Как я нашёл Мидори

В 1835 году я с группой учёных выдвинулся в дебри Амазонии с целью застать цветение редчайшего, описанного в средневековых трактатах цветка Arkona Passiflora, получившего своё название за сходство с терновым венцом. Цветок этот являлся святыней местных диких, необразованных, варварских и некультурных племён, словом, грязных дикарей, и они тщательно скрывали его местонахождение, тем самым тормозя научный прогресс и выказывая дерзкую непочтительность по отношению к колониальным властям, эмиссаром которых я официально являлся.
     В составе нашей экспедиции числились 3 (три) прахфессора, 6 (шесть) дохтуров, 12 (двенадцать) аспирантов и целая орда лаборантов, которых мы набрали из местных, поскольку их труд обходился дешевле и они соглашались принимать оплату спиртным. Основной задачей лаборантов, естественно, являлось перемещение по джунглям членов экспедиции и их пожитков и конечно меня любимого. Так как путь наш был долгим и нелёгким, я постоянно подбадривал лаборантов отборной площадной бранью и ударами хлыста и убеждал их проявить уважение к задачам экспедиции путём обещаний поджаривания на медленном огне, нанесения ударов шомполами по мягким местам вплоть до отслаивания кожных покровов и мышечной ткани и прочих дисциплинарных взысканий и воспитательных мер.   
Продвижение наше затруднялось наличием на пути рек, кишащих пираниями, муравейников, чьё население способно в течение 3 (трёх) минут оставить от человека голый скелет, ядовитых лиан, пауков, готовых в любую минуту прыгнуть на жертву, дабы впиться своими жвалами ей в лицо, ядовитых змей, яд которых приводит к почти мгновенному летальному исходу, и змей неядовитых, однако способных, обвившись вокруг человека, сдавить несчастного с такой силой, что он весьма быстро испустит дух вследствие асфиксии и механических повреждений внутренних органов концами сломанных рёбер. К этому следует прибавить возмутительные манеры и негостиприимство уже упомянутых местных жителей. В любую минуту на нас мог обрушиться град отравленных стрел, к тому же постоянно приходилось смотреть под ноги, где могли оказаться хитроумные ловушки - олицетворение примитивной жестокости недалёких аборигенов.   
Наконец мы вышли на местную тропу, что свидетельствовало о близости местного поселения. Нам же следовало избегать всяческих контактов с местным населением и уж подавно держаться подальше от мест его локаций. Стараясь продвигаться как можно незаметней (для этого пришлось пустить в расход наиболее шумных лаборантов), мы вышли на полянку перед совершенно гладкой скалой, на которой было видно множество знаков, нанесённых будто бы резцом гравера. Конечно, они не могли быть сделаны представителями местной отсталой и убогой народности, прозябающей в грязи и нищете и не знающей таких достижений цивилизации, как водопровод, канализация, паровое отопление, трамвай, паровая машина, семафорный и гелиографический телеграф, оптика для наблюдений объектов на местности, выпечка хлеба, винокурение, варьете, бридж, покер и баккара, и, конечно же, огнестрельное оружие, посредством показательного применения которого колониальные власти склоняли местные племена к послушанию и труду на благо метрополии, что, однако, имело не в достаточной степени удовлетворяющий интересы указанных властей эффект.   
 Наше внимание привлекло высеченное на скале среди прочих пиктограмм изображение столь нужного нам Arkona Passiflora. Рядом с ним один из прахфессоров обнаружил значки, которые осмелился расшифровать как местный календарь, имеющий мало общего с привычным нам, но отражающий смену погодных сезонов и лунных фаз в примитивном представлении первобытных людоедов. Из этого календаря можно было заключить, что цветение Arkona начнётся в самое ближайшее время, то есть в полнолуние, которое начиналось завтра. Чтобы понять нашу радость, следует знать, что цветение этого растения наступает раз в 500 (пятьсот) лет и длится не долее 6 (шести) минут. Это означало, что вскоре перед этой скалой появятся жрецы местного варварского культа и мы сможем проследить местонахождение бесценного Arkona.   
Устроив засаду вблизи вышеописанной скалы, мы начали наблюдение за обстановкой вблизи её. События не заставили долго ждать. Вскоре перед скалой появились трое аборигенов, совершенно нагих за исключением футляров, скрывавших их причинные места. Как бы в возмещение недостатка гардероба их тела покрывала замысловатая раскраска, а волосы были смазаны охристого цвета помадой и стояли наподобие рогов. В волосах торчали какие-то тростинки, косточки птиц, засушенные веточки. Дикари начали обмениваться нечленораздельными гортанными звуками, при этом указывая друг другу на знаки, испещрявшие скалу. Затем они свернули самокрутки из каких-то листьев и закурили их. Выкурив своё зелье, они сняли со своих шей какие-то выдолбленные тыквочки и с явным удовольствием глотнули из них. Затем они вдохнули чего-то из маленьких бурдючков, также висевших у них на шее. В заключение они достали выдолбленные палочки, в которые были вставлены пробки с отверстиями, в которые в свою очередь вставлялись полые заострённые тростинки. Посредством служившего своеобразным поршеньком сучка они ввели себе в жилу какое-то вещество, после чего начали издавать протяжный, переливчатый и леденящий душу вой, при этом они корчились словно грешники в аду и в конце концов застыли в неестественных позах.
    На радостях я обещал застрелить каждого, кто вздумает проявить неосознание задачи экспедиции и неуважение к науке. К этому времени я уже который день не выпускал из рук своего пятиствольного револьвера. Мы стали дожидаться наступления рассвета.   
Но на беду одному из аспирантов вздумалось сделать фотографический снимок варварского ритуала. Мало было того, что вспышка поджжжённого им магния перебудила живность по всей округе. Тотчас же вслед за этим воспоследовал подлинный переполох среди местных дикарей. Надо заметить, что всё непривычное их взгляду и выходящее за границы их понимания, как то - белого человека, ружьё, паровой катер, на борту которого находятся белые люди с ружьями - они называют "ничто" и стараются тут же предать уничтожению как олицетворение злой силы. Со всех сторон на нас бросились ловкие, вёрткие, с цепкими, как у обезьян руками, низкорослые людишки. Мы начали позорное и паническое отступление. Почти сразу нас одного за другим постигло бедствие - один из аспирантов угодил в муравейник, где на него немедля набросились плотоядные обитатели, и мы ничем не смогли помочь ему. Один из дохтуров наступил на змею, а на другого упал огромный страшный паук, и несчастный катался по земле, пытаясь оторвать чудовище от своего лица, пока я не облегчил ему предсмертные муки, разнеся выстрелом его голову вместе с пауком. Двое прахфессоров разом угодили в страшную ловушку, подло устроенную местными негодяями, и их тела пронзили хитроумные крючья, извлечь которые не представлялось возможным. Крючья растягивали их, причиняя ужасающие страдания. Мы попытались отрубить одному прахфессору руки, а другому ноги, дабы освободить их, но тщетно - дьявольские приспособления цепко держали свои жертвы.    
 Наше положение усугубилось тем, что почти все лаборанты, наплевав на контракт, скрылись в чаще, бросив нас, ядро экспедиции, на произвол судьбы. Потрясённые таким вероломством, мы, однако, недолго выражали своё возмущение и отчаяние за наше положение. Нас взяли в плен дикари и подвергли своим изуверским пыткам. На моих глазах, не выдержав истязаний, отошли в лучший мир оставшиеся в живых участники экспедиции. Мне отвели последнюю очередь, вероятно уготовив мне наиболее ужасающую участь. Так я получил целую ночь для составления плана своего избавления.
Годы, проведённые в клане Ига на службе сёгуна Иэясу Токугава в эпоху Эдо, не прошли для меня без пользы. К утру я вырвался из плена и оказался на поляне, посреди которой рос вожделенный Arkona Passiflora.
      Стоя над корчившимися в кровавой блевотине жрецами, я немного сожалел о том, что мне не удастся набить из них чучела для колониального музея в Роттердаме, но всё же был доволен тем, что сумел осквернить это языческое капище. Бутон тем временем явственно поскрипывал, на нём уже проступали щели, наконец его верхушка вскрылась.
Цветок начал раскрываться, словно белая роза пред юной Утэной Тэндзё. И наконец открыл мне свою благоухающую сердцевину. На самой серёдке цветка сидела крохотная девочка. Она была совершенно обнажена, что привело меня в крайнюю степень смущения, хоть я и был видавшим виды искателем приключений и тёртым жизнью авантюристом.
Я заслонился шляпой, отвернулся и стал размазывать по подбородку обильно потёкшую из носа кровь. Затём, слегка покосившись в сторону девочки, я увидал, как она раскрыла свои чудные глаза и неторопливо потянулась. В этом движении было столько грации, и вся она была настолько прекрасна своей юностью и совершенством, что я замер, не сводя с неё глаз, тщетно пытаясь заставить себя смотреть в сторону.
Тем временем девочка осмотрелась окрест, её взгляд упал на меня, оборванного и окровавленного, и она, топнув своею стройною ножкой, гневно произнесла:
 "Японский городовой! За***шься ждать 500 (пятьсот) лет, пока раскроется грёбаный цветок!" Затем она милостиво позволила мне посадить её в карман и велела продвигаться к побережью.
    Через месяц мы достигли португальской фактории, откуда направились в Рио-де-Жанейро, где сели на четырёхмачтовый винджаммер "Плутон", следовавший в Лондон. Там я предъявил Королевской академии наук засушенный экземпляр Arkona Passiflora и представил отчёт о результатах экспедиции, за что получил награду в 1000 (одну тысячу) гиней, что позволило мне заняться доставкой в Америку чернокожей рабочей силы с Берега Слоновой кости. Бизнес этот приносил неплохую прибыль, и я смог обеспечить своей приёмной дочери достойное содержание. Я дал ей имя Мидори из-за её изумрудного цвета глаз. Главным же итогом экспедиции стало то, что в моей жизни появилось создание, которому я смог отдать свою заботу. Благодаря этому я чувствую себя счастливым, а свою жизнь - наполненной смыслом.