Тут и семечки от помидоров

Афанасий Велюр лег на свою кровать в комнате, - и проснулся на кухне.

- Во дела, - сказал он, осматриваясь. - Тут моя мытая ложка, тут и варежка, тут и портрет. Я вчера вытирал со стола. За окном стоит клен, он разросся, и ничего не видать, - прямо, как у меня.


В новом парке теперь было мало высоких деревьев. Афанасий заснул - и возник на скамейке рядом дедушкой, протянул ему руку и произнес:

- Я - Велюр.

Дед сложил газету, подвигал бровями и ответил:

- Нет, вы - чудик… Лично я - сижу, жду жену. С ней мы много лет вместе. А вот вы – чем-то там недовольны. Неужели гордитесь тем, как вас зовут?

- Мне - приятно, - сказал Афанасий.

- Вот и мне – охренеть как! Такого как я, не многие могут... К примеру, я могу войти в паспортный стол, написать заявление, и мне тоже дадут паспорт, в котором будет написано, четко и ясно, что я, видите ли, и есть Афанасий Велюр. А вам, между прочим, придется через многое пройти, чтобы состариться и повстречать женщину, с которой вы будете счастливы. Я одного не пойму: как вы все это собираетесь провернуть?

- Почему я-то?! Что это вы, дедушка, настроение людям на лавках портите?

- Ничего не могу с собой сделать. Порчу.

- Хочу напомнить вам, Афанасий, - сказал голос из детской коляски, - что мы все беспомощны перед завтрашним днем. Мы - его следствие! – Женщина, везущая голос ребенка, кивнула, прощаясь - и покатила коляску по вертикальной стене.


В этот раз Афанасий проснулся в бойлерной, встал, обошел оцинкованную емкость по кругу, поднялся по лестнице, - и оказался в глубоком снегу Арктики, которую всегда путал с Антарктидой. Вдалеке, за куском мяса, подвешенным на крюк, прыгали пингвины, иногда проходили рабочие мимо и несли кровельные листы. Звенели консервные банки, привязанные на перекладину нефтяной вышки. И потом появилась корова, - продолжая жевать, она посмотрела на Афанасия, затем опустила голову, схватила очередную рыбу из лунки, и снова уставилась на Велюра большими и влажными глазами.

- Честно говоря, я мечтал, но всегда чувствовал, что уже в скорости стану разочарован. Отогнав эту, я познал, что на смену идет мысль более изощренная, - без стеснения и подготовки сказал Афанасий корове. – Вы, животные, знаете наверняка, что любой день может бодрить, и давать уныние. В этом - страх божий! Из-за того, какой может стать моя жизнь, мое внимание ускользает. Ты пойми: всякая созидательная роль в этом кошмаре – это продраться на один уровень выше. И, по правде сказать, такое, практически, от нас не зависит. Как сказал классик: «Тут нет ранжира». Говорить об этом, - только себя запутывать. Так-то, брат, коровка моя.


- Вы что – читать не умеете?! – продавщица перевернула книгу, нащупала языком частичку пищи, сглотнула слюну, сняла с лица очки и сказала, - брать будете?!


Велюр проснулся в своей кровати посреди огромного картофельного поля. Накрапывал дождь, - он падал на белое, горизонтальное лицо Афанасия.

- Всегда мечтал путешествовать, - сказал кто-то внутри его головы. - Приключения – это способ унизить других, указывая им на свою свободу. К примеру, - инопланетяне: если бы они думали о будущем, наверняка бы делали из людей пресервы… И, уж коли на то пошло, - прыгай! Ведь не зря же ты здесь? Видно, будучи на переделе, нету смысла смотреть наверх, - так-то, брат, коровка моя!


Горел синий бра. Во рту пересохло. Сны хватали Мишку Гаркалина, рвали его в клочья, вертели на шампурах объяснений. Температура тела, наверное, пришла к сорока пяти. Палата казалось маленькой, плотной, - сюда было трудно попасть.

Открылась дверь, в нее заглянула женщина. «Наверное, - мама моя», - подумал Мишка - и отключился.

- Отдыхай, мальчик мой, набирайся сил - дети во сне летают в столовую - и обратно, - сказала женщина из того мира.

А за ее спиной толстый отчим резко прикрыл рот ладонью – сдавленно захохотал. Тут пришла медсестра, мягко выставила посетителей, потянула за ручку двери – и щелкнул запор.

Сыну шел второй годик. Гаркалины часто болели, никто в их роду не доживал до пятидесяти лет. Это было наследственным. В последнее время маленький Миша особенно часто температурил, - ему уже нравилось быть не таким, как все, - это позволяло ему принимать участие в том, что никогда не могло с ним случиться.