Нарисованное н-и-ч-е-г-о

- Я чуть не помер, - ошарашенно выдыхаю я, когда Марта загоняет последнее нарисованное чудовище в альбом.
Девушка вымученно улыбается, убирает прядь светлых волос за ухо.

- Ко мне нельзя заходить раньше девяти часов.
- Было без двух минут, я думал, уже считается… извини.

Неловкая пауза. Девушка покрепче прижимает к груди альбом, нерешительно поднимает на меня глаза.

- Чай?
В ее квартире не хочется ничего, не хочется даже уйти. Само по себе желание приобретает какой-то трудный, далекий и совершенно ненужный смысл. Какой чай, я даже не понимаю, зачем мне в сторону шаг делать.
Первое время я впадал в ступор из-за таких мыслей, но потом научился перестраиваться.

Марта ставит на стол две чашки, кидает в них по пакетику.
Девушка не знает, что такое время, а время не знает, кто такая она. Даже не догадывается, что где-то в мире живет такая вот худенькая светловолосая Марта, на безымянном пальце левой руки синее пятнышко краски, на запястье правой - широкий шрам. Она никогда не снимает серый шарф, в ее квартире нет часов на стенах и цветов на подоконниках.

Есть альбом. Обыкновенный детский альбом, на колечках, с домиками на обложке, а внутри него живут нарисованные чудовища, которые иногда звереют и разбегаются. Например, когда идиоты типа меня приходят на чай в неположенное время, хотя знают: «Табу с семи вечера до девяти утра!». Вообще, я – единственный такой идиот. Жители нашего города о существовании Марты будто не догадываются, будто я ее со скуки выдумал и просто никому не показал, чтобы глаза на правду не открыли.
Девушка всегда держится равнодушно, по квартире передвигается босиком, бесшумно, у нее нет фотографий, где она маленькая, она сама как фотография – старая, черно-белая, кем-то для чего-то оставленная. У нее нет взгляда. У кого-то взгляд – майское солнце, у кого-то – пробирающий осенний ветер, у кого-то – усмешка, обращенная к судьбе, а у Марты – разложенное по буквам «н-и-ч-е-г-о». Смотришь на нее: хрупкая, серая, красивая - ждешь, какой же она станет, чем удивит, что покажет, а потом оказывается, что это обычный март – пора пустого ожидания, за которым н-ная в твоей жизни весна.

- Ты извини за моих чудовищ, - вдруг говорит Марта, привычно прижимая альбом к груди. – Они в последнее время расшалились.

Мне не хочется улыбнуться. Она и так все понимает.
Марта с десяток лет рисует в одном и том же альбоме, потому что рисунки сходят с его страниц. Их приходится запихивать назад, в огромную, смешанную, серую кучу, которая гавкает и рычит, угрожает страшным басом, гремит нарисованными цепями и режется о бумажные ножи.

Марта держит чудовищ под контролем, не выпуская в мир. Она рисует их сама, с сознанием того, что делает. Марта собирает с людей все их пороки и грехи, заманивает их демонов в рисунки на альбомных листах и хранит под надежным замком.

…в бессонные ночи, находясь на другом конце города, я слышу, как истошно они воют, как бьют в стекла окон нарисованные лапы, как царапают стены черные когти. Вижу, как стоит посреди комнаты хрупкая девочка с бесцветными глазами, прижимает альбом к груди и смотрит в пустоту, а вокруг вьют нарисованные монстры и карикатуры, огромные и просто большие, они выдыхают клубы черного дыма и поглощают мир взглядом… 

Иногда я рассказываю знакомым, какой у нас город. Говорю о цветных голубях на крыше Собора, о счастливых велосипедах в прокат, о карамельных вечерах осени, о гонках на катамаранах трижды в июль. О школе, где дети и преподаватели передвигаются на роликах, о Волшебнике, который пьет вечерами кофе в маленьких кафе и исполняет желания всем, кто его узнает, о собаке, хозяин которой Йоль, потому что у нее розовое пятно на ухе и нескончаемая любовь к имбирным пряникам с воскресной ярмарки.

- Я их никогда не выпущу, - говорит Марта.

Мне страшно смотреть, насколько глубоким становится «ничего» в ее глазах.