Надежда. Короткая и бесконечная история

***
Этот рассказ написан в подарок ко дню Рождения. Именинница ответила коротко: «До слёз, Энджи, до слёз! Немедленно публикуй.»

***
Надежда. Короткая и бесконечная история…

***

   Надежда сидела на линии песка и воды, задумчиво глядя в горизонт. Мертвое море, Красное море, Средиземное море…
   Когда-то, бегая в белом накрахмаленном фартучке с подносом между столиками, она мечтала увидеть их все, три… Ей было мало лет, глаза сверкали из-под накрашенных польской тушью ресниц. Зад вилял-вилял и все-таки что-то навилял.  Что-то – это красавец гебист, или просто военный…она не особо поняла, потому что было все равно. Было наплевать и на статус, и на его семью, даже на его возраст. Хотя, это для неё он, в общем то, был «в возрасте». Мужчине недавно исполнилось тридцать семь, он отлично выглядел, а уж карие глаза могли покорить всех и вся вокруг. Нежданно свалившееся в закутке с грязной посудой счастье звали Алексеем, он был изрядно пьян, но, как истинный офицер, читал ей стихи, запрокидывая шерстяную форменную юбочку и путаясь в резинках пояса для чулок… Читал что-то про «из устава… холод и грусть…», она не запомнила. На дворе шёл одна тысяча девятьсот семьдесят третий год…ей было девятнадцать и весь мир лежал у её ног, точнее, за пределами подноса с коньяком. Среди непростых гостей очень непростого ресторана почему-то стало модно пить коньяк с апельсинами. Именно с апельсинами. Она не задумывалась тогда о таких мелочах…а сейчас, наслаждаясь мягкой пеной от волн Красного моря, набегающей на наманикюренные пальцы босых ног, почему-то не могла отогнать именно это воспоминание – горы грязных фарфоровых банкетных тарелок с апельсиновыми объедками, на каждой, того гляди, верхние упадут и разобьются… вычтут из зарплаты у всех, а бабы Тоси, мойщицы, в прошлом актрисы и весьма популярной, бабы Тоси почему-то нигде нет…Зато есть пьяный офицер в штатском, которому наплевать на тарелки.
   Красное огромное солнце скатилось к горизонту, но не уходило за него. Становилось прохладно для её легкой белой блузки. Столько лет прошло, а Надежда по-прежнему любила белые блузки. Когда-то, в её гардеробе были три белые кофточки, одни модные брюки, пара юбок и форма. И, ничего, все компенсировалось молодостью. Утро выходного, после банкета, было трудным. Ей было стыдно, не за то, что лишилась оберегаемой девственности так нелепо, неизвестно с кем… А девственность была товаром, который следовало продать какому-либо старичку-шишке-вдовцу…Продать за статус, бриллианты, «Волгу», дачу и трешку в центре… Желательно, на набережной. На Барсеневской набережной.  Теперь, теперь либо в касту тусовки, хорошо, если повезет, и получится пристроиться постоянной любовницей к какому-то лысому деду с пузом…если не повезет – дедов с пузами будет много, а, если совсем не повезет – тогда, как баба Тося… Но, было все равно, совсем. Злило только то, что очень хотелось увидеть ещё раз красавца в штатском, послушать стихи и…и пусть он снова будет пьян, пусть от него пахнет «Консулом» и коньяком, сигаретами и апельсинами. И стыдно было за то, что парадное бельё было не на ней вчера. А в комоде, украшенном связанной крючком салфеткой. Этих салфеток было много, баба Тося, впадая в задумчивость, между шестью ваннами-мойками и «спрятанной» в уголке от метрдотеля бутылкой, вязала их, очень быстро, из простых хлопчатобумажных ниток, катушки которых ей покупал весь персонал, и дарила. Всем. Такая она была, баба Тося. Загадочная.
  Звонок в разбитую старую дверь. Опять с первого этажа, дядя Вася. Пришел одолжить до зарплаты у соседки, хваткой тетки с красным лицом, тяжкой полнотой диабетной больной и странным оптимизмом истинной пролетарки, тетки Люськи. Её все называли – тетка Люська, именно так. она не обижалась, а вот на тетю Люсю – злилась, краснела ещё больше, казалось, что ещё немного, и из ушей повалит пар…или дым, как у паровоза. В дверь её комнаты забарабанили: - Надька, выползай сюды, к тебе хахаль приперси…
  Она удивленно пошла к двери. Это не тетка Люська, это баба Валя. Древнейшая женщина, совсем в маразме…то ли настоящем, то ли наигранном… Странная бабушка. Много о ней ходило слухов. Очень много. Разных, интересных, сказочных, иногда страшных… Но никто ничего не знал. Она и говорила по-разному. То – как сейчас, словно нарочито, как простолюдинка из кино, то удивительно грамотно, просто образчик культуры речи… Надежда открыла дверь, готовая дать отпор дяде Васе. Денежка была, но она хотела кое-что себе прикупить. Открыла и обомлела – за порогом с огромным букетом белых с красной кровавой окантовкой, гвоздик…таких гвоздик просто нереально было найти…стоял её вчерашний случайный первый мужчина. Офицер в штатском с карими, как сумерки, глазами.
  Она не вышла на работу на следующий день. Едва добежала на плохо повинующихся ногах до соседнего, старого, очень старого дома… толкнула вечно открытую дверь, нашла бабу Тосю в угловой, полуовальной комнате, в кожаном кресле с высокой прямой спинкой, украшенной эмалевым вензелем у тихо скрипящего граммофона. Баба Тося не признавала ничего современного, кроме водочки. Её признавала.
- Баб Тось… это я, Надя. Скажите, пожалуйста, Константину Иванычу, что я заболела, хорошо?
Константин Иваныч – метрдотель, строгий, серьезно относящийся к своему делу седой подтянутый мужчина, еще помнил Есенина. Его возраст был загадкой.
- Ох, Надюша-Надюша…погибнешь ты, девка. Не тот у тебя герой, не тот…
- Баб Тося…люблю его. Он мне гвоздики принес, представьте себе, белые!
- Что гвоздики, ничто. Скажу, конечно, не забуду. Ох, да и собираться пора ведь, совсем я…задумалась.
Надя чмокнула бабу Тосю в щеку и выбежала на улицу.
   Волны ласково облизывали ноги, а Надежда жалела, что мало так времени провела с ними. С бабой Тосей, с теткой Люськой…и с другими. Как много они помнили, как много могли рассказать… Как сейчас она сама.
   Алексей подал на развод. Он может и голову потерял, а может и нет. Сама то Надежда точно потеряла. Любила. Так любила…как собака. Выла, не видя минуту. Блестящий офицер тоже любил, наверное. Сумел он развестись, сумел. Она так никогда и не узнала, никакой пост он занимал, ни сколько у него было детей… Роспись была тихой и, партизанской какой-то.  Даже девчонки из ресторана не пришли. Пришла баба Тося и тетка Люська…и, хоть им и не говорили – баба Валя и принарядившийся дядя Вася. Дядя Вася удивил – военная форма, отутюженная…с лампасами. Хоть и без знаков отличия. С гвоздиками. Трезвый и выбритый. Потом посидели. На коммунальной кухне. Утром они навсегда, как казалось тогда, уехали. В Заполярье. На, как она сейчас понимала – «несовместимый» с нормальным здоровьем объект. Алексея разжаловали и выгнали. С глаз долой. Он понимал и знал об этом ещё полгода назад. Значит, тоже любил. Сильно любил.
   Полярные бесконечные ночи…не остудили, нет, они принесли трех прекрасных, очень красивых детей. Двух дочерей и сына. Надежда работала бухгалтером и не собиралась стареть. Удивительно, но и Алексей оказался устойчив к своей работе. Они жили…просто, эмалированный чайник и оленьи унты. Большие, поменьше и три маленькие пары… Ни ковров, ни хрусталя. К ним часто ходили гости. В их доме всегда звенел смех…а, когда смешливые детские голоса замолкали на ночь – Алексей читал стихи жарким шепотом, а она…она млела под карим взглядом. Этот сон простого житейского счастья закончился жестоко. Больно. Даже спустя столько лет…нож в сердце, до остановки, до крика на весь поселок..до воя, несмолкающего, пока не сорвались голосовые связки… Он разбился. Долбанные поганые самолеты… Она потом всегда стала летать, даже, на короткие расстояния. Что бы разбиться и оказаться с ним. Чтобы понять и пережить то, что он пережил… Что бы…
   Надежде пришлось прийти в себя. Ей разрешили жить в Мурманске. Устроили на работу в «местное правительство». Видать, прошлые заслуги у Алексея были не столь малы… Она жила. Как кукла. До сих пор, как кукла. Без чувств. Подняла детей. Сын в Москве, отличная работа. В отца пошел. Работает в непростом учреждении. Купил ей квартирку, небольшую, на последнем этаже современнейшей высотки…как она всегда и мечтала – последний этаж и небо, только небо за окнами. Дочери замужем, удачно, вроде. С точки зрения матери. Одна в Питере, другая в Берлине. Обе с образованием. Наизнанку Надежда вывернулась – но девочки закончили «ин.яз».
   Она уже месяц, как ездила по Израилю. Шестьдесят два года. Выглядит на сорок. Максимум на сорок. Пожилые мужчины, много, достойные, умные, красивые…штабелями падали к её ногам, не пугаясь ни троих детей, ни того, что Надежда была сама себе финансовый «обеспечитель», ни того, что предпочитала компанию молодых девочек из персонала – барменш, официанток… И никто не знал, что каждую ночь, эта успешная, безумно красивая, королевской красотой блондинка без возраста, каждую ночь она выла, глядя на снимок… старый черно-белый снимок красивого офицера в штатском…от которого осталось трое детей, но не осталось даже могилы…даже кусочка косточки, который можно было бы закопать, поставить памятник и приходить… сажать цветочки, пластмассовые белые гвоздики с кровавым ободком… приходить на Пасху, тихо разговаривать и плакать…
  Надежда поднялась, нагнулась, взяла сандалии и пошла вдоль кромки воды. Она улыбалась. Сейчас, она не была одна. Если внимательно присмотреться, в последнем луче скатившегося солнца можно было увидеть силуэт мужской фигуры… К запаху моря, к йоду в воздухе четко пристали нотки одеколона «Консул»…