Французский Гитлер против России

 
                6.Французский Гитлер против России

        Рассказ о своём участии в наиглавнейших событиях Священной памяти Двенадцатого года Алексей Петрович начинает своеобразно, словами сильными, доходящими до сердца. Слава «в роды родов»! Лучше и не скажешь о том одновременно и великом и многотрудном времени.
        «Настал 1812 год, памятный каждому русскому, тяжкий потерями, знаменитый блистательною славою в роды родов!
       В начале марта месяца гвардия выступила из С.-Петербурга. Чрез несколько дней получил я повеление быть командующим гвардейскою пехотною дивизиею. Назначение, которому могли завидовать и люди самого знатного происхождения и несравненно старшие в чине. Долго не решаюсь я верить чудесному обороту положения моего. К чему, однако же, не приучает счастие? Я начинал даже верить, что я того достоин, хотя, впрочем, весьма многим позволяю я с тем не согласоваться. Скорое возвышение мало известного человека непременно порождает зависть, но самолюбие умеет истолковать ее выгодным для себя образом, и то же почти сделал я, не без оскорбления, однако же, справедливости».
      Ермолов получил боевое крещение в Польше, под знамёнами Суворова. Довелось побывать ему и в Персидском походе, тоже носившем наступательный характер. В Итальянском и Швейцарском походе, к его большому сожалению, он участвовать не мог, по обстоятельствам своего ареста и ссылки.
      Ну а далее начались боевые действия, хоть и героические со стороны суворовских генералов и солдат, частью из старой гвардии, частью воспитанных и обученных суворовскими генералами, но весьма и весьма робкие и скромные со стороны Императора. Именно вмешательство Императора в ход кампании 1805 года привело к крупной неудаче под Аустерлицем. Назначение Императором обожаемого им остзейского чудовища» барона Беннигсена, убийцы отца, главнокомандующим, позволило этому чудовищу изуродовать кампанию 1807 года и спасти банду грабь-армию «французского Гитлера» Наполеона от полного поражения. Ведь только в одном сражении при Прейсиш-Эйлау русские генералы и русские солдаты трижды ставили «великую» армию, «великого» полководца на грань полного разгрома.
       Историки того времени «стеснялись» говорить всю правду о Наполеоне и его успехах. Да, европейские армии и их горе-полководцы склоняли трясущиеся от робости головы перед самозваным императором Франции. Но русские полководцы голов не склоняли. Суворов разбил наголову всех без исключения французских маршалов и генералов, которые дерзнули с ним сразиться. Кутузов одержал блистательную победу под Кремсом в 1805 году, а Багратион под Шенграбином показал, что русские способны успешно держать удар в десятки раз превосходящих французских соединений.
       Ермолов наблюдал, анализировал, делал выводы. В Записках он изложил свои взгляды.
        «Мнения насчёт образа войны были различны, – писал он о событиях Священной памяти Двенадцатого года. – Не смея взять на себя разбора о степени основательности их, я скажу только то, что мне случалось слышать.
Военный министр предпочитал войну наступательную. Некоторые находили полезным занять Варшавское герцогство и, вступивши в Пруссию, дать королю благовидную причину присоединиться к нам, средство усилить армию и далее действовать сообразно с обстоятельствами. Если бы превосходные силы неприятеля заставили перейти в войну оборонительную, Пруссия представляет местность особенно для того удобную, средства, продовольствие изобильные, и война производилась бы вне границ наших, где приобретенные от Польши области не допускают большой степени к ним доверенности.
      Несравненно большие могли предстоять выгоды, если бы годом ранее, заняв герцогство Варшавское, вступили мы в союз с королем прусским. Польская армия, с невероятною деятельностию формированная, не более имела тогда пятидесяти тысяч человек и не дерзнула бы противостать нам или могла быть уничтожена; французские войска в Германии под начальством маршала Даву не были многочисленны и, в надежде на содействие Пруссии, на большом пространстве рассыпанные, не приспели бы к спасению ее. Гарнизоны по крепостям, из них составленные, были малолюдны и некоторые из крепостей совсем не заняты. Жестокая война с Гишпаниею, гибельная для французских ополчений, требовала беспрерывно значительных подкреплений, и только за год до начала войны с нами (1811) допустила заняться составлением громадных армий – французской и Рейнского союза. Члены сего понуждаемы были к чрезвычайным усилиям, к отяготительным издержкам, которые не могли поощрять к добровольному соучастию. Австрия, видя в руках наших Варшавское герцогство, Пруссию, подъявшую оружие, вероятно не осталась бы в виновном бездействии, и тогда, смирив всеобщего врага, можно бы дать мир утомлённой бедствиями Европе, исхитить царей из порабощения и страх, вселенный в них Наполеоном, обратить ему в ужас и отмщение. Преткнулись бы шаги его на той земле, где каждый из них провождал к победам и торжествам. Предположив, что Австрия, не смея решиться соединить оружие своё с нашим, будет упорствовать в сохранении нейтралитета, и тогда Наполеон в борьбе с армиями, нашею и прусскою, и понуждаемый сверх того разбросать немалое число войск для наблюдения за крепостьми и для удержания в повиновении занятых, областей, лежащих в тылу армии, мог почитать вступление в наши границы небезопасным и способы его не довольно для того благонадёжными…»
       Ну что ж, остаётся только гадать, отчего Император, известный нам под именем Александра Первого, действовал, в большинстве случаев вопреки логики. Отчего в русско-прусско-французской войне 1806-1807 годов он предпочёл видеть во главе русской армии, действовавшей на полях Восточной Пруссии и Польши, сановного уголовника, участвовавшего в убийстве его отца, а не Кутузова, ученика Александра Васильевича Суворова. А ведь на счету Кутузова к тому времени не было ни одного поражения. Аустерлиц не в счёт. Там Кутузова Император допустил до командования лишь после того, как сражение было уже по существу проиграно.
      Да и допустил потому, что сам сбежал. Ядро упало рядом с ним, забрызгало его грязью, испугало коня, и конь понёс Императора в тыл, где он свалился на скаку в кустарник, порвал мундир, поранился и рыдал, пока не извлекли его на свет божий адъютанты. Когда Прозоровский за сей великий подвиг предложил совету Георгиевских кавалеров испросить ходатайство о награждении Императора орденом Св. Георгия 1-степени, тот благоразумно отверг это предложение и неблагоразумно согласился на орден Св. Георгия 4-й степени, то есть за личное мужество в бою.
       12 марта 1796 года ещё никому не известный Наполеон Бонапарт в сопровождении испытанного, опытного воина полковника Бертье отправился в Итальянскую армию и вскоре появился приказ, который раскрыл не только сущность этого человека, но и указал на то, каким образом будут развиваться дальнейшие события в Европе. Наполеон написал своим солдатам:
        «Я вас поведу в самые плодородные на свете равнины! В вашей власти будут богатые провинции, большие города! Вы там найдёте честь, славу и богатство!»
        Императрица Екатерины Великая писала: «Отныне вся военная политика Европы будет определяться неслыханными опытами грабежа, бессовестностью, бесчестьем и жестокостью».
        Государыня тотчас же поручила формировать особую армию во главе которой поставить Суворова, которому поручить разгромить грабителя и злодея и по возможности привезти его, подобно Пугачеву, в Петербург.
        Тёмные силы Запада заволновались. Это не входило в их планы. Были предприняты меры, и вскоре, уже в ноябре 1796 года Императрица Екатерина Великая ушла из жизни.
        В 1797 году эти же тёмные силы постановили – организовать агрессию против России, во время которой, прежде всего, разграбить и сжечь Москву. Наполеон, казавшийся независимым, когда пришло время исполнять это решение, был сильно скован требованиями тех, кому он вынужден был полностью повиноваться. Ему надо было любой ценой идти на Москву, идти даже тогда, когда маршал Бертье твёрдо говорил, что этот поход смертельно опасен.
        Почему же тёмным силам столь ненавистна была именно Москва? Москва всегда была самым желанным пунктом для всех грабительских банд агрессоров. Почему же враг направил свой удар именно на Москву? Обстоятельный ответ содержится в книге «Герои 1812 года», выпущенной Издательством «Молодая гвардия» в 1987 года к 175-летнему юбилею Отечественной войны 1812 года. Вячеслав Корда в очерке «П.П. Коновницын», включённом в книгу, пишет:
        «Традиционный уклад жизни народа, его нравственность, духовность препятствовали проникновению новых отношений в Россию более, чем что-либо другое, поэтому его и нужно было сломить, а для этого врагу нужно было поразить Россию в самое сердце.
        Сердцем страны, из которого произрастали корни духа народного, была Москва со своими старинными церквами, с росписями, с иконостасным богатством; со старинными библиотеками с манускриптами, летописями, книгами; со всей живописью и произведениями декоративного и прикладного искусства; со своими легендами, сказаниями, преданиями, молвой, духом; со своим материальным богатством; со своим старинным ансамблем, со своими названиями и признаками и со всем прочим, чего нельзя было измерить ни гирями, ни аршинами, ни золотниками, ни штуками, но что составляло и составляет душу и сердце каждого русского и что так до слёз было и есть дорого ему, и не только ему, но и не так давно обрусевшему инородцу.
        Недаром Пётр I в борьбе с боярской оппозицией, да и с народом, чтобы оторвать страну от традиций, перенёс столицу в болото, в пустыню, на равное голое место, в чухонию. Этот акт был свидетельством беспримерной проницательности Царя, зревшего в самые корень проблемы.
        Как говорил историк Иван Егорович Забелин, занимавшийся историей Москвы, она втянула в себя всё самое выдающееся, самое прекрасное, что создали разные края России в области культуры.
        Все народы России видели в ней свою святыню, символ своей Родины, свою матушку. И с тем большей лёгкостью пошли народы Европы на международный заговор против России, чем больше он отвечал интересам их буржуазии, а точнее – того самого ротшильдовского спрута, которого она олицетворяла, и который был её фактическим хозяином.
        Наполеону гораздо важнее и удобнее было бы взять Петербург и навязать на выгодных для себя условиях кабальный для России мир, но этим не достигалась бы тайная цель похода. Вот почему он вопреки всякой логике, о которой говорило большинство писателей, не ограничился ни Витебском, ни Смоленском, а как бы вынужденно пошёл дальше, на Москву, взятие которой не сулило ему никаких особенных выгод, но которую он должен был уничтожить, а Кремль взорвать, чтобы не осталось и памяти об утверждении русской государственности, символом которой и был Кремль, как не осталось бы и свидетеля бесчисленных поражений международного зла, пытавшегося «раздавить» Русь во все времена, проламывая её рубежи то с Востока, то с Запада, то аварами, то печенегами, то монголами, то поляками, то шведами, а то французами с «двадцатью при них нациями». Проникая за его стены, все эти набродные толпы, сброд, или, как часто тогда говорили, «сволочь», неизменно убирались восвояси, если их не вышвыривали железной рукой народного гнева».
        Итак, в 1797 году возникла цель, точнее была возобновлена цель Запада - уничтожить ненавистную тёмным силам Москву. Но на пути к ней было у недругов Руси ещё очень много преград.
        Во-первых, тогда и Наполеон ещё понятия не имел, ради какой цели его продвигают в высшие эшелоны власти и делают из бездарного военного великого полководца.
        Во-вторых, и что на ту пору главное – Россия находилась под твёрдым Державным Скипетром Царя-Витязя Павла Петровича, которого ещё предстояло оболгать, а затем устранить.
        И всё же первый шаг к войне, время которой ещё никто не мог предугадать, был сделан.
        Всё, что задумано на Земле, известно на Небесах. Недаром Император Павел был предупреждён монахом Авелем-прорицателем и предстоящем покушении на него, и о том, что Москва будет сожжена французами… Это казалось невероятным, хотя Государь попросил записать и это, и многие другие пророчества, закрыл в ларце и опечатал с поручением «вскрыть потомку моему в столетнюю годовщину моей смерти».
        Нападать на Россию при Екатерине Великой было бы самоубийством, ведь при ней, по словам канцлера Безбородко «ни одна пушка в Европе пальнуть не смела без её на то ведома». Да и полководцы Екатерины Великой были непобедимы – не имела ни одна страна мира полководцев, подобных Румянцеву, Потёмкину и Суворову, флотоводцев, подобных Ушакову и Сенявину.
        Рискованно было нападать и при Павле Петровиче.
        Тёмные силы учитывали это и готовились. Тщательно готовились к тому, чтобы резко изменить положение вещей, ведь очень часто на Россию решались нападать только после того, как её удавалось ослабить различными способами, ослабить в экономическом и военном отношениях.
        А тут ещё Наполеон вырвался на какое-то время из-под власти тех, кто выдвигал его, да ещё успел заключить мирный договор с Императором Павлом. Тёмным силам надо было действовать без промедлений, иначе их гнездо – «туманный Альбион» – могло лишиться своего тайного и явного господства.
       Вот как описал Ермолов решающую схватку…
       «26-го августа. Настал, наконец, желанный день!
      Скрывающееся в тумане солнце продолжило до шести утра обманчивое спокойствие. Первые лучи его осветили то место, где с полным самоотвержением готовы русские принять бестрепетно неравный бой!
      Здесь, величественная Москва, участь твоя вверяется жребию. Ещё несколько часов, и если твердою грудью русских не будет отвращена грозящая тебе опасность, развалины укажут место, где во времена благоденствия ты горделиво воздымалась!»