Педагог

В последний год, когда я числился в аспирантуре, к нам в университет прибыла комиссия, членами которой, в том числе, были и иностранные представители – из стран Прибалтики и Европы. Чтобы опросить, собрали и нас. Тётенька, серьёзный профессор из Латвии, задала в частности такой вопрос: «Не мешает ли вам ваша педагогическая деятельность, ведь аспирантам также дают часы для преподавания, заниматься научным исследованием?» Помню, тогда я ответил, что в этом во многом и состоит специфика нашего образования: в тесной связи преподавания и науки. Хотя это является возможным, разумеется, только с посильно возлагаемыми нагрузками на преподавателя и научного работника.

Свою будущую профессию я, если можно так сказал, наследовал от своего дедушки, который преподавал студентам сопромат, прочность корабля и другие более сложные и непонятные для меня предметы. В последние годы дедушке дали читать курсы, связанные с авиационной техникой, что было невероятно сложно и требовало постоянной подготовки. К своим студентам Михаил Петрович всегда относился с особой заботой, помогал их трудоустроить, в том числе и на заводах Сормово и Автозавода. Разумеется, дедушка всегда был требователен к своим подопечным, требуя от них внимания, посещения занятий, работы, но зато был всегда готов пойти им навстречу, подолгу объяснял и проводил консультации в своё свободное время. Тяжелее всего, как это всегда и бывает, было прогульщикам и лентяям, просто так «за красивые глаза» они никогда не получили бы ни единого зачёта или «тройки», тут дедушка был принципиален и никогда не изменял себе. Я думаю, что такое добросовестное отношение к делу, которым ты занимаешься, в первую очередь к учёбе, в дедушке воспитал его отец – Пётр Андреевич. Дедушка вспоминал, что Пётр Андреевич, закончивший 4 класса сельской школы (что было много для человека недворянского происхождения по меркам того времени), говорил о необходимости учиться, особенно когда для этого появилась возможность, ведь раньше, в предшествующие годы, ничего подобного открытой и доступной системе советского образования не было.

Очень много времени дома после работы дедушка посвящал мне. Сказать, что у меня были некоторые проблемы с математикой – ничего не сказать, во втором классе в одной из четвертей я умудрился получить аж шесть «двоек». Тогда я очень боялся своей учительницы начальных классов, которая вот-вот должна была уйти в декрет: она объясняла всё с криком, а тех, кто не понимал, вызывала к доске и проводила публичную «разъяснительную беседу». К шестому классу ситуация, конечно же, изменилась в лучшую сторону, уверен, что не без участия дедушки, который всегда занимался со мной, помогал сделать домашнее задание, очень любил разбирать вместе задачи. В дедушкиной комнате на особом месте стояли две книги – задачники по математике и физике Григория Остера, задания из которых мы иногда читали и решали для тренировки. До сих пор помню, как в одной из задач добрая сила тяжести радушно пригласила мальчика Васю (Петю? Ваню?) в лужу. На одной книжной полке у нас до сих пор стоят разнообразные учебники, занимая едва ли не целую стену, от биологии до географии.

В детстве меня очень поражала дедушкина логарифмическая линейка. Калькуляторы меня совсем не удивляли, несмотря на то, что своего у меня никогда не было, хотя однажды нам с дедушкой и удалось реанимировать один старый, ещё советский.  Работал он не от батареек или солнечного света – к чему сейчас все, в общем-то, привыкли, а от сети, путём включения аккумулятора в розетку. На маленьком табло горели яркие вишнёвые цифры. Но линейка была интереснее, её дедушка доставал только по особым случаям, чаще всего считая и оперируя огромными цифрами в уме (у меня это никогда не получалось, в школе за устный счёт у доски получил вполне заслуженную «тройку»). На маленькой, словно из слоновой кости, белой аккуратной линейке умещалось огромное количество разнообразных цифр и символов, а особым чудом и непонятной для меня магией было то, как дедушка мог получать при помощи неё нужную для расчётов информацию.

Помимо логарифмической линейки на дедушкином столе и внутри него всегда было множество разных предметов, которые особенно в детстве вызывали у меня интерес, хотя дедушка и не любил, когда я без спросу лазил по его ящикам, нарушая заведённый там порядок.

Что же ещё есть на дедушкином столе? Во многом интерьер дедушкиной комнаты остался неизменным, даже спустя вот уже два долгих и напряжённых года. Фотографии под стеклом разной степени давности. Небольшие разноцветные листочки с записями – спокойным размеренным почерком, маленькие буковки которого находятся на равном расстоянии друг от друга. Телефоны. Имена. Несколько – совсем немного – заметок о здоровье из журналов с уже пожелтевшей бумагой. Какое-то количество визиток, старые открытки, своими праздничными лицами – рисунками повёрнутые к зрителю. При малейшем движении всё так же дребезжит и «разговаривает» абажур большой настольной лампы: она каменная, у основания лампы сидит белый медведь и смотрит стёклышками-глазами вниз, стекло навершия лампы зелёного цвета. Чернильница с грустящим тигром, в которой никогда не было чернил, а всегда жили запонки, винтики, пружинки. Крышка одной из двух чернильниц раскололась пополам, и одна из частей теперь утеряна. Почему-то в детстве мне никогда в голову не приходила очевидная мысль её склеить. Письменные принадлежности. Календари. Один календарь неисправимый, старый, с 1967 по 1994 год. Наверное, когда-то последняя дата казалась невообразимо далёкой, чуточку волшебной и непременно хорошей. Наверное, так и  было. Где-нибудь в другой стране земного шара в этот год. Второй перекидной стучащий календарь универсален. Но сейчас почему-то на нём стоит «8» «суббота».

И большой письменный стол. Письменный стол длиной в один большой ящик и еще четыре поменьше. В большом отделении – множество самых разных предметов. Бумаги, записи, телефоны, открытки, письма. Хуже всего – с неподписанными открытками, они уже ничего никому не скажут. Внешние градусники. Измерительные линейки. Ручки и карандаши. В верхнем маленьком шкафчике – деревянные шахматы, когда-то раскрашенные мною старой едкой цветной гуашью и так и не отмытые. В остальных – записи, бумаги, материалы, инструменты. Очень много хорошо заточенных карандашей, но нет ножа, его некоторое время назад я взял к себе в комнату. Ручки и пишущие принадлежности лишены стержней, частей, что закрепляют всё вместе, даже свои мысли сейчас я записываю бестелесным стержнем, который помогает удержать мелкий беспорядочно мельтешащий почерк, расплывающийся на линованных листах. Колпачки от ручек. Пружинки. Пустые тела как гильзы сказываются в низ ящика и спят там, занимая невидимые пустоты. И ещё много, много совершеннейше личных вещей, заполненных и запомнивших что-то своё. Может быть, мой письменный стол остался бы после меня именно таким, но его у меня нет. Разве что горы несформированных, неоформившихся разнородных вещей, что обступают во время сна то в одной комнате, то в другой.

Один из моих педагогов, завершая читать лекционный курс «Психологии и педагогики высшей школы», в напутствие сказал нам, что вне зависимости от того, станем ли мы учителями, будем ли преподавать или заниматься чем-то другим, в нашей жизни непременно наступит такой момент, когда мы обязательно окажемся в этой роли и применим свои умения и навыки. От себя я хотел бы к этому добавить, что настоящий педагог всегда остаётся педагогом, несмотря ни на что. Мой дедушка перестал работать в университете в возрасте 83 лет, ему было уже тяжело добираться до места работы и подниматься по лестницам, но, тем не менее, потеря работы стала для него настоящим ударом, я думаю, в чём-то даже подкосившим его здоровье. Таких по-настоящему тяжёлых испытаний, когда дедушка очень сильно переживал, было, на мой взгляд, три: смерть его отца, моего прадеда, Петра Андреевича, трагическая смерть младшего брата Виктора и уже названный вынужденный уход с работы, которой он посвятил бо;льшую часть своей жизни. В начале каждого учебного года в сентябре, даже когда дедушка вышел на пенсию, он всегда приносил в стены родного вуза большой букет цветов, а по праздникам и дням рождения обзванивал и поздравлял коллег, друзей, родственников. Разумеется, мы: бабушка, мама, моя тётя, моя двоюродная сестра, я – всячески старались отвлечь дедушку от мрачных мыслей, переключить его внимание на что-то другое, ведь работа и преподавание составляли только часть жизни Михаила Петровича.