Граффити на асфальте. Рассказ

«Я люблю тебя!», «Я хочу всегда быть с тобой», «Ты - моё всё», «Я хотел сказать, что…», «Извини, краски кончились».
По этим откровениям на асфальте, написанным белой краской, мы шагали с ним несколько раз, и был он мне «не другом и товарищем», а просто нечаянным собеседником.

С недавних пор вечерами я стала замечать его в скверике, что как раз напротив нашей городской рощицы старых лип и сосен. И обычно сидел он напротив детской площадки, с которой под звон детских голосов мелькали яркие пятна курточек, игрушек, шаров. Потом вставал с насиженного места и начинал ходить туда-сюда по аллее молодых лип, - «Осмысливает только что увиденное или вспоминает своё детство?» И думалось мне так потому, что не смотрел он по сторонам, - «Боится отвлечься от мыслей?» А похож был на моего любимого поэта Тютчева* поздних лет. «Симпатичный мужчина, - иногда мелькало: - Любопытно было бы поговорить с ним и узнать: а есть ли в нём что-то от Федора Ивановича?» И вот как-то…

Я стояла, прислонившись к стволу вековой липы, и смотрела на противоположную сторону оврага «Нижний Судок», который пролёг от сквера к центру города и теперь, в пору разгулявшейся осени, являл собою дивную смесь оранжевых, красных, зеленных оттенков, и вдруг услышала:
- Как увядающее мило! Какая прелесть в нём для нас…
Как всегда, от неожиданности вздрогнула, обернулась, и узнав моего незнакомца, улыбнулась:
- Правда… - И, помедлив, продолжила: - Когда, что так цвело и жило, теперь, так немощно и хило, в последний улыбнется раз.
И то был пароль. Незнакомец сразу же открыто улыбнулся, жестом пригласил меня в аллею старых лип и как-то сразу, - слово за слово, фраза за фразой, - завязался меж нами диалог, перетекая от Тютчева к другим поэтам, потом и к художникам, о которых он говорил со знанием терминологии, стилей, направлений. «Наверное, и сам художник» - подумалось, но не спросила, а лишь слушала, иногда поддерживая его монологи своими скромными познаниями.

Потом из аллеи старых лип стали мы переходить улицу, чтобы перейти еще в один сквер, и тут перед пятиэтажкой, прямо на тротуаре, под ногами и замелькали те самые надписи: «Я люблю тебя!», «Я хочу быть с тобой»… и он, вдруг остановившись и замолчав на полуфразе, прочитал одну из них:
- «Ты - моё всё»…
А я пошутила:
- Как же мало надо этому… написавшему, чтобы почувствовать всю полноту жизни!
На что незнакомец, коротко и отстранённо взглянув на меня, ничего не ответил, а через несколько шагов снова остановился и, торопливо попрощавшись, зашагал прочь.
Вечером всё думалось: «Ну вот, своей неосторожной шуткой огорчила безымянного симпатичного собеседника». Но тут же оправдывала себя: «Ведь есть, есть в этой шутке доля моей правды, с которой он мог бы просто поспорить, но… Нельзя же вот так, сразу «перечеркивать» человека!»
И было любопытно: а подойдет ли снова?

И на следующий день он встретил меня - словно ждал! - когда от рощи старых лип шла через переулок к скверу, и почти тут же услышала:
- Вот эти слова, разбросанные на асфальте, - сказал тихо, перешагивая через ставшие после дождя еще более яркими надписи: - «Я люблю тебя!», «Ты - моё всё»… Как-то сразу зацепили они меня, поэтому и... – Взглянул, словно извиняясь: – Простите уж, что вчера вот так… ушёл вдруг. - И улыбнулся так искренне, что и я расплылась в улыбке: – А зацепили меня эти юношеские иероглифы потому, что подтолкнули к вопросу себе: а говорил ли подобное женщинам, которых любил?
Он остановился, какое-то время постоял, не поднимая глаз, а потом жестом пригласив меня свернуть в аллею молодых лип, зашагал чуть впереди, и я послушно пошла за ним, боясь неуместным вопросом опять спугнуть его наметившийся монолог… А, впрочем, наверное, он и не ждал от меня каких-то слов, почувствовав, что могу и хочу слушать, а не говорить.

Этот совсем молодой сквер просто предназначен для раздумий. Казалось бы, ему, треугольником распростёртому меж шмыгающих машин, никогда не удастся сохранить тишину, ан нет! Плотненько, плечо к плечу сомкнувшиеся молодые липки словно оберегают не только её, но и огромный Земной шар с трещиной до самой Антарктиды*. И не только оберегают, но и создают ауру для задумчивости с подсказкой: «А так ли мы живём?». Но отвлеклась я.

Мой незнакомец идёт рядом и пока молчит. Молчу и я, любуясь резким контрастом черных стволов лип и ярко-желтой листвы, но когда оборачиваюсь, чтобы взглянуть на аллею, уже оставшуюся позади и с которой сейчас свернём в следующую, слышу:
- Так вот… А говорил ли я женщинам хотя бы раз: «Я люблю тебя! Ты – моё всё».
И мой собеседник взглянул на меня, словно этот вопрос – мне.
- Но ведь… - улыбнулась я, почему-то решив, что надо утешить его: - Но ведь если Вы любили искренне и глубоко, то не обязательно и говорить… 
Но он прервал:
- Нет и нет! Теперь-то знаю, что надо, надо было говорить! И обязательно. Сказанное слово имеет магию. Сказанное слово…
Умолк и вдруг так же, как и вчера, махнул рукой, торопливо попрощался и ссутулившись пошёл по аллее, черно-желтыми контрастами которой я только что любовалась. Я посмотрела ему вослед: «И всё же чудаковатый мужчина. Вот… опять ушел неожиданно. И придёт ли снова?»

Но следующий день накрыл мелкий, въедливый дождик, окрашивая и без того темные стволы лип в черный цвет, подул стылый ветерок, топорща на дорожках опавшие листья. Но мне такая погода по душе, - не мельтешит в ветвях солнце, что-то обещая и куда-то зовя, - и теперь, соткав свой собственный подзонтовый мирок, можно бродить и вслушиваться в многообразие обертонов тяжелых капель, вдруг разбивающихся над головой о тугую ткань тента, а при подсветке проезжающих машин, любоваться игрой световых оттенков в каплях, сползающих с ветвей и что-то вспоминать, думая и о том, что было совсем недавно. «Интересно, если и встречу моего новоявленного знакомца, продолжит ли «тему», неожиданно подсказанную ему незамысловатыми граффити? Казалось бы, мало ли их теперь, разных и всяких не только на асфальте, но и на стенах домов, заборах, но вот… Пробудили же в его душе взволновавшую ассоциацию. Странный человек».

На другой день дождь утихомирился, «странный» снова встретил меня в сквере молодых лип и было похоже, что забыл он о предыдущем разговоре, но когда переходили улицу, направляясь к аллее старых лип, и я уже начала жалеть, что развития «темы» не будет, он вдруг остановился над знакомыми иероглифами, прочитал вслух «Я хотел сказать, что…» и, непонятно усмехнувшись, посмотрел на меня:
- Так вот… Я хотел сказать, что слова обладают магией, несут в себе нечто гипнотизирующее, поэтому нельзя произносить их бездумно или… 
Сделал несколько шагов, остановился над «Я хочу всегда быть с тобой» и, как мне показалось, даже вздрогнул:
- Или вот так… распластывать на асфальте.
Ну что я могла ответить, видя, как он взволнован? Вот и шла рядом, молчала, но когда пауза слишком затянулась, сказала, чтобы «ослабить натянувшуюся струну»:
- Вы так серьёзно воспринимаете эти юношеские каракули, что…
Но он решительно прервал:
- Нет! Не надо так… о них. Это - не каракули, а слова. А вот эти…
И, возвратившись к тем, которые только что перешагнули, указал на «Я люблю тебя!», «Я хочу всегда быть с тобой» и опять же, словно только себе, сказал:
- Вот эти сыграли в моей жизни такую роль, что…
И замолчал. «Наверное, сомневается, - мелькнуло, - а стоит ли говорить о той самой «роли»? А жаль, хотелось бы узнать…» Но, чтобы приглушить своё нескромное желание, попыталась направить его последнюю фразу в более «широкое русло»:
- Знаете, некогда мне запомнились вот такие слова: «Для кого-то мой голос может превратиться в звук, который он захочет услышать как шум ветра, шорох листьев, пение птиц, гул водопада», так, может, это – не просто слова, а так и есть?
И он подхватил:
- Да-да, именно так!
И, остановившись на краю оврага, от которого аллея пугливо сворачивала вправо, обернулся ко мне и заговорил взволнованно:
- Еще с детства был я влюблён в одну девочку, потом она обратилась в прекрасную девушку, а моя влюблённость - в любовь, но я… - И глаза его засветились, согреваемые давней любовью: –Хотя потом и были с ней вместе, я молчал о своей любви, будучи уверен, что если стану говорить, то она привыкнет к словам и покинет меня.
Замолчал, отвернулся к пылающему оранжево-красными всполохами противоположному краю судка, постоял так с минуту, а когда обернулся ко мне, то в его глазах уже не было того света, а я, хотя и поняла по его грустному взгляду, что услышу другое, почему-то спросила:
- Надеюсь, она не покинула Вас?
- Увы, покинула. И покинула потому, что...
Помолчал, жестом пригласил войти в аллею и, пройдя несколько шагов, повторил:
- И покинула потому, что я не говорил ей тех самых слов, которые – на асфальте. А надо было, надо было говорить!
Конечно, мне захотелось утешить его, но, боясь ненароком обронить не те слова, перевела разговор на яркую пестроту осенних красок, которые были так реальны не произнесенными словами, а своей данностью, и когда мы переходили дорогу, на которой распростёрлись те самые граффити, то мой спутник снова остановился над «Извини, краски закончились» и, грустно усмехнувшись, сказал:
- Извините, мои «краски» тоже закончились. Завтра уезжаю. И едва ли увидимся еще раз, так что… Прощайте.
Вскоре опавшие листья рощи и сквера подёрнулись темно-охристым цветом тлена, потом их укрыл снег, стволы старых и молодых лип, моих подруг-собеседниц, стали еще черней, а те самые граффити, так и не смытые осенними дождями, затаились под снегом.

Часто и теперь хожу я в этот, ставший мне столь родным уголок города и, вспоминая того, похожего на Тютчева «героя» моих осенних прогулок, думаю о том, что всё же была права, не бросившись утешать его, когда открыл свою тайну. Ведь вполне возможно, что возлюбленная покинула его по какой-то другой причине, но для него вера в гипнотическую силу слова, которую я и до сих пор не могу принять полностью, стала не только отвлечённым смыслом, но и реальным щадящим утешением.

*Федор Тютчев (1803-1873) - один из крупнейших русских поэтов.
*Памятник жертвам Чернобыля.