запил. И все молчком. Не раз порывалась Анисья все правду сказать, но в последний момент отворачивалась, уходила.
- А ведь это ты сарай подожгла, – как-то сказал он. Поднялся, подошел, дышит тяжело, как астматик, в глазах такая боль, что сил нет.
- Какой сарай?
- Тот, что на лугу стоял.
- С ума сошел? Делать мне нечего. А что это ты про сарай заговорил? Или скрываешь что-то? – она смотрела открыто и глаз не прятала.
- Знаю, что ты. Уверен! – сказал и ушел из дома, хлопнув дверью.
Она всю ночь глаз не смыкала, ждала. Ветка за окном зашуршала, у нее сердце замерло – не Мишенька ли идет? Нет, не он. Птица спорхнула, Анисья голову от подушки подняла – не муж вернулся? Лежит, а сама думает – если он узнает, что она Раду чуть со свету не сжила, не простит, уйдет. Так и лежала, всю их совместную жизнь вспоминала, слезами изошла. Утром поднялась, рук-ног не чует. До работы дошла, на скамейку присела и повалилась. Очнулась в больнице.
Долго в себя приходила, тяжело. Докторша Валентина, молоденькая, пухлощекая, в белой шапочке набекрень, заглянула в палату:
- Ну, вот и слава Богу! Теперь все хорошо будет. Что ж ты себя не бережешь-то?
- Что со мной? – Анисья хотела сесть, но Валентина замахала руками.
- Рано тебе еще! Приступ сердечный был. Лежи, отдыхай, сил набирайся.
- Да зачем мне силы? Кому я нужна?
- Дура ты, теть Оня! Муж твой чуть с ума не сошел, когда ему сказали. Всю больницу на ноги поднял. А ты «кому нужна»!
- Как… муж?
- Так. Все! Спать!
Сказала сердито и ушла. Лежала Анисья, только одно повторяла: «Муж… Значит, приходил… переживал…». В дверь палаты постучали. Она от неожиданности глаза прикрыла, будто спит. Кто-то рядом на стул сел, за руку взял.
- Оня… Анисьюшка моя… Что ж я, дурак, наделал?! – и ее ладонь к губам прижал. От звуков любимого голоса у Анисьи чуть слезы не полились, еле-еле сдержалась. – Если ты помрешь, я без тебя жить не стану. Без тебя мне ничего не надо… Господи, да что же я наделал-то?!
А она лежала с закрытыми глазами и таяла от счастья. Пусть прочувствует заново, что любит ее. Ее! А не какую-то Раду. Долго Михаил сидел, что-то шептал, руку целовал, прощения просил. В палату заглянула Валентина, подошла, сердито зашептала:
- А вы что здесь делаете? Ну-ка уходите немедленно! Ей покой нужен!
- Да я недолго.
- Уходите, кому говорю!
Михаил засопел, вздохнул тяжело и вышел. Анисья глаза приоткрыла, осмотрелась – нет никого. Сердце пело, душа пухом лебяжьим порхала. Улыбнулась она, руку, что муж целовал, к губам прижала. «Мишенька, любимый мой, все у нас будет хорошо!» – подумала Анисья и засмеялась в голос.


Лина включила телевизор, пусть бормочет, лишь бы наступившую тишину не слышать. Краем глаза она приглядывала за прабабушкой – та по-прежнему сидела возле окна и, казалось, дремала. Неужели история с пожаром, упомянутым Радой, никогда не выплывает на свет? Любопытство требовало сатисфакции, и Лина не выдержала:
- Ба... – никакой реакции. – Бабуль, ты спишь?
- Вот ведь репей! – стукнула та по журналу. Дальше последовала тирада не очень литературных слов.
- А чего я спросила-то? – опешила Лина, вытаращив глаза.
- Сказано, не буду больше прошлое ворошить, даже не проси.
- Я и не прошу.
- Да у тебя на лице все написано… Ладно, не дуйся, подойди ко мне.
С деланным равнодушием Лина придвинула стул. За окном быстро темнело, и в свете настольной лампы кожа прабабушки казалась желтоватой.
- Вот что я хочу сказать тебе. У каждого человека бывают секреты, большие или маленькие, но они обязательно есть, и не всегда нужно и можно о них говорить. Даже очень близким и любимым людям. Понимаешь?
Хлопнула входная дверь, в сенях протопали сапоги. На пороге стояла разъяренная Софья.



(продолжение http://www.proza.ru/2016/03/25/790  )