Колокольчики бубенчики

                Всем скудоумным блондинкам, предпочитающим шаурму погорячее вместо Альфреда Хичкока, посвящается
     Плотные массы уплотнялись, жербейки мчали сквозь, сальманеллез - не дремал. В-общем, все было так, как всегда бывает здесь, туристические маршруты вели прямиком на небо, аквалангисты - это не игра, а население - не люди. Ветер дул, снег таял, мужики пили вино, бабы метали икру, время текло вспять. Сначала оно робко струилось втроих, булькая и пенясь лиловой бормотухой, роняя тягучие капли на передовицу " Известий" и мутный портрет члена Политбюро, испятнанный добрым жиром астраханской чехони, проливаясь на изрезанные перочинными ножиками, запачканные спермой и кровью подоконники, обоссанные ступеньки подъездов, где запах кошек был лучшим из запахов, сосед дядя Митя вальяжно отдыхал за мусоропроводом, раскинув трудовые руки потомственного пролетария, а этажом выше старшеклассники торопливо натягивали на молодые голодные члены его дочурку Аню, прыщавую пятиклассницу, соблазнив ее венгерским напитком " Рислинг". Через сколько-то лет дядя Митя лежал ближе к лифту, Анька нянчила двойню, Ванюшу и Ибрагимушку, время же делилось уже начетверо : до аванса, до октябрьской, до майских и Новый год, самый вуматный праздник трудящихся, настолько частый, что его праздновали каждый год, с седьмого ноября по десятое мая. Но вот дядя Митя переместился на кладбище, Анька в дурдом, Ванюша в тюрьму, Ибрагимушка на х...й, а вот время, время потекло вспять. Но этого никто не заметил, кроме меня. Я просто проходил мимо и не поленился спросить его :
     - Ты куда ?
     Время грустно посмотрело на мои уши, молча хлопнуло по ладони, типа, держи краба, морячок, не пропадай и ходи своим, особым путем. И мы разошлись, я направо, оно вспять. Вот такие пироги, любовь моя заокеанская. А сейчас пряники пойдут.
     - Какая пиз...тая ху...я, - сказала блондинка, глядя на цилиндр Диты фон Тиз, - просто ох...ная.
     Ее товарищ, очкастый небритик, даже не посмотрел на предмет, некогда зливший комсомольцев, служивших по призыву партии в " Союзмолоке", терпеливо ждущих своей очереди на расстрел, но так и не дождавшихся, к величайшему сожалению соотечественников. Фамилии их были : Барщевский, Мединский и какой-то Цуккерман, отчества, разумеется, у всех троих - Ивановичи, а вот имен не было вовсе. Имена появились позже, их придумывал товарищ военком, сидевший, как сыч, в маленькой комнатушке при райсовете, верхом на колченогом стуле, под портретом и мухой. Отвлекся, прости, Маша, хер на этих сраных комсомольцев, но Сталина я прокляну, ты уж извини.
     - Сволочь ты, Сталин, гнида грузинская. Пошто ж ты не расстрелял всех комсомольцев, гадский вождь, оставил их нам на погибель, бля.
     Ладно, Сталина проклял, теперь Трумэна прокляну, ладно ?
    - Сволочь ты, Трумэн, гнида американская. Пошто ж ты не херякнул атомной бомбой, гадский президент, эвон, что получилось, бля.
    Ладно, Трумэна проклял, теперь без проклятий просто херов воткну, ладно ?
    - Сволочи вы, вожди и учителя, гниды интернациональные. Х...й вам всем в полное собрание сочинений ваших, а нам надо было Брема читать. " Жизнь животных", а не ваши философии, бля.
    Матом я ругаюсь от полноты жизни, от ширины горизонтов и возможностей, Машенька моя ненаглядная, а не от тупости или народности, что, впрочем, одно и то же. Если такая парадигма продолжится, если жив буду, что вряд ли, кроме мата уже слов не будет. Прикинь, читаешь ты меня и краснеешь так, как... Короче, ты поняла. Помнишь, мы с тобой угорали над инициативой российского министра ? Ну, там акробаты. Ха-ха-ха-ха, красавица, ништяково ты сфоталась с сеткой теннисной, я, помнится, сразу кончил. Прости, снова отвлекся. Пироги и пряники, говенные лошарики, жевать вас, не пережевать говножуям упорным, закозлиным. Сейчас леденчики попрут.
     - Солженицын, будучи в штабном вагоне под Владивостоком, любил пить чай и рассказывать истории. Заканчивал он всегда одинаково, вздымал руки и кричал в потолок вагона : " Сопли у мертвецов сосали".
     Писатель Сорокин нагонял жути на простодушного писателя Пелевина, пощелкивая подтяжками и косясь на писателя Лимонова, на древних счетах считавшего количество своих внебрачных детей и винтовок, пропитых генералом Лебедем. Но это они понтовались. На самом же деле они завидовали мне, положившему с прибором на саму идею творчества. Эта зависть привела поэта Быкова к неразделенной любви, инженера Гарина к краху, майора Пронина к растрате вверенного имущества, музыканта Юру к певице Юте, а художник Ван Гог сразу отрезал себе ухо и проблевался, только представив дегенеративную рожу Сережи Шнурова. Если предыдущие деятели упоминались по профессиональному признаку, то этот - просто Сережа Питерский, от зависти ко мне сошедший с ума.
     Вот такой десерт, любимая. Из сладостей и зависти. И океана дерьма, где мы с тобой стоим на одиноком островке и смотрим в эти бушующие волны, и ты плачешь, а я глажу тебя по спине, не доставая росточком своим выше, целую, куда придется, докуда дотянусь, и гоню все эти истории, сказки и чудеса. Этот мир не изменить.