Бульвар и море

Так уж случилось, родился я у моря, Каспийского. Как-то вот угораздило... В далёкой юности не придавал этому значения, а по правде говоря, даже не замечал: ни сразу, ни после. Ну, море и море... эка невидаль.
Потом мы отдалились на сорок с лишним лет. Теперь, прожив большую часть жизни вдалеке, наконец пригляделся и искренне удивился: насколько оно своенравно и многолико, сколько в нём неожиданных состояний и настроений. Переходов от простого к сложному, от мирного к воинственному.

Море бывает всяким: утренним, дневным, вечерним.
Море бывает разным: спокойным, беспокойным, непокорным.

В тихую, безветренную погоду оно бездумно и   бездушно. Бесцветно, как рыбий глаз.  Выутюженная гладь тянется куда-то долго и уныло, тоскливо и белёсо, пока не растворится в небе, так и не найдя горизонта. Штиль однообразен и неразговорчив, с ним совсем неинтересно, да и беседовать не о чём. И небу в такой день тоже не особенно хочется общаться с невнятным явлением, внешне похожим на него. Можно, конечно, представить себе это состояние, как период глубокого раздумья, но стоит ли, сюжетов и без того хватает.
Каспий редко бывает молчалив. Покой – не его стихия. Стоит проснуться лёгкому ветерку, потянет еле заметное дуновение, поверхность сразу почувствует и оживёт. Сначала выборочно – то тут, то там, едва заметной рябью, потом шире – лёгким барашком. А чуть усилится ветер – во всю развернётся. Вздыбленной шерстью откликнется.
В ясный день, в полуденные часы море безудержно искрит распахнутой далью. Широко и раздольно переливается, мелькает от края до края.
У прибрежной полосы искорки разбросаны произвольно, словно выпали из подола рассеянного приморского пахаря, но чем дальше от берега, тем всё больше и больше этих блёсток. Они сгущаются, мелко частят, слепят глаза – так и хочется заслониться, зажмуриться. Наконец, у самого горизонта серебряные бусинки сливаются в единую полосу, образуя непрерывную нить.
Утром море сдержанное, осторожное... Ждёт, пока взойдёт солнце – небосвод озарит.
А как друг любезный выкатит оранжевый лик из уплотнённой линзы горизонта, тотчас и море проснётся. Глазки сонные протрёт, вздохнёт облегчённо и засверкает серёжками, замигает гранями.  И потянется к солнечному диску узкой дорожкой.
Час от часу дорожка становится всё шире, ярче – собственно, уже и не дорожка, а светящееся поле. Глазу нестерпимо от яркости, но это уже не утро, время подошло к полудню, и солнце уже в зените.
А после полуденного противостояния продолжит слепящее светило свой плавный путь, перекочует вправо, оставив левую часть нашей лагуны без сверкающих серёжек.
Постепенно, по мере склонения огненного шара к горизонту, он смягчает нрав, след его всё у;же и у;же, блёстки желтеют, тускнеют, а потом и вовсе исчезают. На авансцене вечернего таинства начинаются мистические превращения с размытыми очертаниями. Спектакль обворожительный, но недолгий – пока мрак не поглотит море. Занавес опускается...
Возродит картину только луна, временный гость в ночи. В помощь ей глубинное мерцание удалённых звёзд.  Но там своя тайна, своя новелла, прикрытая тонкой, прозрачной вуалью.  Впрочем, это совсем другая история.
Идиллия не может быть долгой...
Стоит ветру усилиться, умиротворённость моря как рукой снимет. В облике холодное, стальное отчуждение. Дальше – ещё жестче... Порывы становятся всё сильнее и сильнее, тревожное смятение переходит в ярость. Поверхность мечется, глубинно взрывается, неистово ругается. В голосе очевидное раздражение,
слышен пронзительный, свиристящий звук. Море не грозит, не пугает, оно обрушивается и бесчинствует. Горе тому, кто окажется в этой стихии случайно, неподготовленным.
Откуда такая нетерпимость, такая мстительность? Где, в каких скрытых тайниках залежалось столько злобы и ненависти? Кому предназначено это состояние? 
Нет ответа...
Море, ещё вчера такое ласковое и приветливое, сегодня без видимых причин становится безжалостным и беспощадным. И будет длиться эта смутная, тяжёлая морока до тех пор, пока подводное чудовище не исчерпает накопившуюся злобу.
И так без устали: в любую погоду, изо дня в день, из года в год, из века в век, и не одну тысячу лет.
               
Был один из редких декабрьских дней, когда море выглядело умиротворённым и задумчивым. Чуть сдвинутое с зенита солнце сверкало не по-зимнему ярко и ослепительно. Водная поверхность, словно рыбья чешуя, поблёскивая мелкой дрожью, заставляла щурить глаза.

Вода к началу зимы стала заметно холоднее, косяки мелюзги потянулись к шельфу, подплывают к мелководью. Здесь много водорослей, подводных валунов, обвитых изумрудным мхом, больше планктона и прокорма. Как обычно, в прибрежной полосе, в зоне активной охоты, скопилось много водоплавающих, это их полноправная вотчина. Утки-нырки, селезни и бакланы, расположившись на торчащих из воды скальных отрогах, внимательно следят за подводным миром. Завидев стайки мелких рыбешек, они резко ныряют и надолго скрываются под водой. Сомнения одолевают, а были они на самом деле, не плод ли моего воображения.
Водяная гладь, не в пример прошедшим ветряным дням, почти неподвижна. Полуденная рябь хоть и слепит, но не раздражает. Лёгкое дуновение со стороны берега унесло в море бесформенные радужные нефтяные пятна. С ними исчезли специфические запахи, и ушла загадка. Поверхность, ещё вчера покрытая тонкой цветной плёнкой, выглядевшая, как абстрактная картина, меняющая свои очертания и цветовую композицию, перестала быть таковой. Вместо неё незамутнённый прибрежный пейзаж, прозрачная толща воды, обнажившая водоросли, россыпь цветных камней, ракушек и песок, насыщенный влагой.

Новый бульвар, тянущийся вдоль Белого города, ещё не обжит, не слишком ветвист, просторен и малолюден. Редкие встречные неспешно прогуливаются по набережной, наслаждаясь развеянной в воздухе прохладой.
В эти счастливые минуты чувствуешь себя распахнутым и влюбчивым, и природа отвечает тебе взаимностью. То облако выбьется из своего привычного окружения, плавно наклонится, щекасто и белозубо улыбнётся; то встречный пёс, оставив своего хозяина, широко оскалившись, бросится к тебе, радостно взвизгнет, помахивая хвостом, лизнёт пару раз прямо в губы и стремглав помчится обратно; то голубь, млеющий от полуденного солнца, глянет свысока, прокурлычет недовольно, но простит, не слетит со своего места; то приливная волна, подгоняемая ветром, завидев тебя, устыдится, замедлит бег и, робко накатившись, прикинется паинькой. И представилось в этот миг, что природа рада встрече, и эта радость обоюдна. Да так и есть.
 
Эмпатия, в отличие от любви, бывает только взаимной...