Бабушка Бритва. Постап в мире Метро

 Одуванчик золотой
     Постарел и стал седой.
     А как только поседел,
     Сразу с ветром улетел…

     З. Александрова.

     Женщина умирала. Она, конечно, знала об этом, да и странно было бы не догадаться: постоянный кашель, «играющие» гармоникой лёгкие, жар, частые провалы то ли в сон, то ли в бред. Пневмония, что и требовалось доказать. Она лежала на топчане в гордом одиночестве. Никто не приходил. Да ей никто и не был нужен. Доктора она прогнала, назвав его таким словечком, которое он долго ещё обдумывал.

     Здесь её считали откровенной стервой, потому что она никогда не приукрашивала и не пыталась обелить действительность. Если видела – дрянь, так и говорила. Поэтому и прозвище у неё было острое: Бритва. Она и похожа была на лезвие опаски, длинная, востроносая, худая – кожа да кости, с блёклыми голубыми глазами и вылинявшими кудельками некогда рыжих волос.

     Бритва и сама себе казалась старухой, что уж говорить об остальных жителях станции, даже дети звали её «бабушка Бритва», хотя ей перевалило только за сорок. И вот теперь она умирала и радовалась тому, что эта идиотская, жалкая и нищая жизнь уходит от неё. Наконец-то, можно отдохнуть и ни о чём не волноваться – всё уже решено.

  …Давным-давно, когда люди только успокоились, смирились немного с новым миром и начали обживать станции метрополитена, Бритва была не настолько одинока. Ей повезло в том, что под землю она попала со своей семьёй, так уж карта легла. Мама и папа, она сама да ещё пятилетняя сестрёнка Катюша, которая, впрочем, через два месяца умерла от обыкновенной простуды. Папа был в числе первых, кто рисковал собой, выходя на поверхность, чтобы добыть лекарства и какой-нибудь скарб, могущий пригодиться. Конечно, дозу он получил весьма и весьма солидную. Уже будучи больным, почти умирая, он попросился наверх в последний раз – попрощаться с тем давно угасшим миром.
 
     Честно говоря, Бритва и её мама уже не мечтали о его возвращении. Патологически прямолинейная девушка заявила матери:

     – Я бы на твоём месте его не ждала. Он ушёл умирать. Просто он не хочет кончиться внизу, из принципа.

     – Что ты такое говоришь! – взахалась мама, но взгляд у неё был потерянный и жалкий.

     Однако отец вернулся. В этот раз. Умер он только на следующий день.
 
     Бритва спала, когда он тихонько зашуршал старым плащом, разбудил мать и что-то прошептал. Вдруг вспыхнул огонёк зажигалки, и Бритва увидела в руке отца настоящий одуванчик, жёлтый, яркий и прекрасный.
 
     – Ой, – потрясённо сказала мама и заплакала, уткнувшись в плечо отца. Тот тоже как-то хрипло откашлялся и шумно выдохнул, чтоб не всхлипнуть.

     – А я думала, там на развалинах ничего нет, – резко и неожиданно сказала их дочь, садясь на постели. – Там только развалины и сорняки: они везде выживут! Это пластиковый цветок!

     – Нет, малыш, – грустно ответил отец. – Цветок настоящий. Понимаешь… На развалинах могут вырасти не только сорняки.
 …Утром, то есть, когда по часам наступало утро в прошлой жизни, он уже был мёртв. Мама сказала, что он принёс какого-то лекарства и выпил его потихоньку.

     – Зачем? – удивилась Бритва. – Он ведь всё равно умирал. Какая разница, как умереть?

     Молодой врач, которого нашла  мама, чтобы осмотреть тело, вдруг пристально посмотрел на девушку.

     – Вы правы, – совершенно серьёзно заявил он. – Абсолютно неважно, как умереть. Главное – как прожить.

 …Ведь это было давно, почти 20 лет назад! Почему она всё это помнит так отчётливо? И лицо отца, и заплаканные глаза мамы, и сгорбленную фигуру доктора… Будто вчера только. Будто не было этих двадцати лет страха, голода, унижений, ненависти, будто не пришлось ей одного за другим похоронить всех своих родных и ещё двух мужчин, отважившихся называть Бритву женой, ребёнка, родившегося мёртвым… Будто никто не давал ей этой дурацкой клички, и помнила она себя молодой, цветущей девушкой, только что окончившей три курса института, полненькой, румяной, с рыжими кудрями и веснушками во всё лицо… А она-то думала, что страшнее веснушек в её жизни ничего не будет, маялась, кремы и мази втирала в щёки тоннами… дурочка!

     Бритва с хрипом втянула в себя застоявшийся воздух, закашлялась мучительно и, обессилев, съежилась на раскладушке. Возможно, от усталости или оттого, что сама шумела сверх меры, она не заметила, что к ней пришли гости: соседские ребятишки Ника и Юрик. Они часто досаждали ей, дразня и убегая, однажды даже кто-то из них запустил в неё камешком, больно ударив по руке. Но вот теперь, когда она совсем больна и не может протестовать, эти двое малолетних извергов пришли и сидят, смотрят на неё с жалостью и состраданием. Это ещё хуже, чем если бы они кидались камнями!

     – Бабушка Бритва, – просительно, тоненьким голоском пропела Ника, – прости нас, пожалуйста, мы больше никогда не будем тебя обижать.

     Здесь Ника ткнула брата в бок, и он тоже заканючил, шепелявя:

     – Прошти, бабуфка Бритва, я не буду больфе…

     – А мне больше и не надо, – с усилием прохрипела она. – Пошли вон!

     – Ты умираешь, бабушка Бритва? – простодушно спросила девочка, такая маленькая, бледненькая, светловолосая, чем-то напоминавшая фарфоровую дорогую куколку, которая так и осталась в прошлой жизни на комоде в прихожей их квартиры. – Ты не умирай, пожалуйста…

     И девочка ласково, по-кошачьи погладила женщину по высохшей костлявой руке, быстро отдёрнув лапку, будто боялась, что страшная Бритва её откусит.

     – Пошли вон! – что было силы крикнула Бритва. Дети, как потревоженные тараканы, шарахнулись из палатки, и где-то уже за стенкой обиженно и басовито заревел Юрик.

     Бритва уткнулась лицом в «подушку», в остатки синтепонового пуховика, завязанного узлом, и тихонько завыла, жалостливо и сипло.

  …Первый муж её был бывшим путевым обходчиком. Грузный неповоротливый мужчина с серьёзным волевым лицом, он был наивен и слаб характером до чрезвычайности. «Хозяином» пришлось стать ей, Бритве. Она ведала всеми делами и заработками, она распоряжалась едой и питьём, она, в конце концов, похоронила своего мёртворожденного сына, потому как муж просто упал в обморок, приняв на руки щуплое бледное тельце, в котором уже не было жизни. Больше детей у Бритвы не было, да она и не хотела. В одной из межстанционных войн муж погиб, прикрывая отступление. Её, помнится, тогда это сильно удивило.

     – Надо же! – скрипучим голосом посетовала Бритва, узнав, что муж пал, геройски защищая остальных. – При жизни был тряпка тряпкой, а в смерти, понимаешь, медаль заработал за храбрость! Дома лучше бы сидел…

     Через десять лет она снова поддалась искушению и вышла замуж за заведующего гидропонной установкой, малорослого и хилого. Однако – вот же игра судьбы! – Карлик, как его все звали, был на диво упрям, жесток, властен и не склонен к сантиментам. Бритва не пыталась ему перечить, понимая, что он сильней. Тем более, случалось, Карлик распускал руки. Замуж она вышла нехотя, после того, как в тёмном закутке станции этот самый Карлик навалился на неё, интимно подхрюкивая, для верности треснув по лицу. Она перенесла насилие очень спокойно, чему Карлик был несказанно рад. Потом он сказал что-то вроде: «Ну, теперь давай жить вместе». Бритва тем не менее первое время даже любила его своей скупой и изгрызенной душой; а главное, живя с Карликом, она позволяла себе иногда расслабиться, почувствовать себя слабой и ранимой. Жаль, что он вскоре умер. Врач диагностировал какой-то рак какой-то железы. Бритва не вникала в подробности, особенной разницы от чего загнуться в метро она не видела. Когда тело утаскивали для захоронения, ей позволили попрощаться. Она только плюнула в пол: мертвый муж не вызывал никаких нежных чувств, только какое-то глубокое омерзение.

     – Не прощу! – с ненавистью сказала она, глядя вслед  похоронной команде. Никто не понял, о ком это: то ли о насильнике-муже, то ли о его болезни… Одна только Бритва знала, что так ненавидеть эти чёртовы подземелья не может никто, кроме неё.

  …Опять какой-то бред. Показалось, что оба муженька сидят на ящике у входа в палатку и долгим взглядом смотрят на неё.

     – Скоро, скоро уже, – проскрипела женщина. – Погодите, скоро кончусь, идолы, паразиты, мертвяки чёртовы!

     Она обессилено откинула голову. Горлом заклокотал кашель, как будто что-то живое хотело вылезти из неё наружу.

  …Девочка Ника, похожая на одуванчик, вошла снова, осторожно ступая между раскладушкой и ящиком-столом. Она поставила на стол тарелку с пшённой  кашей – чудо из чудес, яркое, жёлтое, как цветок.

     – Это мама просила передать тебе. Ешь, ты станешь здоровая, – уверенно сказала Ника. – Я всегда так делаю.

     – Скажи ей – «спасибо», – прохрипела Бритва.

     Девочка-одуванчик развернулась и пошла прочь. Она шла так долго, так медленно, палатка вдруг стала такой длинной, как вагон электрички, а Бритва всё глядела вслед этому бледному и такому почему-то родному ребёнку… Ну надо же, ведь только вчера своими руками убить была готова, а сейчас расчувствовалась, как старая калоша! «Маленькая моя, – подумалось  Бритве с нежностью, – какая же ты маленькая, худенькая, бледненькая… а ведь я счастливее тебя: я-то видела солнышко, цветы, зелень… сирень весной так пахнет. А ты и не знаешь, что такое сирень, глупая маленькая дурочка… Маленькая, такая маленькая, как цветочек…».

     Девочка обернулась в самом конце невообразимо длинного коридора и позвала её за собой. Бритва встала с раскладушки и побрела вперёд, в пустоту, в никуда, думая о том, что развалины прошлой жизни могут иногда родить не только сорняк, а чудесный цветок; что умирать не страшно, потому что жить, как оказалось, намного страшнее…