Пробуждение

А его небо застелено лучами, отражающимися от ржавой железной кастрюли. И что бы он не видел, все это в свете той старой ерунды.

Жил ли он? Ну, формально да. Ведь его тело материально сущесвовало в этом мире. Но душа. Его душа была заперта в темной квартире, наполненной запахом металла не то от наручников и кандалов, сковывающих его сущность, не то от ржавой, железной посуды, оставленной в прошлом веке. И, пожалуй, он не был по-настоящему живым. Он, скорее, просто существовал.

Возвращаясь с работы, он запирался в неком подобии квартиры, напоминавшем клетку из ржавого железа, уже успевшую повидать времена. На ней были тысячи слоев пыли, и даже разного цвета и срока давности. Начиная от багровой, смешанной с кровью и слезами, созданной в позапрошлом веке, заканчивая вчерашней, серой, с маленькими вкрапинками нефритовой плесени, витающей во всем этом убогом пространстве.
Он медленно снимал рубашку, которую стянул с тела прадеда, убитого французами еще в 19-ом столетии. И, не смотря на это, небрежно бросал ее в угол, в котором уже несколько десятков раз успели разложиться трупы крыс и мышей, как ни странно, подохнувших с голоду.
Он, как-то не аккуратно что-ли, садился или даже падал в соседний угол, расположенный в паре шагов от другого. С приглушенным звуком,  ударяясь своими выпирающими костями о ржавые решетки.

Со всей той силой, которая еще оставалась в его теле, он сжимал свои худощавые запясться, покрывшиеся грязью. Всхлипывал, плакал, что-то говорил несвязно, раскачиваясь взад и вперед на решетчатом полу. Каждое движение достовляло боль, и казалось, что кожа трескается, обнажая плоть и впуская в нее весь этот ужас, что был всегда здесь, не давая покоя всему.

И тогда он начинал кричать. Он орал, визжал, колотил бессильными ногами по подобию пола, хотя даже подобием это тяжело назвать. Только в крике пробуждалась его сущность, только тогда он проявлял эмоции.

И именно в эти моменты на стене напротив, в паре метрах от него начинало происходить что-то нереальное, невозможное, неподдающееся объяснению. Словно из ниоткуда материализовалость то, что он десятки лет сковывал цепями, то, что нигде, кроме этого места не могло проявить себя, то, чего он боялся больше смерти.
Это существо являлось неким двигателем для него, или он был его двигателем. Но убив его, он бы погиб сам. Как по иронии, они не могли существовать друг без друга. Оно тряслось, извивалось, иногда издавало не человеческие звуки. Порой его рот или то, что от него осталось, просто разрывался в безмолвном крике.

Мало кожи. На нем было слишком мало кожи и слишком много открытых вен. Кровь просто лилась из него и,падая на пол, просачивалась сквозь решетки. Там, где у него были наручники, кожи и подавно не было, не говоря уже о мышцах, что были разорваны, оголяя хрупкие кости. Его крик оглушал, затмевая все мысли, что ранее были в голове, и, заставляя думать лишь о боли, страхе, ужасе и желании свалить подальше из этой долбанной клетки.

Мужик уже привык к этому всему. Это было чем-то обычным, обыденным. Он просто садился в угол, прижимая к себе свои бледные ноги, и закрывал уши руками, чтобы приглушить его муки. И сам начинал кричать не то от страха, живущего с ним десятилетия, не то от безысходности, уже вросшой в самое сердце. Картина напротив него, правда, была ужасающей. Убогое тело, извивавшееся и прикованное к ржавому металлу, больше походило на 2-ух метрового мутанта, перееханного фурой десять раз, нежели на внутренний мир человека. А, к сожалению, оно и являлось его внутренним миром, его душой. На удивление это сильное, ужасающее существо являлось нутром маленького, жалкого человека.

И сколько бы раз он не пытался сбежать от своей сущности, все равно возвращался обратно, медленно садясь в угол и ожидая пробуждения.