Двое

          Маленькая светловолосая девочка сидела на полу своей комнаты, подобрав под себя ножки. Сзади на неё падал холодный свет полной февральской луны. Испытывающий взгляд был прикован к закрытой межкомнатной двери. Девочка сидела неподвижно, прислушиваясь к тому, что происходит в доме, нервно перебирала подол своей ночнушки тоненькими пальчиками в ожидании чего-то. Она знала что именно и когда произойдёт, поэтому каждую ночь просыпалась за десять минут до полуночи, садилась посреди комнаты в очерченный лунным светом прямоугольник и ждала.
          Часы не били полночь. В её комнате вообще не было часов, как и во всём доме, потому что при постоянном повторении одного и того же действия время утрачивает своё значение, часы становятся ненужным предметом мебели. Девочка и без часов абсолютно точно знала, что наступила полночь — она выработала это чувство времени от многократного повторения своих ночных видений. «Тик-так, тик-так — сейчас разобьётся чашка на кухне и разбудит чудовище» — думала девочка.
          Внизу послышался едва уловимый звон бьющейся посуды. Услышать столь тихий звук можно только в совершенно пустом доме. И девочка его услышала. Она наклонила голову и, уставившись в пол, начала шептать, при этом не переставая мять край своей ночной рубашки: «Она говорит… она много говорит ему о том, что он виноват. Он никогда не оправдывает… не оправдывает её ожиданий. «Ничтожество, тряпка, кривые руки, ты позоришь меня» — любит она повторять».
          В комнате не было слышно ни звука. Но внизу, на первом этаже этого большого, совершенно пустого дома за закрытой дверью был слышен разговор вполголоса, который, правда, нельзя было разобрать.
          «Он говорит, что уйдёт… совсем-совсем уйдёт от неё… к другой» — девочка начала раскачиваться взад-вперёд в такт своей речи, продолжая шептать: «С этими словами её лицо искажается гримасой, её язык превращается в острое лезвие… Она не кричит, но шипит — в её животе извиваются змеи… они распирают её изнутри… Она растёт и вот уже упёрлась головой в потолок… Раздувается, заполняет всю кухню… грозится проглотить его, плюётся ядовитыми словами — такие слова мне нельзя произносить» — девочка перестала раскачиваться, ещё сильнее подобрала под себя ноги и укрыла их подолом. На первом этаже послышалась возня и гул, как будто кто-то высасывал из этого дома весь воздух. «Там тяжело дышать — тут легче, а на улице совсем легко. Там свежо и морозный воздух очень бодрит» — подумала девочка, но не произнесла ни слова. Она всё также смотрела в пол. Кто-то взбежал по лестнице. Следом, шурша и задевая все препятствия, медленно ползло нечто огромное и ужасное. Послышались шаги у двери и, после секундной паузы, дверь бесшумно отворилась.
          На пороге стоял высокий мужчина. В темноте был виден только его силуэт, но девочка не поднимала глаз и не видела вошедшего. Он также тихо прикрыл за собой дверь, прошёл через комнату к окну, наступив ботинком на край, свисавшего с кровати синего одеяла и распахнул оконную раму. За окном была узкая замёрзшая речка, — дом стоял на небольшом обрыве — а на том берегу начинался густой лес. Мужчина вдохнул полной грудью этот сладкий ночной воздух и окинул взглядом открывшееся пространство. Звёзды, висевшие на чёрном полотне неба, подмигивали ему, как бы приглашая выйти.
          Прислушавшись к грозному шуршанию на лестнице, он поставил одну ногу на подоконник, раскачался и выпрыгнул. Скатившись по склону, он распластался на льду, потом сел, подобрав под себя ноги. Посидел так мгновенье, как бы осознавая свою свободу, и с тихим стоном скрылся за ближайшей елью, оставляя после себя только дорожку из следов в глубоком снегу. Он не надеялся уйти слишком далеко, только хотел спрятаться на время.
          Морозный воздух из открытого окна ложился на колени маленькой девочки, обнимал её спину. Она задрожала и подняла свои большие испуганные глаза на дверь.
          Дверь приоткрылась и из темноты послышался тихий женский голос, чуть-чуть тянущий шипящие звуки:
          — Закрой окно и лож-жись с-спать… — последовала пауза — утром вернёш-шься… — добавил голос очень тихо, как будто в сторону.
          — Я знаю.

          Утром снизу доносился разговор двух голосов. Кажется, никто ничего не помнил. А было ли что-то вообще? — Никто не знает. Через шестнадцать часов всё повторится, а пока единственным напоминанием о прошлой ночи будет пыльный след от ботинка на синем одеяльце. След ботинка сорок пятого размера, оставленный маленькой девочкой.