Глава 12

Его разбудил невероятный шум. Открыв глаза, Понтий Пилат увидел трёх стражников возле себя, ещё двоих прямо за дверным проёмом. Судя по звукам, по коридору приближалось ещё несколько человек.
- Что опять стряслось? – вскакивая с кровати, выкрикнул префект почти в стоянии истерики.
Легионеры осматривали спальню, переглядывались друг с другом, явно тоже не понимая, что случилось.
- Ты звал на помощь, прокуратор! Ты кричал: «Стража! Задержать его!»
- Я кричал? – не понял сначала заспанный Пилат, но тут же вспомнил, что перед тем, как заснуть, он видел эту навязчивую картинку с мессией и невидимым препятствием.
Она повторялась снова и снова, будто время закольцевалось. Иешуа уходил, потом появлялся снова, говорил, махал рукой и в очередной раз уходил сквозь стражу. И всё это  повторялось бесконечно долго… Видимо, в последний раз он крикнул вслух, на что стража немедленно и отреагировала.
- А-а, - протянул прокуратор и махнул легионерам в сторону двери, - это я во сне, всё хорошо… можете идти, благодарю за бдительность…
Когда Пилат остался один, он хотел было снова упасть на кровать и отключиться, но в голове опять возникло лицо мессии, и префект с досадой яростно сорвал с себя одеяло, встал и подошёл к окну. Уже занималась заря, а значит, максимум через полчаса ему надо будет начинать свой новый день.
- О, Юпитер, – промолвил он, подняв взгляд к пока ещё чёрному небу, - неужели ты послал его, чтобы свести меня с ума?
Понтий Пилат закрыл глаза и молча с неоправданной надеждой стал ожидать ответа, которого конечно не последовало. Он всю свою жизнь уважал и чтил богов, приносил им жертвы, воздавал им почести, он разговаривал с ними. И никогда боги не отвечали ему. Да и никому они никогда не отвечали. Префект открыл глаза и посмотрел на идолов, стоящих в углу на маленьком алтаре, и окружённых полумглой.
- Почему вы так высокомерны? – спросил, удивляясь самому себе Пилат, - почему вы всегда молчите?
Префект посмотрел немного левее, где был стол, посредине которого сейчас стояла и загадочно улыбалась диковинная матрёшка, подаренная ему мессией.
В это утро впервые прокуратор, имея достаточно времени и возможность, вдруг не стал проводить утренний религиозный ритуал. Это не было проявлением неуважения или какого-то «бунта», он просто был разбит вчерашними событиями и вдобавок бессонницей.
Ложиться в кровать уже не было никакого смысла. Понтий Пилат позвал раба, чтобы тот помог ему одеться в праздничные одежды, и вскоре вышел в зал, где ему предстояло сегодня принимать гостей. Перед глазами всё плыло, реальность казалась ему вязкой и растягивающейся, будто густой мёд. Как в таком состоянии можно что-то делать? Может быть, стоит сослаться на недомогание, пойти обратно в спальню, упасть прямо в одежде на кровать, и сдаться в плен Морфею? И катись весь этот мир и все гости вместе с ним в подземное царство Плутона! Но перед глазами из призрачного тумана тут же начал проявляться мессия.
- М-м-м, - простонал Пилат, и стал разминаться, приседать, размахивать руками и ногами, чтобы попытаться вернуть контроль над телом и разумом. Да, было очевидно, что как бы ни прошёл этот день, лёгким он уже в любом случае не будет…

Ещё солнце не успело толком взойти на небо, а к префекту уже подошёл дежурный стражник, и сказал, что к нему прибыл посыльный от первосвященников.
- Они меня решили в гроб вогнать что ли? – крикнул в сердцах Пилат, хотя понимал, что легионер тут вовсе ни при чём – Что им надо от меня в такую рань, они не передали?
- Внизу ожидает твоего приёма иудейский священник. Он принёс мешок с костями, и сказал, что должен передать его тебе.
- Что? Мешок костей? – Окончательно ошарашенный префект широко раскрыл глаза, не желая верить в то, что он сейчас услышал. Хотя было понятно, что легионер так шутить не будет.
Пилат подошёл к окну и выглянул во двор. Там действительно топтались священник и носильщик, придерживающий стоящий рядом довольно внушительных размеров мешок. Префект закрыл глаза, помотал головой, снова открыл их: ничего не изменилось. Он повернулся к солдату, но не увидев даже малейшего намёка на какие-нибудь эмоции в его смотрящих в одну точку глазах, просто приказал:
- Пусть заходят! - и добавил, когда легионер уже почти покинул зал, – Без мешка, слышишь? Не вздумай их сюда с костями притащить!
Через минуту в зал вошёл невысокого роста пухловатый еврейский священник в довольно почтенном возрасте, которого префект видел впервые в жизни. Пилат сразу обратил внимание на то, что тот чувствует себя очень неловко. От этого глаза еврея всё время бегали, не останавливаясь на чём-то конкретном больше чем на пару секунд. Он теребил в руках деревянные чётки резкими нервными движениями, и явно не знал, как начать разговор. При этом лицо его было настолько добродушным и незамысловатым, что префекту даже стало жаль этого бедолагу, и он как-то машинально постарался угомонить свои эмоции, обратившись к священнику спокойным и мягким голосом:
- Мой стражник ничего не перепутал? Скажи сам, что ты принёс мне?
- Это может показаться тебе немного странным, прокуратор, но… после окончания службы Каиафа отправился на отдых, а мне наказал с самого утра отправить к тебе кости, собранные на площади, потому что выбрасывать их нельзя, ибо… это доказательство. А с доказательствами имеешь право разбираться только ты. Вот я и пришёл, принёс… доказательства, то есть кости. Вот…
- Доказательства… - задумчиво повторил Пилат.
 - Да.
- Доказательства чего?
Священник пожал плечами, задумался на секунду, затем подобрал слова, встрепенулся и суетливо пробормотал:
- Осквернения храма доказательства, прокуратор! Они же на площади были собраны… Храм закрыт для людей, Каиафа объявил, что теперь нужно проводить обряд ритуального очищения здания. Всё это так плохо, тем более во время праздника! Очень плохо поступили эти люди… И Каиафа сказал, что ты непременно займёшься разбирательством, и вот… кости тебе принести повелел… эти… все…
- Все? – серьёзно спросил Пилат – До одной? Ни одна не пропала?
- Все до одной, прокуратор! Мы всё собрали в мешок и вот он там… внизу теперь стоит.
Пилат подошёл к священнику. Их разница в росте была столь существенна, что прокуратор теперь смотрел сверху чуть ли не вертикально вниз, а еврею, чтобы посмотреть ему в лицо, теперь приходилось задирать голову. От этого священник будто ещё больше сжался и даже стал круглее. У него никак не хватало смелости поднять глаза выше груди просто какого-то гигантского для него римского воина, плюс ко всему наделённого славой ужасного тирана.
- Получается, что в честь праздника Песаха, во время которого я отвечаю за порядок и безопасность в Иерусалиме, первосвященник Каиафа присылает мне мешок человеческих костей?
- Получается так…  но это вовсе не так! Это не подарок, прокуратор! Это… доказательства, - теперь глаза иудея бегали не из стороны в сторону, а вверх и вниз, но по-прежнему не задерживались на одном месте.
Понтий Пилат видел мучения этого несчастного человека, который явно предпочёл бы сейчас провалиться сквозь землю, чтобы избежать этой немыслимо глупой ситуации. И было очевидно, что священник понимал всю её нелепость и искренне переживал за это, да ещё и ужасно боялся, но поделать ничего не мог. Префекту стало жаль его, ибо Каиафа осознанно и довольно серьезно подставил несчастного. Из-за такого «подношения» прокуратор мог и из себя выйти, а там и до расправы дело недалеко. И внутри у Пилата действительно всё закипело, однако на собственное удивление ему вовсе не хотелось срываться на этом тщедушном еврее, и без того находящемся в полуобморочном состоянии. Но, вот Каиафа! Значит, говорите, мерзость? Ну-ну…
Пилат отошёл от священника, отвернулся, обратив свой взгляд в окно, в сторону иерусалимского храма, где сейчас уже наверное мирно посапывали уставшие от службы первосвященники, и стал разговаривать с евреем, стоя к нему спиной:
- Что сейчас делают Анна и Каиафа?
- Готовятся отдыхать… или уже… спят.
- А я не устал, как ты думаешь, священник?
- Устал, конечно, устал… ты же тоже был ночью у храма, но что я могу поделать, прокуратор? Я просто выполняю приказ моего господина. Прости меня, это всё так неприятно… но я…
- Как твоё имя? – перебил его Пилат.
- Меня зовут Иосиф.
- Действительно, - усмехнулся префект, - Я мог бы с трёх раз и сам угадать! Кругом одни Иосифы, Иоанны и Иуды. Будто у вас других имён нет вовсе! И все как один, все вы надо мной издеваетесь… Мешок костей! О, боги, что еще меня ждёт здесь в земле обетованной? Откройте мне эту тайну, умоляю вас! Слушай, Иосиф! Скажи мне правду, а как бы ты поступил на моём месте?
Прокуратор произнёс это без злости, насколько смог искренне, но для иудея вопрос всё равно оказался ужасным. По-правде сказать, он бы очень сильно разозлился и непременно сорвал бы свою злость на самом себе, но как можно сказать такое этому страшному человеку?
 - Вот видишь? - устало выдохнул Пилат, – а меня всё время обвиняют в том, что я чрезмерно жесток с евреями. Знаешь что? Пошли-ка со мной!
Он взял священника за руку и потащил из зала в коридор, ведущий во внутренние помещения дворца. Маленькие шажки пухлого иудея не совпадали с гигантскими шагами прокуратора, поэтому он семенил за ним, будто ребёнок, ведомый за руку своим недовольным родителем. Ещё и страх нахлынул на него новой волной, отчего священник быстро запыхался и вспотел. К счастью, они быстро дошли до спальни, Пилат затащил его внутрь и наконец отпустил.
- Смотри, - указал он рукой на небольшой алтарь с фигурками идолов, - это – мои боги! Да, я знаю, как вы, евреи, относитесь к идолам и изображениям, но это ваши проблемы! Ваш бог невидим и бесплотен, а мои боги – вот они! Видишь их?
Священник утвердительно кивнул.
- Каиафа решил, что храм его бога осквернён людскими костями, выкопанными из могил, как я подозреваю. И вот он присылает их в дом, где живут мои боги! Скажи им всем сейчас что-нибудь вам в оправдание!
- Кому? – переспросил перепуганный священник.
- Богам! – крикнул Пилат так громко, что еврей даже присел от неожиданности.
- Но… мне нечего им сказать, прокуратор! Я же говорю, что мне всё это самому неприятно, я всё понимаю, но… что мне сказать теперь?
- Вот так и ответь мне, что ты лучше своему Яхве душу отдашь прямо тут, сына своего зарежешь собственноручно, если потребуется, но никогда не станешь разговаривать с идолами! Ты же раб Яхве, а он запрещает, да? Скажи мне эту правду в лицо! Скажи, что ты плевать хотел на моих богов и их дом! Вы все плевать хотели на моих богов, и потому приволокли ко мне во дворец эти проклятые кости!
- Я не такой… - покачал головой священник, и его вид стал совсем жалким.
- А какой ты? – спросил Понтий Пилат, изображая удивление и любопытство.
- Я ужасно боюсь тебя, - неожиданно признался священник вместо ответа.
На прокуратора это подействовало, как на всадника на всём скаку вкопавшийся копытами в землю конь. Он очень чётко представил себя на месте еврея, прямо таки ощутил ужас, который пронизывал того с ног до головы, в чём он так неожиданно и открыто признался. Невероятно, но Пилату стало неловко и очень-очень печально. Он положил руку на плечо священнику и, будто со старым другом, пошёл так обратно в зал, по дороге размышляя вслух:
- Не бойся меня, Иосиф! Даю тебе слово римского наместника, что не причиню тебе никакого вреда. Ты, правда, здесь ни при чём, если быть справедливым. Но я так устал от этого всего! С самого первого дня я нахожусь в Иудее, будто в вашем ужасном аду! Что бы я не делал для неё, как бы я не пытался изменить вашу собственную участь к лучшему, всё всегда заканчивается одинаково: вы всё портите, отрицаете и на всё плюёте. Вы подсылаете мне своих мессий, вы на корню подрываете все мои начинания, вроде акведука, вы ненавидите моих богов, но требуете уважения к своему. И пусть Юпитер будет свидетелем моих слов, я бы уважал вашего Яхве, если бы вы сами всё не портили! Потому что теперь, вот, кости… Чего мне ждать от вас завтра?
Они дошли до зала, префект усадил Иосифа в кресло, а сам сел на небольшой трон, который поставил тут для себя когда-то Ирод Великий.
- Ты так и не ответил мне на вопрос. Если ты не такой, то сделай милость, Иосиф, убеди меня в том, что это действительно так! Сделай это ради того, чтобы я увидел среди евреев хотя бы одного человека, с которым мне не было бы противно разговаривать, ожидая, что он в подходящий момент воткнёт мне нож в спину! Спаси сейчас свой народ, Иосиф!
Священник крепко подумал, прежде чем отвечать, и Пилат, понимая, что поставил перед ним практически невыполнимую задачу, терпеливо ждал, пока еврей соберётся с мыслями.
- Я могу рассчитывать на то, что ты не разозлишься на меня, что бы я не сказал? – спросил Иосиф.
- Нет, - честно ответил ему префект, - этого я тебе пообещать не могу. Но могу поклясться, что не причиню тебе вреда, если только слова твои не будут откровенным и циничным оскорблением меня и моих богов.
- Конечно, не будут! Я против оскорблений кого бы то ни было. Вообще-то, оскорблять людей и их богов – это грех.
Понтий Пилат удивлённо задрал брови вверх, и сделал знак рукой, побуждая священника продолжать.
- Всё дело в том, что ты просто не знаешь евреев…
- Кто не знает евреев? – сразу разочарованно перебил Иосифа прокуратор, и засмеялся, – ты разговариваешь с правителем этого народа, не забыл? Я – Понтий Пилат, римский наместник в Иудее, Иосиф!
- И, тем не менее, - продолжил свою мысль священник, - ты не знаешь евреев. Вот скажи  мне, что тебе известно об ессеях, к примеру?
- Об ессеях? – Понтий Пилат вспомнил, что первосвященник Анна предположил, будто это именно они могли устроить осквернение храма, – я что-то слышал, но мало. Ну-ка, расскажи мне про них!
- Это последователи древней еврейской философской школы, которая отдаёт главенство над всем в мире Богу, проповедует бессмертие души и считает стремление к справедливости высшей целью. Они – очень добрые, приветливые и гостеприимные люди, занимаются земледелием и живут обособленно, ибо им запрещается посещать синагоги. Их не очень много, может быть тысяч пять, я не знаю точно. У них нет жён, ибо они считают, что женщины ведут мир к несправедливости, и нет рабов, ибо в самом рабстве нет справедливости. Зажиточный ессей живёт так же, как и самый бедный, - ты едва ли сможешь отличить их, если увидишь. Вот скажи мне, прокуратор, за что ты ненавидишь этих людей?
- Я их не видел никогда… А за что же вы так их наказали запретом на посещение храмов? – удивился Пилат.
- Это всё - наши внутренние религиозные разночтения, прокуратор, связанные с тем, что существуют и другие философские школы. Я скажу о них тоже. Но главное противоречие, которое делает ессеев такими вот изгоями, – это отношение к жертвоприношениям. Как я уже сказал, они занимаются земледелием, и их подношениями Богу являются плоды земли, и они не делают кровавых жертв. Они исправно приносят к храмам свои жертвенные дары, но никогда не участвуют в самом обряде, предоставляя это другим.
- Я всё равно не вижу причины обижать ваших ессеев! – воскликнул Пилат, – почему вы их в храмы-то не пускаете?
- Они не приносят кровавых жертв, прокуратор! – повторил Иосиф.
- Вообще-то… - Понтий Пилат задумался над тем, что это, возможно, действительно обижает еврейского бога. Все народы земли, включая и римлян, приносят в жертву богам животных. Конечно, не только животных, но они всегда были главной жертвой, и без крови не может проводиться ни один серьезный религиозный обряд, – вообще-то, может быть это и неправильно, но разве стоит из-за этого так отвергать этих людей? В конце концов, бог сам накажет их, если посчитает их дары недостойными.
- В этом всё и дело, прокуратор! В борьбе всегда побеждает сильный, а не справедливый. Так произошло и с философскими школами. В борьбе за духовное главенство верх одержало фарисейство, как направление куда более агрессивное и амбициозное. Вот, фарисеи вместе с саддукеями, - третьим направлением, - и сделали ессеев в конечном итоге изгоями.
- Послушай, Иосиф! А ессеи могли устроить это осквернение костями? Может быть, они таким образом пытаются отомстить за все попирания?
- Что ты?! – улыбнулся Иосиф, – это абсолютно исключено! Я же говорю тебе, что эти люди очень болезненно относятся к соблюдению справедливости во всём. Любое проявление неуважения кого-либо к кому-либо они воспринимают крайне негативно. Да и за века они уже привыкли к такому укладу и давным-давно не стремятся посещать храмы. Для них синагоги просто не имеют такого значения, как для всех остальных. Так что, у ессеев нет никакого повода заниматься мерзкими вещами, вроде осквернения храмов. Тем более иерусалимского, и тем более на праздник!
 Пилат задумался, отчего тогда Анна высказал столь странное предположение? Неужели первосвященник не знает всего того, что рассказывает ему сейчас Иосиф? Но тот, не замечая размышлений прокуратора, продолжал повествование:
- Другая школа, - фарисейство, - настаивает на том, что человек должен вести аскетический образ жизни, во всём себя ограничивать, особенно во всякого рода удовольствиях. Главная опора фарисеев – разум. Они считают, что на всё в этом мире есть воля судьбы, а стало быть, Господа, оставляя волю человека на второстепенном плане. Отсюда вытекает страсть фарисеев к тому, чтобы всё обсуждать, всё разбирать по частям, во всём искать божественные знаки, и они стремятся предугадать будущее на их основе.
- А как ты сам относишься к предсказаниям? – полюбопытствовал Понтий Пилат.
- Я не фарисей, прокуратор! – коротко ответил Иосиф.
- Это не есть ответ на мой вопрос!
- Если говорить конкретно обо мне, то я для себя решил, что предсказания будущего – это не то, чем нужно заниматься людям.
- Значит, ты не веришь в судьбу?
- Нет, я не верю в судьбу в том понимании, как к этому относятся фарисеи. Если бы человек был лишён Господом собственной воли, то какой тогда смысл было создавать весь этот мир?
- А твой бог, по-твоему, знает будущее? Или для него оно тоже недоступно?
- Бог знает всё, – снова улыбнулся священник, - но я бы сказал всё же так: он знает все до единого возможные варианты будущего. И его интерес к людям заключается именно в наблюдении за ними, чтобы и самому узнать, какой вариант выберут они для себя.
- То есть, получается, что ты не фарисей!
- Получается, что так, - согласился Иосиф.
- Ладно, что там с другими школами?
- Третье направление – саддукеи. Их отличает от всех то, что они не верят в бессмертие души. Собственно, они вообще отрицают само существование души. Для них не существует никакой загробной жизни, поэтому вся их философия строится на земном существовании. Можно сказать, что в глазах ессеев и фарисеев саддукеи выглядят полными безбожниками. Неверие в вечность привело их к уверенности, что главное стремление в этой жизни – это соблюдение установленных законов, иначе мир будет разрушен руками самого человека.
- А откуда тогда берутся законы, если они отрицают бога? – удивился Пилат.
- Я бы не сказал, что они его отрицают. Скорее, они считают что пути, цели и возможности бога и людей просто не пересекаются, поэтому есть он или нет, для них не имеет особого значения. Разве что, как раз только в плане законов. В Торе описаны законы Моисея, которые ему продиктовал Господь. Если бы эти законы ему продиктовал кто-то другой, для саддукеев это не имело бы никакого значения. Кстати, некоторые из них считают, что все эти законы придумал сам Моисей.
- Вот как! – воскликнул прокуратор, – а саддукеев пускают в ваши храмы?
- Да, Понтий Пилат! Саддукеи - уважаемые люди. Ты удивлён? – священник хитро прищурился, ожидая, что тот ответит.
- Ну, если опираться на твой рассказ, то ессеи заслуживают изгнания из церквей куда меньше, чем эти безбожники!
- А как же закон? – спросил Иосиф, – ты забыл про законы!
- Не понимаю тебя, - признался Пилат.
- Саддукеи ставят закон выше всего остального. Им всё равно, откуда он появился. Для них главное – его неукоснительное соблюдение. Закон гласит делать кровавые жертвоприношения? Значит, их нужно делать, а те, кто отказывается, заслуживают сурового наказания. Это не так сильно противоречит взглядам фарисеев.
- Вот  вы тут понапутали со своей философией! – воскликнул Понтий Пилат, – получается, что в храмовых делах основную роль играют фарисеи? Ессеев они изгнали за неуважение к законам, саддукеев они готовы терпеть за послушание, несмотря на то, что те, по сути своей, - безбожники, но, в конечном итоге, всем управляют именно они?
Священник покачал головой, подтверждая, что Понтий Пилат достаточно точно уловил суть происходящего.
- Постой, значит, ты – саддукей? – спросил прокуратор.
- Нет, я верю в бессмертие души, так что я никак не могу им быть.
Понтий Пилат развёл руки в стороны, показывая тем самым, что священник сам себя завёл в тупик, и сказал:
- Ты не можешь быть ессеем, потому что ты служишь в храме, ты говоришь, что ты не фарисей и не саддукей. Тогда к какой школе ты сам относишься? Или есть ещё и четвёртая?
- Есть и четвёртая, последняя - подтвердил Иосиф, - но, и к ней я не отношусь. Четвёртое направление - самое молодое. Я бы назвал его воинственным иудаизмом, а в народе его последователи известны как зелоты.
Понтий Пилат, услышав это определение, напрягся и стал вслушиваться в слова Иосифа с удвоенным вниманием.
- Эта школа была основана одним галилеянином по имени Иуда. Основы веры и ритуалов ничем не отличаются от того, что проповедуют фарисеи, однако новая школа категорически отвергает власть человека над человеком. Последователи Иуды презирают смерть, они не ставят свою жизнь, равно как и жизнь родственников, ни во что, если разговор заходит о поклонении богу. Они готовы страдать и умирать во имя бога, и делают это с невероятным самоотречением. Их главная идея – это свобода, они категорически не приемлют никакой власти над собой, кроме власти Господа. И не имеет значения, кто претендует на эту власть: римлянин, вавилонянин, египтянин или еврей. Для последователей Иуды есть только один господин, владыка и повелитель – Господь. Если говорить о еврейских восстаниях, которые случались раньше, то их стержнем были именно «воинственные иудеи».
Наконец-то, слава богам, нашёлся в Иудее человек, который хоть что-то прояснил! Пилат вспомнил туманное словоблудство первосвященника Каиафы, мистическую загадочность Иешуа, и взглянул на Иосифа с такой прямо таки дружеской благодарностью, что священник даже засмущался.
- Погоди, - прокуратор вдруг вспомнил, что Иосиф не принадлежит ни к одному из философских учений, - и всё же, последователем какой школы являешься ты сам?
Иосиф опять напрягся, о чём можно было сразу догадаться по тому, как нервно застучали в его руках чётки.
- Что не так? – спросил Понтий Пилат.
- Это очень сложный вопрос, прокуратор… - проговорил те самые издевательские слова священник.
Понтий Пилат вскинул руки вверх, изображая обращение к богам:
- Была бы моя на то воля, я бы запретил евреям использовать эту проклятую фразу под страхом смерти! Откуда в вас берётся манера всё время говорить её? Вас с детства что ли учат, как надо дурачить людей, придавая себе загадочный и непостижимый внешний вид?
Иосиф не понял, почему прокуратор так резко отреагировал на обычную, в общем-то, фразу, и поэтому постарался как-то исправиться:
- Прости меня, но я действительно не знаю, как ответить.
- Как есть, так и отвечай! Что в этом сложного?
- Так как я – священнослужитель, и верю в бессмертие души, страшный суд и милость Господа, ты должен воспринимать меня как фарисея. Я всю жизнь изучаю Тору, я соблюдаю все законы Моисея, я учу людей тому, что заповедовал нам Господь наш. Но, я не делаю кровавых жертвоприношений. Правильнее сказать, я делал их, но всего лишь несколько раз в жизни, и то только потому, что меня к этому вынуждали крайние обстоятельства. Так что, с этой стороны я для тебя - ессей. Что касается законов, установленных в государстве, то я считаю их исполнение священным долгом каждого проживающего в ней человека, ибо неисполнение законов в конечном итоге неизбежно приводит к хаосу и крушению традиций, устоев, нравственных принципов, гибели людей и государства, в конечном итоге. Стало быть, я - саддукей. Как же мне ответить тебе теперь? Кто я, по-твоему?
- Ты либо хитрец, либо мудрец, либо глупец,  - сделал вывод Пилат.
- Хотелось бы быть вторым, - улыбнулся Иосиф, - но тут уж не мне решать.
Префект, весьма довольный этой беседой, даже почувствовал себя существенно бодрее, чем это было всего полчаса назад. В его голове начала складываться хоть сколько-нибудь понятная картина, хотя до её завершения, конечно, было ещё очень далеко. Ему вдруг стал в чём-то симпатичен этот маленький толстопузый еврей. Хотелось бы пораспрашивать его подольше, но времени на это оставалось всё меньше и меньше. Скоро Пилата должен был навестить четвертовластник Ирод, а значит, это философское просвещение необходимо было заканчивать. Осталось задать только один вопрос и решить только одну проблему.
- Я хочу кое-что спросить у тебя, Иосиф, и прошу, чтобы ты ответил мне честно.
- Я слушаю, прокуратор!
- Ты же слышал про мессию по имени Иешуа?
- Да, - кивнул священник, и префект опять обратил внимание, что упоминание мессии заставило того напрячься в ожидании дальнейших расспросов.
- К какой школе принадлежит Иешуа?
- Я бы отнёс его к ессеям, Пилат. Правда, его допускают в храмы, он даже читает там проповеди людям… Но в целом всё его служение Господу заключается в проповедовании идеи равенства и справедливости между людьми. Он отвергает насилие, ложь, хитрость, поклонение золоту. Иешуа очень похож на старых учителей ессейской школы. Но сам он не считает себя ессеем.
- Кем же он себя считает?
- Он сам по себе, прокуратор! Он особенный. Возможно, что Иешуа – и вовсе создатель новой школы, но это может показать только время.
Прокуратора порадовало, что основной потенциально новой школы, по словам Иосифа, является всё же ессейство, а не другое направление. Второй Иуда из Переа, какой-нибудь зелот, был бы сейчас куда более нежелателен. С другой стороны, любая слава – это полпути к власти, а власть всё меняет, поэтому в жизни и не бывает безопасных соперников.   
-  А ты тоже считаешь его мессией? – спросил Пилат.
- Никто не может узнать мессию до того момента, пока он не умрёт, - дольно уклончиво ответил Иосиф.
- Почему же? – поинтересовался префект.
- Потому что пророчества предсказывают, что мессия будет убит и воскреснет – это его главный признак. Любой другой человек, чего бы он не добился за свою жизнь, не может быть мессией, если не умрёт мученической смертью и не победит её в конечном итоге.
- Но, ведь прежде, чем мессия погибнет, за ним должны пойти люди! Иначе он тоже не сможет стать им. Значит, ещё при жизни люди должны его признать. Вот я и спрашиваю тебя, Иосиф, как ты считаешь, может ли быть Иешуа тем самым мессией, которого столько веков ожидает еврейский народ?
- Я знаю этого человека, - признался наконец священник, - и так отвечу тебе: если бы меня спросили, каким должен быть мессия, то я бы сказал, что если не таким, как Иешуа, то я не знаю кто такой мессия вообще.
Это прозвучало буквально как признание и приговор одновременно. Понтий Пилат услышал то, что хотел, но чего боялся больше всего. Префект всё ещё верил и надеялся, что приход мессии случится не во времена его правления Иудеей. Так что, можно сказать, что под конец разговора Иосиф не на шутку огорчил прокуратора. Ну, что ж теперь поделать? Видимо, сама судьба, в которую не верят саддукеи, готовит Понтию Пилату суровые испытания, и это вряд ли можно изменить. Но, к этому нужно быть готовым!
- Одно остаётся мне совсем непонятным, Иосиф! Если тебя послушать, то никто не мог разбросать кости перед храмом, каждый по своей причине. Тогда, как мне понять, кто же были эти разбойники?
Священник потупил взгляд, будто он имел какие-то подозрения, но не отвечал, пожав плечами, мол, ему это неведомо. Тогда Понтий Пилат решил, что допытываться сейчас его мнения не было ни времени, ни смысла. Он внимательно посмотрел в глаза Иосифу и спросил:
- Скажи, я могу сам догадаться, кто это сделал, или мне даже и не стоит тратить на это время?
Иосиф потянул с ответом какое-то время, понимая, что сейчас он может одним лишь своим словом изменить очень и очень многое. Но, в конце концов, он сделал для себя какие-то выводы, посмотрел Пилату в глаза прямо и откровенно, хотя ответ его со стороны прозвучал довольно витиевато, ответил:
- Ты можешь догадаться и сам, прокуратор! Но я не уверен, что тебе стоит тратить на это время.
Этого было достаточно. Пилат потемнел, его настроение снова начало ухудшаться, и в тело тут же вернулась усталость от тревожной ночи. Он тяжело поднялся с трона, и Иосиф тоже моментально подскочил. Префект подошёл к окну, выглянул вниз, где уже столько времени стоял в ожидании носильщик с мешком человеческих костей. Надо было что-то решать с ними, наконец!
- Я могу попросить тебя об одолжении, Иосиф? – обратился Пилат к священнику.
- Если я смогу, то готов помочь тебе, прокуратор.
- Каковы твои планы на сегодня?
- После приёма у тебя, не возвращаясь в храм, я пойду назад в Аримафею. Меня там ждут дела.
- В Аримафею? – удивился совпадению Понтий Пилат, вспомнив, что Иешуа тоже собирался туда, – ты живёшь там?
- Да, и служу в местной синагоге.
Пилат немного подумал, поглаживая подбородок, затем, будто выкинув что-то лишнее из головы, продолжил:
- Я бы с большим удовольствием отправил этот мешок обратно к Каиафе, но мне не хочется выглядеть так же отвратительно, как выглядят в этой ситуации некоторые другие. Несмотря на то, что я не понимаю вашего бога, и даже вовсе не уверен в его существовании, осквернять храмы такими делами, – это даже для меня слишком. Мне эти кости во дворце тоже не нужны, тем более что они не смогут мне рассказать правду о том, кто их подбросил. Да и расследованием этого осквернения, учитывая всё, что я только что сказал, заниматься , скажу тебе честно, я не намерен. Поэтому я прошу тебя, займись захоронением этих костей! Я дам тебе пару солдат в сопровождение и в помощь. Ты же найди по дороге в Аримафею подходящее место и соверши захоронение так, как того требуют ваши обычаи. После этого отправишь легионеров обратно, а сам пойдёшь туда, куда тебе надо. Ты можешь сделать это для меня?
Священник поклонился, подняв руку к груди, и ответил:
- Мудрее решения принять невозможно, прокуратор! Я выполню твоё задание с удовольствием и со всем уважением к твоему благородству.
Пилат ощутил приятный прилив удовольствия от столь искренней лести в свой адрес. Он даже поклонился головой в ответ, чего он никогда не делал раньше перед рядовым еврейским священником.
Спустя несколько минут, Иосиф вышел из здания резиденции, отпустил носильщика, выделенного ему храмом, и в сопровождении двух легионеров покинул пределы дворца, а уже через час был далеко за стенами Иерусалима по дороге в Аримафею.