Летка-Енька. Часть первая

"Как она вообще сюда поступила?" - этим невысказанным, стыдным, слегка завистливым вопросом задавались решительно все, кого судьба с нею сталкивала или, шелестя тетрадными листами, проносила по касательной мимо и дальше вдоль скудно освещённых мехматовских коридоров. Формально числясь нашей однокурсницей, с первого года обучения проживая, против всех правил, не в гнусных хрущобах на Альенде, а в индивидуальной девятиметровке в ГЗ, Летка-Енька вела лёгкую, праздную, необременённую, немного призрачную, в главном параллельной нашей, жизнь. Никто никогда не видел её ни на лекциях, ни на семинарах, но зато она  завсегдатайствовала во всех четырех ГЗшных кафешках, не исключая и профессорскую ("Енечка, тебе как обычно кофеёк, с ореховым сиропчиком?" - "Как обычно, тётя Мося!"). К нам на шестнадцатый этаж она подходила где-то около одиннадцати, к середине второй пары, кокетливо мелькая попеременно в дверях то одной, то другой поточной аудитории, весёлая, свежая, выспавшаяся, при причёске и в элегантном костюмчике, но в домашних мягких тапочках  - делала ручкой общее куку, пускала зеркальцем солнечных зайчиков по орехом обшитым стенам. Полуторасотенный студенческий поток, голодный, усталый, одеревеневший от нечеловеческих усилий вникнуть в очередные урчапы, завидев румяный её лик, расслаблялся, начинал ёрзать и не без тайной злобы хихикать, муравьино предвкушая сессионное "Так пойди же попляши!" в енькин адрес как отраду и награду себе за труды.

Впрочем, сознательно час её стрекозиной расплаты никто не приближал: товарищи неизменно, иногда с риском для себя, расписывались за неё в ведомостях присутствия на семинарах и колоквиумах, передавали ей собственные, за счёт ночного сна изготовленные, шпоры на зачётах, решали задачи на вынос, помогая со стописятого раза выцыганить-таки у полубезумного от утомления целого дня препода утлый "удик",  и даже бегали вместо неё легкоатлетические и лыжные кроссы. Я тоже в общей массе решала для неё на вынос, печатала рефераты по истории Отечества, а иногда просто заполняла административные документы (писала Енька с гротескными, вызывающими вопросы о том, как она в принципе могла закончить школу, ошибками).

А ведь школу Енька закончила не простую. Родом она была из подмосковной академической Черноголовки, на мехмате вместе с ней вполне успешно учились около десятка её одноклассников - разбросанные по кафедрам и потокам, они и составляли костяк енькиной группы интеллектуальной и инфраструктурной поддержки, Еньку баловали и жалели, с удовольствием рассказывая, каждый на свой лад, трагически прекрасную историю её первой любви. Еньке не было и пятнадцати, когда она познакомилась с Даней, блестящим выпускником той же черноголовской школы, олимпиадником-международником, студентом-первокурсником мехмата, певцом под гитару, балагуром, альпинистом. За их love-story, затаив дыхание, наблюдала вся Черноголовка, не исключая и енькиных школьных учителей, сквозь пальцы смотревших, ради такого дела, на енькины прогулы, ставивших ей, совершенно забывшей об учёбе, какие-то положительные оценки. Енькина мама, в своё время уже на первом курсе подцепившая перспективного физтеха, доехавшая на нём до диплома, а потом до ИТФ РАН, - не могла нарадоваться на умницу-дочурку. Сама она, при первых проявлениях научной нищеты девяностых, поменяла физтеха на бизнесмена, но просчиталась: бизнесмен пал в бандитских разборках, оставив её с восьмимесячным пузом и в долгах, а нищий физтех неожиданно уехал работать в Германию и там вновь женился, материально, правда, поспособствовав ей уже оттуда в спасении чуть не ушедшей за долги квартиры. Даня после диплома планировал ехать в США. Здесь просчёта быть не могло. Он же вызвался добровольцем надзирать за аудиторией абитуриентов во время открытой московской олимпиады, в результате чего Летка-Енька по олимпиаде, минуя вступительные, поступила на мехмат МГУ.

Трагедия случилась летом. Даня с Енькой и группой однокурсников были в горном походе в Приэльбрусье. Даня шёл в связке замыкающим, трос оборвался, Даня упал в расщелину. Он был жив ещё около трёх часов, разговаривал с оставшейся рядом с расщелиной Енькой, постанывая от боли в сломанной ноге, и всё слабея, слабея голосом... Даня замёрз, не дождавшись спасателей. Еньку в состоянии нервного шока, вертолётом, доставили в Москву. Не сданную в январе сессию Летка-Енька объяснила депрессией, ей был составлен индивидуальный учебный план, а также выделена отдельная комната в общежитии ГЗ МГУ. В выделенной комнате Енька, несмотря на депрессию, тут же и зажила активной личной и общественной жизнью, сделавшей её нашей местной знаменитостью.

Мои с ней отношения охладились после того, как я, очканув, отказалась идти сдавать за неё английский (по молодости мы были похожи, особенно на фотографиях в зачетках). Тогда Енька впервые появилась в списках представленных к отчислению. По слухам, сама мадам Дорожкина, заслуженный и бессменный мехматовский преподаватель английского, кричала в деканате, потрясая кулаками: "Эта девушка с трех попыток не смогла прочесть слово derivative, а когда я его перевела, не знала, что сие означает!!! Вы-то, математики, куда смотрите?" Действительно, куда ? Еньку, конечно, не отчислили...