Человек, которому нравилось быть грустным 19

Моральная гибкость – вещь для жизни очень удобная, пусть и порицаемая. Многие готовы отказаться от своих декларируемых за кружкой пива идеалов, в каких-то случаях даже прилюдно, чтобы ситуативно получить что-то ценное. И клеймо конформиста не является уж чем-то постыдным, как говорят, не мы такие, жизнь такая.
Но книжник так действовать не мог. Да, его нельзя назвать в полном смысле принципиальным человеком, хотя границы, за которые переступать немыслимо, для него существовали. Он был вполне в силах предотвратить эту встречу, и желал, чтобы она никогда не состоялась. Но не смог переступить через себя, и теперь об этом жалел.
Но они были полны решимости. Обе. В этом был словно глубокий душевный надлом, когда человек, живя со своими внутренними страхами и устав от них, в отчаянии меняется, до того, что готов прямо посмотреть в глаза всему пугающему, бесстрашно и гордо. По крайней мере это можно было сказать о матери. Люся же просто всегда стремилась к новым встречам, общению, людям. Её внутренней теплоте было всё равно, на кого изливаться.
- Она долго не открывает – сказала девочка перед квартирой пенсионерки, ни к кому конкретно не обращаясь. – Может, в туалете…
Они звонили уже где-то минуты две, не меньше, и никаких признаков присутствия хозяйки не было. Книжник выглянул в подъездное окно, окинув взглядом пустые лавочки. Тут её тоже нет.
- Подождём пока – с затаённой надеждой выдохнул мужчина. – Может, отошла. Если через пару минут не вернётся, пойдём домой.
Лиза в это время задумчиво смотрела на дверь, старую, местами с оторвавшейся обивкой, не отрывая взгляда.
- Она там – на удивление отчётливо сказала она.
- А почему она не открывает? – спросил Валентин.
- Испугалась.
- Она так хотела вас увидеть, просила, и теперь испугалась?
- Да. Она боится, что её не примут.
И словно в подтверждение этих слов за дверью послышался шорох, лёгкий, едва различимый, но в напряжённой атмосфере ожидания громкий, пронзительно громкий. Кто-то стоял за дверью всё это время.
- Нина Ивановна, откройте. Это мы – громче, чем необходимо в данном случае прокричал книжник.
- Может быть, тут открыто – активизировалась Люся, и своими маленькими цепкими ручками попыталась открыть дверь. Та, к удивлению, поддалась. – Ого!
- Люся, отойди – отстранил её мужчина. – Нельзя заходить в чужой дом, когда тебя не звали.
- Звали! Просто не открывают.
- Входите – внезапно послышалось из темноты дверного проёма.
Все невольно поёжились. Посещение и так вызвано не самым радостным поводом, так ещё и приём оказался странным. Не должны ответственные встречи начинаться так.
Первой вошла Лиза, сразу же нащупала выключатель, и голая лампа, сиротливо болтающаяся на запылённом проводе, зажглась, слегка ослепив гостей. За ней протиснулись остальные, и каждому вошедшему показался странным запах. Он был обычный для таких квартир, так пахло нафталином, пылью, старыми вещами и ещё чем-то подобным. Но чувствовалась примесь, иная, не такого порядка. Мать с дочкой, часто бывавшие в церкви, могли посчитать этот запах знакомым.
- Нина Ивановна, вы где? – дозывался Валентин. – Куда нам пройти?
Ответа не было.
- Наверное, в комнате – предположила девочка. И действительно, оттуда трепетал слабый свет то ли свечи, то ли лампадки, теряясь в коридорном электрическом освещении. И оттуда же шёл этот странный запах.
- Дайте я первый зайду.
Книжник зашёл, и остановился как вкопанный. Посередине пустой комнаты, где кроме полки с иконами ничего не было, стоял самый настоящий гроб, а в нём лежала разодетая в похоронное хозяйка. Между сложенных рук лежала маленькая иконка, и рядом на полу чадила лампадка, источая ладанный дурман. Она слегка приподнялась, увидев ошарашенного гостя, кивнула и опять улеглась.
- Каждый день жду смерти. Уж не помню когда этот гроб заказала, он уж весь износился, в таком и помирать стыдно.
Подошедшие остальные так же застыли за спиной книжника, словно прячась там от неведомого.
- Так настрадалась, уж жить не хочется. Кабы не грешно было, так и сама бы на себя руки наложила. Никому я не нужна, никто мне гроб не купит. А тут полежишь, и сразу спокойнее становится. – она продолжала говорить, так, будто идёт обычная застольная беседа. – Сын то мой уж давно меня дурой зовёт, сумасшедшей. А иногда и грозит – продам гроб твой, или сам похороню в нём кого. И всё деньги искал, которые он перед последней отсидкой здесь спрятал. Я их давно ещё отыскала. Спрятала, знаю ведь, он пропьёт их, прогуляет. Нельзя ему такие деньги давать. А вернулся с тюрьмы – давай меня бить за них, орал, куда дела? А я – потратила.
Трое гостей напряженно, с расширенными от удивления глазами слушали этот монолог, больше всего тревожась из-за обстановки.
- Не знала же я, что сын мой девчушку обидит… Просто хранила их, думая, пригодятся для чего. Ни рубля не потратила из них, всё сберегла. Вот, где иконка лежат, заберите. Всё ваше.
- Вы и так уже дали немало – начал было мужчина.
- Мне ничего не надо, помереть бы скорее. Здоровая, ничем не болею, а лучше бы хворь какая. Я дождусь, а девочкам надо.
Но девочки, как они обычно любили, не принимали активного участия в обсуждении, а только молчали, и иногда обезоруживающе смотрели на собеседников пронзительным взглядом ярко-голубых глаз. Тем, что когда-то прошиб непробиваемую скорлупу Валентина.
- Я бы встала из гроба то, открыла бы вам, да только чувство у меня появилось, что скоро помру. И ангел приснился, белый, большой такой, и крылья громадные. Приходил ко мне, смотрел на меня. Я ему – батюшки, зачем же явился? А он молчит. Так и истолковала, что скоро мне милость будет, помру.
- Мне тоже ангел снился – громко оборвала старуху Люся. – Недавно, только он далеко был, пролетал, а я его видела. Значит, меня он тоже должен забрать?
- Нет, милая, это он ко мне летел, не боись.
- Но вообще ангелы же никого не забирают.
- Забирают. Ещё как забирают. Но это из милосердия. Оставляют здесь надолго только черти. И сами тут живут.
Старуха вольготно перевернулась на бок в гробу, подложив под голову руку.
- Вы все какие-то напуганные, особенно этот. Как появился тут, сразу мне не понравился. Все люди как люди, а этот всё думает ходит, мыслитель. Задумчивый. Я сразу поняла, с ним что-то не то. Да и сейчас вижу…
- Вам удобно так лежать? – перебила её девочка.
- Удобно? Нет, зато спокойно. Уж знаю, как мне тут потом придётся.
- Батюшка в церкви вас бы за такое отругал.
- А я уже давно в церковь не хожу.
Она просто сумасшедшая бабка, думал книжник. Все больные люди жаждут показать свою болезнь перед другими, надеясь, что их поймут, а кто-то и поверит. Иначе зачем всё это представление? Во всех репликах хозяйки была толика театральности, она не просто говорила, она декламировала, выставляя свой бред перед завлечёнными к ней людьми. Да и по какому поводу!
- Забирайте деньги и пойдём – скомандовал книжник, не желая больше находиться здесь. Тут маленькая девочка, как на ней это может отразиться? Она не боялась, как всегда, была любопытна, вступала в разговоры, но видеть такого ей точно не нужно. А уж тем более подолгу общаться с умалишёнными.
- Не торопись, успеешь. Лисёнок, милая, подойди ко мне. Не бойся, в гробах и монахи спят, а к ним люди ходят. Присядь на край, поговори со мной.
Люся было двинулась вперёд, но её тут же схватила за руку мать.
- Не подойдёт – сказала Лиза своим страшным голосом.
- А, ты мать. А ведь меня же как тебя, тоже обидели. Я никому не сказала. Мужа у меня никогда не было, а как живот появился, так от меня родня и открестилась. Говорили, после такого хорошие дети не родятся. Так никому и не сказала никогда, первый раз сейчас.
Мать молчала, но злобно смотрела на пенсионерку. Книжник, понимая, что никто из гостей не решится подойти и взять свёрток с деньгами, решил это сделать сам, и двинулся к полке. Старуха тут же встрепенулась, проворно выскочила из гроба и вплотную встала напротив книжника.
- А ты куда это намерился?
- Отдать им деньги, чтобы мы могли уйти.
- Сами возьмут, не безрукие. И вообще, больно ты умный, командуешь. Так и чувствовала, что ты такой.
- Я не хочу, чтобы они видели весь этот маскарад.
- За них решаешь? Они не твои дети. Может, так даже лучше, жизнь быстрее поймут, без твоей зауми. 
Напряжение нарастало. Нина Ивановна входила в свой обычный боевой транс, так знакомый всем жителям в округе, и это грозило перетечь в потасовку, скажи мужчина в ответ хоть слово. Но он молчал, и даже не смотрел на свою кричащую собеседницу. В этот момент он искал взгляд Лизы, её мнения, её оценки. Эта безумная бутафория для них, он лишь неуместный сопровождающий, пытающийся лезть в игру. Им то что нужно? Они же явно не этого хотели?
- Мне уйти? – тихо спросил он, обращаясь к матери.
- Нет –без задержки сказала она. – Останься.
Тут бабка устремилась к ней, и так же вплотную подошла, едва не дыша в лицо.
- Тебе эти деньги. Бери. И знай, что каким бы кошмаром не была жизнь, хорошее можно выстрадать. Я выстрадала! Меня били за них страшно, а тебе за них страдать не придётся. Бери! Я сумасшедшая старая бабка, юродивая, никому не нужная. Мне эти деньги не дадут ничего, но отдав их вам, я буду чувствовать себя нужной. Мне нужно, чтобы вы их взяли. А если хотите, так и приходите в гости…
Лиза отошла чуть назад, а потом, обойдя не перестающую болтать старуху, подошла к полке, но вместо того, чтобы взять с неё деньги, она достала из кармана ту самую пачку купюр, что ей уже передала старуха, и положила перед иконами.
- Я пришла сюда, чтобы вернуть вам деньги – а после взяла дочку под руку и пошла к выходу. Книжник, немного помедлив, пошёл за ними.
- А ведь я знала, что принесёте – шептала вслед пенсионерка голосом, каким обычно проклинают. – Знаете, что за деньги страдают. Я всё равно вас люблю.