Надобно было превозмочь любовь

2.«Надобно было превозмочь любовь»

       Наш знаменитый и без преувеличения замечательный писатель Николай Семенович Лесков, хоть и сам был в отрочестве кадетом, не так уж часто обращался в своём творчестве к военным темам. Тем не менее, у него есть изумительный рассказ «Кадетский монастырь», который я в начале 90-х, переиздал небольшой брошюркой специально для суворовцев, и начальник Тверского суворовского военного училища генерал-майор Юрий Иванович Фёдоров, поражённый произведение Лескова, сам провёл по нему читательские конференции поочерёдно во всех шести ротах училища.
        Собственно, упоминая об этом, я хочу подчеркнуть, сколь глубоки повествования Лескова на военные темы. Несомненно, написанное Лесковым о генерале Ермолове является лучшим из того, что посвящено в литературе Алексей Петровичу.
       Произведение так и называется: «Алексей Петрович Ермолов (биографический очерк)».
       Вот его начало:
       «Недавно, представляя нашим читателям биографический очерк графа Милорадовича, мы обещали вслед за ним напечатать очерк другого известнейшего и популярнейшего лица, генерала Алексея Петровича Ермолова. Исполняем это обещание, заимствуя почти все наши сведения из интереснейшей статьи г. Дубровина, помещённой в ноябрьской книжке «Военного сборника».
       Ермолов, как и современник его Милорадович, с которым он был почти одних лет, отличался необыкновенною храбростью, добротою, простотою и ласковостию в обращении с подчинёнными и был таким же кумиром солдат и любимым народным героем; но по уму, способностям и развитию Ермолов стоит неизмеримо выше Милорадовича.
        Ермолов, как и Милорадович, был образован очень поверхностно, но и в этом между ними двумя очень большая разница. Милорадовичу были даны все средства к образованию, – мы видели, что он провёл юность в заграничных университетах; но он сам не воспользовался этими средствами, да и вообще, как кажется, не особенно сознавал недостаток своего образования; Ермолов же был почти совсем лишен всех средств образовать себя, и всю жизнь тяжко сознавал этот недостаток и тяготился им бесконечно.
       Оба героя, и Милорадович и Ермолов, симпатичны каждый по-своему; но Ермолов гораздо глубже и серьёзнее. Симпатии, возбуждаемые его характером, гораздо солидней симпатий, порождаемых романтически-рыцарственным Милорадовичем. Алексей Петрович Ермолов особенно привлекателен оригинальностию и глубиною своего ума, широтою своего взгляда и меткостию суждений, указывавших в нём человека совсем не дюжинного – человека, отмеченного самою природою, человека, которого умный Кутузов справедливо называл орлом, а лейб-медик Вилие характеризовал, как «homme aux grands moyens». (1 – Человека с большими возможностями (франц.)»
      Тут нужно добавить, что Николай Фёдорович Дубровин, на котороо ссылался Николай Семёнович Лесков, видный историк, ординарный профессор Николаевской академии Генерального штаба, генерал-лейтенант.
       Я специально привёл цитату из начала Лесковского повествования, поскольку там упоминается и ещё один герой данной книги – Михаил Андреевич Милорадович.
      Ну а что касается ратного пути Ермолова, то Николай Семёнович Лесков показал его документально точно:
       «Служебный путь Ермолова далеко не был усыпан розами, но на нём, наоборот, было набросано много терний. Служебным его неудачам немало способствовало его несомненное превосходство, которого никогда не сносит окружающая посредственность, а частию Ермолову вредил много его злой и как бритва острый язык, которым крутой генерал беспощадно казнил смешные и слабые стороны своих недоброжелателей.
        Алексей Петрович Ермолов родился в Москве 24 мая 1777 года.
        Отец его был небогатый помещик Орловской губернии, где и служил, между прочим, председателем гражданской палаты, а в последние годы царствования Императрицы Екатерины II управлял канцеляриею графа Самойлова.
       Мать Алексея Петровича, Мария Денисовна Давыдова, родная тетка известного партизана и поэта Давыдова…».
       Ну а далее о настоящем русском патриархальном воспитании в семье, обеспеченным матерью, которая, по словам современника, «до глубокой старости была бичом всех гордецов, взяточников, пролазов и дураков всякого рода, занимавших почетные места в служебном мире». Это её отношение к подобным субъектам, на всю свою жизнь впитал Алексей Петрович.
       Ну и, конечно, о домашнем образовании. Важно, что Ермолову, как в своё время и Румянцеву, и Суворову, и Потёмкину, и Кутузову, посчастливилось избежать воздействия зарубежных проходимцев, которые, сами будучи неучами, а то и аферистами, преступниками, чудодейственным образом проникали на роли учителей дворянских детей. Алексею Ермолову таковых не могли нанять в том числе и «по недостатку средств». А «Отеческие заботы о воспитании сына ограничивались, – по словам Лескова, – тем, что он с малолетства твердил ему о необходимости усердной и ревностной службы».
       Сам Алексей Петрович говорил о том: «Бедное состояние семьи моей не допустило дать мне нужное образование. Вознаградить впоследствии недостатка знаний не было времени».
        Да и где было вознаградить? Об учителях Ермолов говорил:      
        «Шарлатаны учили взрослых, выдавая себя за жрецов мистических таинств; невежды учили детей, и все достигали цели, то есть скоро добывали деньги. Между учителями были такие, которые, стоя перед картою Европы, говорили: Paris, capitale de la France cherchez, mes enfants! (2 - Париж, столица Франции… ищите, дети мои! (франц.)) – потому что сам наставник не сумел бы сразу ткнуть пальцем в свой Париж».
       Лучшей его школой впоследствии стали непрерывные войны, которая в ту пору вела Россия с многочисленными агрессорами.
       Ну а в годы юные отцу всё же удалось определить сына в университетский благородный пансион в Москве, где Алексею очень помог профессор Иван Андреевич Гейм.
       О начале службы Алексея Петровича Ермолова Лесков писал:
       «Когда по скончании курса учения пятнадцатилетний Ермолов явился в Петербург в чине сержанта Преображенского полка, то, поступив на действительную службу, он по недостатку денег не в силах был тянуться за прочими гвардейскими офицерами, державшими и экипажи и огромное число прислуги, а потому стал искать для себя другого рода службы».
        В гвардии служила знать, причём, зачастую, далеко не лучшая её часть. В гвардии служили отпрыски крупнейших землевладельцев, а, следовательно, рабовладельцев России, в гвардии не служили, а выслуживали себе чины. Один из гвардейских офицеров так вспоминал о своей службе:
        «При Императрице мы думали только о том, чтобы ездить в театры, в общество, ходили во фраках…»
        В те времена Н.И. Салтыков, в ведении которого находилась гвардия, завёл весьма обременительные для казны порядки и правила. Каждый гвардейский офицер должен был иметь шестёрку или четвёрку лошадей, самую модную карету, с десяток мундиров, роскошных и дорогостоящих, несколько модных фраков, множество слуг, егерей и гусар в расшитых золотом мундирах.
        Андрей Тимофеевич Болотов писал:
        «Господа гвардейские полковники и майоры делали, что хотели; но не только они, но даже самые гвардейские секретари были превеликие люди и жаловали, кого хотели, деньгами. Словом, гвардейская служба составляла сущую кукольную комедию».
        Один из последних при Екатерине рекрутских наборов, во время которого призыв рекрут осуществлялся с их жёнами, был разворован почти на четверть. Рекруты и их семьи стали крепостными у Н.И. Салтыкова и Н.В. Репнина, и их сподвижников.
       Алексею Петровичу Ермолову в той компании делать было нечего. Ещё придёт время, когда он будет командовать даже гвардейской дивизией, но уже обновлённой гвардией, причём обновления которой начались с царствования Императора Павла Петровича.
      Ну что ж, престижную службу, сулящую чины, пришлось оставить, но что же далее? Николай Лесков рассказал:
      «1 января 1791 года Ермолов был выпущен капитаном в Нижегородский драгунский полк, слава которого впоследствии гремела на Кавказе в течение целого полустолетия. Ермолов тотчас же отправился в Молдавию, где стоял тогда этот полк. Командиром полка в то время был двадцатилетний племянник шефа полка, графа Самойлова, Н. Н. Раевский, преставившийся впоследствии в войну 1812 года».
       Тут нужно уточнить. Граф Александр Николаевич Самойлов, племянник Светлейшего князя Григория Александровича Потёмкина-Таврического, был боевым генералом, назначенным в конце царствования Императрицы Екатерины Алексеевны генерал прокурором. Ну а Николай Николаевич Раевский, будучи его племянником, являлся внучатым племянником Светлейшего. Впоследствии он вспоминал о встречах с Потёмкиным и о том, как наставлял его Григорий Александрович при назначении командиром полка:
       «Во-первых, старайся испытать, не трус ли ты; если нет, то укрепляй врождённую смелость частым обхождением с неприятелем».
       Алексею Петровичу Ермолову посчастливилось пройти азы военной службы в полку будущего славного героя и боя под Салтановкой и обороны Смоленска. Довелось лично возглавить контратаку на курганную батарею, расположенную в полосе обороны корпуса Раевского получившую название батареи Раевского. Но это было позже. А пока – начало службы. И начало, казалось бы, неплохое.
      Николай Семёнович Лесков рассказал об этом по-писательски ярко и проникновенно:
      «В бытность свою в этом полку Алексей Петрович познакомился несколько с артиллериею. При полке находились полковые пушки, имевшие, как у дяди юного Гамлета, одно специальное назначение, стрелять «в знак осушения бокалов». Раевский возымел мысль дать им более целесообразное назначение: он переделал лафеты и переменил расчёт прислуги. За всем этим Ермолов тщательно следил и приспособлялся, но едва только он стал привыкать к фронтовой службе, как вдруг был вызван опять в Петербург по случаю назначения его адъютантом к графу Самойлову.
        В Петербурге молодой и красивый адъютант встретил радушный приём. Наружность Алексея Петровича, прекрасная, одухотворенная, внушительная и до самых преклонных дней его старости удерживавшая на себе внимание мужчин и женщин, тогда, в пору его расцвета, привлекала на него всеобщее внимание: он был высокого роста и отличался необыкновенною физическою силою и крепким здоровьем. Его большая голова, с лежащими в красивом беспорядке волосами, маленькие, но проницательные и быстрые глаза делали его похожим на льва. Взгляд его, в особенности во время гнева, был просто страшен: из глаз его буквально сверкали молнии. Горцы говорили впоследствии о Ермолове: «Горы дрожат от его гнева, а взор его поражает на месте, как молния».
       Как человек домашний у графа Самойлова, Алексей Петрович был членом высшего петербургского общества и каждое утро слыхивал самые откровенные и бесцеремонные отзывы, как нынче говорят, «высокопоставленных лиц», которые по вечерам наполняли зал у Самойлова и которых там, словно всерьёз, просили «принять дань якобы подобающего им глубочайшего почтения».
       Шестнадцатилетний юноша присматривался не только к тем, которых осмеивали заочно, но и к тем, кто осмеивал их, и по врождённой ему проницательности угадывал всё нравственное ничтожество среды, в которой вращался. Прошло очень немного времени, и Алексей Петрович стал открыто относиться к этим людям с едким сарказмом, ирониею и насмешками, что, разумеется, очень скоро наплодило ему врагов. Алексей Петрович Ермолов терпеть не мог немцев и, по-видимому, беззлобно, но непереносно проходился на их счёт, где только к тому представлялся хоть малейший повод. Остроты, которыми Алексей Петрович осыпал немцев, переходили из уст в уста и, конечно, многим не нравились, а «немец немцу, по пословице, всюду весть подавал», и покойный Ермолов под старость не раз говорил шутя: «Нет, господа русские, если хотите чего-нибудь достичь, то наперед всего проситесь в немцы».
        Но всё это служба, всё это светская жизнь. А как же решали свои личные проблемы отношений с прекрасным полом те, кто лишь в достаточно зрелом возрасте обрёл свою вторую половину или, подобно Алексею Петровичу Ермолову, и вовсе оставались холостым?
        Найти ответы на такие вопросы непросто. К примеру, о Ермолове Николай Семёнович Лесков написал так:
       «Ермолов не мог увлекаться светскою жизнию; он беспрестанно занимался военными науками и назойливо просил графа Самойлова зачислить его в артиллерию, что, наконец, и было исполнено».
      Это было новое дело – дело, о котором Ермолов мечтал с тех пор как близко познакомился с артиллерией в полку Николая Николаевича Раевского. Ну а всё новое требует ещё больших затрат и умственных, и физических на его освоение.
       Но ведь не службой единой жив человек. Что ж, и Ермолову ничто человеческое не чуждо. В своих «Записках…» он лишь изредка, вскользь говорит о своих увлечениях. Не удивительно, ведь Записки в первую очередь посвящены службу.
       И всё, что-то можно почерпнуть из них по «материи любви».
       Вот строки, посвящённые службе в городе Вильно (ныне Вильнюс). Ермолову 24 года. Он командир конно-артиллерийской роты.
       «Мирное время продлило моё пребывание здесь до конца 1804 года. Праздность дала место некоторым наклонностям, и вашу, прелестные женщины, испытал я очаровательную силу; вам обязан многими в жизни приятными минутами».
      Остаётся только каждому, в мере понимания данного вопроса, домысливать, чем же были памятны те приятные минуты. Представьте, в возрасте несколько более раннем мне довелось командовать ротой, правда не конно-артиллерийской – таковых уже естественно, не было, – а мотострелковой, и не в Вильно, а в Калинине в начале семидесятых. И я с удовольствием могу повторить слова молодого Ермолова о прелестных женщинах и их очаровательной силе. Но это остаётся со мной, в моей памяти, как оставалось в памяти Алексея Петровича. Нас учили на творческих семинарах «скалывать с себя», то есть вносить в произведения что-то своё, но это своё можно вносить, по моему мнению, в художественные произведения, ну а если не в художественные, по крайней мере, во что-то вроде личных записок или личных воспоминаний. А вот когда некоторые литераторы, «скалывая с себя» – это даже и без науки происходит – привносят это скалывание в произведения о наших великих предках, это уже ни в какие ворота не лезет.
      Вот так, к примеру, «скалывая с себя», со знанием дела рассказывают некоторые о графе Аракчееве, как и какими способами он любил женщин, мало того, даже умудряются повествовать о том, как он «любил» жену, что вообще средь настоящих мужчин недопустимо – тема жён и всего что сними связано в плане любви, категорически запретна, во всяком случае, в среде офицерской.
        Что касается Алексея Петровича Ермолова, то тут домыслы и «скалывания» начинаются разве что с того периода, когда у него были так называемые «кебинные жёны», а до той поры настолько всё овеяно тайной, что, к счастью, нет очень уж явных домыслов любителей тайн чужих постелей и особенно постелей великих.
       Известно лишь, что Алексей Петрович однажды даже был близок к тому, чтобы жениться, но… Вот что она сам писал по этому поводу:
       «Вместе с Волынскою губерниею оставил я жизнь самую приятную. Скажу в коротких словах, что страстно любил W., девушку прелестную, которая имела ко мне равную привязанность. В первый раз в жизни приходила мне мысль о женитьбе, но недостаток состояния обеих сторон был главным препятствием, и я не в тех уже был летах, когда столько удобно верить, что пищу можно заменять нежностью. Впрочем, господствующею страстью была служба, и я не мог не знать, что только ею одною могу я достигнуть средств несколько приятного существования. Итак, надобно было превозмочь любовь. Не без труда, но я успел».
      Он даже не назвал имени своей возлюбленной, чтобы не бросить на неё тень, пусть и по прошествии лет. Ведь писал он свои воспоминания в возрасте преклонном.
      Что же касается исторических романов, то здесь должно существовать твёрдое правило – романист вправе использовать домысел, но только не во вред герою. Не велика беда, если что-то будет приукрашено. Не стоило бы, ведь читателю хочется знать правду, а не сказку читать, но, всё же, это допустимо. А вот выдумки, которые очерняют образ героя, недопустимы.
       Что же касается исторического изображения образа Алексея Петровича Ермолова, то здесь можно обратиться ко вполоне достойному произведению – к книге Олега Михайлова «Генерал Ермолов». В ней, как отметил критик В. Казак в статье «Лексикон русской литературы XX века», автор, «не нарушая исторической достоверности, его фантазия и вымысел помогает читателю раскрыть внутренний мир выбранного героя».
       Вот строки из книги «Генерал Ермолов»:
       «Житомирский губернатор давал бал, на который были приглашены не только знатные местные жители, но и шляхта из дальних городков и местечек. Пары шли в котильоне, когда появился Ермолов в сопровождении группы офицеров. Предоставив молодежи свободу развлечений, он медленно шел вдоль залы, ища среди танцующих ту, которая занимала его воображение и имела к нему равную привязанность.
        Надин танцевала с кукольно-красивым шляхтичем и, завидя Ермолова, поспешила найти повод, чтобы оставить своего кавалера.
         – Надин... Как ты хороша... – прошептал генерал, мучаясь мыслью, что страшно пойти на решительное объяснение. – В первый раз в жизни пришла мне мысль о женитьбе, о союзе счастливом и прочном. Дом, очаг, семья – как славно! Да, очаг, но какой? Ни у меня, ни у нее нет состояния, а я не в тех уже летах, когда столь удобно верить, что пишу можно заменять нежностями!..
(…)
      Она подала ему руку, и они медленно вышли на балкон, в южную украинскую ночь.
      – Надин, – тихо сказал Ермолов, понимая, что все должно решиться сейчас, и решиться бесповоротно. – Вы знаете, как я отношусь к вам, знаете о моих чувствах...
       Она доверчиво прислонила завитую головку к его огромному плечу, ожидая признания. Ермолов заговорил громче, тверже:
       – Но что у нас впереди? Я солдат, моя единственная господствующая страсть – служба, а жизнь – беспокойна и подвержена непрерывным опасностям. Вам будет лучше расстаться со мною. Вы юны, хороши и встретите человека, который будет моложе и богаче меня и по роду своих занятий обеспечит вам покой и счастье...
       Он замолчал. Молчала и Надин. Но вот она закрыла лицо руками и бросилась через залу.
       «Надо было превозмочь любовь, – вспоминал Ермолов позднее. – Не без труда, но я успел...»


       В начале очерка я привёл ряд цитат кадета (выпускника кадетского корпуса) Николая Семёновича Лескова, посвящённых Ермолову, теперь же, небольшая сценка из книги суворовца (Олег Михайлов учился в Курском суворовском военном училище, правда, выпускался уже из 1-й Московской спецшколы ВВС в1950 году), тоже кадета, ибо первосуворовцы, вопреки неудовольствию начальства, звали себя кадетами.
       Понятен интерес их к личности Ермолова, личности чрезвычайно сложной. Кстати, согласно официальной биографии, Алексей Петрович «образование получил в Московском университетском пансионе, куда принимались мальчики 9-14 лет дворянского происхождения. Пансион готовил к военной, статской, придворной и дипломатической службе». То есть, если и не в кадетском корпусе, то, во всяком случае, учебном заведении закрытого типа, с казарменным размещением воспитанников.
     Далее говорится:
     «В детстве Ермолов зачитывался Плутархом, особенно жизнеописаниями Цезаря и Александра Македонского».
     Вспомним круг чтения Александра Васильевича Суворова!
      Под командованием Суворова Ермолову посчастливилось принять боевое крещение. Он отличился при штурме предместья Варшавы, Праги и был отмечен первой боевой наградой – орденом Святого Георгия 4-й степени.
         В данном повествовании вряд ли возможно поставить все точки над (i), ведь даже любовные увлечения Ермолова на Кавказе нуждаются в очень деликатном освещении.
      Впрочем, чтобы осмыслить их, очень важно хотя бы кратко остановиться на этапах боевого пути этого необыкновенного, во многом и теперь загадочного военачальника…