Орел

    Он вернулся на руины молодости. Квартира первой жены была уютной, утопала в розовых кружевах тюля, издавала еле заметный запах свежей краски и вкусный аромат жареного мяса с черносливом.
    В кухне, украшенной кучей магнитных безделушек на ярко-желтом холодильнике, за столом сидели три разновозрастные женщины и седой полный мужчина с блаженной улыбкой на лице. Дорогой серый пиджак в серую же полоску висел рядом на спинке стула. На мужчине была голубая рубашка с расстегнутой верхней пуговицей, узел галстука был слегка распущен.
    Пили водку. Тетя Надя ласково смотрела на бывшего мужа и говорила: «Какой он был орел! Какой орел!»

    Дядя Вова вернулся из армии и сразу женился на шестнадцатилетней Наденьке, хрупкой красавице с глазами шоколадницы из картины Лиотар. Днем она работала буфетчицей в столовой, вечерами надевала полосатое платье с глубоким вырезом и юбкой-колоколом, шла в ресторан петь нежным голосом: «Ландыши, ландыши…» Верочка с братом каждый день бегали в столовую за конфетами, молча набивали рты сладостями и убегали. Детский рай исчез за день в клубах дыма и языках пламени. Народ зачарованно наблюдал за суетой пожарных, а бабушка тащила из дома пуховую перину, не дай Бог огонь перекинется на крышу ее дома.
    Столовая горела уже четвертый раз, и каждый раз бабушка обнимала пушистую перину и волокла ее на улицу. Перина худела, бабушка ругала воров, которые устроили пожар, чтобы скрыть грехи.

    Осенью родилась Ангелина. Хрупкая тетушка таскала толстую девочку в ресторан, сажала на колени гардеробщице, шла на эстраду и пела: «Ландыши, ландыши…»
    Когда на экранах телевизоров впервые появилась Валерия с «Хризантемами в саду», Вера испугалась от неожиданности – это была шестнадцатилетняя Наденька, нежная принцесса. Тетушка оставалась принцессой в тридцать лет, в тридцать пять, так никогда и не став королевой. В шестьдесят пять она стала старенькой принцессой. Природа одарила ее редкой красотой, по иронии судьбы сделавшей ее несчастливой.
    Дядя Вова учился. Сначала в институте за триста километров от дома, затем в аспирантуре, позже – на разных курсах, потом начал стремительно расти. Он по-прежнему оставался уютным румяным дядей небольшого роста, который когда-то носил на руках маленькую Верочку, незаметно менялся только объем живота, покрой костюмов и интересы: вместо курток из искусственной кожи появились костюмы с галстуками; его мотоциклетный шлем пылился у бабушки на чердаке деревенского дома вместе с дырявым бреднем, коньками, которые при помощи веревок когда-то крепились к валенкам, баяном и, наконец, лыжами, прибывшими позже других предметов дядиного увлечения.
    Жены на чердак не попадали, но менялись с той же неумолимой последовательностью, изумляя родственников красотой и молодостью: каждая была моложе предыдущей лет на десять-пятнадцать. Следующая могла бы годиться ему во внучки. Но внезапно на крутом повороте дядя выдохся, как беговая лошадь, перед забегом перепоенная водой.

    Тетушка угощала пирожками с яблоками, румяными, издающими аромат Вериной юности.
    После провинции столица пугала многообразием чужих лиц, холодом человеческих отношений и трамваев. Теплым углом в этом огромном городе была дядина квартира, где Верочка зарывалась в книги в комнате двоюродной сестры и чувствовала себя, словно в родительском доме. Дядя приходил поздно, садился к экрану телевизора с газетой, рассеянно отвечая на вопрос жены об ужине:
- Я сыт.
    Маленькая сестренка, несмотря на свои округлые формы, ела мало, предпочитая печенье, орехи, яблоки. Тетушка с прозрачной кожей и девичьей фигуркой пила чай со сладостями, а для Верочки готовился настоящий ужин. Повзрослев, она поняла, какое бремя навалилось на тетю Надю с приездом племянницы. А тогда, съедая мучительно долго готовящийся ужин, Вера выходила из-за стола полуголодная, стесняясь своего обжорства. По воскресеньям тетушка пекла пирожки, ровно десять штук: себе и Лине по два пирожка, мужу три, потому что он мужчина, и Вере три.
- Кушай, если умещается, – говорила тетя Надя ласково, не подозревая, что в Верочку уместятся все десять штук.
- Доченька, кушай второй пирожок, – уговаривала тетя.
- Я и так толстая, – расстраивалась девочка, удобнее устраивая свои пышные формы на крохотном кухонном табурете.
- Я до шестнадцати лет такой пышкой была, просто колобок, а потом похудела. Ты тоже похудеешь, потерпи немного, – успокаивала тетя Надя Лину. Вера не верила, что тетя когда-то была толстушкой, что Линка когда-нибудь похудеет, но тихо помалкивала. Правильно делала, потому что в десятом  классе сестра стала резко худеть, превратившись в такую красавицу, что оставалось только удивляться причудам природы.
    Вера уходила на занятия в восемь, не встретившись с дядей, который еще раньше спускался к реке плавать. Элитный дом в центре столицы примыкал к старому городскому парку с резными деревянными беседками на вершине горы. Оттуда открывался вид на реку, на мост, на маленькие дома, ласточкиными гнездами прилипшие к уступам холма, где на узких переулках трудно было удержаться в вертикальном положении. До сих пор остается для Веры загадкой, как люди умудрялись отапливать лачуги.
    Зимой дядя катался на лыжах в лесу за скованной льдом рекой. Он уходил в шесть утра, когда Вера еще только досматривала сны. Позже у Веры появилась собственная квартира у леса. По выходным дядя кричал в окно, доехав на лыжах по реке из другой части города до них. Заходил на минутку хлебнуть горячего чая, отправлялся в обратную дорогу. Племянница не переставала удивляться его энергии и уравновешенности, человек – зеркало, никогда, ни при каких обстоятельствах не выдающий своих чувств, даже в критических ситуациях умеющий владеть собой.
    Тем неожиданнее был его развод с Наденькой после семнадцати лет супружества. Только однажды Вера видела, как дядя легонько стучал двумя пальцами по пышной тетушкиной прическе и приговаривал, улыбаясь:
- Ах, пустая птичья головушка!
    О причине развода тетя Надя рассказала сама. Она была в гостях у друга, когда дом окружили сыщики, а в дверях появился муж со словами:
- На этот раз отпереться не сможешь, подпишись.
    Протянул заявление о разводе от имени жены со словами «потому что люблю другого». Ушел с чемоданчиком, оставив все нажитое, включая дочь.
    Как известно, свято место пусто не бывает, вскоре он женился на приме театра, знаменитой, заслуженной с именем Наденька. Видно, судьба такая у него – жениться на Надежде, третья жена тоже будет носить это имя, но об этом позже. Все надежды его обманули. Со второй Надеждой совместно он прожил лет десять, если можно назвать совместным существование врозь. Специфика артистической жизни – путешествие без конца и края по суровым дорогам бескрайней России. Дядя растил ее дочь, обиженное на весь белый свет существо. В конце концов из-за нее разбежались – девушка выросла, посторонний мужчина в доме мешал, теплые отношения между ними не возникли, каждый ревниво отстаивал свои права на Надежду. Победила дочь.
   Третья Надежда кормила. Выросшая в детском доме, она умела ценить родной дом, который по ее понятиям сосредотачивается на кухне. Веселая разбитная молодуха сумела приручить всех его друзей, аккуратно вычеркивая при этом родственников. Для чего они нужны? Сплошные хлопоты: то на работу устрой, то квартиру помоги купить, то еще какая напасть. Хлопоты на дядю Вову родичи навешивали постоянно, гордясь им и нещадно эксплуатируя. Но и любили. Наденьки третьей хватило на десять лет, а потом как отрезало, без спусков по ступеням равнодушия она сразу из состояния влюбленности перескочила в состояние ненависти. Ему стукнуло шестьдесят, а ей тридцать четыре, даже этого хватило бы для равнодушия. Но возникла ненависть, подпитываемая жадностью; жить с человеком не хочется, а делить имущество жаль, еще немного терпения – все останется ей. Еще немного терпения. Но какой ценой давалось это терпение!
   В доме тоже росла дочь, Надина дочь, которая называла дядю Вову папой. А он ее именем называл свою Ангелину.
    Лина плакала, жалуясь сестре:
- Ее он любит, а меня по имени не помнит.
    Писала грустные стихи отцу, но читала их Вере.
- Глупости не говори, если бы не любил тебя, не подарил бы квартиру.
- Так он откупается от меня, но любит Надькину Катю.
    Любит не любит, словно не об отце речь идет. Откуда такая ревность у Лины, Верочка никак не могла понять. Неужели сестре не хватает любви?
    Трудно найти человека, в ком она не вызывала бы теплые чувства – ласковая, добрая, милая.
    Она, как и мать, нравилась мужчинам. За неделю перед свадьбой ее умыкнул один из поклонников.
- Поговорить надо, – позвал он.
   Лина вышла с подружкой, опасаясь скандала. Зима набирала обороты, сели поговорить в его машину, стоявшую возле подъезда. Он попросил подружку на минутку оставить его с Линой наедине, захлопнул дверцу и тотчас повез девушку на большой скорости в деревню к родителям. Сестра боялась выскакивать из машины на ходу, тем более в домашних тапочках и легкой куртке на плечах.
   Будущие гости ломали голову, выбирая подарки к свадьбе, а Лина неделю рыдала в деревне и ломала голову над тем, как сбежать, пока сестра похитителя не сжалилась и не дала ей деньги на дорогу и одежду.
    Все эти семейные перипетии мало отразились на характере дяди, он по-прежнему оставался добродушным веселым человеком. Лыжи заменил теннисом, сауной, путешествиями по всему миру; снисходительно терпел истерики недовольной жены, все чаще и чаще навещая родную дочь.

    Беда разбила его в одночасье – Ангелине поставили страшный диагноз, и после мучительных лет лечения лекарствами стоимостью в трехкомнатную квартиру, после множества операций ему сказали: «Все. Помочь больше не можем. Месяц от силы протянет…»
    Сестра ходила в корсете, без волос, с оплывшими руками и говорила:
- Почему меня хоронят? У меня такое чувство, что я буду долго жить.
- Если у тебя такое чувство, то так оно и будет, – успокаивала сестру Вера, не узнавая в этом бедном существе свою милую Лину. – У Циолковского лет в сорок обнаружили эту гадость, а прожил он до глубокой старости.
    Беда объединила родню. Только о Лине шли семейные беседы, серой неизбежностью повиснув над головами, а сестра надевала парик с золотистым блеском, короткие юбки, широкие модные кофточки и ходила на дискотеки – танцевать не могла, метастазы в позвонке причиняли страшную боль, но она смеялась. Дома корчилась в муках.
    Первой сдалась Верочкина мама. Она говорила дочери:
- Научись отодвигаться от чужой беды, иначе часть на себя примешь, у нас это по женской линии передается.
    Но сама отодвинуться не смогла, сгорела от той же болезни за три месяца, даже в последние часы жалея любимую племянницу.
    Вторым сдался дядя Вова, резко перестав улыбаться. Он переписал на дочь часть имущества и слег. После удаления почки понадобилась вторая операция. На этом его беды не закончились – он попал в аварию, переломав кучу костей в многострадальном организме.
    Вера думала: «Возможно, способность перенимать чужую боль присуща всем людям».
    Надежда с Ангелиной ходили в больницу ежедневно, Лина уезжала домой рано, а мать оставалась в палате на ночь, в то время когда дядина жена отдыхала в Куршавеле с Катериной.
    Дядя Вова открывал глаза и шептал: «Наденька». С грустью тетушка понимала, что он зовет другую Надежду.

    Это было много лет назад.
    Сейчас они сидели за столом в тетушкиной квартире, пили водку, позже пошли танцевать.
    Ангелина прикладывала ладошки к щечкам и смеялась над сестрой, у которой не получался танец живота.
- Не переживай, – успокаивала она Веру, – у меня тоже не сразу получилось.
    Потом хвасталась ажурным платком с колокольчиками для танцев.
- Я в Китае в последнюю поездку отыскала, а в Турции только с монетами есть, – говорила она, уминая сочное мясо с черносливом.
    Вышли на балкон.
- Ты потрясающе выглядишь, – искренне радовалась за сестру Вера, приезжающая в родные края раз в год. Сестра с милым личиком, стройная и изящная, словно помолодела. – Волосы чем-нибудь полощешь?
- Нет, они сами по себе такие блестящие, – ответила Лина.
    Помолчали, разглядывая ночной город с высоты седьмого этажа. Внизу мелькали разноцветные огоньки, как на новогодней елке.
- Я же говорила, что не умру, – тихо сказала сестра. – Ты знаешь, что двенадцать лет тому назад мне приговор подписали? Я съездила в Аркаим и поняла, что не умру. Там такая благодать на душу сошла, словами не передать. Теперь про меня в медицинских журналах пишут, из девяти метастаз одна осталась, да и та окуклилась. Так врач сказал. А папа совсем сдал, болен.
    Вышла тетушка.
- Ты посмотри на эту безобразницу, погуливает от родного мужа, да не с одним, совсем с катушек съехала, – жаловалась она Вере на дочь.
- Мама! Это деловые партнеры. Что ты всякую чепуху выдумываешь?
- Ты хочешь сказать, что я родную дочь не знаю?
- Мама!
   Из кухни послышалось недовольное ворчание:
- Меня одного оставили, долго вы там секретничать будете?

    Застолье потекло своим чередом, прерываясь громким смехом.
- А помните, как со мной в бабушкин погреб провалились? – вспоминала Вера историю, рассказанную мамой. Дядя укачивал маленькую Верочку на руках и провалился вместе с ребенком в погреб, не заметив, что крышка неплотно закрыта.
  Отец вернулся с работы и устроил жене разнос:
- Витаминами дочь не кормишь, смотри, у нее рахит начинается, на затылке волос совсем нет. Мама с дядей переглянулись, но не рассказали, что волосики у ребенка срезало при падении.
- Лина что учудила в детстве, года три ей было! – в свою очередь пустилась в воспоминания тетушка. – Я ее твоей маме оставила на два дня…
- Помню! – прервала Вера рассказ. – Мама только лишь не плясала перед маленькой, как курица с яйцом носилась с любимой племянницей…
- Приезжаю, спрашиваю ее, как дела, а ребенок в рев:
- Тетя меня била, била.
    Дядя сонно улыбался, слушая женское щебетание. Дома никто не ждал, молодая жена все чаще задерживалась у подруг, будила его ночными звонками:
- Не жди сегодня, я у подруги переночую.
    Ему даже задавать вопросы лень, легче считать, что у подруги. Устал он, устал, а тут так уютно, всем он нужен, все его любят. Он еще не потерял надежду. Пожалуй, не поздно еще вернуться.
    Через сонный туман до него стало доходить, что Надя говорит о нем. Говорит о молодости, которая выскользнула из рук, как рыба в реку, о вершинах, на которые ему удалось забраться, а сегодня они кажутся недостижимыми. Еще он услышал свист ветра в ушах, когда скользишь по лыжне, шум качающейся ивы у реки возле угасающего костра, уловил забытый запах теплых рук матери.
- Какой ты был орел, – говорила тетушка, – какой орел…
    По щеке дяди медленно скатилась слеза.

   Вера с грустью смотрела на дядю. Уходило поколение. Он младший из братьев отца – крыша дома, название которому – жизнь.
   Следующим на старт выйдет Верино поколение.