Белые крылья печали часть II гл. 8, 9

НОЧНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
Дарья благополучно приступила к занятиям в школе. День прошёл незаметно. Подопечные пятиклашки ходили по пятам, насилу проводила их после уроков домой. Допоздна, впервые в своей школьной практике сидела за кухонным сто-лом, проверяя тетради.
 Еще с вечера поднялся сильный ветер. Дарья уже лежа в кровати,  прислушивалась, как он все усиливался, рождая новые тревожные звуки, то скрипнет калитка, то ветки дерева проскребут жалобно по крыше.  Впервые за время пребывания в доме деда вдруг стало жутко и неуютно. Она невольно напрягалась, прислушиваясь, казалось, что вокруг избушки кто-то бродит, заглядывает в маленькие окошки. Потом хлынул дождь. Косые струи,  усиленные ветром, хлестали в стену дома, в стекла окон, Дарье показалось на миг, что это град. В эту минуту отчетливо раздался стук в дверь. Она напряглась прислушиваясь. Стук повторился более отчетливо. Не включая свет, она быстро перебежала на кухню, приоткрыв дверь в сени, окликнула:
- Кто там?
- Эй, училка, открой! - окликнул вкрадчиво незнакомый мужской голос.
- Зачем? Кто вы?
- Открой, чё ломаешься,  увидишь кто.
- Уходите, я Вас не знаю!
- Открой, не пожалеешь!
Вдруг другой громкий, истеричный женский голос завопил:
- Ах, вот ты где, кобелина! Опять новую юбку подцепил?! Вот тебе юбка, вот тебе училка!
Дарья слышала,  как в горнице сыпались стекла окон, но скованная страхом, боялась войти туда. Еще что-то заполошно кричала женщина, хлопнула калитка, наконец, все стихло. Дарья робко вступила в комнату, включила свет. Ветер трепал намокшие шторки, в комнате сразу стало неуютно и холодно. Она еще какое-то мгновение была в шоке от ночного происшествия,  с отчаянием соображая,  что делать, когда  в дверь опять постучали. Дарья выключила  свет,  забилась в угол за выступ печи. Ее охватил животный ужас, холодом сковав позвоночник,  как тогда, когда к ней ворвался тот чёрный, патлатый насильник. Она ощущала, как быстро-быстро, словно испорченный механизм часов бьется её собственное сердце, готовое разорваться.  Стук в дверь прекратился, но вскоре она услышала, что кто-то подкрался к окну. «Что же мне делать? – лихорадочно соображала Дарья, - Открыть дверь и бежать, но куда?»
- Дарья Григорьевна, Даша, открой, не бойся, это я – Саня! Что ж они паразиты здесь устроили?!
Услышав знакомый голос, она включила свет, поспешила в сени, отперев дверь, окликнула в ночь:
- Саня!
- Я тут, - подскочил он, - напугали тебя эти идиоты? – едва ступил за порог, она кинулась в его объятья:
- Саня, только ты не уходи, я боюсь, я очень боюсь! Мне в комнате все окна вы-били.
- Сейчас что-нибудь придумаем, пойдем в дом, замерзнешь.
Она по-прежнему прижималась к нему, ощущая через тонкую ночную рубашку его большое, сильное,  горячее пружинистое тело.
- Только не уходи! Мне страшно, - ослабила она руки.
- Теперь не уйду, даже если гнать станешь, ответил ласково.
- Пошли в дом, ты вся дрожишь.
- Там холодно.
- Хочешь, я печку затоплю - русскую? Будем смотреть на огонь, знаешь, как классно!
- Х-хочу! – её зубы теперь выбивали дробь.
- Я сейчас, махом, - он легко подхватил её на руки, внес в дом и усадил на скамью перед печью, метнулся в горницу, подхватил с кровати одеяло, ещё хранящее её тепло, укутал им Дашку и ринулся к дверям, она вскрикнула:
- Ты куда?
- Я мигом, ты не бойся, а дверь на замок закрою.
Скоро Санька принёс охапку сухих колотых дров и растопил русскую печь. Когда дрова взялись, дружно  потрескивая берестой, Дарья попросила:
- Закрой дверь в горницу, тянет по ногам и выключи свет.
Минуту спустя он уже сидел рядом, обняв ее за плечи:
- Согрелась?
- Ага.
- Сейчас еще теплее станет.
Он объяснил, что окна  разбила  Лизка Громова - ревнивая жена гулящего  мужика. Обещал, что  завтра эти двое, как миленькие, придут и застеклят рамы и еще прощения у неё попросят, иначе будут иметь дело с участковым, уж он Санька убедит их в этом без проблем.  Потом молчали. Красные блики от огня прыгали по стеклам окон, разгоняя ночную тьму, наполняли маленькую комнату тенями, сгущающимися в  углах. Когда прогоревшие дрова превратились в жаркие угли, Дарья заговорила. Она рассказала о страшном случае на уборочной, о том, как обрезала свою косу. Он встрепенулся, чуть отодвинулся от нее, потом бережно провел рукой  по волосам, шепнул на ухо:
- Ты и без косы красивая,  Дашка моя, Дарёнка моя, ничего не бойся, пока я с тобой. Я люблю тебя, Дашка! 
Длинная раздвоенная тень падала на пол от сидящих на скамье людей. Затем слилась в одну и надолго замерла. А когда прогоревшие угли подернулись пеплом, а по их остаткам заплясало синее угарное марево, Санька поднялся, вновь плотнее укутал Дарью одеялом. Она смутилась:
- Тебе, наверное, пора?
- Никакая сила теперь не оторвет меня от тебя, только за дровами сбегаю.
 Они просидели у горящего очага до утра. Давно закончился дождь, и утих ветер, а они все говорили о детстве, о любимых книгах, первых друзьях, школьных  учителях.   Она не сказала ему о Стасе - первой любви. Охваченная новым ярким, всепоглощающим чувством, не хотела думать о нём, решив, что испила горькую чашу предательства до дна. О его чувствах красноречиво говорили счастливые глаза, руки, губы, осыпающие лицо и  волосы поцелуя-ми.
Расстались на заре. Она вышла в сени проводить. Он жарко шепнул на ухо:
- Я завтра приду?
- Только завтра? – засмеялась она.
- Фу ты, чёрт, уже сегодня! Я так счастлив, Дашка, уже сегодня! Ты будешь меня ждать?
Она смеялась легко, задорно:
- Только с дровами.

СТАРЫЙ СУНДУК
Счастливый и восторженный Сашка бежал по мокрой траве на обочине, не беда, что через два часа нужно выходить на утреннюю смену.
Она вошла в дом, перетащила матрац и подушку на сундук, свернувшись калачиком, легла и с улыбкой подумала: «Наверное, вот так бабушка ждала деда с ночной смены».
Мать рассказывала, что работал дед на дизельной электростанции с семи утра до двенадцати ночи, где-то в половине первого приходил домой. Дело было в канун Октябрьской, ждала она мужа как обычно, да задремала ненароком.  Проснувшись, спохватилась, что  мужа нет до сих пор, поднялась, засветила на кухне свечку, приблизила к «ходикам» и обомлела: было уже половина второго. Растолкала старших детей, мол,  не дай бог чего бы с отцом не случилось. Пошла вместе с ребятами на электростанцию, что стояла в полукилометре от села. Дизель давно замолк, и на деревне в эту пору тьма-тьмущая бывала, да только в ту ночь хорошо вызвездило, мороз ударил крепенький, сковав обнаженную землю панцирем. У детишек, поднятых из теплых постелей, зубы отбивали дробь, да и сама Анфиса ёжилась. Только когда приблизились к электростанции,  и увидала она отчётливо у дверей тёмный предмет на земле, жаром обдало её, а ноги отказались идти,  будто кто гвоздями ступни приколотил к дороге. Сдвинулась, наконец, с места, без ума побежала, кинулась к лежащему навзничь на земле человеку, затормошила: «Господи, батюшка милостивый! Ефим, живой ли ты? Ефим, вставай!» Муж замычал невнятно, Анфиса облегчённо выдохнула: «Слава тебе, Господи! Ребятишки,  подсобите! Вставай, Ефим, вставай, видано ли дело на земле улегся!» Кое-как подняли вдрызг пьяного, отяжелевшего, перемерзшего, где волоком, где под руки кое-как дотащили до дому. Велев ребятишкам ложиться спать, Анфиса чуть не всю ночь провозилась с мужем, растирала тело гусиным жиром, насильно вливала в рот обжигающее травяное зелье. Потом укутала овчинным тулупом, чутко прислушиваясь к дыханию мужа, сама легла рядом. К утру у Ефима начался жар, одышка. Вызвали фельдшера, увезли в районную больницу. Целый месяц он провалялся там с двусторонним воспалением лёгких, выписался домой вялый, ослабленный, в груди будто свинец тяжёлый разлит. Анфиса без устали  врачевала мужа травами да настоями разными. Люди потом говорили, что только её молитвами да стараниями Ефим жив остался. Оказалось, что забрели к нему в ту ночь на огонёк мужики подвыпившие, известно: кто празднику рад, тот накануне пьян, втянули Ефима в пьянку. После их ухода Ефим выключил дизель в положенное время, кое-как прицепил навесной замок на входную дверь, да тут и остался. После уж, когда окончательно выздоровев, вернулся на своё рабочее место, Анфиса и стала ложиться на сундук в углу кухни, чтоб не заснуть крепко, пока благоверный не явится. Ефим с тех пор разу рюмки не поднял на рабочем месте, только Анфису это не убедило. «Бережёного Бог бережёт», - приговаривала она. Только вот себя не уберегла, истаяла, как свечка, без сроку. Ефим сильно горевал после смерти супруги, на пенсии, уверовав в чудодейственные свойства трав, накупил нужной литературы изучал, потом занялся врачеванием. Зимой его согбенную фигуру в старом овчинном полушубке часто можно было увидеть у окна на кухне, нацепив на нос огромные роговые очки, часами вычитывал новые рецепты и свойства трав. С весны до середины июля, облачившись в большой холщовый фартук с огромными карманами,  взяв в руки посошок и плетеную корзину, пропадал в поле и в лесу, заготавливая травы и коренья.
Дашка любила приезжать в деревню к дедушке. Весь его дом, пропахший травами, тёмные снадобья в чугунках и порошки в ступках, создавали тайный ореол, навевали на впечатлительную внучку романтические мечты, неизъяснимо тревожили и привязывали к дому деда. Как за спасительную соломинку ухватилась она за мысль уехать в дедов дом, обрести в нём покой, излечить израненную предательством душу.