Три женщины Надежда, Наталья, Люба

Как я уже ранее писал в своих рассказах, большинство тем для рассказов возникает по воле случая, то есть от случайных встреч. Сегодня это касается и стихов тоже.

Двух первых женщин я знаю более двадцати пяти лет, третью - более тридцати. Со всеми ними пришлось вместе работать на разных предприятиях, и даже в разных республиках. Ни с одной из них мы не были близки, просто это была сначала производственная дружба, а потом редкие встречи раз в несколько лет. Они запомнились тем, как каждая из них выжила период разрушения СССР, развала всех предприятий, где мы работали. Я невольно следил за ними по их собственным рассказам в редкие встречи на улице, в транспорте, по телефонным звонкам.  Все они были в молодости замужем, имели детей, имеют их и сейчас, но все их судьбы похожи в том, что мужья ушли от них, найдя себе более молодых женщин. Все их дети – уже взрослые люди, об успешности их в жизни я знаю только об одной. Но теперь – всё по порядку.

                Надежда.

Надежда – это имя первой из трёх женщин. Я не помню её отчества и фамилии. В ту пору они все были молоды, и спокойно их можно было называть по именам. Сама она появилась в нашем городе и на нашем заводе на год раньше меня. Она вела в моём отделе очень сложную группу деталей из-за разнообразия их номенклатуры. Она работала с особой педантичностью, и во всех журналах, и на складах у неё был строгий учёт. Она заранее просчитывала, что может закончится через неделю, через месяц, и наши машины мчались в разные города, намного опережая график поставок. Таких женщин в отделе было несколько. Все они отличались относительно ровным характером и аккуратностью. Но были женщины – полные ей противоположности. Они были скандальны, в первую очередь, и пытались во всём винить других, а не себя. Я старался изо всех сил сохранять ровные отношения со всеми.
Однажды в разговоре с Генеральным директором (а он часто вызывал меня к себе, так как он и пригласил меня к себе на завод из другого города). Я знал, что ему нравилось разговаривать со мной. У меня был ровный голос, без вспышек эмоций, прекрасные знания телевидения и обстановки с деталями на заводе. Как-то он спросил, называя меня по имени и отчеству: почему я никогда не кричу на своих подчинённых. Я ответил, что там, где я работал до нашего предприятия было не принято повышать голос на подчинённых, а существовала тёплая и дружеская обстановка от директора до последнего рабочего. Они привили за четыре года мне эту черту, и я её усвоил навсегда.
Сначала женщины моего отдела, да и мужчины тоже держались со мной настороженно. Но через год, замечая меня в любых обстоятельствах, все постепенно располагались ко мне, и с ними было легко работать.
Надежда отличалась от всех. Ей было, может быть, лет двадцать пять. Симпатичная, живая, аккуратно и со вкусом одетая. У неё в ту пору была маленькая дочь. Мужа своего она уличила в измене, и они быстро расстались. Жила она с матерью и дочерью в двухкомнатной квартире со смежными комнатами. Они постоянно с матерью были в конфликте из-за того, кому жить в непроходной комнате. Дело доходило даже до суда. Мы часто шли с работы по одной дороге, жили в одном районе. Она рассказывала про свою жизнь с такой горечью, и часто плакала, не стесняясь меня.
Но чаще на работе она была весёлая, не унывающая. Её тёмно-карие глаза всегда сверкали каким-то огоньком. Такого не было ни у кого из многочисленного персонала. Часто поднимет голову сверкнёт глазами, и опустит, словно смущаясь. Я не старался разгадать этот секрет. В ту пору мне было не до этого. На плечах был огромный завод и сотни наименований различных деталей, которые для нас делались на заводах от Ленинграда до Читы, и от заводов Прибалтики до юга Киргизии и Ташкента. Я до  сих пор удивляюсь, кто наворотил такую схему снабжения, кто считал себестоимость наших изделий, которые ехали к нам за тысячи километров.


Тем не менее Советский Союз распался! Завод ещё по инерции некоторое время работал. Потом ушли страны Прибалтики, Украина, страны СНГ. Да, что там говорить: большинство сегодня взрослых людей это всё помнят и знают. Исчезли продукты, исчезала работа для большинства работников моего отдела.
Исчезла и Надежда с её сверкающими глазами. Мы долго ничего не знали почти о каждом работнике. Они, как будто растворились.
Я ещё некоторое время держался на заводе, пока не попался один из начальников- самодуров. Он хотел заставить, чтобы мой отдел занялся проволокой для гвоздей. От телевизоров и военного производства- к гвоздям! Пришлось уйти. Начались сложности. Работы не было.
Однажды в электричке встречаю ту самую Надежду. Уставшую, осунувшуюся, без блеска в глазах. Поведала она мне свою историю. Рано, в пять утра уезжала в Москву, стояла там в очередях за женскими сапогами, покупая несколько пар. Потом на другой день ехала в Сергиев Посад (тогда ещё Загорск) на вещевой рынок. И стояла там в любую погоду, круглый год. Я редко встречал её; самое большее два раза в год. Тем не менее, она не сдавалась. Она не жаловалась. Замуж не вышла, и не собиралась (мужиков ненавидела, на жизнь хватало, и копила деньги на квартиру, чтобы разъехаться с мамой.
Прошло, наверное, лет десять. Я встречаю её: прекрасно одетую, улыбающуюся, приветливую. Говорит, что с мамой разъехалась и живёт с дочерью в отдельной квартире, по- прежнему одна. За эти годы она лишилась груди и матки. Всё это было застужено на базарах и удалено. Но она не унывала. Она жила. В последнее время встречаю её чаще. Только здороваемся. Сегодня встретились в автобусе. Рядом с ней сидела красавица дочь. Я подсел к ним. Надежда сказала: «Как мы с Вами постарели!». Да, по сравнению с её дочерью мы выглядели не лучшим образом, но она выглядела лучше меня. Он была чуточку моложе. Она улыбалась, при всех тех обстоятельствах, в которые её поставила жизнь. Полгода назад она сказала, что купила квартиру в престижном районе нашего города. Я не знаю открывала ли она свой бизнес или нет, но я порадовался за неё. Эта женщина не пропала, не запила, не опустилась. Ценою своего здоровья вырастила дочь и купила хорошее жильё. Молодец! Я очень уважаю её. Таких было мало.  И всегда будут в памяти её глаза – два тёмно-коричневых уголька с искоркой в зрачке!


                Наталья.

Много я встречал женщин на своём веку. Но такого кроткого создания с небесно-голубыми глазами и красивыми светлыми волосами я не встречал более никогда. При своём высоком росте она была стройна, имея прекрасные формы. Это было какое-то чудо природы посреди уродливых складов нашего завода. Как она туда попала, я не знаю. Но она была в моём отделе и числилась, как заведующая складом военного производства. Это было большое, крепкое одноэтажное строение. Она сидела там одна. Зимой там было холодно. Я часто заходил к ней, жалея её, но другое место ей начальство не давало. Дело в том, что её красота, её формы не давали покоя огромному количеству руководящего персонала.  Но она, при всей её хрупкости, оказалась крепким орешком. Ей этого простить не могли.
Однажды под раннее утро меня вызвали срочно на завод и её тоже. В крыше здания в стальных перекрытиях была прорезана «болгаркой» квадратная дыра. Завод очень строго охранялся. Без участия охраны этого было сделать нельзя! Наташа горько плакала. Её оклад в ту пору составлял 37 рублей пятьдесят копеек. Она смотрела на всех своими широко открытыми голубыми глазами с длинными ресницами, по щекам текли слёзы. Это была явная подстава ей и мне, как начальнику отдела. Украли много ценных вещей.
Но как-то это всё потом замяли, понимая абсурдность этого дела. В этом участвовало начальство.
Мы ещё отвечали с ней за кинескопы. Это был большой длинный ангар, прямо напротив въездной охраны. Вдоль ангара светились красные лучи так, что проникнуть к кинескопам было очень сложно. Тем не менее нас вызывали довольно часто: не хватало каждый раз несколько кинескопов. Опять –таки, без участия охраны этого сделать было нельзя и без участия начальства тоже. Её слёзы резали ножом по моему сердцу. Что я мог сделать для неё, если на заводе орудовала мафия.
И снова этому делу не давали ход. Наталья понимала, что я- единственный человек, который понимает её состояние.  Несколько раз я успокаивал её, и гладил её по волосам. Я понимал, что начальник не должен был так поступать. Она смотрела на меня полными слёз глазами, и говорила, что покончит с собой, если ещё будет хоть один случай.
Позже при развале завода она уволилась первой. Я вздохнул.
И тут же, знакомый мне человек, работавший на заводе, начал тяжело гружёнными машинами вывозить детали со склада Наташи. Позже, я его видел на Митинском рынке в Москве. Там была палатка, где продавались эти детали. Разумеется, это делалось с ведома руководства. Но этот человек быстро погиб при одной из своих ездок. Кому-то и где-то в те годы это не понравилось.
Чуть позже я увидел Наташу на нашем городском рынке, где торговали вещами. В ту пору в ходу были джинсы. Она сняла павильончик, и разложила свои джинсы. Робость прежняя исчезла с её лица, она приветливо встречала меня. Я специально, бывая на рынке, заворачивал к ней. Дела у неё шли хорошо. Её сын вырос, муж не объявлялся, но она не жаловалась.
Как-то она пригласила меня к себе в гости: у неё был день рождения. Она высказала мне все слова благодарности за то, что я поддерживал её в трудные годы её одиночества. Мы очень тепло попрощались.
Позже я стал редко встречать её. Потом, при очередной встрече на рынке, она сказала, что открыла два павильона по продаже джинсов где-то в Москве. и наняла работниц. Это уже был бизнес!
А через несколько лет встречаю её с высоким, хорошо одетым мужчиной, стоящими возле приличной машины. Она познакомила меня с новым мужем. Сама она была одета в дорогое пальто с мехом, красивые сапоги. На лице была аккуратная косметика, ногти сверкали маникюром. Это уже была дама не для нашего города. Вскоре я перестал её встречать. Думаю, что уехала в Москву. Такое бывает далеко не для всех. Вдруг, через слёзы, в человеке, при определённых обстоятельствах, открывается талант предпринимателя, причём успешного. Как будто Бог вознаграждает его за все его страдания.
Мысленно желаю ей удачи. Как жаль, что мы живём только один раз, что мы женимся рано, растим детей, и, вдруг оказываются есть такие прелестные создания, от которых сладко тает сердце. Такой была Наташа.
Я пробовал заниматься в те годы бизнесом, но у меня не получилось.


                Люба.

1986 год. Был СССР. В 1985 году Горбачев М.С. был избран Генеральным секретарём ЦК КПСС.
Много разных толков в истории по этому поводу было тогда. Возможно было общее мнение, что пришёл первый человек с человеческим лицом. Потом вошло в жизнь его крылатое слово «перестройка». Он ездил по стране, постоянно употребляя это слово в своих выступлениях, но ничего конкретного по этому поводу не говорил.
Во всяком случае, до сих пор во мне это слово остаётся туманным.
Но я не собираюсь здесь обсуждать политику Горбачёва, это совсем не входит в мои планы. СССР ещё жил, законы его действовали, все республики были на месте.

Однажды жена пошла с младшим сыном на приём к глазному врачу. У сына были кроваво-красные глаза. Она сказала, что нам срочно нужно менять климат на морской, иначе может возникнуть туберкулёз глаз. Нужно же такое ляпнуть!!! Если бы я сейчас увидел этого врача, я бы, честно, плюнул бы ему в лицо. Такая вопиющая безграмотность, в одночасье перевернувшая всю нашу прежнюю жизнь. Была весна 1986 года. Вокруг Волгограда зацветает полынь и ещё многие зловредные травы. Тучи пыльцы носятся в воздухе. Люди, большинство их ходят с опухшими носами и глазами. Это – аллергия на эту страшную пыльцу. Знал некоторых людей, у которых в этот период возникала астма.
После долгих мучений они уезжали в другие города. Кроме того, Волгоград был заполнен многочисленными химическими предприятиями, тракторный завод, сталелитейный завод и множество других. Как-то с Мамаева Кургана я смотрел на район, где мы жили, то этого района почти было не видно. Густой жёлто-красный смог висел над городом.
Жена плакала, закапывая многочисленными каплями глаза ребёнку. Но ничего не помогало. В голову не пришло: взять отпуск и выехать с ним куда - нибудь на Азов.
Я сам не любил Волгоград, куда мы получили распределение из института. Вечная жара, пыль, и постоянная нехватка воды в кране, даром, что город стоит на Волге.
Я бегал к витринам с объявлениями по междугородному обмену. И очень быстро нашёл.
Менялся город Шяуляй Литовской ССР на Волгоград (я пишу в литовской транскрипции, так как даже дорожные знаки там пишутся на русском через «я»). Двухкомнатная квартира на нашу двухкомнатную.
Ну что? «Едем?» - решали мы с женой. Двое старших детей уже улетели из родительского гнезда. Сын ушёл в армию, дочь вышла замуж. А мы остались втроём с восьмилетним сыном, перешедшим во второй класс.
Я быстро всё оформил, упаковал сорок восемь ящиков, и вызвал два контейнера. Грузчики долго таскали наши вещи. Билеты были куплены. Уехали в Москву, и далее на Белорусский вокзал.
Мы даже на секунду не могли себе представить, что мы не просто переезжаем в другой город, а мы переезжаем за границу. Как бы там ни было, Прибалтика для нас всегда оставалась заграницей. Я часто там бывал в командировках: В Вильнюсе. Каунасе, Риге, Паневежисе. В Шяуляе я не был никогда.
Поезд прибыл ночью. Вышли только мы одни. У нас было тринадцать мест с собой. Но нашёлся шофёр, который на хорошем русском языке любезно предложил нас подвезти к дому. О ключах наша обменщица договорилась с соседкой по площадке. Мы в Волгограде сделали то же самое. Тёмные здания непривычной архитектуры стояли по обеим сторонам улицы.  Наш дом оказался в самом центре города, без лифта. Квартира была на четвёртом этаже.
Мы приехали. Скажу только то, что жене я устроил перевод на междугородную телефонную станцию. Себе – не удалось.
Очень сдержанно, но без неприязни встретили меня в бюро обмена, и без труда выдали обменные документы. Вскоре мы были прописаны. Началась другая жизнь.
Глаза у сына прошли через неделю. Я до сих пор вспоминаю ту врачиху, которая нас толкнула на такой шаг.
А шаг этот был значительным!
Сын пошёл в школу, жена – на работу рядом с домом. Директором междугородной станции был её однокурсник по институту. Он был очень рад ей, предложил хорошее место и зарплату.
Я же пошёл искать работу. Расспросил где находится телевизионный завод, и поехал туда на автобусе. На территории завода было два предприятия: собственно, завод и СКБ.
По внутреннему номеру набрал отдел кадров СКБ.  Вышла приятная женщина, и спросила, что я хочу, какая у меня специальность. Она оформила пропуск и повела меня в СКБ.
Подошли к двери с табличкой С-40. В небольшой комнате сидело человек пять. Отдельно – кабинет начальника. Приятный мужчина лет сорока пяти спросил как меня зовут, я назвался. Он представился просто: Альгирдас. И потом объяснил, что в Литве можно называть друг друга по именам. Отчеств у них не было. Даже директора СКБ позже можно было назвать по имени. Были и специальные слова для подобных обращений. Так начался мой экскурс в литовский язык и обычаи.
На другой день в книжном магазине я купил учебник литовского языка, и записался на вечерние курсы литовского языка в местный университет.
Я усвоил и понял сразу, что без языка я здесь не проживу, как мне хотелось, и с огромным прилежанием начал его изучать. Дома до поздней ночи крутились катушки магнитофона с литовскими текстами и переводами.
В университете я был лучшим. В отделе мы договорились, чтобы все со мной в меру говорили по-литовски, подсказывая и поправляя меня. Это быстро давало результаты. Я не хотел ничего знать, кроме работы и литовского языка. Через год я прилично говорил на бытовом языке к радости моих сотрудников и людей всего СКБ. Обо мне ходила легенда: что русский приехал из Союза и добровольно учит литовский язык. Со мной все были очень приветливы. Так я завоёвывал признание всех и даже высшего руководства.
Иногда в разных отделах со мной заговаривали незнакомые работники, но дружелюбно, о том, что я знаю о Пакте Риббентропа и Молотова. Я отвечал смущённо, что я не слышал о нём. Это было правдой. Но они откуда-то уже знали о нём, и по Литве покатилась первая волна ненависти к русским. Меня и жену она не затрагивала. Пока всё было очень спокойно.
Однажды, идя по заводу, по их лестнице я встретил молодую женщину, легко сбегающую по ступенькам. Она была в короткой юбке, светленькая, симпатичная, в туфельках, как у Золушки. Она была просто миниатюрной.
«А я Вас знаю» - сказала она. «Вы Валерий, и приехали из России, делаете успехи в литовском языке, про Вас знают не только в СКБ, но и весь завод. Вы – легенда. За год научились говорить по-литовски. Я – Люба, русская. Муж – военный лётчик, живём в военном городке. Я работаю на заводе, но с литовским у меня напряг, не даётся он мне».
На заводе было много маленьких кафе, кроме столовой. Мы стали с ней встречаться в этих кафе, пили кофе, ели пирожные, она непринуждённо болтала. Она была сама прелесть. Мы созванивались, и ждали этих встреч. Она как будто нашла во мне какую-то отдушину. Оказывается, её муж стал инвалидом военной службы, и больше не летал. Ну и. разумеется, запил при красавице жене.
Конечно, никаких встреч кроме кафе, коридоров и лестниц у нас быть не могло. Меня знали все, и лишняя слава мне была не нужна, да и времени думать о женщинах у меня не было: я занимался литовским, и шёл к своей цели. У нас в отделе был мужчина, довольно приличных лет. Он по профессии был преподаватель философии, но что он делал у нас в отделе- телевизионном, для меня осталось тайной. Человек он был замечательный, ко мне относился с превеликим уважением. Он учил меня диалектам литовского языка. Дело в том, что в разных частях Литвы есть свои диалекты, по которым литовцы сразу узнают из какой местности человек приехал, или где он родился. Та местность, где мы жили и работали, называлась Нижняя Жемайтия, и, соответственно, диалект назывался нижне- жемайтийским. Я быстро освоил этот диалект, ещё и прислушиваясь к разговорам людей в транспорте, магазинах, аптеках.
У Любы с мужем отношения ухудшались с каждым днём. Их ребёнок был уже большим, и она собиралась уехать на родину родителей, так она мне говорила. Муж ехать категорически отказывался, говоря, что он получил эту квартиру от воинской части, здесь он и останется навсегда. В последнее время она уже не была весёлой и не порхала, как бабочка, по лестницам. Больше была печальной: рушилась семья.
Вскоре она уехала, не попрощавшись, и не оставила никаких следов.

Я достиг больших высот в языке, но приближался девяностый год. Вильнюсские события, танки в Вильнюсе, волнения населения во всех городах.
На работе у жены начали поговаривать о том, чтобы ей на линиях связи пора бы уже говорить по-литовски. Люди изменились вдруг! Вчерашние подруги, обедали вместе за одним столом, больше не поддерживали разговор. Напряжение возрастало. Начальник, хоть и однокашник, тоже поговаривал о литовском языке.
Жена училась со мной в университете, но результаты были плачевными. Она начала поговаривать о возвращении в Россию. А как? Никто меняться сюда уже не хотел, объявлений об обмене почти не было.
Меня не касались волнения, не касались языковые барьеры, я по- прежнему ездил в командировки.  Как-то приехал в город, где уже живу двадцать шесть лет, и меня пригласил к себе Генеральный директор. Мы долго разговаривали с ним, как и где я работал, у нас с ними была кооперация, и он был наслышан обо мне. Мы делали совместные изделия для военной техники. И в этот раз он предложил мне переехать в их город и дал гарантийное письмо, что квартиру я получу через полгода, а пока с семьёй поживу в общежитии.
Я рассказал жене. Радости её не было предела.
Конечно, мы переехали. Квартиру сдали властям города, и получили соответствующий документ.
Переехали. В душе до сих пор тоска по игрушечному городу: так я называл Шяуляй.
Общежитие, грязь в городе, один автобус, холодно, нет продуктов, а уехали от изобилия. Квартиру нам дали через полгода, обещание генеральный выполнил.
Позже, много лет прошло, и по своей новой работе я поехал в соседний городок. Там у нас была расположена местная телефонная станция. Я проверял у них охрану труда. Когда я вышел и пошёл к остановке автобуса, то заметил знакомую женщину, и она заметила меня. Это была Люба!  Оказывается, это была родина её родителей, и она жила недалеко от этой остановки. Мы пошли к ней. Дом – на двух жильцов, старой постройки. В доме вся мебель тех времён, что осталась от родителей. Большой приусадебный участок. На цепи- немецкая овчарка рвалась ко мне. деревянные дощатые полы, покрытые деревенскими половиками.
В кухне было не убрано, неуютно. Жить здесь было не для кого! Куда делись любины руки с прелестным маникюром, её причёска. Вместо причёски- на голове- кучка волос, застёгнутая резинкой. Халат- жалко было выбросить. Казалось, что женщина опустилась. Но нет. Здесь было другое. Она стала служить в местной церкви, как бы занимаясь снабжением. Но батюшка был молодой мужчина, и часто склонял Любу к прелюбодеянию, против которого вещал верующим. Люба сопротивлялась, называя это грехом. В конце концов батюшка выгнал её. Так случилось и в другой церкви, и по тому же поводу.
Позже она стала покупать постельные комплекты в одном из ООО, работавшем в пустых цехах ткацкой фабрики. Это были города, где прядильные и ткацкие фабрики были градообразующими, и их развал оставил население без работы. Вся Владимирская область влачила жалкое существование. Пустые глазницы фабрик, построенные добротно русскими купцами из красного кирпича, уныло смотрели на нашу Россию, разваленную, разрушенную. А ведь всего десяток лет назад здесь бурлила жизнь. Сейчас – тишина, только иномарки несутся мимо молчаливых зданий.
Люба очень долго ездила в Москву со своими комплектами. Позже купила старенькую машину, и наняла водителем какого-то местного мужика. Но он был пьяницей, и её затея не удалась. Сама водить она не научилась. Как-то издалека, я смотрел на неё. Она шла вся в чёрной одежде, ниспадающей до земли. Я подумал, что опять пошла в церковь, но догонять её не стал. Та Любочка, милая, сверкающая, исчезла.  Было создание, которое постилось, соблюдало все церковные посты. Ногти были не ухожены, под ногтями- грязь от земли. Она страшно похудела, и её тело превратилось в мощи, грудь исчезла. Всё нормальное человеческое для неё стало грехом. Сын её жил в С-Петербурге с женой, но через несколько лет развёлся, и уехал в пригород.  Люба оживлялась, когда говорила о нём. То ли он собирался переехать к ней, то ли она к нему. 
Вчера я позвонил ей по городскому телефону, он не отвечал, позвонил по мобильному, но её номер принадлежал уже другому человеку. Где она?
Если бы не было на ней монашеской тяжести, я бы сейчас поехал её искать. Но для чего? Её нельзя было даже поцеловать. Это был грех…

27 марта 2016 года.
Три женщины, три судьбы.

   Номинация на премию "Писатель года 2016 "