Преступление, заявленное папашей Бонифасом

В тот день почтальон Бонифас, выйдя из здания почты, констатировал, что его маршрут будет короче обычного, и испытал от этого ликование. Ему было поручено разносить почту в деревнях вокруг городка Вирвилль, и когда он возвращался вечером медленной усталой походкой, у него за плечами часто оставалась пройденная дистанция в 40 км.
Раздача почты вскоре будет закончена, и он сможет даже немного погулять и вернуться домой раньше обычного. Какая удача!
Он вышел из города по дороге на Сеннмар и начал работать. Стоял июнь, месяц травы и цветов, месяц лугов.
Почтальон, одетый в синюю блузу и носивший чёрное кепи с красным галуном, пересекал узкими тропинками поля рапса, овса и пшеницы, погружаясь в колосья по плечи, а его голова, выглядывавшая из урожая, казалось, парила над спокойным зелёным морем, которое заставлял колыхаться лёгкий бриз.
Он приходил на фермы, преодолевая ряды буков, посаженных на сколе холма в два ряда, и приветствовал крестьян: «Добрый день, мэтр Шико», и протягивал газету «Маленький нормандец». Крестьянин вынимал руку из глубокого кармана брюк, брал протянутый листок и клал его в карман, чтобы неспешно прочесть после обеда. Собака, сидевшая в бочке, заменявшей ей будку у яблони, яростно тявкала и натягивала цепь, а почтальон, не оборачиваясь, уходил своим военным шагом, вытягивая длинные ноги, положив левую руку на свою сумку, а правой опираясь на палку, которая, как и он, шла поспешным шагом.
Он разнёс письма и газеты на хуторе в Сеннмаре, затем вновь тронулся в путь, чтобы отнести почту сборщику налогов, который жил в маленьком домике на отшибе, в одном километре от города.
Это был новый сборщик налогов, господин Шапати, который приехал неделю назад и недавно женился.
Он выписывал парижскую газету, и почтальон Бонифас иногда пробегал взглядом статьи, когда у него было время, прежде чем отдать издание адресату.
Он открыл свою сумку, вынул газету из пачки, развернул и принялся читать на ходу. Первая страница не занимала его, политика оставляла его равнодушным, как и новости экономики, но колонку происшествий он не пропускал никогда.
В тот день колонка была насыщенной. Он даже разволновался, читая о преступлении, совершённом в доме сторожа охотничьих угодий, и остановился посреди поля клевера, чтобы прочитать о подробностях. Они были ужасны. Один дровосек, проходя утром мимо дома лесника, заметил кровь на пороге, словно у кого-то она текла из носа. Он подумал, что сторож ночью подстрелил кролика, но, приблизившись, увидел, что дверь была не заперта, а замок – взломан. Тогда он в испуге побежал в деревню, чтобы уведомить мэра. Тот взял с собой сторожа полей и учителя, и они вчетвером вернулись к домику вместе. Они нашли лесника, лежавшего у камина с перерезанным горлом, его жену – задушенной в кровати, а маленькую шестилетнюю дочь – задушенной между двумя матрасами.
Почтальон Бонифас был так взволнован мыслью об этом преступлении, что почувствовал тяжесть в ногах и произнёс вслух:
- Ну и ну! Бывают же такие канальи!
Затем он засунул газету в сумку и вновь тронулся в путь. Его голова была полна картинами преступления, представлявшимися его воображению. Он вскоре достиг дома господина Шапати, открыл калитку в маленький сад и приблизился к дому. Это было низенькое сооружение в 1 этаж с мансардой. Он стоял на расстоянии 500 метров от соседских домов.
Почтальон поднялся на две ступеньки крыльца, положил руку на ручку двери, попытался открыть и увидел, что она была заперта. Потом он заметил, что ставни дома были закрыты, и никто из дома в тот день ещё не выходил.
Его охватило беспокойство, так как господин Шапати со времени своего приезда всегда вставал рано. Бонифас вынул часы. Было только 7.10 утра, почтальон сегодня пришёл на час раньше. Неважно, сборщик налогов к этому времени уже должен был бы встать.
Тогда он обошёл вокруг дома с осторожностью, словно подвергался опасности. Он не заметил ничего подозрительного, кроме следов на клубничной грядке.
Но внезапно он остановился как вкопанный, парализованный страхом, проходя под окном. В доме кто-то стонал.
Он приблизился, топча бордюр из чабреца, и прижал ухо к окну, чтобы лучше слышать: определённо, в доме стонали. Он хорошо слышал долгие стоны боли, хрипы, шум борьбы. Затем стоны стали чаще и громче и перешли в крик.
Тогда Бонифас, не сомневаясь больше, что в доме происходит преступление, со всех ног пересёк сад, луг, поля, бежал, задыхаясь, тряся своей сумкой, которая била ему по пояснице, и прибежал, измученный и задыхающийся, к дверям жандармерии.
Бригадир Малотур чинил сломанный стул, забивая в него гвозди. Жандарм Ротье держал стул между своих ног и подавал гвозди, тогда как бригадир, кусая ус и округлив глаза, осторожно бил по шляпкам и по пальцам своего подчинённого.
Едва почтальон увидел их, он закричал:
- Скорее, сборщика налогов убивают! Скорее, скорее!
Мужчины прекратили работу и подняли головы с видом людей, которых удивили и побеспокоили.
Бонифас, видя, что они не спешат, закричал:
- Быстро, быстро! В доме воры, я слышал крики!
Бригадир положил молоток на пол и спросил:
- Кто вам об этом сказал?
Почтальон ответил:
- Я нёс газету и 2 письма, когда увидел, что дверь заперта, и сборщик налогов ещё не вставал. Я обошёл вокруг дома, чтобы удостовериться, и услышал стоны, словно кого-то душат или режут, тогда я убежал и побежал к вам. Время не терпит!
Бригадир встал:
- И вы не пришли на помощь?
Почтальон испуганно ответил:
- Я был один. Что я мог сделать?
Тогда жандарм сказал:
- Я оденусь и иду за вами.
Он вошёл в здание жандармерии, за ним шёл его солдат со стулом в руках.
Они быстро вернулись и втроём тронулись в путь упругим шагом, идя на место преступления.
Подойдя к дому, они из осторожности замедлили шаг, и бригадир вытащил свой револьвер, затем они проникли в сад и приблизились к стене. Никаких новых следов, указывающих на то, что злоумышленники ушли, не было видно. Дверь была заперта, ставни – закрыты.
- Мы взяли их в кольцо, - прошептал бригадир.
Папаша Бонифас, дрожа от волнения, проводил его до окна, откуда слышал крики.
- Это здесь, - сказал он.
Бригадир приблизился и прижал ухо к доскам. Двое других ожидали, глядя на него.
Он долго был неподвижен и слушал. Чтобы лучше слышать, он снял свою фуражку и держал её в правой руке.
Чего он ждал? Его невозмутимое лицо ничего не выражало, но внезапно его ус дрогнул, щёки сморщились, словно от беззвучного смеха, и он, вновь наступив на бордюр из чабреца, присоединился к своим провожатым, которые смотрели на него с изумлением.
Затем он сделал им знак следовать за ним и идти на цыпочках. Подойдя к двери, он приказал Бонифасу сунуть газету и письма под неё.
Почтальон покорно повиновался.
- А теперь – в путь, - сказал бригадир.
Но, едва они вышли за околицу, он повернулся к почтальону с подтрунивающим видом, с весёлым блеском в глазах, и сказал:
- Ну и проказник же вы!
Тот спросил:
- Почему? Я слышал, говорю вам, я слышал!
Но жандарм расхохотался. Он смеялся, словно задыхаясь, прижав руки к животу, согнувшись надвое, смеялся до слёз, делая ужасные гримасы. Двое других оцепенело смотрели на него.
Но, так как он не мог ни говорить, ни прекратить смеяться, ни объяснить ничего толком, он сделал жест рукой – известный в народе жест.
Так как они всё ещё не понимали, он повторил его несколько раз, показывая головой на дом, который всё ещё стоял запертым.
Его солдат, который внезапно всё понял, тоже расхохотался.
Старик стоял между них, ничего не понимая.
Наконец, бригадир успокоился и, слегка ударив почтальона кулаком в живот, воскликнул:
- Ах, шутник, какой шутник! Вот это вам и преступление!
Почтальон сделал большие глаза и повторил:
- Клянусь вам, я слышал.
Бригадир опять начал смеяться. Его жандарм сел на траву, так как не мог больше стоять от смеха.
- Ах, ты слышал! А свою жену ты тоже так убиваешь, старый шутник?
- Мою жену?..
Он начал раздумывать, затем сказал:
- Моя жена… Да, она орёт, когда я её бью… Значит, господин Шапати бил свою жену?
Тогда бригадир в припадке веселья заставил его повернуться, как куклу, схватив за плечи, и что-то прошептал ему на ухо, от чего почтальон застыл от удивления.
Затем старик в раздумье пробормотал:
- Нет… никогда такого не было… никогда… моя ничего не говорит… Я никогда бы не подумал… что такое возможно… я думал, там кого-то мучают…
И он, сконфуженный и сбитый с толку, продолжил свой путь через поля, пока бригадир и жандарм, всё ещё смеясь, кричали ему издалека площадные шутки и смотрели, как над спокойным морем колосьев удаляется его чёрная кепка.

24 июня 1884
(Переведено 29 марта 2016)