Память совести или совесть памяти. Гл. 4

                ПРОБУЖДЕНИЕ В ПОГРУЖЕНИИ

– А, вот ты где. Что мне нравится в нём, так это его последовательность и твёрдость убеждений, не выбирающих мягкую постель, а принимающих вызов и бросающихся всем своим телом на твёрдую амбразуру жесткого паркета, – сквозь тяжелый сон услышал Лу иронию Геры. Лу же приоткрыв находящийся в более удобном положении глаз, увидел стоящего над ним Геру.
– А ты какими судьбами? – только и спросил Лу.
– Вот те на, – смеясь, ответил Гера.
– А в чём дело? – приподнимаясь с пола, проговорил помятый Лу.
Да, да, вы не ослышались, именно с пола. А ведь ложился-то в кровать, но что поделать, если земное тяготение избирательно в своих действиях. И если на кого-то сильно давит атмосферное давление, заставляя скакать его сердце, то наш Лу подвержен совсем другой напасти, а именно, земное притяжение слишком тянет его к земле. Так что стоит ему слегка ослабить свой контроль над телом с помощью отвлекающих напитков, то в это же мгновение земное притяжение подключается и начинает работать на подгиб нашего Лу. Так, после первой же рюмки, если его дух воспаряется ввысь, то его тело, в свою очередь, начинает частично сникать вниз. Его плечи получают свой разворот, и вместо того, чтобы быть, как подобает мужчине, расправленными, они, в нашем случае, берут и опускаются вдоль его тела. Следом за ними, в процессе нового дозирования, живот, потеряв свою твёрдость, расплывается в злобной улыбке и, расширяясь, требует от брюк ослабить давление хоть на одну пуговицу. Если же они не прислушиваются к этой просьбе, то усилившаяся настойчивость живота после дополнительной зарядки, уже не желает слушать их доводы о существующих приличиях и с напором вырывает с корнем пуговицу, уже показывая всем своё пузо.
Но и это ещё не всё, так коленки вдруг начинают осознавать свою большую значимость в структуре организма, ведь уже не раз за вечер приземление на них спасало нашего Лу, правда, и задняя часть организма могла с тем же основанием заявить о своих правах, и только её мягкотелость не позволила ей вмешаться в данный диспут. Так вот, наши коленки, осознав свою значимость, дабы склонить его на свою сторону, начинают подгибать под себя тело Лу. Но и Лу не так прост, как кажется, и ещё не было ни одного случая, чтобы телесность так легко могла взять над ним верх. Нет, ей еще нужно с ним побороться, и вот, весь дальнейший вечер происходит в борьбе его телесности, взятой в союзники с земным притяжением, с духом Лу, не желающим впасть во власть приземленных желаний.
 И ведь что интересно, что не только наш Лу подвержен такому особому выборочному земному притяжению, и у него есть огромная масса последователей, правда обитающих в особых клубных зонах, что, в принципе, может нам дать ключи к раскрытию этой загадки. Возможно, в этих зонах существуют своего рода земные аномалии, действующие подобным образом на людей. Ведь существует же «Бермудский треугольник», со своими таинственными исчезновениями кораблей, а наши клубные аномальные зоны, тоже в своём роде приводят к пропаже хоть и не столь крупных объектов, но всё же, провалы и потеря памяти попавших сюда – чем не таинственное исчезновение, требующее особого внимания. Так что здесь берут не массой, а массовостью.
И вот, попав под влияние этой аномальности, наши прожигатели жизни под воздействием притяжения земли и обретают такой удивительный вид, что, в принципе, не сильно их выделяет из общей массы таких же удивительных индивидуумов на всё смотрящих, как в первый раз. И что интересно, то их такая особенная стать, безумно-удивленный взгляд, рубаха с пузом навыпуск, ботинки, вывоженные в грязи и, конечно же, принятый тренд в кругу особых оригиналов – расстёгнутая ширинка, кажутся весьма харизматическими и привлекательными для местных нимф.
Но неужели они столь проницательны, что могут увидеть сквозь налёт пролитого вина и разорванной рубахи ту душевную стать, присущую носителю часов «Филип Патек»? Но нет, всё же найдутся злопыхатели и со своей язвительной точки зрения заметят, что именно такие часы и заметят наши нимфы, чем и будут привлечены к объекту своих желаний. Но мы не будем слушать эти приземленные наветы не имеющих таких часов злопыхателей, и останемся при своём иллюзорном мнении.
Но что же с Лу? Совладала ли с ним приземленность? Нет! Он всё борется, и вот уже кажется, что наш Лу хоть и на полусогнутых ногах, но устоит перед земным притяжением, но тут, как всегда, опасность приходит оттуда, откуда её не ждешь. Твои духовные метания, стремясь найти для себя душевное пристанище в обществе тобою же и одухотворенных лиц женского пола, приводят вас в одно из уютных мест, где можно с комфортом и без помех успокоить свою душевную требовательность. Вот тут-то, ты и получаешь подножку и, как всегда, приземляешься в свою телесность, покупая ей обратное такси по тройной таксе.
И что же Лу, неужели он расстроился? Наверное, всё-таки да, раз он вновь открывает бутылку, и с блаженной улыбкой заливает новую дозу в свой организм. «А что поделаешь. Ведь у меня есть мечта. Я хочу научиться летать. А самый близкий путь к этому – левитация, которая зиждется на разности полюсов земли и тела. По моим же расчетам – земля всё-таки имеет положительный полюс, а мы, животный мир скорее несём в себе отрицательный заряд. Так вот, чтобы его усилить, я и веду подобный образ жизни!», – подводит основание под своими действиями Лу.

 СФОКУСИРОВАННЫЙ ВЗГЛЯД НА ЖИЗНЬ

– В чём дело? Сегодня у нас общее собрание коллектива, тобою и анонсированное, – вбивает слова в голову Лу Гера.
– Но как ты оказался у меня? – Лу попытался восстановить ход событий.
– Давай иди, приводи себя в порядок, – кинув ему полотенце, засмеялся Гера.
Лу же, сгорбленный и примятый уже собственной совестью, которая, решив отомстить за печень, принялась за свои утренние терзания: «Ну что, красавец!», – начала совесть, глядя ему прямо в глаза из зеркала. – «Как самочувствие?». Лу взял зубную щётку и молча начал чистить зубы, ведь не ему ли не знать, что её не переспоришь, её можно разве что только заглушить. «Что-что?», – возмутилась совесть, для которой ничто не остаётся не замеченным. – «Так ты ещё и пить собрался?», – заорала она так, что это даже отдалось в его висках. «Да потише, ты!», – держа щётку во рту, схватился Лу руками за свои виски. «Так что, пить ещё будешь?», – не унималась совесть. «Не буду!», – пробурчал Лу. «Обманешь же?», – снисходительно спросила она. «Ага!», – покачал в ответ головой Лу. «И как жить дальше будем?», – спросила она. «Наверное, по прежнему...», – сведя плечи, ответил Лу. «Ну, тогда я с тобой не разговариваю!», – обиделась совесть и ушла в себя. «Наконец-то!», – обрадовался Лу, дочищая зубы. «Я всё слышу!», – где-то эхом отразился голос совести...
Оставшись наедине с самим собой, Лу продолжил с остервенением вычищать свои зубы, пока не удосужился всё-таки немного посмотреть по сторонам, а посмотреть – было на что, как, впрочем, и всегда после бурного вечера. Масштабы разрушений были не столь значительны, из чего Лу сделал вывод, что, по всей видимости, вчера было не слишком весело (даже можно сказать: слегка уныло), если всего лишь подтопили ванну, да свернули кран, принявший теперь изящную форму фонтана. Хотя разбрызганная кровь на стенах ванной, всё же слегка смягчила эту унылую картину, заявляя: что всё не так уж плохо, раз кому-то ещё и кровь пустили. Заметив же последний кровяной штришок, Лу машинально схватился за свою разбитую бровь, – он вынужден был к вящему своему неудовольствию признать, что вчерашним ванным дизайнером всё-таки был он. И тут вместе с этим памятливым воспоминанием в его голове пронёсся калейдоскоп вчерашних похождений.

...Изящно обойдя «белокурицу» на выходе из ресторана, Лу, почувствовав одиночество, вдруг решил навестить свою сестру, работающую, как и все сестры важных господ в одном из благотворительных фондов, и это не их блажь, а всего лишь объективная реальность. Ведь наши «архи», очень застенчивы и скромны, они не могут вот так напрямую нести добро людям. Для этого ими используется посредник, тот самый благотворительный фонд, который приносит: как добро самим несущим добро, в виде весьма немаленьких зарплат (но таков удел всех, кто взял на себя столь ответственную миссию), так и добро, которое доносится до всех нуждающихся в нём. Ведь должен же сомневающийся человек видеть, что добро всегда полезно – как для получателя, так и для самого дающего. И не зря посредники между богом и человеком, несущие в мир его слово, так пышут богатством. Всё имеет свой проникновенный смысл и символизм, так и человек, видя это богатство и славу, всенепременно отбросит все свои сомнения и вступит в эту лигу добра. Наверное, оттого-то так высока конкуренция на этой стезе добродетели, раз не всем удается туда протиснуться и создать свой благотворительный фонд.
Сестра же Лу, Надежда, как и все сестры «архов», занимала пост руководителя этого «фонда спасения утопающих», а с каким девизом – вы, наверное, сами знаете. Хотя, быть может, я не столь объективен, и Надежда заняла место руководителя исключительно благодаря своим деловым и личным качествам, да и символизм, исходящий от её имени – чем не аргумент в поддержку этого мнения. Но нет, везде и всегда найдутся маловеры, которых, как они говорят, на мякине (и надежде) не проведёшь: «А разве фонд существует не на средства братца Лу?», – с подковыркой заявят эти злобные мизантропы. «А я бы вас попросил без фамильярности, и скажу, что это всего лишь косвенные доказательства, и Надежду выбрали при весьма открытом голосовании!», – сражу я этим своим откровением сих зловредных господ. «Угу, в кругу семьи!», – всё же добавят любители дёгтя. Но мы их не будем слушать, а будем с удовольствием упиваться своим медом, оградившись от сих недостойных господ.
 Что же касается самой Надежды, то она была всего лишь на пару лет младше своего брата, но при этом выглядела даже несколько старше его, но это неудивительно, ведь общественная нагрузка всегда возьмёт и не преминет сказаться на тебе, как в плане личной жизни, так и на твоём внешнем виде. Всё-таки Надежда слишком уж сильно отдавалась работе, раз имела такой изможденный вид. Но таковы реалии жизни: если «некому» отдаваться вне работы, – то приходится полностью отдаваться «чему-то», но уже на работе. И эта отдача редко приносит удовлетворение всем участникам этого цикла: как субъекту, так и объекту. И ведь сразу и не поймешь, что стало первопричиной такого положения вещей – ведь когда-то у Надежды была благополучная семья, со своими планами на будущее. Но после того как её брат решил ей помочь в финансовом плане, поставив её на руководство фондом, как-то всё разладилось у неё в семье, и всё чаще на смену мыслям о семейном вечере, приходили думы о рабочих буднях.
Но как говорят, не только одна работа стала причиной охлаждения Надежды к своей семейной жизни. Память о первой своей чувственности (при встрече с героем её прошлых грёз, работающим у Лу доверенным лицом) изменила весь уклад её прежней жизни, и она, забросив свой дом, всё чаще стала пропадать на работе, дабы влить в эту старую памятливость новые ощущения во исполнение грёз наяву. Но запретная для законов приличия (но кого они пугали) и несовместимая с гражданским семейным кодексным положением участников процесса связь между ними, разбилась при рождении «лапуль» у Геры, который и поставил точку в их отношениях. Надя же, вместо того, чтобы собрать осколки своего разбитого сердца, даже не стала думать об этом, пытаясь их склеить, и полностью погрузилась в работу, что, собственно, не содействовало её семейной жизни, а совсем наоборот (как следует из положения такого рода вещей) – это приводит к одиночеству.
А одиночество... На то оно и среднего рода, что не имеет полового различия, и в своем коварстве не знает себе равных. Оно погружает человека на самое дно самого себя, и он уже оттуда мало что может различить, кроме самого себя, постепенно размывая свои черты половой принадлежности и, стираясь в нечто в среднее – «оно-я». Но это уже  конечный результат действия, к которому стремится одиночество. В начале же оно сладко умасливает свою жертву, расписывая все плюсы «сам-себе-хозяина» жизни: «Да посмотри ты на себя!», – призывно заявляет оно из-за «по ту сторону зеркала», – «Да все они в подметки тебе не годятся. Ты ещё сто себе таких найдешь. Надо себя ценить, а для этого не надо распыляться, на что попало. Так что будь строг(а) в своём выборе. Жизнь даётся тебе всего лишь одна!». И как завершающий штрих – стихотворная часть в виде рубаи Хайама:

Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало.
Два важных правила запомни для начала:
Уж лучше голодать, чем что попало есть;
Быть лучше одному, чем с кем попало.

И так человек, живя с подобной мудростью, всё больше привыкает к этому образу жизни и, в конце концов, уже не думает его менять, считая, что так оно и должно и быть, а другого и не надо, да и пожалуй, уже и нет сил что-либо менять в этой жизни. Привычка же, заключив вас в свои оковы, уже вряд ли куда вас отпустит от себя, оставляя вас наедине с самим с собой и, придумав для вас новое оправдание: быть одному – это ещё не значит быть одиноким. Угу. Конечно же, всё так. А как же иначе может быть для вас, легковерных. А ведь и сама мудрость проявляется через одиночество, при этом заявляя: что нет ничего хуже одиночества. Вот так они и живут, сами в себе, любя и ненавидя друг друга. Но жизнь с подобной мудростью для многих – непосильная ноша, и они всё-таки не слушают одиночество, и делают первый шаг, пытаясь вырваться из этого порочного круга, но для этого тоже нужна своего рода (другого рода!) мудрость, но это уже другая история.
Надежда же (не пытаясь склеить своё сердце) перестала стремиться к чему-либо, и результат не преминул сказаться, и на её жизни, и на её внешнем виде. Их родители уже давно оставили о себе только память, рано закончив свой земной путь, так что только одна работа осталась единственной Надиной заботой. Правда, неожиданные заезды её брата вносили некоторую оживленность в её существование, но, как правило, Лу появлялся в таком состоянии чувственности, что лучше бы он вовсе не приезжал.
Ведь Лу вспоминал о сестре только в те моменты, когда за него слово уже держала початая бутылка водки. Его обостренная душа, в такие моменты требовала от него проявлений своих родственных привязанностей, и Лу бросался стремглав к своей сестре, дабы раскрыть перед ней эту эфемерную свою субстанцию. Но, как правило, дорога делала своё тёмное дело (ведь просмотр мира из-за тонированного окна наводит на совсем неопределённые мысли), и Лу, прибыв на место, забывал зачем он приехал сюда, и уже вёл себя в соответствие со своим видением окружающих мимолетностей, сквозь затемненные очки.
И уж совсем трудно приходилось Наде при отражении этих приступов братских чувств, не говоря уж о её подчиненных, которым покой лишь только снился. И вот Лу врывался в тихую жизнь этого общества, принося с собой суматоху и сумятицу, а также свежую струю жизни (с запахом алкоголя) и как он говорил, вносил нужный дисбаланс в смету бухгалтерии – ведь не всегда же только пополнять этот самый баланс.
Один из таких визитов требует отдельного рассмотрения, как наиболее полно отражающий явление в целом.

...Лу ворвался в зал для совещаний наперевес с бутылкой коньяка, и заняв место рядом с Надей, стал усердно совещаться с этой самой бутылкой, не допуская никого к прениям. Конечно, поначалу кто-то из заседавших (видимо не сильно знакомый с реалиями местности) попытался образумить Лу-наглеца. Этот «кто-то», придав себе и своему голосу грозный вид, заявил: «Но, позвольте...». Но разве ему позволят? Ему даже договорить-то не дали и заткнули рот метким броском выуженной из кармана брюк потекшей шоколадкой. Видимо, «непозволительному» гостю такое ротозатыкание совсем не понравилось, и он со словами: «Я этого не потерплю!», – полный негодования, ринулся прочь из зала, оставив остальных во власти нового оратора, прибегающего в своём ораторском искусстве хоть и к неординарным, но очень убедительным приёмам, против которых уже никто не посмел возразить. Зал погрузился в полную тишину, нарушаемую только голосовыми и ротовыми заявлениями Лу.
«Не может он терпеть, так бы и сказал, что приспичило!», – сделал глубокомысленное заключение Лу, после бегства его визави. Но и Лу, после своего острометного довода (когда пришла пора закусывать), поняв, наконец, что разбрасывать камни – не совсем удачная идея, и что занюхивать рукавом не так приятно, как закусывать шоколадом, несколько даже расстроился. Но кроме этой неприятности его ждало ещё одно открытие. Как оказалось, потекший шоколад (не только своей жидкостной бесформенностью) не только эффектно нанёс урон противнику, оставив глубокую рану на его репутации, но также своей липкой массой прочертил свой след на рабочей руке метающего.
 Заметив этот непорядок в своём ансамбле (что, если честно сказать, было очень к месту), Лу, недолго думая, решил, что если рубашка ещё потерпит своё несовершенство, то ему не приличествовало ходить с запачканными руками, которыми, ещё возможно, придётся здороваться, а может быть и обнимать вон ту красотку. «Так ведь?», – сказал он, подмигнув сидящей на углу стола милой барышне, которая получив этот знак внимания, сильно встревожилась и, покраснев до кончиков волос, напряглась, готовясь при следующем заходе этого типа, во всю прыть улепетывать отсюда. Лу же, решив, что чистоты надо добиваться любыми способами, взял левой рукой бутылку и стал коньяком поливать свою правую руку, дабы как-то очистить её от шоколада. Видимо, результат был так себе, или может быть, Лу пожалел коньяка, но он отставил эту затею и решил воспользоваться лежащими на столе бумагами.
 Наверное, важные документы несут в себе столько основательности, что их применение (даже совсем не по своему назначению, в особенности в плане очистки тела от нежелательных загрязнений) всегда приводит к желательному успеху. Так что взяв бумаги, Лу скомкал их, как это требует физика, считающая, что ровность поверхности скорее размазывает, чем очищает, а вот применение неровностей зарекомендовало себя с наилучшей стороны, и частично убрал частицы шоколада. Затем он, прислушавшись к настойчивым советам остатков коньяка, решил, что их доводы заслуживают внимания, и с задумчивым видом последовал совету поехать и докупить им ещё пол-литровую подружку. Замахнув на дорожку ещё приличную порцию, Лу подошёл к сестре, как все подумали, чтобы обнять её на дорогу, но этот подлец всего лишь воспользовался своими родственными связями, дабы исходящим запахом от её волос перебить стойкий носовой выхлоп коньяка, или проще сказать – он просто занюхал ею.
После этой последней его выходки, Надя решила, что к правилу: «предупрежден – значит вооружен», пора бы прислушаться, и теперь, в случае появления её братца в офисе здания, ей незамедлительно об этом сообщали блюстители порядка, находящиеся на проходной внизу.
Вот и в этот раз она, получив сообщение о приближающейся напасти в виде Лу, отправила всех присутствующих из кабинета и принялась ждать, что ветер на этот раз принесёт ей. Надя мысленно представляла себе: вот он зашёл в лифт, если без происшествий, то он уже через полминуты должен быть на этаже. Что дальше? Значит, от лифта, если не делать круг и не заглядывать в двери, то идти до нас ещё столько же. Ага, уже слышу его смех, значит навеселе, правда, ещё не ясно, что лучше – навеселе, либо наоборот – в мрачных тонах. Вот слышатся приближающиеся шаги и (надо же!) стук в дверь.
– Можно, – заглянув внутрь, спросило улыбающееся лицо Лу.
– Даже если скажу, что нельзя, разве тебя это остановит? – без улыбчивой взаимности ответила Надя.
– Да ладно, ты. Перестань дуться, – подходя к ней, попытался обнять Надю Лу.
– Что хотел. Говори и выметывайся, у меня ещё работы дополна, – не собираясь с ним рассусоливать, заявила она.
– Да в чём проблема-то? Вон, на улице весна. Всё цветёт и радуется, и только ты – всё бука, – не меняя радостного настроя, продолжил Лу.
– Ну я и вижу, что ты с утра уже настроен в нужный тон, – ответила Надя.
– Не буду же я идти против природы. Ты ведь сама знаешь: демисезонье обостряет чувства жаждущих, вот они и срываются, – сказал Лу.
– На родственниках, – заметила она.
– И на них тоже, – засмеялся Лу.
– Да пошёл, ты... – заявила, раздражаясь, Надя.
– Ну и ладно, пойду встречать осень жизни, то есть весну, – развернувшись, сказал Лу, потом постоял задумавшись и сказал. – А я ведь даже не знаю, когда меня больше подташнивает: весной, или осенью. – И он направился к выходу.
– Когда выпьешь больше, – не выдержав, крикнула Надя вдогонку. Затем задумалась и выразила вслух своё недоумение. – И чего приходил?
Но если бы она видела, с кем Лу выходит из здания, то её недоумение сменилось бы яростью, которую она обрушила вечером, правда, на ничего не подозревающего Геру.
Что же насчёт Лу, то он уже давно заприметил одну весьма привлекательную служащую фонда и, прибыв сюда, решил, что сегодня у неё есть шанс доказать свою лояльность девизу фонда «нести добро людям», а так как он, Лу – тоже человек, и к тому же весьма нуждающийся в этом самом добре – то она должна непременно составить ему компанию на сегодняшний вечер. Ну а то, что до конца рабочего дня осталось ещё полчаса, то за это она может не переживать и смело с ним идти, так как всё уже улажено (что только не скажешь, чтобы всё было «уложено») с её начальницей.
Так что Лу уже садился в свой автомобиль вовсе не один, а наоборот – с весьма красивой дамочкой, привлечённой и завлечённой сладкими надеждами на будущее. И куда же, в какую сторону закрутилось колесо чёрного, внушающего уважение окружающим зевакам автомобиля? Конечно, этой даме (да и многим другим романтичным натурам) желалось бы, чтобы автомобиль доставил нашу пару, объятую ореолом романтики, в аэропорт, где их уже ждёт частный самолет, который приняв их на свой борт, понесёт далеко отсюда, от этой серой жизни, и где-то там, в стране, состоящей из одних красок, их закружит водоворот приключений, полных любви.
Но дело в том, что любовь – субстанция первичная, она и раскрашивает наш серый мир, наполняя его красками радости, но при этом мир (даже переливающийся яркими красками и огнями) так же и останется серым, если твои чувства не получили вакцину восприимчивости под названием «любовь». Так что жадные до грёз без её любовной основательности люди, не смогут рассчитывать на обоюдность и останутся (разве что!) только со своей жадностью. И наш автомобиль, следуя по проторенной дорожке, не свернул куда не следует, а строго приехал туда, куда и было заказано его хозяином. Но спутница Лу не выразила никаких возмущений, и со стойкостью присущей всем представительницам женского рода, проследовала в клуб вслед за Лу.
В клубе же, Лу, заняв, приличествующий своему статусу стол и, сделав заказ, вдруг потерял интерес к своей спутнице, а стоило ему только выйти из-за столика, как уже потерялся и сам в этой танцующей массе. Первые полчаса, пока спутница Лу (пробуя принесённое официантом) можно сказать была занята делом, она ничего не имела против того, что её занятию никто не мешает, но в следующие полчаса она слегка заволновалась, спрашивая себя: «А куда, собственно, он пропал?». Но людской водоворот, кружащий вокруг и децибелами выбивающий из головы мысли, не заострил своего внимания на существующем порядке дел, а именно, на отсутствии Лу, и наша дама, имея за столом порядочную дозу спиртного, решила не расстраиваться и плыть по течению жизни, тем более, вон тот так импульсивно танцующий «чел», уже не раз задерживал на ней взгляд.
 Лу же, после посещения дамской комнаты, (по случаю нарушения координации, что уже не плохо, а то некоторые стремящиеся туда заглянуть и вовсе меняют гендерную ориентацию, вот сколь вожделенна эта комната для многих особей иного пола), несильно удивившийся случившемуся, а скорее даже не заметивший этого, выйдя в зал, обвёл его взглядом и решил, что надо бы заказать столик, правда, почему он этого сразу не сделал, а сразу оказался в туалете – так и осталось для него не выясненным (как и для нас – его забывчивость). Но тут его заметили какие-то знакомые, и в результате чего, уже он заметил, что можно обойтись без заказа отдельного столика, присоединившись к ним.
Компания, к которой присоединился Лу, уже находилась в той стадии своего мироощущения, когда уже ненадобно ходить вокруг да около. Дозировка алкоголя сделала своё чёрное дело, прикрыв глаза нравственности и, заменив её на нравы, раскрыла душевные объятия для всех желающих приобщиться к слепому зову страсти, так что степень открытости и откровения в этом кругу практически достигла своего апогея, что вполне устраивало Лу, находящегося на той же волне. И каждый, кто вступал в этот круг, должен был принять его правила поведения, а так как миропонимание строилось через осязательные ощущения – то каждый слепо полагался уже только на свои инстинкты.
Ощутив себя и ещё рядом с собой несколько горячих тел, готовым к жизни без сожалений. Лу, после очередного разогрева себя и оказавшейся в опасной близости к нему «чёрной лошадки», решив заарканить её, накинул для начала на неё брудершафтный крючок, затем сделал ещё несколько заходов, как с бокалом так и без него, и почувствовав, что лошадка уже не будет брыкаться, захватил её, а вместе с ней и её нагрузочную компанию, дабы уже продолжить вечер у себя дома.
 По дороге к выходу из клуба, Лу заметил за одним из столиков одну до боли знакомую даму, так вольготно себя чувствующую в объятиях мулатного парня, что это вызвало в нём волнительный приступ дежа-вю. «Но где же я её мог видеть?», – до самой посадки в машину не смог Лу прогнать мучащую его мысль. Но как только «чёрная лошадка» взгромоздилась на его колени, то этим сразу же заставила Лу пересмотреть свои взгляды на её счёт. Он переклассифицировал её в лошади, что, впрочем, имело свои плюсы. Так её весовая статичность напрочь очистила его мозг, оставив в нём только напряженные думы о безысходности его зажатого положения. И если в менее стесненных условиях давление располагающего к тебе тела вызывает в тебе реакцию опоры, то на этот раз, ввиду совокупности таких причин: как перевес – одного партнера, и перепой – другого, привели к тому, что по приезду на место, у Лу уже не было никаких желаний, кроме того, как найти покой уже только на дне бутылки. Что в принципе и случилось дальше, когда их застал приехавший в очередной раз расчищать эти Авгиево-Луисовы конюшни Гера.

Что было дальше, нам уже известно, хотя взгляд на это со стороны Лу, был бы нам не безынтересен ввиду своего оригинального видения этих события. Хотя, какое там видение! Разве разфокусированный взгляд через стекло бутылки может внести хоть какую-то ясность в твоё видение окружающего? Пожалуй, что нет, и он скорее только размоет очертания окружающих предметов, чем позволит их рассмотреть, даже если этот взгляд будет с самого близкого расстояния. Конечно, можно попытаться и представить, что, возможно, со своей стороны видел Лу, ведь для этого даже разработана своя регламентирующая формула – «сон разума рождает чудовищ». Но ввиду того, что эти чудовища – есть плод фантазии самого Лу, которых он заслужил в своё личное пользование (в отличие от нас, которые, к слову сказать, тоже имеют право на свой собственный зверинец), так что мы оставим этот зоопарк под охраной совести Лу и пройдём мимо, не заглядывая туда.
Лу же, почесав ещё раз свою разбитую бровь, уже было собрался выходить из ванной, как воспоминания об этом бровном инциденте (которые, к слову сказать, не отличались последовательностью и отчётливостью видения, в отличие от яркости того света, которым было освещено само падение, другими словами: ему запомнилась яркая вспышка, вызванная ударом, и частично, водные процедуры, вернее то, как он пробовал перебраться через этот непреступный бортик ванной, постоянно скатываясь с него) навели его на одну определённую мысль, с которой он решил поделиться вечером в своём кабинете с ведущим его частный проект Консультантом.
– Вот и я, – выйдя через полчаса в холл, заявил, приведший себя в порядок Лу.
– Ну смотрю, ты совсем в порядке, – ответил Гера.
– Хм, в порядке, – хмыкнул Лу, – конечно, если следовать тому, что я под этим подразумеваю.
– Так просвети, – с иронией спросил Гера.
– Так порядок, это по своей сути, некоторая последовательность, либо действий, либо расположения вещей. И значит, сам по себе порядок, не несёт в себе чего-то именно положительного, ведь последовательность может состоять, как из чёрных, так и из белых полос. Также расположение вещей – это всего лишь место их нахождения: в одном месте лежат негодные вещи, а рядом с ними, соседствуют более качественные, и это всё также будет называться определённым порядком местного мироустройства. Так про какой именно порядок ты говорил? – выдал на гора своё видение порядка Лу.
– Надеюсь, про белую полосу. Но твоё философствование меня всё же несколько пугает, – ответил Гера.
– Ладно, не дрейфь! Мне уже всё порядком надоело, так что я сегодня перехожу на белую сторону добра, – заявил Лу.
– Ты, случайно, не про добрую водку говоришь? – засмеялся Гера.
– Да пошёл, ты! – махнул рукой Лу, и они двинулись в путь, потратив на болтовню три с половиной минуты.
Затем, ещё семь минут им понадобилось для того чтобы занять свои места в автомобиле, следом последовали тридцать семь скоростных минут, слегка растянутых до таких пределов ввиду некоторой торопливости отдельных участников дорожного движения, приводящей к тому, что им уже не приходиться торопиться (из-за встречи с таким же дорожным торопыгой, или же наоборот – неторопливым, но зато твёрдым в своей основательности отбойником), и вот уже нам – другим участникам дорожного движения, благодаря их поспешности, приходится плестись в стесненных пробковых условиях. Затем, следует ещё семь минут, и Лу с Герой оказываются в окружении парочки местных репортеров, ведущих освещение этого знакового заседания.
И если Лу не стал задерживаться, то Герины обязанности требовали от него уделить время для этого небольшого интервью. Конечно, это мелкое интервью, совсем не тот масштаб, где бы мог проявиться весь набор Гериных способностей, и где он, без всяких проблем мог бы дать широкую развёрнутую пресс-конференцию, но перед ним в тот момент стояла ещё одна задача, а именно: ему нельзя было оставлять Лу в одиночестве, из-за расстройства его поведения, вызванного не иначе как весной.
Между тем зал для заседаний постепенно заполнился руководителями отделов и подотделов, заведующими структурных подразделений, а также множеством других важных персон, несущих большую ответственность за какой-нибудь сектор работы компании, где были и те, чью важность многим так и не удалось разгадать, но тем не менее, раз они были приглашены, значит, были важны для компании.
Так зал для заседаний, несущий в себе идею общих собраний, как безликое помещение, не имеющее в своём обрамлении индивидуальных черт, чётко отражал свою занимательность этой идеей скукоты. Большой, выполненный в прямоугольной геометрической проекции, общий стол занимал одну треть зала-кабинета. Одна стена с противоположной от входа стороны была полностью из стекла, другая же, вдоль стены от входа, служила своего рода пристанищем для совсем малых руководителей, ещё более маленьких подразделений, где они и сидели, наблюдая за ходом дискуссий ведущихся за большим столом.
Войдя в зал для заседаний, Гера обнаружил Лу, сидящего по центру стола и хмуро наблюдающего за окружающими.
– Ну что ты? – заняв место рядом с ним, спросил его Гера.
Лу же ничего не ответил и всё также хмуро наблюдал за присутствующими, ему хотелось, чтобы всё это как можно скорей закончилось. Так что Лу, отдав бразды ведения совещания Гере, всё также молча пытался пронести через себя это мучительное действо. Но, как часто бывает в таких случаях, твоё желание по-быстрому всё закончить, внезапно натыкается на упорное непонимание каких-то лиц, раз за разом встревающих со своими: либо вопросами, либо предложениями в ходе дискуссионного течения совещания. Особенно в этом отличилась вон та, со вздёрнутым носом, противная тётка. «За который бы её не мешало и подвесить!», – глядя на эту не умокающую особь, думал Лу. «Ну и рожа, так бы и дал ей пинка, а ещё лучше – вылил бы на неё бутылку воды, из которой она всё себе подливает!», – слегка осклабившись от своей фантазии и, откинувшись на спинку стула, продолжал представлять Лу.
– Руководитель должен знать не только все нюансы технического процесса, для него не менее важным должен быть сам человек, со всеми своими вопросами и проблемами. И для того, чтобы суметь это решить, руководитель должен уметь вникнуть в них, найти свой подход к рабочему, – лилась речь Геры на заседании. Но тут он в один момент останавливается и задаёт вопрос. – Вот только, почему у нас в последнее время наметилась тенденция к текучке кадров?
– Так ведь эта проблема не вчера возникла, – опять влезла эта противная тетка.
Неожиданно для всех вдруг в диспут вмешался Лу и, глядя прямо в глаза этой тётке, с ненавистью заявляет.
– О-кей. Вы, видимо, не слышали. Так что вы уволены.
Неожиданность вступления в диспут Лу. поначалу всех заставила очнуться от монотонности заседания, затем, осознание сказанных им слов и вовсе всех ошеломила, что, в свою очередь вызвало бодрость духа у всех тех, кто пока ещё не был уволен. Тётка же, ошарашенная сказанным, вся вытянулась, придав своему лицу выражение фокусника, вытаскивающего изо рта очередное яйцо, при этом этот фокус вызвал удивление не у самих зрителей, а у самой тётки, которая не переставала хлопать своими хлопьями ресниц.
– Так вы ещё к тому же и не поняли, – не сводя глаз с тётки, продолжил Лу.
Тётка в свою очередь осознав, что от неё требуют, вскочила и, откинув с ненавистью стул, с тем же чувством рванула к выходу, где очень крепко захлопнула за собой дверь. Наверное, не надо говорить, что следом за ней улетучились все конструктивные мысли, решаемые на заседании, и каждый из сидящих в зале принялся переваривать для себя случившееся. Гера же, попав в столь неординарную ситуацию, с трудом, как показалось ему (для всех остальных это не имело значения, так как все были поглощены совсем другим), свёл к окончанию сегодняшнее заседание.
– Ты что делаешь? – накинулся Гера на Лу, когда они остались одни. – Тебе что, лавры Сержа Радиоактивного не дают покоя? С тем-то всё понятно, он ради активов и своего обогащения ведёт подобный образ жизни. Он иначе и не может, ведь его период полураспада несёт в себе опасность для контактирующих с ним людей, и требует осторожного к себе отношения. Но, так или иначе, для безопасности всё равно придётся оградить его от окружающих: либо, поместив в клинику, либо, захоронив память о нём! – продолжал Гера.
– Так ведь она действительно ничего не поняла. Нам не нужен флюгер, нам нужна помощь! – на своей волне ответил Лу.
Гера, видя что с ним в данный момент не имеет смысла спорить, достал свой блокнот и стал перечёркивать что-то в нём.
– Я здесь отменил практически все встречи на сегодня, но со священнослужителями встретиться всё-таки надобно, – сказал Гера.
 – А мне не надобно, – подстроился под Геру Лу.
– В чём опять проблема? – нахмурившись, спросил Гера.
–А что им ещё надо? Станут учить, что нужно жить под диктовку господа, а я скажу: жить не под его диктовку, даёт куда больше возможностей в этой жизни. Так что мне не о чем с ними говорить, я сам диктую правила по которым живу.
– Всё ясно. Значит, и духовное вычёркиваем. Ну, а что насчёт земного? – спросил его Гера.
– Что ты имеешь в виду? – озадачился Лу.
– Звонила твоя бывшая. Интересуется, когда соблаговолишь повидаться с детьми, – выложил ему расклад Гера.
– А ведь точно, – хлопнув себя по лбу и, выразив эту свою «эврику», ответил Лу. – Я уж и забыл, когда виделся с ними. Так, глядишь, и забуду, как они выглядят.
Затем Лу прошёлся вдоль зала, осушил стакан воды и спросил:
– А чего она тебе звонила, а не прямо мне.
– Ну, этого уж я не знаю, я могу лишь догадываться. Но если смотреть на эту ситуацию с позиции последнего твоего с ней разговора, на тонах, к которым эпитет «повышенные» и в подметки не годиться, то её можно было понять, а вот тебя, как раз крайне сложно, ввиду твоего особенного состояния, – продиагностировал Гера ситуацию. – А, кстати, где твоя благоверная Летиция?
– Ну, здесь всё нормально. Она, видите ли, устала от меня и решила уехать к маме, – ответил Лу.
– Смотри, чтобы не к папе, – засмеялся Гера.
– Да я не сильно-то и обижусь, если она найдёт себе нового, – поддержал Геру Лу.
– Ничего. Деньги понадобятся – сразу же отдыхать разонравится. Так что сказать твоей бывшей? – спросил Гера.
– Ну, давай скажи, что на следующей неделе. Пусть мне позвонит. И скажи ей, что я уже образцово-показательный, и что от меня грубого слова больше не услышит, – ответил Лу.
Затем они сверили ещё пару контактных встреч и расстались на клятвенном заверении Лу, что сегодня он Геру уже точно не побеспокоит, но всё же он, на всякий случай, пусть будет, как всегда, на связи.
– Конечно, – ответил Гера, и отправился делать то, что не в силах был сделать Лу.
Лу же, выйдя из кабинета, направил свой шаг к месту вчерашнего своего конфиденциального посещения.

Полный