Поиски в царстве мёртвых гл. 10

Красавец генерал и его "полночная княгиня"
10-я глава
Поиски в "царстве мёртвых"

       Два пророческих сна сбылись в точности…
       Именно Бородино действительно изменило судьбу Маргариты Михайловны Тучковой. Когда же к ней в комнату вошли родные и близкие в сопровождении священника, она услышала те слова, которые так потрясли её несколько месяцев назад в вещем сне.
       Но как-то выпало из памяти то, что произошло после венчания, когда юродивый обратился к ней со словами «Мать Мария, возьми свой посох!» Забылось и то, что мать, Варвара Алексеевна, называла её за необыкновенную набожность «моя монашенка».
       Но словно само Провидение вело её по жизненному пути, посылая испытания, одно тяжелее другого.
       Получив от Петра Петровича Коновницына, кстати, тестя её родного брата Михаила, карту сражения, Маргарита Михайловна решила ехать на Бородинское поле, чтобы найти и похоронить останки мужа. Маленького Николеньку, которому шёл второй годик, оставила на родителей.
      Отправилась в свой поход в ноябре, когда французы уже оставили территорию, на которой находилось поле великой битвы. 
      Мы можем представить, что представляло себе поле, на котором остались неубранными тела погибших русских воинов, поскольку отход армии к Москве не дал возможности сделать этого, и трупы европейских бандитов, пришедших грабить, убивать жечь, но оставшихся на полях России «среди нечуждых им гробов». Правда, место в поле им выпало без гробов. Они остались просто брошенными, хотя как раз «великая армия», овладев территорией, имела все возможности достойно предать их земле. Да куда там. Сброд «великой» армии снискал на поле отчаянную страсть к предстоящему грабежу, а потому до павших ли было? Все от солдата до генерала, да и большинство маршалов думали лишь ободном – грабить, грабить, грабить…Или кто-то ещё верит, что западные агрессоры бывают движимы какими-то ещё соображениями? Или кто-то ещё верит в какую-то идейность захватчиков чужих земель?
       Впрочем, недостойные агрессоры достойного отношения не заслужили даже от своих сообщников.
       Вот как описал генерал-адъютант Наполеона, граф Филипп Поль де Сегюр поле, которое увидел им при отступлении из Москвы:
       «Миновав Колочь, все угрюмо подвигались вперёд, как вдруг многие из нас, подняв глаза, закричали от удивления. Мы все сразу стали осматриваться; перед нами расстилалась утоптанная, опустошенная, разорённая почва; все деревья были срублены на несколько футов от земли; далее виднелись холмы со сбитыми верхушками – самый высокий из них казался самым изуродованным. Мы находились словно на погасшем и разбросанном вулкане. Земля вокруг была покрыта обломками касок, кирас и оружия, сломанными барабанами, обрывками военных мундиров и знамён, обагрённых кровью.
       На этой всеми покинутой почве валялось около тридцати тысяч наполовину обглоданных трупов. Надо всем этим возвышалось несколько скелетов, застрявших на одном из обваливавшихся холмов. Казалось, что смерть утвердила здесь своё царство: перед нами был ужасный редут, отбитый Коленкуром и послуживший ему могилой. Тогда в бесконечном и печальном ропоте послышались слова: «Это – поле великой битвы!..»      
        Император проехал быстро. Никто из нас не остановился: холод, голод и неприятель гнали нас вперёд; проходя мимо, мы повернули головы, бросив печальный и последний взгляд на эту огромную могилу наших товарищей по оружию, которых мы бесплодно принесли в жертву и которых следовало покинуть навсегда».
       Кстати, Филипп Поль де Сегюр оказался, быть может, единственным участником наполеоновской агрессии, сохранившим человеческий облик. О том говорят строки из той же его книги, посвящённые тому, как вели себя в Москве его соотечественники:
      Он рассказал о поразивших его грабежах:

       «…Император велел ободрать из кремлёвских церквей всё, что могло служить трофеями… Стоило неимоверных усилий, чтобы сорвать с колокольни Ивана Великого её гигантский крест».
        Для чего? Ну, конечно же, переплавить и переделать на деньги, деньги, деньги, которые застилали глаза, которые затмевали разум императору и его свите.
       Далее Сегюр рассказал о том, что развернулся беспрецедентный грабёж Москвы. Наполеон приказал распределить между армейскими корпусами кварталы города, в которых они могли, не мешая друг другу, «заготавливать для войск продовольствие и имущество».
       Сегюр отметил в дневнике:
       «Был установлен очередной порядок мародёрства, которое, подобно другим служебным обязанностям, было распределено между различными корпусами…»
       Даже будучи горячим почитателем Наполеона, Сегюр не мог не ужаснуться происходящему и признался:
       «Что скажет о нас Европа? Мы становились армией преступников, которых осудит Провидение, Небо и весь цивилизованный мир!»
       Впрочем, о создании общественного мнения Наполеон позаботился со всею дальновидностью. В своих лживых письмах и записках он постоянно с упрямой настойчивостью указывал, будто Москву грабят и жгут сами русские, армия же, напротив, борется с поджигателями. А на улицах между тем гибли безвинные люди, которых в эти поджигатели и назначали сами французы, без какого бы то ни было к тому повода.
       Однако, как водится, по мере разрастания грабежей и убийств безвинных людей, падала дисциплина, резко снижалась боеспособность армии. Наполеон не мог не видеть этого, но продолжал ждать, когда же, наконец, русские встанут на колени и попросят мира. Он не хотел верить в то, что даже оставление Москвы не поколебало Россию.
        Через Бородинское поле проходила восвояси «великая» банда, наконец сбросившая театральные маски – шли грабители после неудавшегося гоп-стопа, шли, обременённые награбленным, тащили всё что могли утащить, не подозревая ещё того, что скоро придётся расстаться со всем этим добром, что скоро все превратятся из человекообразных особей в шарамыжников, окончательно теряющих человеческий облик.
        До останков ли своих сотоварищей было этой обезумевшей от алчности и пока ещё верившей в безнаказанность массе? У солдат, офицеров и генералов русской армии не было возможности предать земле останки своих воинов. У Наполеона такая возможность была.
       Ему, если бы он сам сохранил человеческие качества, не очерёдность в грабежах устанавливать, а очередность в сохранении своих солдат. Почти никто из историков не обратил внимание на этот ужасающий факт. Да и вообще то, что осталось на Бородинском поле, описали Сегюр, которому довелось проходить мимо этого места, ну а затем те, кто брался за перо, чтобы поведать о великом подвиге Маргариты Тучковой, которая первой пришла на это поле, что бы отыскать и предать земле останки своего супруга.
       А уже вскоре, почти вслед за ней, пришли туда те, кому было поручено очистить поле, ведь идентифицировать их было уже невозможно. Хищные звери и птицы сделали своё дело, да и минуло уже с момента жестокой сечи около трёх месяцев…
       Наполеона часто называют французским Гитлером. Но в некоторых вопросах Гитлера он даже превзошёл. Гитлеровские войска своих погибших солдат хоронили, разумеется, когда наступали. Предавали земле они и погибших противников. На оккупированной территории Советского Союза они привлекали к захоронению погибших местное население. Известно немало случаев, когда гитлеровское командование занималось не просто захоронением воинов Красной Армии, а даже удостаивало воинских почестей тех наших бойцов и командиров, которые поражали отвагой и мужеством. В истории Московского высшего общевойскового командного училища есть такой факт.
        Кремлёвские курсанты, поднятые по тревоге 6 октября 1941 года, встали на пути фашистов рвавшихся к Москве на волоколамском направлении. Рубеж, на котором они стояли насмерть, проходил не так далеко от Бородинского поля.
       Участок обороны полка кремлёвцев имел протяжённость по фронту вдвое больше, чем протяжённость полосы обороны знаменитой стрелковой дивизии Ивана Васильевича Панфилова, и втрое больше чем полоса обороны кавалерийского корпуса Льва Михайловича Доватора. Это говорю ни в коем случае не в обиду тем прославленным соединениям и их командирам, сложившим головы в великой Московской битве. Просто хочу оттенить высочайшую боеспособность сводного полка кремлёвцев, высочайшую выучку и беспримерную отвагу курсантов.
       Так вот, когда командующий фронтом Жуков принял решение отвести войска на заранее подготовленные рубежи, соответствующие приказы были направлены в дивизию Панфилова и корпус Доватора, а  в полк кремлёвцев приказ по странным обстоятельствам не поступило. Впоследствии высказывались разные предположения – проводную связь перебило, связные не дошли… А, может, просто Жуков решил пожертвовать полком кремлёвских курсантов, чтобы кремлёвцы, которые, как он знал, будут стоять насмерть, обеспечили отход своих соседей на заранее подготовленные рубежи. Что ж, сурова логика войны. Вспомним то же Шенграбенское дело Багратиона.
        И курсанты стояли, как воины Раевского на курганной батарее, как воины Тучкова на открытом склоне, ничем не укреплённом. Но фланги-то после отхода соседей прикрыты не были. Гитлеровцы обошли участок обороны полка справа и слева, справа и слева. Курсантские роты сражалась в окружении, да так, что стойкость и мужество их поразили врага.
       В плен не сдался никто… Да и понятно. Курсанты сводного кремлёвского полка были подлинным генофондом Красной Армии. Они имели высочайшую подготовку, поскольку очень многие завершали учёбу по полноценным программам мирного времени, а не по скоротечным военным. Они были уже готовыми командирами. Какие бы это были командиры! Как не хватало таковых в тот трудные период войны.
        Но многие, очень многие из них сложили головы в районе села Ярополец Волоколамского района Московской области. В селе создан музей кремлёвских курсантов.
      Старожилы рассказывали новым поколениям курсантов, которые приезжали в музей, как после жестокого боя, когда передовые немецкие части продолжили наступление, приехали в село представители гитлеровского командования. Сельчан согнали на площадь перед сельсоветом и объявили, что им надлежит собрать на поле боя тела погибших, причём, особенно отметили, что собирать следует тела с курсантскими петличками на шинелях. С другими петличками собирать не запрещали, но и не приказывали. Были собраны сотни погибших молодых ребят, замечательных ребят. Сельчане плакали, собирая их в указанное место. А гитлеровцы подогнали танки с навесным оборудованием, вырыли в мёрзлой земле котлован, приказали уложить туда тела воинов с курсантскими петличками и, захоронив их, насыпали курган. Затем построили солдат своих, чтобы поставить в пример мужество и мастерство достойных, как они говорили, противников. Ну и резюме – мол, если бы вы так воевали, давно бы за Уралом били. А потом прогремел ружейный салют, как это и положено при погребении. Понятно, что жест пропагандистский. Но Наполеон и самого необходимого, общепринятого на всехвойнах, не сделал.
        Маргарита Михайловна Тучкова пришла на поле, когда нестройные толпы наполеоновских банд миновали его. Жутко было бы одной окунуться в страшное царство мёртвых. Вызвался помочь иеромонах Можайского Лужецкого Рождества Богородицы Ферапонтова мужского монастыря Иосаф. С ним вдвоём они двое суток почти без отдыха, днём и ночью ходили по Семёновским флешам, пытаясь найти то, что осталось от красавца генерала Тучкова – горячо любимого супруга Маргариты.
       Фёдор Николаевич Глинка в своих «Очерках Бородинского сражения» рассказал:
       «Но вот, под заревом пожара небывалого, при блеске костров, являются два лица на поле Бородинском. То была женщина стройная, величавая, то был отшельник, облаченный в схиму. Оба в черных, траурных одеждах. У неё блестит на груди крест, на нём везде видны символы смерти – изображения черепа и костей адамовых. Между костров огненных, по берегам молчащего Огника идут они, молчаливые, ночью, под бурею. Она – с запасом своих слёз; он – с фиалом святой воды и кропильницею. И плачет, и молится жена, и молится, и окропляет водою жизни смиренный отшельник, живой мертвец, тех мертвецов безжизненных. И вот чьи слёзы, чьи благословения, под ризою чёрной осенней ночи, под бурею, раздувающею костры, напутствуют в дальний, безвестный путь тех потомков древних рыцарей, тех генералов и герцогов, тех великанов нашего времени, которые, по какому-то непонятному, обаятельному действию исполинской воли чародея, пришли со своими войсками, со своими колоннами, чтоб положить кости на русской земле, и предать те кости на пищу русскому огню, и отдать пепел тех костей на рассеяние ветрам подмосковным. И тот отшельник, схимник соседственного монастыря, и та женщина, вдова генерала Тучкова, среди исполнителей обязанности общественной были единственными представителями любви, высокой, христианской любви!»