Калька

     Он пришел в дом на вечерней зорьке – смущенный, растерянный, тихий какой-то, и измученный. За стол сел с понурой седой головой, ни разу не подняв глаз на хозяйку.
     Наталья слушала и не слушала, как незваный гость рассказывает о смерти ее мужа. Думала о том, что все это ложь, выдумки этого чужого человека. Не мог ее Илья погибнуть. Не мог, и все тут. Так как прожили-то они всего два годика вместе. Не нагляделись еще друг на друга. Не нацеловались. На войну ушел, а дочке годик только – вся жизнь впереди, им еще детей рожать, любить друг друга.   
     Не про Илью он сейчас говорит. Не про ее мужа. Спутал с кем-то. Да и не мог Илья утонуть на Дону, даже если все самолеты Гитлера бомбили этот участок переправы. Слишком хорошо плавал ее любимый. Так, что не про мужа говорит, мало ли однофамильцев на этой страшной войне.
     Что он ей сует, какую бумажку?… Пропал без вести? Как пропал? Кошелек, что ли? Но если пропал, как он мог утонуть? Ах, в его плот бомба попала, сам видел.… Но пропал же?! – вот она бумага официальная, с подписью какого-то генерала. А-а, всем такие дают, если тела нет. Слово то, какое глупое – тело. Разве «тело» и «война» это совместимо? И что такое «тело»? Я ли это тело целовала?
Поплакать? Этот человек мне предлагает поплакать?! Уходите. Уходите! Уходите – уходите!!! Мой Илья жив! Мой Ильюшка… Что бумага? Какая бумага? Вон из моего дома! Немедленно.
     Ночью родились стихи. Неуклюжие. Чисто бабьи:

Два года я с ним прожила,
Веселой и радостной жизнь была.
Но вот наступила, проклята война –
И друга родного страна призвала.
А дочка растет и папу зовет.
Неужели папа к нам не придет?
О, как хочется жить,
И друга дождаться!
Хорошее слово другу сказать.
А сердце болит!
Неужели погиб?
Погиб – это значит от сердца отнять!
Зачем тогда жить?
Зачем же страдать?
     И число поставила: 24 ноября 1941 г.
Тихонечко встала с кровати, чтобы не разбудить частичку Ильи, мирно спящую под грудью. Подошла к темному окну, отодвинула занавеску, всматриваясь в темноту,
вспомнила, как встретила своего Илью. Он тогда работал машинистом, а она вольтажистоим. Подошел как-то и сказал шутя: «Наташа, ты будешь моя!» Засмеялась: «О, нет. Напрасно мечтаешь.» Шутки шутками, а Илья не отставал. Не заметно для себя, Наталья прикипела к парню сердцем. Полтора года походили, пока замуж позвал. Называл смешно – ягодка калинка моя, калинька. Калька. Жить бы да жить…
       Вздохнула Наталья. Задернула занавеску. Подошла к столу. Взяла оставленное извещение, смяла. Хотела бросить в печь, да рука не поднялась. Села возле стола, на тот самый стул, где сидел вечером воин, израненный, комиссованный, но живой, идущий домой. Села и горько, по-бабьи, навзрыд завыла.
      Наплакавшись, взяла себя в руки. Расправила смятую «бумаженцию», так про себя окрестила Наталья извещение, аккуратно сложила, и засунула под божницу, вместе с первым своим стихотворением. За долгие годы там накопятся стихов на большую книгу, о любви и одиночестве, о боли и надежде. А вдруг…
     А сейчас некогда плакать. Дочь растить надо. Выжить. И ждать мужа.