Надежда

        Начало июня.
        Безветренный ясный день.
        Лето ещё только вступает в свои права, и нет пока удушающей жары и звенящего зноя – лишь время от времени солнце, как будто задумавшись и забывшись, начинает греть чуть сильнее.
        Бабка Надежда идёт по дороге. Слева от дороги поле, справа полоса тополей, за ней ещё одно поле, а за тем полем – её деревня. Издалека она кажется красивой и благополучной, но если подойти ближе, начинаешь различать пустые проёмы окон в домах, сломанные хребты крыш и заколоченные досками крест-накрест двери. Деревня пуста – давно и бесповоротно, и кроме бабки Надежды ещё лишь в одном из домов живёт одинокий чудак-человек: хозяйства не ведёт, скотины не держит, существует себе как-то. Вроде не пьёт, но как знать? Впрочем, и беспокойства не причиняет.
        Шаг, другой. Левой, правой. Бабка Надежда не спешит: время у неё есть, а ходить пешком она любит и считает полезным. Левой, правой, раз-два. Устанет – остановится и постоит, а то и присядет, если есть куда. Отдохнёт, подумает о своём – и снова в путь. Так потихонечку и дойдёт до дома.
        Дом у бабки Надежды старый, но прочный и чистый. Прочный – это спасибо хорошему плотнику, а чистый – тут уж сама бабка Надежда старается. Она постоянно что-нибудь чистит и моет: неприбранное и пыльное жилище нагоняет на неё тоску и уныние. По её мнению, грязь и пыль в доме могут сократить жизнь человека, потому что для долгой жизни нужно нормальное настроение, а в нормальном настроении быть сложно, если вокруг не прибрано и грязно.
        Имея по жизни своё, особое – и зачастую своеобразное – мнение о многих вещах, бабка Надежда всё же никогда не была вредной. Люди озлобившиеся, обиженные на жизнь и вымещающие эту обиду на других, вызывают у неё удивление. Нет, она не считает их глупыми – она просто твёрдо уверена: каждый видит в жизни то, что он настроен увидеть. Если не ждёшь от жизни хорошего, то ничего хорошего и не получишь, и наоборот. Сама бабка Надежда смотрит на мир без лишнего оптимизма, но всё же прекрасно знает, что в мире есть вещи, ради которых стоит жить. И пусть в этой жизни человек одинок, как одинока сама бабка Надежда, но у него – у неё – всегда остаются закаты, весенние ветры, звёздное небо и уютный аромат чая с земляничным вареньем. Разве этого мало для счастья?

…

        Бабка Надежда стирает пыль с подоконника и вдруг замечает: в доме что-то не так. Она обводит глазами стены, увешанные фотографиями, стулья, комод, аккуратно заправленную постель… вроде бы всё на месте. Не сразу до неё доходит: дело в тишине. Обычно всегда негромко работает радио, а тут – тишина. И сразу весь дом стал как будто прохладнее: в комнатах меньше света, предметы глядят неприветливо и угрюмо.
        Надо же, мелочь какая – радио! Бабка Надежда и не замечала его никогда. А тут – всё не то, всё не так без него. Постучала ногтем по пластику корпуса, перевоткнула вилку в розетку – бесполезно: молчит агрегат.
        Вот и дело нашлось, за которым в райцентр надо бы съездить. Ездить туда бабка Надежда не любит: автобус ходит нечасто, и в нём почти всегда давка. Поэтому бабка Надежда обычно до последнего откладывает поездку, пока не накопится целый список дел, которые нужно решить. Вот теперь радио не работает – а ещё нужно за пенсией съездить, узнать, почему почтальон в этом месяце её не приносил. Ну и ещё кое-что, по мелочам. В общем, хочешь – не хочешь, а ехать придётся.
        Закончила бабка уборку, села к окну, смотрит на улицу и отдыхает. Негромко шумит листвой берёза, в синем небе пошли облачка, колышутся травы… Всё бы неплохо, но радио не хватает. Да, надо ехать…
        Дом у бабки Надежды высокий, видно далеко. Вот и видит она в окно: по деревне сосед идёт. Тот самый, который не пьёт, вроде бы – идёт мимо её дома, папиросой дымит.
        - Эй, молодой! – кричит ему бабка.
        Сосед остановился, поднял голову вверх, смотрит…
        - Ты радио починить сумеешь?
        Прищурился, смотрит, молчит.
        - Ты погоди, я сейчас к тебе выйду!
        Бабка выходит из дома, неся в руке радио.
        - Починишь? – спрашивает.
        - А я думал, – усмехается парень, пыхтя папиросой, - что тебе уж радио ни к чему.
        Бабка глядит на него: молодой, симпатичный, глаза умные. Только давно не стриженый, весь зарос. И пахнет от него чем-то сладким.
        - Ты чего – наркоман? – спрашивает она, догадавшись.
        Сосед выпускает последний дым, затаптывает окурок и смотрит на бабку внимательно, но не злобно.
        - Не осуждай, – говорит. – Я понимаю, что делаю.
        Бабка Надежда от неожиданности растерялась. Стоит с радиоприёмником в руке и молчит.
        - Пойдём, посмотрю, – мягко говорит ей сосед и берёт у неё приёмник из рук. – Только мне в дом надо, к радиоточке.
        Неспешным, уверенным шагом он проходит в дом. Бабка Надежда идёт следом за ним.
        - Отвёртка есть? – спрашивает сосед.
        Бабка Надежда находит в сенях отвёртку, протягивает ему. Сосед что-то делает с розеткой, потом втыкает в неё провод – и радио работает.
        - Вот такие дела, – говорит он. – Дело было в розетке. Теперь всё нормально.
        Бабка смотрит на него с интересом.
        - Тебя как зовут?
        - Павел я.
        - А я – Надежда. Надежда Иванна.
        - Очень приятно. Вот ваша отвёртка.
        Бабка берёт отвертку и задаёт мучающий её вопрос:
        - Слушай, Павел… Но как же ты так? Молодой ведь. Здоровье надо беречь, а то жизнь не мила будет. Тебе в город бы, работу найти хорошую…
        - А мне жизнь и так не мила, – криво ухмыляется Павел. – Да и сам я – из города. У меня, так-то, всё есть. И работа, и деньги.
        - Так чего же ты тут сидишь со своей наркотой? Не стыдно тебе?
        - Нет, не стыдно… – и после паузы: - Ты меня не осуждай, Надежда Иванна! Я не маленький, всё знаю. Но ведь плохого не делаю никому – вот и ты меня не осуждай.
        - Но как же так? – бабка не может понять. – Почему?
        - Потому что, Надежда Иванна, забыть мне кое-что надо очень хорошо, – Павел говорит, а сам идёт вдоль стены, рассматривая фотографии. – Такие дела. Забуду – так выживу. Не забуду – значит, туда и дорога. Лучше, конечно, забыть. Иначе – не жизнь.
        - Женщина? – сочувствует бабка.
        - Женщина. Хорошая женщина… была. Теперь её нет, – Павел остановился, обернулся, смотрит бабке в глаза. – Эх, дорого дал бы, чтобы ещё раз её увидеть! Или хотя бы узнать, как она там…
        - Да ты что! – бабке не по себе становится от его взгляда. – Ты уж извини, Паша… только нету там ничего, за гробом-то. И не думай даже об этом. Лучше здоровье своё береги.
        Павел приподнимает и вновь опускает руку – видно, хотел что-то сказать, да передумал.
        - Пойду я, Надежда Иванна!
        - Слушай, ты подожди… может быть, чаю?
        - Не надо, спасибо. У меня свой «чай», – Павел улыбается и хлопает себя по карману, где, видимо, лежат папиросы. – Ты… вы заходите, если вдруг что.
        Вышел во двор, закурил и пошёл не спеша. Бабка в окно смотрит и головой качает неодобрительно, с жалостью. Хочет помочь, но что тут поделаешь?

        На деревню спускается вечер. Солнце постепенно прячется за деревьями леса и заливает округу ярким прощальным светом. Чуть выше солнца летит самолёт, и след от его двигателей сверкает в небе ярко-огненной линией. А если поднять глаза ещё выше, то можно увидеть, как дневной свет уступает место ночной темноте – и там, где они сходятся, небо имеет сказочный, почти сиреневый оттенок.
        Бабка Надежда любит такие вечера. Когда солнце касается леса, она выключает в доме весь свет, чтоб не мешал, выходит во двор, садится на скамейку, закутавшись в шаль, и сидит иногда до тех пор, пока не потемнеет всё небо. Мир не бывал с ней особенно мягок, но он всегда оставался прекрасным – и в подобные вечера бабке Надежде кажется: где-то всё-таки должен существовать его создатель, ведь невозможно, чтобы в природе всё было настолько выверено и взвешено без руководства, без замысла… Гармония мира убеждает в этом – а жизнь убеждает в обратном. Если бы существовал, например, Бог, - думает бабка Надежда, - он не допустил бы многих вещей, которым ей довелось быть свидетельницей. Кроме того, с бабкой Надеждой не происходило ни разу в жизни историй, заставивших бы подумать о сверхъестественном. Ко всем окружающим, например, покойные родственники хоть раз да стучали ночами в окна или приходили во снах, а в доме почти у каждого из знакомых жило либо привидение, либо домовой – только не у бабки Надежды. Ей чудеса не встречались, хотя порою очень хотелось в них верить. Но, видно, такой характер у бабки Надежды – встреться ей даже Бог, она бы и то сначала попросилась его потрогать, чтоб убедиться, что он существует на самом деле. А чудеса, как известно, не любят материалистов…

        Правда, в последнее время материализм бабки Надежды несколько пошатнулся: иногда ей стало мерещиться в доме чьё-то присутствие. Время от времени – кажется, нет ли? – она стала слышать как будто шаги и голоса, а порой ни того, ни другого не слышала, но явственно чуяла: кто-то есть за стеной, в кухне или, наоборот, в комнате – кто-то невидимый и незваный. А один раз бабка Надежда даже услышала отчётливый запах табачного дыма. В тот раз она обошла весь дом, спустилась в подвал, поднялась на чердак – никого. А тем временем и дым рассеялся. В общем, странные вещи стали с недавнего времени происходить в доме. Может, поэтому так ухватилась она за радио – хотя бабка Надежда вряд ли признается в этом даже себе самой.
        Вот и сегодня: бабка смела мусор в совок и вышла за тряпкой, чтобы помыть пол. Вернулась – а на полу грязь и труха, и будто табачным дымом опять потянуло. Бабка потрясла головой – тьфу-тьфу, почудилось! – и снова взялась за веник. Домела до стены, обернулась – и прямо перед её глазами труха с потолка сыплется, и чудится бабке будто движенье какое на чердаке, сдавленный голос, шорохи (снова слетает труха) и – тишина. Бабка бросается к радио, выключает его и прислушивается, но не может понять – то ли ей кажется, будто кто-то на чердаке притаился, то ли правда там кто-то есть.
        - Эй! Кто там? – кричит бабка, и ей чудится движение по доскам потолка. – Кто там? Вот я тебе задам!
        Сверху раздаётся быстрый сдавленный писк. Бабка Надежда ощущает, как по спине бежит холодок.
        - Эй, ты! Я иду! – бабка чувствует, что надо говорить громко и решительно, тогда не так страшно. Одной рукой она берёт кухонный нож, другой крестится – на всякий случай – и идёт на поветь, туда, откуда скрипучая лестница ведёт на чердак.
        На повети полумрак, и нет электрического освещения. Секунду бабка медлит в нерешительности, потом нарочно громко хлопает дверью и кричит:
        - Вот я тебя сейчас! А ну, покажись! Покажись!
        Не давая себе времени на раздумья, она начинает подниматься по лестнице, попутно ища глазами что-нибудь посерьёзнее, чем лёгкий нож, но глаза натыкаются только на старые кадки, хомуты и стулья без ножек. Последний шаг, и бабка стоит перед дверью, за которой – чердак. Дверь – она точно помнит – была плотно закрыта, а сейчас между дверью и косяком расстояние в полтора пальца.
        - Вот я сейчас! – и бабка Надежда распахивает дверь. В ту же секунду ей в лицо ударяет громкий вопль.
        Вздрогнув и отшатнувшись, бабка обводит глазами чердак: ворох газет, печная труба, старые снятые рамы без стёкол… В воздухе – запах пыли и табачного дыма. У слухового окна – двое мальчишек лет по двенадцать-тринадцать; тот, что повыше, обхватил сзади руками того, что пониже, зажав ему рот, чтобы тот не кричал. Глаза у обоих испуганные, сами все трясутся от страха.
        - Эх, негодники! – с облегчением произносит бабка. – Вы чего тут балуете? Дом-то мне спалите, ну!
        - Баба… бабуля!.. – дрожащим голосом говорит тот, что постарше. – Ты только не убивай нас, ладно?
        Бабка Надежда вспоминает, что в руке у неё нож, и это почему-то сердит её.
        - А ну, пошли отсюдова! И чтоб больше не приходили! – гаркает она. Мальчишки проносятся мимо неё, кубарем скатываются с лестницы, и через мгновение бабка Надежда слышит, как один из них что-то кричит другому уже на улице.
        Бабка Надежда спускается в избу, ложится на кровать и начинает безудержно рыдать. Ей жалко мальчишек и отчего-то себя – жалко и стыдно.
        «Устала… - думает она горько. – Устала!..»
        С тем и засыпает.

        А просыпается – поздней ночью, ещё со смятённым сердцем, но уже со спокойной головой. Мир снова понятен и слажен, дом снова – защита, а не опасность, и можно лежать, ничего не боясь, глядя в темноту перед собой, и думать. Ничто не тревожит – ни шум листвы за окном, ни неожиданный резкий ветер, шуршащий на крыше, ни дождь, хлещущий в стёкла какой-то осенней отрывистой дробью. «Вот тебе и июнь получается! - не спеша думает бабка Надежда, а потом почему-то: - Вот тебе и жизнь получается…»
        Времени не существует – ясно только, что до утра ещё далеко. Сна нет – есть лишь неспешные мысли. Даже голода нет – одно тупое сосущее чувство под ложечкой, которое, кажется, не унять ничем, даже чаем с любимым земляничным вареньем.
        «Тяжело одной, - впервые в жизни думает бабка Надежда. – Старая стала. Надо людей собирать – тех, кто остался. Ирине письмо напишу завтра. И Тамаре Петровне в Кронштадт. Как они там? Давно не писала… Ну что ж, решено – так и сделаем. Вот только дождёмся утра. Утро вечера мудренее…»
        Бабка Надежда успокаивается и засыпает. Ситуация разрешена, решение принято, всё на своих местах – значит, можно жить дальше.

        «Дорогая Ирина Константиновна! Здравствуй.
        Не обижайся что задержала с ответом – были причины. Во-первых я тут немного хворала, даже в больницу ложилась, но не надолго и всё уже хорошо. Во-вторых, наш почтальон до сих пор не приносит мне пенсию, а что бы самой отпустить письма мне нужно доехать в райцентр, а я пока не собралась (ну вот сейчас письмо напишу да соберусь).
        Как твоё здоровье? Как здоровье Александра Павловича? Как поживает Лена с Иваном – мирно ли, после всего? Пьёт ли он также или одумался?
        Ира! Наверное, ты не поймёшь, а я ведь перед тобой виновата, и ощущаю себя очень не ловко!
        Я поясню.
        Мне кажется… вернее не так – я наверняка знаю что в последнее время, да и довольно давно уже, мы с тобой часто говорили о совершенно разных вещах. Ты мне про Фому, а я тебе про Ерёму. Например ты говорила о Лене, как у неё всё не просто, а я не понимала что нужно просто послушать и не лезть сразу с советами – а я поперёк тебя лезла сразу советовать и тебя не слушала. Я объясняла, как всё лучше решить, потому что мне казалось что ты просишь совета, а я думала что знаю, как надо делать. Я хотела помочь, и не понимала, что ты и сама всё решишь, просто тебе нужна поддержка, свободные уши, рассказать чтобы по-дружески. Знаешь как говорят: чужую беду руками разведу – вот я и пыталась.
        Ира! Я вела себя не правильно. Мне страшно не ловко об этом писать, но я надеюсь ты меня поймёшь. Вот я, должно быть тебе надоела со своей неуёмной энергией, так вот ты прости и не сердись. Наверное ты обиделась, раз не пишешь. Пусть так, но хорошо бы чтоб ты не сердилась!
        Напиши мне. Я буду ждать. Не обижайся, подруга. Я тебя очень люблю.
        Твоя Н.И. Прохорова, 17 июня сего года.
        Ещё: всем привет, и не вздумай снова болеть! Поживём ещё Ира, какие наши-то годы?»

        Письмо положено в конверт, конверт надписан, но не запечатан: вдруг захочется что-то добавить или вообще переписать письмо целиком. Много писем в жизни писала бабка Надежда, но ни над одним не раздумывала столько, как над этим небольшим письмецом. Она то успокаивалась мыслью о том, что правильно сделала, решив написать, то опять впадала в не свойственное ей беспокойство. Поймёт ли Ирина? Ведь не ответила же она бабке на последнее письмо…
        Бабка Надежда едва не всплеснула руками – в голову вдруг пришла мысль: может быть, что-то случилось? Она ни секунды не думала, что Ирина может не отвечать по какой-то другой причине, нежели обида или нехватка времени. Но вдруг с ней что-то случилось? Жива ли она и здорова ли?
        До самого вечера мается бабка Надежда, и даже ночью, улегшись в постель, долго не может заснуть, ворочается, отгоняя от себя беспокойные думы. Ей трудно поверить, что всего сутки назад она могла засыпать легко и безмятежно с мыслью, что всё образуется. Сегодня – не так: подушка как будто твёрдая и неудобная, одеяло сбивается набок, пружинная сетка матраса хрустит при малейшем движении… Сто раз уж себя обругала за беспокойство, а бесполезно. Остаётся лежать и пялиться в ночной мрак, пытаясь не думать о худшем, что может случиться. Только б дождаться утра, только бы!
        Бабке Надежде удаётся забыться лишь на рассвете. Тем не менее, просыпается она бодрой и полной решимости действовать.
        Письмо письмом, но из райцентра стоит ещё попробовать позвонить Ирине – если ответит, пусть даже с обидой, то на душе у бабки Надежды всё равно будет легче. А письмо дойдёт в свой черёд – и, может быть, если не удастся хорошо поговорить по телефону, оно потом сможет что-нибудь объяснить Ирине.
        Шаг, другой. Справа от дороги лежит поле, слева уже потянулись тополя. Не торопясь, спокойно, бабка Надежда шагает к автобусной остановке. Левой, правой, всё хорошо, всё перемелется – не впервой, а день такой солнечный, что на душе светло и почти что легко.
        За холмом мелькает крыша автобуса, и вот он уже появляется весь, ползёт по шоссе, и в окнах видны просветы – значит, ещё есть место внутри. Бабка Надежда встаёт со скамейки, делает шаг вперёд – и автобус без остановки проносится мимо неё, дребезжа на ухабах оранжевым кузовом.
        От неожиданности бабка Надежда чуть не поперхнулась, стоит и машет руками автобусу вслед – нет, бесполезно. Вот тебе, бабушка, и солнечный день! Вот тебе и звонок в Кронштадт, и почтовый ящик…
        Бабка Надежда обескуражена, но всё ещё полна решимости. Кроме автобуса существуют ещё попутные автомобили, и можно договориться с шофёром, чтобы подбросил до места.
        Автомобили здесь ходят не очень часто, но всё-таки ходят. Бабка Надежда сидит и терпеливо ждёт, греясь на солнце. Проезжает автобус с дорожными работниками, не останавливается – понятно: дела у людей. Летит иномарка, из неё гремит музыка – тут бабка Надежда сама не поехала бы, даже если бы предложили: а ну как вынесет на скорости с дороги, костей не соберёшь. Мотоциклист тоже ничем не поможет. А вот парень на голубых «Жигулях» мог бы помочь, но нет. И усатый мужик на «Ниве» проехал, не останавливаясь. И этот, задумчивый, тоже на иномарке…
        Бабка Надежда сидит, голосует, а мимо неё время от времени, не тормозя, проезжают автомобили.
        Наконец, ей надоедает ждать. Она поднимается и неспешно шагает назад, в деревню. Идёт опять мимо поля, мимо полосы тополей, а в голове – странная пустота и ощущение бессмысленности усилий.
        Навстречу попался знакомый мужик. Пошатывается, ругается вполголоса, смотрит прямо перед собой…
        - Где велосипед-то твой, Коля? – спрашивает бабка Надежда.
        Коля вздрагивает, трясёт головой, глядит удивлённо на бабку.
        - Пропил… - отвечает чуть слышно.
        - Эх ты! – с лёгким укором говорит бабка Надежда. – Опять! А мне ведь ещё с прошлого раза три сотни должен!
        Коля опять трясёт головой, вращает мутными глазами.
        - А меня на автобус вот не посадили! – делится бабка. – И на машины не садят…
        Она хочет подойти ближе. Коля делает шаг назад.
        - И не посадят тебя никуда! – почти что кричит он. – Ты мёртвая, мёртвая… сгинь!
        - Что ты?! – бабка делает шаг вперёд. Коля разворачивается и убегает в ту сторону, откуда пришёл.

        Бабка Надежда сидит за столом. Взгляд её бесцельно блуждает по комнате. Наверное, нужно о чём-то подумать – только о чём?
        К дому подъезжают несколько автомобилей. Из них вылезают люди. Радио выключено, и через открытое окно бабка Надежда слышит их разговоры.
        - Смотри, уже месяц как похоронили, а она всё не успокоится, долг назад требует! – рассказывает кому-то Коля. – А как я его верну-то?
        - Говорят, можно прийти на могилу, ямку выкопать небольшую и деньги туда зарыть, - советует кто-то.
        Дом окружён людьми, но бабка Надежда их не боится, теперь она знает: это они боятся её. Но тогда зачем они здесь? Нечего им здесь делать!
        Медленно, не теряя достоинства и даже где-то любуясь собой, бабка Надежда встаёт из-за стола и подходит к стене. Клац! – зажигается свет. Поворот ручки – включается радио. В глазах бабки Надежды загораются озорные огоньки. Клац! – свет выключается, а радио делается громче. Ещё поворот ручки – радио умолкает, но – клац! – опять зажигается свет.
        Бабка Надежда смотрит в окно: люди отпрянули, зашушукались. Бабка берёт футляр для очков и аккуратно, но громко стучит по оконному стеклу изнутри. Затем делает шаг назад и снова включает радио. Стук. Радио. Свет. Потрясти занавеску. Свет. Радио. Стук. Неудачный удар по стеклу – и стекло разбивается, сыплется мелкими брызгами в траву перед толпой.
        Слышится резкий запах бензина. Бабка Надежда не успевает толком понять, что происходит, как за окном вспыхивает пламя. Дом подожжён.
        От неожиданности кураж сразу уходит. То, что началось почти как забава, превратилось в беду. Бабка Надежда отходит в глубь комнаты, садится на стул и складывает руки на коленях, безучастно наблюдая за тем, как помещение наполняется дымом, как появляются в комнате первые языки пламени и начинают лизать стол, кровать, стены…
        «Вот и конец, - устало думает она. – Вот и сгорю вместе с домом. Всю жизнь здесь прожила, здесь и помру».
        Одна из стен занимается снизу, огонь поднимается вверх, и сквозь его языки на бабку Надежду в последний раз смотрят лица людей, которых давно уже нету на свете. Бабка не чувствует жара или удушья, но когда ползущее по стене пламя достигает центрального в среднем ряду лица – самого важного, самого незабываемого – бабка Надежда вдруг ощущает, как у неё в груди занимается жгучая, чёрная боль. Она вскакивает со своего стула и с яростным криком вылетает прямо сквозь стену навстречу безмолвной толпе.
        - Убирайтесь отсюда! Пошли вы все к чёрту! Это мой дом! – кричит им бабка Надежда, но трезвые люди её не замечают – только похмельному Коле на долю секунды чудится какое-то движение в воздухе, но тут же всё исчезает, и никто не видит, как бабка Надежда, опустив голову и не оглядываясь, уходит прочь от огня, от толпы, вниз по дороге, мимо пустых домов и некошеных трав – в сторону, куда по вечерам опускается солнце.
        Дойдя до крайнего дома, бабка Надежда падает на траву и начинает горько рыдать. Слёзы слепят её глаза, спазмы мешают слышать, и не сразу она замечает, что рядом есть кто-то ещё.
        - Ба-аб? – негромко, настойчиво зовёт чей-то голос. Она поднимает глаза и видит Павла, который внимательно смотрит ей в лицо. Рядом с Павлом, скрестив одетые в джинсы ноги по-турецки, сидит высокая девушка с тёмными волосами.
        Бабка Надежда внимательно смотрит на них, соображает.
        - Ты что – тоже? – наконец, спрашивает она Павла.
Тот кивает.
        - А тогда? Когда радио чинил?
        - А тогда был ещё нет. Я на тебя посмотрел и решился.
        - Успешно, как вижу…
        Павел не отвечает и, прищурившись, смотрит в небо. В небе плывут облака, а с дальнего конца деревни тянется чёрный дым.
        - Знаешь, Надежда Ивановна, - говорит он. – Может, не так уж плохо всё складывается.
        Бабка Надежда снова внимательно смотрит на них.
        - Красивая ты! – говорит она девушке. И, помолчав: - Ну, а теперь-то что делать?
        - Жить, бабушка… - как бы раздумывая, говорит Павел. – Жить нашу жизнь, раз уж она нам такая дана.
        - Дык ведь дом-то сгорел! Как жить-то?
        - Вы извините, Надежда Ивановна, - говорит девушка. – Вы извините, но он ведь только для них сгорел. А для вас там всё будет по-прежнему, вот увидите.
        - Вы ей верьте, - кивает Павел. – Она здесь довольно давно. Это мы новички.
        Бабка Надежда чувствует, что от пережитого напряжения у неё начинает звенеть в голове. Она ложится на спину и закрывает глаза.
        - Плохо мне… - выдыхает она. – Голова!..
        - Ничего-ничего… - Павел тихо касается её рукава. – Дальше смерти уже не помрёшь, как ни старайся. Ты полежи. Оно сначала непросто, а потом легче будет.
        Бабка Надежда лежит, не открывая глаз, и слушает ветер в пряной траве.
        - А как ты её нашёл? – спрашивает она Павла. – Ну ладно, мы-то с тобой здесь умерли. А она?
        - Здесь никого не надо искать, Надежда Ивановна. Свои нас здесь сами рано или поздно находят. Если есть те, что станут искать. Есть у тебя такие?
        - Должно быть, есть. У кого же их нету?

        …

        А вообще, если разобраться – иногда оно и неважно, мёртвый ты или не мёртвый. Главное нормальным человеком остаться. Возьмём, например, мразь: она как при жизни мразь, так и после смерти мразью останется, тварью болотной какой-нибудь – что ей ещё суждено? А нормальному человеку и после смерти найдётся занятие.
        Например, можно вернуться в свой дом, ещё пахнущий гарью, но вполне себе целый и уже неуязвимый для пожаров – вернуться в свой дом, заварить себе никогда отныне не кончающийся чай, достать из буфета бездонную банку с вареньем и открыть любимую книгу. А можно включить радио да пройтись по дому с веником и со шваброй – потому что сложно быть в нормальном настроении, когда вокруг не прибрано и грязно. Или, когда есть желание, можно гулять по полям, любуясь природой и думая о чём-нибудь важном. А вечерами можно садиться на лавочку во дворе, выключив в доме свет, чтоб не мешал, и долго смотреть на закат и на звёзды, кутаясь в тёплую шаль.
        И так, ото дня ко дню – вставать по утрам, кипятить чайник, вытирать в доме пыль, читать хорошие книги, радоваться солнцу и грустить в дождь, засыпать по вечерам полусидя в кровати – и ждать, ждать, ждать того мига, когда, наконец, раздастся заветный стук в окно или в дверь и в дом войдёт кто-то из тех, за кого больше не нужно будет переживать…

© текст, фото - Министерство Луны