Дело Мелихова

Страница 1 из 4
За Россию, за свободу, до конца

Краткая предыстория
 
Когда-то, в не столь ещё и далёкое досоветское время станица Еланская на Верхнем Дону, на окраине которой Владимир Петрович Мелихов два года назад на собственные средства и на территории своей усадьбы установил Мемориал «Донские казаки в борьбе с большевиками» (в центре Мемориала, под Православным Крестом – фигура Атмана ВВД П. Н. Краснова, вызывающая сегодня активное неприятие со стороны тех, для кого и до сей поры водка – лучшее средство управления мозговыми процессами «электората»), была весьма и весьма процветающей, насчитывающей более 10 000 жителей. Одного только крупного рогатого скота (не считая великой массы кур, гусей, свиней, коз, овец и прочая и прочая) в хозяйствах тамошних казаков насчитывалось порядка 56 000! Был в Еланской маслозавод, около сорока магазинов и несколько десятков мельниц, перемалывавших свозимое сюда с окрестных хуторов зерно для последующей переправки его на баржах в Ростов и далее по всей России и даже за её пределы. Работала средняя школа, а также две церковно-приходские школы и приходские училища по хуторам. А в центре станицы возвышался красавец-храм Святителя Николая Чудотворца, возведённый станичниками в честь Победы над Наполеоном в Отечественной войне 1812 года по образу и подобию Свято-Троицкого Собора Александро-Невской Лавры. Перезвоны огромного, в сто с лишним пудов, станичного колокола были слышны во всех хуторах Еланского юрта, но… По красивой советской легенде, «выложенной» ныне и в Интернете, колокол этот в 1941 году «увезли на тракторе, дабы переплавить на пули». На деле же – сбросили с колокольни и разбили на куски (потом, действительно, куда-то увезённые) ещё в середине тридцатых. И стонал этот богатырский колокол под ударами кувалд богоборцев, видимо, также, как стонал и колокол, сброшенный в те же годы с колокольни Покровской церкви станицы Кривянской, о чём вспоминал в беседе со мной на открытии второй части Мемориального комплекса, посвящённой подвигу мальчишек-кадет, юнкеров и казачат-чернецовцев, старый казак «фашист» В. Г. Пивоваров, но об этом несколько ниже.

По другой, не менее красивой советской легенде, по изувеченным пулями храмовым фрескам  в годы Второй Мировой палили фашисты. Однако фашисты эти могли находиться в Никольской церкви, разве что в качестве пленных итальянских солдат, которые потом там и впрямь содержались, но стрелять им уже было не из чего. (Саму станицу Еланскую ни немцы, ни итальянцы в войну не занимали: итальянские части более года стояли лишь на противоположном берегу Дона). А вот молиться в «перепрофилированном» богоборцами под склад ещё за несколько лет до начала «отечественной» (в кавычках, поскольку перед войной каждому пионеру были известно ленинское изречение: «У пролетариев отечества нет!»), итальянские военнопленные (как воспоминают немногие уже Еланские старожилы) — молились, хоть и католиками, а не православными были.
Как бы неприятно сегодня сознавать, но по ликам святых, глядевшим с церковных стен, вдоволь настрелялись не фашистские, а советские солдаты, укрывавшиеся в храме до начала наступления и до «вселения» в церковь пленных итальянцев. Зачем стреляли – может кто из них, доживших до наших дней, и расскажет. Но дожило, безусловно, очень мало, если вообще дожило: весь берег Дона, когда этих, не ведавших, что творили, советских солдат погнали на форсирование, был завален их трупами, да и уплыло по реке этих трупов без счёта (но, конечно, не более, чем трупов расстрелянных устроителями новой жизни и сброшенных в Дон в 1919–1920 гг. казаков, когда Турция прислала советскому правительству ноту, по поводу чрезмерного — даже по мнению Турции, только что совершившей натуральный геноцид армян,— «загрязнения Чёрного моря»).
 
Сегодня о былом великолепии станицы Еланской, сошедшей уже почти на нет (как и тысячи иных Донских станиц и десятки тысяч Российских деревень), напоминает разве что изрядно покуроченный, но, слава Богу, не дорушенный богоненавистниками, Свято-Никольский храм и несколько старых, дореволюционной ещё постройки, домов, в которых, как и в немногих, уже в советские годы «возведённых» и ныне полуразвалившихся хижинах, доживают свой век не более 80-ти стариков и старух – потомков, как и станичный атаман И. С. Щетников, будёновцо-мироновцев или и вовсе пришлых в Еланскую ставить советскую власть ревкомовцев.
 
Лучший дом в Еланской принадлежит В. С. Баталыцикову — начальнику станичного клуба и, по совместительству, писарю при местном атамане. (В клубе, что дряхлеет напротив дома Баталыциковых, нет, естественно, никаких материалов по истории станицы, зато в летнее время для приезжающих ещё к дедам на каникулы детишек устраиваются дискотеки). История сохранения дома Баталыциковых, 1856 года постройки, весьма примечательна. Когда-то прабабушка завклуба, ради сохранения рода и дома, отреклась от «расказаченного» и сгинувшего потом в лагерях мужа: вышла замуж за одного из вершителей в Еланской «светлого будущего» коммуниста Баталыцикова… Добротный дом — нынешняя собственность её бездетного правнука — обладателя кокетливой голубенькой футболочки, женственного голоса и женственных же манер,— действительно сохранился. Вот только кем он будет уже в недалёком времени заселён? Если, конечно, будет заселён вообще. И, главное,— как хотя бы приостановить сползание в небытие станицы Еланской, в целом? А, Бог даст, и восстановить станицу, равно, как и иные российские деревни и казачьи хутора, некогда наполненные Боголюбивым и трудолюбивым православным людом? Отвечая на этот вопрос бывший директор Подольского цементного завода, возглавляющий ныне подольское же ООО «Станица» (обложенное уже налоговыми и иными «проверками» так, что иной бы давно уже сдал весь свой «бизнес» на милость победителей, лишь бы самого с семьёй оставили в покое), автор и застройщик Еланского Мемориала (за что, собственно, а не за эфемерную «неуплату налогов» и провёл в тюрьме, в ожидании оправдательного вердикта суда, 8 месяцев) донской казак В. П. Мелихов утверждает, что прежде всего надо:
 
НЕ ИСКАЖАТЬ, А ЗНАТЬ СВОЮ ИСТОРИЮ!
(беседа гл. редактора журнала «Отечество и Вера» М. Д. Смыслова с В. П. Мелеховым
 
А для начала хотя бы отказаться от «подпитки» её советской «патриотикой» – пентаграммами на Кремлёвских башнях и площадях, именами палачей России в названиях улиц и станций метрополитена, безмерного восхваления лжегероев и охаивания героев подлинных, до последнего сражавшихся с поработителями нашего многострадального Отечества. Без чего не то, что не восстановим утраченного – остатки страны потеряем.
 
М. Д. Смыслов: — Владимир Петрович, от нескольких жителей станицы Еланской, с которыми довелось побеседовать, услышал в Ваш адрес такой упрёк: «Лучше бы Мелихов не Мемориал строил, а храм восстановил, как обещал».
 
В. П. Мелихов: — Во-первых, если я что-то кому обещаю, то обещание выполняю. Во- вторых, храм восстанавливают те, кто в нём нуждается. Я нуждаюсь, поэтому часть полов там уже восстановил, тепло провёл и дьякону ежемесячно к его копеечной, епархиальной зарплате приплачиваю, иначе не знаю, как бы он в своей старенькой хатёнке, да ещё с семьёй здесь выживал. А люди не нуждаются: на службах лишь двое в храме стоим — я и дьякон, да ещё одна бабушка приходит. А раз не нуждаются, то ищут, как уколоть другого. «Забывая», что церкви в былые годы ставились всем миром, а не кем-то единолично, хотя вклады в это общестаничное дело у казаков, естественно, были разными. Кто побогаче и жертвовали поболе. Но обязательно всем миром. Миром же церкви и берегли…
 
Вообще, иждивенчество, воспитанное в людях советской «действительностью»», порой, просто поражает. Одни тут погорели, обратились за помощью к районным и областным властям. Те выделили три тысячи рублей. Пришли погорельцы ко мне – дал 15 тысяч. Так по всему району потом разнесли, какой Мелихов жадный. Или вон обратилась соседка – слёзно просила дать ей воду из пробитой мной скважины: картошка её без полива чахнет. Двое крепких, не старых ещё детей у неё: один в райцентре бизнесом, другой – охраной занимаются, но скважину у матери во дворе бурить не хотят, говорят: «Ну её на фиг, картошку эту!»
 
Воды нам и самим, особенно в летнюю жару, не хватает, но провёл воду и соседке, как отказать? Так вскоре пришла с претензиями: очень слабый напор. Сказал рабочим, чтоб в такое-то время, пусть в ущерб нашему хозяйству, но полив прекращали, дабы соседка могла и картошку полить и ёмкости свои водой наполнить. Однако опять претензии: почему так мало времени вода с хорошим напором у неё бежит? Знаю, конечно, советскую пословицу: «Не делай добра людям – беды не будет». Но делаю. Иначе совесть бы всё равно была не спокойна.
Ещё случай. Пришли ко мне с хутора Плешаки: хотим, говорят, церковь восстановить, помогите, чем можете. Помог: дал стройматериалы, выделил своих рабочих… Но вскоре счёт мне приносят: кровельщику столько-то, электрику столько-то. «Погодите,— удивляюсь,— я же Вам не обещал все работы оплачивать?» Молчат, но счёт держат. Ладно, оплатил, чтоб совесть опять же была спокойной, но больше наказал ко мне не подходить. Месяц прошёл – опять идут. Так мол и так, просить больше ничего не будем, но не смогу ли краски для храма выделить? Выделил. Опять приходят: покрасили, мол, церковь, но перед покраской надо ведь было отшпаклевать? Надо, кто бы спорил. «Так мы,— поясняют,— шпаклёвщика наняли, он отшпаклевал, а платить ему нечем». И опять счёт протягивают…
 
М.С. – Плешаки,— это не тот ли хутор, с которого пришёл в Еланскую в 1918-м устанавливать советскую власть предревкома Сердинов, «казнённый белобандитами 1 апреля 1919 года», как значится на табличке, прикрученной к монументу советским солдатам, скончавшимся в Еланской от ран в годы Второй Мировой и ещё восьми «героям»-ревкомовцам, побитым вместе с Сердиновым, в 1919-м? Кстати, среди фамилий ревкомовцев, получивших своё от «белобандитов», значится на граните и некий П. Г. Коломейцев. Не родственник ли это нынешнего госдумовского депутата от КПРФ Коломейцева Н. В.— одного из организаторов прокурорских «наездов» на Вас и на Ваш, столь ненавистный разрушителям России, Мемориал?
 
В.М. – Может и родственник, но дело не в этом. «Совок» на русской крови и костях пышно взошедший в России во многом благодаря стараниям тех самых «борцов», потомки которых и до сей поры находятся у кормила власти и на дух не переносят «белобандитов»,— уничтожил в людях абсолютно всё: и стремление трудиться, и работоспособность, а главное – волю к выживанию за счёт своего труда уничтожил. Ведь как выживали казаки после Гражданской, когда в округе, почитай, всё смело? Была воля, ответственность перед землёй, перед предками. И эта ответственность помогала действовать. Моя бабушка вспоминала, как к ним в дом, в станице Краснояровской вошли те самые ревкомовцы и стали вычищать сундуки. Её мать, моя прабабушка, закричала: «Что ж вы делаете?!» Так они усмехнулись и, унося награбленное, сунули в печь какую-то тряпку, подождали, пока загорится, а потом бросили эту горящую тряпку в спальню… Едва прабабушка с детьми выскочить из горящего дома успели… И отстраивались и трудились потом, не покладая рук, чтоб детей хоть как-то поднять…
 
Вопрос ведь сейчас не в том, где в округе найти работу, а есть ли воля к этому. Ни разу не слышал, ни от родителей, ни от деда с бабушкой той скулёжности, мол, негде работать, что идёт сейчас и от молодых и от старых. Как ни разу не видел своих стариков в праздности. Земля ведь прокормит, и работа на земле всегда найдётся. А вот при нынешнем безволии, да ещё завистливости…
Почему у меня в усадьбе трое узбеков не покладая рук трудятся и деньги весьма неплохие зарабатывают? Да потому, что знают – никто им без труда денег на строительство собственного дома, на свадьбу не выделит. Но неужели, при всём моём к ним уважении, я бы не отдал эти рабочие места русским, если бы русские хотя бы наполовину от того, что узбеки делают, да ещё без напоминаний выполнить могли? Конечно, львиную долю рабочих мест всё равно местным отдаю: не только с Еланской, но и с Андроповского, с Красного Яра люди в усадьбе работают. (Кстати, соседствующий с Еланской хутор Красный Яр, напрочь ликвидированный уже в последние советские годы, заново отстраивают теперь, без выделенной было государством помощи, разворованной по «доброй» постсоветской традиции районными и вышестоящими чиновниками,— десять русских семей, переселившихся туда из Киргизии в середине 90-х). Но после аванса, получки ли – «погудеть» день-два считают вполне нормальным. Вот и приходится увольнять, если совсем уже никакая «разъяснительная» работа не помогает.
 
Знакомые говорят: ты бы на те средства, что ушли на постройку Мемориала и защиту его, через адвокатов, в судах,— несколько маслозаводов открыл. Открыл бы, да что толку. Ведь при советском отношении к труду: как бы поменьше поработать, да побольше утянуть – и один маслозавод, открытый было поблизости, закрыть пришлось. А вот если Мемориал свою воспитательную задачу начнёт выполнять: наглядно пояснять, как люди не просто по совести трудились, но и самое дорогое – жизни свои отдавали не за советскую болтовню о хорошей жизни, а за то, чтобы Россия цвести продолжала,— то не только маслозавод, но и другие окрестные предприятия на ноги встанут!
 
М.С.— Дай-то Бог, Владимир Петрович, дай-то Бог. Но вон местный атаман — дед Щетников в беседе со мной недовольство высказал. Дескать, Вы «своим Мемориалом» дорогу к Дону перекрыли и экологию попортили.
 
В.М.— Ворота для всех желающих пройти к Дону не через станицу (станичные выходы к реке и впрямь, если и чистятся, то весьма отвратительно), а через мою усадьбу, что на самой станичной окраине, – открыты. Заперты лишь для тех «отдыхающих», кто в непотребном виде это делать пытается. Если уже всё, что можно и что нельзя, и в станице и на берегу Дона в мусорную свалку превратили, то пусть хоть одна усадьба пока постоит в той чистоте, что в каждой дореволюционной станице на Дону была. Когда землю под усадьбу расчищали, – 4 «Камаза» мусора – пакетов, плёнок, бутылок, автопокрышек и т. д. на свалку вывезли. А рядом, на том же речном берегу, как бросали этот, пакетно-бутылочный мусор, так и поныне бросают… То, что этот самый станичный «атаман» кляузы на меня окружному пишет, тот — Водолацкому, а Водолацкий, как в «добрые» советские времена, экологические и земельные комиссии «по жалобам трудящихся» в усадьбу присылает, – пусть на совести этих «атаманов» остаётся.
 
М.С.— Может и не сам станичный атаман, а тот же писарь-завклубом за него жалобы окружному строчит? К тому же в беседе со мной, неплохой с виду дедок Щетников даже глаза потупил: раз с верху дано указание писать, вот и пишут, куда деваться.
В.М.— А мне куда деваться, если им писульку составить – плёвое дело, а я с теми же экологическими, да землеустроительными комиссиями по суткам, по каждому пункту разбираться вынужден. С начала года уже шесть (!) однотипно «экологических» проверок в усадьбе побывало! Плюс иммиграционная служба, в аккурат на открытие второй части Мемориального комплекса, тоже, видать, «по жалобам обезпокоенных тружеников», нагрянула, плюс звонок о «бомбе», якобы где-то в усадьбе заложенной, в Шолоховское РУВД поступил. Благо ещё поступил лишь на другой день, после того, как вторая часть Мемориала — памятник казачатам-чернецовцам, кадетам и юнкерам, что жизней своих детских не щадя встали на борьбу с большевиками,— была уже торжественно открыта и начинался казачий Круг. Жаль, конечно, что на Кругу (пока занимался с милиционерами, эмчеэсовцами и сотрудниками иных спецслужб, «искавшими бомбу», а фактически проводившими обыск усадьбы) выступить не довелось. Но, Бог даст, ещё выступлю, скажу казакам и ещё раз о своём отношении к «самостийности», коль опять её основным вопросом на Круг выносили. Но не как к таковой, практически и существовавшей на Дону до «великого октября» 1917-го, а к тем «деятелям», что подталкивают нынешнее казачество на словестные пока «наезды» на «русню», якобы по вине которой, русских то есть, а не советской власти, были уничтожены все казачьи автономии. То есть вбивают в казачьи головы очередную байку о «светлом будущем казачьего народа без русских», а правительство наше вроде бы и не замечает, во что подобные «самостийно-антирусские» казачьи настроения могут вылиться.
М.С.— Явно не понимают власть придержащие и того, что в помощь, а не в пику им (дабы мозги у простых постсоветских людей, от «совковых» догм поскорее, для блага страны, очищались) поставили Вы Мемориал в Еланской. Иначе не было бы ни этих, многократно присылаемых «экологически-земельных экспертиз», ни иных «осмотров на дорогах», когда ППС у некоторых из ехавших на открытие второй части Мемориального комплекса, аж по три-четыре раза документы проверяла, сопровождая «особо подозрительных для более тщательного досмотра» в Шолоховское РУВД.
Сами-то Вы где сил и мужества берёте, чтобы подобному, почитай, ежедневно оказываемому на Вас давлению, не уступать? Вон даже восьмимесячное пребывание на нарах, за якобы допущенные ООО «Станица» налоговые «прегрешения», Вас не испугало.
В.М.— Я не считаю себя, ни человеком какой-то особой силы воли, ни молодцом, поскольку сопоставляю себя с теми, кто боролся с большевизмом, подставляя под пули самое дорогое – свои жизни. А у нас сегодня какие неприятности? Мы – сытые, нас не расстреливают, мы не хороним своих репрессированных близких, нас не понуждают под угрозой смерти отрекаться от Веры предков, от их Православного, а не богоборческого наследия и иных своих убеждений. Наше мужество по сравнению с мужеством тех, кто не отрёкся,— капля в море. Вы слышали, как Василий Григорьевич, до конца с большевиками сражавшийся и к высшей мере приговорённый, в тюрьме себя вёл?РАССКАЗ «ФАШИСТА» -
Старого Казака Василия Григорьевича Пивоварова, приехавшего в Еланскую на открытие второй части Мемориала из станицы Кривянской.
 
М.С.— Откуда Вы родом, Василий Григорьевич?
В.П.— Из новочеркасской тюрьмы, где и появился на свет Божий в 1925-м. Сразу после родов маму расстреляли, а перед этим расстреляли отца и его брата с сестрой. Правда, узнал об этом лишь в 1933-м, когда директор нашей кривянской школы, неожиданно вызвав меня в кабинет, с «мясом» сорвал с моей рубашки ленинскую головку: «Ах ты, сука белогвардейская! Думал, не узнаем?! Пошёл вон из школы!» Ну я и пошёл, в кабинете директорском сперва похныкивая, а в коридоре — с радостью: «Ребята, меня из школы выгнали!» Дома, правда, узнав об этом, отец – Григорий Назарович Пивоваров – «красный» казак, умело скрывавший, что во время Гражданской долгое время служил в разведке, в полку «белого» генерала Васильева,— забегал: «Вот ведь, тадыт твою мать, дознались, тадыт твою…» Пока мама-Дуня на него не прикрикнула: «Ну что ты парня материшь, старый дурак? Много тебе твои красные помогли? На себя и пеняй! А сына не трожь! Он и с двумя классами в хозяйстве управляться сможет». «Ну пусть управляется. Только ты, Васька, если до происхождения своего дознаваться будешь и мою фамилию когда сменишь,— прокляну!»
Кое о чём я всё же дознался. Оказалось, родная моя мать перед расстрелом упросила двух тюремных охранников, которые, как и она, со станицы Кривянской были, отнести младенца в Кривянку. Отнесли они меня и положили возле строящегося дома, на доски. Вечером пастушонок гнал мимо стадо, коровы сгрудились возле этих самых досок, пастушонок подошёл, увидел, что здесь дитё лежит, отогнал коров и позвал станичников. А у Пивоваровых перед этим двое сынишек от оспы померли; Пивоваровы меня и взяли.
Что же касается моего родного отца, то был он, как дознался потом, казачьим полковником Русской Императорской Армии, служил, как и второй отец Пивоваров, в разведке. И так случилось, что после занятия будёновцами в 1918-м станицы Кривянской мой родной отец с офицерами, казаками и казачками, почти без патронов, при одном орудии и с тремя снарядами, ушли в побег, в Заплавы. Сидят в камышах, обсуждают, что делать. Надо, решают, в атаку идти: всё равно деваться некуда – придут будёновцы и перебьют. А тут мальчишки с Кривянки бегут: «Кто тут Тарасовы-Пивоваровы?» Мама, меня в 1925-м принявшая,— в девичестве Тарасова, отозвалась. Мальчишки к ней: «Тётка Дуня, Будённый в Кривянке твою мать, бабку Тарасиху на груше за ноги повесил, у неё юбка задралась и всё видать! Гы-гы-гы!»
Стало тут тихо-претихо. И в этой тишине мама Дуня подходит к свёкру, снимает с него пояс с наганом, цепляет его себе, подходит к арбе, берёт карабин, патроны, выводит коня… А за ней и другие бабы, таким же макаром. Тут уже казаки кричат: «Стой, Дуня, стой! С утра пойдём, иначе за просто так перебьют! Но прежде надо всё разведать». И к ребятишкам: «Орудия у Будённого есть?» «Три пушки он на Заплавы направил, ужо вам подвалит!» Тут дед Никиша вперёд выступил: «Я,— говорит,— гвардеец Его Императорского Величества, пушкой командовал, у меня три лычки, мне Его Величество орудие доверяли! Пусть ребятишки бегут и точно скажут, где у Будённого эти пушки стоят, а я, как в атаку пойдёте, их разнесу!»
Сбегали, рассказали. Утром, в четыре часа, когда казаки к Кривянке по яру, по низине выдвинулись, дед Никиша ещё раз возле орудия, у которого даже прицела не было, руками поводил, примерился и тремя оставшимися снарядами три будёновских пушки уничтожил.
Пошли казаки в атаку. Но под мамой Дуней лошадь сильнее оказалась: мама вперёд всех вырвалась доскакала до дерева, где бабка Тарасиха вверх ногами висела и давай садить из нагана. А следом отец мой родный скакал и из маузера садил… Мало кому из красных удалось тогда уйти, да и сам Будённый едва спасся: броневиком его один прикрывал (потом казаки броневик этот всё равно сожгли), да ординарцы ему успели коня подвести. Ранен был Будённый в Кривянке, как потом и сам вспоминал, пулей из нагана, но ускакал…
- Выходит, после победы красные об этом не дознались и вторую Вашу маму не расстреляли, как и родную?
- А не выдал никто.
- Но про Вас-то дознались, выгнали, значит, и из «октябрят» и из школы. Чем же потом занимались?
- Да, почитай, всё хозяйство на мне было. И птица, и свиньи, и лошадь и корова. В коровнике, зачастую, и ночевал: родители сильно пили. Потом и на тракториста подучился. Ну а после уже… Хайль Гитлер.
- Почему «хайль Гитлер»-то, Василий Григорьевич?
- Да потому, что меня, чуть не до сего дня фашистом обзывали! А какой я фашист? Я – казак! С уходом красных наш школьный учитель Попов стал станичным Атаманом, и 256 молодых ребят из одной лишь Кривянки к нему, а не к Гитлеру пошли! И я пошёл. Попросил у мамы благословения (отца с началом войны в военкомат вызвали, но в армию по здоровью не взяли: послали на трудовой фронт, на шахты, под Кемерово). Взяла мама икону: «Иди, говорит,— благословляю!»
- И… воевали?
- А то как? На Миусе, вон, страшные, кровавые бои были. Колотили друг друга, как собак. Но много и к нам перебегало; до самого, почитай, последнего дня войны перебегали. Узнают, что против них казаки стоят и бегут к нам. А из лагерей сколько шло! Кто в казачьи части, кто в РОА… Какая там «отечественная» — вторая Гражданская была! Ещё похлеще, наверное, первой… За Миус я от Походного Атамана Павлова два Георгиевских Креста получил, наградное оружие. Тогда же и хорунжего присвоили.
Ещё помню, как мы отряду чекиста Фёдорова, что в 1944-м, на пяти бричках вёз взрывчатку для уничтожения Почаевской Лавры, дали «правильный выход» из «мешка»: в сторону  Польши. Где потом поляки или бандеровцы их расколошматили…
- А Лавру-то партизанам зачем было взрывать, коль Красная Армия тогда уже по всем фронтам наступала?
- А их и спросите, зачем. Нам же – Походному Атаману Павлову Сергею Васильевичу из Штаба Атамана Краснова Петра Николаевича поступили разведданные, что в такое-то время фёдоровцы со взрывчаткой к Лавре пойдут. И приказ: в бой не ввязываться, поскольку их слишком много будет — сомнут и к Лавре всё равно прорвутся. А вот показать их разведке, что «заманивает» несколько тысяч фёдоровцев в «мешок» не сотня казаков, а целая казачья дивизия,— следовало. Дабы отвернули они от Лавры. Красные в Почаев и так со дня на день уже войти должны были, так пусть и входят и находят Лавру в целости и невредимости, не пеняя потом, что гады-немцы перед отступлением русские святыни уничтожают.
- А сталкиваться с тем, что партизаны под казаков или «полицаев» работают, не приходилось?
- Да постоянно. Когда железную дорогу Киев — Житомир охраняли, так из многих сёл бабы прибегали на «казаков» жаловаться. Мол, ваши приходили, всё пограбили… «Какие такие наши?» «Да казаки!»
Скакали, разбирались, порой и вылавливать удавалось этих самых «казаков» —  красноармейских окруженцев, в лесах скрывавшихся. Прощения они прилюдно просили, а многие и впрямь потом к казакам примыкали. Из тех, конечно, что просто от голода грабежами занимались. Но однажды удалось и серьёзных «казаков» отловить, после того, как они сарай с «пособниками партизан» в одном украинском селе сожгли. Оказалось – молодые выпускники эмгэбэшных школ, в основном евреи, но в настоящей казачьей форме. А командиром у них — русский…
- А нормальные-то евреи Вам встречались?
- Встречались, конечно. В 1947-м хороший еврей-прокурор мне сам подсказывал, как и что говорить, чтобы срок поменьше дали. А перед этим, когда моим делом занялся, велел больше в клоповник меня не сажать – в другую камеру перевести и в баню сводить. Дали мне тогда «детский» срок — всего 10 лет. Правда, когда уже в Кемеровском лагере был, дознались-таки, что не в обозе, а в разведке я всю войну воевал. Опять, значит, суд. Но этот же прокурор и успокоил: «Указ,— говорит,— вышел не расстреливать, так что получишь 25 лет и пять поражения в правах». Зла на него не держу. Да и вообще антисемитских настроений у нас никогда не было: понимали казаки, что не с евреями мы воюем, а с богопротивной властью, что полонила и Дон и всю Россию.
- Фамилии казаков, что рядом с Вами против этой самой богопротивной власти воевали, не припомните?
- Зачем тебе фамилии? Назову – мне ж их сыны не простят.
- Почему не простят-то? Всё ведь давно забыто, за такие вещи у нас уже не преследуют.
- Это кто тебе сказал? Приезжал тут ко мне в Кривянку один. Из Азова, говорит, казак. И с вопросом – не знаю ли я кого из казаков, взвод которых в 1943-м, под Азовом три дня целую дивизию РККА сдерживал, пока «Катюши» не подтянули? А мне накануне сон приснился, что стучится ко мне вроде бы и казак, но рога у него почему-то торчат… Так что я ему за тех казаков рассказать должен? Чаем, конечно, гостя угостил, но, говорю, ты уж в моём деле сам почитай, где и с кем я воевал, всё там прописано.
Засмеялся. «Крепенький ты,— говорит.— А я ведь три дня, перед тем как к тебе придти, готовился. Ну да ладно, всё уже забыто».
Ну, забыто, так забыто. Мне вон некоторые «подсказывают», что в Кривянке лишь «красные» казаки теперь. Нет, говорю, не бывает красных казаков. Или ты казак или нет. Если они с покаянием настоящими казачьими делами занимаются, то зачем же их хаять? Помогать, а не хаять надо.
- Но ведь в 1936-м, после того, как Шолохов со товарищи «дознались-таки» об «истинных, без подмеса, казачьих корнях» товарища Сталина, вождь народов казачьи части вроде бы «возродил». Не встречались с такими на фронте?
- Я не встречался, а мама встречалась. Когда они Кривянку опять занимали. Спрашивает: «Вы казаки?» «Казаки мы, казаки!» «А уральские?» «Нет, мы не враги, мы не вражеские. Я – курский, он – гомельский». Хорошие, в целом, ребята, наверное среди них и впрямь два-три родовых казака было.
А из наших мало кто домой вернулся. Помню, как в Лиенце, при выдаче на сталинскую расправу, сколько кровищи текло… Англичане под мостом, над Дравой целую роту штыками вверх поставили, но бабы всё равно сначала детишек на эти штыки бросали, а потом и сами прыгали: никто добровольно возвращаться на «родину» не хотел. Так всю эту английскую роту в Драву и утянуло… Англичане и по сей день по своей роте, слышал, скорбят, но зачем она под мостом штыками вверх стояла — правды не раскрывают. Хотя с крыш бараков их операторы всё на плёнку снимали. Но как такое показать, если тем же безоружным юнкерам, вставшим цепью, чтобы баб с детишками собой прикрыть, сколько голов поотбивали….
- Вы то как уцелели?
- Чудом Господним, не иначе. Посекло меня слегка возле того моста осколками немецкой лимонки, крышечку с которой какой-то чудила, на негра похожий, свернул и за верёвочку побалтывал. Когда я это увидел и понял, что долго он так не побалуется, то крикнул казакам, чтоб ложились, а сам развернулся и побежал. Тут-то меня и зацепило осколками. А ночью, на сонного и, слава Богу, уже перевязанного, навалились, скрутили проволокой руки и – в вагон. На австрийской границе – остановка… Руки мне ещё в вагоне развязали: выхожу в мундире, при трёх Георгиях, от Атамана Павлова полученных (сменивший его Доманов крестов уже не давал). Навстречу советский полковник, при своих орденах: «Ты откудова такой?» «С Кривянки». Как кинет меня в сторону: «Немедленно раздевайся – вон тряпки!» И на гору одежды показывает. (Потом я понял, что одежда эта, в том числе и гражданская, осталась от расстрелянных казаков, власовцев и бандеровцев – Украинского вийска). Ну я быстро в шмутьё какое-то переоделся, а полковник вразумляет: «Говори, что нигде не воевал и хнычь побольше!»
Иду дальше,— за столом чекистня сидит. «Где служил?» «Да нигде не служил, в обозе я хны, хны, хны, да копал хны, хны, хны…» «А чего хромаешь?» «Да это американцы, с самолёта, хны, хны, хны». (Ногу мне и в самом деле в 1944-м, при бомбёжке покалечило). «А чего плаксивый такой?». «Так я же… хны, хны, хны». «Иди на … отсюда!» И полковник тот, смотрю, тоже подходит: «А ну вали, пока палкой не дал!»

Спас он меня тогда. Но не надолго. Погрузили нас, «отфильтрованных», в вагоны, и — в Караганду. Но там не приняли, отправили в Кемерово. А и в Кемерово, видать, всё уже переполнено было — нигде таких, как я, инвалидов принимать не хотели… И тут им, видимо, указание пришло: отправлять инвалидов по месту жительства, на усмотрение местных органов…
Два года в колхозе трудился, потом смотрю — председатель Фадей Иванович на линейке едет, а рядом незнакомец сидит. Рванулся я к бричке, где у меня пистолет припрятан был: когда домой возвращался, один краснофлотец уговорил махнуться на мои часы. Подумал тогда: на родные места погляжу и застрелюсь, если увижу, что опять тюрьмы не избежать. Так что, когда того, что рядом с председателем на линейке сидел, увидел,— подумал: всё, «отгулял», пора стреляться. Но тот с линейки шустро спрыгнул и дорогу к бричке мне преградил…
Присудили мне сначала 10 лет, а потом, когда дознались, что я обоза и в глаза не видел – всю войну, почитай, с коня не слазил – 25. Тюрьмы, пересылки, лагеря… Самые страшные – Питерские и Соликамские. Да ещё дорога Москва-Пекин, где, почитай под каждой шпалой русские кости лежат. На той дороге, за Байкалом, на одной из пересылок с будущей своей женой – приглянулись мы друг другу,— удалось несколькими фразами перекинуться, да адресами обменяться. Она до самого Улан-Батора вообще ни за что 5 лет киркой отмахала: шла с подругами, такими же комсомолками-доброволками с фермы, что в станице Раздольной, Краснодарского края, и увидела полусгнившую уже дверку, возле совхозного свинарника валявшуюся. Пять дощечек от той дверки отломала, пять лет за них и получила…
- А в карцер Вам попадать доводилось?
- Да сколько раз! Помню земляной мешок, где сверху на голову из трубы вода текла. Восемь суток так простоял, а вышел – даже не качнулся. Начали давление мерить – всё в норме. Может, потому ещё все эти муки выдерживал, что Богу постоянно молился. И перед зачтением приговора – ВМН на 25 лет заменённая, – тоже молился: «Господи, стерплю я только для Тебя». И улыбаюсь. А они зверять. Они вооружённые, а я голый казак стою. В одной рубашке порватой и штаны. Стою перед ними и 2 штыка сзади торчат. Одного меня боятся. Я же голодный, меня только шумни и я упал. А они сытые, мордатые, а боятся: «Чего смеёшься, знаешь, что тебе будет?!» А я улыбаюсь: «Господи, стерплю всё ради Тебя». Было ещё: перед следователем сижу, руку так щепоткой на коленке держу, а он как заорёт: «Ты что меня за сатану считаешь!?!»
Когда в Ростовский лагерь попал, смотрю — трое священников в кучку сбились и молитвы тихонько читают. Подождите, говорю, давайте пропоём: «Отче наш, иже еси на небеси…» Они мне: «Что ты, что ты, нельзя так – в карцер посадят!» «Ничего,— говорю,— пропоём и в карцере». Пропели мы и «Отче наш» и «Богородица, дева, радуйся» и «Живый в помощи»… И ничего. С тех пор так и молились. Хотя и запрещалось это конечно. Но начальником там был Марушкин, хотя и чекист – чекистом, а вроде как тоже из казаков.
Раз, в ночь на Рождество, говорю батюшкам: пойду к Марушкину славить. «Да ты что, прибьёт ведь!» А у одного из этих священников поясница уже была брезентовой «рубахой» переломана – это когда в брезент через два кольца палку продевают и спину человеку в такую «рубашку» одетому, 2–3 минуты выгибают. Так этого батюшку, вроде епископа даже с Краснодарского края, 5 минут загибали. Поясница у него и лопнула. Благо врачиха потом как-то срастить ему поясницу сумела. А другому, вроде о. Дмитрием звали, ногу сломали. Они, было, к прокурору по надзору обратились, но тот вразумил: «Кто же виноват? Будьте советскими людьми, тогда и поговорим. А то кресты понадевали и чего-то ещё хотите». Зверьё, словом, будто специально подобранное…
Так что опасались за меня священники не напрасно. Но ничего, пошёл славить. За бараком – первый пост: Ванька, наш, кривянский, ссученный, за изнасилование срок мотающий: «Ты куда?» «Да Марушкин чего-то вызывает». «А чего?» «Да ничего, дорогу давай!» Посторонился Ванька. У выхода в городок – другой пост, уже настоящий охранник. Опять стоять велит. А чего стоять, если начальник лагеря вызывает! «Какая начальника? Где бумага?» «Сейчас тебе вынесут бумагой по морде, да в карцер пойдёшь! Не понял, что ли, Марушкин ждёт!» «Проходи!»
У кабинета Марушкина ещё двое с автоматами. Но эти и слова не сказали – решили, видать, что я по тому же делу, по которому только что по коридору какого-то бледнющего заключённого провели. Вошёл я и с ходу давай славить. Марушкин в расстёгнутой рубахе, в кресле развалился, и глаза у него — на лоб. Но не перебивал. Встал потом, подошёл: «Ну что с тобой ещё делать, скажи?! Ладно,— наливает стакан,— на, выпей». Выпил я. Марушкин шмат сала протягивает: «Закуси». «Ты же знаешь, казаки салом не закусывают». «Ну на тебе хлеб и мотай отсюда!» Перекрестился я, хлебом закусил, вышел. К бараку уже слегка пошатываясь подошёл. Тут Ванька: «Ну чего тебе Марушкин сказал?» «Сказал, что гланды тебе натянет за то, что пропустил!»
Утром чую, у моей верхней койки чья-то рука. Глаза открыл – Марушкин. «Вот, говорит,— всю охрану обманул и пришёл, кому – мне, коммунисту, Христа славить!» Один из батюшек заступиться решился: «Вы уж не серчайте на него, согрешил он: не совсем по правилам славил».
Махнул Марушкин рукой: «По правилам… Молитвы-то и я, может, знаю, а вот, как он попробуй!.. По правилам…» Вышел из барака и всё, без последствий. На этот раз. Но были другие разы, с последствиями.
Достал я их всё же своими «выходками». Как-то работаю у себя в литейном, подходит оперуполномоченный: «Ну пойдём, хватит тебе, зажился ты на белом свете». И в карцер, даже не сказав за что, заводит. А там – трое блатных. Я понял: навалятся, изнасилуют и… конец. Вечером один подходит, начал туда-сюда… Я вскочил – хлоп его, он – головой о стенку. И начал подыхать. Двое других в угол зажались. «Смотрите,— говорю,— если повылазите – убью!» А сам стал казачьи песни петь. И «По Дону гуляет» и «Стеньку Разина»… Принесли воды и кусок хлеба. Поел и опять пою. Потом снова дверь открывается: «Кто на букву П?» Один я – Пивоваров. «Выходи!» Вышел. «Руки назад не надо!» Как не надо, что за чудеса?
Иду – сидят нач. режима, оперуполномоченный, начальник спецчасти и начальник лагеря: «Иди в зону». Захожу в зону, бегут священники: «Вася, Вася, у нас новости!» «Какие ещё могут быть новости?» «Да Сталин умер, а-а-а…» «Подох, сука?!» «Что ты, Вася, что ты, помолчи!» «Да теперь уже всё!» А иначе я бы из карцера и не вышел.
Выстроили лагерь. Марушкин объявляет: «Как только гудки пойдут – шапки долой!» Я оглядываюсь, вижу бугорок позади. Жорка, друг, рядом ёрзает: «Ты хоть стой смирно, опять чего учудить хочешь?» Я стою.
Пошли гудки. Марушкин руку поднял: слово сказать хочет. Вскакиваю я тогда на бугорок и кричу: «Братья станичники, православные христиане, не снимайте перед этим сдохшим паразитом шапок!» И никто не снял! Начальник кричит: «Долой головные уборы!» А никто не снимает…
На другой день захожу в барак – сидят Марушкин с начальником режима, евреем Галюком. «Выжил ты, выжил..,— протягивает Марушкин.— Не знаем только, как же ты выжил…» «А ты знаешь, мне его жалко»,— поднимается Галюк. «Да чего его жалеть-то?» «Вот если бы у нас все партийные были такие»,— вздыхает Галюк и выходит. «Во дурак жидовский,— удивляется Марушкин. – С врагов захотел хороших людей сделать».
Но выжить-то я выжил, а из лагеря не выпускают. Через несколько месяцев, так и не дожив до освобождения, умер Атаман Попов, с которым мы вместе и воевали и напоследок в одном лагере оказались. Бежит блатной, кричит: «Васёк, отец твой на проволоке висит!» (Мы с Поповым в лагере вместе держались, и многие думали, что он мой отец). Я подбежал, пульс пощупал – действительно мёртв: сердце, видать, разорвалось. «Ну,— говорю,— до свидания, Фёдор Константинович. Скажи там Ермаку Тимофеевичу, Атаману Платову и всем нашим атаманам – пускай приходят, всех нас выручают!» Обернулся, а позади Марушкин стоит: «Чего несёшь-то? Какой дурак тебя выручать придёт?»
Выручили, однако. Незадолго до освобождения, правда, Марушкин приказал меня в 10-й барак к учёным перевести, что ракеты Сталину делали. Барак у них, конечно, чистый был, постельное бельё… Но я там койку свою сразу перевернул: возвращайте назад! «Так для тебя же, дурака, как лучше хотели». Как лучше… Вышел бы я из лагеря, что бы обо мне подумали? Стукачом стал?..
А сколько красноармейцев в тех лагерях передохло! Особенно в Кемеровском. Вернулись с фронта, жрать нечего, языком молоть начали, а им —  58-я, дробь 10!.. Ты понял? Чтоб, значит, на пенсиях их сэкономить…
В 1955-м в Кривянку вернулся, сторожем на скотном дворе работать стал. Так фашистом всё обзывали. А я внимания не обращал. Какой я фашист? Я – казак! Они злятся, а я – ноль внимания. Подскакивают как-то одни: сейчас, мол, тебя, фашистского гада, задавим! Я — хвать лошади по башке, лошадь падает. Они заохали: «Григорий, Григорий, поднимай кобылу-то!» А кобыла не поднимается. Тут и Жолобов, бригадир бежит: «Что случилось?» «Да он кобылу кулаком…»      
Четверых детей с женой вырастили. Двоих давно уже нет. Особенно первенца Серёжку жалко. Школу на одни пятёрки кончил, в Политехнический институт поступать поехал. А со школы характеристику послали: «Сын врага народа…» В Армению он, на заработки завербовался. Вернулся уже блатным… Дома, правда, отошёл малость и в глушь, опять на заработки. Заработал вроде, но сразу всё и пропил, с кем-то подрался – тюрьма. Там у него лёгкие и зацепило: дома уже доходил. Но в драку опять ввязался, а когда поддали – брата Федьку на помощь звать прибежал. Федька дюже здоровый был, всех почти раскидал, но тут его в пах ножом…
Хирург сказал, детей у Федьки уже не будет. Запил Федька. Тогда Сергей и говорит: «Умираю, брат, давай на прощание поцелуемся». Поцеловались… Вскоре и у Федька лёгкие загнили, и он, следом за Серёгой, в могилу сошёл. Вот так из-за женщины-завуча, написавшей «сын врага народа», два таких парня сгинули…   
А то, что Мелихов памятник Атаману Краснову поставил — это он крест на себе поставил! Враг – сатана вроде в Краснова целится, а целится и в него – Мелихова. Но Господь не допускает, ты понимаешь? А трудно будет – пусть перекрестится Мелихов и скажет: «Терплю только для Иисуса Христа!» И всё спадёт, на себе сколько раз испытал.
А Краснова потом отсюда снимут и поставят в Новочеркасске, ты понял? И принесут его туда, как Святого! РАССКАЗ КАЗАЧКИ
 
Записан со слов  Амурского казака, хорунжего Е. П. Смирнова,
приехавшего  в Еланскую с супругой с берегов Амура.
 
Наша казачья община в округе Благовещенска 20 человек насчитывает. И то уже переселяться на Дон собираемся: в Амурской области делать нам уже нечего. Сдали Амур китайцам наши «управленцы», со всеми потрохами сдали, как мы ни «рыпались». Дошло до того, что местная власть натравила на нас весь силовой блок. За стремление нести в народ слово правды пришлось и мне дорого заплатить: фабрикация уголовного дела по 282-й (русской) статье, семь месяцев заключения в Благовещенском централе и… 2, 5 года условно. Молодому казаку Роману Елизову впаяли год колонии-поселения. Копают и под нашего Атамана: есть у местного руководства огромное желание пропустить через тюрьму всю нашу братию…
А китайцы, что? Китайцы свою программу выполняют, какие к ним претензии? Были когда-то и у нас в Приамурье Атаманы, наподобие П. Н. Краснова. Семёнов, Бакшеев, Радзаевский… Как встали на борьбу с сатанистами-большевиками, так до конца и стояли, подобно Петру Николаевичу. Пока их из Харбина, в 1945-м на мученическую смерть в Союз не вывезли…
Истина одна. И Правда одна – там, где Господь Бог. А ложь многолика и многогранна. Поэтому услышав однажды рассказ Раисы Анатольевны Жигалиной (в девичестве Эповой) – т. н. спецпереселенки из Китая, от Правды уже не отступлюсь. Послушайте и вы.
 
«Родилась я в 1927-м, в Китае. Отец мой- казак станицы Екатерининской, что стояла в 50-ти верстах от Благовещенска (нет давно уже этой станицы), был ещё во время Первой Мировой войны «распропагандирован» и вернулся с Гражданской, сам уже вполне идейным большевиком, имея особую награду – портсигар, пожалованный ему краскомом Блюхером за «штурмовые ночи Спасска, Волочаевские дни». Однако, вскоре по возвращении, кто-то из родственников его предупредил: «Ночью за тобой придут!» «За кем придут? За мной, красным героем, от самого товарища Блюхера портсигар имеющим?!» «Ну за портсигар не знаю, и за товарища Блюхера тоже, а вот то, что тебя, как казака, забрать должны «на регистрацию» – совершенно точно».
Не поверил отец, но на всякий случай переплыл Амур на лодке и в плавнях четыре дня скрывался. Потом незаметно вернулся, зашёл в дом, спросил жену: «Никто не приходил?» «Приходили. В первую же ночь, как ты ушёл. Сказала, что ты в отъезде». Понял всё отец и той же ночью, на той же лодке всю семью с немногим скарбом за Амур переправил.
Под Харбином, на голом месте, лагерем много таких «красных казаков» с семьями оказалось. Три месяца так, без крыши над головой и стояли.
В одно утро, со слов моей матери, оживление в лагере прошло. Приехали трое: священник, казачий полковник с Георгиевским Крестом и войсковой старшина. Казаков отделили, построили по походному. И полковник держал речь перед этими бывшими красными казаками. (А были там только красные). Никаких упрёков он не говорил, хотя и мог бы: они ведь против него, за совдеп воевали. Сказал следующее:
- Волею судьбы вы оказались здесь. Но мы – русские, а русские должны помогать друг другу в беде. Поэтому эмигрантское правительство выкупило вам землю на северо-востоке Китая: там вы будете расселяться и заселяться. В силу определённых причин подселить вас к белым не можем. Поэтому вам предстоит самим построить станицы. Для этого, помимо того, что мы купили для вас землю у китайского правительства, выделяем вам ссуду на приобретение скота, обзаведение инвентарём и семенным фондом. Ссуда безпроцентная на 5 лет. Через 5 лет вы всё должны вернуть. Жильём обезпечить не можем, копайте землянки, выживайте сами. Ленивые подохнут, трудолюбивые выживут. Всё!
Священник прочитал молитву, осенил всех крестом. Стали подходить к столу, записываться на ссуду, формироваться по станицам… Через 3 года отдали всё! Хлеб в тех местах не шибко родился, но мяса было, хоть завались. Китайцы тоже не докучали, жили поблизости своим миром. И даже, когда японцы заняли Маньчжурию, ничего не изменилось. Так мы прожили до 1945 года.
А в 1945-м пришла Красная Армия-освободительница, т. н. рокоссовцы. И началось такое в Китае, о чём у вас и поныне никто не говорит… Эти ветераны понацепляли наград! А я девчонкой была и своими глазами видела, что там творилось! И пускай эти ветераны засунут себе в … эти награды. Потому что никто из них не признается, что творили… Про нас мы уже молчим. А что с китайцами они делали! Как они безчестили китайских девчонок, которые кончали потом самоубийством, бросались с круч в реки, потому что не в состоянии были вынести этого позора. Грабили китайские лавки и чемоданами вывозили награбленное в Союз – это рядовой состав. А офицеры контейнерами и вагонами вывозили добро китайцев, которых освобождать пришли. И против нас китайцев озлобили.
Надо было эвакуировать станицу – вышли мы все в одно утро. А нас с холмов давай поливать пулемётным огнём… Казаки наши в бой не ввязались: по балке обошли пулемётчиков с тыла и в плен захватили. Оказалось – китайцы. Стали их спрашивать: «За что? Мы ж с вами в мире жили, хлебом делились, наш врач тоже сколько вашим больным помогал». А те отвечают: «Вы, русские, испоганили нам всё!» «Так это же советские, Красная Армия, а не мы!» «Вы на лица все одинаковы!..»
А потом СМЕРШ пришёл. Всех казаков от 16-ти до 70-ти лет «зарегистрировали» и – за колючую проволоку. Моего мужа, с которым лишь полгода прожила – тоже. И всех их – под Магадан, в рудники. А женщин с детьми «на милость» китайцев, озлобленных советскими «радетелями за счастье трудящихся», оставили.
В 1954-м приехали с Союза другие «радетели». «Родина,— говорят,— простила вам все грехи и всё забыла, возвращайтесь!» 70 процентов сразу же в Австралию уехали: поняли, чем дело может кончиться. Никто в искренность «родины» не поверил, и я не поверила, потому что верить вам нельзя. Но поехала в Союз, поскольку муж у вас был.
Документов нам никаких не выдали, а сразу на «освоение целины» бросили. И сколько там ещё тысяч наших легло! Ведь выбросили в голую степь, почти без скарба. Сколько переморозилось… А комсомольцы-добровольцы приедут, на гармошке поиграют и – назад: видят, что не выдюжат… Муж из лагеря пришёл уже никакой. Три года прожил и помер. А мне двоих детей поднимать оставил.
Мы же вам ничего не делали, жили в Китае своим русским миром. А вы и китайцам и нам всё испоганили. Будьте же вы, вся ваша советская власть, прокляты!»
 
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
 
Нам, постсоветским, слышать подобные проклятия, конечно, не привыкать. Тем паче, не все же и ветераны пакости, подобные вышеописанным, в Китае творили. Далеко не все. Но попробуйте объяснить это китайцам, тихо-мирно заселяющим и осваивающим ныне российские территории от Амура до Кремлёвских окраин, когда «время Ч.» придёт. Когда их пропагандисты о содеянном «русской» армией-«освободительницей» в 1945-м по всем китайским теле-радио-газетным каналам в одночасье напомнят. Чеченцам вон, когда в начале 90-х «демократические» СМИ о февральском, 1944-го, «освобождении» напомнили, сколько «объяснять» потом пришлось (и сколько хороших русских парней при «объяснениях» тех было перебито-перекалечено!), что не русские, а советские чеченцев, «за компанию» с ингушами в 1944-м «переселяли». Причём, прежде «переселили» казаков (большинство, причём, не за Урал, а сразу «в расход»), с которыми у чеченцев перед революцией где-то уже и чересполосица была: станица-аул, аул-станица, да и куначество тоже было. (Не в идиллии, конечно, чеченцы с казаками перед революцией, но вполне уже мирно жили). И вроде бы чеченцам объяснить это удалось. (Хотя взрывы в Чечне и до сей поры не смолкают; звучат, правда, уже не так громко, как в Дагестане и Ингушетии. Да и в самой Москве не столь давно Норд и прочие «осты», чеченскими «боевиками» содеянные, отгрохотали: дай Бог, чтобы не повторились).
Но сумеем ли объяснить китайцам практически то же самое, что сумели, надеюсь, объяснить чеченцам? Да и останется ли ещё время для подобного объяснения, а в идеале – покаяния за содеянное на китайской земле, пусть далеко не всеми советскими «освободителями», но ведь содеянное же? Или так, без покаяния, под ежегодные громы майских «победных» фанфар, без правдивого осмысления нашей реальной, а не советско-мифотворческой истории – дескать, с чего это вдруг пошли антирусские «настроения» в целом ряде бывших Союзных республик,— подойдём к российско-китайскому «обострению»? Да ведь почти и подошли уже.
«Моё желание – освободить от коммунистов хотя бы уголок России и наладить былую русскую жизнь,— говорил в 1943-м, выступая перед казаками, П. Н. Краснов.— Чтобы этот уголок светился, как маяк, привлекая русский народ и внося надежду на освобождение. Но если они этого не поймут – Бог им судья».
Тогда Атамана П. Н. Краснова не поняли. Да и как его было понять несчастным нашим дедам и прадедам (тогдашним комсомольцам, выросшим в лучах лукавой советской пропаганды), что, идя грудью на немецкие пулемёты, они не Россию, а засевших в Кремле уничтожителей русской государственности спасают? Не поняли. Так может быть хоть сегодня, пока ещё не поздно, пока Господь даёт ещё какое-то время, поймём В. П. Мелихова, отнюдь не помышляющего – смотрите материалы его Интернет-форума,— взорвать ту советско-«патриотическую» платформу, на которой, как ни крути, но и до сей поры зиждется вся постсоветская «вертикаль власти». Ибо под обломками такого взрыва все мы погибнем. А вот выстроить рядом иную платформу, в фундамент которой, цитирую Владимира Петровича, закладывается «правда, какая бы тяжёлая она ни была, без предвзятостей и личных предпочтений, без мифологизации и устоявшихся штампов», нам — постсоветским русским людям вполне по силам. Тем паче, что на этот же фундамент, не нарушая даже или, скажем так, существенно не нарушая устоявшейся властной «вертикали», вполне могло бы переместиться и всё наше Правительство с Президентом (Бог даст – Царём, но это, если Бог даст) и Премьером во главе. Да и большая часть нынешнего чиновничества тоже (чиновники ведь, в основном, такие же постсоветские люди, как и все остальные), если, конечно, оно, с искренним покаянием этого пожелает.
Так может всем миром подсобим-таки Владимиру Петровичу Мелихову в собирании камешков для такого вот выстраивания фундамента Правды? Или хотя бы не станем ему в этом мешать. Пока ещё не поздно.
 Михаил Смыслов
   Отзывы казаков о статье!!!!

 
0 #5 Степовой 2012-12-26 10:52 Фантазёр рассказчик преизрядный. Брехун, попросту :) Цитировать
 
 
0 #4 николай 2012-08-03 17:05 "За Россию, за свободу, до конца" - красивый подзаголовок, песенная строка. Только о какой России идет речь? О германской колонии, которую оставил бы Краснову, Власову, Бандере, как французскому иуде маршалу Петену "вызволитель " Гитлер? Да еще заселенную в лучших землях германскими сверхчеловеками ("Дейчланд юбер аллес!"
А конец ясен - как "веревочка не вейся, все равно совьешь петлю". Для Краснова, Шкуро, "батьки атамана фон Панвица" (надо же, какое холуйское восприятие надо иметь, чтобы отцом-командиром считать эсэсовского генерала?!
"Россия попала под власть поработителей-большевиков"!
А немцы, которые всю свою историю мечтали о расширении "жизненного пространства" за счет территорий славянских народов - освободители?!
Ленин, приехавший в запломбированном вагоне со своими соратниками выполнял, дескать, на немецкие деньги планы германского кайзера, а Краснов, с 18-го года находившийся на содержании немецкого милитаризма, а потом и вовсе - преступников против человечности, которым не признали срока давности - освободитель? Кого и от чего?! Русской земли от самих русских, украинцев, казаков - всех "недочеловеков", как нас считали "спонсоры" Краснова.
Эта публикация рассчитана на тех, у кого две извилины в голове, и то - параллельные. И написан этот материал явным врагом России, казачества, несмотря на весь елей, все объяснения в любви к "России-матушке", к казакам! Скорее всего и по заданию и по предоплате исконных врагов наших.y Цитировать
 
 
+1 #3 Вехнедонец 2010-01-06 11:19 Здорово дневали, господа казаки! Прочитал я статью Михаила Смыслова «За Россию, за свободу, до конца» и затужил. Опять то-же что и в 1918г. На вопрос: Ты за кого? Даётся ответ: Я с казаками. А казаки вить они разные бывають! И цели у каждого тож все разные. Вместо того чтобы серьёзно поговорить о П. Краснове, большевистская агитка. «фигура Атмана ВВД П. Н. Краснова, вызывающая сегодня активное неприятие со стороны тех, для кого и до сей поры водка – лучшее средство управления мозговыми процессами «электората». Выходит , что кто не согласен с фигурой Краснова завзятые алкоголики? То что П. Краснов был человек умный, хитрый, и знаток казачьих душ сомневаться не следует. Так же не следует сомневаться в том, что будучи профессиональным разведчиком он умел составлять патриотические воззвания и обращения. Чего стоит только такой пассаж: «Моё желание – освободить от коммунистов хотя бы уголок России и наладить былую русскую жизнь,— говорил в 1943-м, выступая перед казаками, П. Н. Краснов.— Чтобы этот уголок светился, как маяк, привлекая русский народ и внося надежду на освобождение. Но если они этого не поймут – Бог им судья».
От коммунистов освободим, а под нацистов пойдём? Разве Краснов не знал о планах фюрера по освоению Восточных территорий? Энто о какой былой русской жизни он гуторит под управлением нацистов? Энто о каком «маяке» он там мечтает? Он что совсем к тому времени был глупой, али как? Я так думаю, что это была речь профессионального провокатора, заманивавший казаком в небытие, ведущего их на убой и видевшего в них всего лишь «говядинку» для нацистского стола. Тогда Атамана П. Краснова да же нацисты не поняли. Цитировать
 
 
0 #2 Вехнедонец 2010-01-06 11:17 И что предлагает гоподин автор статьи. «Так может всем миром подсобим-таки Владимиру Петровичу Мелихову в собирании камешков для такого вот выстраивания фундамента Правды? Или хотя бы не станем ему в этом мешать». Мешать чему? Выстраивать фундамент правды из чего? Цитат и деятельности в пользу нацизма П. Краснова? «Пока ещё не поздно». Торопитесь братцы. Мегет быть, и опоздаете, и правда как острый нож вылезет из мешка. Оказывается на нацистском фундаменте можно « на этот же фундамент, не нарушая даже или, скажем так, существенно не нарушая устоявшейся властной «вертикали», вполне могло бы переместиться и всё наше Правительство с Президентом (Бог даст – Царём, но это, если Бог даст) и Премьером во главе.» Охолонитесь! Какой царь при нацизме! И как быть с «грязными евреями?» «Да и большая часть нынешнего чиновничества тоже (чиновники ведь, в основном, такие же постсоветские люди, как и все остальные), если, конечно, оно, с искренним покаянием этого пожелает.» Особо отметим, для плохозрячих, что большая часть высших чиновников господа казаки, искренне покаяться не могу, так как они иудеи и служат мировому сиону и масонству. Поэтому о таком подарке и не мечтайте да-же в Новый Год! Далее читаем. «А то, что Мелихов памятник Атаману Краснову поставил — это он крест на себе поставил! Враг – сатана вроде в Краснова целится, а целится и в него – Мелихова. Но Господь не допускает, ты понимаешь? А трудно будет – пусть перекрестится Мелихов и скажет: «Терплю только для Иисуса Христа!» И всё спадёт, на себе сколько раз испытал.
А Краснова потом отсюда снимут и поставят в Новочеркасске, ты понял? И принесут его туда, как Святого!» Вероятно под пение « Германия превыше всего»? Не так ли?
. Цитировать
 
 
+1 #1 Григорий 2009-12-08 13:20 Сердце кровью обливается, но душа радуется - какие же у нас были и есть могутные казаки! Вот таких бы материалов поболее! Цитировать