Новая жизнь

Глеб Ефимов работал на заводе фрезеровщиком. Денег ему хватало. К тому же подобралась компания друзей. И девчонка у Глеба была, Катька. Что еще нужно молодому парню? До последнего времени ничего и не нужно было.
С чего всё началось-то?
Да с пустяков, казалось бы...
Утром по пути на работу Глеб увидел в трамвае красивую девушку. Она была из какого-то другого не знакомого Глебу мира. В импортной светлой дублёнке, в сапожках из замши, на голове – огромная лисья шапка. А какие у неё были глаза! Большие, зелёные, с длинными ресницами. Очарованный красотой незнакомки, Глеб не мог оторвать от неё глаз – и проехал свою остановку. Она даже не посмотрела в его сторону. А он опоздал.
Потом был разговор с Петром Сергеичем, начальником смены. Душевный был разговор.
И ещё что-то было… Да, музыка Чайковского по радио. Плакать хотелось – так разобрало. Такая была музыка!
А вечером… Вечером Глеб напился с друзьями пива. Решил: в последний раз. Пришел в общагу, накатал письмо матери в деревню и дал себе зарок: с завтрашнего дня начать новую жизнь. Почему он так решил – трудно сказать. Пути Господни неисповедимы.
На следующее утро Глеб поднялся с тяжелой головой в плохом настроении. Мысли путались. Он никак не мог вспомнить что-то важное. Помахал руками вместо зарядки, умылся. Не отвечая на шутки в свой адрес, выпил с суровым лицом стакан чая. И вспомнил.
Ну, да! Он решил начать новую жизнь. Сегодня, то есть, с сего дня.
«Тьфу ты, какое начало! – подумал Глеб. – Разве у хорошего дела бывает такое поганое начало?»
Но Глеб был твёрд, как чугун. Армия научила: если что решил – выполняй.
Из общаги Ефимов вышел по-звериному серьёзный. Оглянулся по сторонам: кругом хмурые, озабоченные лица. Должно быть, как и у него.
В трамвае была давка. Обычное дело. Никогда не обращал на это внимания. Сегодня почему-то разозлился. «Нежатся в тёплых постельках в отдельных квартирках. А потом бегут, как сумасшедшие, – ворчал он. – Распустились, лентяи. Сталина на вас нет!»
– Молодой человек, если не выходите, зачем на проходе стоите? – раздался сзади противный бабий голосок.
Прежде чем Глеб успел обернуться и смерить гражданку взглядом, её толстый зад, опережая события, протиснулся вперёд. Глебу захотелось дать ей пинка. Он едва поборол это желание. И тут ещё один бабий голосок пропел у него прямо над ухом:
– Молодой человек, Вы выходите?
– А Вам какое дело?
– Я выхожу!
– А мне какое дело?
– Хам трамвайный!
Ругаться с женщинами – последнее дело. Глеб промолчал. Только выдохнул со всей силы. Чтобы нервы успокоить.
– Что Вы на меня перегаром-то дышите! – воскликнула стоящая рядом женщина. – Нажрутся водки и дышат!
Но Глеб, матерясь сквозь зубы, уже выходил из этого чёртова трамвая, набитого бабьём.
У проходной Ефимов увидел, что опоздал. Причем сильно. Вот те на! Не задался денёк, ох не задался…
Насчёт опоздания Петр Сергеич сказал немного, но убедительно. Главное, обидно так сказал. После вчерашнего разговора – особенно. А тут ещё станок забарахлил. «И ты, гад, – подумал Глеб про сменщика, – подлянку мне приготовил? Ну, погоди, получишь и от меня сюрприз».
К обеду Глеб чуть-чуть оттаял. Смягчился. Привычная работа – лучшее лекарство.
В столовке к нему подсели Амир и Колька.
– После смены выпьем? – не то спросил, не то предложил Колька.
Глеб вспомнил про новую жизнь.
– Не, ребят, я не могу.
– Амир вытащил изо рта рыбью кость, огромную, как сабля (четверг был – рыбный день), и недовольно спросил:
– Что значит «не могу»? Тебе предлагай – ты «не могу». Больной, что ли? У нас ведь сегодня…
Колька не дал ему договорить, перебил. Начал рассказывать анекдот про Брежнева. Анекдот был не смешной. Вытерев салфеткой жирные от палтуса губы, Колька сказал:
– В случае чего ты знаешь, где нас найти – у «Ваньки-Встаньки». Ну, мы пошли. Чава!
Допивая компот из сухофруктов, Глеб соображал, в чём дело. Наконец, догадался. У Таньки сегодня день рождения! Ну и шельма же этот Колька. Вроде бы – друг. А как себя ведёт? Считает, он умней всех? У «Ваньки-Встаньки», мол, ищи. А сами-то, поди, в баре сядут. Или к Таньке домой завалятся, если у неё хата свободная будет.
«Ладно, Коля, мы еще с тобой поквитаемся, – решил Глеб. – Амир-то – свой парень, простой. А ты, парень, не прост. Да, что я о вас ещё думаю. Много чести. Мне теперь на всех вас начхать! У меня теперь новая жизнь».
После обеда работа не пошла. Клонило в сон. Запорол несколько деталей. Получил нагоняй от Петра Сергеича. Не удержался, нагрубил ему. Настроение ещё больше испортилось. Зря, конечно, нагрубил. Мужик он хороший. И жизни учит правильно. Никто, кроме него, добрым словом не поддержит.
Ведь болтался он, Глеб Ефимов, как дерьмо в проруби. И не туда – и не сюда. Решил по-новому жить. Ладно. А как жить по-новому? Кто знает? Жизнь будто не принимала всерьёз его намерений. Строила ему козни. Она словно издевалась над ним в его переходном состоянии: ни в городе Богдан, ни в селе Селифан.
Никогда еще Глеб не испытывал такой неуверенности. Раньше он в себе не сомневался. В делах был основателен, с людьми доброжелателен, ровен. А тут вдруг ни с того, ни с сего нахамил женщине в трамвае, опоздал на работу, нагрубил Петру Сергеичу… Всё вдруг разом пошло вкривь и вкось. Отчего бы это? Неужто от «новой жизни»?
Но сдаваться Глеб не собирался. Он был не из таких. Хотя эта «новая жизнь» складывалась странно. Нужна ли она ему?
Пока он колебался, жизнь шла себе своим чередом. Глеб злился. В нём вызревало что-то нехорошее. Он это чувствовал.
После смены у проходной Глеб столкнулся с Надькой. Одно время она ему нравилась. Ничего девчонка. (Его Катька лучше.) Рассказала последнюю заводскую сплетню.
Дескать, директор, главбух, секретарь партбюро и председатель завкома одной ниточкой повязаны, и у всех рыльце в пушку: квартиры себе новые трехкомнатные выбили, дачи построили, а простых рабочих зажимают: кто пикнет, того быстро к ногтю, чтобы своё место знал; а тут видели их четверых вдрабадан пьяными с бабами, не своими конечно, в ресторане кутили, ух и здорово же кутили – чёрная и красная икра, сырокопчёные колбасы, шампанское рекой, всё такое… Нет, нет на этом свете справедливости! Приписками, говорят, занимаются…
– Кто говорит? – перебил Глеб.
– Люди говорят.
– Они наговорят. Ты больше слушай. Я считаю, работать нам с тобой надо лучше, а на чужое не зариться.
– Никто и не зарится! Я работаю хорошо. А справедливости нет.
– Да ладно тебе, Надьк. Пойдем лучше в кино.
– Пошли.
Вот так, ни с того, ни с сего пошли в кино. По дороге Глеб вспомнил, что забыл приготовить сменщику подлянку. «Всё равно я тебя, сучонок, достану», – затаил обиду Глеб.
Фильм, на который они попали, оказался комедией. Глупой комедией. Народ, правда, смеялся. И Надька смеялась. Было темно, и Глеб обнял девушку одной рукой, а другой залез ей под пальто. Она не сопротивлялась. Тогда он залез под юбку.
– Ты чего! – зашипела она. – Люди кругом. Но сдалась, даже ноги раздвинула.
После сеанса они целовались на морозе. Потом пошли в подъезд первого попавшегося дома. На последний этаж. Но время было неподходящее – люди шли с работы и мешали. А чердак был закрыт.
– Давай здесь, – предложил Глеб.
– Да ну…, – застыдилась Надька. – Ещё кто-нибудь выйдет. Не надо. Потом.
Глеб даже плюнул с досады. Ну, не задался день!
Решили пойти в бар. Как он и думал, компания сидела там. Амир и Танька сидели вместе, в обнимку. В баре было тесно. Но квартира у Таньки оказалась свободной, и все поехали к ней. По дороге купили две бутылки водки и три – вина.
Глеб старался ни о чем не думать. Его охватило какое-то новое пьянящее чувство. Не алкогольное опьянение, нет. Это было чувство свободного падения. Он испытывал его впервые. Потому что впервые в его жизни наметилась какая-то высота, с которой можно было упасть. Нельзя же ведь упасть, если ты в самом низу, на дне.
Маленькой, почти крохотной высотой, с которой он теперь падал, стала его «новая жизнь». Она у него только проклюнулась – в виде томления, подспудного желания другой участи, стремления к чем-то иному, лучшему. Она создала новое измерение в его жизни – глубину. А значит – и меру сравнения. Он вдруг увидел себя со стороны. И то, что он увидел, оказалось жалким, грязным, злобным ничтожеством. 
Вот почему эту «новую жизнь» так захотелось растоптать! Он впервые ощутил, как это приятно – свободно падать. От ощущения невесомости захватывало дух.
Забыться! Забыться! Забыться!
 «Люди рождаются, чтобы просто жить, – думалось Глебу. – А просто жить, значит – раствориться в этом мире, каким бы он ни был – хорошим или плохим, светлым или тёмным … В нем есть всё, и каждому выпадает всего понемногу, пусть и в разных долях. Как цикады, мы все звеним одинаково. И, как цикадам, нам суждено отзвенеть – и уйти в мир иной...»
Глеб и не заметил, как напился. Веселье было в самом разгаре. Проигрыватель пластинок работал на полную громкость. Правда, её пришлось убавить после прихода возмущённых соседей. Тем временем кто-то уже сбегал за третьей бутылкой водки. Появились новые, незнакомые Глебу люди. Пил он много, а вместо того, чтобы закусывать, приставал к Надьке. Она вяло сопротивлялась, потом куда-то исчезла. «Должно быть, ушла. Почему без меня?» – недоумевал Глеб. Он уже плохо соображал, что происходит.
Вдруг из-за чего-то возник спор. Глеб не хотел поначалу вмешиваться. Но одна Колькина фраза его задела. Неожиданно для самого себя он подошел к нему и сказал, кто он есть на самом деле. Колька ударил Глеба в лицо…
…Под столом, где очутился Глеб, валялся нож. Он взял его и начал вставать, заваливаясь то в одну сторону, то в другую. Сильно кружилась голова.
– Ребят! – закричал Амир. – У него нож!
Покачиваясь на нетвёрдых ногах, Глеб приблизился к обидчику. Сейчас с ним будет покончено!
Вдруг на него упало что-то тяжёлое...
Глеба Ефимова огрели по голове пустой бутылкой.
Падая, он ударился виском об угол кушетки и умер, не приходя в сознание.

1976 / 2016