Хижина ведьмы

         Тихо угасал слабым румянцем теплый сентябрьский вечер. Пустынной улицей, держась за руки, неторопливо шла молодая пара. Их целью был стоящий на отшибе, на самом краю деревни серый, мрачноватый, на два хозяина дом.
         К нему-то, на ходу оживленно переговариваясь, держали путь молодожены, с радостным настроением поскорее осмотреть свое новое жилье. Действительность превзошла ожидания совсем не так как хотелось. Повсюду удручала, обескураживала неприкрытая разруха и запустение.
         Вторая незанятая половина дома, очевидно, давно нуждалась в ремонте. Единственное окно зияло черным провалом – дырой… Оконная рама улетучилась вместе с косяками. Казалось, дом взывал, заходился  криком: “Лю-уди-и!
         Придите хоть кто-нибудь, помогите, вдохните жизнь, и я отплачу вам добром!” На грустные мысли наводили державшиеся на честном слове полу оторванные, облупившиеся, когда-то голубые ставни.
        Трухлявый, почти завалившийся забор, палисадник, заросший бурьяном в человеческий рост и покосившаяся печная труба на крыше, отнюдь не радовали взоры, тоже оставляли желать лучшего.
         Молодых это никоим образом не устрашило – хоть неказистый угол, да зато свой. Анатолий и Марина неоднократно обивали пороги в поселковой администрации, пока вчера не решили их вопрос положительно. С жильем, в совхозе было туговато.
        Они познакомились месяца три назад на перроне вокзала. Молодой человек помог девушке донести чемодан до автобуса, оказалось, что она едет в его родную деревню, на целую неделю к родственникам.
         Произошел тот редкий случай, когда сама судьба наметила и уготовила им встречу. Свидания были недолгими. Осознав необходимость быть вместе, они две недели тому назад сыграли шумную деревенскую свадьбу. А вот медовый месяц не задался.   
        Трудно, почти невыносимо было жить в отцовском доме… Семья в восемь человек на две крохотные комнаты, и небольшую кухню делали жизнь  молодых  сплошным испытанием.
         Суета, теснота, постоянный шум и гам, исходящий от младших братьев и сестер преследовали их неотступно. Марине, горожанке в нескольких поколениях вовсе не улыбалось греметь ухватами у печи, и полоть грядки.
        Да и с работой, по её медицинскому профилю не было в селе вакансий. Но главный непреодолимый форс-мажор, относительно места жительства ударил по ним с Анатолием вскоре наотмашь…
         О близости с молодой женой ему приходилось только мечтать. Поневоле казалось, что  бытовые неурядицы подстроены кем-то специально. А тут еще начались нескончаемые скандалы матери с Мариной.
         Обострились отношения. Не зря говорят, что свекровь со снохой никогда не поладят. Разве, что за редким исключением…
         Недавно, поругавшись с отцом, сын в сердцах бросил:
      - Уехал бы от вас, хоть к черту на кулички! Сегодня на работе от бригадира узнал – выделили нам наконец-то полдома – хоть временное, но пристанище.
          Отец, насупив кустистые брови, дымил у приоткрытой печной дверцы газетной самокруткой. Кашлянув, одобрил: - Значится, срослось там в их конторе. Сколь тянули… И то брат, дело!
       -  Ну, слава Богу, Марин, кончились наши мытарства –  с облегчением произнес Толик, когда они под вечер вошли во двор осмотреть бабкину хибару.
          У калитки под ноги им, вздыбив горбиком спину, с шипением метнулась кошка.  В темноте, на задах, смутно проступал силуэт бани без трубы (похоже топили её по черному), а рядом ополовиненная поленница дров.
         Поднявшись на крыльцо, он вытащил из сумки фонарик и, посветив, дернул за щеколду. Потревожено замелькала, бесшумно выписывая, по замысловатой траектории виражи,  пара летучих мышей – нетопырей.
          Дверь в сенцы  открылась с противным скрипом. Большая черная собака, злобно оскалив пасть, сидела, насторожившись в углу. Свет от фонаря отражал её горящие злобой глаза. Марина, взвизгнув прижалась к мужу.
        - Ах ты, псина, а ну пошла отсюда! – громко крикнул Толик и ругнулся матом. Собака, поднялась как-то нарочито медленно, вышла из сеней и растворилась в темноте. Закрыв дверь на крючок, они вошли в дом и щелкнули выключателем. Понемногу огляделись. Почти половину кухни занимала русская печь.
         Напротив окна стоял стол, и рядом две грубо сработанные табуретки. Веяло тленом и запустением. У печи, свисая с потолка, от слабого дуновения сквозняка, раскачивались сажные тенета. Посредине поперечной балки – матицы виднелось ржавое кольцо для крепления зыбки, значит, в доме  когда-то звучали и детские голоса…
          В нежилой пустоте голоса молодой четы звучали непривычно, гулко… В комнате находилась старая железная кровать со сваленными на ней ворохом постельными принадлежностями. Еще поутру отец перевез на Серке  их нехитрые пожитки. Тут и предстояло, не взирая ни на что, обустраиваться.
         Пригнувшись, чтобы не задеть притолоку, Толик шагнул в комнату. Пахло запустением, сыростью, присутствовал еще какой-то отдающий серой странный запах, вызывающий непонятное волнение.
        Время подходило к одиннадцати часам вечера, а ведь работу наутро никто не отменял, и, несмотря на новоселье – подъем предстоял ранний.
         Внезапно он почувствовал легкую нарастающую тревогу, но взглянув на Марину, которая старательно подметала на кухне пол, быстро успокоился.
        Проголодавшись, достали термос с чаем и бутерброды, и наскоро  с аппетитом перекусив, застелили кровать. Ночь ознакомления всегда тревожна. Как их примет новая среда обитания?
         Марина улеглась у стенки, а Толик, взяв фонарь, выключил на кухне свет. В комнате, где они расположились, вместо патрона с потолка свисал оголенный провод – поживились и такой малостью.
        - Пустяки, в хоз-маге завтра куплю новый патрон и пару лампочек  - сказал он, и, положив фонарь на пол, нырнул под одеяло. Обнявшись, они почти мгновенно заснули. Сегодня им было не до любовных утех.
         Сон длился недолго. Проснулись от того, что за окном протяжно и настойчиво завыла собака. Казалось, что душераздирающий вой разбудит и всполошит всю деревню. Марину слегка затрясло…
       - Толя, что это? Мне страшно – прошептала она, дрожа и прижимаясь к нему всем телом.
        - Не бойся, милая, это же всего-навсего просто собака. Бабка тут дряхлая
жила, месяц назад как умерла, вот она и тоскует, заходится по хозяйке. Я пойду на кухню свет включу. Вспыхнул свет. Приоткрыв форточку, он громко крикнул во тьму: - Ах ты тварь зубастая, пошла вон! - присоединив крепкое словцо.
          Вой оборвался. Затем, не гася лампочку, вновь лег на кровать. В голову полезли нехорошие мысли. Он вдруг вспомнил бабку, хозяйку хижины и разговоры о ней. Множество слухов ходило  по деревне, но Толик всерьез никогда не верил досужим россказням.
          Прозвали её - Мормыжиха, а старухи нарекли  не иначе, как обороткой. При встрече с ней на одной дороге, люди сразу поворачивали обратно, или быстро шли мимо, стараясь не глядеть в глаза, и сложив кукиш за спиной.
          Если кто-то по незнанию останавливался, то замирал и не мог отойти от неё по нескольку часов кряду, пока она не уходила сама, выговорившись. Сей неблаговидный процесс в народе метко нарекли словом “насланьё”, или наведение порчи.
          Поговаривали, что она могла без труда оборачиваться то в свинью, то в собаку, а также в неодушевленный предмет, например в ржавый обруч от деревянной бочки, катящийся сам по себе, и пугающий до трясучки встречных.
          Уж что она там впаривала, втемяшивала в столь долгом стоянии (аки соляной столб!)  доподлинно не мог потом вспомнить никто. После такой обработки жертвы с трудом приходили в себя. Разбитой, опустошенной являлась  несчастная к себе на подворье – от черного сглаза ничто дома не ладилось, и все валилось из рук.
        Последствия такой “беседы” долго не отпускали. Ребятня дразнили её “Ведьма”, и нередко бросали вослед в сгорбленную спину камни. Благообразные старушки шикали на сорванцов, тем не менее, с негодованием.
         Бабка вздрагивала, спешно уходила, не оборачиваясь и что-то бормоча себе под нос. Когда и как, каким ветром занесло её в село, никто ничего толком не знал.
        Родословная тоже не прослеживалась – терялась во мраке. Не было в деревне человека, кто бы припомнил Мормыжиху молодой и красивой. Селяне говорят о таких: “об одной поре…”
        Одетая, по обыкновению во все черное, худая, с морщинистым лицом и глубоко запавшими колючими глазами, она наводила страх даже на пожилых людей. Едва завидев её, старушки начинали часто-часто креститься, а своих ребятишек быстренько загоняли по домам.
        Умерла Мормыжиха ровно месяц назад. Никто не пришел её оплакивать и отпевать. Приехала единственная дочь из города и все расходы похорон взяла на себя. Говорили, что дочь не осталась на ночь наедине с покойной, уходила ночевать к знакомым.
        На следующий день, гроб с телом вынесли за ограду для прощания. Народ толпой стоял чуть поодаль,  и не было охотников решиться подойти к покойнице поближе.
         В эту ночь, соседи со второй половины дома в панике сбежали ночевать к родственникам – якобы в полночь, за стеной началась дикая невообразимая пляска. Кто-то очень лихо отплясывал, “отрывали от хвоста грудинку” и налегали так, что ходила ходуном мебель, содрогались стены!
        Как тут не вспомнить поэта – “Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают…” Тризна, дьявольское веселье по усопшей!
         Все происходило в полной тишине, без какой-либо музыки, не исключая впрочем, дробного топота, причем входная дверь старухи была заперта на замок. Словом, разразился настоящий содом, ведьмацкий  шабаш.
        Объятые ужасом соседи тогда едва унесли ноги. Обращались на следующий день  в сельсовет, и к участковому, но в обеих инстанциях от них отмахнулись, покрутили пальцем у виска, подняли на смех. Ну, никак не могло быть, на 52 году существования советской власти бесовских выходок!
         Приходят, городят черт те что! Да еще распускают разные слухи по селу…  А мы же Пятилетку…досрочно… в четыре года. В ООН ассамблеи идут, а вы под ногами путаетесь с жалобами, созидать мешаете.
         У нас же космос, материализм, партийная идеология!  О производстве надо думать, о привесах, надоях на фуражную голову заботиться! 
     …Марина, сладко посапывая, спала, положив голову на плечо мужа. Анатолий взглянул на часы, было пять минут первого. “Надо попытаться уснуть, подумал он и закрыл глаза”.
         Внезапно на кухне раздался легкий щелчок, потух свет – похоже, перегорела лампочка. Одновременно послышался протяжный скрип открываемой двери, и сразу потянуло холодом ночи. Чертыхнувшись и взяв фонарь, новый хозяин пошел на кухню выяснить, что там происходит.
         Дернул дверную скобу на себя – ан не тут-то было! Дверь не поддалась ни на сантиметр. Что еще за шутки, анчутки?! Упершись ногами в порог, потянул обеими руками… Это опять не возымело эффекта, будто кто-то  в противовес крепко держал дверь снаружи.  И этот Кто-То был на порядки сильнее!
        Сам Толик Теплов физически был очень развит. В поселковых драках
ему не было равных. После коронного удара правой, досадная помеха улетала в отключке - никто не мог устоять на ногах, а некоторых приходилось откачивать.
         Одним словом, сибирский богатырь. Подковы ломал играючи. Обладая недюжинной силой, на спор, мог подобраться под коня и… перенести его в другое место.
      - Да что же это такое творится? Черти, что ли, играют со мной – ошеломленно произнес Анатолий, и сам не узнал своего голоса.
      -  Господи, помоги  – сорвалось с губ. Дверь захлопнулась. Впервые в своей жизни он ощутил страх.  Леденящий страх не столько за себя, сколько за своего любимого человека. Он вышел в сени и посветил фонариком, за дверями не было никого. По спине пробежал неприятный холодок.
          Закрыв дверь на засов, направился к кровати. Марина не спала, она не на шутку встревожилась, лежала с широко открытыми глазами, натянув одеяло до подбородка.
       - Толя, я боюсь. Мне здесь как-то не по себе. Может, уйдем отсюда?
       -  Мариночка, я же с тобой, ничего не бойся, все будет хорошо. Я за тебя любому черту башку сверну. Давай постараемся уснуть, ведь скоро утро.
      … Пронзительный скрип прогибающихся половиц заставил молодых  подскочить, и, поджав под себя ноги, сесть на кровати. Им показалось, будто некто, тяжко топая сапожищами, прошелся по кухне и остановился против их комнаты.
          Кровать сотряслась мелкой дрожью, жильцов бил колючий озноб. На висячей кухонной полке, внезапно жалобно задребезжала посуда, оставшаяся от прежней владелицы, с потолка посыпались мелкие пластинки старой извести.
          Прижимаясь друг к другу как можно ближе, они неотрывно и обреченно смотрели в черный проем двери… Гулкие  скрипучие шаги приблизились к их кровати и затихли.  Рядом послышалось чье-то тяжелое и редкое дыхание. Захолонуло в груди, в жилах стыла кровь, и громко стучало в висках.  Потеряв дар речи, молодая пара оцепенела от ужаса, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой.
           Огромным усилием воли Анатолий заставил себя опустить руку и нащупать на полу фонарь. Луч света пронзил темноту. Комната была…пуста. Придя в себя, молча, впопыхах, застегивая на ходу одежду, они опрометью выскочили на улицу.
          Светила полная луна, что ободрило и придало им некоторое чувство уверенности. За калиткой сидела все та же черная собака, В её глазах зловеще фосфоресцировал, отражался лунный свет.
          Толик вырвал штакетину от забора и пошел на неё. Псина, взвизгнув отскочила и улеглась на обочину, у дороги. Выйдя на центральную улицу, молодые так резво припустили, что им бы мог позавидовать любой спортсмен-разрядник.
          Кое-как отдышавшись, почти одновременно обернулись. Метрах в тридцати от них сидела опять та же привязчивая собака…
          У отцовского дома, их с громким радостным лаем встретил родной и такой желанный пес Кузя. Через неделю Анатолий с Мариной переехали в краевой центр и вскоре там получили общежитие.
          Анатолий устроился жокеем-наездником на ипподром. Обрела по душе себе работу и Марина. Со временем забылась и эта история.
          А тот самый злополучный дом не один год пустовал, пока его не снесли. Потайное гнездо, прибежище оголтелой нечисти безжалостно сравнял, уничтожил острый  нож  бульдозера, к вящей радости соседей живущих неподалеку.
         После всего, что стряслось, никто так и не отважился войти туда, тем более с вещами, да и кто рискнет поселиться в жилище ведьмы.