Запахи улицы

Улица пустынна. Тишина как в погребе. Слышу только свое дыхание. Воздух чуть прохладный, чистый без запаха и кажется со вкусом родниковой воды.
Солнце давно село, лишь небо над горизонтом чуть светлее, чем с противоположной стороны. Там уже появились первые звезды.
Странно, что раньше как то не замечал, что дома, не дома, но скорее дворы или усадьбы  стоящие вдоль улицы имеют свой неповторимый запах.

Дом первый.
Если подойти ближе к дому, то отчетливо ощутишь запах лошади. Это совершенно понятно, во дворе живет большая рыжая лошадь с выпуклыми мудрыми глазами. Почти каждый день  она бывает запряжена в телегу летом, а в сани зимой. Приходится попотеть, таская груженные то телегу, то сани. Иногда поклажи в повозке нет. Но это совсем не означает, что потеть не придется. Бывает так: вдруг свистнет, да хлопнет ременными поводьями по бокам, громко и протяжно закричит подвыпивший возница, он же хозяин.
- Но-о-о! П-шла-а-а залетная-я!
Когда кураж на него такой найдет. Приходится быстрее перебирать ногами, переходя на бег. Пробежит эта лошадь с версту, еле отдышится потом, а уж вспотеет - то до мокрых боков точно.
Но вот приходит вечер. Хозяин снимает упряжь. Похлопывает по бокам. Протирает холку, где лежал потник с чересседельником. Погладит плечи, куда ложился хомут. Похлопает свою помощницу по шее. Зачем то заглянет в зубы, подняв верхнюю губу. В ответ лишь услышит фырканье: - «Ф-ф-р-р-р-у-у». И заглянет лиловым глазом лошадка прямо в лицо хозяину.
Хозяин тоже без ответа не остается, прикрикивает.
- Ну, стой не балуй!
Потом осматривает копыта, попросит.
- Дай ногу-то.
Он знает, что не лягнет его копытом с железной подковой.
Приносит полное ведро чистой и прозрачной воды. Лошадь не спеша выпивает ее, процедив сквозь зубы. На губах остаются капли, которые она стряхивает, кивая своей большой головой.
Наконец наступает самое главное и приятное. Хозяин насыпает овса в корыто, такого ароматного, с мучным запахом, что заржать хочется. Широкие ноздри становятся еще шире, трепещут от предвкушения.
Хозяин черпает ладонью овес и подносит к губам лошади. Лошадь осторожно собирает зерна овса, с ладони касаясь ее бархатным краем губ. Ноздри лошади подрагивают, руки хозяина пахнут  солидолом, так как ему пришлось смазать ось телеги в ступице – уж очень скрипело.
Наконец хозяин уходит, оставив свою помощницу. Лошадь хрустко жует овес. Потом засыпает стоя - по лошадиному обычаю. Глаза не моргая, смотрят застывшим взором в одну точку. Изредка лошадь помахивает хвостом, прядает ушами, прислушивается и, наверное, думает: - «Вот сосед по улице идет».
Останавливаюсь. Вдыхаю воздух. Чувствую запах пота, густого, пряного, лошадиного. В этом запахе сосредоточился труд до седьмого пота поколений крестьянских лошадок. Проходит время, и сам хозяин пропитывается запахом своей лошади. Если встать рядом, закрыть глаза, то можно перепутать кто лошадь, а кто хозяин. Разве что хозяин пахнет еще табаком и иногда самогонным перегаром.
Так и идут по жизни лошадь с ее хозяином, смешивая пот в совместных трудах.

Дом другой.
В доме, еще крепком, но уже немного ушедшем в землю светится три окна. Толстые бревна стен потемнели от времени и перепадов погоды, но еще долго будут защищать жильцов от всех невзгод Средней Сибири. Дом теперешнему хозяину достался по наследству от отца кузнеца. Человека очень обстоятельного. Вот и дом получился таким же надежным.
Около этого дома задерживаюсь со смешанным чувством уважения и желания повспоминать былое. Дух стоит очень крепкий, с детства знакомый. Так может пахнуть только жилище свиньи. Однако когда их в одном месте живет много, запах усиливается, переходя в тот самый неповторимый дух. Впрочем, к таким запахам привыкаешь  быстро.
С хозяином  дома мы давно знакомы. Это коренастый, крепкий мужик лет пятидесяти пяти. Лицо обветренное, красное с трехдневной щетиной, покрывающей как иней щеки и подбородок. Из-под козырька поношенной фуражки смотрят маленькие, с хитроватым прищуром глаза. Морщины ниточками прошили лицо.
Он крепко стоит на земле, расставив ноги обутые в неизменные кирзовые сапоги. Одна ладонь в кармане куртки, другой - держит сигарету без фильтра. Пальцы узловатые и толстые. Сигарета, зажатая между  пальцами, кажется спичкой. Покуривает, сплевывая иногда табачинки.
Под стать ему и жена. Невысокая, крепко сложенная, раздобревшая. Она домовитая, но немного прижимиста. Ее невозможно застать без дела. Двор чисто выметен, в доме занавески и вышитые салфетки. На печи кастрюли и сковорода. Дух в доме теплый, жилой и, конечно же,  вкуснейший запах щей по избе, такой, что вдохнув, уже сыт будешь.
Мы с односельчанином неспеша приветствуем друг друга рукопожатием. Его ладонь теплая, упругая, немного шершавая. В рукопожатии чувствуется скрытая сила. Такая сила накопилась от крестьянского труда.
- Здравствуй.
- Здравствуй.
- Надолго?
- Нет. Попроведовать на пару дней.
- Понял. Заходи к вечеру. Побалакаем на досуге.
Побалакаем – это означает неторопливую беседу с воспоминаниями, рассказами о родственниках и, конечно, разговор пойдет под запотевшую бутылку водки или самогона, с превосходными щами со свининой, хрустящими солеными огурчиками. Такое приглашение не пропускалось никогда. Обычно вечер проводили вдвоем, изредка присоединялся еще один сосед. Мы, как правило, расходились всегда далеко за полночь, обсудив житейские проблемы. Говорили об урожае и даже  о событиях в Гондурасе.
Крепок и живет еще крестьянский дом. Живет хлопотами и трудом. А причем тут запах? Они в каждом доме свои, годами накопленные. Хуже, когда в разваленной деревеньке кроме запахов прели не почувствуешь ничего.

Еще один дом.
Этот дом пахнет трухлявым деревом и забвением. Когда-то хозяйка дома – громогласная, смешливая, многодетная и, конечно, счастливая жила здесь. Она все успевала: за огородом ухаживать, за живностью присмотреть, детей накормить, умыть, одеть, мужа приветить.
Дом был не полная чаша, но грех было жаловаться - не бедствовали, хоть и подрастающих ртов четверо. Все были накормлены, присмотрены, наказаны, коль кто провинился, похвалены, если заслужил. У всех были свои маленькие обязанности. И радости.
Случилась в этом доме беда.
Погиб хозяин дома. Водка загубила мужика. Задавил его трактор, на котором он сам же и ехал. Выпал из кабины на гусеницу. Протащило его как на конвейерной ленте, затянуло под гусеницу и расплющило до неузнаваемости. Выпивал он редко, но уж  если доберется, то не знал меры. Схоронили его скромно и быстро.
В доме сразу поселилась сначала тоска, потом безразличие. Предоставленные каждый сам себе дети разбрелись кто куда. Старший сын, быстро повзрослев, по малолетке загремел в колонию. Выходя ненадолго на свободу,  снова получал срок,  возвращался на зону как в дом родной. Другой брат, кое-как закончив восемь классов, начал работать и рано пристрастился к водке, постепенно спиваясь, бичевал, так и не завел  семью. Третий брат, будучи слабым здоровьем с детства, простыл однажды и не дожив восемнадцати лет, умер в больнице. Самый младший однажды просто ушел в большой мир и сгинул где-то.
И утверждала деревня, что та тракторная гусеница сгубила всю семью.
У хозяйки еще долго теплилась надежда, что вернется младшенький, последыш, который однажды закроет ей глаза. 
Дом без должного присмотра стал гнить и разваливаться.  Не стало в доме тепла и уюта. От него гнилью и плесенью запахло.   
У каждого дома, как и у человека, своя судьба.