Автобиографический очерк

ПРО КУБИНЦЕВ, ЖВАЧКУ И РЫБИЙ ЖИР.        К.Шитов

Автобиографический очерк.

ВСТУПЛЕНИЕ.

В самом зачатке девяностых годов, во время одной вечерней прогулки по ветряным улочкам осеннего Питера, между мной и девятилетним сыном состоялся любопытный разговор. Разговор касался свежего сюжета теленовостей А. Невзорова «Шестьсот секунд», в котором бригада телерепортёров комментировала ситуацию вокруг невероятной лужи из талого снега и дождевой воды, что раскинулась под мостом в районе Обводного канала.
Уровень новорожденной лужи достиг электрических проводов автомобилей и те один за другим, останавливались в проклятом месиве с заглохшим мотором. Итак, час пик, одинокий подагрический фонарь и дорожная акватория, кишащая «жигулями», «москвичами» и прочими, бессильными супротив стихии, марками остывающих механизмов. Матерящиеся водители закатывали штанины, лезли бледными ногами в опасную и холодную муть, открывали капоты и протирали тряпками провода и катушки. Некоторым помогало, и они уносились к своим семьям и остывающим ужинам, но в основной массе водитель пассивно оставался сидеть, поджамши ноги, во чреве своего захлебнувшегося авто и шевелил губами с нехорошим выражением на лице. Сидел и ждал помощи.
Помощь не заставила себя долго ждать и явилась в образе шайки  мальчишек с многоопытными ироничными ухмылками на лицах, в высоких сапогах, с верёвками,… в общем, со всем что требовалось. Они подходили к очередной жертве и проводили краткое собеседование, в результате которого, указанная жертва обречённо щёлкала пуговкой бумажника. Вслед за этим на машину набрасывалась орда юных шабашников и выволакивала её из лужи. Некоторые владельцы авто возмущались столь явно выраженной меркантильности, крепнущей в сплочённом коллективе банды спасателей и отказывались платить, с угрюмыми лицами наблюдая за тучным пиршеством юных стяжателей….
Тогда я сказал сыну, что, случись эдакая лужа в моём пионерском детстве, ни у меня, ни у кого либо из моих друзей и в страшном сне не могла возникнуть фантазия, потребовать у взрослого человека деньги. Напротив, за счастье посчитали бы пацаны из тех далёких шестидесятых, обратись он к нам за помощью.
В ответ, мой родственный визави, ссылаясь на один редкий бескорыстный эпизод дела (у пожилого инвалида не оказалось с собой денег и его вытащили так, без оплаты), заявил, что ему гораздо больше импонируют осмысленные поступки современных его соплеменников с возможностью сознательно проявлять бескорыстие, нежели, очертя голову, с девизом «Будь готов - Всегда готов!», впрягаться в любую работу на ленинских инстинктах.
Первоначально мне подумалось, а не выпороть ли юного поганца – философа, но потом застыдившись, я отрёкся от предательской слабости и закруглил обсуждение. Тем не менее, привкус от того разговора сохранился доныне. Кто же мы были такие, питерские пацаны середины шестидесятых? Чем занимались дети города, лишь двадцать лет назад стряхнувшего с себя страшный саван блокады? Попыткой приблизиться к этой теме посвящается цикл очерков «Про кубинцев, жвачку и рыбий жир».

Питерский дворик.

Когда я родился, семья: дедушка, бабушка, отец, мать, старший брат и я, жили в Ленинграде в доме на набережной реки Фонтанки, недалеко от Вознесенского проспекта, с его воистину несравненной чебуречной на углу. Дом был выстроен колодцем и в воспоминаниях, яркими цыганскими лоскутами, сохранились вихревые детские потоки по бесконечному крашенному дощатому полу, замкнутого кольцом коридора нашей коммунальной квартиры. Ребята постарше гоняли по нему на велосипедах, мы – четырех – пяти - летки носись так, пешими, а совсем юные упрямо ползли, с азартом жуя гуттаперчевые соски. Нас перешагивали, на нас проливали щи из кастрюль, матерясь с папиросным дымом непонятные взрослые. От тех лет остались ещё воспоминания о рыжем коте, похоронах прабабушки на Богословском кладбище, и набегах старших ребят на мелочь, что застревала, брошенная щедрыми приезжими, на заснеженных быках Аничкова моста. Шесты, пластилин, и, вот уже сверкает на ладони вожделенный двугривенный! А двугривенный, любезный мой читатель, открывал перед вами на ту пору возможность дважды сходить на утренний сеанс в «Колизей» или «Художественный». По сей значительной причине,  регулярно наливались и зрели под глазами питерских пацанов лиловые плоды жёсткой конкуренции.
В 1963-ем году мы получили квартиру в невском районе, на пересечении улиц Фарфоровской и Седова. Именно там мне довелось во всех подробностях прочувствовать уникальную обстановку питерского дворика с его материнской заботой, особенными правилами и детскими тайнами.
Двор был образован двумя пятиэтажными домами и школой. В кольцах боярышника кипела штабная работа увешенных деревянными маузерами голоногих красноармейцев. По чердакам, распугивая картавых голубей и голодных котов сновали рейды сборщиков голубиных яиц. На помойке происходили ежедневные скрупулёзные раскопки, трофеи от которых не снились современным антикварам. Часть от найденного отходила старьёвщикам татарам, которые регулярно заходили во двор, тихонько уважительно здоровались с боннами, что сидели с вязаньем на скамейках, а затем принимались орать во всё горло:
-Ку-уплю старые ве-ещииии!
Старьёвщики исчезали, им на смену являлся точильщик ножей со своей деревянной колодой, звенящими ремнями и адскими искрами. В торце нашего дома располагалась за стеклянной витриной велосипедная мастерская, а с противоположной стороны в мастерской по ремонту обуви трудился дядя Миша, однорукий инвалид с вечной и неподвижной чёрной перчаткой. Руку свою дядя Миша оставил на войне. Вдалеке мрачно чернела «колбаса» - дом, прозванный таким образом за изогнутую форму и невероятную длину. Так выглядел двор в общих чертах. Калориту добавлял изумительный сад из яблонь, груш и вишни, тянущийся от нашего дома  до парка им. Бабушкина.

ПОМОЙКА.

Помойки шестидесятых не идут ни в какое сравнение с современными мусорными кучами. Пищевые отходы отсеивались. Для них предназначались специальные бачки, выставленные на лестничных клетках. Вследствие этого, не было в них той грязи и зловония, к которым приучили нас прошедшие годы.
Всякий мальчишка относился к помойке по-разному. Кто-то обходил это опасное место стороной. Это были ребята из семейств начальников, знаменитостей или одиноких мамаш, чей свет сходился клином единственно на отпрыске и они глумились над чадом, гоняя его по музыкальным школам, репетиторам английского и курсам бальных танцев. Другая категория посещала помойку под настроение, когда надоедало гонять мяч или лупить по пивным пробкам свинцовой битой. К сей плеяде относился Ваш покорный слуга. Третья, самая малочисленная группа состояла из высшей касты, профессионалов, которые торчали в тенистой обители мусора с утра до вечера, отличаясь от прочих отсутствием загара и усталой снисходительностью во взгляде. Трофеи были ошеломляющие. Приведу пример, когда мы с друзьями в один миг сделались миллионерами. В ту пору правительством осуществлялся государственный заём у населения с перспективой его погашения в течение десяти лет. Толи население страдало легкомыслием, толи государство не смогло донести идею с возвратом денег убедительно, вот только пачки облигаций, красивой денежной фактуры, гигантским тиражом последовали в мусорный бак. Побарствовав во дворе, я принёс те, что остались (несколько сотен облигаций) домой, где их немедленно реквизировала бабушка. С той поры я стал регулярно получать от бабушки подарки, то новое пальто, то ботинки. Источником царских подношений были те самые облигации.
Поприще помойного кладоискателя таило под собою и некоторые скрытые опасности. Покопавшись с месяц в мусоре, я и все мои товарищи обзаводились той породой живности в кишечниках, которая требовала немедленного выдворения, посредством некоторой медицинской процедуры. На углу улицы Фарфоровской и Бабушкина, располагался специальный пункт, в котором всю нашу братию раскладывали по кушеткам и через самый короткий путь наполняли кишечник  кислородом. Мы лежали на животах, значительно поглядывая друг на дружку, пока не приходила нянечка с чёрными усищами и, отключив нас от кислородной трубы, не выгоняла из кабинета восвояси.

ПОРЕБРИК.

Дед Щукарь, персонаж шолоховского романа «Поднятая целина» давал некоторым словам следующие смысловые пояснения: «Бордюр – это гулящая баба, а вот Акварель – совсем наоборот!» Любопытно было бы посмотреть на то, как выкрутился  бы этот вольный филолог, доведись ему осмыслить слово «поребрик», тогда как любой житель Ленинграда не представлял себе, как ещё можно назвать гранитные бруски, ограничивающие тротуар. А для мальчишек поребрики, помимо самой популярной замены гимнастического бревна (беготня по этим узким полоскам неплохо развивала устойчивость) своим появлением во дворе сулили вскорости ремонтные дорожные работы! А это означало, что со дня на день во двор, урча мотором и извергая ароматный выхлопной дым, явится самосвал с асфальтом!
Едва машина с поднятым кузовом отъезжала от горячей асфальтной кучи, вокруг той начинали роиться мальчишки. Но нет! Не сразу! Перво-наперво мы бросались к бабушкиным сундукам в поисках крепкой бечёвки, затем привязывали к концу бечёвки деревянный колышек, и только тогда начинали подкрадываться к дымящейся куче, вокруг которой сновали рабочие с лопатами. Изловчившись и отхватив руками ком горяченного чёрного сокровища, мы облепливали им колышек, до образования крепкого шара, величиной с теннисный мяч. Завершающей была фаза вымачивания этих нехитрых устройств в холодной луже в течение получаса. На выходе получалась изумительная летающая палица, от обилия которых, в пасмурном питерском небе, холодела кровь в жилах случайного прохожего. Через пару часов, (обычно, после первого выбитого стекла) во двор наведывался участковый милиционер, и вся вооружённая шатия скрывалась за углом в многоярусном складе из катеров. Эти катера перетащили сюда во время войны по чьей-то директиве и так и оставили здесь догнивать на радость всякой уличной братве. Доведись кому-нибудь подойти к этой многоэтажной сухопутной флотилии и свистнуть в милицейский свисток, пацаны рассеивались из неё, как клопы из горящего дивана.

Отзвуки войны.

В горестный для  любого питерца период блокады в плоть города всосались не только откровенные враги в мышиных шинелях. Туберкулёз пропитал его, доставая в закоулках полупустых вымерших коммуналок, в нетопленных учреждениях и цехах. И нет ровно ничего удивительного в том, что при поступлении в школу, среди нас первоклассников четверть оказалась носителями проклятого наследия. С малых ясельных лет мама приучила меня к ежеутренней пригоршне пилюль и рыбьему жиру с хлебом и чесноком. Только Бог един ведает, откуда родители доставали виноград, сок которого, отжатого через марлю, компенсировал мне ядовитую «прелесть» рыбьего жира.
Ещё одной приметой войны были некоторые фронтовики, которым хватило физических сил пройти сквозь кровавое месиво, но, в какой-то момент, не хватило духовных. Временами к дому подъезжала жёлтая санитарная машина, и крепкие санитары вытаскивали во двор рычащего и рвущегося из связанных простыней полуголого человека с пеной на губах. Они подкладывали ему под бока бруски, и несчастный бился между ними до той поры, пока усыпляющее лекарство не оказывало своё действие. Практически в каждом доме, как красноречивое доказательство минувшей войны, проживал такой фронтовик.
Война преподнесла нам тогда и приятный сюрприз, причём с самой неожиданной стороны. Вся детская братва каждый выходной отправлялась в парк им. Бабушина (Бабкин Парк), на просмотр кинофильмов в открытом парковом кинотеатре. Билетёры давно привыкли к нам и не утруждали себя бесполезным занятием по расчистке стен кинозала от стаи безбилетных обезьян. И вот однажды, вскрылись некие закрома, и на экран громогласно вышли «трофейные» голливудские фильмы. «Тарзан», «Барабаны судьбы», «Гений дзюдо» и прочие шедевры, Беру слово трофейные в кафыычкм, потому что трофейность явно была выдуманной самими зрителями. Одно было очевидно, бритоголовые Тарзаны в тюбетейках на ту пору размножились по Питеру невероятным тиражом. Как всегда, первыми пострадали домохозяйки. В один миг пропали все бельевые верёвки. Вместо сохнущего белья на них теперь повсюду болтались сохнущие пацаны. Не успевал какой-нибудь садово-парковый экскаватор прокопать траншею, как в ней, по мере заполнения водой, словно головастики по весне, кишели и совершали умопомрачительные кульбиты  голозадые тарзаны.

ФАРЦА.

Здесь я вынужден сделать ремарку относительно нижеследующего содержания очерка. Она адресована к молодёжной аудитории, живущей в условиях неиссякаемых нерестилищ сетевых магазинов, интернета и прочих «прелестей», затопивших страну с развалом железного занавеса. Во времена героев моего очерка люди едва выскочили из полуголодной карточной системы. Народ питался и одевался рационально, но без излишеств. «Made in…» - отсутствовал напрочь. (Любопытная деталь, в Ленинграде того времени не принято было держать собак. Позволю себе недосужий домысел, что отсутствие домашних животных объяснялось страшным пережитком блокады. Не укладывалась в сознании ленинградцев идея выкармливания четвероногих питомцев, поскольку свежела ещё в памяти язва смертоносного тотального голода.)
Однако, самое время вернуться к нашей теме.

Ленинград город портовый, притягательный для туристов, а турист из-за бугра, своими шмотками, магнитолами и красноречивыми  журналами, был невероятно притягателен для, сидящей за железным занавесом, пытливой питерской шпаны. По сей простой причине первое иностранное слово, засевшее в моей стриженной шестилетней голове было финское слово purukumi (жевательная резинка). Пацаны что постарше рассаживали нас словно воробьёв по лавочке, важно ходили перед нами и вели урок финско-язычного выцыганивания. Если бы в школе материал усваивался с такой ошеломляющей эффективностью, прямой и верной была бы дорога таким усвоенцам в дипломаты! Увы, эффективность носила эпизодический, точечный характер и диктовалась острой материальной потребностью. Объектом внимания пацанов нашего двора на тот момент неизменно была гостиница «Октябрьская». В дело шли значки из ларьков союз-печати, в особенности октябрятские звёздочки. Хорошо разогревали тонкое дело товарообмена солдатские и офицерские ремни, пилотки и шапки.
В холлах гостиницы сновали сотрудники КГБ с резиновыми улыбками и азартными глазами. Попытки поймать кого-то из нашей братии неизменно вели к провалу. Худосочный и стремительный питерский мальчуган, словно скользкий обмылок выскакивал из  рук и растворялся в нижнем ярусе толпы прохожих. В опасной ситуации ребята поопытнее отрезали преследователя от молодняка. Эти тёртые калачи сидели потом в тесных кабинетах при гостинице, ковыряли в носу и, выражаясь современным языком, «включали идиота» по полной программе. Доведённый до бешенства спец, в конце концов откладывал в сторону белый лист протокола и отвешивал пойманному, по настроению, иной раз пинка, а порой, крепкого подзатыльника и ликующий сорванец улетал восвояси к поджидающим в сквере друзьям.
По возвращению шла раздача трофеев. Нам, нелукавым по своему малолетству, перепадало отведать вожделенного пурукума. Жевали по иерархии. Свежий пласт
жвачки разворачивал и определял в рот старший из младших, тот самый педагог наставник-лингвист. Он, в меру почавкав и надув для форсу ароматный пузырь, передавал изделие в нетерпеливо распахнутое жерло преемника (по возрастному цензу) и тот брал от жизни своё. Затем следовал третий, четвёртый и т.д. На финишном этапе сидели, чавкали и хвастались самые мелкие отпрыски дворовой организации.
-Смотрите, как у меня дуется! - Восхищался последний, вытягивая челюсти рыбьим рыльцем и пытаясь проделать невозможное с вялым жевательным чудом, выдуть пузырь. Увы, вздувались лишь набежавшие слюни отрока, все чудеса были выжеваны задолго до восхищенного замыкающего наследника.

Мой дедушка работал каким-то железнодорожным руководителем. Однажды к нам в дом явилась делегация из кубинцев, загорелых бородачей. Кубинцы прибыли в нашу страну с экскурсией. Дедушка предоставил им машину и они целый день разъезжали по городу. Усталые и радостные гости, закончив поездку собрались в нашей квартире и, проголодавшись, набросились на бабушкины пироги. Тут меня охватила предпринимательская лихорадка. Я вдруг сообразил, что куча иностранцев сидят у меня дома, не видемши никогда прежде ни значков ни ремней. Я молнией вылетел во двор и мелким бреднем прошёлся по закромам сверстников. Вернувшись с объёмистым пакетом я принялся не спеша реализовывать свои сокровища. Каким же бездонным было моё разочарование, когда все кубинцы, как один, вместо жвачки протянули мне по одинаковому значку с Фиделем Кастро, вождём кубинской революции.
Позднее, я узнал причину своего коммерческого фиаско. Оказалось, что бородатые иностранцы проживали на острове, вокруг которого вознеслась до небес, точь в точь подобная нашей, железная стена «Восток-Запад». Она кольцом охватывала «Остров свободы» и заканчивалась в пределах коммунистического Олимпа, с которого отечески взирал на чад своих добрый бородатый господь всех пролетариев Карл Маркс.

С Днём Рождения!

Теперь в это трудно поверить, и тем не менее, на дни рождения собирались все ребята двора, даже между мальчишками, едва накануне завершившими очередной мордобой, объявлялось перемирие. Например, на мой семилетний день рождения пришли ребята 16-ти лет и даже один 18-тилетний! Надевались отглаженные костюмы, чистые рубашки, начищенные ботинки, приглаживались на головах торчащие вихры, и общество собиралось в квартире новорожденного. Мамаши выставляли в коридоре табурет, с которого и гости и юбиляр декламировали стихи.  Родительские увещевания пригласить на день рождения девочек, нами - малолетними игнорировались на корню. Насытившись чаем с пирогами, вся компания набрасывалась на подарки. Например, одному из моих друзей щедрые родственники подарили на День Ангела настольный хоккей. Немедленно была состряпана турнирная таблица и все мальчишки, от мала до велика, резались в этот хоккей целый месяц (Отчётливо запомнилось, что мне пришлось виртуально защищать спортивную честь команды ГДР).
Такая родственная обстановка во дворе сулила родителям спокойствие за чад меньших, ибо те находились под постоянным патронажем старших товарищей. Никто посторонний не мог зайти во двор и безнаказанно обидеть малолетнего. Да и не было такого никогда. Ни разу не видел я в ту пору и драк между соседними дворами. Напротив, все уживались очень дружно и вместе играли в футбол или ловили на карьере раков. Традиция побоищ «двор на двор» появилась в Питере с конца шестидесятых, с развитием промышленности и рывком в жилищном строительстве. Её явно привнесли популяции новых ленинградцев.

СОТКИ.

Выделение предприятиям участков земли для работников под садовые хозяйства совпало по времени с Карибским кризисом, что послужило рождению в народе легенды о некоем партийном пленуме, на котором, де, было принято решение раздавать пресловутые сотки на случай ядерной войны, дабы люди могли прокормиться и физически укрыться под сенью крыши частного домика. Ничего не могу утверждать по части такой информации, но имя города Семипалатинска по сей день вызывает во мне горестные воспоминания о девочке из первого класса, которую мы не дождались после летних каникул и о старшем товарище инвалиде с бледным высохшим лицом, живущем в нашем доме. Рак крови или лучевая болезнь в ту пору заявила о себе самым зловещим образом, поражая детские организмы.
Никто и никогда не узнает статистику и по погибшим питерским ребятам, тем кто, благодаря родительским садовым участкам высыпали в леса, многие из которых всё ещё охранялись военными сапёрами.
И тем не менее, везли родители своих бледнолицых чад в клубничные шестисоточные загоны, дабы чадо вдохнуло за лето живительного свежего воздуха, покрылось загаром и отогрелось от промозглой ленинградской зимы.
Самые несчастные из нас были вынуждены томиться всё лето в городских лагерях отдыха, о которых у меня остались лишь визуальные воспоминания.
Любопытная подробность: ведомственная принадлежность садоводства ярчайшим образом сказывалась на характере строительства. Так, работники завода «Электросила» обитали в чумах весёлого канареечного цвета. Это была лакоткань, предназначенная для изоляции обмоток трансформаторов, но обмотанная, вопреки прямому предназначению, вокруг пирамид из жердей.
В том садоводстве, где мы поселились благодаря дедушке железнодорожнику, все домики строились из шпал и покрывались пёстрой вагонной доской. В результате, за первое лето на даче я провонял креозотом как копчёная мойва. Креозот сочился в дом отовсюду, и потребовался не один сезон, дабы проклятые шпалы выдохлись и успокоились.
Моя бабушка, человек, принявший на себя основной удар моего воспитания, была родом из крестьян и имела весьма практический склад ума. Так, накануне субботы, когда приезжали на выходные родители, она усаживала меня перед собой и вкрадчиво предлагала добровольно выдать ей пороху, а засим вручала коробку из-под обуви. В противном случае, практическая старушка грозила раскрыть глаза отцу на все «мои художества». Следствием таких откровений всегда была порка, и посему я безропотно удалялся с коробкой в свои потаённые закрома и отвешивал бабушке отменного артиллерийского пороха. Только один сорт, порох в виде десятисантиметровых пластин подходил пожилой шантажистке. Он горел, шипя умеренным пламенем с высокой теплоотдачей, и у бабули не было никаких проблем с растопкой печи.
Бывало, случались у моей предприимчивой бабушки и приступы сентиментальности. Так однажды, не без труда выловив  на улице, она усадила меня в корыто с горячей водой и выдраила мочалкой с мылом. Затем расчесала мои, торчащие чёртом, выгоревшие в пепел волосы, и стала наряжать. Она надела на меня белоснежную рубашку, отутюженные штаны, носки и сандалии. Потом поставила меня притихшего у окна и, залюбовавшись, произнесла: - Котька, ты у меня прямо денди лондонский.
Кто такой денди я в ту пору понятия не имел, но смылся на улицу не сразу, оказал уважение пожилому человеку. Полчаса спустя, я уже сидел с друзьями, военными разведчиками в штабе, где мы горячо обсуждал план одной военной операции. Штаб располагался в баке из-под мазута, который был вознесён на кирпичный постамент и использовался садоводами как накопитель воды для полива огородов. Когда я высунулся из бака, тотчас был охвачен нехорошими предчувствиями. Бабушка стояла в тени штабной цистерны. Одна рука её предусмотрительно была одета в перчатку. Бабушка сжимала ею за спиной объёмистый букет крапивы. Перчатка предназначалась ей, остальное мне. Я никогда не любил откладывать плохое на потом. Посему, час спустя мы уже неслись с ребятами с удочками на речку. Только на сей раз я, как и все, летел босиком в драных, тренировочных трико и бурой дырявой маечке, а тыльная сторона туловища полыхала на мне сочными крапивными угощениями. Бабушка стояла у калитки и провожала нас с философским выражением на лице. В дальнейшем, попытки нарядить меня на даче лондонской куклой ею не возобновлялись.

Подмостки.

Моя первая школа отложилась в памяти яркими воспоминаниями о самодеятельном театре. Упреждающим ударом разочарую завзятых театралов и сразу замечу, что актёрская карьера не задалась. Кривляться в классе и на переменах приходилось, но дальше этого дело не пошло. Тем не менее, театр в школе был замечательный. Ребята старшеклассники ставили для нас, мелюзги, спектакли, сказки и выступали с концертами. Однажды и ваш покорный слуга был вознесён на подмостки каким-то случайным, ошибочным ветром. Наш первый класс ставил к празднику сценку из спектакля «Чипполино». Слезоточивая, луковичная роль была поручена мне. Дело оставалось за малым – костюм! Бабушка с азартом уселась за швейный пулемёт, а маме, человеку далёкому от рукодельческих профессий было поручено изготовить главное – шапочку с перьями. По сценарию, разъярённый сеньор Помидор Должен был подскочить ко мне, после очередного смелого хамства в свой адрес, и крепко схватить за перья. Мама, юрист профсоюзной организации, имела весьма скудную базу в подборе материала и остановила свой творческий выбор на капроновом чулке. По цвету и фактуре, материал оказался вполне подходящий, и мама быстро пришила к капроновой шапочке пучок, раскрашенных в зелёное, бумажных перьев. И вот здесь-то моим отцом была произнесена фраза, перекинувшая стрелку  моей судьбы в противоположное от театра русло. После краткой репетиции, в которой мама нежно дёргала увядшие перья, отец семейства, морской офицер, не отрываясь от газеты, изрёк:
-Боюсь, что после настоящего сеньора Помидора останутся у нашего балбеса на голове только дамские чулки!
С этой фразой, робко зарождающиеся во мне актёрские амбиции улетучились как дым.

ОСВЕЖИТЬ?

Скажу несколько слов, касательно внешнего вида моих тогдашних сверстников. Обычно младшие ребята донашивали вещи старших. Обходились без излишеств. Удивительна была повальная привычка носить тюбетейки. Наверное, в гуще среднеазиатских республик, где-то на хлопкоробческих пространствах в один прекрасный день наддал и  вошёл в соревновательный раж некий тюбетеечный участок, который, силой своей немудрящей продукции, выдавил из обихода СССР шляпы, кепки и береты, и насадил в Ленинграде и Москве своё незатейливое детище.
Остаётся даваться диву, как нас не путали родители, когда вечерами загоняли домой с улицы. Дошкольники и младшие школьники стриглись по единому лекалу «под чёлочку».
Это означало, что стоило на голове завестись намёку на растительность, как нас в тот же миг отправляли в парикмахерскую. Парикмахер с армейскими повадками укладывал на ручки кресла доску, поверх которой водворял свежую жертву. После серии токарных движений, на посиневшей голове оставался чёртом торчать сиротский чуб, глядя на который садист парикмахер умилялся и проникновенно спрашивал:
-Чёлочку на косую делать, или прямую желаете?
Засим, финальным аккордом лязгала гильотина длинных отточенных  ножниц, и жертва уносила ноги подальше от  этого кресла, доски и парикмахера. В случае, когда клиент приходил стричься  под родительским конвоем, по завершении дела, родителям предлагалось «освежить молодого человека». Родители в ответ растерянно кивали, а жертве приходилось, в добавок ко всему, несколько суток источать обезображенной головой неистребимо едкий запах «Шипра». Родительское снисхождение приходило  к нам только к третьему классу школы в виде вожделенного «полубокса».

ЗИМОЙ.

Зима в детские годы, родная мать. Столько игр, сколько отпускали нам снег и лёд, не в силах было предоставить ласковое лето. Вплоть до восьмого класса я играл в хоккей в коньках старшего брата и один раз на сезон получал два рубля на клюшку. К Новому Году от клюшки оставался только черенок, но на то и Новый Год, с его ёлками, от которых избавлялись к середине января ленинградцы. Мы же, делали из зелёных красавиц замечательные самодельные клюшки. Сугробы были изрыты ходами, штабами, наблюдательными пунктами и днями напролёт кишели ребятнёй. Иногда, обмороженные после коньков или лыж, мы тихонько лезли в кочегарку. Там восседал на обитом войлоком табурете серьёзный дед с папиросой, точащей столб дыма. Старик ходил по кочегарке как по палубе своего брига и, временами, пощёлкивал жёлтым ногтем по стеклянным окошечкам приборов со стрелками. От такого важного, наукоёмкого производства мы, рта не раскрывая, сидели, облепив стенки тёплого оштукатуренного котла, и значительно переглядывались.
В заключение этого фрагмента, отмечу, что отношения со взрослыми строились на уважении и боязни. Драли на ту пору, практически, каждого из нас. Отцы делали это регулярно и тщательно. Часто где-нибудь в углу двора можно было наблюдать следующую сцену: нашкодившая кучка пацанов, разоблачённая накануне родителями, обменивалась впечатлениями от пережитой порки и демонстрировала следы от родительского ремня. Тут в собрание тихо вливался Валерка Косырев и все уважительно расступались, заправляя свои жалкие пародии  на побои обратно в штаны. Валерка торжественно щелкал пряжкой и, снисходительно глядя на нас, предъявлял комиссии зад, на котором его папаша, мясник из гастронома, всегда запечетлевал одно и то же. Он никогда не пользовался ремнём, но его однократная багровая пятерня дольше всяких ремней украшала Валеркину «пятую точку». Не собираюсь здесь отстаивать или порицать чьи-либо педагогические экзерсисы, но замечу, что Валерка, в последствии, окончил два вуза и дослужился до полковника.

ДВА СЛОВА О СЕКСЕ +12.

Скажу несколько слов о своей оценке той ситуации, которая сложилась вокруг интимных тем человеческой жизни в наше с Вами время. Цинизм в обсуждениях вопросов такого рода и сама специфика отношений полов выхолащивает из человека те нежные ростки истинной любви, замешанной на самоотречении, на жертвенности во благо близкого человека, которая способствует созданию крепкой и дружной семьи. А доступность откровенных сцен на экранах телевидения, компьютеров и кинотеатров выворачивает подросткам мозги и в значительной степени охлаждает их устремления предстать с суженной пред алтарём.
В конце шестидесятых в Ленинграде триумфально прошёл показ ХФ «Фараон» польских кинематографистов.
Двухсерийная кинокартина излагала версию режиссёра о некоторых исторических событиях  жизни древнего Египта. Трёхчасовая лента, на мой взгляд, несколько затянутая, включала в себя эпизод, когда у героини картины на мгновение обнажалась грудь.
Так вот очередь в кинотеатр «Колизей», куда отправился ваш автобиограф, начиналась от Аничкова моста. Очереди, помимо титанических размеров, были присущи некоторые индивидуальные свойства. Так, например, она состояла исключительно из особей мужского пола. На кассах кинотеатра обезоруживающе значилось, что на фильм допускаются граждане, достигшие шестнадцатилетнего возраста, то есть полноценные паспортовладельцы, тогда как в исполинской очереди значительно преобладал контингент такого рода, которому до получения паспорта требовались ещё годы и годы. На физиономиях красовались усы от химического карандаша, треть щурила глаза с безупречным зрением сквозь мутные бабушкины очки. Стоящий передо мной кандидат в зрители, полутораметровый тип в плаще с чужого плеча и внушительной кепке высыпал в кассирское окно мелочь, но вместо билета из указанного окна вылетела полная рука кассирши и стащила с претендента кепку. Из кепки на кафельный пол упала толщенная газетная прокладка, а торжествующая привратница вернула головной убор на прежнее место, только теперь, без вспомогательной газеты, кепка пала на плечи жертвы обескураживающе, не коснувшись ушей. Не стану открывать своих секретов о том, как мне удалось просочиться внутрь зрительного зала, ибо информация такого рода может оказать пагубное влияние на юного читателя. Скажу одно, когда сцена с грудью завершалась, весь битком забитый зал вздыхал, поднимался и, терзаемый внутренним электричеством, покидал душное пространство через боковую дверь. Всю вторую серию фараон с приспешниками строил свои козни в абсолютно пустом зале.

ЗАРНИЦА.

Девяносто процентов времени игр во дворе или на даче посвящались военной тематике. Не могла ТАКАЯ война, как прошедшая не затронуть нашей мирной мальчишеской жизни. Война продолжала жить в нас и воздействовала ощутимо на формирование характеров. Взрослые, обратив на это внимание, решили, что ничего кроме пользы для нашего воспитания в этом нет, и придумали Зарницу.
В пионерском лагере на станции Мельничный Ручей были организованы отряды для школьников младших классов. К нам в отряд пришли взрослые наставники и объявили, что на следующий день на территории возле пионерского лагеря будет проводиться этап детской военно-патриотической игры. Всех попросили пришить на рубашки бумажные погоны и распределили обязанности. Я попал в отряд разведчиков.
Наш командир поставил перед отрядом задачу, с боем взять высоту. Высотой оказался холм, поросший на макушке орешником. Отряд рассыпался цепью и окружил высоту кольцом. Азартно пыхтя, разведчики лезли изо всех щелей, лезли и пробирались к вершине. Вот наш наставник выстрелил в жаркое небо из ракетницы, и полчище воодушевлённых моментом пацанов громогласно закричали «Ура-а-а!» и стали кольцом смыкаться на вершине. Внезапно, нам навстречу из кустов тарахтя и плюясь двигателем выскочил трактор. В нём сидел за рулём голый тракторист со свирепым выражением на небритом лице и орал на нас, ошеломлённых, давно изученными, обличительными словами. Трактор, петляя, ринулся вниз с горы, а вслед за ним из орешника выскочила полуголая тётка, с кумачовым лицом, прикрывающая голую грудь газетой. На ногах у неё широко болтались мужские сапоги. Тётка и трактор, опережая друг друга, понеслись с горы параллельным курсом. На вершине, на круглой полянке, образованной кустарником, нашей развед - ротой была обнаружена смятая скатерть на траве. Поверх этой скатерти стояли две бутылки портвейна «Агдам» (одна початая) и начатый круг полу - копчёной колбасы.
Куратор смущённо сложил трофеи в свой рюкзак и, как-то суетливо, без ожидаемого пафоса, велел установить посередине флаг нашего воинского подразделения.
Где теперь снуют по психоаналитикам те несчастные влюблённые, пытаясь справиться со спровоцированными нашим победным штурмом дисфункциями, знает только Бог.

ЗАВЕРШЕНИЕ.

Я завершаю краткий экскурс в отдалённые временем годы детства и возвращаюсь к вопросу, с которого всё началось, с того кто же лучше…помните? И, вынужден признаться, что ответа у меня нет. Взрослые жили тогда своей непростой жизнью, а мы своей. Иногда мы объединялись. Так было, когда на Неву сел самолёт ТУ 104 и мы все глазели на это происшествие с одинаковым интересом. Или тогда, когда Луна почти полностью закрыла собою Солнце, и продавщица из аптеки раздавала людям солнцезащитные линзы и мы, вместе со взрослыми, любовались затмением. Вопросы морали неоднозначны и опасны противоречиями. Остаётся лишь пожелать молодым и юным читателям древнее и острое блюдо совести, всегда свежее и единственно верное. Не сушите его и не замораживайте и тогда, помогая выталкивать из грязи очередное авто, вы будете точно знать, как поступить в дальнейшем….