Кто бы сомневался

               
     Родился я уже без головы. Помнится, дед, увидев эдакое чудо, свистнул конюха и повелеть соизволил, милостиво и ласково, но с татарским матерком, привести из своего княжеского табуна коня. Смелого. В яблоках. Я был еще маленький, ниже стремени, но не стремался, не сомневался и не раздумывал, думать-то было нечем. Запрыгнул и поскакал. Сначала я думал, что конь мой - кобыла, но дед показал существенное отличие, болтавшееся у коня под животом, и пришлось мне его назвать "Анатольевич", хотя хотелось более нежной погремухи, более женственной, но против полу не попрешь. Это вам не потолок. Его-то можно пробить башкой или бомбой, но, как уже упоминалось, родился я без головы, без руля и ветрил, а бомбы еще в прошлом году все кончились, диверсант Гиркин не даст соврать, он человек честный, сам не врет и другим не дает. Короче, ни себе, ни людям. Впрочем, х...й на него.
     В шашнацатом годе призвали меня на действительную. Вызвал генерал-аншеф, обошел кругом и застрелился. Ему на смену прислали комиссара, товарища Гугнидзе. Он все башку себе полотенцем обматывал, желаю, говорит, отличным себя от других чувствовать. А других-то и не было. Одни мы были с комиссаром, как пальцы у президента Ельцина.
     Чего говоришь ? Три ? Дык и я об том же, ты чем слушаешь. Я, товарищ комиссар и Дита фон Тиз.
     Ты меня не перебивай, а то я забуду. В общем, тут как раз нашествие началось. Фестиваль такой в степях Украины. Кого там только не было ! Мне легче сказать, кто был да сплыл. Первым делом идея. Ее не было отродясь, но все подумали, что была, а потом, глядь, и нету, сплыла, стало быть. Без идеи же только кошки родятся, это тебе и Алистер подтвердит, и мистер Кроули, и Артур Макалистер, и генерал Макартур, и король Артур, и графиня де Монсоро.
     Чего говоришь ? Баронесса ? Какая баронесса, у ей Миша Бальзаминов имеется, мне там не хрен ловить. Как говорил юркий Фигаро : " Ты, Андрюша, х...во подстрижен".
      Ты меня не перебивай, а то я забуду. Опосля демобилизации двинулись мы с Дитой и товарищем комиссаром на рынок. Хотели винца прикупить. Приходим, а рынка и нету. Вылез из кучи навоза какой-то Доренко и объявил, что это сраная Папуасия, а сам он говно. Засмеялся ласково и обратно в кучу мырнул. Как решил товарищ комиссар, убыл, бля. Ткнулись мы к начальнику бронедивизиона, он как раз квартировал на квартире возле рынка. Пришли и говорим :
     - Сволочь ты, товарищ начальник бронедивизиона. Мы, понимаешь, кровь проливаем, а у тебя мозоли.
     Начальник, товарищ Золотухин, вышел из-за стола, обошел кругом и застрелился. Бросились мы к старшому. Его все старпомом звали, старшой пом, надо понимать. Прибегаем, а там сидит такой, рожа, хоть прикуривай. Смотрит недобро и говорит, глядя на Диту :
     - Ступай-ка ты, Левченко, в штрафбат пока.
     Пьяный. Какой она Левченко, все знают, что фон Тиз, это ему с пьяных глаз попритчилось. Товарищ комиссар как гаркнет :
     - Евреев не трожь !
     Рожа-хоть-прикуривай выскочил из кресла своего, обошел кругом и застрелился.
     Чего говоришь ? Отчего такое ? Со стыдобы, за антисемитизьм, за раскулачивание и борьбу со здравомыслием.
     Ты меня не перебивай, а то я забуду. Тут мы, значится, разделились. Товарищ комиссар возглавил борьбу со здравомыслием, а мы с Дитой удалились в леса керженские. Построили салаш, жили, как хичники, грибы, ягода разная, Прилепина однажды на охоте рогатиной пырнули, заместо медведя, потом к отряду товарища Шварца пристали. Они по лесу за каким-то чудищем гонялись, погибали геройски, боролись и не сдавались, искали и находили на свои мускулистые сраки приключения. Выжили мы трое, снова трое : я, Дита и товарищ Шварц. Ранило его прямо в мозг. Ладно, наткнулись мы на избушку малую, там Агафья Лыкова проживала. Обженили мы ее с товарищем Шварцем и тут Дита говорит :
     - А чё за песня-то была ?
     Чего говоришь ? По каковски ? Знамо дело, по-русски, я ж татарин.
      Ты меня не перебивай, а то я забуду. Песню начальник бронедивизиона все пел, хорошую и душевную. Я ее тебе потом напою, если не забуду. Короче, надоело нам шарахаться. Глянул я на красавицу мою, Диту, и говорю :
     - Пойдем, любовь моя, спать.
     Взяла она меня на ручки, прижала к груди и, веришь, так хорошо мне стало. Вроде, даже и не больно. Дремлю у ей на ручках, а сам думаю : " Хорошо, когда тебя эдакие умницы и красавицы любят".