Херасков. Христианство и язычество

Второй том «Эпических творений М. М. Хераскова», изданный в 1820 году в типографии Московского университета и включающий в себя поэмы «Владимир» и «Плоды наук», предваряет следующий эпиграф:

О Боже! Ты велик, Ты свят всегда и ныне,
Ты в Духе вечно свят, Ты вечно свят и в Сыне;
Тебе созиждутся повсюду алтари,
Тебе поклонятся народы и цари!
Познают все Тебя в трех лицах человеки:
Ты будешь в них сиять и действовать вовеки.

Буквально это ещё не текст самой поэмы, по сути же… то, что называется КРЕДО. Причём в данном случае не только в переносном смысле – как личное убеждение, основа мировоззрения человека, – а в самом что ни на есть прямом – как СИМВОЛ ВЕРЫ (от латинского credo – Я верю).
И навскидку вопрос: кто из русских писателей, выставленных в первый ряд, то бишь утвердившихся в школьных программах, подробно изучаемых на филфаках и почитающихся национальным достоянием и гордостью, – кто из них настолько явно и ясно заявляет о своей религиозной позиции? (religare означает восстановление [утраченной] связи; другие варианты этимологии: res ligio – дело связи; religio – совестливость; а что есть совесть? та же связь!)
Ответ очевиден: таких авторов, по сути, нет – по той причине, что именно на сломе XVIII и XIX веков в русской культуре произошла секуляризация – отделение искусства и, в частности, литературы от религии. И оттого становились классиками одни и забывались другие, что первые были удобны для нерелигиозного общества, в то время как вторые, напротив, неудобны. Во всяком случае, это один из тех критериев, по которым формировался канон. Есть, конечно, нюансы. Например, у Гоголя религиозным сознанием насквозь проникнуты «Выбранные места из переписки с друзьями» – но именно по этой причине они и были столь жестко приняты (вернее, не приняты) тогдашней либеральной общественностью, и по той же причине весьма неудобны для тех, кто вырос на либеральных дрожжах, сегодня.   
Херасков абсолютно несекуляризован – и это главная причина умышленного его забвения.
Чтобы разбирать его творчество и при этом не ошибаться, необходимо правильно понимать его природу. Как говорил Пушкин в письме к Бестужеву по поводу комедии Грибоедова (правда, сам этому правилу нередко изменял): «Драматического писателя должно судить по законам, им самим над собою признанным». – Хотя почему только драматического? Вообще писателя, поэта, художника…
Каковы же законы, признанные над собой Херасковым? Во-первых, несекуляризированность, иными словами, Закон Интеграла, интегральная сущность поэзии. Во-вторых, не историчность, а метаисторичность. Его поэмы – это не историческое повествование в обыденном смысле, в них заложено иное – смысл религиозный, мистический, символический, масонский. Чтобы понимать о чём здесь речь, нужно природу и задачи истории, исторической науки и создаваемых в этом русле исторических произведений (призванных реставрировать, воспроизвести те или иные исторические события) отличать от МЕТАИСТОРИИ. 
Поэма «Владимир» в этом смысле еще менее исторична и более метаисторична чем «Россиада». По той причине что это, во-первых, уход вглубь, где история переплетается с легендой – во времена легендарные. Здесь не может быть ничего точно установленного даже в исторических исследованиях, не говоря уж о поэмах. Во-вторых, само событие – крещение Руси – принадлежит больше не истории, а метаистории, религии как связующей между землёй и небом, миром причин и миром следствий. Это выход за пределы истории. Если представить это геометрически, получится вот что: к исторической горизонтали проводится перпендикуляр – мистическая вертикаль, с помощью которой производится выход в другое пространство. Куда? На уровень горизонтали символической – параллельной – которая, согласно принципу «что наверху, то и внизу», соответствует горизонтали земной, исторической. Таким образом, описываемые в поэме события происходят одновременно в двух (как минимум) пространствах – земном и небесном, в мире феноменальном проявленном и в мире первоначальных идей и универсальных принципов. С установления взаимосвязи двух пространств – через сознание поэта как ретранслятор – и начинается

Песнь первая

Вдохни небесное мне, Муза! восхищенье,
Владимирово петь святое просвещенье,
Которым древняя полночная страна
Как солнцем с высоты доднесь озарена;
Владимир свой народ преобразил, прославил,
Кумиров истребил и Богу храм поставил.
О дух мой! плавая в пучине суеты,
Когда ты не лишен небесной чистоты,
Как голубь полетел из Ноева ковчега,
Его пернатостью, белей и чище снега,
Предобразующу земли с водою мир,
Лети, крылатый дух! быстрее, чем зефир,
Дерзай, пари, прейди пространный шар весь земный,
И масличную ветвь внеси в ковчег мой темный;
Рцы, Господи, мне рцы: в Тебе да будет свет!
И важну песнь мой дух во свете воспоет.
А ты, священный Князь, России просветитель!
Как Веры был святой, мне буди предводитель;
Дозволь представить мне и терны и цветы,
По коим шествовал к небесной славе ты.
Познала тайну ту пространная вселенна,
Котора искони была запечатленна…

Как видим, христианская вера в понимании автора – явление вневременное, изначальное, вечное. Заключающее в себе приобщение к мировому изначальному закону. Посему крещение Руси – в силу метаисторической своей природы – событие, актуальность которого непреходяща. Но понимание его может происходить на разных уровнях – на историческом (земном, политическом) или же метаисторическом (религиозном мистическом).
Ныне же оно актуализировалось ещё и в связи с возродившимся дохристианским, антихристианским родноверием, славяноверием, неоязычеством. Появилось разнообразие мнений. К однозначно позитивной оценке – будь то религиозной, либо политической – добавилась противоположная, что обусловлено разными мировоззрениями, разными религиозными взглядами. Иными словами, на события смотрят с разных сторон.
Но вопрос: что видится с разных сторон? Не более чем разные грани. То есть для каждого взгляда – какая-то отдельная часть – не целое, не вся истина. Но что такое часть истины,  неполная истина? То, что называется полуправда, а попросту говоря ложь! Таким образом, все религиозные системы, которые высвечивают только одну грань, отрицая при этом закрытые от них остальные, на поверку оказываются неистинными. Вывод очевиден: не под религию ту или иную нужно подстраиваться, становясь на какую-либо точку зрения, а искать Интеграл, то бишь Истину во всей её полноте, в чём и состоит смысл выражения «НЕТ РЕЛИГИИ ВЫШЕ ИСТИНЫ».

Для приобщения к таковой, для её поиска используем диалектическую триаду «тезис-антитезис-синтез». Из всего буйства нынешнего неоязычества в качестве антитезиса к поэме Хераскова мы выбрали концепцию современного российского историка и писателя Льва Прозорова. По той причине, что это действительно достойные труды, благодаря, прежде всего, стремлению автора к историчности и здравому смыслу. И что для нас особенно интересно – в книге «Боги и касты языческой Руси» (М.: Яуза, Эксмо, 2006), уже на с. 11, говоря о золотых усах в облике Перуна, автор пишет:
«Поэт XVIII столетия, масон Херасков, в своей «Владимириаде» воспевший крестителя Руси и, понятное дело, ругательски изругавший Язычество, счел золотые усы скучными и неинтересными и снабдил описанный им кумир Громовержца золотыми… рогами: «Златые на челе имел велики роги». Как видим, даже масоны-просветители, в трогательном единодушии с православными монахами, видели в Русских Богах «бесов рогатых»».
Уже из этого маленького рассуждения видна ахиллесова пята автора – однозначность. Понятно, что и князь Владимир для Прозорова фигура однозначно отрицательная (также и Ярослав Мудрый, и Александр Невский…) – для него это три в одном: во-первых, сын рабыни-хазарки (в том, что звали её Малка, а не Малуша, и что она действительно хазарка, у Прозорова сомнений нет), во-вторых, братоубийца, и, в-третьих, вероотступник, осквернитель родовых святынь. Впрочем, в отличие от самой разной неоязыческой братии – от Асова до Истархова – читать Прозорова интересно, потому что он старается не передергивать. Но в то же время присутствует нечто, делающее его доводы неубедительными – при указанных выше достоинствах – как будто «мимо кассы». Ибо столкновение происходит в непересекающихся пространствах. 
Отчего так? Да оттого, что, будучи историком, Прозоров не разумеет, что вторгается в не совсем исторические пространства, что легенда и религия – это нечто выходящее за пределы исторического метода познания, требующее иного – синтетического – подхода. Он ищет, как было на самом деле – вот только находясь по одну сторону баррикад, сделать это практически невозможно – для этого нужно подняться над баррикадами. Наконец, то небольшое рассуждение о поэме Хераскова – в контексте исследования о Владимире и крещении Руси – говорит о непонимании природы поэзии, что поэт это никак не историк и вовсе не исторические события, как они происходили в реальности, являются предметом метаисторической поэмы. И что в отличие от истории как науки предметом исторической легенды является символ. 

Уже Российская везде гремела слава:
Во трепет ввержена восточная Держава,
Владимир бодрственных Сарматов усмирил,
Кругом Дунайских вод народы покорил;
Сверкает молния его кругом Босфора,
Страшится древний Тавр Владимирова взора;
Летает громкая на западе молва;
Как ветр парение, как гром её слова:
Молва звучащую трубу в руках имеет,
Везде летающа, и ложь и правду сеет;
Дает деяньям толк, деянья паки тмит,
Иль веет как зефир, или как понт шумит.


Жертвоприношение

Сюжет поэмы начинается с хорошо известного эпизода, описанного в «Повести временных лет»: «В год 6491 (983). Пошел Владимир против ятвягов, и победил ятвягов, и завоевал их землю. И пошел к Киеву, принося жертвы кумирам с людьми своими. И сказали старцы и бояре: «Бросим жребий на отрока и девицу, на кого падет он, того и зарежем в жертву богам». Был тогда варяг один, а двор его стоял там, где сейчас церковь святой Богородицы, которую построил Владимир. Пришел тот варяг из Греческой земли и исповедовал христианскую веру. И был у него сын, прекрасный лицом и душою, на него-то и пал жребий, по зависти дьявола…» – Закончилась эта история, как известно, то есть согласно летописи, убиением обоих – и отца, и сына. С этого и начинается поэма Хераскова «Владимир».
Но это завязка не только поэмы, ибо данный момент являет собой метафизический тоннель, соединяющий полюса духовного пространства. И называется он ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ (причём разные его разновидности).
Ещё совсем недавно общепринятым было мнение о том, что одним из главных достижений после принятия христианства стало прекращение человеческих жертвоприношений. В общественном сознании в этом и состоит неоспоримое преимущество христианства над язычеством.   
Сегодня, однако, тезис этот серьёзно поколеблен: дело в том, что нынешние неоязычники, как правило, вообще отрицают тот факт, что древние славяне приносили своим богам кровавые жертвы. Типичное выражение такого взгляда находим в статье «Мифы о славянской вере» (http://slavs.org.ua/mifi_o_vere). «Древнерусские летописи, – утверждает её автор Андрей Виноградов, – ничего не говорят о традиции человеческих жертвоприношений на Руси, даже наоборот: ритуальное убийство человека (если таковые и совершались) было событием «сверхнетрадиционным», событием государственного масштаба». – Случай же, приведённый в «Повести временных лет», по мнению автора статьи, проходит вообще не по тому разряду: «Что касается убийства варягов – разве можно назвать преступление, совершенное буйной толпой, религиозным жертвоприношением?»
Что ж, допустим, что это действительно так, и доминировавшие до последнего времени представления, основанные на христианском видении, неверны. Но какова тогда новая картинка? Читаем: «В то время как греки на праздник Аполлона, проводившийся в начале июня, выбирали двух людей (юношу и девушку), вешали им на шеи гирлянды смоквы, заставляли бегать под звук флейт вокруг города, а потом сжигали их, вымотавшихся, на костре и бросали прах в море — славяне шили на Купалу две куколки, мужскую и женскую, и символически бросали их в купальский костер, не нарушая праздничного настроения и оставляя людям светлые, добрые впечатления о прошедшем торжестве. Да и как, собственно, может быть по-другому со славянским отношением к человеческой жизни?» – Всё это, конечно, красиво, но как-то уж чересчур. Стремясь оправдать славян от необоснованных, на его взгляд, обвинений, на фоне жестокости греков автор создаёт славянскую идиллию. Я, конечно, не имею ничего против своих предков, и не считаю, что они должны быть хуже других народов, допускаю даже, что они могли быть и лучше, но могли ли они быть столь идиллическими, как того хотелось бы А. Виноградову? Учитывая то, что в этом мире идеал в общественных отношениях практически недостижим, по логике вещей делаем вывод: то, о чём говорит Андрей Виноградов, вовсе не славянские обычаи, а идеализированное представление о них человека нашего времени.

Откуда же берутся эти сведения, неужто лишь из собственного воображения? Оказывается, ещё из такого «источника» как «Велесова книга», на которую ничтоже сумняшеся тут же и ссылается А. Виноградов: «Есть у нас истинная вера, — сказано в ВК, — которая не требует человеческой жертвы. А то делается у ворягов, которые, поистине, всегда совершавшие ее, именовали Перуна Паркуном, и тому жертву творили. Нам же следует полевую жертву давать... Так во всяком случае, что Греци начнут говорить о нас, что мы приносим людей в жертву — а то лживая речь, и нет такого на самом деле, и у нас другие обычаи. А тот, кто хочет повредить другим, говорит недоброе». – Нашёл это место в имеющемся в моей личной библиотеке издании «Велесовой книги» в украинском переводе Б. Яценко (Київ – Велес, 2003):

Слава богам нашим!
Маємо істинну віру, що не потребує людської жертви.
А тая се діє у варягів, які завжди приносили її,
іменуючи Перуна Паркуною,
і тому приносили жертву.
Ми ж польову жертву даємо і від трудів наших –
просо, молоко, а також тук.
То бо покропимо ягням на коляди і на русалії
в день весняний і на честь Красної Гори.
Ту бо діємо на спомин про гори Карпатські;
в той час називався рід наш карпини.
А стали жити в лісах, то мали назву древичі,
а в полі були, то й звалися полянами; так усяко.
Греки наговорюють на нас, що приносимо в жертву людей.
А то брехлива річ, бо не відповідає істині; у нас інший звичай.
І той, хто хоче іншого вразити, рече зле,
а нерозумний не бореться проти цього;
а й так є, що інший говорить так само. 
 
Итого, варяги приносят человеческие жертвы, а мы же только молочком да хлебчиком, ну, в крайнем случае агнца, то бишь ягнёнка зарежем в память о Карпатах, о Красной горе, чтоб все знали где мы жили и как и почему назывались: карпинами, древичами, полянами.  А греки нехорошие наговаривают на нас – не слушайте их!
Но вопрос: к кому обращение-то? Очевидно, к нам, жителям нового времени – чтоб все возникшие вопросы осветить сполна. Не иначе что писавший это человек IX столетия в воображении своём пронизывал время, по дороге менял собственное сознание и устанавливал контакт непосредственно с Юрием Миролюбовым. Но не учёл фантазёр, что IX век не ХХ-й, и что племя, союз племен по сути своей самодостаточны, то есть живут по собственным законам, и выражающему самосознание племени волхву вовсе не нужно что-то объяснять, опровергать и оправдываться перед кем-то.
Что же до греков, то с их стороны действительно есть весомое свидетельство о человеческих жертвоприношениях у славян. Правда, датируется уже Х веком и относится к князю Святославу. Речь идёт о хронике Льва Диакона, повествующей о событиях русско-византийской войны, когда войско киевского князя было осаждено в болгарской крепости Доростол византийским императором Иоанном Цимисхием (971 г.).
«Скифы, – так по вполне понятным причинам византийский хронист именует русичей, – не выдержали натиска противника; сильно удрученные гибелью своего предводителя (то есть Икмора, второго человека в войске после Святослава. – О. К.), они забросили щиты за спины и стали отступать к городу, а ромеи преследовали их и убивали. И вот, когда наступила ночь и засиял полный круг луны, скифы вышли на равнину и начали подбирать своих мертвецов. Они нагромоздили их перед стеной, разложили много костров и сожгли, заколов при этом по обычаю предков множество пленных, мужчин и женщин. Совершив эту кровавую жертву, они задушили несколько грудных младенцев и петухов, топя их в водах Истра».
Есть ли повод не доверять византийскому летописцу? С одной стороны он, конечно, симпатизирует соотечественникам и единоверцам, с другой – какой в данном случае смысл что-то выдумывать? Тем более, что обычай человеческих жертвоприношений у славян (как, впрочем, и у других народов) подтверждается археологически, то есть уходит в глубину веков, о чём в известной своей работе «Язычество древней Руси» говорит Б. А. Рыбаков: «О самом Трахтемировском городище (где зарубинецкий слой есть), как месте культа в зарубинецкое время, у нас сведений нет, но в непосредственной близости от него находится городище Бабина гора с зарубинецким культурным слоем, подле которого имеется могильник (Дедов шпиль). Наименование этого городища, так же как и наименование Девичьих гор, может говорить о посвящении этой горы какому-то женскому божеству, но, очевидно, иного вида, чем богиня-дева; это могла быть богиня-мать вроде Макоши, богини урожая и судьбы, олицетворение всей земной природы (Мать сыра земля). Гору, посвященную такому женскому божеству, естественно было назвать не Девичьей, а Бабиной в отличие от гор, связанных с весенне-летними богинями-девами. Бабина гора – небольшое городище на высокой горе у самого Днепра; она со всех сторон окружена валами. Дата городища – I в. до н. э. – I в. н. э. <…> Рядом с Бабиной горой расположен на другом холме могильник с трупосожжениями и трупоположениями. Особенностью этого могильника является захоронение здесь младенческих черепов без ритуального инвентаря. Они составляют 25% всех трупоположений».
Все эти неприятные для современных неоязыческих, славяно-верских идиллистов сведения привожу вовсе не с целью бросить тень на наших предков, тем более что никакая тень и не бросается, так как всякое общество живёт по своим законам, соответствующим тогдашним представлениям о мире, – делаю это с той лишь целью, чтобы реальное разграничить с идеальным. Ибо идиллия, рисуемая Миролюбовым и его последователями – это, конечно, красиво, но, к сожалению, не имеет ничего общего с исторической реальностью.

ХАЗАРСКАЯ ХИМЕРА ЛЬВА ПРОЗОРОВА

1. Гобино
Тем и отличается Лев Прозоров от родноверов-идиллистов, что собственное мышление строит на историческом методе, и потому, не пряча голову в песок, вовсе не отрицает очевидное, а именно практиковавшиеся у славян человеческие жертвоприношения. В его книге «Боги и касты языческой Руси. Тайны Киевского пятибожия» (М.: Яуза, Эксмо, 2006) на странице 147 говорится: «…именно жрецы выбирали жертвы, в том числе человеческие, у балтийских славян. И именно волхвы в XI веке выбирают во время голода в Ростовской земле жертвы среди жен местной знати, «старой чади», тех, кого следует убить, дабы возвратить «гобино» – плодородие земли, удачу охотников». – Отталкиваясь от чего, делаем вывод: жертвоприношения есть не что иное как поклонение хтоническим богам – природе, материи, низшему астралу; убыстрение энергетических потоков, искусственное вмешательство (магия) в естественное природное движение –  направление вниз: кровь в землю, а то, что содержится в ней – её испарения – в низший астрал. В этом суть любых физических жертвоприношений, будь то животные либо человеческие, в силу же того, что человек есть создание высшего духовного плана, принесение в жертву его жизни вызывает гораздо более мощный разряд энергии, нежели принесение в жертву жизни животного.   

2. Символика Креста
В этом и состоит ключевое отличие христианства от язычества: в выходе из-под воздействия хтонических божеств.
Но для того чтобы чётко уяснить этот момент, необходимо, прежде всего, различать разные уровни восприятия религии – как язычества, так и христианства, – отличать историческое от идеального.   
В этом заключается символика КРЕСТА: мистическая вертикаль как перпендикуляр к исторической горизонтали, посему разуметь сущность КРЕСТА значит разграничивать явления разного свойства – относящиеся к мистической вертикали либо к исторической горизонтали. Иными словами, историческую реальность отличать от идеала. 
Но кроме того необходимо ещё идеал отличать от идиллии. Дело в том, что идеал есть не что иное как высшая реальность, не выдумка, не фантазия.
Идиллия – проекция идеала на историческую горизонталь, причем проекция искаженная, упрощенная, то, что соответствует определению идиллии как безмятежного, счастливого существования.
Рассмотрим на примере. В славянском язычестве идиллия это основанное на «Велесовой книге» родноверское представление, где отрицаются человеческие жертвоприношения, взамен чего рисуется безоблачная в этом смысле картинка с веночками и цветочками.
Тогда как идеал – идеальный смысл язычества, его мистическая вертикаль заключены в пантеистической связи человек-космос. Однако связь эта завязана на подпитке хтонических божеств, откуда черпается сила жизни, потому и человеческие жертвоприношения являются органичной составляющей этого идеала.
А что же в христианстве? Костры инквизиции – возврат к тому же принципу, поскольку лежащие в их основе низменные энергии – от раздражения до ненависти – имеют непосредственное отношение к низшему астралу. Но это вовсе не ИДЕАЛ христианства, это его историческая горизонталь. Идеал же христианства это тоже ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ, вот только совершенно другого плана. Попробуем найти его логическим путём.

3. Атака на христианство
Лев Прозоров всячески демонстрирует злодеяния исторических христиан. И нет никаких оснований не соглашаться с ним, ибо зла и крови в церковно-христианской истории более чем достаточно, можно сказать, что там всё стоит на зле и насилии – во всех конфессиях исторического христианства. В то же время он указывает также и на идиллическое представление о нём.
«Что до славянофилов, – говорит он, – то тем очень хотелось доказать, что хорошие славяне, в отличие от ужасных тевтонов, никогда не были язычниками, не ставили кумиров, не приносили жертв. Эти кроткие, милые люди просто были созданы для православия. То есть я хочу сказать – того сказочного, лубочного, прянично-сусального православия, что, как и всеславянское братство, существовало лишь в мозгу славянофилов, не имевшего ничего общего с реальным историческим византийским православием, с его пытками и казнями, и жуткой практикой поголовной продажи в рабство сел, где приносили жертвы Языческим Богам или хотя бы клялись Их именами» («Боги и касты языческой Руси», с. 21).
Всё верно опять-таки замечено, однако здесь только два уровня – идиллия и историческая горизонталь христианства. А где же идеал? Как его понимает – и понимает ли вообще – родновер-неоязычник? В другой книге того же автора – «Язычники крещеной Руси. Повести черных лет» (М.: Яуза, Эксмо, 2006) – читаем: «Летописец, расписывая злодеяния «Окаянного» Святополка, в сердцах проговаривается – тот-де «не знал», что кроткий царь Давид (кстати, «прославившийся» массовым истреблением пленных и впервые в мировой практике использовавший для этих целей печи – за тысячи лет до Освенцима – 2-я Книга Царств, 12:31) в псалмах сказал по поводу подобных деяний то-то и то-то» (с. 134). 
Но что здесь? Констатация зафиксированных в Библии кровавых явлений – ещё один авторский камень в огород христиан (библейские образы как образцы для христиан) – но по сути своей это не что иное как продление христианской истории в глубь времен – таким образом, всё опять-таки ограничивается исторической горизонталью.

4. Чья победа?
Но интересна здесь одна деталь – упоминание Освенцима.
Дело в том, что сам Лев Рудольфович по вероисповеданию «родновер», а по политическим взглядам – кто бы вы думали? – национал-социалист, почитатель А. Гитлера. Посему поминание лагеря смерти Освенцим именно Прозоровым порождает коллизию: от латинского collisio ¬– столкновение, в том смысле как этот термин понимается в математическом моделировании – столкновение объектов, или же в акушерстве, где коллизия «это сцепление плодов во время родов при многоплодной беременности, когда во вход малого таза вступают одновременно крупные части обоих плодов».
В статье под названием «Чья победа?» рассуждая о Нюрнбергском процессе, Л. Прозоров иронизирует: «А «свидетели» вроде Б. Каутского, О. Лендель или Райтлингера соревновались друг с другом в новых и новых сказаниях об ужасах Освенцима, где, мол, уничтожали по шесть тысяч людей в день! Нет, двадцать четыре тысячи! Нет, еще больше! Мыло из человеческого жира! Абажуры из кожи!» – и далее: «В Нюрнберге побежденных судили евреи на основании еврейских показаний, за «преступления» против евреев. И, как апофеоз, казнили приговоренных в день религиозного праздника иудеев Пурим. Так кто в этой войне победил?» – а потом: «По возвращению в Москву советские солдаты бросали знамена с древним символом свастики к подножию отнюдь не Василия Блаженного, и не памятника Минину и Пожарскому – упаси «б-г»! ведь эдак ненароком можно напомнить, что в Кремле, как и в дни Минина и Пожарского, опять засели нерусские оккупанты! Нет, знамена с древним символом белых людей, в том числе славян и русов, полетели к подножию гробницы Ленина-Бланка, ближневосточной пирамиды!» – и восклицает наконец: «Символ на символе, блин!» – Вот это и есть два плода одновременно – разрывая мысле-утробу по той причине, что мысль Л. Прозорова всегда линейна, горизонтальна, и даже символы – как он их понимает – втискиваются здесь в горизонтальную схему – а символ ведь понятие вертикальное! 

5. Схема и реальность
Оперируя исключительно на плоскости, Л. Прозоров выстраивает предельно простую схему, которая сводится к оппозиции «арийское против семитского». И отношение к историческим личностям, равно как и событиям вообще, выстраивается исключительно вдоль этой линии. Там же, где не хватает исторических фактов, автора ведёт априорная схема, согласно которой он и даёт оценку историческим персонажам. Как то: 
«Владимир Святославич Креститель (ум. 1015 г.) – сын великого князя Святослава от хазарской рабыни Малки. Узурпатор престола, убийца брата по отцу, законного наследника, Ярополка Святославича. Вероотступник». – Не беда, что насчет хазарского происхождения это всего лишь авторская догадка – но так того требует схема!
И рядом – в том же авторском именном указателе:
«Владимир все (или «свет») Славьевич, Красное Солнышко, был. – былинный правитель Киева на Дунае, потомок прародителя-эпонима славян, Слава или Славена. Фигурирует в новгородской Иоакимовской летописи и «Тидрек-саге». Кроме имени, ничего общего с Крестителем Руси не имеет». – А что общего кроме имени может иметь былинный (почти что сказочный!) персонаж с исторической личностью? Чапаев анекдотов тоже не имеет ничего общего с реальным Чапаевым. 
Но очевидно, что всё дело в хазарах. Непонятно, правда, почему, будучи хазарином, Владимир навязал Руси христианство (да еще и восточного образца), а не напрямую иудаизм? Видимо, для Л. Прозорова это одного поля ягоды – но в любом случае натяжка. Реальность – как историческая, так и символическая – гораздо сложнее, даже исходя из «Повести временных лет»:
«…пришли хазарские евреи и сказали: «Слышали мы, что приходили болгары и христиане, уча тебя каждый своей вере. Христиане же веруют в того, кого мы распяли, а мы веруем в единого Бога Авраама, Исаака и Иакова». И спросил Владимир: «Что у вас за закон?» Они же ответили: «Обрезываться, не есть свинины и заячины, хранить субботу». Он же спросил: «А где земля ваша?» Они же сказали: «В Иерусалиме». Снова спросил он: «Точно ли она там?» И ответили: «Разгневался Бог на отцов наших и рассеял нас по различным странам за грехи наши, а землю нашу отдал христианам». Сказал на это Владимир: «Как же вы иных учите, а сами отвергнуты Богом и рассеяны? Если бы Бог любил вас и закон ваш, то не были бы вы рассеяны по чужим землям. Или и нам того же хотите?»»
Так было или иначе, но очевидно, что реальность не вписывается ни в какие схемы, что она намного сложнее и противоречивее, так как в каждом своём фрагменте содержит весь спектр красок и энергий, с последующим переплетением между собой всех фрагментов. Втискивание же реальности в схему чревато полным её искажением, что и случилось с Львом Прозоровым – в результате воздействия изначальной схемы этот способный на генерацию интересных и свободных мыслей весьма талантливый историк в конце концов впадает в детский грех. Как это видно по тому, что исторические деятели делятся у него на хороших и плохих, причем однозначно. В именном указателе из книги «Боги и касты языческой Руси»:
«Святослав I Храбрый Игоревич (942–972 г.) – величайший деятель русского Средневековья. Великий князь киевский. Полководец и государственный муж. Уничтожил Хазарский каганат. Раздвинул границы Руси до Волги. Завоевал Болгарию, провозгласив своей целью создание общеславянской державы. Убит печенегами по наущению византийцев и киевских христиан». – Все симпатии и антипатии автора налицо в одной этой короткой характеристике. 
«Олег Вещий (ум. 912) – величайший деятель Русского Средневековья. Великий создатель Русской державы. Объединил Киев и Новгород. Покорил древлян. Победитель хазар, освободивший от дани славянские народы вятичей, радимичей и северян».
О чем свидетельствует эпитет «величайший»? Об излишней эмоциональности, неспособности отстранения, отсутствии беспристрастности – что для историка является одним из смертных грехов. Не просто историческим противником, а неким средоточием зла определяется здесь Хазарский каганат – частным средоточием в общей схеме «арийское против семитского». Этот момент сближает в целом весьма интересные книги Л. Прозорова с продукцией Истархова и Климова.
И для того чтобы восстановить чистоту, необходимо противоядие – такое как «Открытие Хазарии» Льва Гумилева или «Хазарский словарь» Милорада Павича; впрочем, как прививку, полученную в детстве, можно ещё вспомнить образ, созданный чистым аполлоническим гением Пушкина и ни в коей мере не содержащий кровной либо ментальной вражды русских к «неразумным хазарам»:

Один – Рогдай, воитель смелый,
Мечом раздвинувший пределы
Богатых киевских полей;
Другой – Фарлаф, крикун надменный,
В пирах никем не побежденный,
Но воин скромный средь мечей;
Последний, полный страстной думы
Младой хазарский хан Ратмир:
Все трое бледны и угрюмы,
И пир веселый им не в пир.

Как видим, что один из соискателей руки дочери князя Владимира – Ратмир, хазарский хан. Но запомним ещё и Рогдая – о нём позже, а пока отметим, что истинный историк – что называется историк от Бога – так же как истинный поэт работает не на разделение, а на Интеграл, и потому ему несвойствен вирус ненависти. 

6. Арийский капкан
А вот как описываются Л. Прозоровым несимпатичные ему исторические личности:
«Ольга (Аллогия, Елена) (ум. 969 г.) – жена великого князя Киевского Игоря Рюриковича. Правительница с 945 по 962 год. Вопреки общераспространенному заблуждению, не проявила никакой государственной мудрости, мечась между Восточной Римской империей и Священной Римской империей германской нации. Ее правление ознаменовалось падением внешней активности Руси, утратой некоторых земель, падением международного престижа Русского государства, и едва не привело к оккупации страны, если бы не отстранивший мать от власти Святослав». – Но вопрос: а что о ней вообще достоверно известно? Ведь ровным счетом ничего, и все выводы из характеристики Л. Прозорова не более чем его домыслы – не реальность историческая (не говоря уж про высшую), а представление о ней, обусловленное «главной виной» княгини – её христианством, то есть изначальной схемой, угнетающей сознание автора.
Воздействие той же схемы просматривается и в следующей характеристике:   
«Александр Ярославич (Невский) (1220–1263 г.). Одержал победу над шведскими пиратами на Неве и – совместно с братом Андреем – Тевтонскими рыцарями на Чудском озере. Впоследствии донес в Орду о готовящемся его братьями Андреем и Ярославом восстании против татар, принял участие в командовании карательными войсками, став виновником гибели семьи Ярослава и смерти Андрея на чужбине. Насильно принудил новгородцев к уплате дани татарам. Отравлен татарами из соперничавшей партии в Орде».
Почему-то все спорные и неоднозначные зигзаги политики автор трактует против князя. Впрочем, понятно почему: сказывается подспудное желание ПРИНИЗИТЬ. По нескольким причинам. Во-первых, это весьма почитаемый не просто церковью православной, а ОБЩНОСТЬЮ, канонизированный православный святой. И тот, кто изначально враждебен этой общности, всеми фибрами будет и против её святых. 
Во-вторых, исходя из прозападной (sic!) установки Л. Прозорова, Александр Невский выбрал не ту политическую ориентацию, а именно союз с Ордой (хоть и вынужденный, но союз), то есть с Азией, дикими неарийскими племенами. В-третьих, очень уж негостеприимно обошелся со шведами и особенно немцами. Закавыка же в том, что Лев Рудольфович весьма благоволит к немцам – говоря о славянофилах и западниках, он делает следующий вывод: «Столь же трогательное единение «непримиримые оппоненты» выказывали, портя отношения России с ее единственным надежным союзником в Европе и, кстати, наиболее близким родичем славян по крови – немцами. Короче говоря, сравнивший западников-прогрессистов и славянофилов с двуголовым византийским мутантом был насквозь прав» («Боги и касты…», с. 20). 
Итого, мы подошли к крайней точке Льва Прозорова как антитезиса – после которой его схема становится предельно ясна. Всё это – политика, унавоженная голосом крови, в любом случае горизонталь. Свои идеи он гоняет исключительно по горизонтали – не в состоянии увидеть универсалии, многоуровневость символа, где на верхних ярусах всей этой политики просто не существует.
Для Л. Прозорова СССР – Хазарский каганат – держава не русская, а еврейская. А гитлеровская Германия – арийская, языческая, братская по крови для славян. Этим и объясняется его позиция.
Он как колобок: и от дедушки ушел, и от бабушки ушел… И от христианства ушел: будучи антихристианином всячески разрушает христианскую идиллию; и от язычества: будучи неоязычником вовсе не попадает в родноверскую идиллию. А в результате – из-за неумения, неспособности мыслить вертикально, вмещать в себя многоуровневость символа – угодил в самую плоскую и неприглядную идиллию – идиллию германского нацизма – явления наиболее низменного, искривленного, болезненного, химерического,  энергетически инфернального.   
Впрочем, не он один. Вот ещё пример – из противоположного политического лагеря. Наш оппонент в частях X и XIII настоящего исследования (в дискуссиях об Александре Мене, Серафиме Роузе и Дионисии Ареопагите) православный традиционалист, антимасон, поклонник РПЦ и тоже – как и неоязычник Прозоров – русский патриот Владимир Можегов также является пылким почитателем… германского национал-социализма и лично Адольфа Алоизовича.
Но если неоязычник мог прельститься родовыми арийскими богами, то чем же православный христианин? Внешним традиционализмом, традиционной спайкой общества? Возможно. Но как бы то ни было, причина в обоих случаях одна – неразумение символики КРЕСТА, неспособность мыслить вертикально.      

Жертвоприношение Христианское

Перечисляя злодеяния совершенные в христианской Византийской империи, а также на Руси после её крещения, Л. Прозоров как бы подчёркивает: смотрите, какие, мол, непотребства стали возможны из-за того, что была отринута вера предков и принята чужеродная.  Но возникает вопрос: если бы осталось язычество, было бы меньше зла и насилия в Византийской, Русской или какой-либо другой истории? Думаю, что за ответом долго ходить не приходится. Зла и насилия было бы ровно столько же, по той причине, что историческая горизонталь по сути своей всегда одинакова – у всех народов при всех религиях – потому что люди качественно везде и всегда одинаковы – и здесь все равно что христианство, что язычество.
Другой вопрос – ИДЕАЛ. В чём же идеал христианства, недоступный пониманию Л. Прозорова?  Он – на мистической вертикали, то есть вне политики. Его можно найти в поэме «Владимир» – произведении не историческом, где принятие христианства рассматривается как политический акт, а символическом, мистическом, истинно-христианском, истинно-масонском. Для того чтобы прояснить свою мысль, вернемся к части IX настоящего исследования – ВОКРУГ ХЕРАСКОВА: КТО ТАКИЕ МАСОНЫ? Итак…
… говорить о масонстве в общем и целом – значит говорить ни о чём. Так же, как и о христианстве в целом. Чтобы разобраться в этих вопросах, крайне необходима КОНКРЕТИКА везде и во всём – в каждом случае, в каждой мысли, в каждом утверждении. Иначе как поймёшь, что стоит за словами «истинное христианство»? И не случится ли так, что там, где «истинное христианство», мы наверняка отыщем и «истинное масонство»?
Интересное свидетельство на этот счёт находим в книге А. Западова «Новиков» (М.: 1968, ЖЗЛ): «Однажды, приехав к Рейхелю, Новиков расспросил его о системах масонства – тамплиерской, французской, строгого наблюдения. Рейхель в кратких словах отвечал. Беседа велась через переводчика. Новиков понял, что различия носят внешний характер. Истина опять ускользала. Кому верить, с кем общаться на трудном пути исправления?
– Барон, – сказал Новиков, – я не прошу вас, чтобы вы мне открыли тайны высших масонских градусов. Я буду терпеливо ждать, пока мне станут доступны их тайны, упражняясь в самопознании. Но дайте мне такой признак, по которому я мог бы отличить истинное масонство от ложного?
На глазах его выступила влага. Рейхель также прослезился.
– Я охотно выполню желание ваше, – ответил он, – и скажу верные признаки. Всякое масонство, имеющее политические виды, есть ложное. Если вы услышите слова о равенстве и вольности – вы говорите с ложным масоном. Наша вольность – не быть покоренным страстями и пороками, равенство же достигается орденским братством. Никаких политических союзов, пьяных пиршеств, развратности нравов. Только самопознание, строгое исправление самого себя по стезям христианского нравоучения. Это масонство истинное, или ведет к его отысканию. Правда, оно малочисленно и пребывает в тишине» (сс. 116-117)».
Посему, с одной стороны окинув взором окоём, с другой – совершив путешествие по мирам нисходящим и восходящим, – иными словами: сотворив КРЕСТНОЕ ЗНАМЕНИЕ, – делаем вывод: истинное масонство, равно как истинное христианство лежит не на исторической горизонтали, а на мистической вертикали.
 
Глаголам не земным, о Муза! Подражай;
Святое хочет петь, святое вображай.
Молитвы праведных текут как искры к Богу,
Ко затворенному возносятся чертогу,
Во славе где своей вещей Творец сокрыт;
Ни Ангел никакой их внутренней не зрит,
Поставлен Божий храм творений вне высоко,
Отколе Божие в миры взирает око,
Созданий собственных в пространну бездну зрит,
Сияет яко свет, или как огнь горит;
В безмерной высоте Святых беседе внемлет,
И в недра их свои от чистых душ приемлет.

Но вернемся к понятию ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ. Как мы писали выше: это завязка не только поэмы, ибо данный момент являет собой метафизический тоннель, соединяющий полюса духовного пространства.
Ещё раз сформулируем наш ТЕЗИС: если Закон ИНТЕГРАЛЬНЫЙ, то он не может чему-то противоречить, ибо содержит в себе ВСЁ – целое не может противоречить части, ибо включает её в себя. Это часть может противоречить целому, пытаясь ЕГО подменить. В нашем случае таким частично-фрагментарным оказывается взгляд выбранного нами оппонента. Посему, прежде чем попрощаться с ним окончательно, ещё раз используем АНТИТЕЗИС, то бишь позицию Л. Прозорова, озвученную в его работе «Боги и касты языческой Руси».
На странице 77 читаем: «…в договоре русского князя Святослава Игоревича с императором Восточной Римской империи Иоанном Цимисхием упомянута странная триада: «клянемся Богом, в него же веруем, и Перуном, и Волосом». Отношение победителя Хазарского каганата к христианской вере известно хорошо и заключается оно в словах: «вера хрестьянска уродьство есть». Так что Бог договора – определенно не Христос. Как же может быть Христом тот Бог, о неизбежности Чьего суда уведомлял в «Слове о полку Игореве» Велесов внук, шаман-оборотень Боян полоцкого князя-чародея Всеслава Брячиславича. И тот Бог, что в той же великой поэме указывает путь князю Игорю из половецкого плена в Русскую землю – в ответ на Языческую молитву Ярославны, обращенную к Солнцу, Ветру и Днепру Словутичу! И тот Бог, о котором князь еще некрещеных болгар Пресиян писал в своей так называемой Филиписийской надписи: «Когда кто-то говорит правду – Бог видит. И когда кто-то лжет – Бог видит. Болгары сделали много хорошего христианам, а христиане забыли об этом – но Бог видит!» Сам болгарский правитель, кстати, величал себя «От Бога князь» – при том, что от христиан он себя, как мы с Вами, читатель, только что видели, четко отличал. Так что Бог во всех приведенных цитатах – будь это одно Божество, или в каждом случае другое – определенно не Христос». – А на 265-й странице той же книги, говоря про князя Ярополка, который крещен не был, а «всего лишь мирволил почитателям распятого божества», автор делает свой вывод: «Что ж, очевидно, для утраты народного почтения этого было достаточно».
Таким образом, автор, чей взгляд взят нами в качестве антитезиса, видит одну только грань: некого всевышнего Бога, к которому обращаются представители разных народов, а раз они нехристиане, – рассуждает автор, – стало быть этот Бог не Христос. Но он просто не понимает ЧТО такое Христос! Не понимает, что это вовсе не божество! Это ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ. Сам акт! Вот только что приносится в жертву и кому?
И ещё раз вернёмся назад – сперва в часть XI – ВОКРУГ ХЕРАСКОВА: РЫЦАРИ ХРИСТА – где разбирался «Духовный рыцарь» – масонский труд Ивана Лопухина. Итак…
…возвращаясь к масонской символике, вокруг которой существует великое множество совершенно диких спекуляций, обратим внимание на следующие разъяснения:

Вопрос: Каким Символом представляют Натуру?
Ответ: Свободные Каменщики изобразили ея чрез Пламенеющую Звезду, толико уважаемую древними их Мастерами и представляющую Божие Дыхание, всеобщий и центральный Огонь, который все сотворенное оживляет, соблюдает и разрушает.
Вопрос: Какие суть еще важнейшие Символы у Свободных Каменщиков?
Ответ: Неотесанный Камень, Кубический Камень и Гроб.
Вопрос: Что может изображаться неотесанным Камнем?
Ответ: Materia prima et cruda Phylosophorum (Первоматерия и состояние «философской незрелости, незавершенности»).
Вопрос: Что может представлять кубический Камень?
Ответ: Sal Phylosophorum (Соль философов).
Вопрос: Что Гроб знаменовать может?
Ответ: Смерть и тление, которое есть необходимый путь к возрождению Великаго Мира и всех сущих в нем видимых вещей.
Вопрос: Что еще Гроб напоминать может?
Ответ: Что чрез внутреннюю на сердечном кресте смерть и через гниение ветхаго человека может совершиться в малом мире Новое Творение и Просветление, в котором Духовный человек освободиться от владычества плоти и тмы.

А уже сформулированный вывод находим в части XII – ПЕРВООБРАЗНАЯ ФУНКЦИЯ: ОСНОВЫ. – Итого:
Смысл христианства – это крестная смерть на Голгофе – кого? – Спасителя всего человечества. И это означает преображение человечества – макрокосма. Но, кроме того, у каждого христианина есть свой индивидуальный путь, смыслополагающим событием которого является также крестная смерть на Голгофе, индивидуальная смерть его эго, через которую должен он пройти, чтобы достичь высшей цели.
<…>
Но давайте задумаемся над тем, каким образом можно освободиться от своего эго и достичь Абсолютной Истины? Только неся свой крест, то есть выполняя долг, только идя правильным путём, на котором тебя ожидает та самая точка высшего напряжения – распятие на кресте – принесение в жертву своего эго. Только так и никак иначе! В таком случае что значит «через Христа»? Через внешнее или внутреннее его значение? Очевидно, что через внутреннее – через суть, через идею, через крестную смерть на Голгофе, то есть собственное жертвоприношение.

И всё это необходимо понимать для того, чтобы истинным смыслом раскрылась перед тобой поэма Хераскова «Владимир», о которой сам автор в предисловии к третьему изданию писал следующее: «Ежели кто будет иметь охоту прочесть моего «Владимира», тому советую, наипаче юношеству, читать оную не как обыкновенное эпическое творение, где по большей части битвы, рыцарские подвиги и чудесности воспеваются; но читать как странствование внимательного человека путем истины, на котором сретается он с мирскими соблазнами, подвергается многим искушениям, впадает в мраки сомнения, борется со врожденными страстями своими, наконец преодолевает сам себя, находит стезю правды и, достигнув просвещения, возрождается. Не учительским скучным голосом преподаю наставления, как достигать света истины; не с важностью проповедника, мне неприличною, возвещаю, как возродиться человек может; но в духе, свойственном песнопевцу, единственно о христианском просвещении Владимира поведаю, Владимира, России просветителя и нареченного равноапостольным…» (История масонства. Смоленск. Русич. 2002. Сс. 309-312 – на основе издания 1914-1915 гг. «Масонство в его прошлом и настоящем» под ред. С.П. Мельгунова и Н.П. Сидорова).

Слова Апостольски в лучи совокупились,
Как буквы огненны Творцу они явились.
Се некий свет блеснул! – Едва, едва дышу;
Глаголет Бог во мне, не я сие пишу!
Подобны молниям вияся и сверкая,
Внезапно небеса расторглись в край от края;
Между блистательных златых небесных гор
Внимаемый всегда умолк поющий хор;
Весь мир объемлющем во океане волны
Престали двигаться, утихли, страха полны.
Во пламенных зарях Святая зрю Святых,
И стал духовный мир неколебим и тих;
Многоочитые не движутся колеса;
Составлена из звезд подъемлется завеса:
Се Бог! се Бог грядет! темнеет плотский взор,
Единый Ангельский вдали я слышу хор;
Трисвят Господь! Трисвят! при лирах гласы внемлю:
Где я? – Не чувствую! дрожу! паду на землю!
Объемлет все миры неизреченный свет;
Ни звезд блистающих, ни солнца в небе нет.
Склонил чело Господь и Ангельские лиры,
Как будто кроткие весенние зефиры,
Произвели для всех миров приятный звук;
Священна тишина потом настала вдруг.
Но кто сии, но кто богоподобны девы,
Одежды царские, венцы на них царевы,
Со умилением пред Господом стоят,
Их лик веселие, спасение их взгляд,
Едина держит крест, омыт бесценной кровью?
То Вера предстоит с небесною Любовью;
Надежда посреди с улыбкою видна,
Ветвь пальмова у ней всечасно зелена.
Еще я зрю жену, наперсницу Надежды;
Как солнце зрак её, как снег её одежды;
Лежат её власы как злато по плечам,
Любезна есть она земле и Небесам;
На лоне у неё закланный Агнец зрится,
И жаждет вся Ему вселенна покориться;
На что пресветлый взор она ни возведет,
Оттоль уходит тьма, сияет тамо свет.
При воссиянии Создателева трона
Вершина гордая склонилася Сиона;
Померкли светлые небесные огни,
И вспять подвиглися со трепетом они;
В кристальном облаке сидящи Херувимы,
В огне живущие, огнем неопалимы,
Умножили стократ сияние свое;
Носимый Бог на них Андрею рек сие:
Внемли! – и Божий глас светящ зарями зрится;
Внемли! – глаголет Бог: Россия просветится!