Бокал коктейля

Если вас никто не любит,
будьте уверены, – это ваша вина.
     Ф. Добридж

В этом сборнике собраны небольшие зарисовки из жизни, в которых я была и действующим лицом, и простым наблюдателем. Прожитые годы не уменьшают моего возраста, а всё же убеждают, что главное в человеческой жизни – это любовь. «Любовь – это желание жить», – утверждал Горький, а я бы ещё добавила: без этого чувства совершенно невозможно что-либо совершить. Оно дурманит и манит, заставляет страдать и вновь совершать глупости. Его можно сравнить с бокалом коктейля, который и пьётся с трудом, и оставить жалко недопитым. Пожалуй, нет на земле человека, который не хотел бы быть любимым. И как сказал другой великий писатель – Виктор Гюго: «Самое большое счастье в жизни – это уверенность, что тебя любят». 

Часть первая

Уже ночь. Почти три часа. Я снова просыпаюсь от какой-то внутренней дрожи. Лежу несколько минут и вспоминаю сон. Может, всё дело в нём? Почему у меня снова бессонница? Встаю и подхожу к окну. Приподнимаю жалюзи. Большая круглая луна светит в безоблачном небе. А, вот кто виновница моих страданий.
Мой уставший муж похрапывает в тишине. Ему рано вставать, и мне вовсе не хочется его будить и жаловаться на свои проблемы. Да и что такое мои проблемы? Мне хорошо. Я безработная. Завтра можно подольше поспать. Хоть бы пошёл дождь. Тогда совсем не тяжело от мысли, что ты не как все. Наоборот, все бегут под ливнем, даже не пытаясь прикрываться зонтиками, так как от сильного ветра всё равно ничто не спасает, а зонт может сломаться. А ты лежишь в кровати и досыпаешь. Ну, чем не жизнь восточной женщины? Ведь о таком может не всякая даже мечтать. А у меня наяву.
Снова ложусь. Слонов считать можно до отупения, всё равно не усну. Надо помечтать или о чём-нибудь вспомнить, только о хорошем.
Ну, например, о...

*  *  *
АМУЛЕТ. О том, что уже двадцать пятая годовщина свадьбы. (Да, нашла веселье!) Как всё это случилось? Шутка. Я просто пошутила. Пригласила четверых кавалеров и решила, кто пересидит, за того и пойду замуж.
Илье спешить было некуда. Значит, судьба – иду за него. На следующий вечер сгоняли на телеграф. Он переговорил с родителями – они жили в другом городе – и попросил у них благословения. Они с радостью согласились и благословили сынулю на брак. Вот что значит расстояние и людская молва. Не зная невесту, просто уверовали, что если она из семьи учёного – значит, богатая. Ох уж эти богатые невесты!
А я-то тоже хороша! Зачем мне надо было идти замуж? Кто гнал? Папулька, правда, часто говорил мне, что нечего нос воротить от кавалеров: не красавица писаная. А, главное, женщина должна выходить замуж и иметь семью. Слава Б-гу, одиноких у нас (даже в роду) и без меня хватает.
Утром сбегали в ЗАГС подать заявление. Потом мой жених уехал в институт на занятия, а я возвращаюсь домой и принимаюсь мыть пол. В это время раздаётся звонок в дверь. Так, с тряпкой в руках, иду открывать и застываю на месте. В дверях стоит Геночка. Он в военной форме, значит, домой не заходил.
– Я опоздал? Да?
Не знаю, что ему и ответить.
– Проходи, я быстро закончу. Посидим, поговорим.
– У меня вчера пропал твой амулет, и я вдруг почувствовал, что теряю тебя. Бросился к командиру. Всё ему рассказал. Он отпустил на пару дней. Но видно, всё равно опоздал, – последние слова он говорит с какой-то надеждой.
– Я выхожу замуж. Мы только что подали заявление в ЗАГС.
– Тогда исправить ничего уже нельзя?
Мой милый художник! Мальчик, влюблённый в меня. Нежное романтическое создание. Мне было лестно, что кто-то так нежно любил меня, восторгался мною, рисовал портреты. А когда его забрали в армию, посылал оттуда письма с картинками.
Амулет потерян. Жизнь продолжается.

ГРАНАТ. На базаре ко мне подходит старый человек.
– Девонька, у меня до тебя есть дело. Послушай мою просьбу. Был у меня внук. Совсем недавно он погиб в Афганистане. Его родители умерли ещё раньше. Мне он переслал через своих друзей маленький камушек и попросил найти красивую девушку и дать ей на сохранность.
Он вынул из кармана платок и развернул его. Там лежал необработанный гранат.
– Но я ведь не знала вашего внука. О ком же буду хранить память?
– Ты, главное, не отказывайся. Возьми. Я буду спокоен, зная, что он будет в надёжных руках. И память о моём внуке сохранится.
Я беру камушек и кладу в пуховую рукавичку, чтобы не потерять.
– Ну, вот и славно, – старичок  заплакал и зашагал к выходу.
Я пошла в другую сторону. И только через пару минут вспоминаю, что не узнала имени внука. Бросилась на поиски старика, но того и след простыл.
А камушек со мной здесь в Израиле. Маленькая капелька чьей-то крови.
Необработанный осколочек – как прерванная чья-то жизнь.

ОФИЦЕРЫ. На работе предлагают путёвки в Болдино. Пушкинские места посетить – большой праздник для души. Упоённые экскурсией, дожидаемся на вокзале своего поезда. Он опаздывает на четыре часа. Надо где-то скоротать время. Девочки предлагают пойти подкрепиться в привокзальный ресторан. По правде сказать, не очень-то меня туда тянет, но за компанию можно перекусить что-нибудь более существенное, чем в привокзальном буфете. К тому же становится холодновато, и сидеть на жестких скамьях целых четыре часа… В общем, решили гульнуть.
Я одна замужняя, мои сослуживицы ещё девицы, хотя страстно желающие выйти замуж, поэтому без умолку рассказывают о своих победах и похождениях.
В ресторане полно людей, в основном, публика мужского пола. Поэтому наше появление всеми как-то оценивается (в зависимости от внутреннего состояния и восприятия нашего вида с не совсем трезвых глаз).
Мы с достоинством усаживаемся за столик и ждём официанта. Через минут пятнадцать к нам, наконец, подползает его высочество и, раскладывая приборы, тараторит:
– Для вас у нас только обычный ужин. Будете заказывать?
– А что такое обычный? – подаёт голос самая высокая из нас и самая смелая Наташа.
– На ваш кошелёк, – официант  уже знает, сколько может быть в наших захудалых сумочках от педагогической деятельности.
– Хорошо, давайте обычный ужин, – боясь  каких-то ненужных пререканий с официантом, опережает Наташу менее смелая Ирина.
Ожидая заказ, разглядываем зал, иногда перебрасываясь репликами. В это время в ресторан входит группа военных лётчиков. Их форма – чисто голубого цвета – не может оставить равнодушной ни одну особь женского пола. Мы, наверное, не исключение.
Они рассаживаются за соседним столом, естественно, бросив какие-то дежурные слова в нашу сторону. Мы делаем вид, что нам это безразлично, но я уже замечаю, что мои соседушки заволновались.
К ним подлетает тот же официант, что обслуживает нас, и предлагает меню.
– Мы празднуем день рождения нашего друга. Он должен сейчас подойти. Обслужите по высшему разряду! – заказывающий многозначительно посмотрел на официанта, даже не собираясь глазом взглянуть в меню, где, он уверен, никакого «высшего разряда» не написано. – И, пожалуйста, дружок, позаботься, чтобы было повеселей,  – он  подмигнул и расхохотался.
Его смех – здорового молодого человека, не знающего отказа ни в чём и никогда, – был как сигнал к действию. Официант, наклонившись, что-то спросил у заказывающего.
– Да, на каждого, – громко  ответил тот и снова захохотал.
В тот же момент к столику подошёл ещё один летчик и сел во главе стола лицом к нам. Вот теперь моя очередь пришла заволноваться.
– Какой красавец! О, ля-ля! – подала голос смелая Наташа.
– Да, недурён, – вторила ей Ирина.
– Ничего особенного. Это его форма украшает, – не  согласилась я с ними (но не сама с собой).
– Я бы за такого не прочь! – Наташа  достаёт из сумочки сигарету и ждёт, когда кто-нибудь из мужчин предложит зажигалку.
– Так иди и пригласи потанцевать для начала, – советую я ей.
– Вот ещё!
Дальше её доводов мы не услышали, потому что к столику соседей официант подвёл четырёх девиц, представляя каждую и подсаживая на принесённые дополнительные стулья.
Около красавчика девицы сели по обе стороны, стараясь завоевать его внимание. Но именинник только несколько минут вежливо отвечал им, затем встал и, подойдя к музыкантам, сделал заказ. Зазвучала красивая мелодия. Возвращаясь через весь зал под взглядами любопытных посетителей, он вдруг подошёл к нашему столику и обратился ко мне:
– Разрешите пригласить вас на танец?
– Меня? – от неожиданности я посмотрела на своих сотрудниц, не зная, как поступить.
– Пожалуйста, не отказывайтесь! Я сегодня именинник.
– Иди, иди! – настойчиво  подтолкнула меня Ирина.
Мы танцевали, а за нами, как заворожённые, следили его друзья, чуть ошарашенные таким оборотом дела, девицы – бросающие озверелые взгляды, и мои сослуживицы – перебрасывающиеся между собой какими-то фразами, которых, естествен-но, я не слышала. После третьего танца (в то время было принято танцевать по три танца одного темпа) заиграла бравурная музыка, и мой кавалер проводил меня к нашему столику. Не буду описывать догадливому читателю, сколько лестных слов в свой адрес я услышала во время танцев. Честно скажу, мне было очень приятно. В конце концов, я ведь женщина!
Официант подлетел к нам и предложил что-нибудь заказать на десерт, но я сказала:
– Девочки, нам, пожалуй, пора идти, а то опоздаем на поезд.
– Может, ещё немного посидим? – с надеждой спросила Наташа.
– Нет, пора двигаться, – поддержала меня Ирина и, тихонько обратившись ко мне, попросила заплатить за неё.
Мы вышли из зала. Но тут же за нами в вестибюль выскочил именинник, а за ним двое его друзей.
– Ты не можешь так уйти! – он  схватил меня за руку.
– Но мне надо ехать. Через полчаса мой поезд.
– Мы не можем сегодня расстаться! Сейчас ты останешься, а завтра я куплю тебе билет.
Он абсолютно уверен, что я обязана поступить только так. И утро он должен встретить со мной. Но я-то вижу другое утро.
– Извините, но повода, по-моему, я не давала. Мне вовсе не хочется оставаться.
– Вы разве не видите, он влюбился в вас?! – ему на  помощь бросается его друг. – Вы должны уступить! А мы обязательно завтра же отправим вас, если он не увезёт дальше с собой, – и  молодой человек, считая, что дело сделано, взял меня под руку и буквально потащил к дверям ресторана.
Ситуация приобретала неприятный оборот, и мне стало совсем не до шуток. Девочки не знали, как спасти меня, и стояли, в растерянности хлопая глазами.
– Да оставьте вы меня в покое! – закричала я и, вырвавшись из рук наглого дружка,  бросилась к лестнице.
– Почему? Почему ты не хочешь остаться со мной? – закричал уже в бешенстве голубой капитан.
– Прощай, милый дружочек! Не поминай лихом! – крикнула я ему и молнией слетела с лестницы.
Мы бежали как угорелые, боясь погони.
Через несколько минут поезд уже увозил нас в родной город, а в привокзальном ресторане сидели мужчины в голубых мундирах, окружённые женщинами, которых они не любили.

ИЗ ИСТОРИЙ МОЕЙ БАБУШКИ. Это было в годы молодости моей бабушки. В арсенале развлечений в Москве был пляж на Химкинском водохранилище. В жаркие дни его посещали многие москвичи. Он был и местом встреч многих знакомых. Среди отдыхающих друзей моей бабушки особенно выделялся интересный мужчина, которого почему-то называли по фамилии – Свиридов. Он был большим знатоком антиквариата, любил всё красивое, в том числе и женщин, был сердцеедом.
Пляж в Химках напоминал одновременно подиум, по которому прогуливались красивые женщины, демонстрируя модные купальники. Среди отдыхающих Свиридов неожиданно заметил высокую очаровательную женщину со слегка вьющимися забранными на затылке русыми волосами и огромными голубыми глазами. Вслед ей были обращены взоры многих людей.
Пользуясь многочисленными известными ему способами знакомства, Свиридов привёл Лолу, так звали красавицу, в компанию своих друзей. Он был серьёзно влюблён в неё, и вскоре они поженились. Можно было бы поставить точку в этой истории, если бы она не имела последствий – и даже драматических.
Детство Лолы было безрадостным. Материально плохо обеспеченная семья вызывала в ней желание как можно скорее вырваться из неё, и, зная о своих достоинствах, она решила строить судьбу, пользуясь внешними данными. Свиридов мог бы стать для неё неплохой партией, но она мечтала о другом. Ей хотелось быть в центре внимания элитной Москвы, и она пользовалась различными женскими ухищрениями.
Ей удавалось бывать в этих кругах, но только на правах временной гостьи. Но и это дало свои результаты. В неё влюбился очень знаменитый композитор, правда, неказистой внешности и маленького роста. Он был вдовцом и окружён еврейскими родственниками. Тайные встречи продолжались недолго, и Лола приняла предложение знаменитости, став его женой и уйдя от Свиридова. Тому до конца жизни пришлось довольствоваться её портретами, которыми была увешана вся его квартира.
А Лола? Казалось, что она должна была бы быть счастлива: ведь получила то, о чём мечтала, – признание московской элиты. Были драгоценности, дача, машина, знаменитый муж, но счастья не было. Она стала с горя прикладываться к рюмке и довольно рано ушла из жизни.
Кто может рассудить, что в жизни самое главное?

ОТКРОВЕНИЕ ПЕРЕД ПОЛЁТОМ. Что вы смотрите так осуждающе? Да, я снова уезжаю в галут и увожу своих детей. А что делать?  Сами подумайте, что мне оставалось делать? Только не сразу бросайтесь со своими советами! У всех своя голова на плечах. У меня тоже не тыква. И душа болит, как когда-то перед полётом на Землю Обетованную.
Прилетели мы в Израиль ещё в войну. Ну, ту самую, в Персидском заливе. Прилетели первым самолётом, в полной эйфории и со страстным желанием пустить здесь свои корни. Планы были грандиозные: ведь своему дорогому народу надо что-то дать.
Поселились в небольшом по тогдашним меркам, но перспективном городе, у моря. О жилье говорить не буду – это преходящее и не для души. Мы везде уживёмся, лишь бы была работа по сердцу. То есть любимая, с полной отдачей и радостью. Ну, менталитет у нас с мужем такой. Он, кстати, был хорошим экономистом в России. Здесь с первых же дней пошёл работать на чёрные работы. Проработал на стройке восемь дней – уволили, сторожем месяц – снова уволили. Перепробовал всё что только можно. Наконец, какой-то сосед предложил ему поработать в пекарне. Скажите, какой дьявол прислал к нам этого человека? За что?..  Нет, нет, я плакать не буду, всё уже переболело, отошло. Я уже в панцире, как черепаха.
Через месяц это случилось. Работал мой муж в ночную и с булочками зашёл в печь. Такие есть большие печи, куда надо зайти и всё сначала заложить, а уж потом выйти и включить её. Он зашёл, а его напарник закрыл за ним дверь и печечку включил. Так что мой дорогой там и остался… Нет, нет. Я уже не плачу. Я уже в панцире. Это тогда… всё страшно было, а сейчас… ничего не страшно. Суд? Да было что-то вроде суда, но ведь кто докажет, как было на самом деле. Вроде бы случайно. А где правда, никто не знает. Но я не из-за этого в галут снова бегу.
Нет, у меня всё проще и даже романтичнее, как в лучших романах. Я педагог по музыке. Сначала, как многие из наших, мыла полы по подъездам, затем, после смерти мужа, мы с детьми уехали из этого города и поселились в соседнем, тоже перспек-тивном. В это время начались выборы. Ну, вы помните, что такое выборы? Появился у нас новый кандидат. Пошла к нему и предложила помощь, а взамен попросила помочь с организацией детского музыкального театра.
Кажется, чудо совершилось. Даже подумывать стала, не муж ли мне сверху помогает? Прошло полгода – театр процветать стал, полно детишек, концерты за концертами. Стали о нас поговаривать. Даже мэр города о нас узнал.
Выборы были тяжёлыми, но мы все очень постарались, и вот наш представитель в мэрии уже на втором месте. И кресло стало уже помягче. Но мой театр вдруг стал ощущать колебательные движения. Меня вызывал к себе в кабинет начальник матнаса и предупреждал, что деньги на мой коллектив больше не поступают, и, если я что-нибудь не предприму, придётся закрыть. Стала бегать на поклоны к нашему представителю. Правда, если до выборов мы были желанными гостями, то теперь, как нарывы на одном месте. Больше того. Однажды мне позвонила его «правая рука» и сказал, что если не закрою свой «детский мир», то он будет действовать со своей стороны. Вы думаете, он был «марокканец»? Нет, из наших. Но ему претит слышать русскую речь. А ведь на выборах опирался на «русских».
У вас нет закурить? Нет, я особенно не балуюсь, но сейчас что-то волнуюсь. Больно вспоминать…
Короче, всё рушилось. Денег не давали, концерты не проводились. Преподавателям моего детского театра выплачивать деньги отказывались. Как спасти ситуацию? Вот тут-то и спасла любовь. Любовь… В Израиле, милочка, всё делается только через… любовь. Вы меня понимаете? Нет?
Хорошо, раз уж начала откровенничать… Я уже давно заподозрила, что начальничек мой имеет на меня виды. Теперь понятно? Да, да. И не делайте такое изумлённое выражение лица. Пошла и отдалась. И всё. И снова и деньги нашлись, и театр заработал, и зарплата. Так и продержались целых два года. Только денег нет, он меня трах – и всё сразу в ажуре.
Но, как говорят, вечной любви не бывает. И его кто-то поимел, и уже всерьёз и в другом плане. С должности мой любовничек был смещён. А на его место пришёл колченогий. Ой, прости Господи, что так о калеке! Ну, не мужик, а неприступная стена. Может, ему уже и женщин не надо было, а может, был так накручен сослуживцами.
А что со всеми стало твориться. О, полное перевоплощение! Как в поле чудес, стране дураков. Эти улыбочки, заискивающие взгляды. Всех трясёт, боятся идти на работу. Меня он вызывает и расспрашивает о своём предшественнике. А я, хотя тот и предупреждал, что после его ухода должна лить на него гадость, а то не удержусь, как зачумелая, твердила только хорошее. Этот зверел. А мне не только лечь с ним, даже какать рядом не хотелось. Не потому что неудобно, а потому что противно.
Однажды ко мне подошёл сторож – «грузин» Давид и сказал, что надо мной сгустились тучи, и что только он может мне помочь. Но только за любовь. О, где ты, великая Афродита? Почему не караешь за продажу любви? Нет-нет, тут ваш ехидный взгляд совсем неуместен! Не продалась!
И пошли предложения от других «добрых» сотрудников «мужескаго» пола. Только дай – и дело в шляпе! Короче, моя карьера была закончена. Театр закрыли. Педагогов уволили.
Кому помогать? Кто? А!.. Этот в мэрии сидит и по сей день. Да он и сам подтолкнул, чтобы закрыли. А зачем мы нужны ему теперь? Он уже в кресле, ссориться с другими из-за каких-то десяти человек, думаю, у него желания не было.
Пока сидела на безработице, деньги были, можно было продержаться. Немного подрабатывала сиделкой. Закончилась безработица, пошла искать работу. И нашла. Цветочки… Да, это как в поговорке. Это только цветочки, ягодки будут потом. Так вот, то, что я увидела в матнасе, – это для моей души были цве-точки, а вот на цветочках – это уже ягодки. Крыжовник недоспелый.
Привезли. Высадили. Первый день на самом грязном месте. Здесь же проверяют на выносливость: скорость в работе, температурное давление, повышенная влажность. Работа под плёнкой. С утра, пока на улице холодно, под плёнкой тепло. К полудню, когда солнце пригревает сильнее, становится очень тепло. Начинаешь раздеваться. От высокой влажности воздуха дышать нечем. Но надо не думать, а работать. К тому же быстро, без остановки. За тобой следит старшая по смене и постоянно окликает, если видит, что ты остановилась. Короче, сущая надзирательница. К вечеру спина не разгибается, ноги затекли, грудь болит, в глазах темно. На следующий день сама решила облегчить свой труд, так сказать ввести  для себя НОТ – новую организацию труда. Нашла приступочку и, пока работала, одну ногу ставила на неё, чтобы хотя бы чуть-чуть опираться: столы с цветами не для моего роста. К тому же необходимо считать. Вот с этим просто катастрофа: математика не мое призвание.
После второй сотни сбилась. Но это ещё полбеды. В этот момент ко мне подлетает разъярённая надзирательница и как заорёт (естественно, на иврите): «Как ты стоишь? Поставь ногу на землю!» Я ей тоже на иврите: «Почему? Мне так удобно». – «Нельзя! Некрасиво!» – «Но ведь здесь нет мужчин». – «Поставь, я сказала!»
Дело сделано – её гнев на себя я вызвала: завтра, думаю, всё равно  меня уволят. Плюнула и стала работать спустя рукава. Так, чуть-чуть, для видимости. Главное, работа-то ничего, я бы справилась, вошла в темп, но вот эта чёрная мегера. Почему чёрная? Нет, не подумайте, что я против «марокканок». В Израиле все евреи, но было в ней действительно что-то гадливое. А больше не в ней, а в том, как она унижала наших женщин, которые работали под её началом. Ещё когда я появилась в этом предбаннике – в теплице есть такая постройка, где люди отдыхают, там воздух полегче, можно отдохнуть, переодеться, выпить воды, а в перерыв все вместе садятся за стол, (запятая) – решила положить свои шмотки на стул. О, как на меня набросились, чтобы я срочно убрала свои вещи. Здесь место её высочества! А уж когда это высочество появилось – срань Господня – сколько было подхалимства! Я смотрела на наших женщин и не верила, что эти люди, с высшим образованием, начитанные, специалисты своего дела, теперь так пресмыкаются. И перед кем? Почему? Только чтобы иметь работу? Вот такую, чёрную? Рабскую? И чтобы какая-то надзирательница голос повышала? А когда мы сели обедать… Та ляпнет что-то глупое об одной из них, все смеются. И не потому, что смешно, а потому что надо. А уж если пожалеет кого-нибудь или похвалит – великая благодать снизошла!
Уволили меня через три дня. Когда нас увозили с места работы, в ответ на её ехидное прощание я поблагодарила, и, увидев удивленные глаза глупой козы, добавила уже на русском для себя: за то, что не сделала меня рабой, спасибо, за то, что не увидела во мне рабыню – вдвойне спасибо!
Вот так. А потом съездила к родственникам в Америку, они помогли пройти конкурс на педагога музыки в одной из школ с еврейским уклоном. Они там все помешаны на Израиле. Любят его из своего прекрасного далёка. Помните песню: «Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко!» Рассмешила? Да уж, на все случаи жизни песню можно найти. Ну вот, прошла по конкурсу. И теперь еду обучать детей еврейским песням. В Израиле я даже на цветочках не пригодилась, а в чужой Америке – снова займусь любимым делом. Так, может, потому, что там мы нужнее?
А вот и мои детки. Объявили посадку на самолёт? Ну, дорогие мои, полетели на новый виток в галуте!

ПОДСЛУШАННЫЙ РАЗГОВОР. Девочки! Ну, Израиль! Ну, страна! Просто кайф! Работы навалом! Сплошные приглашения на работу! Требуются! Требуются! Требуются! Девушки для сопровождения, в массажные кабинеты, красавицы в институты здоровья. И все для бизнесменов! А у кого квартиры нет, – бэвакаша – с проживанием! И платят 200 шекелей в час. Это они наших не знают. Если деньга пойдёт, я ведь не остановлюсь, пока всё не перекачаю с их хешбона на свой. Вот евреи! Вот придумали!
А вчера ещё объявление: требуются женщины на 24 часа для сопровождения без секса! Это уже совсем вечный кайф!!! Правда, как можно на все 24 и без секса? А оплата за час 150 шекелей. Может, калека? Нет. Маньяк? Тоже нет. Всё при нём, но он так хочет. Он тебя нанимает в любое время суток, возит в рестораны, на природу… но!.. без рук. Это же любая законная жена позавидовать может. Чтобы после ресторана да таких развлечений и не в постель, а… да!.. ещё 150 шекелей в карман положить. И всё официально. Под расписку. Это контора такая в Тель-Авиве открылась.
Когда приехала сюда, мне добрые люди сказали: эти объявления не читать. Всё через Лишкат авода, а то не туда вляпаюсь. Пошла устраиваться на работу. Три часа постояла. Дали адрес. Работа чисто женская: помыть полы, убрать квартиру.
Дверь открыл старичок лет семидесяти. Начала уборку. Мой хозяин всё ходит возле меня. Думаю, проверяет. Гляжу, старичок выпрямляться стал, глазки заблестели. Наверное, работа нравится. Я уже мечтать стала: сколько он мне заплатит?
Вдруг! Хлоп меня сзади ниже спины. «Давай, – говорит, – полюбим друг друга». – «Нет! – отвечаю. – Люби свою жену, а у меня свой есть». Смотрю, обиделся мой работодатель, ушёл в другую комнату, деньги не заплатил: «Завтра приходи, разговаривать будем».
Наутро прямо в дверях спрашивает: «Договоримся полюбовно?» Меня как кипятком ошпарили: «Сейчас приведу мужа – будешь с ним полюбовно разговаривать!» – «Ну и катись отсюда!»
Снова иду в Лишкат авода. Три часа в очереди. Заветный адресок несу в руках. Не успела порога перешагнуть: «Слюший, дарагой, работать не надо, много любить надо».
На третий раз, кажется, повезло. Лежачий больной. Почти умирает. С ним надо посидеть ночь. Прекрасно! Целая ночь для изучения иврита. В 22-00 меня оставляют с больным наедине. В 24-00 умирающий встает… и для меня начинается ночь приклю-чений: 7 часов гонок с препятствиями. Утром является его дочь. Оказывается, она забыла предупредить, что у её несчастного папеньки бывает…
Короче, что ни работа – то любовь. Страна, девочки, не только вечного савланута, но и вечной любви!
Завтра же пойду по объявлению, где 24 часа без секса. Может быть, повезет.

ИЗРАИЛЬСКАЯ ИСТОРИЯ. Вы только не обижайтесь, дорогая моя, но я вам скажу: не ожидала я такой подлости от евреев. Конечно, с нашей стороны была большая глупость приехать сюда. Но если бы только мы знали, что еврейство определяется по матери! Да разве я бы уговорила свою девочку покинуть Россию!
Мой муж еврей. Я сама русская. Дочь вышла замуж и родила ребёнка, но вскоре разошлась, так как он просто оказался негодяем. Через пару лет после её развода мы решили уехать из Ленинграда. Конечно, муж сразу же потащил нас в Израиль: здесь его родня. Мы с дочкой не очень-то сопротивлялись, так как думали, что и ей неплохо выйти замуж за еврея. Мой муж был само совершенство, а её – русский – оказался подлецом. А поскольку евреи стали покидать Россию, мы поняли, что мужа дочери надо искать в еврейском государстве. В общем, решили сразу двух зайцев словить. Ой, воистину, за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь. Да чёрт с ними, с зайцами. В какую страшную историю мы попали. Сейчас расскажу – не поверите.
Когда приехали, то буквально через три месяца муж понял, что не туда нас притащил. Сам он с кандидатской степенью. Но без языка кому он нужен? А иврит ему никак не давался. Да и годы уже не те, чтобы начинать мальчиком на побегушках у какого-нибудь учёного израильтянина. Тем более что склонять голову он не мог: уж слишком гордый! К тому же жара, которую муж очень тяжело переносил. Он – коренной ленинградец, сами понимаете, климат этой страны и северной столицы – не одинаковый. Короче, муж решил возвратиться в Ленинград в свой институт, тем более, его при отъезде уверяли, что если он захочет возвратиться, – дорога всегда открыта.
Закончив ульпан, мы взяли внучку и уехали в Ленинград. Там мы пробыли буквально неделю, как приходит телеграмма: «Срочно выезжайте. Ваша дочь погибла», – и  подпись абсолютно неизвестного человека. Мы хватаем внучку и вылетаем обратно в Израиль. Здесь нас уже встречают представители из Сохнута и полиции и рассказывают ну просто чудовищную историю.
Пока мы ездили в Ленинград, наша дочь, якобы, вела беспутный образ жизни и спуталась с каким-то арабом, который её убил. Нам показали газету, в которой была заметка о происшедшем в городе убийстве проститутки. Я чуть рассудка не лишилась. Моя Наточка?! Проститутка?! Господи, да где же справедливость? Кто посмел её так оболгать?
Естественно, я стала вспоминать, с кем она была знакома. Но ни одного мужчины араба вспомнить не могла. Больше того, я знала, что она их просто боялась. Наконец, припомнила мужчину, еврея, тоже нового репатрианта, с которым моя дочь была в хороших отношениях, и даже, как мне показалось, у них была более чем дружеская связь. Хотя я в интимную жизнь дочери давно не вмешивалась, но тут она сама привела его к нам на ужин и познакомила. Значит, это было серьёзно. Я назвала полиции его фамилию и имя. И вскоре он появился перед нами, и мы услышали полную историю гибели моего ребенка.
Оказалось, он работал на стройке. Вместе с ним работали и арабы. В разговоре парень похвастался своей девушкой, и один араб уговорил его познакомить с ней. И этот дурень привёл этого убийцу к моей дочери. Как я могу представить, вероятно, араб, ничего не говоря этому идиоту, решил сам воспользоваться её одиночеством, стал приходить к ней один и приставать, а поскольку она не далась, прирезал.
Но правду говорить было поздно. Ведь уже написано, что девушка была новая репатриантка, русская, проститутка. Как же можно подвести журналистов, полицию? А главное, если при-знать, что её убил араб, то надо закрыть границу для арабов, работающих на стройке. Это никому не выгодно. А вот оболгать мою девочку?! Это никого не трогает. К тому же в стране началась настоящая травля матерей одиночек. Если ты без мужа, значит, проститутка! А уж если к тому же русская, вдвойне. С грязью смешать можно. Всё с рук сойдёт. Да что говорить? Один из министров сам так с трибуны и брякнул: все новые репатриантки – сплошные проститутки. Как будто он их и выписывал для своего развлечения.
Да бог с ними – с полицией, журналистами, министрами. А как же этот молодой человек? Он же, как уверял нас, любил Наточку. Почему не защитил её имя? Что же это за страх такой, что убивает  мужское достоинство?!
Но наши страдания не только не утихли, а наоборот. Над нами навис дамоклов меч. У нас хотят забрать нашу внучку. Ох, если бы я знала, что будет с нами! Разве я бы возвратилась с внучкой?! Уже месяц я бьюсь, чтобы доказать свои права на девочку. Но везде бездушные люди сидят. Удочерить – нельзя, я уже старая, у меня нет материальных благ, чтобы воспитать её. К тому же, до этого внучка признавалась дочерью русской женщины и, естественно, тоже считалась русской. Теперь, видишь ли, государство не может выпустить её из страны, и, больше того, оно позаботится о девочке, передав на удочерение чужим людям. Естественно, те дадут ей еврейскую национальность и прочие блага. Скажите, где справедливость?
Я уже обращалась во многие инстанции, просила помощи. Мы с мужем давно бы покинули Израиль, если бы нам отдали внучку. Но её нельзя вывезти. И вот мне приходится работать на уборке каньона, только бы доказать, что я ещё молодая и могу обеспечить девочку всем необходимым. Муж тоже мечется из одной страны в другую, чтобы облегчить наше существование.
Скажите, кому это надо так издеваться над нашей семьёй? Разве за такой любовью мы ехали в эту страну?
Спустя несколько лет я вновь встретилась с этой женщиной. Рядом с ней шла её повзрослевшая и похорошевшая внучка. Обе были счастливы. Женщина сумела не только отстоять самое дорогое, что у неё есть, но и добиться всех положенных льгот. Как она это сделала, теперь уже неважно. Важно, что эта тяжёлая история закончена, и Израиль стал им обеим родной страной, откуда они уже не хотят никуда уезжать.

Часть вторая

У нас зима. За окном снова льёт дождь. От сильных порывов ветра «постанывают» жалюзи, наводя ужас на детей. К тому же, сверкает молния и гремит ужасающий гром. За стенкой  просыпается мой внук и начинает плакать. Потом он успокаивается: вероятно, невестка и сын взяли его к себе в постель. Это не гигиенично, но жалко малыша. Ничего, немцев здесь нет. А нам, евреям, это простится.
Я давно не сплю. Луны нет, но у меня снова бессонница. Лежу под пуховым одеялом, подогреваюсь электрической простынёй. Нос страшно высунуть наружу. Ну, чем не Россия зимой? Но это Израиль.
Стараюсь считать если не слонов, так какую-нибудь другую живность, а на память приходит поезд, мчащийся среди заснеженных равнин и белой стеной стоящих лесов. И встречи, разговоры, откровения...

МАНДАРИНЫ НА СНЕГУ. У Куприна есть прекрасные слова: «Тьма тем людей любят, и только двум из них дарует Бог любовь». Вы можете мне не верить, но в моей жизни была именно такая любовь: как будто подаренная Богом. Я не сентиментальный человек. Может, немного романтик. Судите сами. Женился я рано. Правильнее сказать, меня женили, причём не предупредив о возможных осложнениях у жены после родов. До родов всё было как у людей. Мы прекрасно ладили. Честно скажу, я любил её. Она интересная женщина, не глупая, хорошая хозяйка.
Роды прошли тяжело, и сразу же врачи предупредили меня, что с женой дело обстоит очень сложно: у неё психическое расстройство. Вскоре выяснилось то, что от меня так скрывали её родственники. Я так был зол на жену и тёщу, что готов был бросить всё и расторгнуть наш брак. Может, надо было так и сделать, но, когда я увидел дочку, то не смог оставить её с такой матерью. Тем более что врачи хорошо обрисовали мне последующую нашу семейную жизнь. Я должен был взять все заботы на себя.
Нет, то, что они мне рассказали, было лишь верхушкой айсберга. Невозможно описать те ужасные ночи, когда у неё начинался приступ. Да и вряд ли вы поймёте. Мы долго скрывали от соседей и друзей наши проблемы. Я часто врал, приписывая всё себе. Но главное, дочка была дома, росла, стала красивой девушкой. Мы были большими друзьями. Она ждала меня и понимала мои душевные переживания. Зато с женой стало совсем плохо. Её вспышки гнева начинались с непонятной ревности. Она ревновала ко всем. Ей казалось, что я изменяю. Однажды она так меня допекла, что я ушёл из дома вечером и попросился переночевать у друга, которому всё честно рассказал. В два часа ночи я проснулся от непонятной тревоги. Тихонько набрал номер телефона. И сразу подняла трубку дочка. Она плакала и просила меня срочно возвратиться.
Картина, которую я увидел, была ужасной. Пришлось впервые вызвать психпомощь. Её увезли в больницу, а я стал себя казнить, что допустил до этого. Она же действительно больной человек. Ведь мог я раньше уговорить её не ревновать. Зачем довёл до такого состояния?
Через месяц жену выписали домой, предупредив, чтобы я был более внимательным к ней. Я очень старался. Но тут, как назло, конец года. Аврал. Надо было задерживаться на заводе. Не объяснять же директору, что у меня жена ревнует, а честно сказать о положении в семье я не мог. Да и кому приятно, если будут знать, что его жена психически ненормальный человек. Даже если кривая – это не то что психопатка. Болезнь болезни – рознь. Короче, всё возвратилось через месяц. Я снова сдался и вызвал помощь.
И вот на третий день я возвращался с работы уже сравнительно поздно. Моя машина ехала с большим трудом, так как был страшный гололёд, а с неба валил хлопьями снег. И вдруг фары высвечивают на дороге фигуру. Ну, не поверите, стоит кто-то прямо на шоссе и даже не собирается двигаться с места. Я, еле сдерживая машину, остановился буквально в двух шагах и вылез, страшно матерясь.
Передо мной стояла женщина, вся запорошённая снегом и с белым, как у мертвеца, лицом. Сначала мне показалось, что это привидение. Но, подойдя ближе, понял, что она просто замёрзла. К тому же, так стонала, что мне стало ужасно жаль её. Я предложил ей сесть в мою машину. И она, еле переставляя ноги, влезла в «Жигули». Сняв с неё варежки, я стал разогревать ей руки. Они были маленькие и холодные, как льдинки. Сначала ей было больно от моего прикосновения, но потом она обрадовалась, что пальцы стали шевелиться, и даже улыбнулась.
Я предложил ей горячего чаю из термоса и стал расспрашивать, что случилось. Было смешно и странно слышать её историю. Оказалось, что она только два дня, как работает на новом месте и, плохо зная маршруты автобусов, села не в тот. Потом, поняв, что едет совсем в другую сторону, попросила водителя остановиться и вышла как раз в чистом поле. Если бы водитель предупредил, что здесь нет обратного маршрута, а этот автобус – последний, то она, возможно, доехала бы до конца. Но водитель исполнил её просьбу. Так что она битый час уже бредёт по этой дороге и никак не может выбраться. Машины просто не останавливались, так как давно уже никто не верит в несчастных женщин на дороге. И тогда она решилась на последний шаг: лечь под колеса какой-нибудь тачки.
Короче, я стал её спасителем. Пока мы ехали, она согрелась, щеки стали красными, глаза горели. Теперь в моей машине сидела интересная женщина и, как оказалось, хорошая собеседница, не унывающая и отпускающая шутки в свой адрес, сравнивая себя с заблудшей овцой.
Довезя её до дома, я попросил телефон и разрешения позво-нить. Моя спасённая поблагодарила за помощь, но номерок дать отказалась, сославшись на то, что замужем, и не ищет никаких встреч. Я не стал долго уговаривать, так как знал, что если суждено, мы всё равно встретимся. А главное, я должен решить для себя: нужна ли мне эта головная боль при моём сегодняшнем положении.
По правде сказать, я давно мечтал встретить женщину, которая меня бы немного согрела, успокоила. Женщину нормальную, без комплексов, понимающую, умеющую прощать. Но я боялся заводить любовную связь с незамужней, так как знал, что тогда всё будет кончено с моей благоверной. А это было очень опасно. Врачи сами говорили, что это будет её концом. Порой я думал, почему должен нести этот крест? Почему должен лгать самому себе? Ничего уже не вернёшь. Любви между нами нет. По крайней мере, с моей стороны – точно. Только жалость. Так почему нужно столько жалеть и терпеть. Кому это надо? Потом я понимал, что это надо моей дочери. И сжимая зубы, продолжал жить, как раньше.
Неделю я старался не вспоминать о той встрече. Но каждый раз, ложась в постель, думал, что завтра обязательно сверну на ту дорогу и проеду мимо её работы. Я стал представлять нашу встречу, какие слова скажу ей. Фантазировал, как она может прореагировать на предложение подвезти до дома.
Наконец, я не выдержал и подъехал к её работе.  Мне недолго пришлось ждать. Она вышла вместе с какими-то женщинами и направилась на остановку. Я просигналил. Она не прореагировала и шла со своими сотрудницами, о чём-то возбужденно болтая. Мне пришлось выйти из машины и пойти ей наперерез. Окликнуть по имени я не мог, так как не знал его. Поверите, в тот вечер я был так занят её спасением, что не узнал даже имени. Теперь я боялся её упустить, так как знал, что через пять-шесть минут подойдёт её автобус. Не гнаться же за ней всю дорогу? А второй раз на такой поступок я просто не смог бы решиться.
И вдруг, не доходя до остановки, она что-то сказала своим попутчицам и повернула обратно. Сначала я подумал, что-то забыла на работе. Но потом не поверил своим глазам: она шла мне навстречу. Да-да, шла и улыбалась, как будто только меня и ждала. Сердце моё готово было выпрыгнуть от счастья. В машине я первым делом спросил её имя и, не сдерживая своих чувств, стал нежно целовать ей руки. Она честно призналась, что все эти дни думала только обо мне.
Была чудесная морозная погода. Ветра не было. Я предложил проехаться до набережной и там немного прогуляться. Мы чудесно провели пару часов, а потом она попросила отвезти её домой, так как для неё было уже рискованно не возвращаться так поздно с работы. Я попросил разрешения заехать за ней на следующий день.
Наши встречи были почти ежедневными, но переступать грань мы пока не решались. К тому же, места для более интимных встреч я никак не мог найти. Была зима, на мою дачу проехать было невозможно. В гостиницу путь был заказан: мест постоянно не было, а блата в этой области обслуживания жителей и гостей города у меня не было. Ко мне домой она ехать отказалась, а к ней было нельзя. Короче, мы как два молодых голубка ворковали в моей машине. И хотя порой она давала поцеловать её восхитительную грудь, дальше я тешил только своё воображение.
Наконец, меня осенила довольно-таки неплохая мысль. Я уже знал, что она работает секретарём на кафедре, и вторая смена заканчивается в девять часов. К этому времени и решил преподнести сюрприз. Заранее согласовав с ней конец работы, я зашёл в кабинет с большим свёртком под мышкой. Честно сказать, боялся, что на проходной меня задержит дежурный, но он только спросил, что за свёрток, и пропустил, узнав, что это надувной матрас. Да, это был мой сюрприз, как говорят, голь на выдумки хитра. Но я чувствовал, что моя женщина уже «созрела», и упустить шанс просто нельзя. И, как мальчишка, вспомнив свои студенческие дни, решился на этот шаг.
Я не прогадал и был вознаграждён за свою смелость. Сначала она смеялась, но, в конце концов, согласилась на такое безумие. Конечно, потом мы оба, как сумасшедшие, хохотали над этой моей выдумкой. Ну, представьте себе: два взрослых человека, я бы даже сказал, солидных, в кабинете, где стоят столы и компьютеры, лежа под батареей на надувном матрасе, предаются любви. Если бы кто-нибудь об этом узнал, её бы просто уволили с работы. А мне как заму главного энергетика завода была бы выволочка по всем статьям в лучшем случае, а в худшем… В общем, и представить страшно, что могло бы случиться!
Но мы смеялись над нашим бесшабашным поступком ещё и потому, что в момент страсти она прижала свою голую ногу к батарее и обожгла её, но, видя, что я уже на последней стадии, перетерпела ужасную боль. Теперь мне пришлось оказывать первую медицинскую помощь при ожоге.
Конечно, этот безумный шаг решили больше не повторять. И я стал потихонечку прощупывать почву у знакомых мужиков, кто и где проводит свои любовные встречи на стороне. Оказалось, что и в нашем городе такие места имеются. Да ещё какие! Мне понравился вариант с сауной и с номерами. Честно сказать, я со всей своей супружеской волокитой никогда не позволял даже подумать сходить в баню с друзьями. Мне вообще казалось, что только в кинофильмах ходят в баню с друзьями перед Новым годом. А уж о сауне, да ещё с дамочкой!..
Заранее купив номер, я позвонил ей и попросил что-нибудь придумать, чтобы уйти с работы пораньше. В назначенное время заехал за ней, и мы поехали «в нумера». Это было чудесно! Я чувствовал себя счастливейшим человеком!
Наши походы в сауну продолжались всю зиму. А ближе к лету, когда, наконец, расцвели сады, я повез её к себе на дачу. Признаюсь, было немного страшно: вдруг соседи увидят, но, к нашему счастью, в эти дни они не появлялись. Я очень любил свою дачку. Всё на ней было сделано своими руками, начиная от забора и кончая домиком. Даже душевую сделал сам, с подводкой тёплой воды. Мы с женой, когда она была в нормальном состоянии, часто оставались ночевать здесь с субботы на воскресенье. Иногда к нам заглядывали друзья, и мы сидели до ночи, играли в карты, травили анекдоты, попивали соки, которые я же и делал.
Жена занималась разведением цветов, особенно тюльпанов. Это было её хобби, и я бережно относился к этому увлечению.
Вот из-за тюльпанов-то мы чуть не поссорились с моей… В общем, когда мы утолили свои страсти и искупались в душе, я стал показывать свой сад. Она всё ахала да охала. А уж когда мы приблизились к цветочной оранжерее, её глаза так и заблестели от восторга. Я, не думая долго, стал срезать ей цветы. Их уже было много, и тут она увидела тюльпаны, которыми страшно дорожила моя супруга. Что с ней случилось, я не знаю, но подай ей именно эти цветы, если любишь. Я стал клясться, что безумно люблю, но эти тюльпаны срезать не могу.
До этого времени я не признавался ей в том, что происходило в моей семье, в каком состоянии моя жена. Честно сказать, во мне боролись два человека. Один говорил, что я должен срезать эти цветы и подарить любимой женщине, так как всё равно они завянут, пока жена приедет сюда, в крайнем случае, можно сослаться на воров, которые, якобы, залезли к нам в сад. Другой же убеждал не делать этого, не предавать до конца свою больную жену. Хотя о каком предательстве могла идти речь, если уже столько времени я не имел с ней связи? Скорее уж та, что стояла сейчас с обиженно поджатыми губками, была моей молодой женой. И тогда я решил всё рассказать ей. Пусть решит сама, срезать эти цветы или нет.
Мне было тяжело рассказывать ей историю моей жизни, ведь до сих пор я обманывал её. Впрочем, мы не очень касались супружеских дел друг друга. После моего признания она тихо спросила, почему я об этом ничего раньше не рассказывал? И сказала, что если бы она знала, то не взяла бы ни одного цветка. А потом добавила, что больше любит пионы. 
Я был страшно рад, что она поняла меня и не дала сорвать больше ни одного цветка. Но вместе с радостью ко мне пришло такое чувство страха! А что если потеряю её? Как долго я смогу удержать эту милую женщину в своей жизни? Не уйдет ли она от меня после того как узнала всю правду?
Нет, она не ушла от меня. Она бы никогда не ушла от меня. Но именно с этого момента наши пути стали расходиться.
Очень скоро она уехала. Это случилось так же быстро и так же неожиданно, как и наша первая встреча. Последние свидания были грустными и ненасытными. Мы как будто не могли оторваться друг от друга. Как будто понимали, что больше никогда уже не сможем в этой жизни  полюбить кого-нибудь другого. Я так точно.
Она просила прийти на вокзал проводить её. Я сбегал на рынок и купил у грузин тюльпаны. Но вместо того чтобы поехать на вокзал, повернул в сторону психбольницы и передал через нянечку цветы моей жене. Сегодня был её день рождения.
Я оставался в холодной России, а моя любовь улетала в страну, где цветы растут круглый год. Зачем ей ещё мои тюльпаны?

*  *  *

Она всё ещё надеялась, что увидит его лицо в толпе провожающих. Может, он побоялся подойти, чтобы не скомпрометировать её перед друзьями и родными? И теперь стоит где-то в стороне и смотрит на неё влюблёнными глазами, а она и не видит?
И когда всем отъезжающим предложили войти в вагон, она ещё надеялась, что в последнюю минуту он появится. И даже тогда, когда поезд стал медленно набирать скорость, она, прильнув к стёклам, всё высматривала его в мелькающей толпе оставшихся на перроне провожающих. Потом ушла в купе и долго глядела в окно на быстро мелькающие деревья, дома и поля, покрытые белым ковром снега.
И вдруг ей показались, что на снегу разбросаны мандарины. Она вспомнила, как впервые встретилась с ним, с человеком, который вошёл в её последние самые светлые и самые трудные дни на этой земле, где есть холодная зима с вьюгой и морозами.
Её мысли прервала проводница, проверяющая билеты, затем она постелила постель себе, мужу и детям и легла. Силы совсем покинули её. Было столько волнений, слёз и нервных переживаний в последние дни сбора, что сейчас веки просто сами слипались. Муж и дети увлеклись рассматриванием марок, которые они долго собирали и теперь без разрешения решили провезти через границу, спрятав в карманы своих курток.
Она как мёртвая свалилась на постель, но через десять минут её будто кто-то толкнул. Она открыла глаза, и первая мысль, кольнувшая её, была: почему он не пришёл на вокзал? Не шевелясь, чтобы не выдать себя, стала вспоминать о своих встречах.
Там на дороге, где ей, казалось, придётся замерзнуть, состоялась их первая встреча. Он подъехал на «белом коне» и спас. Ну, просто как в сказке. Она улыбнулась своим мыслям.
А потом он пришёл и принёс мандарины. Смешно. Не цветы, а мандарины. Как маленькой девочке. Так и сказал: «Ешь, это тебе витамины зимой».
Какой он был великолепный любовник! Картины их встреч одна за другой пролетали перед ней, вызывая внутри жар. Сердце начало быстро биться. Кровь прилила к щекам. До него она никогда не изменяла мужу и была уверена, что супруг – прекрасный любовник. Но, познав нового мужчину, она порой не могла выполнять супружеский долг и ссылалась на усталость. Однажды, почувствовав, что может выдать себя, стала исполнять все желания мужа, но думала в этот момент о другом, представляя себя в объятиях любимого мужчины.
В один из дней ей показалось, что она не сумеет больше вести такую жизнь, и поехала посоветоваться с отцом, с которым часто вела тайные беседы. Тот выслушал и сказал:
– Запомни, дорогая моя, ни один мужчина не стоит слёз твоих детей.
Нет, ей вовсе не хотелось причинять боль своим детям. Да и мужу – человеку, с которым было прожито пятнадцать лет, – она  тоже не хотела причинять страдания, тем более, прекрасно знала, как тот любит её.
Все удивлялись её внешнему виду. Да и сама она чувствовала себя помолодевшей, красивой, удивительно энергичной. Ей хотелось любить и быть любимой.
Когда прошёл год их тайной связи, она свыклась с тем, что у неё есть ещё одна жизнь. Порой сама удивлялась своей готовности отдаться ему и полностью довериться в любом месте и в любой час. С каждым разом всё мучительнее ждала встречи и даже не представляла, что когда-нибудь это может рухнуть.
 Но счастье, по-видимому, не бывает долгим. В их судьбу вошло жестокое слово «надо». Надо было собираться в дорогу. Когда они любили, национальный вопрос вовсе не стоял между ними. Но он присутствовал в её жизни, в судьбе её семьи. Однажды в разговоре с ним она поделилась своими страхами и печалями и услышала от него такие слова:
– Я понимал, что наше счастье не вечно, но так быстро потерять тебя – это несправедливо.
Он не просил остаться. Не уговаривал и не успокаивал. А однажды, крепко обняв её, сказал:
– Тебе надо уезжать. Здесь для тебя и твоих детей становится слишком опасно.
Желая превратить всё в шутку, она спросила:
– А ты разве не сможешь спасти меня?
Не замечая шутливого тона, он ответил:
– Если только своей берданкой буду защищать тебя от погромщиков.
– О, у тебя есть оружие? – она старалась шутить, хотя было вовсе не до шуток.
– Да, охотничье ружьё. Забавы юности.
– Так что же ты молчал? Это как раз то, что мне может пригодиться.
– Нет. Это глупости. Этим не спасёшься. Мы с тобой не дети и понимаем, что грядёт в стране. Твой муж прав.
– А может, ты просто разлюбил меня и хочешь избавиться?
– Хм, а тебе не приходила мысль, что я просто очень люблю тебя и страшно волнуюсь за твою жизнь? – в его голосе она услышала какую-то печальную ноту, а в глазах увидела тревогу.
Ну, конечно, как она могла сомневаться в его искренности?
– Спасибо, что ты был в моей жизни!
– Это тебе спасибо, что стояла тогда на дороге, –  и, поцеловав в губы, вдруг спросил: – А  ты фартовая женщина?
– А что это такое?
– Ну, любимица Фортуны?
– Если считать нашу связь счастьем, – фартовая.
Их последнее свидание было бурным и ненасытным. Они не могли оторваться друг от друга. Говорили какие-то ласковые глупости. Ели шоколад с мандаринами, отчего во рту было ужас-но кисло. Они ласкали тела друг друга и не могли налюбоваться ими.
Сейчас, вспоминая этот момент, она снова почувствовала, как страстно хочет его. «Всё, любимица Фортуны, надо кончать с воспоминаниями, а то сойду с ума», – приказала она себе и стала спускаться с верхней полки.
А через несколько дней она окунулась в тяжёлую жизнь репатриантки и навсегда забыла и этого мужчину, подаренного ей судьбой, и его страстные поцелуи в холодные зимние вечера.
И только терпкий запах, доносившийся с цветущих фруктовых плантаций весной, напоминал ей о мандаринах на снегу.

ДА, ВСЕ БАБЫ СТЕРВЫ! Аллегрова сама на вас ярлык навесила. Но в этом есть почти сто процентов правды. Нет, я не злой человек! Наоборот, очень даже добрый. Но женщины для меня – это олицетворение злой силы. Хотите, объясню, почему так думаю?
Живу я в Москве. С женой разошлись лет пятнадцать назад после того как она, узнав о моих похождениях, решила меня оставить. Нет, её понять можно. Но почему столько лет терпела? Может, и в самом деле не знала? А скорее всего, то, что дети подросли, и материальная сторона её уже не интересовала. Сначала думал, нашла кого-нибудь другого. Стал сам допытываться. Оказалось, всё более прозаично: обиделась и прощать не хочет. 
Всё оставил ей, только машину – себе. Что я – дурак отдавать «Волгу»? От предприятия, где проработал всю свою жизнь, а в последние годы на руководящих постах, мне выделили маленькую комнату в двухкомнатной коммунальной квартире. Правда, в самом центре. Жил себе, как говорится, холостяком. Но при всём том, что я уже на пенсии, мужчина ещё ничего, и к стенке меня прислонять рановато. Короче, пострадав немного от всех домашних неурядиц, в конце концов, научился хозяйничать. Время коротал неплохо: похаживал в театры, на концерты. Оттуда частенько возвращался не один. Бабоньки меня любят! Но все – стервы! Как только увидят, где живу, как обеспечен, так и норовят после постели заарканить под венец. Но я теперь стойкий… Боровичок! Мать твою!
И вдруг меня вызывает к себе наш главный и просит поехать в командировку в один из городов за товарища, что вместо меня теперь работает. Ты, мол, всё там знаешь, всех умастить умеешь. Ну, я согласился. А что не съездить? Деньги не мои. Немного проветриться тоже надо.
Приехал, разобрался, обещали дать ответ через день-другой, а пока можно погулять. Погода была, скажем честно, не для прогулок. Но я решил не падать духом и, возвратившись в гостиницу, немного отдохнуть, а вечером скоротать время где-нибудь в их провинциальном театрике.
Еду в автобусе, смотрю по сторонам, высматриваю себе попутчика или, правильнее сказать, попутчицу. Ни одного приличного лица. Все какие-то поникшие, пасмурные, кислые. Как будто одно и то же съели, и у всех животы болят.
И тут… ну не поверите, братцы!.. входит сам лучик. Такая вся нежная, весенняя. Сразу напомнила, что за окном уже март. Я, как молодой чувак, вскочил и предложил ей место. А через остановку сошла соседка, и я сам сел рядом с милашкой… Стерва! Сучка! Всего меня перепахала.
Нет. Всё по порядку. А то вы не поймёте меня. Так вот мы едем. Разговорились. Я проводил её до самого дома. Она, конечно, сначала поломалась, но потом согласилась встретиться на следующий день.
Что со мной случилось, я не знаю. Впервые за много лет шёл по улицам и смеялся сам над собой. Ну, воистину седина в бороду – бес в ребро. Но тут не просто бес. Я был влюблён, как мальчишка. Мне хотелось петь, целовать всех прохожих. Даже казалось, что они уже не такие мрачные. Ну, просто устали после работы. Да и вообще, какое мне до них дело. Только бы она не забыла и пришла завтра в назначенное время.
На завод я чуть не опоздал, так как всю ночь прокрутился на кровати и заснул только под утро. Там меня ждало хорошее известие, и я даже подумал, что, может, это моя фея всё устроила.
Я ждал почти полчаса, потому что сам прискакал пораньше. Она опоздала ровно на пять минут. Точность – вежливость королей, с учётом этикета опоздания для женщин.
Времени у меня было в обрез. Все командировочные дела я закрыл, надо было возвращаться. А у меня, видишь ли, флирт только дал разбег. Мы посмотрели кино в полном зале. Чёрт! Было ощущение, что все либо не работают в этом городе, либо, как я, командировочные. Мне с трудом удалось поцеловать ей руку. А она стала так выдергивать свою руку из моей, что сосед рядом обратил на нас внимание и, наверное, был бы рад дать мне в морду, если бы услышал призыв о помощи.  Да, это вам не Москва!
Затем моя цыпочка завела меня в новое кафе, где я спустил почти все свои денежки. Вот тут я подумал, что она мне дорого будет стоить. Но отступать было поздно. Мне так её хотелось, что я еле досидел и дождался, пока она доела мороженое. И, высыпав орешки ей в  сумочку, буквально выволок из интимного кафе.
Часы показывали, что нам пора в постель. Вы, конечно, думаете, что нас уже ждали королевские покои в одной из гостиниц этого занюханного городишки? Или я повёл её в свою командировочную комнату, где нас никто не ждёт?
Нет, братцы-мужики, это вам не капиталистический мир с его правильными установочными критериями: хочется – плати – бери – и трахайся! В нашем мире нужна голова и смекалка. Учитесь, пока я жив!
Когда я в первый раз увидел свою птичку, сразу же начал действовать. Вечером в театре я не искал дамочку, я искал себе подобного. Одинокого волка с логовом. И он нашёлся –  как в поговорке: на ловца и зверь бежит. Мы познакомились в буфете, покритиковали игру одних, повосхищались другими. Я, как вы понимаете, был с ним полностью солидарен. Мне было важно, чтобы он пригласил меня к себе на вечерок. А солидарность – великая сила. Ты мыслишь, как я – ты мой друг и собутыльник.
Квартирка была неплохая, я бы сказал, лучше моей – хотя бы потому, что была отдельная. Мы быстро сошлись в цене, часах моего пребывания на его территории во время его отсутствия. Но одно мне пришлось уступить: он хотел увидеть мою дамочку до того, как оставит нас наедине.
О, сукин сын! Кобель! А, жлоб! Обобрал, как липку! Но у меня пожар! Я уже весь горю. Только бы не закоптить раньше времени!
Теперь вы понимаете, почему у меня время поджимало. А она, моя кошечка, всё жеманится и упрямится.
Наконец, дверка открылась, и хозяин радостно встретил нас. По заранее заготовленному спектаклю, я представляю ей своего давнего друга, он, извинившись, что должен уйти, оставляет нас одних в коридоре, отдавая мне ключ и напоминая, что я должен ему телефончик дамочки: она, видишь ли, как раз в его вкусе. Верите, я чуть не врезал своему благодетелю по морде. Но, вовремя взяв себя в руки, молча кивнул и закрыл за ним дверь.
Ну, мужики! Извините, дамочка, не для ваших ушей будет сказано. Такого роскошного тела я давно не имел! Может, в молодости, когда мы ищем что-то в её глазах и хотим слышать, как она стонет от наших ласк, мы теряем главное – тело! Я – так это точно. Мне подавай её собачий взгляд, её страстные вздохи, хотя сам чувствовал, что всё это враньё. Ей и до оргазма далеко. Но я тогда ощущал себя Самсоном. А то, что Далила намыла, так это промычала кобыла.
Но чем ещё нагадил мой новый знакомый, так это оставил своего кота. Этот котище – настоящий чёрный дьявол, мирно сопевший на подоконнике,  как только мы вошли в раж,  вдруг проснулся и начал выделывать такие номера, что не оставил сомнений в том, что женщины в этом доме гости постоянные. Честно сказать, животное испортило всё. Моя птичка стала хохотать, а я потерял свой статус.
Не знаю, может, этот чёрный кот был предвестником, а я не усёк. Но, как бы там ни было, если вы думаете, что всё было кончено, так вы очень даже ошибаетесь. Всё только начиналось, так как меня уже ничего не могло остановить. Я жаждал её ещё. Мы расстались с твёрдым решением, что она приедет ко мне в Москву. Больше того. Я устрою ей  путёвку в санаторий или дом отдыха. И ещё больше. Путёвок надо две: её высочество приедет отдыхать с подружкой. Так сказать, королевским двором, чтобы не было скучно. Меня ей мало. Ну, вы видели такую наглость?! Как не вспомнить ту же Аллегрову: «Я бабушка по имени хочу, мне нужен дедушка по имени могу».
Но я всё сделал, как она просила. И встречать приехал на вокзал на своей «Волге». Когда мы подходили к машине, к ней подлетел какой-то фраер (как потом выяснилось, ехавший с ними в одном вагоне) и протянул записочку. Они пожелали друг другу счастливого развлечения в Москве, и мы уехали. Девицы радостно болтали, а мне, хотя и поддерживал разговор, было уже не до них: в голове одна только мысль, кто этот тип и что в записке. А она, как будто ничего и не произошло, сидит и хохочет рядом. От злости я чуть на красный свет не рванул.
И тут её подружка, наверное, тоже сгорая от любопытства, спрашивает:
– А что тебе в записке написал наш новый знакомый?
– Да всякую глупость: название гостиницы, где остановится, и фамилию, – и посмотрела на меня.
Я, естественно, сделал вид, что меня это не касается. А у самого в душе пожар. Как вам это нравится: едет к любовнику в гости, а по дороге заводит какие-то шашни. Нет, а я-то, хорош гусь! Вот тогда сразу и надо было выставить этих девиц. Но мне так хотелось произвести на них хорошее впечатление, к тому же, братцы, меня ждало тело!
Мой букет цветов, который я приготовил и поставил заранее в вазу, на неё не произвёл никакого впечатления. Она только спросила:
– Почему ты не принёс его на вокзал?
– А зачем? – я  чуть не взорвался. – Чтобы твои новые хахали увидели, что тебя встречают с цветами?
Слушайте, что она мне ответила:
– Ты говоришь какую-то глупость. Просто приятно, когда встречают с цветами, тем более что ты  купил их для меня. Не будем из-за этого ссориться. Главное, ты подарил мне цветы.
И она поцеловала меня в щёку, заставив возвратить поцелуй. Потом мы все втроём позавтракали и поехали кататься по Москве. Потом им понадобилось побегать по магазинам, и я отпустил их одних. Как я мог это сделать? Как не предугадал, что это была просто её хитрость, а подруга прикрывала? Нет, она не призналась ни в чём, даже свято клялась, что никуда, кроме магазинов, не заходила. Но почему же так смеялась её подруга? И что это за букет роз, который они притащили? Им что? Мало того, что я купил? Видишь ли, они хотят взять с собой букетик в пансионат.
А уж шмотья накупили! Будь я её мужем – она ведь разорит! Нет, только потрахаться! А замуж – пожалуйте за другого!
Ах, с каким наслаждением я трахал её! Как стонала она и извивалась! А я бесился от того, что представлял её два часа назад с каким-то чуваком, и что она после этого не постеснялась лечь со мной в постель. От этого становился ещё более жестоким и сильным, но почему-то ей это всё ужасно нравилось, и она шептала мне на ухо какие-то глупости.
Её подруга спала в этой же комнате на раскладушке. И тут меня осенила мысль, как проверить чувства моей крали ко мне. Я предложил разбудить подружку и провести ночь втроём.
– А вот этого делать не надо! - ответила она твёрдо. – Если я тебя больше не устраиваю, могу поменяться с ней местами, но любви на троих не будет!
– Ревнуешь? – мне так хотелось услышать боль в её ответе. 
– Нет. Просто я не хочу тебя делить ни с кем.
И так посмотрела мне в глаза, что я понял, она не ревнует, она любит. Любит меня, такого уже не молодого, ревнющего, ничего не понявшего за всю свою жизнь в женщинах, хотя перепробовал многих. Я почувствовал какую-то огромную нежность, давно не просыпавшуюся у меня в душе, к этой дочери дьявола, может быть, развратной, чуточку надменной, живущей своей, никому не понятной жизнью. И я целовал её, целовал долго и ласково, как целует молодой жених свою невесту в первую брачную ночь.
Наутро мы, радостные и отдохнувшие, поехали в пансионат. Нет, за путёвку она заплатила сама. А подружке это стоило ещё дешевле.
Пока они устраивались, я пошёл поискать «пастуха». Что, милая дамочка не поняла? А ты, молодой, тоже не врубился? Ещё рожки не пробиваются? Тогда слушай старого повесу и учись! Ты не гогочи! А скажи спасибо, что я тут вам душу изливаю, а тебе наука на будущее.
В соседнем здании я, наконец, нашёл парня – ответственного по этажам, который, поняв мои проблемы, согласился докладывать о времяпребывании моей девочки на территории пансионата. И если что заметит, тут же сообщить мне. Конечно, за вознаграждение. Ну, все дерут! Что, уж так трудно позвонить? Так нет, только если заплатишь.
Звонка я долго бы дожидался, если бы не понял, что он сам не грех с ними… Но если подружка, так чёрт с ним! А если моя? Взыграло во мне что-то. Спать не могу. Решил на следующий же день внезапно нагрянуть с проверкой. Самому всё пронюхать. Надежды на нашего брата никакой! И нечего улыбаться! О какой мужской солидарности вы говорите? Наивная вы моя! Чушь это собачья! Наоборот. Если твоя бабонька ему приглянулась – лучше не зевай! Я прав, мужики? Что? Все святые? Никто не отбивал? Ну, ладно. Значит, я один невезучий в этой компании.
Итак, на следующий день был выходной. Я должен был приехать, как мы и договорились, часам к одиннадцати утра на место у реки, где моя куколка должна была уже ждать меня. Но я специально не приехал к этому времени, а решил её помучить и посмотреть, как она меня встретит, если я не явлюсь в назначенный срок. Если, думаю, будет волноваться и расспрашивать или ждать уже там, значит, всё в ажуре, а если… Ну, и как вы думаете, ждала она меня? О! Одна дамочка и отгадала. Наверное, такая же, хм… Я всегда говорю: все вы, женщины, дочери дьявола!
Я прождал целый час, пока, наконец, появилась её фигура. Конечно, она уверяла, что раз двадцать прибегала уже сюда, что звонила ко мне домой, но никто не отвечал. Мы чуть не поссорились. Хорошо, что ей на подмогу прибежала подружка.
После долгих объяснений, наконец, я успокоился и стал потихоньку расспрашивать, как они проводят время. И тут на ловца и зверь бежит. Подружка так и брякнула:
– Скучновато здесь, особенно вечерами. Кроме киношки да танцулек, развлечений совсем нет. Да и танцевать-то с кем? Посмотри на эту публику. Одна радость, если найдётся симпатичненький мужичок. Вчера, например, нас к себе на вечернее чаепитие пригласил главный дежурный. Посидели, поговорили, фильм по телеку посмотрели.
Скажи, кто эту куклу за язык тянул? У меня настроения как не бывало.
– А потом вы с ним до утра остались? – так спокойненько,  как будто нехотя, спрашиваю её, а сам на свою смотрю.
– Нет, я бы не прочь была, но ты же знаешь нашу подругу. Она тебе верна! А я уж за компанию с ней спать отправилась. Тем более что он-то не меня приглядел.
Тут моя козочка как зыркнет глазками в сторону подружки! Та язычок свой и прикусила. Ну, а ты говоришь, мужская солидарность!
Как он понял моё поручение? Это ты мне говоришь? Я что, ему ухаживать велел? Развлекать? Или в постель тащить? Нет, это ты плохо жизнь знаешь!
В общем, мужики, может, мне на баб не везёт, но свою личную жизнь построить не могу.
А как расстались? Я был до конца с ней корректен. Но решил наши отношения не возобновлять. Так и сказал на вокзале: «Пусть хорошенько подумает, стоит ли нам быть дальше вместе».
Да, она-то подумала. А я вот снова лопухнулся. Целых четыре месяца от неё не было ни слуха, ни духа. Видишь ли, она думала. Наконец, однажды раздался звонок, и я услышал её голос. Ну, естественно, она скучала. Ещё бы? Вот тут бы мне понять, не хочет ли она меня заарканить. А что? Охмурит, пропишется, а потом подавай ей квартиру. Нет, думаю, этого второй раз со мной не пройдёт.
Она приехала на курсы повышения квалификации. Ну, скажи, кто выдумал эти… ****ки? Какому идиоту не хватало в Москве своих путан? Нет, этому п… подавай с высшим образованием! Он их ещё обучать будет! Да кому не захочется на таких условиях полгодика в Москве пожить? И бесплатное учение, и развлечение тебе, а уж сколько они отсылают к себе посылок! Больше по магазинам шастают, чем учатся.
И вот моя краля тоже прискакала. Видишь ли, компьютеризация у нас. Великая компьютеризация всей страны!  Помните лозунг: «Даёшь электрификацию всей страны!»? А в наше время – «Даёшь компьютеризацию!»
Я, конечно, с радости и сдуру предложил ей остановиться у меня и пожить эти месяцы. Сначала даже подумал, что хорошо будет: она и по хозяйству поможет, и ублажит ноченькой. Неделька прошла как по маслу. И всё хорошо, да вот не могу я с ней по улицам гулять, всё кажется, на нас люди смотрят и меня осуждают, что, мол, старый хрыч молодуху подцепил. А однажды случайно встретил в магазине знакомую, которая так и ляпнула:
– Ты совсем рехнулся на старости? Смотри, рога-то она тебе быстро подарит!
Хорошо, что моя куколка этого не слышала, стояла в кассу. Но весь порыв мой угас. К тому же, я сам всё чаще стал замечать, что на неё постоянно смотрят молодые мужики, а она, вместо того чтобы не обращать на них внимания, тоже глазки строит.
Решил познакомить её со своей роднёй и поставить все точки над «i». Договорился с сестрой, что приведу к ней на смотрины. Попросил зайти и младшего брата – как бы ненароком оценить и дать мне совет.
Сестре она понравилась всем, кроме молодости. Так и сказала:
– Не по зубам она тебе. Да и любит ли тебя или московскую прописку захотела?
С братом вышло совсем швах. Он как глянул, так и захмелел. Как начал перед ней комедию ломать: и комплименты, и анекдоты сыпет. Ну, просто не узнавал я его. Вышли мы на кухню, я его спрашиваю:
– Ты чего себя так ведёшь?
– А ты, брат, не видишь? Тебе помогаю, – отвечает, а у самого сигарета в руках дрожит.
– В чём же ты помогаешь? Ты же около неё, как уж на сковородке, крутишься.
– Вот и показываю тебе, дурню, что любой, помоложе тебя, уведёт из-под самого твоего носа. Женщина-то она с шармом! Уступи!
Ох, как мне хотелось врезать ему за эти слова! Но, выкурив сигарету, понял, что он прав. Не может она меня любить. Попадись завтра такой, как мой братишка, убежит. И поминай как звали! Да и бежать-то недалеко. Вот хотя бы мой милый родственничек. Он всегда готов. Недаром у нас с ним одна кровь течёт. ****ская! Посмотрели мы друг на друга. И всё поняли. Братья.
Всю обратную дорогу мне было тошно. А она как будто и не замечала, всё щебетала и говорила, как ей понравились мои родственники. Пока расспрашивала о сестре, я отвечал. Но когда перешла к расспросам о брате, я чуть не отшвырнул её от себя. Только теперь она, наверное, обратила внимание на мой вид и спросила, что случилось, в чём она провинилась? И тут меня как взорвало! Я стал говорить какие-то недобрые слова, упрекать, зачем она приехала ко мне, обвинил в нескромности. Крыть ей было нечем. Она молчала, и только глаза, ставшие какими-то очень печальными, говорили, что ей больно выслушивать эту правду.
Мы вошли в квартиру, и я сказал, что сейчас вызову такси, и пусть убирается вон из моего дома. Она посмотрела на часы и сказала, что уже 10 часов, и ей страшно ехать ночью в такую даль, на окраину Москвы, в общежитие. К тому же, денег на такси у неё нет. Ну, как вам нравится эта вымогательница?! Явно намекала на то, чтобы остаться до утра. Ночь была её союзницей. Но я был непреклонен.
Наконец, еле сдерживая слёзы, она собрала свои вещи и надела пальто. Я вышел проводить  до метро. По дороге она всё время твердила, что не может понять, почему такие перемены в моём поведении. Намекала на нашу любовь. Короче, делала всё, чтобы разжалобить меня. Но я держался, как порт Артур! Как защитники Москвы! Как блокадники Ленинграда!
У метро я бросил её сумку и сказал:
– А дальше иди сама! Не маленькая.
И тут она как заорёт:
– Будь ты проклят со своей любовью!
И  ещё что-то. Вот вам благодарность женщин! Но я старался не слушать. Я отомстил. И это было главное.
Зашёл за угол, не удержался и обернулся, чтобы посмотреть, как она попрёт свою тяжеленную сумку сама. Что будет делать без меня? И что вы думаете?  К ней приблизились два парня и предложили помощь.
Да, не перевелись в Москве дурни!


*  *  *
Это дорога во всём виновата. Делает людей языкатыми и болтливыми. Знаете, почему я делюсь с вами своей тайной? Потому что завтра мы приедем и разбежимся. Вы меня не знаете, я вас. Вы ведь не обижаетесь на мои признания? Согласны со мной? Честно скажу, я не люблю говорить о своих похождениях, даже самая лучшая подружка не всё знает, а уж мама… Что вы! Как я могу ей рассказать? Она расстроится. Мне от этого легче не станет.
Конечно, хочу замуж, а какая женщина не хочет? Но, наверное, просто не везёт с мужчинами. Вы ведь понимаете, что я не девица. И не особо ломаюсь. Можно сказать, современная женщина, без комплексов. Но если мне мужчина нравится, так я его чем-то не устраиваю. А в последнее время вообще разочаровалась в этом мужественном сословии. Не знаю, какими были мужчины раньше, но сейчас ничего приличного нет. Ни культуры в них нет, ни доблести, ни чести! Даже элементарной порядочности!
Нет, какой принц? Я принцев не ищу. Сама не принцесса. Ну, хорошо, решите сами, в чём я виновата в моей последней истории?
Мы повстречались в нашем городе в автобусе. Я сразу увидела, что он далеко не молод. Но мужчина высокий, интересный, с красивой седой шевелюрой. Это вообще моя страсть!
У меня как раз никого не было. К тому же он оказался москвич. Далеко не глупый человек. Пригласил в кино, потом посидели в кафе. Затем, хотя мне было не до интимных отношений, согласилась пойти с ним на квартиру. Вообще-то я не ложусь сразу. Но тут, как командировочному, я ему уступила. Тем более, он был так нежен, серьёзен, более того, сразу дал понять, что для него это не мелкая интрижка с провинциалочкой. Хотя сейчас я думаю, что ошибалась. Он таки просто поиграл со мной и ничего серьёзного не хотел.
Ну, так вот. Он хотел продолжить наши отношения и пригласил к себе в Москву. Мы с подругой всегда отдыхали вместе, и я попросила его устроить нам две путевки в дом отдыха. Он согласился. И даже похвастался, что для него это пустяковое дело.
В поезде с нами ехал очень симпатичный попутчик. Всю дорогу он нас развлекал, угощал всевозможным дефицитом. Перед сном я пошла в туалет. Он стоял в тамбуре и курил. Но вдруг, перегородив мне путь, попросил побыть немного с ним. Я, естественно, согласилась, и мы проболтали сравнительно долго. В полночь была какая-то большая остановка, и он предложил прогуляться по перрону. Мы прогуливались вдоль вагона, и, хотя была прекрасная тихая ночь, я почему-то начала дрожать. Он почувствовал это и, не раздумывая, снял с себя пиджак и накинул мне на плечи.
Да, действительно: «Сняла решительно пиджак наброшен-ный». Но я даже и не думала его снимать. Мне было приятно такое внимание. А когда мы возвращались к дверям, он так нежно привлёк к себе и обнял. Нет, нет, не целовал, только обнял. В это время над нами кто-то высунулся из окна и спросил, где мы стоим? Я так испугалась, что вздрогнула, и мы оба рассмеялись.
По репродуктору объявили, что наш поезд отходит. Честно скажу, я вдруг подумала, что нам не хватило одного мгновения до какого-то очень важного шага. Но судьба распоряжается нами как хочет. Он помог мне подняться на площадку, а затем поднялся сам. Мы ещё немного постояли у окна в коридоре, наблюдая за удаляющимися огоньками оставленного нами города. Разговор не клеился. На часах уже было полвторого, и я почувствовала, что неудержимо хочу спать. Он остался  немного покурить.
В купе было тепло и даже душновато. Подруга очень удивилась, что я только что зашла. Я сказала, что прогулялась на стоянке. Она спросила:
– Одна? – Но в это время открылась дверь, и в дверях появился он. Она улыбнулась и сама себе ответила: – Ясно, вдвоём, – и, отвернувшись, сразу же заснула.
А я нырнула под одеяло. Он нагнулся, взял мою руку и прижал к губам. Я думала, что сейчас начнёт приставать, и немного занервничала, а он только поцеловал и поблагодарил за чудесный вечер. А потом как-то легко, по-мальчишески, вспрыгнул на верхнюю полку. Вы не поверите, я так захотела, чтобы он совершил какое-нибудь безумство. Сон мой как рукой сняло. Я лежала и ждала. Чего ждала, сама не знаю. Но, может, он тоже устал, а может, я немного напугала его тем, что занервничала, он не подавал никаких звуков. Сон пришёл сам. Я проспала почти до самой Москвы. Вскочила за пятнадцать минут до приезда. Все уже были готовы. Подруга немного сердилась на меня, что я такая соня и что из-за меня мы даже не попили чай.
Наш попутчик только смотрел на меня, но ничего не говорил. Как будто и не было этих ночных минут. Мы мило распрощались, когда поезд остановился. Он только поинтересовался, кто нас встречает.
А вот когда мы стали садиться в машину, он подбежал и, отозвав меня на минутку, вручил записку. Как вы понимаете, этого мне только не хватало! Что мог подумать мой друг? Что я легкомысленная баба?! Еду к нему, а по дороге подцепляю нового хахаля?! В машине я не знала, как себя вести, что сказать. Друг ничего не спрашивал. А докладываться ему – с чего это? Хорошо, выручила подруга, поинтересовалась, что в записке. Когда я ответила, мне показалось, что он всё понял и принял спокойно. У него дома он приготовил мне букет цветов. Я была очень удивлена, почему не принёс его на вокзал, но он как-то странно объяснил, намекнув о каких-то кавалерах. Короче, я увидела, что дружок злится, и даже побоялась, что мы можем сейчас поссориться. А мне так этого не хотелось!
После завтрака он покатал нас по столице. А когда мы сказали, что должны немного подкупить кое-каких вещей, почему-то сразу отказался ехать с нами, высадил нас недалеко от метро и укатил по своим делам. Естественно, что мужчине делать в магазинах?
Мы с подругой явились только под вечер. Он был недоволен, почему мы оставили его одного. Можно подумать, это мы его оставили. Но ужин нам закатил по всем канонам гостеприимства!
Да, конечно, ночь была. А мы все в одной комнате и спали. Подруга на раскладушке, а мы с ним. И вы знаете, мне даже не было стыдно. Я почувствовала себя его женой. Как будто только и делала, что спала всю жизнь с ним. А любовник он!.. Ой, мне даже неудобно вам об этом говорить. Вы не очень меня осуждаете?
Ну, так вот. Когда всё было так… прекрасно, он вдруг мне предлагает разбудить подругу и провести ночь втроём. Представляете? Я, конечно, очень расстроилась, но только мягко попросила этого не делать, потому что не хотела делить его ни с кем. Он так радостно засмеялся и стал целовать, и мы снова начали заниматься любовью.
Нет, не может быть, чтобы он меня не любил! Не знаю, а что же тогда это было, если не любовь? Нет, я не наивная, но просто для того, чтобы трахнуться, как вы уверяете, зачем надо было женщину из провинции завлекать, когда их столько в Москве?
Пансионат он нам устроил действительно очень хороший. Один из лучших в Подмосковье. За путёвку, правда, заплатила я сама. Нет,  даже не предлагал, сделал вид, что это его не касается. Да меня это и не очень обидело, правда, немного удивило. Путёвка стоила недорого, но ведь не в этом дело. С другой стороны, может, и хорошо: подруга ведь тоже за себя заплатила. Главное, организовал нам отдых, и на том спасибо!
Путёвка была на двадцать дней. В конце каждой недели друг приезжал и отдыхал с нами. Иногда забирал нас в Москву. Я оставалась у него на ночь, а подруга бегала ночевать к своим знакомым. Утром он отвозил нас в пансионат.
Мы отдыхали неплохо. Немного скучновато, так как в основном в пансионате была пожилая публика, и развлечения были организованы с расчётом на людей немолодых. Но нас это не огорчало. Утром ходили к реке купаться, затем бродили по чудесному лесу. Вечером нас приглашал на чай один молодой и очень интересный главный дежурный. У него в комнате мы смотрели телевизор, разговаривали. Иногда он угощал хороши-ми конфетами и ликёром. Но однажды приехал мой друг и устроил целый допрос. Кто? Где? С кем? Было ужасно обидно, как будто я его вещь и должна подчиняться только ему. Хотя, с другой стороны, даже было приятно видеть, что он ревнует. Вообще, он всегда приезжал внезапно. Или говорил, что приедет во столько-то, а сам приезжал позже или раньше. Так что я всегда была виновата перед ним, что не ждала его. Мы постоянно ссорились, я всё время должна была извиняться, хотя сама не знала, за что и почему.
Когда мы уезжали из Москвы, он попросил меня подумать, люблю ли я его и стоит ли нам продолжать отношения. Я думала, что просто забуду его. Так он мне надоел своими нравоучениями и ревностью! Но когда приехала домой, через день уже скучала. Главное, я скучала без его ласк, нежности, страсти. У меня не было до него такого любовника. Я очень старалась его забыть, но ничего не получалось.
Прошло полгода, и у нас на работе дошла очередь и до меня ехать на повышение квалификации в Москву. Я решила, что это судьба, и позвонила. Ох, если бы вы знали, как я дрожала от страха! Боялась, что он меня пошлёт подальше. Но он, наоборот, был счастлив, говорил, что страшно скучает, рад, что я позвони-ла, и что обязательно должна остановиться у него. Он приедет встречать меня на вокзал.
Это была такая встреча! Как мы радовались, что снова вместе! Он любил меня, как в первый раз. Целую неделю я жила у него и ничего плохого не замечала. Мне казалось, что его тоже не волнует наша разница в годах, что он любит меня. И это главное. Но как-то в магазине он встретил свою знакомую, даму в годах, наверное, бывшую его подругу или подругу его жены, и поговорил с ней о чём-то, после чего стал очень хмурым. Его не радовали ни моя стряпня, хотя в первые дни хвалил меня и целовал за отличный обед, ни наши ночи. Почему-то стал намекать на свой возраст и на мое слишком кокетливое заигрывание с прохожими мужчинами. Можно подумать, что я только и делала, что бродила по улицам и ловила мужиков.
Однажды сказал, что ведёт меня знакомиться с его роднёй. Я, естественно, купила букет цветов его сестре. На что он так рассердился, что чуть не выкинул его. Еле уговорила не делать этого: ведь не могла же я идти с пустыми руками в дом к родне, которой, как мне это представлялось, нужно очень понравиться.
Сестра его была старая толстая дама, которая мне, честно скажу, совсем не понравилась. Было что-то чопорное в ней, она стала меня расспрашивать, как будто я пришла к ней на поклон.
Зато его младший брат был просто чудо! Весёлый, остроумный, сыпал весь вечер анекдотами и так деликатно перед моим уходом подал мне пальто, а потом поцеловал руку. Вот это я зря дала сделать ему. Мой друг так изменился в лице, как будто проглотил что-то горькое. Я, уже зная, как он будет себя вести после этого поцелуя брата, решила не обращать внимания и продолжать делать вид, что всё здорово и вечер удался.
Но всё равно ничего исправить уже нельзя было. Наш разговор по дороге вылился в ссору, и он наговорил мне столько грубых слов, что я не знала, как же теперь лягу с ним в постель. Он расходился всё больше и больше, как будто специально подогревал себя для заключительного аккорда. И вдарил… Сказал, что вызовет такси, чтобы я сейчас же уезжала от него в общежитие. А это на краю Москвы. Честно признаюсь, я струсила и попросила остаться только переночевать, хотя бы на раскладушке. Вы думаете, он разрешил? Нет, что вы! Он так испугался, как будто ему надо было спать не со мной в одной комнате, а с какой-то змеёй… Короче, я сама поняла, что лучше уйти сейчас от него, чем видеть это злое, отвратительное лицо. Мне даже стало не по себе. И этого человека я так любила?!
Он почему-то пошёл меня провожать до метро, но у самого входа вдруг швырнул мою сумку. Я не ожидала такого и как заору, чтобы шёл со своей любовью куда подальше. А  может быть, и ещё что-то в таком же духе. Теперь уже не помню. Всё прошло. И страсть перегорела, и любовь куда-то ушла. Даже сейчас думаю, а была ли она, любовь?

Часть третья

Ещё немного, и у нас наступит лето. Нет, вовсе не потому, что я перепутала, когда приходит весна. Просто в Израиле нет ни весны, ни осени. У нас лето и зима. Как любят шутить кавээнщики: зимой у нас жарко, а летом очень жарко. Но это неправда. Зимой у нас сыро, промозгло. Центрального отопления в доме нет. Обогреваемся либо электрообогревателями, либо (кто имеет у себя в квартире) кондиционерами (на иврите – «мазганы»). Великая вещь!
Летом же кто-то подыхает от жары, а кто-то опять же под мазганчиками, но уже охлаждается. Ночью порой так душно, что нечем дышать. И тогда снова я сижу на балконе. Гляжу на чёрное небо с маленькими огоньками звёзд, слышу тихую музыку, доносящуюся откуда-то снизу, из-под деревьев, где в неге расположились молодые парочки и целуются…целуются… А мне до чёртиков завидно! И хочется возвратить молодость, хочется не думать о годах, о том, что можно, а чего нельзя. Хочется любить и быть любимой, как много лет назад.

МОСТ. Он был очень красивым мужчиной и очень талантливым человеком. Человеком с печальными глазами. Казалось, время и женщины должны были быть подвластны ему, но женщины уходили от него, а время несло его к смерти.
Всё, как по сценарию, который он написал сам для себя. Не было только режиссёра. Поэтому единственного дубля, сыгранного им самим, никто не сумел заснять.
Был первый час ночи, дождь шёл стеной. На дороге никого уже не было, и вряд ли кто заметил, как на огромной скорости влетевшая на мост машина, не удержавшись на нём, рухнула вниз.
Может, этого бы и не случилось, но он сам построил сценарий своей судьбы, как создал теперь уже никому не известную повесть, где поведал трагическую периодичность одного явления, угаданного им же: каждая история любви – это история рождения, торжества и смерти. Встречая любовь, мы рождаемся заново и погибаем, её теряя.
На этом мосту был заключительный акт его любви. Теперь он умирал под холодным проливным дождём, а мог бы лежать в своей постели или пить горячий чай после трудного спектакля. Но раздался звонок, и она попросила, нет, потребовала, чтобы он приехал к ней. Их небольшая размолвка накануне не давала ей покоя. Она уже боялась потерять его. И хотя можно было подождать до утра, ей хотелось доказать своё превосходство. Да, она владела им, его сердцем. Пусть он теперь же приедет. Ничего. Отдохнёт в её объятиях.
Он просил отложить встречу. Но кто из женщин услышит голос разума,  когда в душе бушует пожар?
Ему постоянно не хватало времени. И в театре он ждал своего звёздного часа, а режиссёр, зная его талантливую натуру, как будто специально держал его около себя на привязи, не давая ролей, но и не отпуская от себя. И он ждал, терпеливо, тихо страдая, но ждал. Ведь он уже заявил о себе в роли Гани Иволгина в «Идиоте». Это была настоящая удача. Поэтому даже небольшие роли он исполнял, отдавая все силы, выжимаясь до конца.
Разве он мог предположить, что его последняя роль будет сыграна здесь, под мостом?
Звать на помощь не было сил. Он понимал, что умрёт, – чуда вряд ли можно было ждать. Так же как чувствовал в последнее время, ничего нельзя в жизни ждать: ни ролей, ни понимающих женщин...
Перед его взором быстро пробегали картины детства в Баку, учёбы в ГИТИСе в Москве, работа в театре Райкина, в кабаре «Летучая мышь», в театре Виктюка и, наконец, театр «Гешер» в Израиле. Название театра – «Гешер» – мост. В мозгу как-то странно соединились два этих понятия. Театр – мост – смерть. Ну, конечно, театр «Гешер» стал его мостом к смерти, как теперь этот мост стал последней дорогой в его жизни.
И в самое последнее мгновение перед ним возникло лицо матери. «Как же она всё это переживёт?» Но ответа себе он на этой земле уже дать не успел.

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ. «Дорогая редакция! Может, вам покажется странной эта исповедь, но других людей, с кем бы мне хотелось поделиться своими мыслями, у меня нет. А так хочется их раскрыть кому-нибудь. Очень прошу, не поленитесь прочитать моё письмо!
Ненависти нет. Я в этом убеждён. Так же, как нет и зла, и уж тем более ада. А есть любовь, добро и, разумеется, рай. Только это объективная реальность. Всё же остальное (не буду повторять эти неблагозвучные слова) – это всего лишь отражение. Ну, судите сами, можно ли считать наше отражение в зеркале реальностью? Увы! Вы отошли от зеркала и продолжаете быть. Ваше бытие вечно – как на физическом уровне, так и на духовном, на космическом, вне зависимости от переходов вашей души из измерения в измерение.
Как не трепетать от взаимности, когда познали горечь равнодушия. Да, здоровая молодость вызывает чувство восторга только потому, что мы знакомы с атеросклерозной старостью. Короче, как сказал великий сатирик: «режьте меня с маслом, кушайте меня на куски», но я не отступлюсь от того, что добро – это объективная, вечная реальность, а зло – это самостоятельная категория, ни от кого не зависящая данность, а производное, отражённое, преломлённое…
Что далеко ходить? В цепочке взаимоотношений моих бабушки и дедушки по папиной линии первым звеном является? Вы угадали. Любовь. Огромная, светлая, всепоглощающая, пожирающая, убивающая любовь. А дело было так. Он безумно с юности любил её. Она тоже любила всех членов семьи, кроме него. До войны она родила ему двоих детей. Первым был мой отец. Ну, это отдельный разговор. Тоже великий мастер по части любви. Слава Богу, давно разошлись с матерью.
Итак, дед уходит воевать германца, оставив двоих  детей – девяти и семи лет. Прошёл он почти до конца войны, мимоходом побывав и в Сталинграде, где чудом спасся. А чудо явилось ему в образе осколка снаряда, вошедшего в живот и благополучно вышедшего из спины. Логику дальнейших событий вы, надеюсь, понимаете: госпиталь, опять фронт, опять ранение, после которого его блестящая военная карьера резко оборвалась, и, увешанный побрякушками, он был вытряхнут на гражданку.
А тем временем у него дома происходят странные события. Его жена (моя бабушка) – прекрасная мать, порядочная жена, любящая дочь и сестра – хоронит свою маму. Эта смерть, как гром с ясного неба, обрушивается на бедную мою бабку. Но это ещё не всё. Через полгода при родах гибнет двадцатидвухлетняя жена её тридцатишестилетнего брата. Брат, безумно любящий свою молодую жену, не выдерживает этого испытания и, в силу своего атеистического воспитания, выпивает азотную кислоту. Умереть ему не даёт сосед, случайно зашедший за спичками. Увидев корчащегося Иосифа, а также флакончик с указанием некогда содержащегося в нём, он подхватывает беднягу на плечо, а затем сваливает в кузов своего грузовика. И тут надо отдать должное неровным, ухабистым, разбитым дорогам. От сильной тряски Иосиф заблевывает соседский кузов, тем самым спасая себе жизнь. Жизнь-то он спас, но вот деньги, которые его дражайшая сестра ухнула на лечение, он спасти не мог. А через год всё равно умер от скоротечной чахотки. Кислота сделала свое дело.
Смерть любимого брата окончательно доконала мою бабку, и даже возвращение мужа с фронта её не обрадовало, а скорее разозлило. Ну, поди не разозлись, когда из мясорубки человек выходит живым и почти невредимым, за исключением пустячного осколка, а люди в мирном городе умирают один за другим. Где же логика? Где справедливость? Ох, и прав Сальери: нет правды на земле.
Через пару лет родился третий ребенок. Девочка, очаровательная девочка. Моя тетка. И когда ей было два года… Нет, я не плачу. Просто взгрустнулось. В один из ненастных осенних вечеров, а может, погожих осенних дней, после очередной годовщины не то брата, не то его жены, не то матери, бабушка, погружённая без остатка в свои мысли, вдруг выпалила:
– Я круглая сирота. У меня никого нет.
Не помню точно, но что-то в этом роде. Дед опешил, ушёл к соседям, там напился (в нашей семье до десятого обозримого колена никто не пил) и на рогах ввалился в дом. Он пытался ей доказать, что трое детей и муж – это не одиночество и что он не объелся груш, как она говорит, он груш терпеть не может. Она предложила ему куда-то провалиться, а он, в свою очередь, упрекнул её, что, дескать, это идиотство транжирить за долгие годы скопленные деньги на потенциального мертвеца и обрекать своих детей на голодную смерть. А в конце он невзначай добавил, что за такое и убить мало. На что бабушка, не задумываясь ни на минуту, выпалила:
– Если ты мужчина – убей!
Нет, вы представляете такое сказать! Где? В Тбилиси! Кому? Армянину! В общем, армянин оказался мужчиной. В этом самом сорок девятом году деда посадили на целых десять лет, содрав с него все побрякушки, которыми одарила война. Я думаю, он легко отделался. Ударить женщину сапожным ножом прямо в сердце – это  уж слишком.  Вышел он, когда мне год был.
Теперь другая история. Родной папин дядя. Прошу учесть, у дяди с наследственностью всё в порядке. Речь идёт исключительно о его жене – женщине чуждой нам по крови. Она без памяти любит своего мужа и, как настоящая жена восточного царя, рожает ему трёх сыновей.  Двое со стран-ностями (мягко выражаясь), а третий, точнее первый – старший, красавец, джазмен, душа компании – в полном порядке.
В моих словах нет ни капельки преувеличения. В том, что он красавец, можно убедиться, посмотрев фильм «Песня первой любви» пятьдесят седьмого года выпуска. Там снималась джаз-группа. Так вот тот, высокий, белолицый, с пышными усами саксофонист и есть мой дядя Гена. А то, что он был душой компании и вообще золотым парнем, свидетельствует следующий случай. Мои родители, встречаясь всего десять дней со дня знакомства, решили расписаться. После регистрации в захудалом ЗАГСе, у моего отца,  студента,  нашлось денег только на билеты в кино. По счастливому стечению обстоятельств именно в этом кинотеатре перед началом сеанса играл маленький джаз-бенд. Вы догадались, что солирующим саксофонистом был папин кузен Гена. Короче, узнав, в чём дело, он, как заправский баскетболист, запузыривает смятые билеты в мусорную корзину и, о чём-то посоветовавшись с джазистами, закатывает моим родителям классную свадьбу в ресторане. Кто были гостями на свадьбе, объяснять излишне.
Итак, обладая всеми перечисленными качествами: красотой, талантом, душевностью, – он  был ещё и нежно влюблённым Ромео. Или Отелло. Это как кому нравится. Мой дядя был влюблён в молодую красивую подающую надежды певицу. Он упорно готовил её к поступлению в вуз. И о, удача! Она поступает в Московскую консерваторию. Мой очаровательный дядёк к тому времени играет в государственном джазе Армении. Оркестр гастролирует везде где только можно и нельзя. Музыканты начинают неплохо зарабатывать. И где-то за границей Гена присматривает, а затем и покупает фантастической красоты подвенечное платье. Платье с оказией отправляется красавице невесте. А обратно приходит письмо с благодарностью и… приглашением на свадьбу.
Ну, на свадьбу он, конечно, не поехал – это уж слишком, да к тому же работы завались. Гена продолжает играть, шутить, начал встречаться с девушками, с разными, много и активно. А однажды утром его нашли висящим в общей дворовой прачечной. Кроме Гены, нашли ещё кусок мыла и много, много окурков.
Она приехала на похороны и возложила венок из белых роз. Я же говорил: красота – первична.
Говорили, что это – дурная наследственность. Шизофрения. Не знаю. Может быть. Однако к нашей семье это никакого отношения не имеет.
Что же касается маминой родни, то там всё чисто. Ну вот, например, родная бабушкина сестра выходит замуж за наипорядочнейшего, наиспокойнейшего Абрама. Так вот, у того Абрама в семье по женской линии передаётся нехорошая болезнь. Точнее, передается она всем, но болеют только женщины. Генечка (так звали мамину кузину) растёт здоровым, полноценным ребёнком. Ребёнок гармонично развивается: изучает языки, блестяще играет на фортепьяно и, в конце концов, поступает в педагогический институт. Через год знакомится с военным врачом, и тот, покорённый её красотой и интеллектом, просит у ее матери руки своей возлюбленной.
Почему только у матери? Дело в том, что Абрам ушёл на войну и в первые же дни погиб. Не помню, как и на каком фронте. Но что не на ташкентском – это  точно! Так о чём это я? Ах, да, просит руки. Ну, мать ему, разумеется, всё рассказывает о наследственности дочери и предупреждает, что не сегодня – завтра «оно» может открыться и начать молниеносно прогрессировать. Пылкий влюбленный узбек (а он был узбек) соглашается на всё. Более того, он уверен, что силой любви может вылечить её (это от шизофрении-то) и ещё много чего сделать.
И он таки сделал. Нет, конечно, от шизофрении он её не вылечил, но вот двоих детей заделал и, когда вскоре болезнь сорвала с неё маску вменяемости, бросил её с двумя детьми и свалил в Узбекистан. Говорят,  уезжая, он очень горько плакал.
А Генечка начала периодически резать вены, прыгать со второго этажа и абсолютно голой гулять по городу. Её ловили, бросали в психушку, потом выпускали, и всё повторялось снова и снова. Ну, просто умора какая-то. Так в больнице она и умерла. Старший её сын, Борис, сейчас доктор наук, биолог-генетик. Судьба дочери сложилась значительно удачнее, чем у матери. Нет, Галка тоже заболела, но гораздо раньше, ещё в школе, раньше попала в больницу, раньше начала резать себе вены, а однажды её просто не успели спасти. Так что замуж она не вышла, и дурная наследственность умерла вместе с ней.
Вот и вся исповедь. Спасибо, если дочитали её до конца. С ответом можно не спешить, так как я ещё сам не знаю, где буду завтра».

ВСТРЕЧА НА СИОНИСТСКОМ ФОРУМЕ. Первый раз увидев эту женщину, я сразу понял, что она должна быть моей. Никто не знает, почему на одних и глаз не взглянет, а на других сразу встаёт. Не могу похвастаться своими похождениями. Я не какой-нибудь особый ловелас, но иногда погрешить ужасно хочется. А то какие же грехи замаливать? Просишь у Б-га прощения за тот или иной грешок, а сам млеешь от воспоминаний.
Но тут был особый случай. После него я не только долго молился, но и не знал точно, сумею ли в следующий раз согрешить.
Вообще-то, я не особо религиозный, даже, по правде сказать, совсем не религиозный. А уж во всякую чертовщину или ей подобное вовсе не верил. Вот до этой встречи.
Короче, я увидел её на сионистском съезде в делегации от одного города (думаю, не столь важно какого). Видно было, что ей эти горячие споры и страстные речи с трибуны, как собственно и мне, были пофигу. Она крутила своей головкой, разглядывая полный зал, в основном состоящий из особей мужского пола. Наверное, в её голове проносились мысли далеко не политического уклона. Иногда её притягивающий взгляд заставлял уже далеко ушедшего от любовных утех и окунувшегося в мировые проблемы сионизма какого-нибудь члена съезда обернуться и, удивившись такой необычной представительнице, улыбнуться или поздороваться, как со своей знакомой. Ну, бес в ребро!
Я решил долго не откладывать наше знакомство и в перерыве познакомиться. Любыми путями. Так как понял, что лакомый кусочек от меня может убежать к любому из этих членов, как только их мысли возвратятся в нормальное русло.
Меня вела судьба. Её, кажется, тоже. Прямо на меня. Мы вместе перекусили около стойки, и я предложил пройтись и обсудить услышанное. Она с удовольствием приняла моё предложение, точно угадав, что обсуждать мы будем вопросы далеко не больные для сионистского движения. И ещё с большим воодушевлением новая знакомая приняла моё следующее предложение: не возвращаться в зал на третье заседание, а провести время в кафе этого же чудесного здания. Прения по докладам мы доверили прослушать товарищам по движению. Когда мы расставались, я знал уже многое из её частной жизни. Меня устраивало всё. Даже то, что она была замужем. Я не собирался менять своего статуса. Для неё наши будущие встречи, вероятно, будут чем-то вроде отдушины.
Через пару дней я позвонил, и мы договорились о встрече в её городе. Даже по меркам нашей крошечной страны расстояние между нашими городами сравнительно немалое. Мой город – на севере, её – на юге. Машина была в полной исправности. Я двинулся в путь.
Первое наше интимное свидание решил провести в гостинице, отвалив кругленькую сумму за пару часов. Я вообще противник полянок и задних сидений авто. Особенно в первый раз: мне нужно с чувством, с толком, с расстановкой. Мы понравились друг другу. Она, кажется, была довольна, я – так просто на седьмом небе. Ожидания меня не обманули.
Через пару недель я решил повторить и снова встретился с ней. Денег свободных у меня не было, и я предложил вспомнить молодость. В зимнее время на пляжных стоянках никого нет, не то, что летом: через каждые сто метров машина, ходящая ходуном. К тому же хлынул страшный ливень, и никто нас видеть не мог.
Она долго ломалась, не соглашаясь на последний шаг, хотя на мои поцелуи отвечала охотно. И вот, когда, казалось, я её уломал, она вдруг сказала:
– Я не могу. Скажи, чтобы он убирался отсюда!
Меня прошиб холодный пот:
– Кто? 
– Да тот, что сидит на заднем сидении.
– А кто сидит на заднем сидении?
– Посмотри! Ты что, не видишь?
Мне стало не по себе:
– Хватит дурить! Никого там нет, – и я снова полез к ней целоваться.
– Хорошо, может, поедем в гостиницу, – предложила она, – мне   здесь холодно и очень неудобно.
Я согласился и стал заводить машину. Она не заводилась. Выйти из машины не было возможности: дождь лил как из ведра. Я несколько раз пробовал завести мотор, но ничего не выходило.
Вдруг моя краля повернулась назад и сказала в пустоту:
– Пожалуйста, отпусти нас. Мы больше не будем.
Я подумал, уж не сумасшедшая ли она, но решил сделать вид, что тоже играю в её игру.
– А чего он так разозлился на нас?
– Наверное, ревнует.
– Кого к кому?
– Меня к тебе.
– Он тебя знает?
– Наверное.
– А кто он?
– Не знаю.
– Какая-то мистика!
Дождь затих. Я вышел из машины и пошёл позвонить в гараж и вызвать помощь. Через полчаса подъехала машина техобслуживания. Мастер посмотрел мотор и ничего не нашёл. Решили перезарядить аккумулятор. На всё ушло много времени, и мне пора было возвращаться домой. На прощанье я спросил её:
– Он ещё сидит в машине?
– Нет. А ты боишься?
– А кто его знает. Мне ведь ехать далеко. Ты попроси его в следующий раз такие шутки не выделывать.
Она засмеялась и поцеловала меня сама.
На следующее утро я поехал в гараж и проверил свою машину. Она была в полном порядке.
Прошёл месяц. Мы снова решили встретиться. Я сел в машину и включил зажигание. Мотор молчал. Почти полчаса провозившись с машиной, я поднялся домой и, сославшись на плохое самочувствие, отложил нашу встречу.
Через какое-то время, не предупредив её о своём приезде, приехал в город и позвонил из телефона-автомата. К счастью, она была дома, и через несколько минут мы встретились. Но когда она села в машину, мотор стал «чихать», отчего у меня что-то ёкнуло в груди. Я матюкнулся и с силой нажал на газ. 
Мы посидели в кафе, поболтали о жизни, я честно признался ей, почему не приехал в прошлый раз. Мне так хотелось пригласить её в гостиницу, побыть с ней вместе, снова целовать её. Но страх сковывал меня. Она как будто поняла моё состояние и предложила временно не встречаться. Я вздохнул от счастья.
Больше мы не виделись.

РОЗЫ. Он всегда приходил к ней с букетом жёлтых роз. В первый раз, когда он принёс ей алые, она так и сказала, что любит жёлтый цвет. С тех пор он всегда покупал эти солнечные цветы.  Они нежно пахли, напоминая запах розового масла, которым душилась она.
Он был из Польши, она из России. И смеясь, он говорил, что в Израиле есть поляки, русские, марокканцы, грузины… Евреи же только на кладбище.
Нет, они не были любовниками. Для неё он был большим другом, сумевшим поддержать и помочь в первые годы абсорбции. Для него она была большой последней любовью, которую Бог подарил в конце жизни. Оба жалели, что разница лет не даёт им стать более близкими, но были счастливы, что судьба свела их на этой земле.
Один раз в неделю он заезжал за ней на работу и вёз в дальний район города, подальше от любопытных глаз и злых языков, в маленькую пиццерию. Здесь для неё он заказывал большой кусок пиццы с грибами, а себе – огромную  кружку бочкового пива.
Но, пожалуй, они больше разговаривали, чем наслаждались едой и питьём. Он рассказывал о своих военных и любовных победах, немного приукрашивая, как всякий воин и мужчина. Но только для того, чтобы нравиться ей всё больше и больше. Ему так хотелось услышать из её уст похвалу или ощутить её восторг.
Ему было о чём рассказать: он участвовал во Второй мировой войне, а приехав в Израиль, и здесь прошагал дорогами всех войн. Единственное, о чём он никогда не говорил, – о днях, проведённых в гетто. Это было табу. Даже в мыслях он боялся вспоминать об ужасах польского гетто. И когда она просила рассказать, что же было там, его руки тянулись к сигарете, и глаза наполнялись слезами. Он обещал рассказать позже, оттягивая на конец жизни, как будто предвидел, что эту тайну навсегда унесёт с собой в могилу.
Он сразу оценил не только её внешние данные, но и талант незаурядного человека. С юмором он обычно говорил ей, что она должна была родиться в семье миллионера, и тогда бы у неё всё получилось, но поскольку этого не произошло, ей надо умерить свою гордыню и научиться жить в новом обществе с другой ментальностью. Она сердилась за эти нравоучения и делала по-своему. И он, видя, как не может прижиться это горделивое создание, старался ей всячески помогать. Когда же у неё что-то не выходило, она страдала от этого и злилась на непонимание окружающих, их упрямство, нежелание ей помочь. И тогда он снова напоминал ей о законах жизни, которым сам давно следовал в этой стране. «Пойми, – говорил  он ей, – все  ищут своё место под солнцем. Ты и твои соотечественники приехали, когда всё уже разобрано. Постарайся прижиться, понять и тех, кто не хотел твоего прибытия сюда. У всех есть дети, и все хотят есть».
Он сам любил этот народ, эту страну, страшно переживал, что нет покоя в ней, нет мира. По этому поводу он любил шутить: «Мы так будем бороться за мир, что камня на камне не оставим!»
Ей нравилось быть с ним, слушать его любовные признания, восторги по поводу её красоты. Нравилось, что по первому её зову этот высокий, статный старик «прилетал» на своей старенькой «Субаре» и исполнял все её просьбы.
Иногда, когда он вёл машину, она смотрела на него сбоку и… любила. Да, да, любила всем сердцем молодой женщины. Но единственное, что могла себе позволить, провести рукой по его седым волосам. Тогда он поворачивал голову в её сторону и улыбался, нежно и грустно.
Оба чувствовали, что за их спинами шепчутся и осуждают, но только они знали, что никогда не переступали той черты, которую так хотелось переступить. И он с галантностью настоящего кавалера на щекотливые вопросы своих сверстников отвечал, что хотеть-то хочется, да вот уже не можется.
Долго не видеться они не могли, так как буквально через два дня уже тосковали друг без друга. Тогда  один  из них не выдерживал и сочинял байку для другого, чтобы сейчас же встретиться.
Иногда, когда его дочь была очень занята, вместе с ними в машине ехали его внуки. Тогда он говорил, что для него это самые приятные минуты: все любимые существа с ним. Он вёз их в кафе, где каждый получал по порции любимого мороженого, а она ещё маленький букетик цветов. Бывало, малыши как будто чувствовали, что им приходится делить любовь обожаемого деда с какой-то чужой тётей, и начинали капризничать. Но он быстро наводил порядок, грозя в следующий раз с собой не брать. Это было большим наказанием, и внуки примолкали. Он просил её не сердиться за их ревность, в душе мечтая, чтобы она когда-нибудь вот так же приревновала его к кому-нибудь.
К её сыну он относился как к родному внуку и с радостью благословил на военную службу, дав отличную рекомендацию юноше для служения в престижных войсках.
Он любил людей и прощал им зависть, злость, глупость. Иногда они обижали его очень сильно, и он уходил на некоторое время из их поля зрения. Тогда все удивлялись, куда он девался. Он прощал их щедро и снова старался делать добро. От этого он не становился хуже в глазах окружающих. Наоборот, его все уважали и считались с ним. А женщины – те просто старались предъявить на него свои права, если чувствовали хотя бы маленькое предпочтение с его стороны в свой адрес. Поэтому и эта молодая особа очень им мешала быть ближе к нему. И когда он заболел, они, эти милые дамы, посчитали прямо своим долгом предотвратить любые посягательства с её стороны на их кумира.
Умирал он очень тяжело. Сгорая быстро, как свеча, боясь показаться слабым, никого не хотел видеть. Одних это обижало, других удивляло. И только она, может быть, до конца поняла, что это был его страх, не унижающий его как человека. Потому что в этом была и его великая сила мужчины – в памяти людей навсегда остаться в седле.
Он всегда дарил ей жёлтые розы, но в эту последнюю встречу принёс пять пунцово-алых роз на высоких и крепких ножках. И когда она потянулась к нему, чтобы поцеловать за подарок, он попросил этого не делать, сославшись на недомогание. И поцеловав ей руку, быстро удалился, чтобы она не увидела его слёз.
…О его смерти ей не сообщили…

Часть четвёртая

СЛУЧАЙНЫЕ
И НЕСЛУЧАЙНЫЕ ВСТРЕЧИ

МИШЕЛЬ. Недавно мне посчастливилось поработать «прекрасной няней». Девочка шести лет. Пошла в школу, в первый класс. Её надо встретить, привести домой, накормить, сделать с ней уроки, три раза в неделю отвезти на кружок танцев.
Мишель оказалась внешне очень милым ребёнком. Большие зелёные глаза с роскошными пушистыми ресницами, маленький ротик и маленький носик, который указывал на её абсолютно нееврейское происхождение. Но наличие русских корней не мешало малютке показать, причём сразу, израильское воспитание. Капризы с истериками и дикими воплями, с потоком слёз возникали по любому случаю.
– Ты разве не видишь, я играю?! – кричала Мишель, если я приглашала её к столу.
Действительно, разве я не видела, что актриса в ней родилась ещё с пеленок! Театральное представление в ролях проходило при закрытых дверях, вернее будет сказать, в салоне квартиры, пока я готовила обед в кухне. И доступ туда был «закрыт на ключ». Как только я выглядывала из кухни, Мишель, раскрыв на пол-лица свои зелёные глаза, в которых уже начина-ли блестеть слёзы, начинала заключительный акт театрального представления:
– Почему? Почему меня никто не понимает? Почему не дают играть? Никто меня не понимает! Ни папа, ни мама, ни сестра. Теперь и ты!
После потока слёз и требований оставить её в покое, она сдавалась и шла мыть руки.
За столом она всё ела руками, даже если макароны были политы кетчупом, причем малышка запрещала добавлять масло, потому что скользкие макаронины выпрыгивают из рук. Меня эти капризы приводили в полный ступор. Но я повиновалась. Её меню было постоянным, основой его было раздельное питание. Сначала она съедала бульон (из первых блюд только он годился в её рацион), затем огурец – с  твердым убеждением, что его надо есть отдельно, потому что в нём есть витамин С, затем поедались макароны, а завершалась трапеза покупными шницелями, которые я разогревала на сковородке. И каждое блюдо подавалось на отдельной тарелке: не дай бог смешать гарнир и мясное. Но если с раздельным питанием я ей уступила, то есть руками – ни за что! Надо было что-то предпринимать.  Выход был найден. О, великие сказки, с прекрасными принцессами и принцами! Кто из плебеек не хочет стать принцессой?! Ложка пошла в ход быстро, с вилкой – было труднее, ну а нож… это серьёзный случай. Придётся попотеть. Возможно, через полгода справимся. Но желание – это уже полдела.
Ещё более жуткие сцены деточка устраивала, когда надо было расчесать её прекрасные тяжёлые волосы и завязать хвост. Эта процедура – не для слабонервных! «Выше! Ниже! На тот бок! На этот!» И каждый раз рёв, крики, и всё сначала! Я начинала закипать, как чайник. Хотелось схватить эту дрянь и оттаскать за этот самый хвост. Но… но… но… нервы в коробочку! Мы и с этим справимся. Как там поется: «Это очень хорошо! Это очень хорошо, что пока нам плохо!»
Наконец, мы выходим из дома и едем на кружок танцев. Мишель этот кружок нужен, как дырка в голове, но её родители хотят, чтобы у ребёнка был хотя бы один час движения. Они выбрали именно «Алывайчик». Мне тоже не очень радостно тащить туда девочку, но я одобряю решение родителей: ребёнку нужно чем-то ещё заниматься. Танцы-дранцы-обжиманцы – это пока лучшее, что можно придумать в их материальном положении и географическом расположении. Всё остальное дороже и дальше от дома.
Постепенно мы начинаем привыкать друг к другу. Мишель поняла, что я не её бабушка, которая как-то при разговоре со мной призналась, что ей приходится принимать сердечные капли от представлений внученьки. Я тоже сменила тактику. Во-первых, поставила  чёткие часовые рамки: пока я готовлю на стол, Мишель может играть. Как только я зову её в «ресторан», она выходит из игры. Потом я снова ей даю открыть театр на полчаса, а затем уроки и на танцы. Как-то раз Мишель спросила:
– А почему ты говоришь «танцы-дранцы-обжиманцы»? Я бы лучше сказала «танцы-дранцы-любованцы». Ведь у нас нет мальчиков, чтобы обниматься.
А что? Эта девочка с головой! И головка у неё действительно умная. Оказалось, что она любит, когда ей читают книжки. Легко усвоила буквы русского алфавита. Очень наблюдательна, с хорошей памятью.
Однажды у меня было время до кружка, и я зашла заплатить с ней за газ. Мишель села на стул, а я подошла к кассиру. Кассирша справа посмотрела на меня, а потом на Мишель и сказала ей:
– Какой прелестный ребёнок! Как тебя зовут? Ты пришла заплатить за газ?
Мишель ответила по-русски, чем вызвала ещё большее восхищение у спросившей. Все русскоязычные израильтяне счастливы, если дитя говорит на «великом и могучем».
Мы вышли из здания, но не успели пройти несколько метров, как какой-то старичок обратился к Мишель:
– О, милое создание, это о тебе сегодня говорили по радио, как ты себя хорошо ведёшь? Это правда? Ты хорошая девочка?
Мишель не растерялась и ответила:
– Да, это я.
Поблагодарив старичка за приятные слова в адрес Мишель, мы побежали на кружок. Но через несколько шагов она вдруг спросила:
– А ты знаешь, почему я так себя веду? – и, увидев мое удивление, уточнила: – Так красиво.
– Почему? – мне самой захотелось узнать её тайну.
– Так ведь я ещё в незнакомой обстановке.
Ну да, конечно, вот только познакомится, так даст такого жару… Но этого старичок уже не узнает. Счастливый случай.

…Почему-то вспомнила вопрос Мишель:
– А  у тебя есть домработница?
– Нет.
– А у твоего сына?
– Нет.
– А  кто же у тебя убирается?
У её мамы есть домработница. Она приходит один раз в неделю. В остальные дни никто ничего не убирает. Можете представить, какой бедлам в этой квартире? Нет, вы не можете. Потому что надо ещё представить себе, как выглядит дом в тот момент, когда вы только-только переезжаете на новую квартиру, везде разбросаны коробки, валяются мешки, стоит собранный наполовину шкаф, который ещё не заполнен, потому что вторую половину не собрали и не известно, когда соберут. В кухне всегда немытая посуда, за исключением вторника – с утра приходит домработница и всё перемывает, а уж потом выносится пара громадных тюков со зловонным мусором.
В комнаты можно не заходить. Там в том же духе. Кровати не убраны, всё разбросано, где попало. В шифоньере у девочки ничего никогда не найти. Вещей очень много, но ничто не гладится, порой грязное лежит рядом с чистым. Многие вещи уже малы, но тоже почему-то хранятся в том же шкафу.
Однажды мы полчаса переодевали Мишель, пока, наконец, нашли подходящие вещи.
В комнате старшей дочери тоже не особенно чисто, не говоря о том, что кровать всегда в разобранном виде. Интересно, что думает о ней молодой человек, когда посещает её комнату? Впрочем, может, и юноша такой же.
И вообще, что подумать о девушке, которая, переступив порог дома после армии, не только не идёт помыться, но даже не переодевается. Прямо так, как была в армейской форме, садится за стол. Да, похоже, воспитание надо начать с их матери.
– Правда, у нас очень уютно? – как-то раз спросила деточка.
Я не знала, что ей ответить. Бедное дитя, она даже не знает, что это такое.
Как когда-то мы услышали от иностранцев такую фразу: русские – счастливые, они не знают, что значит жить хорошо.
– Ты меня любишь? – спрашивает моя юная подопечная.
– А за что тебя любить? – я специально провоцирую Мишель, ведь она сегодня опять решила устроить мне театрализованное представление. Вероятно, старые победы иногда не дают ей покоя. Только на пару дней назад её куда-то увозили, и, похоже, там у неё всё получилось. Возможно, она снова решила меня проверить. Но я не сдавалась: сначала вымой руки, переоденься, а потом играй. Девочка начинает злиться. Ей надо любыми путями добиться своего. Она хватает игрушки и забегает в комнату родителей – я еле успеваю придержать дверь, чтобы она не захлопнулась перед самым моим носом.
Всё. Баста. Ей пришлось мыть руки. Потом она прячется у себя в комнате за шкафом и долго сидит там, надеясь, что я пойду её искать. А мы уже это проходили. Я иду на кухню и готовлю еду. Наконец, милашка появляется и заявляет, что проголодалась. У неё после ора разыгрался дикий аппетит – пол-литра молока с большим количеством хлопьев съедается за несколько минут. На мордочке появляется улыбка, и она спрашивает:
– А что ты подарила своим внукам на Новый год?
Я знаю, что это проверка, так как думает, что только ей родители покупают подарки.
– А детям? А мужу?
С каждым моим ответом у неё все шире раскрываются глаза от удивления.
Итак, теперь можно подвести итог и провести воспитатель-ный урок. После чего она и задала этот вопрос:
– А  ты меня любишь?
– Попробуй объяснить, почему я тебя должна любить? – провоцирую теперь я её.
И вот ответ:
– Так ведь вчера я была хорошей.
Вопрос любви, похоже, очень волнует Мишель. Например, она убеждена, что все должны любить её маму. А я и подавно. Почему? Да потому что мама даёт мне работу.
И почему мне после этого на душе так горько? Нет, я не люблю её маму, да и Мишель в этот момент мне не нравится.

МУСЯ. Сегодня выглянуло солнце. Стало тепло. Конечно, в Израиле особого холода нет, но всё же зимой как-то промозгло, особенно после дождей. А они как раз лили в течение целой недели. Температура опускалась до 12 градусов. 
Моя подопечная – старая больная женщина. У неё болезнь Альцгеймера, что означает – с головой не всё благополучно, очень подводит память. Каждые пять минут она спрашивает, когда я пришла, когда уйду, когда придёт вторая нянечка? Я спокойно отвечаю. Нервничать не стоит, потому что всё равно ничего нельзя исправить.
Она многого не помнит, даже когда родились её дочери. Но зато помнит, что у неё в детстве были нянюшки, которые водили её гулять. Мы медленно продвигаемся по улицам, и она говорит:
– Как хорошо мне знакомы эти улицы. Каждый дом и деревья.
Она даже не замечает, что вокруг пальмы, а город – уж вовсе не город её детства.
– Какие нянюшки? – спрашиваю я.
– Ну, как же. У всех детей были няни. И у меня была. Катала на санках. Вот по этой улице мы шли на горку.
Какая странная избирательная память. Детство врезалось в голову больной старушки и осталось там навсегда. А ведь у неё совсем неплохая была жизнь. Достигла больших высот в трудовой деятельности. Семья ни в чём не нуждалась. По хозяйству помогала домработница.
Сегодня мы прошли ещё сто шагов. На скамейке, куда мы присели, сидит, обогнавшая нас на повороте солидная дама. В красном спортивном костюме, в ушах огромные серьги с изумрудами и брильянтами. Убрав кульки, чтобы мы могли примоститься рядом, она с возмущением обращается к нам:
– Как вам это нравится: 10 шекелей свёкла. Десять шекелей! Всё дорожает с каждым годом. Уже не знаешь, что покупать.
Я соглашаюсь. Действительно, таких цен у нас в Израиле ещё не было.
– Что цены! – не унималась дама. – Сегодня с утра по радио только и слышно, что надо готовиться к войне. Постоянно нас пугают этой войной! Как надо спасаться, как прятаться! Просто страшно жить!
– Всё зависит от того, как воспринимать. Например, сын, когда мой внук спросил его, что делать, если будет война, весело ответил:
– Ссуду за квартиру платить не будем.
И вот через день в школе на уроке разбирался вопрос о том, как себя вести во время войны. Учительница спросила:
– Что будем делать, если начнётся война?
И мой внук с места ответил:
– Ссуду перестанем платить.
Дама засмеялась, но тут же спросила:
– А учительница была «русской»? Она как отреагировала на эту шутку?
– Не знаю, но отреагировала нормально, смеялась.
– Тогда точно «русская». Поверьте мне. Я уж знаю, что дела-ется в школе. Эти тупые учителя. Я десять лет проработала здесь в школе и знаю, что там творится. Сейчас уже лучше, но раньше! Вы можете представить себе учительницу, которая явилась в школу в домашних шлёпанцах, не расчесанная, с сигаретой в зубах. А как они вели себя в классе?! Сидели на столах, нога за ногу. Ужас! Какие знания они давали детям?! Вот поэтому израильские ученики по знаниям самые последние в мире!
Похоже, у этой дамы тоже крыша поехала за давностью лет. Школы давно изменились. Появились разные частные школы. Никто из учителей на столах теперь не сидит, курят только в отведённых местах. Но в чём-то она права. Это было. И я ещё всё это застала.
И, к сожалению, ненависть неистребима. Причём ненависть к людям различных волн репатриации «переплывает» от поколения к поколению. Например, у моего внука педагог по английскому языку сама приехала в Израиль из Англии, то есть она новая репатриантка. Но слышать русскую речь в классе, где более одной трети детей из русскоязычных семей, для неё просто трагедия. Она начинает дико орать (естественно, на иврите с английским акцентом):
– Говорите на иврите! – Но, поняв, что никто не реагирует на её требование, переходит на более жёсткое: – Убирайтесь в свою Россию!
Вам ничего это не напоминает? Ну, конечно: убирайся в свой Израиль! Но это нас можно было куда-то послать, а наших внуков, тем более, рождённых в Израиле… Эти её выпады только вызывают у них агрессию. И они уже сами дают ей отпор, а  посылать они умеют на многих языках мира.
Дама оказалась разговорчивая. Она сразу перевела разговор на свой статус, рассказала, что приехала из Баку в 1987 году, когда там начались армяно-азербайджанские события. Когда резали армян, а евреи от страха еле успевали унести ноги в Израиль. Моя подопечная соглашается – она тоже из Баку и помнит эти события, правда, где именно она жила в Баку, вспомнить не могла.
Я тихо, чтобы старушка не слышала, уточнила даме, что, она не всё помнит.
– О, как вы можете работать с таким человеком? – посочувствовала она мне. – Я бы ни минуты не могла. Это так напрягает.
Проработав десять лет в школе, дама ушла в какую-то американо-израильскую фирму, где и проработала до самой пенсии. Теперь она о работе и не думает. Вот только свёкла очень дорогая!

Волнения для пенсионеров сегодня очень серьёзные. Вчера по телевидению передавали о повышении пособия на 200 шекелей. На площади, залитой солнцем, на каждой скамеечке сидят старики и обсуждают эту новость. Они напоминают мне птиц – щебечут, воркуют, где-то вдруг каркнут. Кто-то, не очень верящий в это благо, перебегает от одной скамейки к другой и всё переспрашивает, действительно ли вчера сообщали по радио.
Не успели мы с моей старушкой подойти к её «подружкам», как одна сразу задала мне вопрос:
– Вы случайно не слышали вчера…
Я уже знаю, о чём она меня спросит, и отвечаю, что слышала своими ушами (можно подумать, что слышать можно чем-нибудь ещё!), что пособие повысят.
– Вот видите! – обрадовалась старушка, обратившись к рядом сидевшей.
– Но меня это не касается! – обиделась та.
– Вам нет ещё восьмидесяти? – удивилась я.
– Если человек, которому до 90 лет осталось два года, не является восьмидесятилетним, то я именно такая.
– Тогда… – но я не успела успокоить её.
– Нет. Я приехала в пятидесятилетнем возрасте и проработа-ла здесь, получив пенсию.
Бедняга. Она не из нашей стаи! Ей с нами не ворковать.

В воскресенье мою подопечную старушку поместят в дом для престарелых. Похоже, болезнь начала прогрессировать, и больше ждать было нельзя: опасно для её жизни и очень тяжело для родных.
В десять утра я вывожу её на прогулку. Это наша последняя прогулка вместе. Старушка очень нервничает. Ей снова холодно. На душе неспокойно, тяжело на сердце.
Вдруг она спросила:
– А вы знаете, что меня отвозят в больницу?
Пришлось признаться, что знаю. Она тут же начинает объяснять, что сама попросила своих дочерей поместить её туда, потому что больше не может оставаться в доме со своей внучкой.
– Сима очень злая. Она всё время кричит. Ей всё не нравится, что бы я ни делала. Если бы не она, я бы, конечно, не уезжала.
– Но вы ведь понимаете, что это и ваш недочёт в воспитании девочки?
– Да-да, наверное, мы многое ей позволяли, баловали, – соглашается она. – Но она такая злобная. Почему? Что с ней стало?
– Не знаю, возможно, это просто несдержанность. Некоторые израильтяне твердят о том, что здесь такая молодёжь, но я не согласна. Молодёжь разная, всё зависит от воспитания в семье, а уж потом в школе и на улице. И друзья свою лепту вносят. Но вот есть такое мудрое изречение: «Если вы выстрелите в прошлое из пистолета, будущее выстрелит в вас из пушки».
– Да-да. Правильно. Из пушки, – старушка как-то горько улыбнулась.
У неё сегодня какой-то просветлённый ум. Такое ощущение, что нервы подействовали на разум. Возможно, её дочь это тоже понимала, поэтому так нервничала, старалась мне объяснить, как ей тяжело это сделать.
А в Японии когда-то стариков уносили в горы, в лес и там оставляли… Слава Богу, мы не в Японии, у нас есть такие дома для престарелых, больных неизлечимой страшной болезнью.
– Не знаю, как мне будет там? – снова задала свой вопрос старушка.
– Это хороший Дом. Я знаю, когда-то я писала репортаж о стариках нашего города и побывала в нём. Там отличное обслуживание, ведь изначально он был построен для военных, бывших офицеров Армии Обороны Израиля и членов их семей.  Да и сейчас, я думаю, они составляют значительную долю пациентов. Уход очень хороший.
Правда, я не стала объяснять старушке, с каким настроением уходила оттуда. Да, всё прекрасно. И уход, и питание. Но я видела руки стариков, цепляющихся за своих детей, и глаза, молящие не оставлять их здесь. Я видела, как отворачивались уже далеко не молодые дети, чтобы не заплакать, не дать себе раскиснуть. Обещание обязательно прийти через неделю.
Моя подопечная, возможно, права, что волнуется, но я успокаиваю, говорю, что наверняка ей там будет лучше, если дома у неё такие отношения с внучкой. Но где-то в глубине души не соглашаюсь сама с собой, так как понимаю – это её последнее пристанище. А ведь человек, который всё отдал своей семье, хочет иметь на старости лет свой угол, свою кровать…
– Да, жизнь прожить – не поле перейти! – вдруг заключает старушка.
И я с ней согласна.
Вдруг она заволновалась: не пора ли нам возвращаться? Её могут ждать. Кто? Почему она спешит туда, где плохо? Возможно, ей кажется, что ждёт дочь? Ей этого очень хочется, чтобы её кто-то ждал.

МИЛА. На остановке автобуса стоит девушка. Высокая, в красных бриджах, сильно обтягивающих попу. Спереди еще ужаснее – майка еле прикрывает её большие груди и живот, который, если не знать, мог бы говорить о беременности. Я уже коротко знакома с ней и знаю, что она не беременна, а живот – это память о большой полноте, от которой она старается избавиться.
Мила курит, правильнее будет сказать, старается делать вид, что курит. Это никак не вяжется с её миленьким, даже по-детски красивым личиком.
– Зачем ты куришь? Бросай! Это опасно. Тебе ещё выходить замуж, рожать детей. Для здоровья это плохо, – нравоучительно говорю я, сама понимая, что эти замыленные слова никакого воздействия на Милочку не возымеют: «Вот ещё одна тётка будет ей мораль читать. Она не маленькая, сама знает, что делает».
Наверное, я бы тоже так подумала в своё время. Кто из нас не баловался сигаретками? Многих это затянуло надолго.
Помню, как я в студенческие годы наивно старалась показать свою взрослость. При этом даже затянуться по-настоящему не умела и не хотела. А уж когда кто-то из молодых людей в компании рассказал анекдот о поцелуях с курящей женщиной, решила больше не увлекаться этими играми. И этим самым вызвала к себе только больший интерес со стороны ухажёров.
Девушка не стала грубить мне, а наоборот, вдруг разоткровенничалась. Причём всё было сказано с такой скоростью, что сначала я даже не уловила смысла сказанного.
– Что касается болезни, я всё равно заболею. У меня бабушка и мама – онкологические больные. Так что генетически я вполне… А сейчас я тоже больна. Душевно, – в её глазах я увидела слёзы, и личико изменилось, как бывает в такие моменты. – И не давая мне опомниться и задать вопрос, продолжала: – Я только что потеряла свою любовь. Целых полтора года я жила в Париже, была помолвлена. И вот стоило мне отлучиться в Израиль по делам, как он передумал. И сегодня  он прилетит, чтобы забрать своё кольцо и отдать мои вещи.
– Так ты знаешь французский? – чтобы как-то перевести разговор с минорной ноты, спросила я.
– Да, немного говорю. Но лучше, конечно, английский. Я перевожу и с иврита.
– О, это уже интересно. А ты сумеешь перевести с русского на иврит? У меня есть произведения, мне нужен переводчик.
– Конечно, я думаю, что смогу.
– Но ведь переводить литературный текст – это нужны особые знания и умения.
– Я  сумею.
Вот настоящая израильтянка. Сначала сделает, а потом будь что будет. О какой профессии вы говорите? Она и тут, и там, и везде успеет. Но главное, о чём твердит постоянно, – я лучшая. И должна быть первой.
– Я во всём должна быть первой. Если я перешлю вам свои рассказы, вы должны их прочитать первыми.
Позднее оказалось, что Мила читать по-русски не умеет.

СОНЕЧКА. Моей подопечной за девяносто лет. Каждый раз, когда я прихожу к ней, она стонет, что всё у неё болит, она плохо спала, снова проблема с туалетом. Но когда мы начинаем собираться на улицу, Сонечка подолгу выбирает наряды, рассказывая, когда, где и за сколько были куплены эти кофточки и платья. Ну, о том, что это была просто «миция» – говорить не надо. Всё «дарма» в славном городе Одессе.
Все знали, что именно Одесса – непризнанная столица евреев России. Нет-нет, я не ошиблась. Биробиджан – это столица для еврейской советской политической верхушки. Но, наверное, мало кто знает, почему евреи (правильнее сказать, те представители еврейской нации, кто в кабинете Сталина решал вопрос об Еврейской автономной области) сами отказались от Одессы, предпочтя Биробиджан и окраины России. Они преследовали две цели – во-первых, увезти свой народ подальше от Сталина, зная его жёсткий кулак, во-вторых, надеялись, что на маленьком клочке земли они построят свой коммунистический рай. Но, как и следовало ожидать, все надежды очень скоро рухнули, никакого коммунистического рая-города не построили, а через некоторое время эти же «кремлёвские мечтатели» перебрались обратно в европейскую часть СССР.
Но мой рассказ не об этом. А о Сонечке.
– Ну, вы просто невеста на выданье, – улыбаюсь я.
– Да, сегодня у меня много нарядов. А было время, что мне нечего было носить. Я даже летом ходила в пальто – платья не было. А ведь была молодой. Хотелось нравиться. У меня был парень. Он долго добивался меня. А мне было стыдно гулять с ним. Уж очень себя стеснялась. Вот он и ушёл к другой. Я долго не могла выйти замуж. Мне было тридцать шесть лет, когда вышла за Иосифа.
Убедившись, что наряд хорошо сидит на ней, Сонечка, еле передвигая ногами, подходит к зеркалу и наводит последний марафет – причёсывается и красит губы. Причём красит по-особому – только нижнюю губу, затем прижимает её сильно к верхней, на которой остаётся след.
– Ну как, у меня хорошо покрашены губы? – обращается она ко мне.
– А почему вы красите таким образом? – удивлена я увиденным.
– Это так мы красили в молодости. Чтобы экономить губную помаду.
Мы тихонько выползаем на улицу. Сонечка рада, что, наконец, можно погулять, увидеть свет, себя показать, людей посмотреть. Она недаром одевалась – сто метров по тротуару – это её мир сегодня. Потом мы продвигаемся вглубь двора дома для престарелых, где на скамеечках уже ждут нас его обитатели. Они мирно принимают нас, хотя мы не те «счастливчики, которым так повезло», по словам моей подопечной. Её мечта – жить в такой обители.
– К сожалению, – каждый раз объясняет она новым знакомым, с которыми знакомится на скамейке, – моей дочери ещё рано, а мне уже поздно.
В Израиле место в таком доме могут предоставить только пенсионерам от 60 до 70 лет. Её дочь ещё не на пенсии.
Сидя на скамейке, Соня, выслушав семейную историю собеседницы, вдруг грустно говорит:
– Да, плохо, когда нет мужа. Пока был муж, я была хозяйка, а сейчас… мужа нет, и я уже никто, со мной не считаются.
– Но вы только что сказали, что у вас хорошая дочь.
– Да, она хорошая, но она часто мною недовольна. Всё что я ни делаю, ей не нравится. Она даже может повысить голос на меня. А я хочу только помочь ей.
– Как же вы можете помочь, если у вас такие проблемы со здоровьем?
– Раньше она не была такой. А сейчас…конечно, её работа… очень тяжелая. После неё она и разговаривать спокойно со мной не может. Я раздражаю её даже своими расспросами.
– А чем бы вам помог муж? Особенно сейчас, когда ему было бы за сто лет?
– Да… – соглашается Соня, – сейчас уже ничем.
Её статус жены и хозяйки дома утерян, от этого ей очень тяжело. Она часто сетует на то, что уже ничего не может сделать сама. Ей снятся сны, в которых она готовит обед на праздник, печёт пироги… Привыкшая к домашней работе, Сонечка никак не может смириться со своим бессилием. Очень старается сама приводить себя в порядок, обслуживать без посторонней помощи.
Начитанная, умная женщина, она даже в свои годы вдруг начинала читать стихи из Пушкинского «Онегина», а порой и пела арию Татьяны. Её только очень огорчает, что теперь голос уже не тот, а ведь была когда-то очень голосистой, пела в художественной самодеятельности и на украинском, и на русском языках. Не то в шутку, не то всерьёз Сонечка спрашивает:
– И почему у меня такой голос стал? Куда всё подевалось?
Я, конечно, молчу, понимая, что ответа от меня она не ждёт.
Ещё женщина страдает оттого, что к ним мало кто теперь заходит. В Одессе её дом, большой и гостеприимный, часто принимал родных и знакомых. Здесь в первые годы репатриации, пока она хорошо передвигалась, к ним заходили соседи и знакомые. Сейчас их дом никто не посещает, несколько фраз с дочерью и пара часов с нянечкой – вот и вся её связь с миром людей. Телевизор – гениальное изобретение человечества – тоже не радует. Политические программы очень волнуют, сериалы вообще все смешались в голове. Зато газеты, журналы она перечитывает по многу раз, стараясь в дальнейшем блеснуть своими знаниями перед женщинами на скамеечке. Похоже, их это сближает. После таких встреч Сонечка отмечает, что сегодняшняя собеседница культурная женщина, с ней было интересно поговорить о жизни.
Что касается «поговорить о жизни», истории повторялись постоянно при каждой встрече, особенно если появлялась новая собеседница.

РИНА. Мама долго не сдавалась – мыть пол было её делом. Каждый раз она убеждала себя и меня, что после этого хорошо себя чувствует. Я никогда не любила мыть полы, после них чувствовала себя не только не хорошо, а наоборот – разбитой и выжатой, как лимон.
Однажды, моя пол, мама поскользнулась и сильно ударилась спиной. После этого она сдалась. Пришлось взять помощницу для уборки квартиры.
Ринин телефон мне дала моя подруга. И через несколько дней женщина появилась у нас в квартире. Коренастая, с рыжей потрясающей копной на голове, она бойко принялась за дело. В её обязанности входило помыть полы и пропылесосить ковры. В цене мы сошлись. Убирала она быстро, бойко, но главное – много говорила и постоянно нуждалась в советах.
Через некоторое время я знала о ней достаточно много, чтобы сложить свое впечатление о яркой представительнице новых репатрианток – матерей-одиночек, прибывших в Израиль в начале 90-х.
В Ашдод она переехала из центра Израиля, где снимала квартиру, и, не осилив и двух недель учебы на курсах иврита (к тому же сидеть за партой вместе с сыном ей мешал её менталитет), устроилась работать в супермаркет уборщицей. Сын продолжал учиться на языковых курсах, дочь – в школе. Девочка вначале стыдилась матери. Сын же, понимая, что мать вынуждена работать, часто помогал ей после учебы.
Репатриировались они из украинской глубинки. Отец Рины занимал в их городке какой-то большой пост. Из трёх детей он больше всего любил старшую дочь Нету, которая походила на его мать – типичную жгучую еврейку. Равнодушно относился к младшим детям, похожим на русскую жену.
Добротой и мягкостью к детям жена не отличалась, была горяча и часто била, причем порой тем, что попадалось под руку. Однажды она схватила скалку и с силой собиралась ударить сына, тот увернулся, зато маленькая Риночка, любившая своего братишку, бросилась его спасать, прикрыв собой. Удар  пришёлся по ручке ребёнка, которая хрустнула…
Отец не заступился за сына. Он не разрешал бить только свою любимицу.
Привилегии у старшей дочери были во всём: в одежде, в еде. Ей во всём потакали и исполняли любые прихоти.
Как ни странно, Рина не озлоблялась. Очень просто смотрела на жизнь, на то, что носила, не завидовала своей старшей сестре, но и спуску ей не давала в драке. А бились сёстры часто.
Замуж Рина вышла неудачно. Как будто ей и в личной жизни не должно было повезти. Муж оказался пьяницей, она несколько раз убегала из дома, наконец, не выдержала и ушла с малышами на руках, всё бросив. А вскоре поняла, что лучше найти себе новое место жизни – и двинулась в Израиль.
В Израиле уже обосновалась её старшая сестра Нета, уехавшая несколькими годами раньше. На пару дней она приняла Рину с детьми, а дальше помогать ей не захотела, указав на то, что все в Израиле выживают сами. Рина не обиделась и ушла пробиваться в этой жизни самостоятельно.
Тётка, которая в это время жила в Израиле уже много лет и считалась старожилкой, не очень торопилась помогать своим племянницам, поэтому и Рине не спешила оказывать помощь – ни материальную, ни моральную. Женщина даже не знала своих прав новой репатриантки, намучившись по полной, она собиралась уже возвращаться обратно в свой украинский уголок. Но тут репатриировался отец, который всегда мечтал жить в Израиле. Родители решили, что сначала в Израиль переберётся он, обоснуется здесь, а потом перевезёт жену, которая, мягко говоря, не мечтала жить в Земле обетованной. Ей хватало своего еврея, а других ей не надо было.
Он поселился у старшей дочери, которая с радостью приняла своего любимого папочку. Но эта любовь длилась до тех пор, пока Нета не купила квартиру. Как только отец отдал ей половину полагавшейся ему ссуды, любовь закончилась, и старика буквально стали сживать со свету. Любимая доченька вдруг сообщила, что жить с ним под одной крышей не может, в Израиле, мол, все живут отдельно от детей, и он должен перебраться на съёмную квартиру.
Закончилось тем, что однажды старик появился с трясущимися руками у Рины и, чуть ни плача, сообщил, что Нета его выгнала. Здесь и открылась вся правда о квартире и любви к родителю.
Рина с сыном двинулись отстаивать справедливость.
Нета была страшно возмущена, что её младшая сестра суётся в их с отцом дела. Но тут Ринин сын показал себя настоящим мужчиной и внуком: он заставил тётку замолчать и принять деда обратно.
На некоторое время всё утихло. Но это только казалось. Однажды, после какой-то семейной ссоры, старик ушёл на улицу. По дороге ему стало плохо, люди вызвали «скорую», которая увезла его в больницу.
После перенесённого инфаркта отец решил возвратиться на Украину, прекрасно понимая, что просить приют у младшей дочери просто не имеет права. Он был убит отношением к себе своей любимицы, которую так баловал, так лелеял и так безумно любил. Больше его здесь, в Израиле, ничего не держало.
Прощаясь в аэропорту, отец горько сетовал, что очень сожалеет о своей слепоте и о несправедливости к Рине.
Когда она  позвонила вечером к родителям, чтобы узнать, как он долетел, мать спросила:
– Что произошло? Отец прилетел мрачный и злой. А когда я его спросила: как в Израиле, он только ответил: дерьмовая страна.
Больше Рина отца не видела. Вскоре родителей не стало.
За это время женщина купила себе двухкомнатную квартир-ку в Ашдоде, выдала замуж дочь и женила сына, стала бабушкой.   
До сих пор очень сожалеет, что так всё вышло. Она рада была бы принять родителей у себя и жить с ними под одной крышей. Но, похоже, о её любви к ним родители не думали, помня о том, как сами относились к младшей дочери.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА. Эта книга была подготовлена мною к 25-летию нашей супружеской жизни. С тех пор я иду по жизни с человеком, назвавшим меня своей женой в тот последний апрельский день 1975 года. В нашей жизни было много приятных и радостных минут, мы вместе переносили наши невзгоды и тяжкие удары судьбы, наконец, мы вместе решили круто повернуть нашу жизнь, чтобы приехать в Израиль.
К юбилею я готовилась два года. Ходила по магазинам, примеряя платья, продумывала каждую деталь своего внешнего вида, составляла список гостей… Но всё повернулось не так, как рассчитывала. И как ни странно, это меня не огорчает. Вот мы сидим за столиком китайского ресторана. Только моя семья: моя мама, сын с невесткой, внук, муж и я. Нам уютно и радостно вместе.
И я понимаю, что главное в нашей совместной жизни мы всё же совершили: сохранили наш семейный очаг. И пусть он пока мал, но он не угас, не сгинул в тяжких перипетиях жизни, и верю, – согреет  ещё  своим теплом близких и родных нам людей.

Никогда не шутите с судьбой.
В дураках вы останетесь сами.
И завоете под луной,
И поплакать захочется маме.

Не обманете вы судьбу.
Не вернёте назад годочки.
Ничего изменить нельзя –
Покусаете локоточки.


Никогда не играйте с судьбой,
Даже если вам только двадцать.
Не найдёте жизни другой,
Ну а в этой устанете драться.

Никогда не шутите с судьбой.
Повернуть её вспять невозможно.
Побежите дорогой другой,
А бежать по другой – очень сложно.