Глава 15. Часть 2-ая Шаги по земле

       Глава 15. Политзанятия и гауптвахта каждому доступны.

 Политзанятия для советского солдата, тем более курсанта, являлись ду-ховной пищей и делом обязательным, поэтому от лекций, которые читал нам замполит капитан Козлов Юрий Алексеевич, освободить меня никто не имел права. На всех политзанятиях я должен был присутствовать, и стар-шина Боженко не имел возможности использовать мой труд в эти часы на хозработах.
    Капитан Козлов умел интересно рассказывать о новостях в жизни страны и за рубежом, доходчиво отвечал на вопросы слушателей и пользовался среди курсантов школы авторитетом. Он был моложе других офицеров авиашколы, и курсанты в своём окружении называли его «своим парнем».
– Курсант Кваша, прошу к доске, – пригласил капитан и передал ему указку, для показа на политической карте мира, висевшую рядом с доской на стене, нахождения Соединенных Штатов Америки.
   Кваша обвёл указкой слева карты государство США, а затем ту же Амери-ку показал справа на карте.
– Разве в мире два государства США? – спросил капитан Козлов.
– Нет, США одно государство, – ответил курсант.
– Почему же вы показали на два государства? – поинтересовался капитан.
– На карте указано дважды США потому, что Земля имеет форму, – стал объяснять Кваша и запнулся.
– Какую форму? – не унимался Козлов.
– Ну, эту самую форму, как её? – Кваша посмотрел в класс на слушателей.
Класс молчал, но вдруг кто-то из курсантов громко крикнул: «Форму чемода-на!»
– Форму чемодана! – уверенно подтвердил, не думая Кваша, и класс взо-рвался от хохота, а капитан Козлов стал вытирать от смеха на своих глазах слёзы.  Кваша не понял над чем смеются его товарищи и стоял у карты с растерянным видом.
– Отставить смех! – скомандовал преподаватель. Курсант Кваша, садитесь на место.  Будем продолжать урок политзанятий, – добавил он. 
    Аудитория мгновенно прекратила шум и стало тихо.
– Сегодня мы разберем конфликт, имеющийся в настоящее время между Корейской народной демократической республикой – это КНДР и Южной Кореей. Их разделение проходит по 38 параллели, где с 1950 года нача-лись вооруженные столкновения между ними, в которых принимают с уча-стие на стороне Южной Кореи военные силы США со своими союзниками.
  Лектор стал рассказывать о причинах возникновения конфликта, об уча-стии в его мирном разрешении Китая и Советского Союза, о позиции ООН в этом конфликте. Лекция перешла в обоюдостороннюю беседу с вопросами и ответами и закончилась, когда прозвенел звонок, оповещающий об окон-чании двухчасового урока.
    Жизнь в авиашколе была расписана до минуты: утренний подъём, туа-летные процедуры, физзарядка, приём пищи, занятия по специальности в классах или на учебном аэродроме, дежурство подразделений в карауле, или на кухне, вечерний свободный час и отбой ко сну.  Мы знали расписа-ние дня наизусть, так было легче воспринимать армейскую службу и подчи-няться железной дисциплине, предусмотренной военными уставами.

– Рота, подъём!  – закричал дежурный в коридоре, и мы уже через несколь-ко минут стояли в строю, готовые к бегу по городской центральной улице на речку Серет для умывания.  Такой бег в летний период, по умыслу майора Крохи, заменял утреннюю физзарядку.
     Сопровождающим командиром на речку постоянно был старший сержант Жабрук, окончивший наш ШМАС раньше и оставленный за хорошее пове-дение в авиашколе командиром подразделения, но не ясно какого именно.
     Жабрук любил службу, как и все его украинские земляки, которых я знал за время службы в советской армии. А ещё больше он уважал себя, когда ему предоставлялся случай командовать другими людьми.
–  Рота, бегом марш! – давал Жабрук команду курсантам, строем шагавшим на речку умываться по брусчатой середине улицы, а сам он шёл рядом по тротуару.
  Пробежав метров триста, мы слышали голос Жабрука из далека: «Приста-вить ногу!». Выполняя команду, нам приходилось ждать, когда старший сержант тихим шагом поравняется со строем и снова отдаст команду: «Бе-гом марш!». Так продолжалось ни раз: бег с остановками вниз с уклоном до речки Серет и обратно с уклоном вверх до авиашколы, где расстояние со-ставляло более полутора километров. Каждое утро мы бегали умываться и наконец нам надоело останавливаться и дожидаться Жабрука, которому нравилось покомандовать  целой ротой курсантов, и я предложил не вы-полнять его команду: «Приставить ногу!» и бежать до речки не останавли-ваясь.
    Мне предложили встать впереди строя и практически осуществить своё предложение.
   Сначала было всё, как всегда. Жабрук скомандовал: «Бегом марш!» Мы выполнили его команду и побежали, но следующую его команду «Приста-вить ногу» проигнорировали и бег продолжили до самой речки.
    Старшему сержанту пришлось тоже пуститься в бег и догнать строй кур-сантов у самой речки.
– Кто первым шёл в строю? – спросил он, обращаясь ко мне, потому что хорошо видел, что одним из троих в передней шеренге бежал. я.
– Почему не выполнили мою команду и не остановились? –  повышая го-лос, обратился он ко всем.
   – Мы не услышали твоей команды, – ответил я за всех, и добавил: «Надо было не отставать от строя, а бежать с нами вместе: командир должен быть впереди, а не болтаться в тылу.
– Сейчас мне дано право принимать решение и командовать, а вы все должны выполнять мои команды, товарищ курсант, – парировал мои рас-суждения Жабрук. Мне известно, курсант Носов, твое нахождение в дей-ствующей армии в дни войны в Манчжурии, и не говори мне, что вы там «ведрами кровь проливали», потому, что это не даёт права не выполнять приказы своего командира, которым в настоящее время являюсь я.
 После слов «ведрами кровь проливали», мы серьёзно поссорились с Жаб-руком.  Меня поддержали почти все курсанты, а он пообещал не оставить мой проступок без наказания.
   В тот же день в послеобеденный «тихий час» меня вызвал в свой кабинет капитан Деркач.
–   Рассказывайте, что случилось сегодня утром при выходе на речку? – спросил он и разрешил присесть на стул.
    Как можно подробнее я рассказал капитану всё, что случилось сегодня утром, не утаивая своей инициативы в организации конфликта.
– Можешь дать оценку своему поступку? – спросил Деркач.
– Да, могу, –  ответил я, – считаю себя виновным, заслуживающим наказа-ния, но старший сержант Жабрук обидел не только меня словами «ведрами проливали кровь», он пренебрежительно обидел солдат, которые участво-вали в Отечественной войне и имели ранение. Из моей раны тоже капала кровь, однако я об этом стараюсь молчать.
– Старший сержант Жабрук ответит за свои слова, – сказал капитан Деркач, – но его поступок не такой, как твой.  Любое невыполнение приказа коман-дира, как это имело место сегодня утром в нашей авиашколе, является се-рьезным нарушением воинской дисциплины и присяги, которую даёт каж-дый военнослужащий. Ты не только сам не выполнил приказа, но организо-вал невыполнение целым подразделением курсантов. Принципиально это может расцениваться, как уголовное преступление, но я пока ограничусь десятью сутками гауптвахты, – закончил своё разъяснение капитан Деркач и добавил,
 –  в двух случаях у меня нет полномочий освобождать курсантов – это от политзанятий и гауптвахты, а пока свободен, завтра тебя отведут на город-скую гарнизонную гауптвахту.
     На следующий день одному из моих курсантских друзей Володе Федоро-ву было поручено этапировать меня на гауптвахту.  Ему выдали направле-ние с копией приказа, подписанного начальником ШМАСа, о моём десяти-суточном аресте и автомат ППШ-41 с рожком патронов. С таким конвоем я вышел за пределы нашей авиашколы в город. Погуляв во фруктовом саду рядом с нашим монастырем, где мы попробовали яблок и груш. Прошлись по городской центральной улице, где подвергались риску нападения на нас бандеровцами для захвата у Володи оружия. Потом вернулись назад, пото-му что гауптвахта оказалась рядом с монастырём, где Федоров сдал меня под расписку дежурному офицеру.   
      Гарнизонная гауптвахта мало чем отличалась от обыкновенных СИЗО прошлых лет, в которых мне пришлось побывать во времена моего скита-ния по Кавказу. Похожие камеры с решётками на окнах, имели здесь отли-чие только в том, что их спальные места (койки) днём убирались и пристё-гивались к стенкам.
    Горячая пища выдавалась один раз по чётным числам и без третьего обеденного блюда. Зато я временно избавился от рабского труда в личном хозяйстве старшины Боженко.
      Недостатки в питании компенсировали мне друзья, которые неизвест-ными путями приносили доппаёк, сладости, папиросы «Беломорканал» и передавали их в камеру.
     Моих камерных соседей насчитывалось пять человек. Четверо из них имели такое же наказание по десять суток равное моему, а пятый вообще не имел взыскания и сидел, находясь под следствием за убийство своего командира взвода. С нами он не разговаривал, и мы не знали, как произо-шло это убийство.
   Известно было только то, что звали его Семен Кузьмин, рядовой войск МВД, которые вели очистку Западной Украины от бандеровцев.
    Днём Семен подошёл ко мне и вдруг заговорил: «Товарищ курсант, могу ли я попросить вас об одном одолжении?»
– Да, конечно, – ответил я, – Что за одолжение?
– Мне нужны два листа бумаги и карандаш, чтобы написать письмо домой.  Вам друзья приносят передачи, и они могли бы это одолжение выполнить.
– Хорошо, я попрошу их.
    Через день мне принесли школьную тетрадь и заточенный карандаш, которые я передал Кузьмину.
     Написав письмо, он снова подошёл ко мне и, извиняясь, вторично попросил по-мощи: «Передайте своим друзьям это письмо для отправки по адресу, который я указал. Думаю, что они не пожалеют несколько копеек на почтовую марку. Об одном только прошу – не вскрывать и не читать моего письма, я заклеил его, как мог».  Семен передал мне самодельный конверт, на котором был написан адрес.

    Ночью я проснулся, как мне показалось, от свистящего храпа. Оглянувшись кру-гом в полутёмном ночном освещении камеры, я вскочил с койки от страха и закри-чал изо всех сил на всю камеру:
– Вставайте все, Кузьмин повесился!
     Семен повесился на своём брючном ремне, закрепив его за оконную железную решётку. Когда мы его вынимали из петли, он еще может быть был жив, но за-бравшая Кузьмина, вошедшая в камеру охрана, заявила утром, что он мертв.

    В связи с этим трагическим случаем и отсутствием свободной камеры, куда нас могли бы перевести, всех оставшихся пятерых, отпустили на день раньше срока.
   Письмо Кузьмина я забрал с собой, взяв на себя огромный грех, распечатал и прочитал. Оно было предназначено жене Семёна Маргарите, живущей в деревне Тверской области. Он писал, что у него остался один выход – уйти из жизни. Просил простить его за это решение. Далее Кузьмин объясняет, что не убивал своего взводного командира и земляка Егора, но ему следствие не верит, а доказать свою невиновность он не может.
   Послание заканчивалось просьбой к Маргарите – рассказать семье Егора, что он не убийца.
  Я вложил письмо в новый конверт с извинительной запиской, что оно мной вскрыто и прочитано, и отправил по указанному адресу.