К А Н И К У Л Ы В Г Р О Б О Н Ю Х О В О
Глава 14
ПУТЬ В ГРОБОНЮХОВО ИЛИ ПОСАЖЕННЫЙ ОТЕЦ
Летний город грелся в пыльных лучах пятнистого (если верить науке) Солнца, купался в нежных, тёплых облаках дыма и выхлопных газов и чувствовал себя вполне хорошо. Правда, летний город непрерывно кашлял ревом автомобилей, скрежетом трамваев, грохотом заводов, кашлял прерывисто и шумно. Изредка город даже повизгивал милицейскими сиренами, то ли от удовольствия, то ли по каким-то своим, сугубо личным, внутренним соображениям. Одной из миллиона с лишним городских частиц являлся ни кто иной, как наш Чарльз Гарольд, профессиональный охотник за счастьем…
Выйдя из квартиры Поскребухина в лирическом расположении духа, Чарльз Гарольд остановился на крыльце подъезда и, сощурившись обоими глазами по причине пронзительного солнечного света, стал с тихой, задумчивой грустью вслушиваться в голоса летнего города. Хорошо… И, главное, дела идут нормально. На несколько дней удалось зацепиться у Поскребухина. Правда, ночевать приходилось на полу, но наш герой утверждал, что это и удобно, и просторно, а спит он крепко, так что, если даже тараканы запинаются об него ночью, то не будят. Правда, сегодня утром жена Поскребухина взбунтовалась и потребовала, чтоб загостившие гости убрали квартиру, или же сами убирались. Ну что ж, этим занялся Брюханов. А завтра, как доложил Поляк, утром от здания школы отправится автобус, в котором ученики поедут в деревню Гробонюхово для прохождения летнего трудового семестра. Этим же автобусом до Гробонюхово рассчитывал добраться Чарльз Гарольд. Ибо там сейчас обитает Пётр Иванович Облезлых…
Звонкий, неумолкающий стук оглашал двор, - то доминошники, расположившись на свежем воздухе, самозабвенно резались в «козла». В их числе стучал и Григорий Поскребухин, непревзойдённый стратег доминошного искусства, признанный дворовый мастер по «козлу». Новички почитали за великую честь играть за одним столом с Поскребухиным, даже матёрые «козлиные» асы – и те преклонялись перед его мастерством. Однако в последние дни Григория, как и всякого по-настоящему талантливого человека, съедала творческая неудовлетворённость. Да, он достиг дворовой вершины, но дальше, увы, не двигался, ведь во всём дворе и его окрестностях не было противника, равного ему… Вот поэтому-то Григорий сегодня стучал об стол без особого азарта, временами усталая зевота искажала его небритое лицо…
- Добрый день, товарищи козодои! – бодро приветствовал наш герой неутомимых доминошников.
- Шесть-три! – не отвечая, гаркнул лысый, как колено, игрок. - Григорий Сергеевич, ну!
- Рыба, - проронил Поскребухин, бесстрастно грохнув ладонью об стол. Все глубоко вздохнули, с восхищением глядя на игру таланта.
- Здравствуйте! – с любезной улыбкой повторил Чарльз Гарольд. – Какая сегодня чудесная погода, не правда ли?
Ему небрежно кивнули и принялись обсуждать подробности только что сыгранной партии. Наш герой сдвинул шляпу на бок и покачал головой:
- Друзья, чем вы заняты. Вместо того, чтобы идти к великой, большой цели, вы сидите тут, стучите…
- Ну сидим, - недоброжелательно проворчал лысый, - вам не мешаем же!
- Завтра я покидаю тебя, Гриша, - сообщил наш герой, - еду ловить удачу!
- Да? – поднял голову Поскребухин, глаза его смотрели с грустью. – Уезжаешь… А я вот в отпуск вышел, а… Послушай, Чарльз, возьми меня с собой!
- Тебя? – на короткое мгновение призадумался наш герой. – Ладно, беру! Только, главное, ты деньжонок с собой прихвати на случай пропитания, и т.д. Как-никак, «счёт дружбе не помеха», - сказал дядя Петя, после ограбления рассчитываясь со своим сотрудником. В конце концов, он забрал все деньжата себе, а сотруднику оставил финку… да и то в горле.
- Всё! Еду! – Поскребухин решительно вскочил из-за стола.
- Как?! – растерянно приоткрыли рты доминошники. – А как же «козёл», Григорий Сергеич?..
Но Поскребухин был непреклонен и, покинув игроков, пошёл за Чарльз Гарольдом. По дороге бывший президент общества «друзей чужого кошелька» наскоро посвятил новоиспечённого сообщника в свои планы. Григорий несказанно обрадовался, не забыв намекнуть при этом, что он не особенно бы возражал, если б при разделе облезловских богатств кое-что перепало бы и на его долю. На это наш герой ответил, что оплата будет производиться по труду, и в назидание рассказал ещё пару историй из насыщенной жизни дяди Пети.
В квартире заунывно рычал пылесос, держась за металлическую трубку, Брюханов сосредоточенно возил щёткой по дивану. От физиономии Александра так и сквозило угрюмостью.
- Брюханов! – громогласно возвестил Чарльз Гарольд. – Ты слышишь? Гриша едет с нами!
- Едет – так едет, - продолжая пылесосенье, хмуро откликнулся комнатный трудяга. – Но… Я просто удивляюсь! Вожу этой холерой, а все нитки, чтоб их холера взяла, отлетают. Ну вот вы, Гарольд, сами взгляните. Видите?! Ну на черта такой пылесос нужен, чирей ему на шею!
- Брюханов… - увидев пылесос, ослабевшим голосом простонал наш герой. – Вырубай! Мать моя женщина, отец… мужчина, ты ж шланг не в ту дыру воткнул, голова чернобурая! Ха-ха, и ещё возмущается…
Брюханов выключил пылесос, в комнате стало тихо, как после взрыва.
- Мда, - глубокомысленно поскрёб нос толстяк, - а я думал, какая разница?
- Для тебя – никакой. Ладно, кончай пыль сосать, лучше подтери пол. И никаких «но»! Труд, кстати, человека не только кормит, но и облагораживает. Вопросов нет? Приступай!
С безрадостной миной на лице Александр потащился в ванную.
- В общем, Гриша, надеюсь, в этот раз дельце выгорит, - обратился наш герой к Поскребухину. – Я человек умный, ты человек неглупый, один ученик мне помогает, так что, считай, Облезлых у нас в руках! Вот и Брюханов, в принципе, тоже толковый мужик…
Слова бывшего замдиректора в конторе по заготовке куриного помёта неожиданно были прерваны тяжёлым ударом об пол и гигантским всплеском. В следующую секунду горячая вода захлюпала в носках Чарльз Гарольда и домашних тапочках Поскребухина. По полу катилось ведро, вслед за ним из-за стены на четвереньках вылез Брюханов.
- Опять ты!!! – в сердцах воскликнул наш герой, в эту трагическую минуту невольно потеряв своё обычное самообладание. – Что происходит, Брюханов?
- Сп-поткнулся…
- - -
Маленький автобус с неестественным для его размеров рёвом подкатил к школе. Толпа ожидала его уже около часа. В это утро ещё одна группы учеников отправлялась в лагерь «труда и отдыха». Ехали в лагерь по различным причинам. Были тут тихие, скромные школьники, насмерть запуганные угрозами учителей и поэтому не рискнувшие не отправиться на отработку. Были также и те, кто считал наивысшим в жизни благом хоть на время вырваться от родителей, при этом не всегда принималось во внимание, что в «колхозе» гнёт родителей сменит гнёт учителей и грязная физическая работа. Были, наконец, те ребята и девчонки (и их было большинство), которые ещё не научились (или уже разучились за школьные годы) мыслить и поэтому вряд ли отдавали себе отчёт за каким, собственно говоря, чёртом, их понесло в Гробонюхово. Многих учеников пришли провожать родители, матери, отцы. Некоторые из последних уже прикидывали, кого из приятелей пригласить на попойку, пока ребёнок отсутствует, и веселье взрослых не послужит ему дурным примером. Сопровождать учеников в лагерь должны были учителя: Олимпиада Дмитриевна Чурбанова и майор Козицкий.
Итак, автобус прибыл, ученики, волоча за собой рюкзаки и чемоданы поспешили на посадку.
- Организованно, ребята, организованно! – пробираясь к дверям автобуса, восклицала математичка. – Так, не толкайтесь, пропустите меня вперед… Ну, бараны!
Толпа учеников покорно развалилась надвое, освобождая дорогу учительнице. Войдя в автобус, Чурбанова важно расселась на первое двойное сидение, единолично заняв его своей персоной. Давка у дверей возобновилась. Котлецкий толкался где-то ближе к центру, высоко задрав над головой свой саквояж. «Сесть! Сесть во что бы то ни стало!» - стучало в мозгу Виктора, ибо он знал, что путь не близок.
Родители дружно махали руками, некоторые торопливо раздавали своим чадам последние инструкции:
- Петя! Береги себя! Не простудись – это главное!
- Дочура! Кушай всё, что дают, а то похудеешь!
- Не купайся в речке, в неё, говорят, канализация впадает. И носки, смотри, меняй почаще!
Чарльз Гарольд, Поскребухин и Брюханов стояли в тенёчке и молча наблюдали за загрузкой автобуса.
- Ну когда ж мы покатим, - хмуро осведомился Александр, видя, что автобус уж полон, а ученики в него продолжают набиваться. Брюханов был не в духе: утром у него на носу вскочил огромный прыщ, который к утру стал ещё огромнее. Александр страдал и поминутно жаловался на несправедливость судьбы, несмотря на то, что Чарльз Гарольд уверял сообщника в том, что прыщ на носу – бесспорно, добрый знак и что впереди их ждёт удача.
- Что ж, двинули! – поправив шляпу, торжественно скомандовал наш герой, делая первый шаг вперёд…
- Вы куда, товарищи? – поинтересовалась Олимпиада Дмитриевна, заметив, что в автобусе нарисовалось трое посторонних мужчин.
- Мы?.. Ну, как это вы не знаете? Я, например, почётный член родительского комитета I-ой степени, - как всегда не растерялся Чарльз Гарольд.
- А, да-да, я вас узнала, - математичка расплылась в радостной улыбке, вспомнив, как этот человек однажды очень кстати процитировал правила для учащихся.
Тем временем автобус тронулся. Он был до невероятия перегружен людьми и чемоданами, причём первые теснились по три-четыре человека на сидении или примостились на последних, последние же друг на друге громоздились в проходе. Терпкая духота воцарила в салоне с первых же минут поездки. День был жаркий, печка автобуса, как обычно в жаркие дни, работала на полную катушку, и пассажиры медленно поджаривались в силу всех вышеуказанных факторов…
Брюханов осторожно приземлился на чей-то рюкзак, громко вздохнул, машинально вслух вспоминая о холере и чириях, и этим навлёк на себя внимание дотошной учительницы математики:
- А вы, товарищ, тоже от родительского комитета будете?
- Я? М-м-м…
- Ты – отец Котлецкого, понял! – шепнул ему Чарльз Гарольд. – Говори, не бойся, за Поляка с тебя алименты не взыщут.
- Я – отец Котлецкого, - отбарабанил Брюханов, стараясь придать своей припухшей физиономии невозмутимое выражение.
- Вы?! – воскликнула Чурбанова. – Давно я хотела с вами поговорить. Я вижу, вы – человек культурный, образованный, сына воспитываете, но… Не всё вам удалось ему привить. Витя где-то учится дурным манерам!
- Да что вы! – взволнованно охнул Брюханов, и Чарльз Гарольд одобрительно подмигнул ему, мол, не так уж плохо играешь.
- Да-да-да! – воодушевилась Олимпиада Дмитриевна и продолжала, обильно брызжа слюной в лицо Александра (убеждённые люди, доказывая свою точку зрения, нередко страдают этим недугом). – Ходит – руки в брюки, ну как это назвать? Я понимаю, влияние улицы, но так не надо ребёнку улицу видеть! Я, например, своего сына гулять дальше балкона не отпускаю. Да, ещё, волосы, я считаю, ваш сын длинноватые отрастил. А ведь длинные волосы – вызов обществу! Вот Бухаев, учился одни такой в нашей школе, тоже космы до плеч носил – и вот, сидит за убийство, восемь лет дали. Мало дали! Таких расстреливать надо. Вот, а Юрий Гагарин же носил нормальную, молодёжную причёску – и стал человеком. Это разлагающаяся молодёжь запада космы до плеч отращивает, но наш, советский ученик! Разве же в нашей стране есть причины, побуждающие к отростке косм? Нет!
- Нет! – вытирая лицо от слюней Чурбановой, с жаром подхватил Брюханов.
- Постойте… - вдруг насторожилась Олимпиада Дмитриевна, пристально всматриваясь в физиономию Александра. – Кажется, родители Котлецкого были в школе, и его отец… Это были не вы!
Брюханов поспешно метнул взгляд на сидящего рядом шефа, мол, выручай, погибаю!
- Да-да, возможно-возможно, - закивал головой наш герой.
- Но… Как же? – изумилась математичка, с трудом поворачивая толстую шею, чтоб лицезреть почётного члена родительского комитета I-ой степени. – Почему же он (кивок на Брюханова) говорил, что он отец?
- Всё правильно, - с апломбом заговорил Чарльз Гарольд, - да, он отец, только он… посаженный отец!
- Посаженный? Что это значит? – переспросила Олимпиада Дмитриевна.
- Это очень просто. Его посадили на два года, а в его отсутствие жена и разродилась Витей Котлецким. Таким образом, в данной юридической ситуации отец, с кем она прижила ребёнка на воле, - это будет биологический отец, а отец, что в это время зимовал в отсидке, в данном случае Брюханов, будет именоваться посаженным отцом, понимаете? Я в родительском комитете с четырнадцати лет работаю и на подобных терминах собаку съел…
В это время автобус тряхнуло, да так, что наш герой, подпрыгнув, боднул головой потолок. Олимпиада Дмитриевна сотряслась всем телом. Её тело было настолько объёмным, что если одна его половина, достигнув наивысшей точки подскакивания, уже пошла на снижение, то другая ещё только набирала высоту. Этот скачок выбил из головы мысли математички мысли об отцах, что и спасло неутомимого трепача Чарльз Гарольд от разоблачения. За Брюхановым же с этих пор так и закрепилась кличка Отец.
Поездка продолжалась, тряска тоже. Никто не падал – на это не было никакой физической возможности в доверху переполненном автобусе. Надо сказать, теснота и духота не повергала учеников в беспросветное уныние, напротив, им было весело. Впрочем, не надо удивляться, дорогие читатели, эта черта свойственна молодому поколению. Само слово «молодёжь» уже подразумевает, что её (эту молодёжь) можно содержать в самых наисвиннейших условиях, не опасаясь особых жалоб и протестов. И этим очень часто пользуются.
Группа девчонок затянула песню. Сначала негромко, её стали подхватывать другие, и вскоре уже весь автобус орал:
- Сижу тихонько я в стороне. Кричат ей «горько», а горько мне…
- Ребята! Что вы поёте! – возмущённо всплеснула руками Олимпиада Дмитриевна. – Да разве же это комсомольская песня, а? Где здесь роль партии или героика труда?! Что это за песня? Как это надо понимать: «Горько мне». В нашей стране никому не должно быть горько, и вы это прекрасно знаете! Мы оптимисты! А вы… «горько мне»… Поёте песню, проникнутую пессимизмом, неверием в будущее, чуждую комсомолу! Прекратите немедленно!
Песня вынуждена была смолкнуть.
- У, дура сальная.
- У, рыло… У, харя, - вполголоса цедили сквозь зубы ученики и ученицы. Рёв автобуса покрывал их неуважительные высказывания.
- Вы совершенно правы, Олимпиада Дмитриевна, - проникновенно заговорил Чарльз Гарольд. – Тысячу раз правы! Казалось бы, песенка – мелочь… Но нет, в педагогике не должно быть мелочей! Произошло ли групповое изнасилование в школьном туалете или, например, кто-то шептался во время урока, - мы, педагоги, обязаны на всё реагировать одинаково!
- Как вас зовут? – спросила польщенная математичка.
- Чарльз Гарольд – педагог по призванию. Сам Макаренко благословил меня на своём смертном орде. Знаете, я с детства занимаюсь детьми. Конечно, вы, как педагог, не могли не читать моих брошюр: «Дети – как существа антиобщественные», «Воспитание – как система запугивания», «Некоторые аспекты проблемы врождённых садистов в младших классах»…
- Нет, извините… Я не читала…
- Но ничего, - утешил Чурбанову наш герой, - главное, Олимпиада Дмитриевна, вы стремитесь идти в ногу с современной педагогикой, ну, а знания – они придут.
…Хрипловато покашливая двигателем, автобус тащился по тракту. Наш герой огляделся по сторонам. Поскребухин и Брюханов уже успели задремать. Олимпиада Дмитриевна тоже начинала клевать носом. «Надо бы подойти к Котлецкому», - подумал Чарльз Гарольд.
Наверное, дорогие читатели, вы знаете из своего жизненного опыта, что думать, зачастую, много легче, чем сделать. Я, например, это прочно усвоил, поэтому-то и занимаюсь умственной работёнкой. В данном случае нашему герою нелегко было претворить свою мысль в жизнь… В автобусе мудрено было даже пошевелиться, не то, что сделать несколько шагов. Спёртая, потная, густая духота парила над людьми, словно некое инопланетное существо, диковинная, ещё не исследованная, парообразная форма жизни, которая настойчиво пытается вступить с земными обитателями в контакт. Но Чарльз Гарольд не дрогнул. Он расстегнул верхнюю пуговицу рубахи, надвинул на лоб шляпу и шагнул вперёд.
Ученики занимались каждый своим делом: кто дремал, кто болтал, кто грыз семечки. Некоторые ухитрялись даже играть в карты, хотя в такой тесноте это было, по меньшей мере, мучительно. На заднем сидении полулежал Миша Зак и, отчаянно жестикулируя, донимал соседствующую с ним дочку Петра Ивановича своими любимыми анекдотами:
- Сидят глисты среди кишков и о жизни спорят. Один говорит: «Опостылело всё… Сегодня же вечером уезжаю», - донеслось до ушей нашего героя. Таня Облезлых лишь тяжело вздыхала от духоты и болтовни Хека, обмахиваясь снятой с ноги босоножкой за неимением веера.
Несколько левее на краешке сидения притулился сам Котлецкий, он дулся в карты. В игре принимали участие также Игорь Бирдюгин по кличке Кабан – коротко остриженный, плечистый парень с шишкообразным овалом черепа; Юлька Копырина по кличке Цапля, стриженная под «гаврош» черноволосая девятиклассница с прямым, островатым носом и спрятанными за массивными очками в роговой оправе серыми, хитроватыми глазками и Колька Ухов, уже известный нам восьмиклассник по кличке Вшивый.
Чарльз Гарольд поднял ногу и застыл в таком положении, не зная, куда ж её теперь ставить? Ставить было решительно некуда, но и путь назад был отрезан, - место, где ранее помещалась ступня Чарльз Гарольда, уже заняли другие ступни. Но наш герой не привык отступать! Он встал на чемодан, выбросил вперёд следующую ногу – встал на чью-то руку, сделал новый шаг – отдавил кому-то пятку, затем потерял равновесие и, закачавшись, приземлился точно на колени к Юльке Копыриной. По автобусу прокатилась волна восторженного ржанья.
- Здравствуйте, Чарльз Гарольд, - сдержанно кивнул Виктор, - директор вчера вечером отбыл в Гробонюхово.
- Я знаю, Поляк… Никак картёжничаешь? – заулыбался наш герой. Он делал вид, будто ничего не произошло, продолжая посиживать на коленях одноклассницы Котлецкого. Цапля же была слишком увлечена картами, чтоб обращать внимание на такие мелочи. Она была крупнейшим картёжником школы, любила игру до одурения, и поэтому, конечно, Чарльз Гарольд не мог отвлечь её от партии в дурака.
- Картёжничаю маленько, - засмущался Виктор, - так, в целях конспирации.
- О! Это вы! – увидев Чарльз Гарольда, воскликнул Вшивый. – Вы мне за целый рубль лекарство от тоски продали. Меня от него такой понос прохватил – целый день из туалета не высовывался!
- Ну и как, тоска прошла?
- Прошла, вообще-то, - пожал плечами Ухов.
- Так что же ты хочешь?
- Два вальта! – победно прищурилась Копырина, выкладывая карты на колени Котлецкому. – Короли в отбое, так что опять ты продул, Витенька… А вы, гражданин, получше сидения не нашли?
- Да, действительно, жестковато, - обернувшись, обаятельно улыбнулся ей наш герой. – Олимпиада Дмитриевна, не спорю, более мягкое кресло. А я Чарльз Гарольд. Будем знакомы! Встаю! До встречи в эфире! Ну, а ты, Поляк, денька через два-три найдёшь меня и доложишь обстановку!
Котлецкий едва заметно кивнул шефу. Юлька Копырина пошевелила затёкшими после сидения Чарльз Гарольда ногами и, ловко перетасовав колоду, стала сдавать карты по новой.
Перегруженный, ветхий, сгорбленный автобус, простужено кряхтя своим мотором медленно, но верно тащился по направлению деревни Гробонюхово. Мне жалко автобус, дорогие читатели! Ну, ученики едут на отработку, едут в тесноте, но не в обиде, поскольку они – молодёжь, Но он-то, бедненький, с чём провинился?!
Глава 15
ОЧЕРК О ТРУДОВЫХ БУДНЯХ
Я, дорогие читатели, пишу свой роман в стиле добрых, старых и длииинных романов. Поэтому, наряду с приключениями главного героя, я ввожу в своё произведение описание различных местностей, обычаев того или иного человеческого сословия, а также свои мысли и наблюдения. Так что давайте договоримся не обижаться, если я вдруг не время приостановлю наматывать на клубок романа бесконечную детективную нить и, по ходу дела, коротко ознакомлю вас с тем или иным явлением…
Гробонюхово представляло из себя небольшую дыру (дыра – глухое место, захолустье, см. толковый словарь) в несколько десятков одноэтажных бревенчатых домиков. Каменными зданиями были только школа и «Гастроном». Правда, на окраине деревеньки ещё топорщилась из земли старая, полуразвалившаяся церквушка. Она с незапамятных времён не функционировала и в настоящем являлась притоном ворон, летучих мышей, бездомных кошек, ханыг и шпаны. Вследствие этого церковь была страшно загажена изнутри и никак не могла претендовать на высокий титул здания. Местность в окрестностях Гробонюхово тоже была крайне живописна и вполне достойна кисти Сальвадора Дали. Гробонюховская природа включала в себя: а) леса, хотя и не девственные, но женственные вполне в меру; б) поля, конечно же, бескрайние; в) речку Конъюктивитку, протекавшую рядом с деревней, речку небольшую, мелковатую, но тёплую. Говорили, что тот, кто искупается в ней, когда-нибудь, не исключено, заболеет конъюктивитом.
Вот в какой приятный уголок прибыли ученики для прохождения трудового семестра. Как водится, первый день был организационным. Сперва все вновь прибывшие работяги поспешили в школу, которая на время была превращена в общежитие: парты убраны, койки поставлены. Мест, как обычно, не хватило, что явилось поводом нескольких заварушек. Потом откуда-то приволокли ещё несколько кроватей, расставили их в коридорах, и проблема была решена. Затем состоялся митинг. На нём около часа выступала Олимпиада Дмитриевна, доказывая необходимость послушания и трудолюбия. Ученики, устало переминаясь с ноги на ногу, утешались лишь тем, что трибуна высоко и, если математичка и брызжет там слюной, то до них, слава богу, ничего не долетает. После этого говорил сам Пётр Иванович. Он был немногословен, лишь коротко напомнил об обязанности каждого мыть руки перед едой и запугал всех Гробонюхинскими хулиганами, заметив, что гулять по деревне и в лесу небезопасно, в особенности слабому полу. За директором слово взял майор Козицкий:
- Ребята! Вы приехали сюда не только отдыхать, но и робить! Так робьте же как следует, не сачкуйте! Чем лучше вы будете робить, тем скорее мы кончим робить и уедем! У меня всё!
Краткость оратора пленила сердца слушателей, ему аплодировали долго и бурно. Под конец с инструкциями по технике безопасности выступил какой-то специально приглашённый для этого агроном. Смысл его путанной речи сводился к тому, что «корову надо бояться спереди, а лошадь сзади». «…А Чурбанову со всех сторон», - зашептались ученики. На том митинг закончился, а на следующий день начались трудовые будни. Позволю себе (а я себе много чего позволяю) кратко остановиться на них.
Подъём – 7.00! Такое раннее пробуждение толпы вызывает невольное уважение, причём вызывает уважение у кого угодно, только не у самой пробуждающейся толпы. Насильственный подъём организовался дежурными. Разбуженные Олимпиадой Дмитриевной на пятнадцать минут раньше, они ровно в семь бежали по коридору и, заглядывая в двери, с нескрываемым злорадством выкрикивали только одно мерзкое, гадкое слово: «Подъём!» В ответ в них летели различные мелкие предметы (носки, сапоги, стулья), а также разнообразные наборы из нескольких кратких, но выразительных слов, которые в классической литературе, как правило, кодируются точками или звёздочками. Легальную их публикацию желающий может отыскать, разве что, в толковом словаре Даля. Там, в частности, сказано, что эти пять слов занесены в русский язык во времена татарского ига, только сами татары их почему-то забыли, а вот русские помнят, ценят, любят и забывать упорно не хотят. Надеюсь, вы, дорогие читатели, не в претензии на меня за отступление. Действительно, ведь в каждом художественном произведении должен содержаться как воспитательный, так и познавательный элемент.
После подъёма толпа резво бежала умываться к крану, установленному во дворе, а затем направлялась завтракать в столовую, расположенную тут же в здании сельской школы. Завтрак, как правило, включал в себя хлеб, кашу и чай, временами подавали лапшу, изредка масло. После завтрака ученики медленно и степенно брели на работу, на прополку лука. Процесс работы заключался в следующем: каждый работающий становился в начале рядка и начинал двигаться вдоль него. Когда на пути встречался сорняк (постороннее растение) работающий брал его рукой за стебель, тянул на себя и, вырвав с корнем, выкидывал в сторону и шёл дальше. Вот и вся премудрость.
Как видите, дорогие читатели, ученики занимались сущей ерундой, бездельем, которое и работой-то как-то неудобно называть! И между тем за каких-нибудь пять-шесть часов этакого смехотворного «труда» ученики, эти изнеженные стоноты и симулянты смели жаловаться, что выбились из сил и валятся с ног, что спину не разогнуть, в голове туман. Так что, добравшись после работы до общежития, все в бессилии валились на койки. Впоследствии ученики пообвыклись и стали более выносливыми «работягами». Итак, после работы – обед: жиденький супик из лука, картошки и воды, каша, чаще всего перловая, и мутноватая, безвкусная жидкость, которая по странному недоразумению почему-то называлась чаем. Сразу после обеда начиналось свободное время. Кто гулял в лесу, кто по деревне, кто купался в Конъюктивитке, но большинство учеников и учениц, разумеется, резались в карты. Картёжничанье в «колхозе» зачастую принимает размеры эпидемии. Вечером был ужин, не менее колоритный, чем завтрак и обед. После него иногда устраивались танцульки силами старого, хрипящего магнитофона, или же совершались походы в Гробонюховский клуб на просмотр какого-нибудь кинофильма, если киномеханик не запивал. В 11.00 объявлялся отбой…
Глава 16
ОБЕД ЧАРЬЛЗ ГАРОЛЬДА ИЛИ «ТАПЕРИЧА НЕ ТО, ЧТО ДАВЕЧА»
Наш герой с сообщниками расквартировался, за рубль в день в сумме, у Василия Демьяныча Лаптева, восьмидесятилетнего старика, проживающего бобылём в маленькой избёнке и работающего в Гробонюховском клубе ночным сторожем. Кроме Лаптева, в его дворике в хлеву проживала огромная чёрная свинья с кличкой Злодейка, а в доме – клопы, тараканы и мыши. Чарльз Гарольд был вполне удовлетворён своим бытом. Брюханова он назначил поваром. Александр закупил у деревенских мужиков мяса и ежедневно жарил его на завтрак, обед и на ужин, изредка разнообразя меню собранными в лесу грибками или провонявшими мазутом пескаришками из Конъюктивитки. Поскребухин был назначен на должность завхоза, поэтому день и ночь спал. Чарльз Гарольд же, не предпринимая против Облезлых решительных действий, пока что отдыхал и предавался полёту творческой мысли…
В доме Лаптева готовились к обеду, естественно, говорили о еде.
- Ух! Люблю повеселиться, особенно поесть! – Брюханов пританцовывал подле дымящейся сковородки, доверху заваленной мясом и грибами. Александр втягивал носом божественный запах пищи и, млея от предвкушения наслаждений обжорством, уже истекал слюной, как бы авансом. За столом уже чинно восседали Чарльз Гарольд и Поскребухин. Наш герой просматривал газету, Григорий откупоривал положенную на обед бутылку водки.
- Еда – это не только потребность, - глубокомысленно заметил бывший президент общества «друзей чужого кошелька», - я бы сказал, это и искусство. Вот, скажем, ты, Отец, пожрать любишь, но есть не умеешь. Как ты ешь – лишь бы брюхо быстрей набить, а ведь надо сма-ко-вать! Удовольствий на земле маловато, следовательно, наша задача их как только возможно растягивать… Ну! Я уже за столом, а где ж пища!?
Брюханов поставил на стол сковородку, придвинул стул и стал руками наваливать мясо себе в тарелку. Дверь с усталым скрипом растворилась, вошёл Лаптев. Это был низенький старичок с куцей, выцветшей бородкой. Он полностью игнорировал времена года и, не взирая на лето, щеголял в валенках и зимней шапке-ушанке. Вся одежонка Василия Демьяныча была также потрёпана жизнью, как он сам.
- Просим к столу, хозяин! – предложил Чарльз Гарольд. – Отобедаешь с нами! Может быть, хочешь хряпнуть с устатку?
- Ась? – сощурился старик. – Водочки? Нет, не для меня. Вот поисть – это, кха-кха, надобно.
Все заняли места вокруг маленького обшарпанного столика. Брюханов с Поскребухиным развалились на диванчике, наш герой и Лаптев покачивались на старых, шатких стульях. Но не успело собравшееся общество выслушать предобеденный тост, как дверь широко распахнулась. В неё ввалилось чёрное, грязное, мокрое существо в ватнике. С рукавов ватника капала вода, ноги существа были настолько густо залеплены грязью, что во время ходьбы цеплялись друг за друга, а при стоянии сливались в одно бесформенное бревно.
- А! Витя! – обрадовался Чарльз Гарольд. – Нашёл-таки меня! Ну, проходи, садись, гостем будешь!
Да, это был Котлецкий – он прибыл с поля. Надо сказать, поле в эти дождливые дни сильно напоминало болото и, если чем-то и отличалось от него, то только в худшую сторону. Поляк промок насквозь, а руки и лицо его были не светлее сапогов. Виктор стоял и молчал, помутнившийся взор его впился в лежащие на сковороде сочные куски мяса.
- Может быть, желаешь перекусить? – прищуривая левый глаз, поинтересовался наш герой, видя, что изголодавшегося ученика вот-вот хватит удар от созерцания мяса. – Правда, ничего вкусного нет, но чем богаты – тем и рады! Столик невелик, но уместимся. Вот тут вот на углу располагайся. Ты ведь, вроде бы, замуж не собираешься?
Котлецкий ничего не сказал. Он присел на табурет, пододвинул к себе тарелку – и вилка со свистом завибрировала в его руке между тарелкой и ртом. Все с улыбкой наблюдали за поведением гостя, даже Брюханов – и тот подивился невиданной прожорливости какого-то «щенка» и невольно стал посматривать на Поляка с уважением. Чарльз Гарольд пытался расспросить Виктора о новостях, но тот лишь мычал в ответ что- то нечленораздельное. Мясо с грибами как бы по конвейеру поступало в рот Котлецкого, а, как известно, такая потогонная система Тейлора не оставляет ни секунды для постороннего дела.
- Ой! – внезапно ойкнул Поскребухин, отупело уставившись в свою тарелку. – Ты что, Саня?! Вот это ресторан… А я думаю, что это на зубах хрустит?
- Да, - хладнокровно кивнул Чарльз Гарольд, обратив внимание на мелких червячков, которыми обильно перемежались жареные грибы. – Как прикажешь тебя понимать, Отец?
- А прикажу так, что надо жрать, что дают! – буркнул в ответ Брюханов. – Я им готовлю, и ещё претензии! Чирей вам на пятку! Нет, чтоб спасибо сказать. Черви! Тьфу, накормил, - отплёвывался чувствительный Поскребухин.
- Ну ладно, не волнуйся, Гриша, - примирительно произнёс наш герой, продолжая трапезу, - всё ведь прожарилось. И, вообще, это не черви, это личинки…
Поскребухин опрокинул стопарь водки и, махнув рукой, приступил к еде. Что касается Котлецкого, то тот и не прерывался.
- Да, кха-кха, - покачал головой Лаптев, - раньше слыхано ль было, с червями грибы исть?! Не… Только свежие, ядрёные брали. А таперича не то, что давеча… Всё едять…
Старик вынул из-за козырька ушанки, которую не снимал даже за столом, чинарик, запалил его, два раза затянулся, закашлялся, а чинарик потушил и запрятал обратно до следующего перекура. Поскребухин и Брюханов тоже закурили.
- Вот никак я не возьму в толк, почему, Гарольд, вы не курите? – выпуская дым из носа, спросил Александр шефа.
- Почему… Так уж. В молодости, помню, все мои приятели курили, а я – нет, чтоб выделиться. Ну, а потом так в привычку и вошло. Ну как, Витя, расправился с обедом?
Котлецкий, зажмурив глаза, с сытой икотой откинулся на спинку стула. После грязи, мокрого ветра, дождя, трёхдневного питания перловкой он вдруг оказался в тепле и в мясе… Чем не счастье?
- О… - блаженно застонал Поляк. – Я наелся, Чарльз Гарольд. Спасибо! А то… так соскучился по мясу!
- Хочешь быть с мясом – иди в ветеринары, - деловито посоветовал наш герой. – Придёшь с председателем в коровник и скажешь: «Эта корова у тебя помрёт». Составляешь акт – чума. Тушу делишь с председателем – и полгода с мясом. Потом какие-нибудь барашки задушатся – и пошло… Так, ладно, докладывай обстановку. Брюханов, поставь чай разогреть!
- Гарольд… Погодите маленько, - Александр, закинув ноги за голову Поскребухина, распластался на диване. – В животе только… уляжется.
- Опять… Нажрался – пуп на бок.
- Да, Саша, кха-кха, надо исть не так, чтоб пузо трещало, - покачивая головой, нравоучительно заметил Лаптев. Надо сказать, старику из всей компании квартирантов больше всего приглянулся Брюханов, наверное, тем, что готовил обеды и выглядел хозяйственным мужичком. Василий Демьяныч общался, в основном, с Александром и уважительно называл его по имени.
Объевшийся Брюханов заткнул уши, чтоб не слышать поучений и, отвернувшись к стене, стал страдать молча. В это время Котлецкий, придя в себя, собрался с мыслями и начал свой рассказ.
- Кошмар… Ад! Сегодня закоченел на поле. Дождь был, а Чурбанова с поля не пустила… Жратва: хлеб да каша – пища наша. В комнате, где мы дрыхнем – грязь, вонь. Да ещё война разразилась с бешниками! Меня вчера у Конъюктивитки встретили напинали под задницу – не на жизнь, а насмерть, в общем. Но, главное, если б не вкалывать. Вот Мишка Зак притворяется больным, сачкует с утра до вечера, а я в поле… - далее Котлецкий расчувствовался и, всхлипнув, стал растирать по лицу скупые девятиклассницкие слёзы.
- И что ты есть за парень такой? – вынимая из-за козырька ушанки чинарик, вымолвил Лаптев. – В моё времечко мы с зари до темна в поле – и ничего! А, кха-кха, таперича не то, что давеча. Обленились люди.
- Да, дедуля, ваше время прошло – и слава богу! – улыбнулся Чарльз Гарольд. – Учёные болтают, что труд сделал из обезьяны человека! Чушь! Когда макака взяла палку в руки и стала копаться в земле – человеком она не стала! А вот когда эта макака стала ду-мать, как бы от этого труда отлынить, как бы сделать поменьше – взять побольше, вот тогда-то и проклюнулся из неё этот самый Гомо, как его Сапиенс… Человек мыслящий, в переводе с языка народов Коми. Все согласны? Ты вот, Брюханов, как мыслишь?
- Я этим не занимаюсь, - сонно отозвался толстяк, не поворачивая головы, - есть что пожрать – значит, жру, нет – добываю, вот и всё. А мыслят пусть те, кому делать не черта – вот так…
- А ты, Гришка?
- Я что, я ничего, - пожимал плечами Поскребухин, - я человек маленький, мне ли мыслить? Из обезьяны, там, человек, или другой какой-нибудь заразы, я тут ни причём! Моё дело маленькое – продавец. Работёнка не пыльная, ну, и при продуктах завсегда.
- А вот я мыслю, в отличие от вас, - гордо заговорил Чарльз Гарольд. – Для чего я, так сказать, явился на свет? Чтоб вкалывать по восемь часов в день? И для чего – заработать себе на еду, на плату за квартиру, на бутылку водки и на сменную пару штанов?! Кукишь! Выкусите, граждане! Чарльз Гарольд создан не для этого! Я вольный человек! Я не хочу делать ничего, а иметь всё! Вот так! Вот что такое мы-шле-ни-ё!
- Если, мил человек, все будут мыслить – жрать-то что будем? – помолчав, спросил Лаптев.
Брюханов с удивлённой миной зашептал Поскребухину:
- Гляди-ка ты, божий одуванчик-то ещё что-то соображает, чтоб его холера взяла!
- Ничего, хозяин, все мыслить не будут, - подумав, сказал бывший президент общества «друзей чужого кошелька», - при моей жизни, по крайней мере. А «после нас – хоть потоп!» - сказал дядя Петя, когда, уходя из гостей, спустил в унитаз пару разбитых бутылок. Отец, ты очухался? Чай!
Через пять минут Брюханов уже разливал чай по стаканам и чашкам с отбитыми краями. Котлецкий, которого после сытного обеда мучила жажда, сходу хлебнул чая и ошпарил язык. Лаптев пил медленно с истинным наслаждением, непрерывно приговаривая:
- А… Все пьют – да не все крякают! Люблю чай… А…
- Да уж, - проворчал Брюханов, - все нормальные люди пьют водку, а мы чёрти что лакаем, чирей…
- Разговорчики в строю! – осадил его наш герой. – Итак, Витя. Свои ощущения ты мне, так сказать, живописал. Другие их разделяют?
- Да почти все. Девчонки, конечно, меньше – они быстрее ко всему приспосабливаются, ну, а парни – все стонут.
- Ну, а Пётр Иванович как себя чувствует?
- Ха, прекрасно! Он ведь отдельно от нас питается. Всё жиреет…
- Слушай, Витя. У меня гениальная задумка, как вывести вашего директора из равновесия. Как считаешь, можно у вас забастовку устроить?
- Вряд ли… На плохую жратву, конечно, все ропщут, но это ж только объективные условия, как мы в школе учили. Субъективных-то нет! Надо ж кому-то всё это организовать, возглавить, а где ж такого вождя возьмёшь?! Нет.
- Нет, так будет! – оптимистично прищурил левый глаз наш герой. – Ты, Поляк, назначаешься главой мятежа. Слушай! Полное неповиновение учителям! Разгул анархии! Пётр Иванович в смятении, тут появляемся мы и хапаем его за горло! Красиво?
- Красиво, - согласился Котлецкий, - но… выйдет ли?
- Выйдет! Я Чарльз Гарольд – и у меня всё выходит! Так что пока, Витя, веди агитацию, как только будет всё готово – сообщишь мне. Всё ясно?
Чарльз Гарольд был прирождённым не только организатором, но и сочинителем. Сам наш герой, наверное, затруднился бы ответить, когда он говорит и делает что-нибудь всерьёз, а когда – в шутку. Многие бывшие дружки по этой причине считали его идиотом. Но нет! Да, Чарльз Гарольд был талантлив, но это не мешало ему быть себе на уме, поэтому он был гений! А бездари всегда называли гениев идиотами. Наш герой мог изливаться в дурацкой болтовне – это было его хобби, играл в резидента с разветвлённой сетью агентуры – это тоже было его хобби, но при этом никогда не упускал из вида главного… Миллион. Погоня за ним была уже не хобби, а основной профессией Чарльз Гарольда. И к этой цели он шёл со всей серьёзностью.
- Вот в таком разрезе, Витя, - заключил наш герой, - и чем скорее – тем лучше. А то моё воинство разлагается без дела.
- Хы-хы, воинство, - понравилось Брюханову, - х-х-христолюбивое воинство!
- Ой ли? Пожратьлюбивое – вот это ближе к истине. Ну, Поляк, ни пуха ни пера.
- Я сделаю всё, что в моих силах! – преданно, почти влюблено глядя в глаза шефа отрапортовал Котлецкий.
- Ой, кха-кха-кха, м… Чай попили – чаюху поели, надобно отдохнуть, - дожёвывая заварку, зевнул Лаптев, вынул из ушанки засаленный чинарик-ветеран и на этот раз докурил его до конца.
Глава 17
«…А ХАРЯ НЕ ТРЕСНЕТ?»
Задание получено, задание серьёзное, трудное, важное, необходимое для окончательного разоблачения директора-мошенника. Виктор радовался, что наконец-то мечты о приключениях становятся явью, но и не знал, как начать? С какого конца подступиться?
Время шло к отбою, в общежитии началась подготовка ко сну. Для Котлецкого она заключалась в том, чтоб стянуть с себя сапоги. Уже минут пятнадцать он, стоя между рядами двухэтажных коек, пытался носком одного сапога подцепить пятку другого – и всё безуспешно. Надо сказать, колхозная жизнь ещё не убила в Викторе остатки чистоплотности, и ему не хотелось ложиться спать с лепёшками грязи на руках. Снять сапоги руками и не перемазаться до локтей было невозможно, а чтоб потом вымыть руки, надо было идти к умывальнику, на улицу, то есть, снова надевать сапоги. Порочный круг замыкался. Вот почему Котлецкий, не прибегая к помощи рук, пыхтел и тужился, продолжая свои попытки.
В комнате помещалось приблизительно человек двадцать, а также порождаемые ими духота и шум. Впрочем, ученики не унывали. Публика грызла купленные в гастрономе пряники, играла в карты, в шахматы. Бирдюгин, лёжа на спине, громко насиловал гитару и даже пытался что-то петь. Миша Зак сидел на верхней койке и рассказывал анекдоты. По комнате осторожными шажками шнырял низкорослый белобрысый семиклассник с оригинальной кличкой Голый Секс. Он был самым слабым в коллективе, трусоватым и, естественно, был у всех на побегушках. В компании подростков всегда есть такие козлы отпущения, которым все приказывают, что хотят, которых все оскорбляют, как хотят, и которых никто не считает за людей. Голый Секс ещё со школы привык к такому положению, так что ему и в голову не закрадывалась мысль, в чём он, собственно, провинился. Рабы не рассуждают
- Эй, Голый Секс! Ну-ка, быстро сбегал к умывальнику, чайник с водой принёс! – приказывал один девятиклассник, лёжа на койке кверху ногами, повелительно пошевеливая чёрным от грязи пальцем ноги.
- Стой! – кричал другой парень. – Сапог мне сними! Короче!
Котлецкий, который и по сей час не мог совладать с сапогами, подумал было кликнуть Голого Секса, но усовестился. Служа такому благородному делу, как разоблачение директора-жулика, Виктор и сам старался быть благородней. И тут, наконец-то, совершилось! Пятка поднялась вверх, и сапог стал медленно слазить с ноги. Взору Котлецкого предстало что-то мокрое, скользкое, зловонное, напоминающее живое существо. Это был носок. Тошнотворный запах его уже шибанул Виктора по ноздрям. Увы, дорогие читатели, наш богатый и великий русский язык в этом случае оказывается слишком беден, и я не могу описать запах носка… Кто нюхал носки в «колхозе» - тот поймёт меня, остальным же остаётся верить мне на слово. Но я советую, дорогие читатели, всем, кто не нюхал – понюхать, ибо без этого нельзя считать себя образованным человеком…
Зажмурив глаза, Котлецкий осторожно стянул носок с ноги и засунул в сапог. Виктор знал, к чему приводит сушение носков на радиаторе. Высыхая, носки каменеют и трескаются, как почва в пустынях. После этого ими можно успешно забивать гвозди, но натянуть на ногу – выше человеческих сил, для этого необходимы специальные станки и инструменты.
- Эй! Вшивый! «Наедине с врачом» прочёл? – прекратив ударять по струнам, поинтересовался Игорь Бирдюгин у Ухова.
- Ещё две главы.
- А не слабо тебе будет их сегодня кончить? Сколько мне ждать?
Книгу «Наедине с врачом» привёз с собой один восьмиклассник. В первый день на неё налетели, как голодные голуби на буханку хлеба, и чуть не разодрали в клочья. Но, в конце концов разум восторжествовал, на книгу установили очерёдность. Она стала передаваться из рук у руки, запоем прочитываться и отдаваться дальше. Даже Голый Секс осмелился как-то тайно полистать таинственную книгу, но возмущённая общественность нащёлкала ему по ушам, напомнив о том, что каждый должен знать своё место. Миша Зак не записывался в очередь, сказав, что эта книга есть у него дома, причём, недавно родители спрятали её от него, решив, видимо, что сынок подрос настолько, что от него уже надо прятать подобную литературу. Правда, Хек выучил «Наедине с врачом» наизусть ещё два года назад, но родители не учитывали такую возможность. Сейчас Миша Зак штудировал «Гигиену женщины», неизменно повторяя, что эта книга заменяет ему все детективы и фантастику.
Справившись с носками, Котлецкий, не раздеваясь, вскарабкался на вторую полку, смёл на пол с одеяла засохшие лепёшки грязи и закрыл глаза. Он пытался думать о поручении Чарльз Гарольда, но усталость брала своё – Виктор засыпал. Голова побаливала от спёртого воздуха и носочного газа. Наглые мухи жужжали под ухом, слонялись по лицу Котлецкого, как по проспекту. Он устал смахивать их рукой и, в конце концов, закрылся с головой толстым одеялом, начал задрёмывать. Неожиданно в бок его толкнули, Виктор открыл глаза – перед ним возникла смеющаяся физиономия Миши Зака.
- Постарайся уснуть! – сказал ему Хек. Котлецкий выругался, зарылся в одеяло и через минуту впал в беспробудный сон. Ночью, как и у всех, перед глазами его проплывало огромное, вязкое поле – и больше ничего…
- - -
Поляк не слышал возгласа «Подъём». Он был разбужен хором злых голосов:
- Ах, скоты! И не лень же!
- Сволочи!!! Только и могут, что исподтишка!
Ну и, конечно, присутствовали изречения, которые в классической литературе обозначаются точками или звёздочками. Дело было вот в чём – лица почти всех учеников оказались перемазанными зубной пастой. У большинства по физиономии крест-накрест тянулись две продольных полосы, всё равно, как в войну заклеивали бумагой стёкла. Создавалось впечатление, что злоумышленники торопились, поспешно выдавливали пасту из тюбика – лишь бы напакостить. Правда, у некоторых на лице просматривался более-менее понятный рисунок: у Игоря Бирдюгина – два кружка на щеках, у Миши Зака – усы из пасты и большое пятно на лбу. Паста засохла, теперь пострадавшие отскребали её ногтями. Единственными, кого минула сия чаша, были Котлецкий и Голый Секс. На последнего, естественно, тут же свалили часть вины.
- Почему Голый Секс чист? – рассуждал Миша Зак. – «Бешники» ночью пришли, стали всех мазать, ну, Котлецкий спит в углу, до него добраться трудно, а этот? Ясное дело, он с «бешниками» связан, он им и двери открыл и мазать помогал. И я в в пасте! Я! Я же говорил, что не участвую в этой сваре, нейтрал я! А они…
Голому Сексу досталось за измену. Тут же все решили сегодня же отомстить «бешникам» за ночную акцию в честном бою. Ученики направились к дверям и тут заметили прилепленный к стене лист бумаги. На нём красовалась размашистая надпись:
ПРИВЕТ ОТ ЕЛИЗАВЕТЫ ФИЛИППОВНЫ!!!
- Ещё и шутят, сволочи! – сплюнул Бирдюгин. – Ну что, братва, не слабо нам будет сегодня с ними… поговорить?!
- Не слабо! – с готовностью подхватили остальные. Только Миша Зак промолчал, усмехаясь неизвестно чему.
…На поле, как и вчера, было ветрено, сыро и холодно. Котлецкий ощущал, как злой ветер шныряет у него под телогрейкой, пронизывает насквозь, будто бы пропускается через тело, как через мясорубку. Такое неуместное сравнение пришло Виктору на ум, когда зябкая дрожь заколотила его так, что зубы стали стучать, как пулемёт. Сегодня учеников направили работать на поле с экспериментальным луком. Это выразилось в том, что категорически запретили по ошибке выдёргивать из земли луковицу вместе с сорняком. Приходилось, поэтому, как только обычный во время прополки брак случался собираться всем и общими усилиями съедать экспериментальный лук, дабы не влетело от начальства.
- Ты не замёрз, Колька? – подойдя к Вшивому, завёл разговор Поляк.
- Бррр… Как цуцик. А дома-то сейчас! Борщ красный… Тёплая ванна, чистая постель, - мечтательно всхлипнул Ухов. Продрогший Виктор представил себе ванну с горячей водой, и ему тоже стало горько… Надо сказать, на поле редко говорили о чём-нибудь, кроме как о доме – символе вкусной еды, тепла, чистоты и отдыха. «И когда-то вернёмся…» - добавлялось при этом обычно с хрипловато-простуженным вздохом.
- Ну, а как ты смотришь на то, чтоб организовать забастовку? – напрямик спросил Виктор у Вшивого.
- А иди ты, - отмахнулся тот, поднимая воротник своей куртки, - что зря болтать?..
- Котлецкий! Почему не работаешь! – рявкнула за спиной поляка неслышно подобравшаяся Олимпиада Дмитриевна. – Лишь бы отлынить! Страна нуждается в луке, а ты? Где твоя комсомольская сознательность?! Вон, Бухаев, знаешь, в нашей школе учился, тоже вроде тебя на поле стоял, нагнуться ленился. И получил теперь восемь лет за убийство! Мало дали… Я б таких вешала на площади… Или четвертовала.
Потом Чурбанова вспомнила про Юрия Гагарина и ещё долго не умолкала. Котлецкий покорно выслушивал… За рабочий день он подошёл ещё к троим парням – те тоже не приняли всерьёз слова о забастовке. Начался дождь, достаточный, для того, чтоб постепенно промокнуть до нитки, но не достаточный, чтоб считать его уважительной причиной ухода с поля. Олимпиада Дмитриевна, кутаясь в тёплый плащ, подбадривала учеников воодушевлённой речью о романтике преодоления трудностей. Но когда даже сама математичка стала промокать, её уста вынуждены были дать приказ идти с поля. Виктор плёлся, по колено увязая в земле, с трудом передвигая отяжелевшие от налипшей грязи ноги…
В столовой всех встречал «больной» Миша Зак:
- У, каторжные пришли! Ну, и как же там, в поле, весело? – смеющееся личико Хека так и сияло здоровьем и жизнерадостностью. Он затемпературил в первый же день работы. Все предполагали, что Миша потихоньку, незаметно для врачихи, натёр градусник об штаны, но это было неверно. Зак натирал солью подмышки.
- У, сачок, - бурчали все, - жрать-то первый являешься…
Ученики расселись за длинные столы, тут же разобрали весь хлеб из стоящих на столах тарелок, причём каждый охотился за горбушкой. Виктор жевал чёрствую корку и думал, что лучше всего начать разговор именно за обедом.
В центре столовой прохаживалась Олимпиада Дмитриевна, неповторимая ораторша, осто… нет, отысячечертевшая каждому ученику, и мне, признаться, тоже – мешает вести повествование подинамичнее, вот хоть ты тресни!
- Мальчики и девочки! Вы закончили работу на сегодня, однако, будучи сознательными комсомольцами, вы должны понимать, что свой досуг тоже необходимо использовать разумно! Чтение книг, спортивные игры, и ни в коем случае не карты, или шляться по улицам! Ходить по улице без дела – последнее дело! Вон, Бухаев, он тоже начинал с того, что по улице бесцельно слонялся. А результат? Теперь отбывает восемь лет за убийство. А вот Юрий Гагарин, он по улицам не шлялся! Поэтому-то и в космос полетел!
Морщась от голоса математички, ученики приступали к еде. В конце концов, Чурбанова покинула столовую под аккомпанемент многочисленных вздохов облегчения.
На первое был молочный суп с лапшой и морковью. Он был на редкость жидок, к тому же остыл и производил неприятное впечатление.
- Вот чёрт, сегодня пойло ещё хуже, чем вчера! – энергично орудуя ложкой, заметил Игорь Бирдюгин.
- Да люди – не свиньи, всё съедят, - как бы невзначай развил его мысль Котлецкий и хотел сказать о забастовке, но его опередил Миша Зак. Надо сказать, Хек присутствовал в столовой чисто номинально, почти не прикасаясь к поданным харчам. О нет, он не объявлял голодовку и не страдал отсутствием аппетита, просто в чемодане своём Миша Зак хранил и скрывал от общественности целый склад тушёнки, рыбных консервов, копчёной колбасы и сала, чем и питался в то время, когда все прозябали в поле.
- Слушайте анекдот! Значит, очередь в туалет, вдруг один мужик прибегает…
- Да заткнись, Зак… Хряк! – не выдержал Вшивый. – Как за стол, так … Специально, что ли, чтобы аппетит портить?
- Ага, - хихикая, признался Хек.
- Давай-давай, повесели! – подначивал Зака Бердюгин, - Чего-нибудь этакого поведай, а…
Все завозмущались, говоря, что Хек в конец распоясался, а Бирдюгин ещё и поощряет его выверты и т.п.
- Ну ладно, - смилостивился Миша, - расскажу анекдот без всякого такого, сейчас вот второе принесут.
На второе была подана перловая каша. Ученики с аппетитом набросились и на неё. Месиво оказалось липким и скользким, вследствие чего его было нелегко глотать – каша попросту проскальзывала в горле, как колёса автомобиля в гололёд.
- Так, встречаются два рыбака, - с увлечением начал Хек, хитровато посматривая на жующих товарищей. – «Здорово, Федя!» - «Здорово, Вася!» - «Как жизнь, Федя?» - «Да плохо, Вася, как всегда. А у тебя?» - «О, у меня хорошо!» - «В чём же дело, Вася?» - «Да вот, Федя, женился я!» - «Женился… Ну и что, красивая жена, что ли?» - «Да не сказал бы, Федя» - «Может, Вася, она тебя на рыбалку без брани отпускает и в дорогу чекушку даёт?» - «Да не сказал бы, Федя» - «Так что ж тогда?» - «Да вот, понимаешь…» - дальше Миша Зак не выдержал и, откинув голову назад, залился своим визгливым кудахтаньем. Глядя на сморщившуюся, очкастую физиономию Хека все тоже не могли не разоржаться.
- Ой, ну и анекдот, - тяжело дыша, выговорил Игорь Бирдюгин. – Дальше-то что?
- Да вот, понимаешь ли, Вася, - с трудом продолжал Хек, - понимаешь ли, ха-ха-ха-ха-ха! Ой, ха-ха-ха-ха! Ой… Понимаешь, Вася, глисты у неё! А-ха-ха-ха!
- Хряк! – взорвался Вшивый, в сердцах плюнув себе в тарелку. – Убить тебя мало!
Но все хохотали, не столько над анекдотом, сколько над рассказчиком. А Миша докончил анекдот до конца. Смысл анекдота сводился к тому, что на глистов берёт лещ, но только на самцов. Чтобы определить пол глиста, необходимо продёрнуть его сквозь зубы: застрянет – самец, не застрянет – самка… Ржанье за столом не умолкало.
Нет, не подумайте, дорогие читатели, Миша Зак вовсе не добивался цели прикинуться дурачком. Нет. Как объяснить его поведение? Дело в том, что Миша Зак был просто глуп (хотя, конечно, по-своему хитёр) глуп той здоровой, свежей, юношеской глупостью, когда обладатель оной даже не подозревает о её наличии у себя, напротив, считая себя очень остроумным.
- Всё зубы скалим! – вдруг среди общего гогота раздался негромкий, но твёрдый голос Котлецкого. – Всё шуточки шутим! Нас кормят чёрт знает чем, мяса даже нюхнуть не дают – а мы терпим! Явное нарушение норм… трудовых лагерей, а мы зубы скалим?! Весело… Ха-ха.
- А ты что, предлагаешь слёзы лить? – уточнил Бирдюгин, просмеявшись.
- Я… я предлагаю показать директору и Чурбановой, что мы люди сознательные и не позволим, чтоб нас кормили как… не знаю даже кого. Утром устроить забастовку: всю кашу бросить на пол и идти не в поле, а спать – вот тогда-то они почешутся, начальство…
- А что, если и в правду! – заинтригованно почесался Бирдюгин. – Только надо, чтоб все вместе…
Над столом повисло задумчивое молчание.
- А харя не треснет? – скептически скривил губы Вшивый. В ближайшее время его выражение облетело всех учеников и так понравилось, что не сходило с уст до конца «колхоза»…
Ученики призадумались. Идея казалась заманчивой, но опасной. На третье был чай. Котлецкий осторожно пригубил горячую мутноватую бурду. Остальные тоже притронулись было к чаю. Тут же лица учеников исказились как по команде. Виктор почувствовал, что вкус чая несколько необычен.
- Ну это предел! – потрясённо покачал головой Вшивый. – Чай с солью! Ну да, она дешевле сахара. Всё! Теперь и я за забастовку!
В том же духе высказались почти все соседи Котлецкого.
- Ну хорошо, - сказал Игорь Бирдюгин, - всех других парней, даже бешек, мы, пожалуй, уговорим. Ну, а бабы? Им-то слабо будет на такое решиться. А эффект получится, если только все вместе выступят – вот в чём дело.
- Так… Надо с ними поговорить, - неуверенно высказался Котлецкий.
- Струсят! – они только и умеют, что под дудку Чурбановой плясать.
- Посмотрим, - ответил Виктор. В глазах его загорелась решимость.
Глава 18
ГЕРОЙСТВА КОТЛЕЦКОГО
После обеда ученики, как правило, посещали туалет, расположенный метрах в пятидесяти от общежития. Они брели туда длинной вереницей, по узенькой, размытой дождём тропке. Уборная представляла из себя двухместную щелястую развалюху, одна из дверей которой отпала полностью, а другая только наполовину и ещё покачивалась на ветру. Крыша также отсутствовала, так что посетитель туалета не был укрыт от произвола небесных стихий…
Погружённый в свои забастовочные думы, Котлецкий неспешной походкой возвращался из туалета, как вдруг был настигнут Юлькой Копыриной.
- Что, Витенька, приуныл? А не слабо нам будет в двадцать третьей комнате пулю расписать? Ты же, кажется, в преферанс умеешь. Пойдёшь?
- Я, ну, можно, - согласился Поляк, неравнодушный к картам.
- Тогда быстрее, а то я сейчас в сортире через перегородку слышала, парни из 9-го «Б» говорили, что, мол, вы обнаглели и готовятся с вами расправиться. Торопись, а то влипнешь! – лукаво улыбнулась Цапля.
- Что? Чтоб я прятаться побежал! – в Котлецком взыграло самолюбие. К тому же, он решил, что настоящий лидер должен быть впереди всегда, даже в бою. – Спасибо за предупреждение, придётся, видно, преф отложить!
- Хо, не узнаю тебя! – рассмеялась Юлька, перекидывая колоду карт из руки в руку. – С каких пор столько прыти?!
Но Виктор уже не слушал её! Он мчался вперёд, навстречу подвигам.
- Братва! Тревога! Сейчас начнётся! – закричал он, вбегая в комнату.
- Что именно? – сонно осведомился Бирдюгин.
Вместо ответа в дверь, словно вихрь, ворвались десять человек, каждый был вооружён белым полотенцем с тугим узлом на конце. Их намерения были понятны без слов.
- А я, я, я говорил, я нейтрал, - зазаикался Миша Зак. Он оказался ближе всех к противнику и сейчас боязливо пятился задом. – Я в очках!
- Ах, нейтрал, - криво усмехнулся один из парней, - ах, в очках…
С этими словами он взмахнул полотенцем, и Мишины очки, поднявшись к потолку, упорхнули в противоположный угол помещения.
- Бей их! – неожиданно для себя вскричал Котлецкий, схватил подушку и первым ринулся в бой. Остальные же поспешно затягивали узлы на полотенцах, готовя оружие. И битва началась…
- Только не орать, - деловито предупредил всех Бирдюгин, соскакивая с кровати, - а то Чурбаниха услышит, примчится… Ну!
Виктор, держа подушку обеими руками за два края, размахнулся, и в этот миг полотенечный узел с чавканьем ударил его по щеке. Поляк потерял равновесие и грохнулся на спину. Одно хорошо, упал головой на свою же подушку. На Котлецкого несколько раз наступили, затем побоище отодвинулось вглубь комнаты. «Бешники» наступали. Виктор поднялся, подхватил подушку и бросился на помощь своим.
Игорь Бирдюгин бился, как лев, сразу с тремя противниками. Узел его полотенца то и дело встречался с физиономиями врагов. Но тут сзади подскочил четвёртый «бешник». Он, как пропеллер, вращал в руках полотенце с узлом и стал с усердным сопением нахлёстывать Кабана по макушке. На секунду Бирдюгин дрогнул, но тут подоспел Котлецкий. Удар подушкой сзади – один из врагов сбит с ног. Другой удар подушкой по голове – второй «бешник» в замешательстве опустил полотенце. Тут узел полотенца хлестнул Виктора по носу, но инициатива была уже перехвачена. Бирдюгин, расправив плечи, раскидал двух оставшихся в разные стороны.
- Эх, полотенце бы намочить сбегать, - вздохнул Игорь, - слышь, Витька, продержитесь без меня?
- Да! – в азарте боя откликнулся Котлецкий, защищаясь подушкой от ударов противника. Однако с уходом Кабана чаша весов стала всё отчётливее клонится в сторону «бешников». Виктор, как мог, подбадривал своих, но под превосходящими силами противника они медленно отступали к стене. Вшивый долго держался на рубеже второго этажа кроватей, отмахиваясь от врага двумя связанными в узел полотенцами, но вот ретивый военачальник «бешников» в запале боднул головой кровать Вшивого снизу, и Колька Ухов, подпрыгнув, сверзился на пол.
- Сдавайтесь! – с прерывистым смешком прокричал главарь «бешников», усердно работая полотенцем. – Всех сейчас положим!
- А харя не треснет? – бросил в лицо врагам Котлецкий. – Ребята! Вперёд!
Крепкий удар подушкой по голове чуть не сломал Виктору шею. Окружили! Вся комната огласилась победными кличами «бешников». Сделав отчаянное усилие, Котлецкий вырвался из кольца, влетел на второй этаж коек. Там, съёжившись, лежал Миша Зак без очков.
- Ты что здесь делаешь? – поинтересовался Поляк, мимоходом отбиваясь чьим-то трофейным полотенцем от наседающего противника.
- Я… Отсиживаюсь, - тихо ответил Хек.
- А… - протянул Виктор, инстинктивно наклоняя голову – в него летел ботинок. Он уклонился, но какой-то вошедший в азарт «бешник» продолжал метать в Котлецкого всё, что подвёртывалось под руку. Что ж, Поляк вынужден был укрыться за Мишей Заком, используя его в качестве естественной неровности местности.
Почти все бойцы из отряда Виктора уже были обезоружены. Противник давил со всех сторон. Двое «бешников» тоже взобрались на второй ярус коек и теперь на четвереньках наступали на Поляка поверху. Котлецкий понял всю безвыходность своего положения, но тут взгляд его упал на скрючившегося Голого Секса.
- Секс! – заорал Виктор (чрезвычайность обстановки не позволила Котлецкому назвать товарища его полным именем). - Носков мне подкинь!
Голый Секс выполнил приказ. Получив боеприпасы, Котлецкий радостно оскалил зубы и со всей силой, на которую был способен, стал кидать носки в окруживших его «бешников». Многие носки достигли цели, те же, что летели мимо, со страшным грохотом ударялись об стену и рикошетом всё равно поражали врага. Противник остановился в замешательстве. И в этот момент в комнату влетел запыхавшийся Игорь Бирдюгин и с ним ещё четверо парней. В руках каждый из них сжимал полотенце, с которых капала вода.
- Ну что, поговорим? – воскликнул Бирдюгин и, не дожидаясь, пока «бешники» опомнятся, ринулся в гущу боя. Мокрым, твёрдым, как камень узлом, он раздавал удары направо, и, соответственно, налево с таким проворством, что враги сразу дрогнули, стали отступать, падать, бросать оружие. Предводитель «бешников» бился до конца. Лишь когда его загнали в самый угол и наставили на него метательные снаряды, то есть носки, горный главарь вынужден был капитулировать.
- Ура!!! – переполненный восторгом победы, вскричал Котлецкий и, забыв, что он сидит на второй полке, вскочил на ноги. От удара головы об потолок на пол местами осыпалась штукатурка, это чем-то напомнило салют победы. Впрочем, огромная шишка на затылке не омрачила ликований Виктора… Все парни, ещё минут пять назад сражавшиеся друг с другом не на живот, а на смерть, теперь обсуждали подробности битвы. Именно тут Котлецкий, которого и свои, и противники единодушно признали одним из доблестнейших героев сражения, ещё раз повторил свой проект забастовки. Все единодушно одобрили его, согласившись, что такие вещи, как солёный чай не могут оставаться безнаказанными… Итак, дело теперь оставалось за «слабым полом».
- - -
Показывали фильм «В сетях мафии». Котлецкий, как и все посетители клуба, пялился в экран, но мысли его витали далековато от кино. Сегодня днём состоялся важный разговор с Копыриной. Случилось так, что Виктор, отобедав, шёл в комнату, как вдруг натолкнулся на Юльку, она стояла у стены и всхлипывала. В былые времена Котлецкий, наверное, постеснялся бы подойти, но сейчас пересилил себя и поинтересовался у одноклассницы, в чём дело? Поспешно смахнув слёзы, Цапля, дрожащим от злости голосом сообщила, что у неё страшно болит голова, а температуры, увы, нет, поэтому Чурбанова не только заставляла её идти в поле, но и красноречиво выругала её за лень… Сердце радостно забилось в груди Котлецкого. «Учительё само роет себе могилу», - промелькнула у него в голове красивая мысль. Виктор тут же поведал Юльке о плане забастовки. Цапля, не колеблясь, поддержала это начинание, пообещав склонить на свою сторону всех девчонок. Итак, дело принимало нужный оборот, душу Котелцкого переполняла гордость. Теперь не стыдно взглянуть в глаза Чарльз Гарольду! А как удивлённо и восторженно смотрела на него Юлька Копырина! «Да, странно, Витя, раньше ты мне не таким казался». Ну, ещё бы?! Кем он был раньше? А теперь – руководитель забастовки. Герой! И им он будет всегда!
По тёмному залу клуба уже в очередной раз пронеслось чьё-то душераздирающее верещание.
- Прекратить безобразие! – резонансом прорезался голос Олимпиады Дмитриевны. – Я узнаю, кто это делает!!!
Последние слова потонули в волне общего хохота. В продолжении киносеанса эта сцена повторялась ещё четыре раза. Дело состояло вот в чём: Миша Зак сидел рядом с Голым Сексом и то и дело заставлял того под угрозой зуботычины, громко блеять. Ученики потешались. Математичка, беснуясь, скакала вдоль рядов, но в полумраке ей не удавалось обнаружить нарушителя спокойствия.
Фильм закончился. Все двинулись на выход, нехотя обсуждая просмотренное.
- Ну, как тебе? – спросил Колька Ухов у Виктора.
- Так себе… А тебе?
- Мне – не очень… Мало убийств, - вздохнул Вшивый.
- На «Зиту и Гиту» завтра идёшь?
- Можно, что ещё-то делать? Индийский, две серии. Известное дело – опять про любовь закрутят одно и то же. Но в индийских фильмах хоть дерутся всё время, убивают. А то в городе смотрел иранский фильм – тоже про любовь, но ни драк, ни резни, одна только пощёчина на весь фильм – ну что это…
В это время Котлецкий заметил самого Чарльз Гарольда. Бывший президент общества «друзей чужого кошелька» в шляпе и кожаном пиджаке стоял напротив дверей клуба, наверное, высматривая Виктора. Поляк, было, заспешил к шефу, но его опередила Олимпиада Дмитриевна.
- Здравствуйте! Здравствуйте, уважаемый Чарльз Гарольд! Как долго вы не показывались, я даже начала беспокоиться.
- Здравствуйте, Олимпиада Дмитриевна, - губы нашего героя нехотя разъехались в натянутой улыбке. – Всё дела. Родительский комитет – хлопотное учреждение…
- Да.… Но это – нужные дела, полезные. Знаете, Чарльз Гарольд, мне грустно, - печально вздохнула Чурбанова, - молодёжь распустилась. Курят, хамят, в кино, вон, сегодня хулиганили, а что я могу сделать? Говорят, культурные мероприятия нужно проводить, приобщать к искусству подростков. Но сами посудите, куда можно с ними пойти? Смотрели сейчас кино, ну чему этот фильм учит? Только плохому. А театр – бегают в коротких платьях по сцене, что это, воспитание? Я теряюсь… Ведь всё, что дети видят, их портит!
- Это верно. Искусство и разврат – синонимы…
- Всё развращает! Можно ли куда-нибудь водить подростков? Там, в кино, в театр… в зоопарк? Нет!
- Извините, а в зоопарке-то что? – заинтересованно переспросил наш герой.
- Как что?! Зоопарк – это главный рассадник безнравственности! Обезьяны, они, извините, голые там скачут, а ведь они на нас похожи! На людей. Так чему это учит ребёнка? Если и учит, то только плохому. Нет, чтоб обезьян, как в цирке, в штанишки, в рубашечки одеть, чтоб посмотреть воспитанному человеку можно было, а то… Стыдоба одна! Никогда в зоопарк не хожу.
- Да, вы совершенно правы, - с трудом сдерживаясь от смеха. Закивал головой Чарльз Гарольд. – Но, позвольте, почему же только обезьян? А тигры, волки, орлы, медведи, - они-то как же?
- Нет, вы тут… немного утрируете, мне кажется, - задумалась Олимпиада Дмитриевна. – На орлов, и вообще, на птиц, я считаю, не обязательно что-то надевать. Медведи – у них шерсть длинная, ничего… А волков и тигров, да… Я не говорю, конечно, по всей форме одеть, поймите меня правильно, но обычные трусики можно им приспособить.
- Так-так, - сурово покачал головой Чарльз Гарольд, - я так понял, вы, Олимпиада Дмитриевна, допускаете, что орла можно показывать детям без трусов… Очень хорошо. Либеральничаем мы, всё детям дозволяем, всё показываем… А вдумайтесь? Приходит ребёнок в зоопарк, ребёнок со здоровым нравственным чувством, и что он видит? Орлы в клетках сидят… без трусов. И как ни в чём ни бывало! Будто бы это оно так и должно быть! Вы что же думаете, Олимпиада Дмитриевна, это не покалечит нравственность ребёнка?!
Как вы, педагог, не можете понять этой простой вещи, а? Ведь детки – то видят, соображают и делают выводы « Орлы сидят без трусов, им можно, а нам ? Мы чем хуже?» Вот ведь как рассуждать начнут. И не упустят случая раздеться. Откуда это падение нравов молодёжи, а? Всё оттуда, из зоопарка, и всё потому, всё от нашего либеральничанья, вседозволенности детской… И я удивляюсь, что мне приходится объяснять такие прописные истины, и кому? Пе-да-го-гу!!!
- Да-да, вы правы, - прошептала математичка, до глубины души тронутая педагогическими откровениями почётного члена родительского комитета I-й степени. Чарльз Гарольд же не упустил случая вежливо распрощаться с Олимпиадой Дмитриевной, покуда та не пришла в себя, пообещав как-нибудь в другой раз продолжить дискуссию и изложить свои взгляды на всю систему воспитания в совокупности…
- Я восхищаюсь вами! – догнав Чарльз Гарольда, воскликнул Виктор. – Здорово! Как вы говорили, ой… Я шёл сзади, слушал. Но Чурбанова! Видел я дурр, но таких…
- Поживёшь с моё – и не таких увидишь. Ладно, к делу. Каковы успехи?
- Почти все согласны. Начнём в ближайшие дни!
- Хорошо. Я рад, что располагаю столь талантливой агентурой. Когда?
- Точно не скажу, но не сегодня-завтра. Я сообщу предварительно. Сам, или Кабана пошлю, может, Цаплю…
- Это ещё кто? – удивлённо улыбнулся наш герой.
- Мои люди, - бросил Котлецкий, стараясь, чтоб это прозвучало как можно более небрежно.
- Ха-ха! Делаешь успехи! Хвалю! Только помни, о Петре Ивановиче и нашем деле ни с кем ни слова! Ладно, до встречи в эфире!
- До свидания, Чарльз Гарольд.
Глава 19
ЧАРЛЬЗ ГАРОЛЬД И ГРОБОНЮХОВСКАЯ МАФИЯ
Ярко-розовое солнце медленно и степенно присаживалось за горизонтом. Вечернее Гробонюхово приумолкло, лишь устало перегавкивались дворовые собаки, да где-то на окраине деревеньки простуженным голосом исступленно хрипел петух. Вдыхая приятные запахи дыма и свежего навоза, Чарльз Гарольд прогуливался по вечерней улочке, смотрел на затянутое серыми тучами небо и размышлял о жизни… Неожиданно на его пути возникло двое, как водится, рослых парней.
- Стой, мужик! Закурить давай, - потребовал один из незнакомцев низким, пьяным баском.
- И побольше, нас тут много, - недвусмысленно намекнул другой, подчёркнуто сплёвывая прямо на ботинок нашего героя.
- Увы, ребятки, должен вас огорчить, не курю, - с грустью вздохнул Чарльз Гарольд. – Как говорится, курить – здоровью вредить, а не курить – ущерб государству. На государство мне, как видите, начхать… Эгоист я самолюбивый, и ничего с этим не поделаешь… Дайте пройти.
- Стой! И не бузи, - прикрикнул парень, не пошевелившись. - Деньги!
Чарльз Гарольд ещё раз вздохнул и, поплевав на кулак, развернулся. Рука его резко распрямилась и нанесла одному из незнакомцев звучный удар по лицу. Тот повалился без крика… Другой парень полез в карман…
- Не надо доставать кастет, - миролюбиво заметил бывший замдиректора в конторе по заготовке куриного помёта. – Я – Чарльз Гарольд… И, кстати, в милицию звонят без двушки, так что мне терять нечего.
- - -
- Чего это у вас, Гарольд, рука в крови? – поинтересовался Брюханов, нехотя отрывая взгляд от телевизора.
- А, это… Комары покусали, их вечером много, - ответил наш герой, приваживаясь к столу и пододвигая к себе сковороду с останками ужина.
Лаптев, сидя перед телевизором, аккуратно завёртывал ноги в портянки – он собирался на службу охранять клуб.
- Ой, кха-кха, интересная передача… Вот этого вот я знаю – старый артист. Умер уже, бедненький, гниёт лежит… Саша, ты не помнишь, как звать-та его?
- А, я в этих актёрах как немец в редьке разбираюсь… Никулина одного знаю, но это не он.
Лаптев ещё долго рассуждал об артистах, затем влез в валенки и потопал на службу. На некоторое время в комнате воцарилось молчание, лишь Хазанов с телевизионного экрана настойчиво пытался рассмешить зрителей какими-то пошловатыми шутками.
- Ну вот, ещё один день прожит, - зевнул Поскребухин, - я Облезлого ещё и в глаза не видел. Слушай, где дело, Чарльз? Возишься с какими-то детьми, а я сижу… Это ж хуже, чем дома, при жене, - от скуки спятишь!
- Не надо учить меня, Гриша, - спокойно ответствовал Чарльз Гарольд, - на войне – и то не каждый день бои. Что вожусь с детьми – так это делу не мешает, наоборот… Ну, а Облезлого ты увидишь, обещаю…
Ни с того ни с сего в дверь заглянул Лаптев:
- Сидите?
- Ага… То есть сидим своим задом на стульях, а не за решёткой всем телом, - пояснил Брюханов.
- Вот я и гутарю, вы тута сидите, а ить вас того… Ухлопать хотять!
- Ты что, сдурел, старый хрыч? – вытаращил глаза Поскребухин.
- Иду я и слышу, наше Гробонюхинское бандитьё, кха-кха, у оградки, да, договариваются. Сегодня, я слыхал, нападать будуть.
- На кого?
- Говорят, мужик, который в мой дом зашёл, им нужон, да-да!
- Ну уж. Это вряд ли, - тихо проронил наш герой.
- Ась?
- Сомневаюсь я!
- Хе, сумлевался Данила, пока дочь не родила… А я, кха-кха-кхам, упредил, так что вы… готовьтесь…
Старик ушёл, и никто не подозревал, насколько верны были его слова. Дело в том, что Чарльз Гарольд ударил по морде самого короля Гробонюховской великовозрастной шпаны, наводящей страх на жителей своей, и нескольких ближайших деревень. Это была, своего рода мафия. И вдруг… такое наглое оскорбление… Мафиози догадались выследить, где скрылся смельчак. Над Чарльз Гарольдом и над всем пожратьлюбивым воинством нежданно-негаданно нависла суровая опасность… Однако предупреждение Лаптева никто из них, по самонадеянности, не принял близко к сердцу.
- Эх, спать пора, а у меня в брюхе неспокойно, чтоб его холера взяла, - тяжело вздохнул Брюханов, - покушать бы… Пойду, свежим воздухом вдохну.
Все трое вразвалку вышли во дворик. Александр тотчас задымил «Беломором» - так он дышал свежим воздухом. В приоткрытом лаптинском хлеву возилась огромная чёрная свинья. Услышав шаги, она высунулась из хлева и, недовольно похрюкивая, воззрилась на людей.
- Как жирна-то, окаянная, - покачал головой Брюханов, - такой окорок – и сам по себе гуляет… Это подумать… Вот ведь природа, чирей ей на ж… мудрёно всё устроила! А?
- Мудрёно, - согласился Чарльз Гарольд, -а даже не сразу постигаешь всю эту диалектику. Даже и не верится иногда, что вот, например, из крошечной оплодотврённой клетки может получиться такая огромная, такая прожорливая скотина, как, например, ты, Брюханов. Вот и вдумайся, как же это матушка-природа сподобилась произвесть такую харю, а?
- Чего-чего? – надул губы Отец. – Нашли, Гарольд, что сказать, очень умно! Я – из клетки? Что я вам, канарейка, что ли? Я большая скотина, это как будто бы вы – скотина маленькая… А харя – она… у каждого своя, и нечего тут придираться.
Свинья надменно смотрела на квартирантов, будто говоря этим взглядом, что она одна здесь хозяйка, а всё остальное – мелочь. Затем, пару раз презрительно хрюкнув, Злодейка удалилась вглубь хлева и там с шумом рухнула на солому.
- Разбогатею – обязательно заведу дачу и куплю свиней, - тихо проговорил наш герой, мечтательно глядя на звёзды, - люблю животных.
В этот миг из-за сарая вынырнуло несколько тёмных силуэтов, один из них вызывающе прохрипел:
- Тихо, фраера! Кончайте горбатого лепить! Кто из вас Харольт?
- Моё почтение! – Чарльз Гарольд с улыбкой сделал шаг вперёд. – Что вы имеете мне сообщить?
- А вот что! – один из силуэтов скакнул вперёд и без предисловий ткнул нашего героя кулаком в живот. Бывший президент общества «друзей чужого кошелька» покачнулся и с тихим стоном осел наземь.
- Дохляк, - сплюнул король гробонюховской мафии, небрежно переступая через поверженное тело Чарльз Гарольда. – Ну а вы, фраера, чего затихли? Его дружки, да?
- Нет-нет, мы так, сами по себе… стоим, - струсил Брюханов. Поскребухин попытался было пройти к дверям, но ему преградили дорогу.
- Вот что, мужики, - закуривая, негромким голосом заговорил король гробонюховской мафии, - давайте все ваши бабки, сымайте пиджаки и можете гулять… Мы тоже спешим.
- Как… Не, не надо, - затрясся Григорий, - не надо пиджак… Меня ж потом жена убьёт… Не надо…
- Надо, - уверенно возразил один из налётчиков, протягивая руку в сторону Поскребухина. Но тут же он взвыл и подпрыгнул, как ошпаренный. Второй мафиози отлетел к забору, третий, охнув, перевернулся через голову и упал на спину. То Чарльз Гарольд внезапно напал с тыла и с размаху протягивал грабителей железной трубой. Один высоченный парень с челюстью неандертальца замахнулся на нашего героя велосипедной цепью, но Чарльз Гарольд, ловко парировал удар, угостил мафиози железякой точнёхонько по покатому лбу. Неандерталец рухнул навзничь. Король мафии, видя разгром своих рядов, обратился в бегство.
- Держи его! – скомандовал Чарльз Гарольд. Брюханов с Поскребухиным смело ринулись в погоню.
Тут один из налётчиков вскочил на ноги и торопливым шагом, прихрамывая, засеменил к калитке. Это был хилый, очкастый паренёк. Наш герой из принципа в один прыжок настиг его и уже собирался поймать за шиворот, как вдруг мафиози развернулся, выхватил из кармана пистолет и три раза выстрелил в упор, в грудь Чарльз Гарольда. Выстрелы отрывисто и зло громыхнули в ночи, неприятно завоняло порохом.
- Как?! – хватаясь обеими руками за сердце, вскрикнул бывший замдиректора в конторе по заготовке куриного помёта. – Ты… убил меня? Но этого же не может быть! Как я могу умереть, не достигнув цели?!
Наверное и вы, дорогие читатели, заподозрили, что что-то тут не так. Действительно, не раз заглядывая в оглавление, вы уже выучили, что роман мой в пяти частях, так что если главный герой погиб бы в пятой части, как это полагается в романах, это было бы естественно, но во второй – никак недопустимо! Правильно! Это же самое заподозрил и Чарльз Гарольд. Да, выстрелы состоялись, но боли он не чувствовал и горячая кровь не струилась по его молодецкой, черноволосой груди. Оправившись от первого удивления, наш герой прыгнул на стрелявшего, сбил его с ног и вырвал у него из рук пистолет.
- В чём дело? – спросил Чарльз Гарольд у мафиози. – Или я не пробиваем, или ты косой?
- Нет, это ж стартовый… - пояснил хулиган, зачем-то пытаясь собрать с земли стёкла разбившихся очков.
- А! …Здорово! – весело рассмеялся наш герой. – Мне понравилось, ей богу! Патроны-то к нему у тебя есть?
- Осталось немного…
- Давай сюда!
Паренёк протянул победителю маленький полиэтиленовый пакетик с патронами.
- Ну, спасибо! – от души поблагодарил наш герой. – Пистолетик мне ещё пригодится. А ты славный малый. Ну что, нос тебе расквасить?
- Не стоит, - попросил побеждённый.
- Я тоже так думаю. Ну, скажите, стоило ли вам на меня лезть? Я ж Чарльз Гарольд, меня ж просто невозможно одолеть. Только больно я тебе сделал. Вот и очёчки зря поломались… Мне, думаешь, тебя не жалко? Я ж молодёжь люблю – сам когда-то таким был. Книжки надо читать, книжки, а не дурака валять… Понял?
- Да, - кивнул хулиган.
- Вот и хорошо… Звать-то тебя как?
- Вася…
- До свиданья, Василёк… Ступай! Не поминай меня лихом.
Пока Чарльз Гарольд вёл задушевную беседу с Васей, все остальные налётчики поспешили унести ноги со двора. Только возле Лаптинского сортира царило оживление, слышался чей-то крик и хохот Брюханова. Отряхнув от земли свой кожаный пиджак и поправив на голове съехавшую на бок фетровую шляпу, наш герой направился на шум.
- Ну и потеха! – не переставая гоготать, сообщил Александр. – Мы с Гришкой за этим погнались, он через забор перелезть не успел, в нужнике заперся и провалился! Слышите, Гарольд, как орёт злыдень?
Сквозь возню и чавкающие звуки из чёрной бездны деревянной уборной пробивался жалобный голос главаря Гробонюховской мафии.
- Досочки там прогнили – вот и рухнуло, - пояснил Брюханов. – Я и сам, господи прости, однажды чуть туда не хрястнулся… вовнутрь.
- Помогите! Вытащите меня! Вы ж люди! – молил голос из глубин сортира.
- Сиди-сиди, рожа! – сверху вниз смело крикнул хулигану Поскребухин. – Вот так-то вот пиджаки с честных граждан срывать!.. Ресторан!
- Знаете ли, любезнейший, - взял слово Чарльз Гарольд, - мы, пожалуй, поможем вам выкарабкаться, но… завтра. Сейчас мы устали, идём спать, так что не надо обессудить…
- Помогите! Ради бога, я не хочу тут сидеть!!! Не хочу!
- Этот мир придуман не нами, - глубокомысленно вымолвил наш герой.
Слыша, что все уходят, король Гробонюховской мафии завопил благим матом. Наверное, ему не очень нравилось место, в котором предстояло располагаться на ночлег.
- Ой, как надрывается, сердешный, - вслушиваясь в крики, печально вздохнул Чарльз Гарольд. – «Попалась птичка в клетку…» - всегда вздыхал в детстве дядя Петя, когда ему в ловушку возле форточки попадал снегирь, свиристель или какая другая живность. Так вот наловит, бывало, а в воскресенье на птичий рынок – зашибает деньгу…
- А что ж мы с этим… водолазом сделаем? – полюбопытствовал Поскребухин.
- Там посмотрим, - махнул рукой Чарльз Гарольд, - утро, как говорила Василиса Прекрасная, вечера мудренее.. будет день – будет пища.
- Дай бог, сказал Брюханов, мечтательно проглотив слюну.
Глава 20
ПОДГОТОВКА К МЯТЕЖУ И ИЗМЕНА
- Итак, подведём итоги собрания! Начинаем завтра утром. Приходим все на завтрак, садимся за столы, приносят кашу-размазню, мы тарелки опрокидываем и скандируем хором: «Мы не свиньи!» И расходимся по местам. Учителя прибегут, станут угрожать, убеждать – на них и не смотреть, не обращать внимания, будто их и нет… Вот так вот примерно. Дальнейший план действий обсудим после, когда учителя что-нибудь предпримут, - ораторствовал Виктор Котлецкий на собрании забастовочного комитета, которое проходило сразу после обеда на берегу Конъюктивитки. Присутствовало человек десять, сидели прямо на траве. Среди лидеров забастовки были Игорь Бирдюгин, Миша Зак, Юлька Копырина и ещё несколько девчонок и парней.
- Вопросы есть? – кончив, обратился к присутствующим Котлецкий.
- Да! А посуду бить? – уточнил Хек.
- Не стоит, - подумав, решил Виктор, - несколько тарелок, в общем-то, можно грохнуть… для острастки, а все не надо.
- А что же жрать будем? – спросил один из «бешников».
- Не помрёшь. В крайнем случае, «Гастроном» есть, подзакусить можно.
Собрание закончилось, теперь нужно было идти в общежитие и поведать решение массам. Конечно, кое-какие инертные, трусливые личности будут возражать и попытаются склонить на свою сторону большинство. Котлецкий понимал поэтому, что предстоит нелёгкая дискуссия, в которой, возможно, кулаки Бирдюгина сыграют не последнюю роль… Да, ещё ведь необходимо известить Чарльз Гарольда, но как? Ведь сейчас Виктор необходим в общежитии, как главный организатор. Надо кого-то послать… Выбор Котлецкого пал на Копырину.
- Юля! – окликнул он её.
- Да! – с готовностью отозвалась Копырина. В последние дни она не переставала удивляться, как это Котлецкий в школе так искусно маскировал свою смелость и талант организатора? В школе он был неприметным серым пятном в серой форме, а теперь – личностью, и Юлька смотрела на него по-новому. Виктор тоже невольно скользнул взглядом по её стройной фигурке в джинсах и сиреневом свитере.
- Нужно пойти в дом № 18, найти там человека по имени Чарльз Гарольд и сказать ему, что всё готово.
- Чарльз Гарольд? – удивлёно приоткрыла рот Юлька. – Это тот нахал автобусный? И зачем это надо?
- Как-нибудь потом поясню, - неопределённо ответил Виктор. – В общем, люди, которые тоже хотят завтрашней забастовки. Ну, я прошу тебя сходить…
- Хорошо! Иду! – задорно подмигнула ему Копырина. – Большим человеком ты, Витенька, становишься. Конечно, поручение странно, но…
«Для тебя я на всё готова», - усмотрел Котлецкий в её глазах и даже слегка прищурился от гордости за себя.
- Погоди! – вдруг спохватился он. – Скажешь там, что ты… Цапля.
- Чего-чего? – нахмурилась Юлька. – Причём тут эта пятиклассниковская кличка дурацкая?
- Ну так, - опустил глаза Виктор. – Я, извини, Юля, сказал Гарольду, что, в общем, может прийти Цапля… Конспирация…
- Ладно уж, - примирительно рассмеялась Копырина, - это, конечно, свинство с твоей стороны. Я тебя, почему-то, Котлетиной не зову.
- Моя кличка – Поляк, - серьёзно заметил Виктор. Глядя вслед уходящей Юльке, он вдруг отчётливо осознал, какую опасную кашу заварил с этой забастовкой. Он было струсил, но, подумав, что это уже всё равно бессмысленно, вновь осмелел и заспешил в общежитие на митинг.
- - -
- Эх, кха-кха, Злодеюшка… Одна ты у меня осталась. Да-да, чего смотришь. А, ничего, проживём… Пенсию получу, зарплату, да вот жулики уезжать будуть, заплотят целковых десять – и то хорошо… Ну, поди, поди, погуляй, пощипи травку…
Свинья поднялась на ноги, встряхнулась. Лаптев легонько похлопал её по спине и, закурив сигарету, пошёл в дом. Там Брюханов, сидя за столом в одиночестве, развлекался самогоном. Этот напиток он по дешёвке купил у местного самогонщика и теперь, в отсутствие сообщников, «утолял жажду». Сам Чарльз Гарольд, прихватив Поскребухина, отбыл в город. Сегодня утром он встал, обнаружил, что сортирный узник ночью каким-то образом всё-таки ухитрился вылезти из помещения, этот факт навёл нашего героя на размышления. Он думал около часа и вот за завтраком торжественно объявил, что срочно нужны женские капроновые чулки. Таковых в наличии не оказалось. Правда, Брюханов, охваченный бескорыстием, предложил было взамен свои носки, но Чарльз Гарольд отклонил это предложение и как одержимый поехал за покупкой в город. Зачем же вдруг понадобились капроновые чулки? Предоставляю вам, дорогие читатели, поломать над этим голову в процессе чтения. Действительно, нужны же в детективе тайны?!
- Что делаешь, Саша? – спросил Лаптев, присев на табурет у окошка.
- Пью, - ответствовал Брюханов.
- А зачем, Саша?
- Хочется… Ну, и вкусно!
Из-под тарелки вынырнул таракан и, спотыкаясь о шершавую поверхность стола, засеменил прочь. Лаптев щёлкнул его сверху указательным пальцем. Вытянув ноги, таракан рухнул на спину… Кончики усов убитого насекомого некоторое время судорожно подрагивали, затем перестали…
- Бедненький, - прослезился старик, с состраданием глядя на мёртвого, - всех убиваем… А ить он тоже жил, тоже что-то кумекал по-своему, а? А я его раз!.. Жалко!
- Да ты что, дед? – наморщив лоб, Александр пристально посмотрел на Лаптева. – Тут люди, чтоб вы все подохли, друг дружку давят и не знают, как до конца раздавить, а ты – таракана жалеть!.. ах да, тебе ж уже и по возрасту положено из ума выжить.
- Как… - обиделся Лаптев, - ты пойми меня, Саша, всё, что живое – жалко… Даже людей надо жалеть… Вот, бабка-соседка, в том домике, вишь, напротив живёт, одна-одинёшенька тоже… Жалко. Так я вот ей платочек за пятьдесят три копейки купил и подарил на пасху… Пусть хоть сморкается старушка… А ты, Саша, говоришь, жалеть не надобно…
- Чушь собачья! – не выдержав, взревел Брюханов. – Меня разве ж кто жалел? Не бывало такого! Небось, жена, супружница, меня, мужа, из дома выпнула, да-да, не жалеючи, чтыб её холера взяла! А детки? Детки, родная кровиночка, а тоже… «Ты – пьяница» - ха! Выросли, образовались… отца обижать, чирей им всем в глотку! А потом ещё алименты с меня! А я же им, чтыб их холера взяла, жизнь дал, на свет божий породил! Так они за это как меня благодарить должны! Ноги мне, отцу, целовать, так ведь оно должно быть, по справедливости?! А они ж меня и без гроша оставляют. Ну где она, твоя жалость, дед? Нету! Только языком такие, как ты, чешут…
- А сам-то ты, Саша, людей жалел когда?
- Я… Да пёс его знает… Я об этом не думал. Да все, дед, только и хотят друг друга обмануть, надуть, да-да! Злющий народ! Это ты, дед, слаб, хил, поэтому-то и добренький – что тебе ещё остаётся? А вот Гарольд, он мне нравится! Он хи-и-итрый мужик! Дело знает туго! Это он так тут, всё прикидывается дурачком, мол, все люди – как люди, а он как дерьмо на божий день…
- Саша! Ты благородный мужчина, а так выражаешься! – покачал головой старик.
- На божий день… Это он прикидывается всё, а сам… Эх! Мы ещё с ним всех обманем, всех! И как заживём! По семь раз в день жрать буду, не меньше!
Дверь с жалобный скрипом распахнулась. Полупьяный Брюханов сбоку, одним глазом, как курица, с удивлением покосился на вошедшую девушку в массивных роговых очках. Это была Юлька Копырина.
- Мне нужен Чарльз Гарольд! – резким тоном отчеканила она.
- Ха-ха-ха-ха! – покатился со смеху Александр, хлопнув себя кулаками по ляжкам. – Гарольд, ну отмочил! Выходит, он тоже от алиментов ховается, а от меня скрывал, шельма! Чирий ему на нос! Ты его дочь, так?
- Моя кличка Цапля! – с гневом воскликнула Юлька. – Что это за развязный тон?! И извольте встать, когда с вами говорит агент Поляка!
- А-а-а, Поляк… - наконец дошло до Александра. – Да-да, мне Гарольд что-то такое говорил. Заходите, садитесь. А моя кличка – Отец. Или же, если хотите, то называйте попросту, Александр Дмитриевич Брюханов.
- Где Чарльз Гарольд, я спрашиваю?
- Укатил в город… Новые рейтузы ему, что ли, покупать приспичило…
- Безобразие, - властно покачала головой Цапля. – Что это за организация?
- Ты б, Саша, кха-кха, покормил бы гостя, - предложил Лаптев. – А то ить их там, деточек, в лагере голодом морют, сердешных… Мяска разогрей.
- Мяска?! – с лица Юльки мигом сошла вся напускная надменная спесь, а глазки приобрели осмысленное и заинтересованное выражение. – У вас есть мясо!!! Я… не возражаю, в принципе…
Вскоре Копырина уже с аппетитом уписывала бифштексы Брюхановского производства, Александр тоже не обижал себя. После самогонки и мяса язык Брюханова наконец развязался, и Юлька, задав между делом пару вопросов, без труда выяснила все цели и планы Чарльз Гарольда касательно директора школы. Конечно, девятиклассница в душе не могла их не одобрить.
- - -
Вечером в столовой общежития проходили танцы. Танцы… В живучести танцев, дорогие читатели, я вижу одно из доказательств того, как на протяжении веков человек не меняется, по крайней мере, принципиально. Одни виды танцев приходят, другие – уходят, но танцы-то остаются. И даже наш двадцатый век, плодовитый на открытия, взамен танцам ничего не придумал! Да, и моё, теперь, увы, уже состарившееся поколение, тоже грешило танцами. Мы были молоды, мы весело плясали, но никто из нас не знал, зачем нужны танцы и что, вообще, в них хорошего? Кстати, я даже теперь затрудняюсь дать вразумительный ответ на этот вопрос. Извините за ограниченность моего кругозора, но ведь я не искусствовед! Я всего лишь тихий, скромный графоман, который пишет о жизни нежизненно… Всё это я знаю…
Трудяга-магнитофон, хрипя, отхаркивал медленную мелодию. Ученики и ученицы, вырядившись во всё более-менее чистое, посиживали у стены. Круг пустовал, малоопытные кавалеры стеснялись приглашать дам, ожидая, когда дойдёт очередь до «быстрого» танца. Виктор Котлецкий посиживал за столиком, принимая участие в картёжничестве, но мысли его, конечно, вращались вокруг предстоящей забастовки. Блуждающий взгляд Поляка остановился на Таньке Облезлых, дочери Петра Ивановича. «А что, если она донесёт?» - вдруг пришло в голову ему. Откинув стеснительность, Виктор встал, подошёл и изящным наклоном головы пригласил её на танец. Они медленно, не в такт мелодии, шаркали ногами по грязному полу столовой, при этом о чём-то беседуя. Танька Облезлых страшно обиделась на подозрения Котлецкого и клятвенно пообещала ни словом, ни жестом не обмолвиться со своим высокопоставленным родителем о готовящемся мятеже…
«Медленный танец» окончился, магнитофон устало закашлялся «тяжёлым роком». Поляк вернулся на своё место. Тут из полумрака столовой вынырнул костлявый силуэт Миши Зака, который подсел к Виктору.
- Как успехи, танцор, что тебе Танька весёлого щебетала? – спросил Хек, посмеиваясь. – Наверняка, какую-нибудь глупость. А хочешь, я тебе анекдот расскажу?
- Как-нибудь потом, Миша, - деликатно попросил его Котлецкий, - я… не в том настроении…
- Лирический настрой? Ха-ха, а вот от меня бабы прямо-таки все с ног валятся, штабелями, а почему? На каждую свой подход! – доверительно сообщил Миша Зак. – Вот с Зинкой Собакиной… Я за столом только о тараканах заговорю – ей уже худо! Катька Пупырышкина – та покрепче, но… После обеда пошлы мы с ней по бережку Конъюктивитки погулять, я стал ей рассказывать про дохлых собак и кошек, как они загнивают, как разлагаются, несколько стадий выделил… Не выдержала! Побежала в кусты… тошниться! Ну, а Наташку Харину, я уж думал, и вправду ничем не прошибёшь! Я ей и про глистов, и про канализационные стоки – хоть бы хны! Но вчера она выдала себя, ха… Шли мы с ней по селу, а на лавочке пацан лет трёх - и сопли у него возжой из носа свисли – и в рот, прямым сообщением. Я говорю: «Наташа, взгляни-ка. Что ты скажешь по этому поводу?» А она как заморщилась, да рот рукой закрыла! Теперь я и к ней подход знаю… В общем, ты понял, – на каждую свой подход, а?
- Ну что такое, Ми-ша? – не выдержал Котлецкий. – Мне твоё это хобби надоело! Хоть бы новое что-то придумал!
- Скучный ты человек, Котлетина, - вынес приговор Хек, - юмора не понимаешь.
Миша Зак возвращался с танцев, решив перед сном закусить какой-нибудь вкусной вещью из своих потайных припасов, пока все развлекаются в столовой. По коридору раскатывался крик Олимпиады Дмитриевны – она распекала одного жуткого двоечника из 9-го «Б», которого в «колхозе» пыталась заставить учить математику, даже дала учебник, чтоб он повторял пройденный материал. «Бешник» приписал к заголовку учебника одно слово, так что получилось: «АЛГЕБРА И НАЧАЛА АНАЛИЗА мочи», на том повторение окончилось. Сегодня Чурбанова обнаружила эту поправку к заголовку.
- …Безобразие! Кощунство! Разве ты достоин высокого звания ученика? Кто способен издеваться над учебником – тот способен издеваться над людьми! А Бухаев, он не только издевался – он полностью убил человека! Ты этого хочешь себе?!
Наверное, Мише Заку просто не повезло – попал под горячую руку…
- Ага! Зак! Ходишь здоровый, а в поле тебя нет!
- Я болен, Олимпиада Дмитриевна, - робким, подавленным голосом пробормотал Хек, тут же закхекав и зашмыгав носом.
- Это мы сейчас проверим! Идём за мной!
Чурбанова привела Мишу Зака в медпункт, чтоб смерить температуру. Тут несчастный Хек окончательно сник: он не подготовил подмышки надлежащим образом, а схалтурить сейчас не представлялось возможным. Миша отчаянно напрягал мышцы, стараясь сильнее стиснуть градусник, хотя и сам сознавал всю бессмысленность таких манипуляций.
- Ну, я так и думала, тридцать шесть и шесть, - торжествующе воскликнула Олимпиада Дмитриевна, вырвав градусник из подмышки Хека. – Завтра идёшь в поле!
И математичка обратилась к врачихе, чтоб та отметила в своём журнале знаменательный факт выздоровления хворого Миши Зака. Хек помрачнел и лихорадочно заразмышлял. В медпункте, кроме врачихи и Чурбановой, сидел только Голый Секс – он явился с жалобой на мозоль… В следующую секунду Зак принял решение.
- А знаете, Олимпиада Дмитриевна… Не будет завтра работы…
- Как это? – опешила Чурбанова. – Что ты мелешь?
Тут Хек и выложил весь проект забастовки… Надо ли говорить, что сиё суровое известие тут же вышибло из головы математички мысль о Мишином симулянтстве. Почувствовав, что всё сказанное – правда, Олимпиада Дмитриевна помчалась извещать о беде своих коллег. Миша Зак же дождался, пока Голый Секс выйдет из медпункта и негромким голосом предупредил:
- Что слышал – забудь! Скажешь – я тебе не завидую… Понял?
Острый кулак Хека нарисовался перед самым носом семиклассника.
- Понял, - чуть слышно подтвердил Голый Секс.
- - -
Пётр Иванович, как и в школе, обитал в отдельном кабинете. Он, переодевшись в пижаму, уже собрался занырнуть в мягкую постель с пуховым одеялом, как вдруг в его апартаменты влетели Олимпиада Дмитриевна и майор Козицкий. По их перекошенным лицам директор школы понял, что напоминание «надо стучать» сейчас не уместно.
- Эпидемия дизентерии? Избиение? Изнасилование? Убийство?! – со страхом стал спрашивать Облезлых. – Говорите прямо, сколько человек убито?
- Хуже! – не своим голосом проверещала Олимпиада Дмитриевна. – Я узнала, завтра ученики готовят, страшно сказать, забастовку. Хотят выбросить свой завтрак и не идти в поле! Господи… Разве же это не я учила их послушанию, любви к учителю, к труду… И вот…
Обхватив голову руками, математичка обессилено рухнула в кресло.
- Что же будем делать, Пётр Иванович, - дрожащим голосом заговорил майор Козицкий, чувствовалось, что он слегка «под газом», - мы ж одни. Нас завтра задушат. Надо звонить в город, вызвать роту солдат, вертолёты…
«Неприятно», - подумалось Петру Ивановичу. По правде сказать, он и в трудовом лагере не упускал возможности «погреть руки», и всё, что не доходило до желудков учеников, оседало в его кармане… Всё шло хорошо, и вдруг – на тебе! А ведь на днях должен приехать человек с проверкой состояния трудового лагеря. Если он увидит бунт – это ж скандал! А то и похуже. Но Облезлых не растерялся даже в эту трудную минуту.
- Без паники, майор! – сказал он твёрдым голосом. – И вы успокойтесь, Олимпиада Дмитриевна. Всё будет нормально… Идите спать.
- Но… как же, ведь, - начала было математичка.
- Я сказал, всё будет нормально! И вот что, пригласите ко мне поваров…
Пётр Иванович уже знал, что делать.
Глава 21
СРЫВ МЯТЕЖА И СУД ЛИНЧА
Утро этого дня выдалось тихим и ясным. По голубому, как импортный унитаз, небу, поднималось румяное светило. Бутылочно-зелёная травка, отяжелев от росы, клонилась к земле. У берега Конъюктивитки весело щебетали вороны. По всем приметам наступила хорошая погода.
В эту ночь ученикам не спалось. Как всегда бывает в подобных случаях, чем ближе был решительный час, тем меньше решимости оставалось в душе… Многие проснулись до подъёма. Лица выглядели взволнованными.
- Что ж, идём на завтрак, мужики, - стараясь, чтоб это получилось как можно более спокойно, объявил Котлецкий, - все знают, что делать?
- Все, - не очень громко ответило несколько голосов. Вчерашнего бунтарского задора не было и в помине… У умывальника, за чисткой зубов и сморканием, все говорили, естественно, о предстоящей забастовке.
- Ничего страшного! – подбадривали лидеры. – Всем они ничего не сделают!
- Всем-то нет… Зачинщиков выявлять будут.
- Да… И из школы могут прогнать, и из комсомола…
Пассивное «болото», в любом деле составляющее большинство, колебалось. Котлецкий понял, что вот-вот вся организованность рухнет и сказал, чтоб все поспешили на завтрак…
На дверях столовой висел плакат с неровнобуквенной надписью:
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!
Недоумённо переглядываясь, ученики и ученицы прошли в помещение. Там играла негромкая, приятная, стимулирующая аппетит музыка, посреди каждого столика возвышались вазочки с цветами. Поражённые ещё больше, школьники расселись по своим местам, ожидая завтрака. И вот дежурные забегали с подносами, разнося тарелки… Котлецкий принюхался – и не поверил своему носу, посмотрел – но не поверил своим глаза, попробовал – и даже рту не поверил… Антрекоты с жареной картошкой! Лидеры забастовки оказались полностью растеряны и деморализованы, все остальные испытывали радостное смятение, вопросительно глядя друг на друга, как бы спрашивая: «Что же делать?»
- Что же делать? – вслух спросил Бирдюгин у Котлецкого.
Наколов на вилку сочный, прожаренный кусок мяса, Виктор задумался: «И вправду, что же? Взять и есть? Значит, предать забастовку?! Переворачивать тарелку? Глупо, ведь лучшего завтрака и желать нельзя. Против чего тогда будет протест? Да и кто поддержим?
Поляк тоже растерялся… Впрочем, многие как раз не растерялись: Миша Зак и ещё несколько человек, съев своё, уже бежали за добавкой. Только тут Виктор заметил, что во время размышления машинально проглотил весь антрекот и уже доедал картошку. Развязка оказалась неожиданной, но вкусной…
А чудеса продолжались! Вместо мутной жидкости, которая в меню цинично именовалась чаем, подали газированную воду. Ученики весело галдели, радуясь, что цель достигнута без риска нарваться на учительскую месть. Тут в столовую торжественным шагом вплыл сам Пётр Иванович, все взгляды разом обратились на него.
- Товарищи! – с широкой улыбкой доброго начальника возвестил он. – На протяжении многих дней вы ударно трудились на полях, перевыполняя норму в борьбе за высокие урожаи! В награду, так сказать, сегодняшний день, как раз воскресенье, объявляется нерабочим днём! Отдыхайте, товарищи, вы это заслужили!
Грянуло троекратное «ура», повскакав со своих мест, школьники восторженно зааплодировали. Директора школы чуть было не стали качать на руках, но миллионер предусмотрительно вырвался из облепившей его толпы, справедливо опасаясь, что при его незаурядном весе неокрепшие руки учеников могут не выдержать, и он окажется на полу…
И погода хорошая, и сам по себе день хорош, и даже настроение у всех было хорошее. Компания ревностных картёжников во главе с Юлькой Копыриной сразу засела за преферанс, и они промусолили карты до вечера. Некоторые шлялись по лесу, некоторые – по селу, кое-кто сразу после завтрака завалился спать, в общем, всё было как в заправском доме отдыха. Всех объединяло миролюбивое, благодушное настроение, даже Миша Зак воздерживался от рассказывания своих излюбленных анекдотов…
Подставив свои худощавые плечи яркому солнцу, Котлецкий в одних плавках лежал на траве и загорал. Рядом расположились другие парни, покуривая, они смотрели по сторонам, не спеша беседуя о жизни. Девчонки с беспричинным смехом и визгом плескались в Конъюктивитке.
- Хорошо бы так каждый день, - сказал Вшивый – и домой не надо!
- Да… Это верно…
- Вот мы каждый день в речке купаемся… Интересно, будет у нас конъюктивит или нет?
- Черт его знает… Наверное, нет… А может, да…
- Да… Это верно.
- А я болел конъюктивитом в прошлом году, - поделился опытом Вшивый, - так смешно даже, проснёшься – а ресницы от гноя слиплись, и глаза не открываются! Так что в буквальном смысле глаза продирал… ногтями.
Все надолго замолчали, обдумывая сказанное.
- Да, всё это, конечно, сегодня хорошо получилось, но… кто-то же нас предал – это факт! – сказал Бирдюгин. – И его вина не смягчается тем, что даже лучше получилось…
- Кто ж мог, а? – в недоумении пожал плечами Миша Зак. – Кто ж такой гнидой оказался?
Каждый тоже задумался: «На самом деле, кто же?»
- Знаете… Я думаю, скорее всего, это Голый Секс, - наконец убеждённо изрёк Игорь Бирдюгин, и с его мнением все согласились. Как неприятно быть на нашей земле козлом отпущения…
- Кто нынче вечером со мной на «охоту» идёт? – ни с того ни с сего спросил Хек.
- Куда-куда?
- На «охоту»! Я отличный сарайчик присмотрел с крышей как раз напротив комнаты баб. Бинокль у меня есть, не театральный, а настоящий полевой! Ну?
- Ха-ха, «охота», - рассмеялся Вшивый, помнишь, мы с тобой, Хряк, в городе ходили охотиться?
И Колька Ухов предался воспоминаниям, как они с Мишей засели на крыше пятиэтажного дома, оба вооружённые биноклями, и стали охотиться за окнами противоположного дома. Тогда «охота» выдалась неудачной – всех трофеев, тётка, нагнувшаяся так, что платье задралось до подштанников. Но они просидели на крыше два часа, и всё это время Миша Зак беспрерывно сыпал «охотничьи истории», которые с ним когда-то имели место («охотой» Хек увлекался с пятого класса).
- Помню, в шестом классе мы с пацанами возле женского отделения бани на дерево забрались, - улыбаясь, заговорил Бирдюгин. – У меня фотоаппарат был. Не увидали ни черта, зато какая-то старуха-банщица нас за задницы поймала и орёт: «Что тут делаете?! Что, фотографировать, мерзавцы, собрались?!» - «Глупости…» - «Ах, раз глупости, так и без фотоаппарата проживёте! Поумнеете – новый купите», - шустрая карга попалась! Так вот и плакал фотоаппарат… Ну так, конечно, я ж тогда дураком был. Нет, чтоб плюнуть на эту старуху, послать к чертям и уйти, – испугался чего-то…
Все посмеялись и не спеша начали одеваться – приближался час обеда. Обед выдался не менее роскошным, чем завтрак: красный борщ со сметаной, котлеты с картофельным пюре и вкусный компот…
Незаметно подобрался вечер, настроение учеников стало постепенно ухудшаться. Они вспомнили, что завтра – опять в поле, а какая утром будет еда – неизвестно. А ни о какой забастовке, конечно, никакой речи идти не может – полный развал организации и исчезновение объективных условий!
- Ну что, Голый Секс, - поймав козла отпущения за шиворот, суровым голосом прогремел Игорь Бирдюгин, - ты донёс?
- Н-н-нет, н-не-не я… - заикаясь, залопотал обвиняемый. Он часто моргал и затравленно смотрел на обступивших его парней.
- Предупреждаю, если признаешься добровольно – мы побьём не очень сильно, - продолжал Кабан более мягким тоном, - но если не признаешься…
- Не я…
- Не ты? А кто же ещё мог?!
- Это… Это Миша…
- Что-что? – насторожились все.
- Миша Зак, - собравшись с силами, выговорил Голый Секс. – Я вчера у врача был и слышал, как Миша Зак Олимпиаде Дмитриевне всё рассказывал…
- Точно! – поддержал Вшивый. – Я видел вчера: Хряк с Чурбановой в коридоре столкнулся, и она его в медпункт потащила…
- Где Хек! – в злобе выкрикнул Бирдюгин. – Где это очкастое рыло?
- Все осмотрелись по сторонам – Зака не было.
- Нужно поймать его и судить! – тоном приказа отчеканил Игорь. - Судить судом Линча!
С Голого Секса сняли подозрение, но козёл отпущения всё-таки получил пару затрещин за то, что так долго скрывал истину. Рассерженные предательством ученики ринулись на поиски Хека. Возмущённая общественность требовала справедливого возмездия за измену. Игорь Бирдюгин объявил, что собирается провести расследование. Оно заключалось в том, чтобы покопаться в вещах изменника. Когда открылся чемодан Миши Зака – все охнули! Никто из учеников не подозревал, что рядом с ними таятся такие запасы тушёнки и колбасы. По единогласному решению пищевое имущество Хека было конфисковано и съедено. Тут же в чемодане обнаружили три тюбика зубной пасты и заготовленный лист с надписью: «ПРИВЕТ ОТ ЕЛИЗАВЕТЫ ФИЛЛИПОВНЫ»
- Так это… это ж он, шкура, нас всех тогда перемазал! – осенило Игоря Бирдюгина. – И даже себя за одно – чтоб никаких подозрений… Ну, хитёр…
Тут же Голый Секс признался, что видел, как ночью Миша Зак, вооружась тюбиком, совершал своё чёрное дело. Все возмутились ещё больше, а козлу отпущения напинали за то, что он так долго таил правду… Итак, в ходе расследования на свет всплывали всё новые и новые преступления, а злоумышленник всё ещё не был обнаружен. Колька Ухов, раздобыв у девчонок фломастер и лист ватмана, написал объявление, которое прилепил к стене:
РАЗЫСКИВАЕТСЯ МИША ЗАК, ОН ЖЕ ХЕК, ОН ЖЕ
ХРЯК, ОН ЖЕ ЕЛИЗАВЕТА ФИЛИППОВНА.
ОСОБО ОПАСНЫЙ ПРЕСТУПНИК.
ОБВИНЯЕТСЯ В ВЫКАЗЫВАНИИ ВРАГУ ПЛАНА
ЗАБАСТОВКИ, В ИЗМАЗЫВАНИИ ЗУБНОЙ ПАСТОЙ
16-ТИ ЧЕЛОВЕК И В РАССКАЗЫВАНИИ ЗА ЕДОЙ
ПЛОСКИХ, НЕАППЕТИТНЫХ АНЕКДОТОВ.
Однако же розыски особо опасного преступника покуда не увенчивались успехом. То и дело в комнату вбегали ученики с безрадостными известиями:
- В сортире Миша Зак не обнаружен!
- Около Конъюктивитки его нет!
- В медпункте Хек не найден!
Над Гробонюховым сгущались сумерки. Стрелки часов давным-давно перевалили за рубеж отбоя. Миша Зак не обнаруживался. Никто не спал. Ученики сидели, каждый на своей койке, и молча ждали…
- Неужели же он убежал, - разочарованно предположил кто-то.
- Не мог – вещи-то его все здесь!
- Ну а вдруг так перетрусил, что…
В этот миг, из коридора донеслись чьи-то громкие, беспечные шаги. Все замерли. Шаги ближе, ближе, и вот в двери расхлябанной походочкой ввалился сам Миша Зак. Лицо Хека сияло жизнерадостностью, бинокль с длинным ремешком болтался у него на шее и, качаясь, стучал по животу.
- Я с «охоты»! – сообщил всем ни о чём не подозревающий Миша. – Таньку Облезлых в трусах засёк, в бинокль, - ну, прямо, как вас сейчас видел! Эх, полжизни потеряли, кто со мной не пошёл! Но, вообще, чёрт возьми, я большего ждал… А они почти все в одежде спят, дряни!.. Ну, ничего, сейчас лягу, «Гигиену женщины» перед сном почитаю… И жизнь хороша – и жить хорошо!.. А что это вы все такие торжественные расселись?
Хек по-прежнему не чуял беды. Неожиданно он наткнулся взглядом на объявление, стал читать. Дурашливая улыбка мигом упала с его лица, казалось, физиономия Миши постарела лет на десять…
- Ну как, Елизавета Филипповна? – с язвительной улыбкой осведомился Игорь.
- Я… не понимаю, - забормотал Хек, его глазёнки испуганно забегали, - я, ну, случайно Чурбановой сказал, вырвалось… А насчёт пасты – так я не «бешникам» помогал, нет, я сам за себя вас с «бешниками» хотел стравить, ну, ради шутки… Розыгрыш…
- Да что его слушать! Линчевать! – раздались нетерпеливые выкрики.
- Ребята, а хотите, я вас тушёнкой угощу, - Миша Зак отчаянно цеплялся за последнюю соломинку.
- Не волнуйся, мы уже… угостились, - криво усмехнулся Игорь Бирдюгин, - а сейчас тебя угостим… «Тёмную» ему! Кто за, кто против, кто воздержался?.. Принято единогласно при одном воздержавшемся! (Воздержался Голый Секс, который никогда не осмеливался высказывать своё мнение вслух). Ну что, не слабо нам будет Мишеньку угостить.
- Не слабо! – раздалось изо всех углов комнаты.
Миша Зак рванулся к дверям, но на его пути возник Кабан.
- Бежать? – уточнил он у Хека. – А харя не треснет? Марш вперёд!
Обречённо вобрав голову в плечи, Миша поплёлся к своей койке. Все встали и молча проследовали за ним. Кто на ходу затягивал потуже узел на полотенце, кто поудобней перехватывал подушку, кто, держась за голенище, уже заносил над головой сапог, кто просто засучивал рукава. Виктор Котлецкий из благородства не стал принимать участие в исполнении приговора, хотя и ни на грамм не сочувствовал Хеку.
- Постойте! Я сниму очки! – воскликнул Миша Зак, видя, что Бирдюгин уже готовится набросить на него одеяло.
- Быстрее! – подгонял его Игорь. – Ну, всё… не орать и не визжать, понял? Скулить можешь, но только потише…
В следующий миг одеяло накрыло упавшего на кровать Хека, и белый свет померк для него. Котлецкому подумалось, как это, наверное, малоприятно, лежать в кромешной тьме, когда на тебя, как листья в листопад, со всех сторон падают удары. А «тёмная» уже началась. Чуткое ухо Виктора различало буханье подушек, траханье полотенечных узлов, глухие тычки кулаков, стук палки, резкое щёлканье ремня и многие другие звуки. Миша Зак держался сравнительно стойко, в продолжение экзекуции он злобно безмолвствовал. Все ученики, колотя Хека, вполголоса переругивались или приговаривали нравоучения.
- Ладно… Чёрт с ним! – отдышавшись, махнул рукой Бирдюгин. Ураган ударов стих. Одеяло зашевелилось, из-под него появилась растрёпанная всклокоченная голова Миши Зака. Без очков он был не похож на себя, а после «тёмной» - вдвойне. Глаза Хека, близорукие и злые, пробежавшись по лицам учеников, остановились на Голом Сексе. Взгляд Миши Зака был достаточно выразителен, и козёл отпущения понял, что будет завтра…
Глава 22
БЕЗДЕНЕЖЬЕ
Трагедия обрушилась утром… Кстати, дорогие читатели, вы наблюдали такую интересную закономерность – горькие неприятности, как правило, приходят к нам в первой половине дня. По крайней мере, для меня это так. Вечером же, напротив, я даже изредка испытываю приятные минуты! Чем это объяснить? Не знаю… Может быть тем, что так уж устроен суточный цикл: выспавшиеся люди, зачастую, злы и энергичны, они многого хотят, возможно, хотят и того, чего ты не хочешь; к вечеру же люди добреют, потому что они устали и, чтоб отдохнуть, вынуждены не столь интенсивно портить настроение другим. Я же, дорогие читатели, так устал жить, что право, нет никакого настроения вступать с людьми в конфликты ни утром, ни вечером. К тому же я привык накопившееся на душе зло вымещать не на себе подобных, а на литературе. Бумага всё стерпит, это не жена…
- Гарольд, мы всё подъели, жрать нечего, так что подкиньте пару червонцев, я похожу, у мужиков мяса поспрашиваю, - сказал утром Брюханов.
Наш герой бодро запустил руку к себе в карман, достал кошелёк, открыл его… Бодрость улетучилась. Чарльз обшарил остальные карманы, но наскрёб лишь двадцать три копейки. Поскребухин порылся в своих карманах, но откопал только пятнадчик. Брюханов занырнул всей пятернёй в бездонный карман своих широченных штанищ, и извлёк медный пятак. Сорок три копейки наличными – таково было на сегодняшнее утро состояние финансов охотников за миллионом.
Безденежье… Оно подкралось незаметно, и в самый неподходящий момент, когда в голове Чарльз Гарольда наконец-таки родился решительный план действий. Зловредная судьба, казалось, считала своим долгом ставить палки в колёса!
…Пришлось не завтракать. Брюханов перенёс такое лишение особенно болезненно. Правда, он сбегал в «Гастроном» и на все деньги (сорок три копейки) закупил ливерной колбасы, которую съел, не отходя от прилавка. Увы, этим Александр только раззадорил свой знаменитый аппетит. Чарльз Гарольд с Поскребухиным поначалу лишь шутили, но к обеду и у них в животах появился неприятный зуд, и все шутки стихли… Когда же на горизонте времени уже замаячил час ужина, даже наш никогда не унывающий герой заметно погрустнел. Пожратьлюбивое воинство обшарило внутренность Лаптинского кухонного стола, нашло лапшу и съело её сырьём. От такого кушанья животы стали побаливать. Чарльз Гарольд заметил, что, возможно, это от того, что слиплись кишки, Брюханов испугался и долго прыгал, чтоб кишки растряслись и разлиплись. Избёнка Лаптева мелко тряслась от упражнений Александра. Затем было собрано экстренное совещание, на повестку дня поставлен вопрос: «Как быть?» В угрюмой задумчивости сообщники посиживали за столом, но кроме «Да, положеньице» или «Хм, чертовщина» никто не мог выдавить из себя более-менее дельного предложения.
- Взаймы бы у кого-нибудь взять, - проронил Отец.
- Дадут тебе, держи карман шире, - сердито буркнул Поскребухин.
- Ой… Кабы свинью заколоть! Здоровущую эту, которая, чтыб её холера взяла, мне каждый день глаза мозолит! Божий-то одуванчик в свинье души не чает! И то, жирна, окаянная, чирей ей на пузо!.. Даже толще меня, поди… Слушайте, Гарольд, а может быть, украсть чего?
- Что тут сопрёшь, в этом вонючем Гробонюхове! – поморщился наш герой. Он смотрел в потолок, задумчиво вертя в руках шляпу. – Да и глупо было бы попасться на мелочи. Я иду за миллионом, чую его запах. Я не хочу зря рисковать!
- Ох…- страдальчески охнув, Брюханов в отчаянии замотал головой. – Ну что это за жизнь на земле такая, чирей ей на шею, а?! Денег нет – и вот… Сидишь… получается, ты даже хуже собаки! Пса шелудивого, который псиной воняет, детвора и расцелует, и погладит, и, главное, пожрать даст! «Ой, бедненькая, бездомная собачка…» Чтыб вы все подохли! А попробуй я, бездомный, голодный человек, попросить у прохожих, чтоб мне чего-нибудь пожрать дали… Точно, дадут… Догонят – и ещё раз дадут, а то и в отделение потащат, не поленятся, чирей им на ноги! Выходит, с деньгами – ты человек, а без денег – так, козявка… Ни поесть, ни попить.
- В Чехословакии, я слышал, даже в уборную только за деньги пускают! – блеснул эрудицией Григорий.
- С ума сойти, - только и смог выговорить потрясённый Александр. – Вот исчезли бы когда-нибудь все эти деньги к чёрту, а?! Какая жисть бы началась… Ешь, пей, отдыхай – и думать ни о чём не надо… Красота!
- Нет! Этого не будет никогда! – резко оборвал сообщника бывший президент общества «друзей чужого кошелька». – Ишь, чего захотел! Но не для того появились деньги, чтобы, раз – и исчезнуть! Да, Брюханов, ты прав, – без денег жить – так хуже пса. Но так сделай так, чтоб быть с деньгами! Вдумайся, какой простор откроется тебе при больших деньгах?! Не только благополучие. Это – способ стать выше всех тех, кто всю жизнь вкалывает, чтоб заработать себе на еду, одежду, телевизор и холодильник и кто всю жизнь до зарплаты считает копейки. Так жить – противно, уважающий себя человек должен стыдиться такой жизни! А представь, куча денег… Люди твоего круга станут уважать тебя, завидовать тебе, льнуть к тебе и говорить промежду себя: «Вы знаете Чарльз Гарольда? Умеет жить человек!» А без денег – что… Жизнь теряет и смысл и интерес. Да и как станут строиться отношения людей без денег? Абсурд! Ведь всё в мире, я убеждён, можно купить. Некоторые, правда, болтают, что есть какие-то там высшие человеческие ценности, которые не купишь… Чушь! Ценности – от слова цена, у ценностей цена, да, высокая, но есть! Вот поэтому-то я и хочу миллион, не меньше! Не только, чтоб быть сытым, не потея, не только, чтоб завидовали… Я хочу всему в мире узнать цену!
- Да, не говорите, мульон – это заманчиво! – согласился Поскребухин. – Вот ты, Саша, что бы сделал, если б у тебя был миллион?
- Я б… Я бы, - заволновался Брюханов, глотая слюнки, - я бы пошёл в столовую и набрал бы на поднос еду сколько захочется, какой захочется, не боясь, что не хватит денег расплатиться!
- Кому что, а вшивому – баня, - рассмеялся Чарльз Гарольд, - правда, я считаю, не надо быть миллионером, чтобы досыта наесться в столовой… А ты б, Гришка, что б сделал?
- Не знаю… Работу бы оставил, сидел бы во дворе, «козла» забивал… Наверное, пил бы каждый день… Вообще, ни к чему мне миллион – уж больно громоздкий. Как его от жены-то утаить? Между книг ведь не засунешь, как я с десятками делаю.
- Вот поэтому-то друзья миллиона у вас и не будет, - резюмировал наш герой, - не нужен он вам… А мне нужен – и у меня он будет.
Хотя дискуссия о назначении денег немного отвлекла от голода, но полностью проблему решить не могла. Наконец, Чарльз Гарольд надумал попросить чего-нибудь у Лаптева. Старик лежал на диване, подрёмывал.
- Василий Демьянович, у вас в доме, наверное, есть что-нибудь съестное?
- Ась?
- Что-нибудь поесть…
- А… Всё проели, да? Дочиста? – заулыбался старик.
- Нет, мы просто испытываем некоторые материальные затруднения. В настоящий момент.
- Не умер Данила, но болячка его задавила, - сказал старик, добродушно посмеиваясь. – Поисть? Как не быть, завсегда найдётся. В погребок слазайте, там картошечка. Пожалуйста! Вы ж, мил человек, меня тоже угощали.
Через полчаса, вооружившись ложками, пожратьлюбивое воинство пошло в атаку на жареную картошку. Когда неприятель был разбит и изничтожен, а голод мало-мальски утолился, начался деловой разговор. Чарльз Гарольд направлял Поскребухина в гости к Петру Ивановичу под видом инспектора по трудовым лагерям. Накануне Поляк доложил, что завтра в общежитии объявляется генеральная уборка – ждут начальство, так что, момент был выбран подходящий.
- Придёшь, скажешь: «Здравствуйте, Пётр Иваныч. Я, такой-то, прибыл осмотреть условия быта школьников». Главное, увереннее держись – и порядок! Портфель я тебе свой дам – чтоб всё выглядело честь по чести! Ты сам, Гриша, хотел дела, хотел Петра Ивановича посмотреть – тебе и карты в руки! Я б сам с удовольствием ревизора сыграл, но мы с Облезлых уже знакомы…
- Была – не была! – не долго думая, махнул рукой Поскребухин.
- Решено! Я верю, Гриша, ты не спугнёшь этого гуся. Войди ему в доверие, присматривайся… Ну, а мы, Отец, тоже не будем сидеть сложа руки! Давай двинемся кто куда, и кто, как может, пусть денег и заработает, или хоть поест на худой конец… Терять-то нам нечего, верно ведь? Вот и покажем сегодня все трое – кто на что горазд!
Итак, выйдя из-за стола, сообщники расстались. Каждый шёл в свою сторону.
Глава 23
КТО НА ЧТО ГОРАЗД?
- Ешё рюмочку! Ну, не стесняйтесь, Григорий Валерьяныч! Я сам люблю иногда выпить, когда, знаете ли, меланхолия на душу снизойдёт… пропустишь рюмочку – хорошо… Ну, ваше здоровье, - заискивающе улыбался Пётр Иванович, чокаясь своим стаканчиком с рюмкою Поскребухина. На столе лежала палка копчёной колбасы, «шпроты», и ещё недопитая бутылка коньяка. Вот уже второй час директор школы ублажал «должностное лицо из комиссии по проверке технического состояния трудовых лагерей» (так отрекомендовался Григорий. Когда он пришёл и заявил об этом, Пётр Иванович так опешил, что даже мысли не допустил о подвохе. Да, Облезлых ждал этого визита, но только послезавтра, и вдруг… Ни пол не выдраен, ни постельное бельё не сменено, ни уборная хлоркой не засыпана. Бедному Петру Ивановичу ничего не оставалось, как провести незваного гостя по общежитию. Но Поскребухин, хоть и должен был, по плану Чарльз Гарольд, всем возмущаться и стращать миллионера, не умел придираться. Стоило Григорию заметить, что комнатка учеников несколько тесновата, как Облезлых тут же отвечал, что, поскольку кровати двухэтажные, метраж помещения надо умножить на два, и так далее… Сам Пётр Иванович отметил про себя, что перед ним безобидный, малоопытный простачок, который изо всех сил пытается прикинуться важной и строгой птицей. Кончилась ревизия тем, что директор школы без обиняков предложил «должностному лицу» пойти отужинать, а Поскребухин, также без обиняков, принял это предложение. После первых рюмок коньяка разговор принял задушевный характер. Директор школы и продавец сидели в тёплой от сердечности и спиртного обстановке, и обоим было хорошо. Конечно, хорошо – относительно… Петру Ивановичу – относительно своего нервного волнения два часа назад. Поскребухину – относительно недавнего безобеденного прозябания… Вообще, дорогие читатели, мне видится в этой относительности глубокий смысл! Ведь всё в мире, начиная с семейных трусов и кончая синхрофазотроном, относительно. Синхрофазотрон устроен сложно, относительно семейных трусов, семейные трусы, в свою очередь, тоже устроены сложно, только относительно обычного куска материи. Кто из вас ещё не понял этого, тот глупее меня! Всё относительно! Даже когда придёт времечко, и мы с вами разляжемся в гробу – мы умрём, но только относительно живых. А относительно мёртвых мы продолжим своё существование! И мой роман, дорогие читатели, без сомнения очень интересен и увлекателен… Относительно «Краткого курса теории аналитических функций» (я имею ввиду неспециалистов).
- Спасибо, Пётр Иванович! – отвечал Григорий и, выкушав рюмашку до дна, положил в рот сразу два кружочка копчёной колбасы. – Я рад, что встретил вас! Вы оказались щедрым, добрым человеком…
- Да что там, Григорий Валерьяныч, - зарделся от скромности директор школы. Физиономия его светилась таким сказочным радушием, что только законченный циник мог усомниться в искренности поведения Петра Ивановича. - Это же элементарный долг каждого порядочного человека, угощать… Кушайте на здоровьице, пейте!
- Спасибо, Пётр Иванович…
- Как вам ваша работа, Григорий Валерьяныч? Нравится?
- Ничего… Оклад сто двадцать, ну, и кроме этого, сами понимаете…
- Понимаю, - заулыбался миллионер. – Ну, а как жена? Дети? Здоровы?
- Жена… Здорова – как собака! Детей… нет. А у вас как, Пётр Иванович?
- Завидую вам… Нет детей! А у меня двое! – Облезлых забалдел самую малость, но его тянуло высказаться. – Правда, одно балбеса с рук сбыл – женился. Теперь вот дочь осталась. Девятый класс… Самый критический возраст. А вы мудрый человек, Григорий Валерьяныч!
- Нет, дурак я, - положив руку на сердце, покачал головой Поскребухин. Он выпил много больше, чем директор школы. – Я бы тоже детей хотел… Ой, как я вам сейчас завидую, Пётр Иванович!
- Так в чём же дело? Хотите детей – заводили бы!
- Боялся… Всю жизнь боялся… детей. В коляске лежит этакая розовая обезьянка и «А-мя-мя-мя-ля-мя-а-а» весь день пищит, а вокруг него все бегают! Это ж не жизнь будет, а ресторан какой-то? Вот этого я боялся, потому и детей не завёл… А теперь… Ну почему жизнь так паскудно устроена??? Нет, чтоб рождались дети сразу, так, лет под двадцать… Приехал бы ребёнок из роддома, ставит на стол бутылку: «Здравствуй, батя», - говорит. А я ему: «Здравствуй, сын»… Выпили бы с ним, посидели, поговорили бы за жизнь… А то рождаются – вес три кило с полтиной… Пока дождёшься, когда он подрастёт – сам издохнешь…
Григорий плёл языком не переставая, всё время грозя кому-то указательным пальцем правой руки. Пётр Иванович деликатно кивал головой и всё время подливал и подливал коньяк в рюмку «должностного лица».
- Вот так и прожил я жизнь! Грудных детей боялся… Все их боятся, но кто себя переборол, кто с женой совладать не сумел, но у всех дети! А я… На мне остановился род Поскребухиных! Древний род!!!
- Да-да, я читал, при Иване Грозном были князья Поскребухины…
- Кто меня теперь в старости одинокой утешит? – плакался продавец. – Кто обогреет? Никто… В доме престарелых угасну. Один «козёл» мне останется! Всю жизнь, Пётр Иванович, «козла» любил!
- Как, то есть, - не понял Облезлых, - к-козла? Так он у вас что, прямо в комнате живёт?
- Кто? – вытаращил Григорий соловеющие глаза.
- Ну этот ваш… козёл.
- Живёт? – призадумался Поскребухин. – Ну, и так можно выразиться…
- Но как же? Он же, наверное, сильно стучит… копытьями-то?
- Стучит, - раскрасневшейся физиономией заулыбался Григорий, - ещё как стучит! Но для кого – стук, а для меня – музыка…
- Ну, конечно же, я понимаю… Сам люблю животных. Сам бы завёл кого-нибудь, если б детей не завёл. Ну что удивительного, козёл? В Баку, вон, я слышал, даже лев в одной семье жил, пока всех не сожрал. И вообще, братья наши меньшие, они учат… Учат нас довольствоваться малым! Лишнего не просят. А, извините, где он у вас спит, козёл?
- Где спит? – приоткрыл рот Григорий. – Пётр Иванович, что с вами? Зачем столько пить… «Козёл»… Я всю жизнь ему отдал, всю душу! Мне он и детей и материнство – всё заменял!
«К тому же он полоумный, - сообразил директор школы остатком не затуманенного коньяком рассудка, - или уж упился до чёртиков… Черти, кажется, чем-то козлов напоминают к тому же. Ну так и что особенного?»
- Ещё рюмочку, Григорий Валерьяныч! – воскликнул Облезлых и только тут заметил, что «должностное лицо» медленно сползает под стол.
- - -
Чарльз Гарольд неспешной походкой двигался по вечернему Гробонюхову, высматривая, где, кто, чего? Он ещё не знал, где применить свой многогранный талант, как вдруг услышал голос Олимпиады Дмитриевны Чурбановой.
- Товарищ из родительского комитета! Чарльз Гарольд! Как хорошо, что я вас встретила! В лагере такое творится – я с ума схожу…
- Я вас слушаю, Олимпиада Дмитриевна! – откликнулся наш герой.
- Пару дней назад чуть-чуть организованное безобразие не состоялось! Забастовка… Насилу отвели беду. А сегодня утром, когда все на работе были, я вещи учеников осматривала – ужаснулась! «Гигиена женщины», «Наедине с врачом» и прочая порнография! Как так получилось: вместо того, чтоб читать Пушкина, Гоголя, ученики читают всяческую похабщину! Разве этому я их учила… Откуда у них такие нездоровые интересы? Думаю, может быть, нужно какую-нибудь лекцию провести, чтоб всё им правильно объяснить. Вы как считаете?
- Положение серьёзно, - задумался почётный член родительского комитета I-ой степени. – Что ж, я согласен провести с учениками небольшую лекцию.
- Вы? – радостно удивилась математичка.
- А что тут особенного? Я два года проработал сексопатологом в 38-м РСУ, так что лекцию прочесть – мой прямой долг… Двадцать копеек за вход, думаю, достаточно?
- Чарльз Гарольд?.. Я, конечно, понимаю, всякий труд должен оплачиваться, но… Факт сбора денег может не так воспитать детей, да и вообще, родители у нас в школе всегда бесплатно выступали.
- Олимпиада Дмитриевна! – торжественно повысил голос наш герой, и в глазах его блеснуло ипровизаторское вдохновение. – Во-первых, я почётный член родкома I-ой степени! А во-вторых, вы что, думаете, эти деньги я хочу положить себе в карман? Низкого же вы мнения о членах родкома. Эти деньги пойдут в кассу ОСРК!
- А… Что это?
- Как? Вы, Олимпиада Дмитриевна, даже этого не знаете?! ОСРК – объединённый союз родительских комитетов, организованный мною и единомышленниками. Мы ставим воспитание детей на качественно новую высоту, и главную роль будут играть родительские комитеты! Что такое представляет из себя родительский комитет сейчас? Кучка глуповатых мамаш, которые исполняют мелкие хозяйственные поручения учителей… Не перебивайте меня! Мы же хотим поднять роль, престиж родкомов! Мы дадим в руки родительских комитетов все права на детей и их воспитание! Родительский комитет будет назначать и снимать учителей в школах! Родительский комитет получает право лишать неугодных нам родителей их родительских прав! Впоследствии мы установим следующий закон: без разрешения родительского комитета родители не будут иметь право рожать ребёнка. Лицензию на заведение ребёнка будет выдавать только ОСРК! Но главное – воспитание! Любое воспитание, вы, как педагог, обязаны это знать, представляет из себя разветвлённую систему запугивания. Дети – материал очень податливый. Главное, с самого детства внушить им, что они – ничто! Вбить им покорность, беспрекословное повиновение старшим – а потом можно из них лепить что угодно. Конечно, воспитанием лучше заниматься в специальных, хорошо охраняемых лагерях… Да, мы отдаём себе отчёт, что наш проект воспитания нового человека поначалу натолкнётся на отрицательно настроенные вкусы. Невоспитанные подростки и часть несознательных родителей станет сопротивляться, что ж, мы не боимся борьбы! Каждый родительский комитет создаст свой вооружённый отряд. С помощью этих отрядов ОСРК подавит сопротивление, и воспитание примет… Тьфу ты, чёрт!..
Чарльз Гарольд так увлёкся своим несусветным проектом, что перестал смотреть себе под ноги. За это он жестоко поплатился, увязнув ступнёй в коровьей лепёшке.
- Чёрт возьми! – плевался почётный член родительского комитета I-ой степени, с трудом вытаскивая ногу. – Вот так всегда: решаешь глобальные вопросы – а тебе под ноги нагадят! Ну, Олимпиада Дмитриевна, как вы находите наш проект?
- Не знаю… - испуганно покачала головой Чурбанова. – Может, всё это и верно, только… Для них же всегда стараешься, для детей, чтоб им было хорошо… Люблю я детей…
- А вот этого делать нельзя ни в коем случае!! – категорически возразил наш герой. – Родители, любящие своих детей – преступники, их надо не только родительских прав лишать, срока им надо вешать – и в Коми… Бухаева, вон, тоже, поди, родители любили, и что? Дали ему теперь восемь лет за убийство, мало дали! И вообще, любить детей – чревато! Ребёнок же может подумать, что в мире есть любовь, а потом увидит, что её нет, и будет страдать – разве ж это хорошо? «Любовь – зла» - сказал дядя Петя, когда его бывшая любовница из ревности сдала его органам милиции… Вы знаете дядю Петю? Нет?! Что же вы вообще знаете… Дядя Петя – великий педагог. Полжизни в лагерях провёл…
Так за разговорами наш герой и математичка добрались до общежития. Ужин ещё не кончился, так что учеников не надо было собирать – все сидели в столовой.
- Тихо! Тихо! Сейчас специально для вас состоится лекция по половому воспитанию! Читает сексопатолог Чарльз Гарольд! – зычно возвестила Чурбанова.
- Плата – по двадцать копеек! – громко добавил лектор.
Поднялся смех, галдёж, давка, все поспешили сдавать деньги. Чарльз Гарольд снял шляпу и, поставив её на стол, стал с улыбкой смотреть, как она наполняется мелочью. Мало кто уклонился от уплаты: те, что сдал деньги, следил, чтоб это сделали и другие, иначе обидно же…
- Что происходит? – поинтересовался Котлецкий, протискиваясь к шефу.
- Развлекаюсь, - пояснил наш герой. – Слушай, Поляк, завтра днём обязательно будь у меня. Важный вопросик обсудим.
- Есть! – кивнул Виктор. – А сейчас что, и вправду будете лекцию читать?
- А как же! Вот толпа рассосётся – и начну.
- Слыхали! – громко закричал стоящий рядом Бирдюгин. – Сдали деньги – и рассоситесь! Рассоситесь, слышали, что сказано?!
Игорь любил командовать. Может быть, именно поэтому после школы подался в военное училище.
Положив в шляпу двадцадчик, Колька Ухов задержался у стола, заболтавшись с «бешниками».
- Эй ты! – гаркнул Бирдюгин в ухо Вшивому. – Рассосись! И вы все тоже!
В конце концов, публика расселась по местам и несколько приумолкла. По просьбе лектора Олимпиада Дмитриевна покинула помещение, «чтоб не мешать контакту с аудиторией». Чарльз Гарольд ссыпал содержимое шляпы в карман, водрузил свой элегантный головной убор на голову и начал:
- Я, товарищи, не собираюсь, как это часто делается, лить воду, пустословить, вокруг да около и прочее… Я хочу сразу начать с главного.
Заинтригованные ученики затаили дыхание.
- Я собираюсь поведать вам про то, что от вас так долго и бездарно скрывалось! – важно приподняв подбородок, проговорил Чарльз Гарольд. – Открыть… откуда берутся дети!
- Ну, это мы уже знаем! – отозвалось несколько насмешливых голосов.
- Как?! – вздрогнул бывший президент общества друзей чужого кошелька, хватаясь правой рукой за сердце, а левой, чтоб не упасть, за выступ в стене. – Вы и вправду это знаете?!
- Знаем! – теперь все уже свистели и хохотали.
- Ну, в таком случае, может быть, вы мне объясните… откуда.
Взрывы ржанья достигали апогея.
- Аисты приносят! – выкрикнул кто-то…
- Нет, это ошибка, - серьёзно возразил наш герой, - надорвутся они. Харя треснет у ваших аистов (Котлецкий обучил шефа некоторым особенностям колхозной речи).
Смех гремел оглушительным громом.
- Хорошо! – перекрикивал всех наш герой. – Может быть, лучше сначала разобраться, кто такие дети, а уж потом выяснять, откуда они?
Все растерянно приумолкли.
- Выходит, не знаете, - победно улыбнулся Чарльз Гарольд. – Дети, в моём понимании, это те люди, кого можно обмануть! И, заметьте, возраст тут ни при чём! Однажды на вокзале один старичок, уходя в буфет, попросил у меня покараулить его чемодан… А когда он вернулся – я уже исчез. Чемодан тоже. Получилось, старик обманут, значит, он ребёнок. Понятно?
- Хе, так этак всех можно надуть! – хмыкнул с места Бирдюгин.
- Всех? Давайте подумаем… Что такое есть, в сущности, обман? Это – когда человек чему-то-кому-то поверит, а это не так… Вот суть проблемы! Например, один мой знакомый, одалживая мне пятьсот рублей, поверил мне, что деньги будут возвращены через две недели. Потом он, бедняжка, бегал за мной два года и каждый раз я повторял: «Понимаешь, сегодня нет. Завтра отдам обязательно! Клянусь!» И, представьте, он долго верил… А потом повзрослел, пришёл ко мне и говорит: «Ладно, чёрт с тобой, Чарльз!.. Я уж не прошу назад денег, но дай хоть опохмелиться!» Я дал ему трёшницу – он остался счастлив… Так кто ж такие дети? Будь человеку хоть сто лет, пока он ещё во что-то верит – он ребёнок! Вот когда человек не верит ни во что – это зрелость… гражданская. Ну, ухватили мысль?
- Да… - раздалось несколько неуверенных голосов.
- Я вижу, вы даже не знали, кто такие дети, а хвастались, что знаете, откуда они берутся… Кстати откудова же? От неправильного воспитания! Учат вас, что надо во что-то верить, людям верить, а вы, дети, уши развесили – и верите… Я раньше тоже, как говорится, верил всякому зверю, а сейчас – нет. Так кто же учит вас верить? Учат или же те, кого всё время обманывает жизнь – чтоб им не обидно было, что они одни обмануты, или же те, которые всё время всех обманывают, чтоб и дальше это продолжать! Не верьте ничему, если не хотите быть детьми – вот ключ к счастью! Все огорчения в мире из-за того, что кто-то нас обманул. Или мы сами обманулись. А если человек ничему не верит – как его обманешь? В его жизни нет переживаний!
Сегодня Чарльз Гарольд явно был в ударе. Его слушали, а он всё развивал и развивал свою мысль, иллюстрируя её примерами из собственной жизни и из бурной жизни дяди Пети. Лекция по половому воспитанию продолжалась до 23.00 вечера.
- - -
В то самое время, как Поскребухин изливался в любви к «козлу», а новоявленный сексопатолог читал лекцию, Александр Брюханов, голодный, трезвый и сердитый шнырял по пыльным улочкам Гробонюхова, но нигде не мог вынюхать ничего стоящего. Тогда он зашёл в «Гастроном». На полках винного отдела громоздились стройные батареи «Агдама». С беспросветной тоской во взгляде Брюханов смотрел на отоваривающихся спиртным мужиков… Он уже хотел было уйти прочь, чтоб не травить душу, как вдруг взгляд Александра пал на плечистого лысого гражданина, на лице которого лежало уныние. Гражданин стоял у прилавка кондитерских изделий и был ни кем иным, как майором Козицким. Сегодня ему вдруг захандрилось, душа просила градусов, но преподаватель военного дела не мог найти подходящей компании для возлияния, а пить в одиночестве считал ниже своего достоинства. Взгляды их встретились, и Брюханов почувствовал, что глаза Козицкого властно приказывают: «Подойди!» Брюханов подчинился приказу.
- Здравствуйте, - сказал ему майор, - вы как насчёт.. м-мм, а?
- Я-то, ммм, ну, хм, с удовольствием! – широко улыбаясь, развёл руками Александр…
Через пять минут военрук и алиментщик, гружёные бутылками, маршировали по деревне.
- Хорошо, что я тебя встретил, Саша! – болтал по дороге Козицкий. – Тут посмотрел – общество, ну… неинтеллигентное… А ты, я сразу вижу, человек городской, образованный… Только вот помещение бы какое-нибудь найти!
- Помещение? – задумчиво завертел головой Брюханов. – Да вон! Подойдёт?
- Подойдёт! – махнул рукой майор, сворачивая к старой, полуразвалившейся церквушке.
Итак, в этот вечер Брюханов гулял за чужой счёт и радовался жизни! В церкви они устроились превосходно. В темноте, на мрачных, холодных плитах посиживали Отец с Козицким и, невзирая на скопища летучих мышей, которые на своих перепончатых крыльях порхали под потолком и, снижаясь, нагло дышали в лицо собутыльникам ультразвуком, осушали бутылку за бутылкой. Сначала поговорили о болезнях: Брюханов пожаловался, что у него на боку чирей, а майор – что у него аллергия к спиртному. Затем Брюханов признался, что нигде не работает. Спор зашёл о назначении человека, причём чем дальше, тем горячее разгорались страсти.
- Один хрен! – хрипя, доказывал Брюханов, и голос его эхом отражался от церковных стен. – Один! Работаю я, нет ли, я че-ло-век!
- Нет, Саша! – убеждённо перекрикивал его Козицкий. – Вот я, я роблю, зарплату получаю, значит, общественно полезен! А ты не робишь – так ты и не человек, Саша… Не человек!
- А кто же?
- Ты… нарост.
- Я тебя убью, - пообещал Александр, хватая в руку бутылку.
- А это мы поглядим! – молодцевато сжал кулаки военрук. В следующую секунду его вырвало, при этом майор держался не менее молодцевато.
…Брюханов взял бутылку за горлышко, ударив её об камень, сделал «розочку», чтоб ею зарезать Козицкого, но на ноги подняться не смог. Военрук тоже лежал вповалку…
- Где мы? – через некоторое время проснувшись, вслух вздрогнул Отец. – А! В гробу!!! Господи, чирей тебе на ноги, да за что это!?
- Господи, помилуй души усопших! – басом подхватил майор.
- Чтыб тебя холера взяла, - прошептал Брюханов, повторно впадая в полузабытьё…
Оба валялись на каменных плитах и с рокотом храпели, будто состязаясь в громкости. Летучие мыши, пьяные от перегарных паров, молча «балдели» и натыкались лбами на стены, потеряв свою замечательную ориентацию в темноте… А жаль. Ведь ультразвук – единственное, чем они утешаются в своей скучной, безрадостной жизни.
Глава 24
ОПЕРАЦИЯ «ГРОМ»
Наверное, дорогие читатели, вы уже высчитали, что эта глава – последняя во второй части. Ждёте ведь, скажите честно, когда эта белиберда хоть частично окончится. Только, пожалуйста, не говорите «нет», откровенность лучше! Я тоже говорю вполне откровенно, что рад, наконец-то добрался до последней главы 2-й части романа… Так пойдёт, так, может быть, когда-нибудь я и закончу свой роман! Чем чёрт не шутит! В принципе, откровенность хороша только тем, что встречаешься с нею изредка. Когда люди просят, чтоб вы сказали им откровенно, что вы о них думаете – не верьте! Люди просто хотят, чтоб вы сделали им приятное, комплимент, освящённый откровенностью! Людям приятно, когда о них говорят хорошо, от этого у них даже этот, как его, тонус повышается! На самом-то деле люди страшно боятся откровенности о себе! Особенно, если эта откровенность – вслух… И я не исключение. Например вы, дорогие читатели, читая мой знаменитый роман, конечно же, давным-давно утвердились во мнении, что я дурак, и я это сам понимаю. Однако же, если вы скажете мне об этом в лицо – я обижусь… Не будем друг друга обижать, вернёмся лучше в гущу увлекательных приключений моих героев!
…В избушке Лаптева было многолюдно. Сам хозяин дремал в своей комнатке, а Чарльз Гарольд, со всем пожратьлюбивым воинством заседал за кухонным столом. Лица Поскребухина и Брюханова были несколько помяты, Котлецкий после полевых работ тоже выглядел не лучшим образом, зато наш герой переливался бодростью и свежестью, как молодой весенний подснежник.
- Итак, - окинув присутствующих гордым, орлиным взглядом, заговорил Чарльз Гарольд, - начинается операция «Гром», которая, я уверен, станет последним и прекрасным звеном в нашей нелёгкой борьбе за справедливость. Сегодня Облезлому придёт окончательный крах!
- Крахт? – не понял Брюханов. – А что это за зверь?
- Крах – это хана, - пояснил наш герой, - теперь ещё раз каждый повторите свою задачу!
- Я обратно иду к директору школы, под тем же видом, что и вчера, - сказал Поскребухин, - сижу, говорю… жду сигнала!
- А я вхожу к этому, чтыб его холера взяла, Облезлому, и говорю, я, мол, якобы, отец Котлецкого и начинаю заговаривать зубы, там, мол, мой сын заболел, условия анти… эти самые, как их, чтыб вы все подохли!
- Антисанитарные, - подсказал Чарльз Гарольд, - чтоб он тебя случайно не узнал, прилепишь вот эти усики! Да не вздумай там почесаться и отклеить их – с тебя станется!
- Да что вы, Гарольд, я не подведу… В общем, болтаю и жду сигнала.
- Я, как только агент Отец входит в кабинет директора, встаю у дверей и караулю, чтоб туда ни одна посторонняя душа не сунулась, - отрапортовал Виктор.
- Ну, а что буду делать я – я сам знаю. И все это помнят… Сверим часы! На моих пять минут девятого!
- У меня ровно восемь, - сказал Григорий.
- На моих – семь минут девятого, - посмотрел Поляк.
- Ха-ха, а я свои часы ещё зимой пропил! – невесть чему обрадовался Александр.
- Значит, ты, Гриша, отстаёшь, ты, Витя, торопишься, а ты, Брюханов, и вовсе где-то вне времени витаешь! – резюмировал Чарльз Гарольд. – Впрочем, «счастливые часов не наблюдают» - отвечал дядя Петя, когда товарищи на Колыме спрашивали, сколько ему ещё осталось до окончания срока…
В сенях послышалось шарканье валенок, затем появился сам Лаптев.
- Собрались?.. Куды ж это? – поинтересовался он.
- В баню, - не долго думая, ответил Чарльз Гарольд.
- Толково! – одобрил старик. – Люблю баньку. Я эти таперишние ваннаи не понимаю… Разеж это мытьё? Ну, зад ещё можно в ней сполоснуть – голову-то не вымоешь же?!
Лаптев ещё долго что-то говорил, но его никто не слушал. Грандиозная, тщательно разработанная и подготовленная нашим героем операция «Гром» началась!
- - -
Пётр Иванович в благодушном настроении пил коньяк с «должностным лицом». Директор школы искренне радовался, что комиссия оказалась представлена в лице глуповатого Григория Валерьяныча, и угощал Поскребухина от всей души. Между ними шла приятная застольная беседа, как вдруг в дверь кабинета просунулась лохматая, нечёсаная голова с картошкообразным носом и рыжеватыми усами и произнесла:
- Эта… директора мне надо!
- Директора? – с профессиональной учтивостью расплылся в улыбке миллионер. Про себя Облезлых отметил, что «морда гостя просит кирпича», да и голос незнакомца возбудил в Петре Ивановиче какие-то неприятные ассоциации. – Заходите, пожалуйста, садитесь. Я вас слушаю!
Брюханов, закрыв за собой дверь, с размаху бухнулся в своих замызганных от странствий брюках прямо на белые простыни разобранной постели Петра Ивановича. Душа миллионера покоробилась от невоспитанных манер визитёра, но вслух не высказалась…
- Вы да… Так вот, я пришёл сурьёзно поговорить! – начал игру Александр. – Сурьёзно! Мой сын заболел! У него расстройство желудка!
- Но, помилуйте, уважаемый! – развёл руками директор школы. – Все мы болеем.
- Да, но мой сын захворал в вашем лагере! – повысил голос Брюханов.
- Извините, - замялся Пётр Иванович, - возможно с моей стороны есть некоторые упущения… Но, заметьте, сын у вас – один, а у меня их сотни!
- Ишь, сколько наклепал… - искренне подивился Брюханов. – И что, за всех с вас алименты трясут? Вот это да!
- Послушайте, - уже строже заговорил Облезлых, возмущённый наглыми ухватками родителя, - вы пришли говорить серьёзно или… шутки шутить?!
- Конечно, сурьёзно! Моего сына пронесло за обедом – что может быть сурьёзнее? И ещё вши у него завелись! – гнул своё Брюханов. – Приезжаю – а сынок башку скребёт, чтыб его холера взяла, как кот шелудивый… Коньяку плесните! – бесцеремонно потребовал он.
- Пожалуйста, - директор школы протянул Александру наполненный коньяком стакан. Внутри Петра Иваныча всё кипело от гнева. Эх, кабы не «должностное лицо», он бы нашёл, что сказать этому развязному типу, а так? Не хотелось бы приятное впечатление комиссии портить скандалом…
Поскребухин же тайком посмеивался, стараясь не встречаться взглядом с Брюхановым, чтоб не расхохотаться в голос.
- - -
А в это самое время Виктор Котлецкий дежурил на своём послу у дверей кабинета директора, как это и было предусмотрено планом операции «Гром». Поляк ощущал, что наконец-то он достиг вершины – лично участвует в операции по обезвреживанию опасного преступника! Как это здорово и романтично! Наконец-то детские мечты сбылись! Наконец-то… Он готов был умереть у порога, но не пропустить никого постороннего! И вдруг Виктор увидел Таньку Облезлых – она направлялась прямиком к директорскому кабинету.
- Привет! Куда идёшь? – остановил её Поляк.
- Привет! К отцу мне на минуту заскочить надо.
- А у него там сейчас из комиссии кто-то…
- Я знаю, мне только пару слов сказать, - Таня сделала шаг вперёд.
- Слушай, поищи Юльку, а я Бирдюгина позову – в кинга сыгранём!
- Можно! – обрадовалась дочь миллионера. – Я сейчас быстро с отцом разберусь, а вы пока собирайтесь в столовой. Я быстро!
Она сделала ещё один шаг и уже взялась за дверную ручку. «Ничего не помогает… Но нет! Пускать нельзя! – завертелось в мозгу Котлецкого. – Тогда я провалю операцию, Чарльз Гарольд обзовёт меня вонючим щенком и всё кончится… Нет! Никогда! Я оправдаю доверие!»
- Постой, Таня, - сдавленным голосом сказал Виктор хватая её за руку.
- Ну, чего ещё? – обернулась та.
- Ничего… Таня, я давно хотел тебе сказать…
Лицо Поляка стало катастрофически наливаться краской.
- Что сказать? – поинтересовалась дочь Петра Ивановича.
- Ну… Я тебя люблю, - с трудом выдавил Котлецкий. Он услышал свои слова как бы со стороны и вздрогнул, словно ошпаренный кипятком. В следующую секунду Поляк уже совладал с собой. Он схватил Таню за плечи и неуклюже, неумело, но крепко придавил её к стене. «Теперь не вырвется, - подумал он, - и операция «Гром»...»
С удивлением Виктор ощутил на своих плечах Танины пальцы, а на лице – её поцелуй. Машинально он стал отвечать тем же. «Никогда бы не подумал, что Танька Облезлых так беззастенчиво целуется, - пронеслось в голове, - впрочем, как можно целоваться застенчиво… Нет, не то…»
Они стояли в коридоре, тесно жались друг к другу, как, наверное, жмутся люди только в автобусах, и, прерывисто, жарко дыша, страстно слюнявили губами лица друг друга… В сознании Виктора всё поплыло в призрачном полусне.
- Котлецкий!!! – внезапно громыхнул ему в ухо до боли знакомый голос Олимпиады Дмитриевны. – Котлецкий!!! И ты, Облезлых, чем вы заняты?!!!
Поляк приоткрыл глаза и невольно отпрянул, увидев в такой близи перед собой свирепое оскаленное лицо математички.
- Докатился! Сначала руки с карманы, а теперь что?!!! – разорялась Чурбанова, брызжа ему в лицо слюной, как из пульверизатора.
Танька стояла у стены, тоже красная, и в её озорных глазах искрилась радость. Котлецкий плохо слышал продолжение нотаций, он не смотрел ни на кого. «Какая чушь, в сущности, - думал он. – Нет, не всё чушь! Операция «Гром»… Чтоб спасти операцию, я поступил нечестно. А что было делать?»
- Пошли к директору, Котлецкий! – бесновалась Олимпиада Дмитриевна. – Ты будешь наказан! Перед всем строем завтра будешь говорить о своём поступке! Я заставлю тебя!..
«Как надоела эта шавка», - устало подумал Виктор.
- А харя не треснет? – тихо сказал он Чурбановой. Он сказал это не совсем осознанно, впрочем, все героические поступки совершаются без хладнокровных расчетов. Впоследствии эти слова принесут Котлецкому славу первейшего смельчака школы. Но пока он не думал об этом. Виктор стоял, ожидая, чем сейчас разразится Олимпиада Дмитриевна, а в мозгу его вертелось одно: операция «Гром». Ради её успеха Поляк готов был расцеловаться даже с Чурбановой. Если б Чарльз Гарольд узнал о беззаветной преданности и самоотверженности своего агента, наверное, он бы прослезился…
- - -
Тем временем в кабинете директора тоже накалялись страсти. Брюханов добросовестно корчил из себя возмущённого родителя, сочиняя всё новые и новые болезни для своего чада. Пётр Иванович от волнения стал заикаться, его аккуратная плешь покрылась нервной испариной. Поскребухин молчал, поглядывая на дверь.
- Поймите, товарищ родитель, я не бог, чтоб оградить вашего сына от заболеваний, я только директор школы! – убеждённо жестикулируя, доказывал миллионер. – Но я, как могу, забочусь о здоровье детей. И я тоже не сплю, недоедаю…
- То-то оно и видно, что щёки встретились, - развязно расхохотался Александр. От негодования у Облезлых глаза поползли на лоб… по-пластунски.
- Да как вы… Кто вам дал право так со мной разговаривать! – вскричал директор, школы, шмякая об стол пухлым кулаком…
Брюханов не успел ответить. Дверь бесшумно растворилась и на пороге кабинета возник стройный человек в элегантном кожаном пиджаке и шляпе. Все трое замерли на месте. Пётр Иванович посмотрел на вошедшего и невольно вскрикнул от ужаса! На него смотрело жёлтое, вытянутое, как в испорченном телевизоре лицо с вдавленным, плоским носом и узкими, уродливыми глазами. В довершение всех страхов губы лица кривились в безжалостной усмешке.
- Тихо! – как ни в чём не бывало, проговорил неизвестный, и от его голоса повеяло ужасом могилы. – Тихо…
Впрочем, все и так пришибленно молчали. Ужасный незнакомец был лаконичен – плавным движением руки он выудил из кармана пистолет. Как по команде Поскребухин вскочил на ноги. Хлопнул выстрел! Лицо Григория трогательно исказилось в судорожной гримасе, он схватился руками за живот, на пол закапала кровь. Поскребухин слабо охнул, посмотрел на свои красные от крови руки и медленно осел под стол… Пётр Иванович хотел было заорать, но от страха позабыл, как это делается! Тут следующий выстрел больно шлёпнул по барабанной перепонке директора школы. Брюханов, истошно хрипя, растянулся на кровати. Несколько секунд Отец добросовестно корчился, обеими руками зажимая себе грудь. Потом из его груди фонтанчиком брызнула кровь, Александр обмяк и притих на кровати. Правая рука его расслабленно свисала вниз, рот открылся, из него вывалилась на щеку лопата языка…
Пётр Иванович стоял и как зачарованный смотрел на маленький, чёрный пистолет, ствол которого был направлен прямо ему в лицо. Убийца выжидательно усмехнулся.
- Не… Нет, - жалобно попросил Облезлых, вспоминая, что именно это слово в порядочных детективах обычно твердят жертвы убийств. Тут же Пётр Иванович вспомнил, что обычно в таких случаях убийца игнорирует скромную просьбу жертвы, и ему почему-то стало грустно…
- Не нет, а да! – оскалил зубы неизвестный. – Посмотри в глаза смерти, Пётр.
Миллионер не имел желания смотреть в глаза смерти, он отвернулся, ожидая выстрела. Директор школы успел подумать, что перед смертью, кажется, принято вспоминать свою жизнь, но поленился копаться в памяти. Выстрела всё не было. Но вот Пётр Иванович ощутил на своём виске недоброжелательное прикосновение пистолетного дула.
- Не надо! – замотал головой Облезлых, поправляя руками спадающие очки.
- Надо! – возразил убийца. – Этот мир придуман не нами… В жизни очень мало делается по хотению, и очень много по нужде. Когда мы рождаемся, нашего согласия на то не спрашивают… Когда умираем – аналогично…
Директор школы расстроено всхлипнул.
- Но ты ещё имеешь шанс выжить, Пётр, - сказал неизвестный.
- Да!? – воспрянул Облезлых.
- Да… Если отдашь деньги!
- Деньги… - облегчённо заулыбался директор школы, с готовностью вынимая из кармана кошелёк. – Вот, все как есть, тут!
- Кончай горбатого лепить, Пётр! Я же говорю тебе про наш миллион!
- А!.. К-какой наш…
- Не притворяйся… привет тебе от Альтшуллера… Ну, вспомнил?
- А… - Облезлых сразу же сник. Толстые щёки его обвисли от потрясения, а очки мелко-мелко задрожали.
- Ну! Где деньги! Говори! Считаю до трёх! – нервничал убийца.
- Д-дома…
- Где лежат?
- В диване, под старым пальто…
Неизвестный опустил пистолет и победно рассмеялся. Его жёлтое, безобразное лицо от удовольствия ещё страшнее обезобразилось. «Ехать к Облезлому домой, наврать, что он сам послал за одеждой в диване – и миллион в кармане!» - мысленно ликовал налётчик. Пётр Иванович стоял посреди кабинета, постепенно приходя в себя… Вот труп «должностного лица», труп родителя, вот убийца с пистолетом, а на столе… Недопитая бутылка!
- Какая нынче прекрасная погода, не правда ли! – с задумчивой лирической грустью в голосе проговорил неизвестный, подходя к окну. – А звёздочки! Словно болгарский зелёный горошек, а месяц – как перец фаршированный!
…Недопитая бутылка коньяка – именно на ней задержался затуманенный взгляд миллионера. Вряд ли директор школы понял, что он делает. Рассудок Петра Ивановича мало что соображал, но в дело вмешались инстинкты. Инстинкты – это такие зверьки, которые живут внутри каждого человека. И вот бутылка оказалась у Облезлых в руках, инстинкт самосохранения размахнул этой рукой и опустил её на затылок убийцы! Бутылка разбилась о череп с глухим стоном. Стёкла, кровь и коньяк брызнули во все стороны. Неизвестный качнулся и с размаху рухнул на пол, по дороге опрокидывая стол. Стол, в свою очередь, падая, ударил по ноге труп «должностного лица», который от неожиданности громко вскрикнул. Впрочем, Пётр Иванович был слишком взволнован, чтоб подмечать такие мелочи… Облезлых машинально набросил на плечи пиджак, распахнул окно и, переступив через подоконник, оказался на земле. Вы заметили. Дорогие читатели, что Пётр Иванович уже второй раз в моём романе уходит через окно. И это не от скудости моей фантазии, а от скуки жизни. Например, я каждый день вхожу и выхожу в двери – это ли не ужасающее однообразие!
- - -
Операция «Гром» была задумана смело, хитро и изобретательно. Тут были и стартовый пистолет, и чулок, натянутый на голову Чарльз Гарольда, и полиэтиленовые пакетики с красной гуашью, которые во время стрельбы давили, изображая кровь, Брюханов с Поскребухиным. Всё было сыграно прекрасно и…
- Но я-то сознание потерял, а вы почему, олухи, его не схватили? – придя в себя, с пинками набросился наш герой на распростёршиеся в кабинете трупы. Брюханов с Поскребухиным вскочили на ноги.
- А мы… мы не знали! Мы ж мертвяками прикидывались, как и условлено было! – оправдывался Александр. – Пока вы не скажете «Всё»!
- Вот те и «всё»! – с досады сплюнул Чарльз Гарольд, но плевок остался у него на губах. – Да стяните с меня эту дрянь!
Брюханов сорвал с головы шефа капроновый чулок. Наш герой огорчённо вздохнул и покачал головой с мокрыми от крови волосами.
- Вот те и операция «Гром», - проворчал Григорий, - только пиджак замарал.
- Отстирается, - махнул рукой бывший президент общества «друзей чужого кошелька», - башка трещит… Как плохо было видно в этом чулке – вперёд нормально, а в бок – ни черта… Он это и использовал! Ну, ничего! Главное, он полностью раскрыл себя! Теперь я на все сто знаю, что Облезлый – миллионер и что он боится! Завтра же катим в город – там его и накроем!
…Увы, Чарльз Гарольд жестоко ошибался. На другой день Петра Ивановича Облезлых уже не было ни в Свердловске, ни в его окрестностях. Дотошные расспросы знакомых, сослуживцев и даже жены директора школы ни на грамм ничего не прояснили – никто ничего не знал, либо скрывал, что знает. Ясно было только одно – подпольный миллионер отбыл в неизвестном направлении… Чарльз Гарольд оказался в тупике…
КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ
Приключения Чарльз Гарольда Часть 2
© Copyright: Игорь Одиноков, 2016
Свидетельство о публикации №216032701714
Свидетельство о публикации №216032701714
Рецензии