Начало дня

   Было утро, каких в неисчислимом множестве повидала Земля  с первого дня творения. Взошло солнце, осветив небо, покрытое редкими белыми облаками ранней весны. Туманная кисея, подобная плёнке на раскрытом глазе младенца, ещё мешала свету пролить своё золотое сияние на все стороны подвластного Гелиосу мира, постепенно рассеивалась. И прорвавшийся сквозь препону  плотный поток невещественного золота хлынул на озябшие за ночь чёрные безлистные стволы деревьев, на грязное, смешанное с землёй серебро дорожек расстилавшегося за окном парка.
В огромном доме, населённом тысячью душ, было непривычно тихо. Один из жильцов, можно сказать, образцовый маленький солдат социального муравейника, проделав необходимые упражнения гигиены, оказался на кухне. Зажёг газовую горелку, поставил на плиту джезвочку с отфильтрованной водой, положил в чайничек для заварки чёрного и зелёного зелья и в ожидании того мига, когда в посудинке начнёт бурлить возмущённая водная стихия, включил радио. Он не отказывался от услуг маленького красивого громкоговорителя, приобретённого бог знает когда, как и от городского телефона, хотя плата за то и другое месяц от месяца росла. Телефон оставался удобным средством связи и раритетом, напоминавшим о тех временах, когда за проводную телефонию шли настоящие сражения, а обладатели аппаратов считались людьми привилегированного сословия. Соседи давно перешли на мобильные сотовые игрушки, вертели их в руках каждую свободную минуту, доискиваясь до таинственных глубин электронного программирования или просто щёлкая на кнопочки, изумляясь неожиданным комбинациям цифр и букв.
По радио шла передача «Взлётная полоса». Куда и как ведущие с пассажирами собирались взлететь, он так ни разу и не понял. Но слушать передачу было интересно. В ней вздёргивались на дыбу разные острые жизненные вопросы. И молодые ведущие, умные, славные, в общем, ребята выманивали из нор молчания радиоабонентов. Встрёпанные со сна, часто непривычные к публичным откровениям, люди высказывали свои заветные желания, сомнения, горькие сожаления часто в форме стихийного потока сознания. Слушать захлёбывающийся сумбур, а иногда  вполне разумные речи, было интересно. И почти всегда чувством благодарности отзывались эти «полёты» в душе верного слушателя.
Взлетев над грешной землёй, радиолайнер некоторое время набирал высоту. С высоты более чем птичьего полёта взору и слуху открывались необозримые просторы огромной страны. Проделав тысячекилометровый путь «от Москвы до самых до окраин», гигантский «Илья Муромец» шёл на снижение. Пилоты начинали спешить, чтобы миновать приближающееся облако рекламы. Потом двигатели сбавляли обороты, и совершалась поспешная посадка на взлётную полосу, откуда и начиналась воздушная Одиссея.
; Всему! Своё! Время! ; истошным голосом возглашал старую библейскую истину неведомый человек из глубин радиоэфира.
На этом месте репродуктор несколько секунд выключался. Уж очень тревожно становилось от звуков зычного голоса. Казалось, что глашатай в красной рубахе стоит на лобном месте близ стен старого Кремля, держит в руках длинный свиток и сейчас объявит какую-нибудь страшную весть вроде нового нашествия ногайцев. указа о казни Милославских или налога на соль.
Ничего такого, к счастью, не происходило, но новости, и вправду, почти всегда приходили тревожные. Теперь казнили не по воле князей и царей Московских, а по неиссякаемой злобе  исламских террористов. Взрывы то тут, то там следовали один за другим…
Пережив бомбардировку новостей, иногда и не дослушав их до конца, жилец снимал с огня выкованную из серебристого металла джезву, заваривал чай, вздыхал, садился к столу и, ожидая, пока кипяток в чашке остынет, смотрел в окно на разливающийся солнечный свет, синеющее небо.
Так начиналось утро одного из жильцов многотысячного муравейника, всё ещё живущего по законам дня и ночи, восходов и закатов, трудов и занятий, не чуждых суеты, не  лишённых, однако, и непонятного смысла.