Ты называл меня другом

Ты наверняка не знал, что я тебя ненавидел. А, может и знал. Или догадывался. Впрочем - догадывался или знал – тебе всегда было на меня наплевать. И на меня, и на ненависть мою. Уж что-что, а плевать на меня ты умел. И делал это классно, надо признать.
 
Сволочь…

И на всех остальных ты тоже плевал. На “этих, как их”. И смотрел свысока. Ха! Свысока… Если бы. Нет, ты не смотрел. Ты просто стоял на смотровой площадке башни, возведенной для тебя “этими, как их”, и снисходительно дозволял восхищаться собою. А “эти, как их” с подобострастием взирали на свое божество, мечтая поймать твой хоть чуть-чуть благосклонный взгляд. Поймать и завизжать от радости – господин назначил меня любимой женой.

Ну, какая же ты мразь! Самовлюбленное ничтожество!

Я долго пытался понять, зачем ты держал меня рядом. Зачем ты не выбрал кого-то другого. Любой почел бы за счастье стать твоим другом.

Другом? Как же! Ты не мог иметь друзей. Вернее мог. И имел. Имел как хотел. Только друзьями их не считал. А “эти, как их” тебя считали. И я считал. Поначалу. Хотя и не мог врубиться, почему из толпы “этих” ты выделил именно меня. За каким хреном тебе я тебе понадобился?!

За каким? Серенький Молчун. Меня так все заглаза и называли. И Она тоже. Меня приглашали как-то больше из вежливости. По ходу жизни. Чаще я сам приперался. А, если являлся без приглашения, не гнали – пусть сидит, ведь никому не мешает. Но особого радушия тоже не выказывали. Ну, а тебе я пришелся, оказался самым удобным в качестве друга. Молчаливый, безотказный и, как тебе казалось, предсказуемый. От такого сюрпризов не ожидается.

Ненавижу!

Ненавижу тот день, когда ты появился. Такой… Весь из себя. И как-то я тогда не разглядел, не понял, что ты есть. Просто влюбился в тебя, как и все остальные. “Эти, как их”…

А ты явился и сразу взгромоздился на пьедестал. Вернее, для начала, это был крохотный пьедестальчик. Табуреточка на хлипких ножках. Тут главную роль сыграла даже не твоя запредельная “прибарахленность”, а то, как на тебе это все смотрелось.

Стильно, слегка небрежно… Как на человеке привыкшем с рождения носить дорогие вещи. Этакий аристократический шик. И этот шик присутствовал не только в одежде. Прическа, речь, манеры. С какой легкостью ты вошел в незнакомую компанию, так непринужденно поручкался со всеми, слегка наклоняя голову при знакомстве с девчонками. А они млели, глядя в твои зеленоватые глаза.

Ненавижу твои глаза!

Она тогда сказала – в них бесенята скачут.

Уж больно они распрыгались, эти бесенята. Особенно ближе к вечеру, когда ты взял гитару. Голос у тебя далеко не оперный, но спел ты проникновенно. Что-то о несчастной любви. Дворовая песенка, что исполняют гнусавые менестрели на любой приподьездной лавочке. Но ты-то спел ее по-другому. И табуреточка под тобой превратилась во вполне крепкий подиум.

Большего ты себе тогда не позволил. Просто показал себя - смотрите, влюбляйтесь. Можете даже пальцем потрогать, я возражать не стану. Я же свой. Ну, а ты чего такой скучный? Чего в углу насупился? Давай-ка вот сюда, ко мне. Как зовут, чем увлекаешься…

Ближе к полуночи я уже был для тебя “дружище”. Вернее, “дружище, принеси холодненького”. И еще ZIPPO на память…

А мне и “дружища” тогда было выше крыши. И не стало меня. Теперь были только мы.

Это уже позже, когда “эти” короновали тебя и почти насильно усадили на возведенный пьедестал… Да-да – почти насильно – ты немного сопротивлялся. Совсем чуть-чуть. Это уже позже, когда наша дружба переросла в “принеси-подай-подотри-сбегай” и бесконечные подарки. В качестве компенсации… Когда надо мной начали посмеиваться в открытую…

Да, именно тогда ты посчитал, что сделал меня окончательно. Вылепил, придал форму… И вдохнул содержание…

Тварь!

Не создай себе кумира! А я создал. А ты из меня – раба.

И из Ломтика тоже.

Ты ушел с его Тюшей, а Ломтик оглушительно напился. И в пьяном угаре разболтал о своем долге. По всему выходило – Ломтику не расплатиться с тобой никогда.

И у меня в мозгах что-то щелкнуло. Будто телек на другую программу переключили. Хотя это еще была не совсем ненависть.

Надо мной смеялись уже открыто. Погоняло Молчун сменили на Хвостик. Ты меня успокаивал – плюнь, старик, это они из зависти. Я не верил тебе.

Какая-то дрянь пустила слух, что я оказываю тебе… сексуальные услуги. Ты не стал опровергать. Знаете, мужики, иногда хочется новых ощущений. Ха-ха-ха!

И я начал ненавидеть тебя. Как глупо звучит – начал ненавидеть.

Не прошло и полугода, как у тебя в должниках оказались все. И кто сочувствовал Ломтику, и кто ржал надо мной… Все, кроме меня. Я не брал у тебя взаймы, да и подарки твои принимал с отвращением. Знал бы ты, чего мне стоило, чтоб не швырнуть их в твою поганую физиономию.

Ты преспокойно лапал девчонок, ребята выглядели растерянными. И были готовы по одному твоему щелчку…

Надо мной уже никто не смеялся. Отставленная Тюша больше не появлялась. Ломтик уже не просыхал.

А ты по-прежнему называл меня другом.

У меня же темнело в глазах.

Я ведь тогда в комнату, где ты с Ней кувыркался, не случайно ввалился. Каюсь.

Да, ни хрена я не каюсь! Ни-хре-на!

Я глаза ее видеть хотел. Вот только бы глянул в глаза и ушел. Даже в рожу твою похотливую не плюнул бы. А ты молодец! Не растерялся. Накрыл Ее одеялом и затянул свою песню. Старик, рано или поздно это произошло бы. Не со мной, так с другим. Ну не твоя же, все равно. Да, брось ты! На твой век баб хватит…

Мразь ты! Талантливая мразь…

Я ведь любил Ее. Понимаешь, любил!

Отношения наши не испортились. Ты продолжал называть меня другом, я все так же тебя ненавидел. Нет, не так же – сильнее. Но виду не подавал.

Почему?

Не знаю! Скорее всего, моя ненависть переросла в нечто другое. Кровь кипела по-прежнему, а голова вдруг стала ясной. Настолько ясной, что можно было уже не торопиться. А торопиться надо было.

Ты слишком быстро бросил Ее, сволочь! Она, похоже, этого не ожидала. Ни того, что бросишь, ни того, что так быстро.

Так же быстро Она прекратила свои мучения, а ты даже на похороны не пришел…

И моя голова прояснилась окончательно.

Разговор?! В любой момент, дружище! А почему в старой общаге? Да, ничего я не боюсь!

Ты, конечно, здорово брыкался, пока я давил на твой кадык. Здорово, но как-то испуганно. А коли испугался, значит, проиграл.

Брыкался ты и после. Это когда я из шмоток твоих эксклюзивных тебя вытряхивал. Похоже, они тебе очень дороги, раз ты даже мертвый так упорно отказывался с ними расстаться. “Ролекс” твой невшибенный никак не расстегивался. Видно не хотелось ему об стенку вдребезги. И когда я укладывал тебя в унизительную позу, а ты никак укладываться не желал. Все норовил вбок свалиться или морду из ведра вынуть.

Поздняк метаться, дружище! Ты труп, старик, и ничего уже не попишешь!

А вот так ты очень хорошо смотришься. Будто всю жизнь раком стоял. Чтоб похлебать из ведра. Посреди засранной бомжами… Душевая тут, что ли, была?

Не знаю как ментам, а мне такая картина очень по душе.

Ну и где твой лоск, твоя аристократичность? Сильно отличаешься от “этих”? По-моему, не очень.

А это узнаешь? Да-да, они самые. Берцы “с барского плеча”. Возвращаю за ненадобностью. Не изволь беспокоиться, я и босиком доберусь. Получи и распишись. Надеюсь, извинишь меня, что вот так фамильярно – прямо на хребтину. Ну, не обувать же тебя. Кончились лакейские времена. Ага, все никак не успокоишься. Ладно-ладно, ты и с одним ботинком вполне…

Бывай, ублюдок!


***


Яркий огонек “Крикета” на мгновенье – ровно на столько, чтоб начала тлеть сигарета - осветил лицо человека. Лицо спокойное, сосредоточенное, без эмоций.
Зажигалка погасла, лицо растворилось в полутьме. Только-только прикуренная сигарета описала в воздухе дугу и ударилась о стену, рассыпая искры. Темный силуэт человека под скрип битого кафеля исчез в пустом дверном проеме.



Фото Артура Трэша.