Последний народный

У вас был в городе Дом книги?  В далеком южном городке моей юности такой дом стоял  – светлый с огромными окнами, - книжная сокровищница, в которую я наведывалась в каждую получку и часами  с наслаждением перелистывала  пахнущие свежей  типографской краской тугие томики.  Вот и в тот момент  я была на распутье,  пытаясь  разрешить нелегкий вопрос, а что же мне выбрать из  этого манящего книжного изобилия.  Забавно, но я почему-то ласкала нежненько  пальчиками  совсем простенькое издание,  вся под  нахлынувшими  воспоминаниями,  была когда-то в родительской библиотеке Потерянная родина Вилиса Лациса.
 Когда мне  было совсем нечего читать, я бралась за нее.  До тех пор, пока  она  не осела, как и  добрая сотня  моих  книжек,   в чьих-то злобных и завистливых руках.  А ведь я так радостно и простодушно всю жизнь делилась самыми лучшими из них,  в надежде потом  обсудить  впечатления о прочитанном.  И, думаю,  что этих книжек уже давно нет в живых, это же так не модно теперь – собирать,  копить  этот жуткий пылесборник, все теперь живут просто, облегчая  жизнь максимально, избавляясь  от залежей книг.
- а почему не мое читаете?
- а кто вы? -  я настолько увлеклась, разглядывая желто-оранжевый том, что не заметила, что все помещение наполнилось какой-то особой, не местной публикой, а рядом стоял невысокий пожилой мужчина.
- Виктор Боков, - гордо провозгласил товарищ, и тихонько  добавил, - дам автограф, поищите мою книжку.
Оглянулась, кругом корреспонденты, телевидение,  толпа людей, еле пробилась к прилавку, но, увы, ничего из этого самого Бокова  не было, да и сама я не очень-то  была сильна в поэтике, не мое,  и, кто такой Виктор Боков, для меня было тайною тайн.
… С детства не любила учить стихи. И самое интересное, что меня за весь  школьный курс       вызывали к  доске читать на память очередное стихотворное задание всего пару раз. Я умудрялась заранее прочесть все, что надо по программе, и с удовольствием  получала отметки за пересказ прочитанного. И зачем меня было вызывать, когда у меня полно оценок?  И как меня потрясла моя одноклассница Инка, когда она в полной тишине  так страстно и талантливо прочла длиннющее есенинское «Вы помните, Вы всё, конечно, помните…». Передо мной стояла красивая страдающая женщина, а не десятиклассница, это об  ее истории любви Есенин написал. А еще меня удивила  ее открытость и беззащитность. Вся школа знала про ее бурный роман с Толиком. А что Толик? Сидел, развалившись, за последней партой  и улыбался. Меня тоже тогда неожиданно  вызвали к доске. Я очень бодро отрапортовала на пятерку про отговорившую золотую рощу, благо под нее так хорошо прошедшим летом мечталось возле пионерского костра. Как-то по случаю мне попался металлический бюстик Есенина,   я его поставила на книжную полку, как напоминание о моем бесхитростном наивном  детстве, стерильном от стихов и страстей.
В техническом вузе я быстренько, через месяц после поступления, стала отвечать за культурно-массовую работу  в комитете комсомола,  засияла в качестве ведущей на всяких огоньках, концертах, дискотеках, вот тогда мне пришлось что-то  заучивать.  Что? Благополучно все выветрилось из памяти, кроме  каких-то строчек – А откуда вы знаете, какие у девушки  мечты, которые я пропищала со сцены во время  дискотеки в каком-то клубе. Именно, пропищала, так сказала моя одноклассница, которую случайно занесло на этот вечер – смотрю, кто-то пищит со сцены, пригляделась, а это ты!
 А в этом южном городке я нашла себе замечательное развлечение по вечерам после работы – устроилась на полставки инструктором по культурно-художественной работе в Дом офицеров. Бесконечная круговерть концертов, огоньков,  дискотек, киносеансов, выступлений заезжих звезд и поездки с литературно-музыкальными композициями по отдаленным гарнизонам и заставам.  Представьте себе  очередной огонек, столики, свечи, скрипка и так щемяще-родное и понятное  Риммы Казаковой - Поделись со мною скукой, офицерская жена. По-армейски, очень скупо, начинается весна. Муж уехал на манёвры. Жди. У двери долго стой. Прямо действует на нервы запах лиственниц густой! … 8 марта. Единственный праздник, когда семейство могло выбраться из высокогорной заставы, и провести его среди  относительной цивилизации в отряде.  И  можно было пошутить -  а у тебя,  счастливица, муж, оказывается, сапоги снимает, когда спать ложится, а у меня – не успевает – постоянно – застава, в ружье…
И не знаю, что больше мне нравилось тогда в стихах – текст или та напряженная атмосфера, которая  возникала вокруг  - я обожаю стоять на сцене, софиты бьют в глаза, ты ничего не видишь в темноте зала. Хорошо, когда платье в пол, ведь дрожь начинается с пальцев ног, а потом неумолимо поднимется вверх, вот, и коленки стали, как стеклянные, начали стукаться друг от друга, еще чуть-чуть и разобьются. Постепенно шум стихает, ни шевеления, ни дыхания, мертвая тишина. И ты в этот момент себя чувствуешь всемогущей повелительницей. Ты поднимаешь руку и всеобщий вздох в едином порыве.  И вновь мертвая тишина, нет,  не мертвая, а звенящая... И ты что-то говоришь, иногда ты забываешь слова в каком-то стихотворении, но это и не важно, быстро что-то по смыслу вставишь и дальше, как ни в чем не бывало... Мои знакомые смеялись, если я начала улыбаться, надо прислушаться, что-то пошло не так...
Потом я вела праздничные городские концерты в театре несколько лет в моем родном городе.   Однажды в самом конце концерта, когда на сцене был сводный хор, танцевальные коллективы и надо было перечислять бесконечных танцмейстеров, хормейстеров, солистов, авторов, дирижеров и т.д.,  я вдруг поняла, что у меня в голове пустая доска, без единой фамилии. Надо сказать, что я никогда не пользовалась папочкой с программой, считала это ниже своего достоинства, всегда все произносила на память. Я стояла посреди сцены и мучительно пыталась вспомнить хоть одну фамилию... Тщетно... Такого со мной никогда не было, а если учесть, что эти коллективы из года в год выступали в концертах, дирижеры не менялись, я их объявляла ни один десяток раз, а сейчас - пустота. Я понимаю, какое жалкое зрелище я представляла.  А, может, и не жалкое, я стояла и... улыбалась...  Попыталась назвать хормейстера - неправильно... В зале раздались смешки, когда же я сделала еще одну попытку, зал заржал... Шесть сотен человек одновременно. Никогда еще я не чувствовала себя такой счастливой. Так всех развеселить! Они, как и я, видели эти коллективы не один раз, в основном, это были руководители и промышленный актив предприятий города, которые обязаны были посещать такие статусные мероприятия и смотреть из года в год одни и те же программы.  А тут -  такое развлечение!  В конце концов,  картинка была следующая, я говорила - концертмейстер, а зал с хохотом хором - Иванов...  А я, улыбаясь всеми своими ямочками, торжественно повторяла – Иванов. И далее -  по всему списку.  Я так и не вспомнила ни единой фамилии. Вскоре моя сценическая карьера постепенно сошла на нет.  Провела еще несколько концертов, встречу - от всей души, покричала что-то с трибуны и прокомментировала городской праздник, а потом  по уши погрязла в  новой работе, мне было не до концертов, а никто и не настаивал.
А я увлеклась поэзией. Поэзией для себя. Читала вслух для себя любимой. Часами. Нараспев. Со слезами. Старшая сестра  глубокомысленно изрекала, глядя на горошины слез, катящиеся по  щекам – артистка… И не раз  потом восхищенно цокала языком – это же надо такое умение рыдать из-за слова. И никогда мне более так сладостно не плакалось, как во время этих полуночных стихотворных бдений. Я даже написала пару рифмованных строк – поцелуй, это много иль мало? Но это граница, но это – начало…  И до сих пор не уверена в своем авторстве. Их, думаю, родила моя постоянная влюбленность.  Больше никогда я не пыталась рифмовать и до сих пор путаю ямб с хореем, а при прочтении словосочетания бесцезурный шестистопный ямб покрываюсь холодным потом и тихо матерюсь при упоминании амфибрахия.   Такая, вот, стихотворная романтическая  жизнь.
Это я тогда в том южном городке не знала, кто такой Виктор Боков… Теперь  у меня несколько сотен поэтических сборников на книжных полках.  Под настроение я включаю старый кассетный магнитофон и слушаю записанные в тот слезливый период начитанные мною томики лирики.  И не плачу. 
Так бывает. Судьба тебя вдруг  заносит  в неведомое, как тогда в Дом книги. В те же самые минуты, когда туда отправилась делегация со всем цветом  писателей Союза. И этот  пожилой говорливый дядечка - автор множества сборников, лауреат конкурсов, известный поэт. И эти песни «Оренбургский пуховый платок», «На побывку едет молодой моряк», его, Виктора Бокова.  И осталось в какой-то   книжке записанное им четверостишие со странным окончанием – но если сердце сильно любит, с ним не расстанешься нигде…  Написала сейчас, решила погуглить, такого текста не нашла. Интересно, значит ли это, что это был экспромт? Лично для меня единственной?  А, может, дежурный текст, который он писал всем в качестве автографа. Он писал это посвящение, а вокруг собралось множество людей. Мне даже неловко как-то стало от такого количества внимания. А он называл и называл какие-то фамилии из книжек и журналов. Почему-то запомнила немногословного Юрия Нагибина, написавшего мне не разборчиво то ли – увы, чужое, или же – увы, чужая… Меня бы устроил, как вы правильно понимаете, второй вариант, но думаю, это касалось того, что автограф он поставил на учебнике по химии.
-вы из Белоруссии? А  в делегации  ваш земляк  - Нил Гилевич!
Какой мощный красавец предстал перед моими глазами – высокий, косая сажень в плечах, с пышной копной волос, с умным лицом и умиротворенным взглядом. Повертел в руках оранжевый томик Потерянной родины Вилиса Лациса и написал  на нем  о том, чтобы я всегда  помнила, что у меня есть родной край  - Беларусь.
 Через год  купила двухтомник  стихотворений.  Я его потом еще раз видела  через 20 лет на одном звучном общественном мероприятии. Выждала момент, когда он в одиночестве стоял, чем-то расстроенный, на крыльце здания, такой же элегантный и красивый в своем блестящем кожаном пальто. Подошла и несмело ему напомнила про ту давешнюю встречу на краю земли в далеком южном городке. Увы…  Разве можно было надеяться, что в сумятице этих бесконечных мероприятий могла запомниться несмелая барышня с оранжевой  Потерянной родиной…
 Сегодня   его не стало.  Ушел последний народный поэт  Беларуси. Всего 8 человек в истории государства носили это звание. Он ушел последним.
Знаете, пишу всю ночь, всколыхнула меня эта потеря. Он же такой боец был по жизни, ведь, кроме того, что издано 23 тома произведений, он на протяжении множества лет в наши непростые времена  возглавлял Товарищество белорусского языка, был хранителем цивилизационной платформы моей страны.
Я все время думала, что еще успею у него что-то важное для себя узнать. Не успею.  Успела только написать здесь о себе и о том, что когда-то  поэты, приехавшие  в тот далекий южный город, пробудили во мне интерес к поэзии.