Портрет

ПОРТРЕТ

ПОДРАЖАНИЕ ПУШКИНУ
…В разны годы
Под вашу сень, Михайловские рощи,
Являлся я!..
«Вновь я посетил…»
О ты, которая из детства
Зажгла во мне священный жар!..
«Элегия»
Боже мой! – сказала Марья Гавриловна, схватив его за руку, -
Так это были вы!..
«Метель»
А.С.Пушкин.

Евгений проснулся ночью от смутного чувства, словно что-то важное опять ускользает от него, а он никак не может сосредоточиться и принять нужное решение. Не открывая глаз, начал мысленно перебирать то, чем жил в последнее время. Мама… Слава Богу, жива – здорова. Летний лагерь для одарённых юных математиков – детище отца – после некоторого перерыва, наконец-то, в надёжных руках, и минувшие две смены, которым он посвятил всё лето, прошли успешно. Работа… работы, как всегда, много, даже в отпуск не вырвался, однако 6 июня всё же успел съездить на пару дней в Михайловское. Вот к морю не попал…  Ах, да, путёвка, - вот что потревожило его в эти дни.
Он рывком сел на диване. Кабинет – бывший отцовский, а теперь в полном его владении, тонул в темноте. Лишь одинокий лунный луч, пробившийся сквозь щель в неплотно задёрнутых шторах, косо делил сгустившееся пространство и голубым пятном лежал на портрете на противоположной стене. Бледный свет позволял рассмотреть и без того хорошо знакомые черты. Однако нынче взгляд девушки выражал не замечаемую раньше укоризну, ему даже послышались произнесённые кем-то слова: «Ну что же ты?..».
-Глупости! – громко оборвал он собственные рассуждения. Ну не путёвка же – причина этого душевного смятения?..
Днями его пригласили в университетский профком и предложили поехать в крымский пансионат, соблазняя бархатным сезоном и возможностью использовать пропадавший отпуск. Он с ходу решительно отказался, а дома мама неожиданно  начала его уговаривать.
-Так учебный год начался! – возразил Евгений, искренне недоумевая, почему мать, профессор, всю жизнь трепетно относившаяся к каждой паре лекций, как к величайшему чуду, вдруг советует ему на две недели бросить студентов, занятия и отправиться отдыхать.
-Ну и что?.. – парировала Валерия Фёдоровна. – Твой любимый курс в полном составе отправился на практику, а остальные занятия нагонишь позже.
-А как же ты?.. – почти согласившись с её доводами, обеспокоился сын.
-А что я? У меня есть Сима, она каждый день приходит помогать по хозяйству.
-А ночью?..
-На ночь будет приезжать Настюха. Да я уже и поговорила с ней, - виновато призналась мать.
-Ну, если Настюха… - примирительно протянул он.
Дочь его ещё школьного друга, 14-летняя по-современному бойкая девчушка, обожала «свою любимую тётечку Лерочку» и только мечтать могла о возможности понежиться в лучах её заботы и днём, и ночью.
Этот разговор состоялся вчера за ужином, и Евгений пообещал матери ещё раз подумать, прежде чем отказываться от путёвки. И вот эта ночная побудка…
-А может, и правда, отправиться в Крым?.. – спросил он сам себя и снова взглянул на портрет. Укоризны во взгляде, вроде, не было.
Наступивший день прошёл в хлопотах по оформлению путёвки, справок, билетов и сборах. Как ни странно, в поезд он сел с лёгким сердцем.
Наутро Крым встретил совсем не приятно-жарким теплом наступающей осени. Погода, сродни питерской, охладила отпускные ожидания резким ветром и моросящим дождём. Но до Ялты и далее – вдоль по побережью до пансионата, он добрался сравнительно быстро и без приключений. Серый день не располагал к прогулкам, и лишь мельком глянув с высокой набережной на шумящее внизу море, он с головой окунулся в математические расчёты, прихваченные из дома.
Евгений вырос в профессорской семье. Родители – отец-математик и мать-гуманитарий, не старались перетянуть сына каждый на свою сторону, справедливо полагая, что выбрать дело по душе он должен сам. Но невольно некоторая закрытость кабинета отца от маленького Жени была для него гораздо привлекательнее, чем стеллажи с книгами в рабочей комнате матери.  К тому же за почти всегда притворенной дверью стояли две особо интересующие его вещи: обыкновенная школьная доска и ещё одна, с укреплёнными на ней белыми листами, испещрёнными непонятными линиями и значками. «Чертёжная», - коротко объяснил однажды отец и строго – настрого запретил подходить к ней. Зато на коричневой доске, приподнявшись на цыпочки, можно было вволю черкать мелком, тут же стирая мокрой тряпкой неудавшиеся художества.
Однажды Евгений стал свидетелем волшебного превращения «нарисованных» отцом бесконечных строчек цифр в слегка вытянутый «бублик» с двумя чёрточками перед ним. Заметив изумление замершего в кресле сына, отец засмеялся и довольно сказал, вытирая испачканные мелом пальцы: «Вот это всё в итоге равно нулю. Что и требовалось доказать». С тех пор дверь отцовского кабинета стала всё чаще открываться навстречу Евгению.
Отец умел сосредоточенно и подолгу работать, при этом «мурлыкая» потихоньку себе под нос какую-нибудь мелодию. Раскатистое исполнение арии означало успешное завершение задачи. Странно, что обладая красивым и звучным голосом и зная наизусть многие партии из опер и музыкальные фрагменты из сочинений известных композиторов, отец не любил ходить в театр и на концерты, его раздражала условность происходящего на сцене. Валерия Фёдоровна, напротив, всё это обожала, и такое несовпадение увлечений нередко порождало споры и даже обиды со стороны матери.
Ну, Лерочка, - снисходительно-ласково басил отец в ответ на её очередное приглашение «в концерт» или на премьеру, - сходи с Софой или, как там её, Аглаей… Они будут рады.
И предваряя уговоры, в сотый раз объяснял своё желание остаться дома: «Ты же знаешь, я в деревне вырос, без театров, всё по радио постигал». И завершал разговор бравурной руладой.
В конце концов Валерия Фёдоровна смирилась, но для себя твёрдо решила, что сына обязательно приучит «к культурному отдыху». Женя в детстве пересмотрел и прослушал вместе с матерью все детские спектакли, балеты и оперы (типа «Петя и волк»), послушно отсидел на образовательных филармонических концертах, но особого восторга не выказывал. Он исправно читал книги по списку из учебной программы, иногда те, что подсовывала мать. Но гораздо больше его манили к себе отцовский кабинет с извечными поисками неизвестных решений и футбол с мальчишками во дворе.
К окончанию им девятого класса Валерия Фёдоровна решила пойти ва-банк. Она твёрдо заявила на семейном ужине, что купила путёвку сыну по Пушкинским местам, и в начале каникул он отправится с группой школьников в Михайловское, которое сама она боготворила с юности. Отец с сыном переглянулись и хором спросили: «А как же лагерь?..». К тому времени профессор математики был одержим идеей подготовки абитуриентов на свой факультет из числа одарённых  ребят, и второе лето подряд с увлечением занимался организацией учебного летнего лагеря.
-Лагерь подождёт! – жёстко отрезала мать, но, взглянув на вытянувшееся лицо сына, добавила, - Поедешь на вторую смену!..
Отец малодушно кивнул, соглашаясь, но «подсластил пилюлю» обещанием купить фотоаппарат, о котором давно мечтал Евгений.
Так он оказался в поездке в Псковские пенаты поэта. Нельзя сказать, что это было уж совсем неинтересно Евгению. Он посматривал по сторонам, отыскивая выигрышные кадры, вполуха слушал экскурсовода, но сердце его не дрогнуло ни при въезде в знаменитые Михайловские рощи, ни в другие парки и места Пушкинского заповедника.  Пожалуй, только у могилы поэта он почувствовал стеснённость в груди, и долго не мог вдохнуть свободно, молча стоя у белого обелиска. Но это случилось потом, после нечаянной встречи в пронизанном солнцем Тригорском парке. (Много позже он прочтёт у Паустовского строки, воскресившие в нём нежданное потрясение того дня: «Свет лежит золотыми полянами на весёлой траве, зелени лип, обрывах над Соротью и на скамье Евгения Онегина…»).
Тогда же гомонящая группа подростков, нестройно приблизившись к реликтовой скамье и на минутку задержавшись возле, с шутками двинулась дальше, а он замер с фотоаппаратом в руках: у скамьи стояла юная девушка в белой блузке и длинной юбке, с причёской тех лет и томиком (стихов?..) в полуопущенной руке. Она повернула слегка головку навстречу набежавшей толпе, и такая досада за невольное вторжение в её мир отразилась на лице, что Евгений, не помня, как, машинально нажал на спусковую кнопку и заторопился за остальными, боясь поднять глаза и встретиться с ней взглядом.
Остаток экскурсии прошёл как в тумане. Лишь в Святогорском монастыре на могиле Пушкина что-то больно разлилось в груди, и невольная влага защипала глаза.
На турбазу в посёлок Пушкинские горы они вернулись вечером. Утром предстоял обратный путь домой. Но, оторвавшись от группы, он зашёл в книжный магазин и купил томик стихов, похожий на тот, что видел в руках девушки. Толкнул дверь в соседнюю фотографию и, смущаясь, попросил проявить плёнку и отпечатать все снимки. Вежливый и немногословный мастер пообещал сделать к утру.
Ночь прошла беспокойно. Евгения даже во сне мучила мысль, получился ли снимок, тот, тайный, у овеянной романтизмом Онегинской скамьи. Утром, едва проглотив завтрак, он помчался за своим заказом. Отдавая ему пакет, мастер, как показалось, слишком внимательно посмотрел на него, и Евгений, залившись краской, торопливо пробормотал «спасибо» и поспешил закрыть за собой дверь. Автобус уже готов был отправиться в путь. Горя желанием побыстрее пересмотреть снимки, он вынужден был смириться со своим порывом.
Дома Валерия Фёдоровна сразу заметила растерянность и смятение сына и несказанно обрадовалась, приписав перемену впечатлению от поездки. Ещё более обрадовалась, увидев купленную сыном книгу, хотя и заметила, что все эти стихи есть в полном собрании сочинений у неё в шкафу. Но для Евгения томик уже стал особенно дорог, хотя бы потому, что она читала его там, на белой скамье, у голубой Сороти и в шорохе листвы.
Только вечером, уйдя в свою комнату спать, он торопливо перелистал все виды, запечатлённые им. Наконец-то, вот: и солнечные пятна, и ясность далей, и девушка с книгой, снова с лёгкой досадой взглянувшая на него – прямо в душу.
Родители никогда не копались в его вещах, но этот снимок он запрятал так глубоко в тайном углу письменного стола, что найти его было бы просто невозможно. Остальные с восторгом, поразившим даже самого себя, показывал родителям, впервые удивляясь притягательной силе картин, оставшихся на бумаге. Он потом часто перебирал их все, хотя были, конечно, в доме и роскошные цветные альбомы из пушкинских имений и в Михайловском, и в Болдино. Но от этих снимков веяло чем-то очень потаённо-личным, что никак не отпускало  его…
Он начал жадно читать – и самого Пушкина, и о нём. И Валерия Фёдоровна тихо радовалась, замечая, как исчезают с её полок книги, перекочёвывая в комнату сына. Она уже было уверилась, что жизненные ориентиры Евгения поменялись так кардинально, что можно думать о будущей литературоведческой стезе.
После получения аттестата и выпускного бала, сын, смущаясь, спросил, сможет ли он снова поехать в Михайловское. Валерия Фёдоровна прослезилась, но поинтересовалась, когда же он будет подавать документы на филфак? Евгений огорошил известием, что нынче зачислен на мехмат университета, как золотой медалист, победитель многих олимпиад и выпускник школы юных математиков при университете. И матери снова пришлось смириться, но уже с тем, что сын выбрал не любимую ею литературу. Зато теперь они много и почти на равных разговаривали о книгах, авторах, обсуждали критические статьи, вместе ходили на книжные выставки и ярмарки. Евгений полюбил Паустовского – его «Михайловские рощи» и «Дым Отечества», «Повесть о лесах» и «Колхиду», «Золотую розу» и «Чёрное море». Он и море полюбил, сначала заочно – от Пушкина и Паустовского, а потом воочию, бывая в Крыму, Одессе, Батуми.
Поездки в Михайловское, особенно на день рождения поэта, стали непременным атрибутом жизни. Но если в первые годы он бывал там в тайной надежде встретить девушку с фотоснимка, то впоследствии это стало потребностью пополнить душевные силы неизъяснимой прелестью звучавших на поляне стихов и созерцанием милых сердцу пейзажей. К нему привыкли в заповеднике, стали узнавать, приглашать. Бывало, он и чаи распивал на веранде деревенского дома местного сторожа, и непременно привозил питерский презент его жене, смотрительнице одного из залов Пушкинского дома в Михайловском.
Отец умер внезапно, и это был единственный год, когда Евгений пропустил 6 июня, как праздник: печаль от потери родного человека и тревога за мать затмили всё. Потом постепенно жизнь вошла в привычную колею, хотя нет: без отца… И ему самому пришлось решать совсем не математические задачи, поддерживая как-то очень постаревшую Валерию Фёдоровну. В отцовском кабинете он подготовил к защите две диссертации, стал профессором на том же факультете, что и отец.
На стене кабинета он однажды повесил увеличенный портрет незнакомки. Мать долго придирчиво смотрела на него, скупо одобрила: «Красивая… И портрет хорошо сделан – под старину. Это ты оттуда привёз?..». И он кивнул, не вдаваясь в подробности, но и не покривив душой, - ведь это было правдой.
Шли годы, но он не женился. Не потому, что чурался женщин, - связи были, и иногда довольно долгие. Но ни с одной из встреченных подруг он не обретал покоя в душе. Мать пеняла ему на одиночество, но после появления портрета разговоры прекратились сами собой.  И вот теперь Валерия Фёдоровна приложила все усилия, чтобы Евгений в неурочное время выбрался на отдых, словно надеясь, что море, солнце и свидание с Крымом неизбежно приведут к курортному роману с последующей настоящей любовью.
…Наутро солнце разбудило Евгения, весёлыми зайчиками ослепив на балконе и поманив ожиданием ясного дня. Но море до самого горизонта колыхалось плотной массой, чуть вспениваясь бурунами на небольших волнах. После завтрака он осмотрел весь парк и постоял в раздумье на набережной, размышляя, отправиться ли в Ялту или остаться на месте и попытаться получить хоть толику отпускного счастья на пляже. Однако, пока он гулял по аллеям, забредая в райские кущи парка, солнце скрылось, снова поднялся ветер, и море принялось глухо ворчать, как потревоженный зверь. Волны стали большими, налились упругой силой и упрямо наползали на каменную преграду волнореза, вздымаясь шумными фонтанами брызг. И вдруг он заметил на конце мола, далеко уходящего в море, что-то небольшое и тёмное. Всмотревшись, похолодел: подросток, скорее всего, рыбачок, зазевавшийся над удочкой, пропустил момент «просыпания» шторма и теперь сиротливо жался к скелету спасательной вышки, боясь вернуться на берег под натиском переливающейся через каменный парапет воды. Уже на бегу, сбросив плащ наверху лестницы, ведущей к пляжу, Евгений лихорадочно начал отсчитывать секунды между ударами волн и на глаз прикидывать расстояние, которое можно преодолеть за это время.  Ступив на неширокую полоску мокрой и скользкой тверди, он с облегчением обнаружил, что с одного края волнореза на невысоких столбиках протянут ограждающий канат, и ухватился за него. До вышки добрался не сразу, дважды попав под холодный «душ» обрушивающихся фонтанов. Крепко схватившись за остов вышки, попытался одной рукой отцепить одеревеневшие пальцы мальчишки от железной перекладины, потом попросту схватил его поперёк туловища и с силой рванул к себе. Рёв очередной волны заглушил крик боли, но обессиленное тело свободно повисло на сгибе его локтя. Прижав пацана как можно теснее, Евгений короткими перебежками, скользя другой рукой по канату, двинулся к берегу.
На обратном пути, более тяжёлом, он вместе со своей ношей уже несколько раз оказывался под холодными пенистыми потоками. Когда мол упёрся в песок пляжа (а канат кончился!),  в голове мелькнула мысль, что если они не успеют добраться до лестницы и ухватиться за край перил, их попросту смоет в море. Собрав остатки сил, он в отчаянном броске дотащил подростка до первой ступени. Растерявшая силу волна, растёкшаяся по пляжу, щедро омыла их ноги.
-Какого дьявола!.. – зло выкрикнул Евгений, намереваясь как следует надрать уши незадачливому рыбаку, и осёкся: на него глянули измученные болью и страхом женские глаза.
-Простите, - пробормотал он, -   Вы можете идти? Следующая волна накроет нас с головой.
Оглянувшись, он не увидел мола, лишь верхушка спасательной вышки мелькала в бушующей бездне. Женщина кивнула и попыталась встать, подтягиваясь на поручнях.
-Ясно…, - снова пробормотал он, - и всё же давайте выбираться отсюда.
Возможно, от осознания того, что самое страшное уже позади, женщина из обузы превратилась в помощницу и изо всех сил карабкалась по лестнице. Наверху у него ещё хватило сил нагнуться за валяющимся плащом и укутать до нитки мокрую спутницу. На набережной было пусто. Запоздало мелькнуло: вот почему им никто не помог. Ах, да, кажется, был объявлен концерт, все в зале.
В вестибюле пансионата дежурная ахнула, увидев их, обессиленных и мокрых, мгновенно вызвала горничных. И через пять минут Евгений уже сидел в бытовке в казённом купальном халате и  шлёпанцах и, стараясь унять дрожь, прихлёбывал горячий чай. О спасённой женщине он словно забыл: голова наполнилась горячим туманом, и неодолимо захотелось спать.
Ужин ему принесли в номер, вместе с горячим чаем, лимоном и коньяком, а обед он просто проспал. Официант из столовой  сказал, что уже трижды подходил к двери и не решался тревожить. На вопрос о самочувствии женщины ответил, что она ещё спит.
Утром следующего дня в столовой Евгения встретили аплодисментами. Он смутился и удивился: свидетелей на берегу не было, но обитатели пансионата откуда-то узнали о трагическом приключении двух своих отдыхающих.
«Представляю, какими подробностями обросли эти слухи», - усмехнулся  про себя Евгений. Но с расспросами к нему никто не лез, да он бы и не стал откровенничать. Чувствовал он себя, на удивление, бодро и полным сил. И после завтрака с удовольствием вышел в парк. Несколько мужчин, подходя, пожимали ему руку, женщины улыбались, привлекая внимание. Но у него не было особой охоты заводить знакомства. Гуляющие по набережной непременно раскланивались с ним, и он понял, что на время стал местной знаменитостью. Усмехнувшись, решил сыграть роль до конца и напустил на себя соответствующий вид (Евгением – то его назвала Валерия Фёдоровна в честь Онегина!).
Облокотившись о парапет, стал разглядывать море. Оно успокоилось за ночь, но по всей длине волнореза блестели лужи, напоминающие о минувшей буре. Он долго размышлял над природой возникновения  глубинного возмущения в этой массе воды, пока не почувствовал, что рядом кто-то стоит. Женщина, похоже, вчерашняя спасённая, невысокая, стройная, с миловидным лицом и огромными виноватыми глазами. Он постарался свести к минимуму её благодарности, перебив вопросом, как она оказалась в такой ситуации.
-Я очень люблю море, - серьёзно ответила она. – И готова часами наблюдать, как оно меняет и свой характер, и цвет. И в этом пансионате я не в первый раз. Когда приезжаю, непременно прихожу к вышке, там ощущаешь свою оторванность от земной тверди. Наверное, я в прошлой жизни была наядой, - меня манит к себе морская гладь, глубина, - улыбнулась она чуть смущённо.
-Настолько, что вы едва не отправились прямиком на дно, - непривычно мягко ответствовал он. – Плавать-то хоть умеете?..
-О да! Хотя в такой шторм и профессиональные пловцы не всегда выплывают. Знаете, там на пляже, в толще тины лежит дельфинёнок. Наверное, его убило камнем под водой, когда волны всё вздымали со дна. Так жалко…
Он с интересом взглянул на неё. Они вместе спустились на песок, постояли над маленьким беззащитным детёнышем, погибшим так нелепо и страшно. Она подобрала несколько ракушек, довольно больших и плоских, розоватых и похожих на фарфоровые блюдца.
-Какая прелесть! Отвезу домой, будут мне напоминать…, - она споткнулась на фразе, не зная, как назвать то, что случилось с ними вчера.
Оказалось, что она тоже из Питера, работает реставратором в одном из художественных музеев, что любит приезжать в Крым на стыке лета и осени, но более всего её пленяет осенняя пора в родной деревне. Заинтересовавшись его занятиями, посетовала, что ещё со школы ничего не понимает в точных науках, и очень боится тех, кто в них разбирается, так как они «слишком умные».
Он слушал её без раздражения, отметив странное смешение изысканной утончённости  с наивным восприятием жизни, скорее всего, навеянными романтической литературой, залпом прочитанной в юности.
С того утра они стали иногда гулять вместе. Её звали Татьяной, и она ничуть не удивилась, что он – Евгений. Оказалось, что её мама тоже большая поклонница Пушкина, и в честь героини любимого романа дала имя дочери.
-А вы любите Пушкина? – спросил Евгений.
-Больше всего на свете, - серьёзно ответила она. – Знаете, у Паустовского в «Повести о лесах» есть героиня, которая мучительно любит Лермонтова.
-Мария Трофимовна, - машинально подсказал он.
-Вы тоже читаете Паустовского?.. – обрадовалась Татьяна. – Помните: «И у неё разрывается сердце от того, что он не знает и никогда не узнает всей силы её любви. Потому что он давно умер, ровно сто лет назад убит на дуэли под Пятигорском». А мой Пушкин убит на Чёрной речке. И он тоже никогда не узнает, как сильно я его люблю. Любила, - поспешно поправилась она, - потому что с годами это чувство стало притупляться, пока не переплавилось совсем в иное – восхищения его словом, образами, мыслями. Наверное, я просто повзрослела…
-Скажите, мы с вами встречались когда-нибудь? – внезапно спросил он.
-Нет. У меня хорошая память на лица. Да и в Петербурге я живу не очень давно. Просто так бывает, - доверчиво тронула она его за руку, - когда у людей есть что-то общее в душе, им кажется, что они давно знакомы.
-Пожалуй, - согласился Евгений, и больше они на эту тему не заговаривали.
В пансионате заметили их  взаимное влечение друг к другу и сочли это естественным: ведь Евгений спас Татьяну от смерти. Время летело быстро. За пару дней до отъезда Евгений предложил  поехать в Ялту, пообедать в «Эспаньоле» - кафе-паруснике прямо в центре набережной. Он там часто бывал раньше. «Нос» выходил в море, и сидя за столиком на палубе, он представлял, что вместе со шхуной плывёт по волнам к самому горизонту. Устроившись там, где мечталось, они заказали по бокалу вина, сыр и фрукты. Разговор ни о чём, каждый чувствовал, что приходит пора расставания, а будут ли встречи в Питере, Бог весть, но ежедневное общение и узнавание друг друга уже стало естественным и необходимым, и больно думать, что всё может оборваться очень скоро…
«А, собственно, почему мы должны расставаться?.. – впервые подумал Евгений. – Ни с одной женщиной мне не было так интересно и покойно. Ни одну я не хотел видеть рядом с собой постоянно, а без Татьяны сразу опустеет моя жизнь и душа… У неё есть дочь, ну и что? Я постараюсь стать ей хорошим старшим другом».
Должно быть, последнюю фразу он сказал вслух, потому что Татьяна, спохватившись, полезла в сумочку:
-Я же обещала показать  фотографию Маши… - и положила перед ним чёрно-белый снимок.
Он судорожно вздохнул, словно слова застряли, невысказанные, в горле, и молча достал из бумажника и положил рядом точно такое же фото.
-Откуда у вас фотография Маши? – с испугом спросила Татьяна.
Он сделал неопределённый жест рукой. Вглядевшись, она подняла на него изумлённый взор:
-Но это же я, а не Маша!...
И совсем как пушкинская  Марья Гавриловна, воскликнула:
-Боже мой!..  Так это были вы!..
Теперь уже Евгений непонимающе уставился на неё.
-Погоди… - выдохнула, наконец, Татьяна, но спохватившись, взглянула ему в лицо.
-Ничего, - ободряюще улыбнулся Евгений. – «Пустое вы сердечным ты она, обмолвясь,  заменила…». Всё в порядке. В пансионате о нас, поди,  Бог знает что говорят, а мы вот только в словах ближе стали… И вопросительно посмотрел на неё.
-Сейчас, - ещё раз перевела дух Татьяна. – Только я издалека начну, ладно? Я ведь родом из Михайловского. И предки моей семьи издавна служили Пушкиным: в поле, на скотном дворе, в господском доме. Мои родители и по сей день работают в заповеднике. Папа сторож, мама смотритель зала.
Евгений потрясённо смотрел на неё:
-Я же… знаком с ними…
-Ну да, они мне рассказывали о тебе. Только я не знала, что это ты… - совсем запуталась Татьяна.
-В общем, у папы есть друг, дядя Вася, мой крёстный. Он тоже из нашей деревни, но работает в Пушкинских горах. Он фотограф. И однажды… Мне было четырнадцать лет, - он приехал к нам с фотографией – я у Онегинской скамьи. Сказал, что какой-то пацан из Питера, смущаясь, отдал плёнку проявить и напечатать снимки. Когда он этот кадр увидел, понял, почему ты так краснел, но не успел решить, как быть. А ты забрал пакет и побежал к автобусу. В общем, крёстный его отпечатал, увеличил, и привёз мне в подарок. С тех пор этот портрет висит на стене в моей девичьей в родительском доме. А в Питере – такой же, но Машин. Когда ей исполнилось четырнадцать лет, она захотела повторить давнее фото.
-Боже мой!.. – теперь уже Евгений повторил слова пушкинской героини. – Выходит, мы всю жизнь знали друг о друге, ходили рядом и не встретились… А знаешь, однажды мы очень близки были к этому. Мы пили чай с твоим отцом в саду, а в кустах малины кто-то возился, собирая ягоды. Он сказал, что это дочка приехала погостить, да вот незадача – внучка приболела. Позвал, а ты из кустов откликнулась: «Папа, ты же знаешь, мне Машу надо малиной напоить…». И не пришла…
Помолчали. Словно осмысливая всё тайное, что через столько лет стало явным.
-Таня, ты выйдешь, наконец, за меня замуж?.. – вдруг спросил Евгений.
-А у меня есть другой выход? – лукаво улыбнулась она в ответ. И добавила серьёзно и тихо:
-Тем более, что мы давно обручены – портретом…
-И Пушкиным, - поставил точку Евгений.
**************************
Довелось как-то прочитать эпиграмму, посвящённую писательскому труду:
Все романы на свадьбах
Кончают недаром,
Потому что не знают,
Что делать с героем потом.
Наверное, у Евгения с Татьяной впереди была долгожданная свадьба, и жизнь уготована счастливая и полная. Потому что не могли ведь два сердца, соединённые пленительным вымыслом, Пушкиным и волшебной морской стихией,  вдруг снова стать чужими… А правда это или ловко придуманный сюжет – Бог весть…

Валентина КУЛАГИНА.