И звезда на небе погасла

То, что мне не нравилось, я всегда считал навязанным мне чужим. Подсознательно я был прав, хотя ещё не знал того, что говорили «чёрные расисты» и «городские партизаны»: нужно делать всё, чтобы не нравящееся мне прекратило существовать. Среди своих в этом поддержки я никогда не находил. Родители с их завышенными требованиями для меня – и это на фоне острой зависти в отношении большинства других семей, где требования к «своим» были снижены, - могли только сказать: «Ты в сказке живёшь!»

И только сейчас я осознал, что и в сказке мои настоящие желания отражают действительность. Подобно тому, как в настоящей жизни я хочу быть «российским Бжезинским», в сказке я не согласен на меньшее, нежели быть Главным Волшебником, который не правит, но следит за порядком во всех сказках, и должность которого передаётся от учителя к ученику.

Могу быть уверен, что в должности Главного Волшебника я бы совершенно не допустил таких проявлений «массовой» культуры, как «Шрек» или «Малифесента», и ограничил бы распространение «Гарри Поттера», где внимание заостряется не на том, что нужно. В частности,  обращаем внимание на аналогии манипуляций и магии (вспомним, что Том Реддл пользовался в детстве магией, не зная, что это именно магия, и точно так же обычные люди, в смысле не волшебники, манипулируют другими, сами не зная, что это именно манипуляции). И игры детей, которые на сюжет «Гарри Поттера» так расхваливали по радио в качестве «воскрешения традиции игр на книжные темы» (при всём при том, что отмечалось несоответствие времён), можно было вместо приготовления зелий направить на защиту от тёмных сил, которыми в «неволшебном» мире являются манипуляции.

Правда, несколько ранее – и тоже по радио – говорилось, что такое подражание – это поощрение самонадеянности на чудо, на волшебную палочку и прочее. И я сначала выделил было эту тему для обработки, но она вошла в состав другой темы, как только представился случай. Всё же это пока лишь моё мнение, и даже предвзятое, поскольку я из тех краёв, где волшебники никогда не играли в квиддич, поскольку в качестве транспорта предпочитали не мётлы, а ковры-самолёты.

Может быть, именно это определило моё двойственное отношение к «массовой» культуре: общее непринятие с допущением использовать её отдельные приёмы против неё самой – в меру «выгодно или невыгодно».

В разряде же культуры «элитарной» или «почти элитарной» можно встретить таких злых колдуний, которые, будучи сами по себе незначительны, могут принести горя намного больше, чем Малифесента и мачеха Белоснежки, вместе взятые. При этом в сказки перешло худшее из повседневности: несоизмеримое поощрение за незначительные «достижения» (пишу в кавычках, поскольку они чаще – итог простого гадания). Соответственно, и оборотная сторона – несоизмеримые наказания за случайные ошибки, которые и ошибками-то не всегда можно считать, - тоже вошла в сказки.

Как раз такой сказкой и является «Старый замок» - произведение современного писателя Юрия Кружнова, датированное 2014 годом. Когда я пишу это, текста в Интернете нет, а только аудиозапись.

Завязка вроде бы проста: история «до сих пор существующего» замка на территории исторической области Бургундия. Значит, действие относится ко времени Арелатского королевства. В центре действия – знатная семья Монсиньи: граф Валэнтэн, его жена Миринда и дочь Люсиль, над которой тяготеет проклятие: всё, что она выпустит из рук, сразу исчезает, и сама Люсиль этого не замечает. Очевидно только одно: проклятие – следствие колдовства, так как из слов Миринды слушатель может понять, что так было не всегда. Несмотря на очевидность сложившегося, граф – и то пассивно – пытается понять причину, вместо того, чтобы сразу искать способ уничтожить проклятие. Из авторских описаний можно получить представление, что поведение графа Валэнтэна – недоумение и угадывание.

Слабая попытка направить ход действия в нужном направлении – не «как есть», а «как должно быть» - проявляется во время появления в замке гостя – графа Флоризеля, дальнего родственника Валэнтэна. Возникает даже романтический мотив. Флоризель быстро понимает, что имеет дело с колдовским проклятием, даже не думает о том, почему так случилось, а решает отправиться на поиск того, кто мог бы помочь, и … благородство и решительность оказываются выведены на сцену автором только ради того, чтобы потерпеть неудачу перед подлостью.

Воплощением подлости у автора является местная колдунья. Много лет назад она тайно была влюблена в графа Монсиньи, тогда это был отец Валэнтэна. Но при этом самому покойному графу об этом не было известно.

Я представил себе такой диалог, если бы дело данной колдуньи о неправомерном колдовстве разбиралось бы в магическом суде, где лично готов бы выступить как обвинитель по данному делу.

 

Обвинитель: Итак, Ваши показания состоят в том, что единственным мотивом Вашей мести явились Ваши неудовлетворённые чувства к предпоследнему графу Монсиньи?

Обвиняемая: Да.

Обвинитель: Знал ли граф Монсиньи об этом?

Обвиняемая: Нет.

Обвинитель: Вы давали ему понять об этом как-нибудь: намёком, действиями, колдовством?

Обвиняемая: Я не владею никакими магическими средствами, влияющими на чувства.

Обвинитель: То есть Вы не можете околдовать так, чтобы кто-то влюбился в Вас, не можете приготовить любовное зелье или применить нечто подобное?

Обвиняемая: Ничего из этого не могу.

Обвинитель: Как показали свидетели – вызванные экспертом-некромантом слуги графа, Вы ограничились тем, что предпочли устроиться работать на кухню. Почему Вы избрали такой способ, тогда как разве Вы не могли, например, принять вид знатной дамы и попытаться совратить графа?

Обвиняемая: Я на это не способна, я хотела только, будучи в замке, видеть графа Монсиньи почаще …

Обвинитель: … самонадеянно рассчитывая на то, что он обратит на Вас внимание, ничего при этом не делая ни по волшебному, ни по человеческому счёту. То есть – в обоих случаях Вы проявили некомпетентность. Из показаний свидетелей следует, что Вы в своей повседневной работе делали всё плохо, не умея готовить еду.

Обвиняемая: Но я на это неспособна …

Обвинитель: Это не оправдание. Известны именно женщины-волшебницы, которые способны на это, как старуха Кройтервайсс, как подтверждает свидетель Вильгельм Гауф (его сказка «Карлик Нос» известна широкой публике), или могли превращать несъедобные предметы в еду, как миссис Юп из рода Юкуку (показания свидетеля Л. Фрэнка Баума в его сказках о стране Оз). В любом случае – в замке Вас знали, как просто прислугу на кухне, к тому же неспособную, и именно за эту неспособность Вас выгнали из замка, так сказать, уволили без выходного пособия, и запретили приближаться к замку.

Обвиняемая: Это так …

Обвинитель: В тот момент, когда Вас уволили, имело ли место насилие по отношению к Вам? Или хотя бы угроза применения насилия?

Обвиняемая: Нет.

Обвинитель: Итак, установлено, и обвиняемая подтвердила это: предпоследний владетель замка Монсиньи не знал о чувствах обвиняемой к нему, а обвиняемая ничего по-настоящему не предприняла для этого, действуя самонадеянно в расчёте на чудо, будучи неспособной создать это чудо, осознавая при этом безнадёжность своего дела, а в повседневной жизни проявила такую же полную неспособность. От графа ничего не зависело в данном случае, следовательно, его вина даже теоретически исключается, в связи с чем действия обвиняемой невозможно считать местью. Это агрессивное действие.

 

Итак, даже в категориях «обвинения жертвы» действия колдуньи оправдать нельзя, несмотря на все авторские натяжки. Даже в волшебстве колдунья очень слабая и может самое большее – использовать неосторожно произнесённые слова человека. Как и в данном случае (неосторожная песня Люсиль, чтобы никто не получил то, что она взяла в руки).

Мы имеем как раз то несоизмеримое наказание за случайные ошибки, о которых иной раз допустившие их даже не подозревают и не замечают.

И колдунья не собирается останавливаться на достигнутом. Она уже после неудачи благородства, обозначенного выше, решила объявить себя. По её лукавому совету, для уничтожения проклятия, тяготеющего над дочерью, должна умереть графиня Миринда (точно – «Люсиль должна взять в руки сердце матери»), причём колдунья называет и место этой смерти. Граф пытается удержать жену, но опаздывает. В действительности, Миринда погибает от страха среди насланных колдуньей иллюзий, и граф начинает обвинять себя и умирает вслед за женой, умирает с мучениями душой и телом – его наполовину парализует от удара. Колдунья плетётся в конце похоронной процессии и злорадствует. Манипуляцией на чувствах она добилась большего, чем магией. Это ещё больше усиливает несоизмеримость наказания, тем более незаслуженного, несправедливого.

«Я не знаю, избавилась ли Люсиль от проклятия», - говорит автор. По дальнейшему можно ответить, что избавилась, но её от потрясения из-за потери матери и затем отца поразило проклятие более страшное – безумие. А это – по счёту любых культур - либо наказание за особо тяжкие провинности, либо крайняя несправедливость. И Флоризель становится только немым свидетелем безумия ...

Обратим внимание и на то, что сама колдунья остаётся безнаказанной, хотя единственное, что она получила – разовый случай злорадства. Для сравнения: в мире Гарри Поттера за неправомерное колдовство наказывают.

Отражение – и оправдание – современного «массового мировоззрения» с его поощрением гадания и несоизмеримым наказанием за неосторожность есть не только в содержании, но и в стиле. Стиль Юрия Кружнова в данной сказке – намеренное подражание А. Куприну в его сказке «Синяя звезда», но композиция выполнена по подобию «бытовухи» сказок В. Каверина, с той разницей, что сюжет не современный, а раннего средневековья, ближе к Куприну.

Каждый отдельный случай в культуре (и в обществе), подобный восхваляемой сказке Юрия Кружнова, – это одна погасшая синяя звезда.

Но есть те, кто против этого мировоззрения. Даже подсознательно, если не бессознательно, они не согласны с ним. Хотя бы -  в одном из своих сновидений я видел себя магом-наставником, отрабатывавшим с как минимум тремя учениками-ассистентами приём по обезвреживанию подобных проклятий. Ученики заставляли исчезать брошенные ими предметы, я – появиться их снова. И надо сказать, меньше пяти секунд мне на это не требовалось, а себе я ставил целью вообще не допустить исчезновения. И не только предметов, но и многого, что сейчас пытаются забыть искусственным путём.