Голубые города. Автобиографическая повесть. Гл. 4

Глава ІV

Учеба в Маньковской восьмилетней школе


В седьмой класс я поступил в Маньковскую восьмилетнюю школу. Это был год столетия со дня рождения В.И.Ленина. 
Школа была недавно построенная, двухэтажная. В старом ее здании размещался интернат, где мы проживали поздней осенью, зимой и ранней весной. В остальное время нас возили на учебу совхозной машиной. С этого момента почти все дети отделения, ранее разбросанные по разным школам трех районов, стали обучаться в Маньковке.
Я хорошо помню то солнечное утро 1 сентября 1970 года, когда впервые попал в Маньковку и увидел школу, с которой мне предстояло на какое-то время связать свою судьбу. На улице, с левой стороны от центрального входа, были сложены «забытые» строителями плиты. Никаких деревьев вокруг не росло. Нас привезли рано, и мой дружок Василек пригласил меня пройтись вместе с ним к его родственникам. Я согласился, но потом сильно переживал, что мы рискуем опоздать на Первый звонок. К счастью, поспели вовремя…
И вот линейка окончена, и классный руководитель представляет меня своим ученикам. Так уж получилось, самыми дорогими для меня из товарищей школьных лет оказались ребята именно этого класса. С некоторыми из них я затем продолжил учебу и в Нижнедуванской средней школе.
Класс был уже сформирован, имел устоявшиеся традиции, известных лидеров. Хотя меня в нем приняли хорошо. Нравился мне один из авторитетов класса – Тавольжан Сергей: высокий крепкий парень с жесткими, как проволока, почти оранжевыми волосами. (Он иногда в шутку демонстрировал свою удаль, поэтому я знаю, какие у него были волосы. Хотя здесь сразу же добавлю, порой некоторые его «штучки» по отношению к малолеткам переходили всякие границы. Например, с каких-то пор старшие ребята придумали малышей «усыплять». Делалось это путем нажатия на «сонную» артерию. Даже оказаться свидетелем такого эксперимента, согласитесь, жутковато). Учился Тавольжан средне, зато любил читать художественную литературу, делая это часто на уроках. Следуя его примеру, стал класть себе на колени книгу иногда и я.
Наверное, самыми активными и даже знаменитыми личностями класса была группа ребята с фамилией на букву «т» – Тавольжан, Тарануха, Тарашевский и Тельной. Однажды весной эти товарищи с присоединившимися к ним несколькими учениками других классов вместо занятий решили совершить «экскурсию по изучению природы родного края». Собралось их человек семь. В поисках приключений герои забрели в пределы другого сельского совета, где на пути им попалась какая-то пасека. Пройти мимо друзья, естественно, не могли и что-то там натворили. Их прогнали, а следом «полетел» звонок от председателя местного колхоза директору школы Сивко с докладом о похождении его подшефных. Поиск имен отличившихся учеников много времени у руководства не занял: в школьном журнале в графе за тот день напротив фамилии каждого из ребят нашего класса на букву «т», столбиком, стояли «энки». В результате вся группа была окрещена в «пасечники». Особенно по этому поводу «издевался» из них сам Сивко.
Руководителем 7-го класса значилась Манько Нина Самойловна. Вероятно, прежде чем принять к себе нового ученика, она взглянула на мой табель. Оценки в нем ей показались сносными, и она решила разместить меня «в порядке оказания положительного влияния» на одной парте со своей дочерью Валей. Была Нина Самойловна, как я полагаю, на половину цыганкой, в нее же удалась и дочь. Сидела Валя на ряду от окна в тени простенка между окнами. Место для меня ею было определено с краю. Выглядела она среднего роста со стройной фигурой и спускающимся за плечи густым черным волосом. Голос имела низкий, немного даже хрипловатый. В те годы я со стороны, вероятно, казался тихим, «забитым» мальчиком, и часто Валя на уроках – от нечего делать – меня дразнила, толкая незаметно от преподавателя то в бок, то в локоть; когда же я резко поворачивал к ней голову – мы встречались глазами, и она, улыбнувшись и боясь «засветиться» учителю, опускала лицо к парте. Это был первый и единственный случай в моей жизни, когда мне пришлось сидеть за одной партой с девушкой. Разумеется, в душе я в нее сразу же влюбился. И лишь со временем стал больше обращать внимания на другую новую одноклассницу, Валину подругу Стешенко Лиду, или Лидуню, как ее все называли.
Как уже писалось, осенью и весной на учебу нас возили каждый день. Для этого руководством отделения выделялся бортовой автомобиль ГАЗ-52, которым управлял Крайнюк Иван Иванович – еще один брат вновь попавшего со мной в один класс Крайнюка Борьки. Там в кузове были установлены «сшитые» между собой поперечные скамейки; никакого тента над головой не было; лавочки, разумеется, тоже оставались голые. Обучалось нас в Маньковке на ту пору немногим более двух десятков человек. Когда было настроение и стояла хорошая погода, девчонки заводили песню. Ребята не пели, иногда даже мешали; за исключением разве что Мирошника Николая, сына управляющего. Этот парень активно участвовал в проводимых в школе музыкальных и театрализованных постановках. А песни были: «Катюша», «Виновата ли я…», «Иванко, ты Иванко…», «Червона рута» и другие. И как бы подруги не пели, их исполнение мне безумно нравилось. Даря огромное душевное наслаждение, они разгоняли всякие мысли о неприятностях, происшедших в школе, в быту... А буквально недавно впервые за столько лет я услышал по радио одну из так дорогих моему сердцу песен, песен, исполняемых моими юными односельчанами. Включая запись, ведущая сообщила, что написана она студентами Черниговского университета Ярославом Вышиваным и Александром Димиденко в 1962 году. В интернете я нашел слова этой песни. Очевидно, она редко исполняемая, и создатели сайта не смогли определить имен авторов. Там указано, что музыка и стихи – народные.
Ниже публикуется неполный ее текст. Согласитесь, такую песню нельзя исполнить, не вложив в нее всю душу...

Плаче захмарене небо,
В роздумах клени сумні…
«Нам зустрічатись не треба» –
Стиха ти мовив мені.

Приспів:
Словом мене не пораниш,
Вірність свою збережу;
Хоч ти мене покидаєш –
Знай, що тебе я люблю.

Справжнє то щастя кохати,
Як його доля дає.
Як ти посмів розтоптати
Перше кохання моє.

Падають сльози, як роси,
Зрада пече без вогню.
Серце моє не попросить
В тебе ні крихти жалю.

Назову еще несколько произведений из того репертуара, редко исполняемых теперь, но и доныне звучащих в моем сердце.
Об этой песне на сайте интернета также говорится, что она народная. Пусть будет и так… Ниже публикуются первые три куплета.

Листья желтые медленно падают…
В нашем старом забытом саду.
Пусть они тебя больше не радуют –
Все равно я к тебе не приду.

Не приду ни зимой и ни летом,
Не зови меня в сонном бреду.
Если даже попросишь об этом,
Все равно я к тебе не приду.

Не смотри на меня так внимательно…
У прохожих у всех на виду,
Пусть глаза твои так замечательны,
Все равно я к тебе не приду.

И еще вспоминаются мне две песни. Одна из них – «Песенка велосипедиста». В далекие 60-е – 70-е годы ее исполнял вокально-инструментальный ансамбль «Поющие гитары». Ну, скажите, разве это не красота: будто оторвавшись в невесомость от скамеечки движущейся машины, парить над просторами своей родины под звучание такой прекрасной мелодии?

Трудно было человеку
Десять тысяч лет назад,
Он пешком ходил в аптеку,
На работу, в зоосад.
Он не знал велосипеда,
Слепо верил в чудеса,
Потому, что не изведал
Всех достоинств колеса,
Колеса.

Солнце на спицах,
Синева над головой,
Ветер нам в лица,
Обгоняем шар земной.
Ветры и вёрсты,
Убегающие вдаль,
Сядешь и просто
Нажимаешь на педаль.
Даль-даль-даль-даль
Даль-даль-даль-даль
Даль-даль-даль-даль
Даль-даль-даль-даль
О-о, о-о, о-о, о-о

А теперь на белом свете
Все куда-то колесят,
Едут взрослые и дети
На работу, в зоосад.
Едут в баню и аптеку,
Едут к тёще на обед,
Что же будет с человеком
Через десять тысяч лет,
Тысяч лет...

Последняя песня из этой серии называется «Выходной», написанная на слова Рубцова. Но здесь я не могу сказать с уверенностью, пели ли ее мои девчата-земляки в те времена. Не исключено, что отложилась она в моей памяти еще с момента учебы в Малоалександровской школе. Песня эта довольно длинная, поэтому приведу из нее только припев и второй куплет.

Припев:
Ну, неужели в самом деле,
Не хватило им недели?
Им недели не хватило,
Чтоб хоть день побыть со мной!
Ведь и детям нужно все же
Выходной устроить то же,
А без папы и без мамы –
Это что за выходной?!

Дети другие по воскресеньям
За город едут с лыжами в руках.
С горки несутся, а настроенье
Вверх подлетает к самым облакам.
Я бы хотела быть в зоопарке,
Я бы на детские фильмы пошла,
Только б со мной были папа и мама,
Только б я с ними целый день была!

Слушая эти песни, я наполнялся гордостью за наших девчат; мне в такие минуты особенно хотелось, чтобы они не прекращали свое исполнение при въезде в село и на подъезде к школе. Улички в Маньковке извилистые, подъемы крутые, и наша машина двигалась небыстро. Поэтому я иногда замечал, как кто-нибудь из местных жителей, услышав пение, поворачивал голову в нашу сторону и подолгу смотрел вслед…
Еще хочу добавить вот что. В те месяцы учебы, когда мы ночевали в интернате, нас домой на выходные дни забирали по субботам, а отвозили рано утром по понедельникам. Расстояния от нашей конторы к Маньковской школе ровно семь километров (сам как-то замерял спидометром мотоцикла). Автомобиль ГАЗ-52, как известно, не вездеход, а дорога на Маньковку проходит по степи в основном рядом с посадками по жирному, цепляющемуся в период слякоти огромными коржами за колесами машины или трактора чернозему. В одном месте, возле Майовского леса, на пути попадается хотя и не крутой, но так глубоко порезан колеями колес, а затем промыт водяными потоками спуск, что, не ровен час, можно и перевернуться. Дальше, уже на въезде в Маньковку, дорогу перегораживает довольно глубокий овраг, который самостоятельно «газону» не преодолеть. Поэтому в сильную грязь нам для сопровождения выделялся колесный трактор. Если же грязь была очень большая, то машину цепляли на трос сразу за отделением. Для соблюдения правил техники безопасности водители иногда делали немалый крюк, объезжая Маньковку с другой стороны. В таком случае мы часа полтора, а то и больше, плыли по бескрайним просторам нашей родной Луганщины. И так было всегда. До этого школьников доставляли в Новочервоное, но туда путь еще длиннее. А когда я окончил восьмилетку и поступил в Нижнедуванскую школу, то несколько учеников возили и в то село, но не каждый день, а раз в неделю (расстояние к Нижней Дуванке – около двадцати километров, поэтому в том интернате мы находились весь учебный год). И вот, врезаясь в густую грязь, у машины с большим трудом вращаются колеса; время от времени рвется трос, соединяющий нас с трактором; водитель и тракторист, связывая колючие концы троса в крепкий узел, не выдерживая, ругаются (за тарахтеньем двигателей слов не слышно); тем не менее мы, сжигая десятки килограммов топливно-смазочных материалов, безжалостно издеваясь над техникой, а значит, опять же, расходуя огромное количество народных денег, упорно движемся вперед и в конце концов попадаем на учебу. И так – из недели в неделю, из месяца в месяц, из года в год. И это ведь не только нас одних так возили – по всей стране так было: власть заботилась, чтобы дети получали образование, становились грамотными и всесторонне развитыми гражданами. Больно теперь: как же мы могли предать такое государство?..
В школьном интернате мы проживали не одни. Приблизительно такую же группу составляли ребята из двух других сел Маньковского сельсовета, по-народному – это Солдатівка и Комуна, официально – Новопреображенное и Павловка. Размещались группы по разным комнатам. Сам интернат находился на расстоянии около двухсот метров от школы. В школе мы завтракали, обедали и ужинали (может, и полдники были, точно не помню). На ужин иногда давали манную кашу – густую-прегустую, вставишь ложку – и она держится вертикально. Женщина-повариха была щедрая, насыпала помногу, и те куски манки торчали над тарелкой, как огромные вершины айсбергов. Приварком к такому молочному чуду служила ложка розового варенья. Кто оплачивал наши обеды, я не знаю. Своих денег мы не имели, питания нам вполне хватало, а по магазинам в те годы школьники особо не бегали; родителям также никаких ведомостей оттуда не передавали. (Хотя здесь я могу и ошибаться: по той причине, что мы принадлежали к другому району, родители могли платить какие-то деньги, но в любом случае это были копейки, которые значительного влияния на семейный бюджет не оказывали, иначе я бы знал). 
Как-то незаметно сдружился я с Тельным Николаем. По-возрасту он от меня более чем на полгода старше, братьев и сестер не имел, жил с матерью и теткой. Хотя и бывал я у него дома не часто, но эти две старушки меня полюбили. Называю старушками, потому что постепенно, на моих глазах они ими и стали. Удивительно, но женщины хорошо знали и моего брата Юру, в последующем часто о нем интересовались. Кстати, Юра, обучаясь в этой же школе и будучи отличником, имел дружеские отношения с преподавателем математики Георгием Аксеновичем и директором школы Сивко. Но однажды мой брат все же «отличился» и вот в каком плане. (Я уже перешел в Нижнедуванскую школу, и мне позже рассказывали). Как-то, возможно, «на спор», возможно, желая что-то доказать понравившейся ему девчонке, Юра «водрузил» над трубой кочегарки красный галстук. Труба та возвышалась высоко, много выше школы, и на ней были приварены одни металлические скобы. Риск сорваться вниз был огромный. Так что «прославился» он тогда своим «геройством» надолго. Несомненно, то была с его стороны большая глупость. Расскажу об одном аналогичном случае, произошедшем со мной. Как уже писалось, работая в Стаханове на «Машзаводе», я проживал в общежитии. Вместе со мной в одной комнате обитали, устроившись на завод почти одновременно, Белодед Вася и Серебрянский Ваня (последний – мой односельчанин, дружок послеармейского периода). И вот однажды осенью, возвращаясь из дому в Стаханов и доехав поездом к Попасной, я остался проводить там девушку. К общежитию добрался поздним вечером, когда входная дверь была уж заперта. Размышляя, как поступить дальше, вспомнил рассказ Серебрянского, что тот иногда забирался на второй этаж через окно нашей комнаты. В ту ночь там ночевал Васька. Обойдя здание, я через козырек двери библиотеки влез на газовую трубу, встав на нее во весь рост. Затем, держась пучками пальцев за выступы кирпича и плотно прижимаясь к стене, начал двигаться в сторону своего окна. Высота там была приличная, один фундамент возвышался от земли более чем в рост человека; к тому же вся площадка внизу была заасфальтирована. Преодолев таким рискованным способом два или три пролета между окнами, очутился у своей комнаты. Но какое же было мое разочарование, когда оказалось, что единственное ее окно плотно заперто. Мало того, проснувшийся от моего стука Васька сообщил, что он его забил гвоздями и повытаскивать их ему нечем. Мне необходимо было тем же путем возвращаться обратно. Но, то ли от длительного стояния ногами на тонкой трубе, то ли от перенапряжения или страха, еще и холодно было, когда я начал свой путь в обратном направлении – у меня задрожали коленки. Нетрудно представить, какие мысли могут возникнуть, когда ты, стоя на высоте около пяти метров от земли на тонкой трубе в положении плотно прижатому к стене и держась за выступы кирпича одними пучками пальцев, вдруг почувствуешь, что у тебя дрожат коленки… Однако другого выхода, кроме как продолжать движение, у меня не было; прыгать с такой высоты – равносильно самоубийству. В конце концов все завершилось благополучно...
Вернемся к рассказу о моем однокласснике Кольке. Хорошим другом он был для меня тогда и остался таковым на всю жизнь. Они с супругой даже приезжали к нам на свадьбу в Беловодск, когда мы отдавали замуж нашу старшую дочь Лену. А еще раньше, обучаясь в школе, Колька как-то прискакал ко мне в село на лошади. Случилось это поздней осенью, по грязи, на мое День рождение. Учился я тогда в Нижнедуванской школе. Тот день мы отмечать не собирались, и если бы не его неожиданный визит, те мгновения так бы и сплыли – тускло и незаметно. От Кольки я тогда впервые услышал, что шестнадцать лет бывают раз в жизни (очевидно, имеется в виду совершеннолетие). Мой отец был тронут таким вниманием школьного друга ко мне, да и самого меня обуревала перед семьей несказанная гордость.
Побывал у меня и другой одноклассник – Тарашевский Василий. Случилось это, когда я уж демобилизовался из армии. Тогда Василий, оставшись служить охранником на военном заводе в Красноярске, прибыл домой в отпуск. Как-то они с товарищем отправились то ли поохотиться, то ли просто погулять. Забредя на 3-е отделение и разузнав, где я живу, ребята, взяв бутылочку, заглянули ко мне. Тарашевский всегда был «мастер на язык» и немножко «поддав», он так расхвалил свою жизнь в Красноярске, что у меня возникло острое желание рвануть к нему. Хорошо, что мама, узнав об этом, стала категорически возражать, мол, мы умирать будем, а ты даже хоронить не приедешь и т.п. В конечном итоге страсть побывать в Сибири перегорела у меня сама собой.
В Маньковском интернате телевизора не было. Хотя в те годы они уже начали появляться повсеместно. Из жителей нашего села первым его приобрел, естественно, черно-белого изображения, известный уже читателем Крайнюк Николай Федорович. Он установил у себя во дворе такой же высоченный столб с антенной, какой раньше был вкопан у стен старого клуба. Какого качества там было изображение – не знаю, но, думаю, не очень... Затем голубой экран приобрел Стешенко Дмитрий Григорьевич. По сравнению с соседом справа, его антенна маячила над крышами домов не так высоко и была закреплена на металлической трубе, в то же время «картинка» была довольно сносная. Вся наша семья, но больше, разумеется, дети, ходила к кумовьям смотреть некоторые телепередачи, среди которых «В мире животных» и «Вокруг света», показываемые тогда по субботам и воскресеньям. (Еще, помню, несколько недель подряд мы смотрели польский художественный фильм «Четыре танкиста и собака»). А когда появился телевизор у нас, одной из первых я увидел, снятую еще до войны, двухсерийную приключенческую ленту «Дети капитана Гранта». С тех пор на долгие годы моим девизом, нет, девизом – это преувеличено, просто – прекрасной мечтой, стали слова из исполняемой в нем песни «Веселый ветер»:

Кто весел – тот смеется,
Кто хочет – тот добьется,
Кто ищет – тот всегда найдет!

В Маньковке на просмотр телепередач водила иногда к себе домой обитателей интерната жена директора школы и одновременно воспитатель заведения Сивко Антонина Сидоровна. Дом у них был небольшой, и разместиться в нем всем желающим, даже улегшись на полу залы, составляло не просто. Там мы как-то смотрели фильм «Председатель», с исполнением главной роли Михаилом Ульяновым.
Обучаясь в Маньковской школе, мне однажды довелось участвовать в художественной самодеятельности. Хотя я и не обладаю ни хорошим музыкальным слухом, ни другими необходимыми для этого данными, меня тем не менее записали в хор (записывали всех, лишь самые упрямые могли как-то «отвертеться»). Выступали мы в Доме культуры и пели две песни: «Если бы парни всей земли» и «Марш авиаторов». Куда я там тянул – сказать трудно, но сейчас как-то приятно вспомнить… С тех пор мне полюбились эти произведения.
Далее хочу временно отвлечься от заданной темы и поговорить о другом. На этих страницах были приведены и, возможно, будут добавлены еще названия некоторых фильмов, книг, песен – всей той глубочайшей гаммы советского искусства, которые, я убежден, действительно стоят того, чтобы не исчезнуть с нашей памяти. Да и вообще – ужасно беден мир человека, который не причастен к советской культуре, к ее традициям, духовности. Возьмем литературу. Как можно не любить русское СЛОВО или русскую МЫСЛЬ? Замечательный русский советский писатель Константин Паустовский, в начале прошлого века обучающийся в самой престижной, 1-й гимназии Киева (вместе с Михаилом Булгаковым), в своей автобиографической повести «Далекие годы» подчеркивал, что русская литература – величайшая из всех литератур мира. Сравнивая ее с западной, он утверждал, что отечественная в сомнениях и муках вела поиски ответов на самые острые, злободневные вопросы жизни, тогда как у западной все было проще и яснее, она была «легкая». Но ведь все те традиции русской литературы, литературы, к которой во все времена с огромным уважением относились самые прогрессивные люди планеты, пройдя через множество различных испытаний, в конце концов были воплощены в советской литературе, став одновременно ее главным мерилом и лакмусовой бумажкой. И даже в период сталинской диктатуры появлялись произведения, скажем, те же песни 30-х годов, которые не потеряли народной любви и по истечении многих десятилетий.
А взять кинематограф. Как можно не любить наши чистые, добрые, лирические кинокомедии или масштабные кино-эпопеи? Советское киноискусство было высоко духовное, не «замарано» деньгами, создавалось честными, талантливыми людьми и предназначалось для простого народа, А это, в свою очередь, еще раз подтверждает гармоничное сочетание душевной свободы и интеллектуального и физического труда в советском обществе. Значит, могут и личность, и общество в целом успешно развиваться в мире свободном от денег.
Однако продолжим тему книги.
В седьмом классе я был принят в комсомол. С этой целью нас возили в Сватово, в райком комсомола. Там каждый из кандидатов поочередно входил в кабинет, где располагалась комиссия, и ему задавались два-три несложных вопроса, в большинстве случаев касающиеся истории ВЛКСМ. Ответы на них мы готовили заранее. Хотелось бы добавить, почти все учащиеся школы в те годы относились к вступлению в комсомол, как само собой разумеющемуся поступку. Тот же, кто поначалу отказывался, а таких насчитывалось не более одного-двух человек на класс или даже школу, несомненно, пытался сохранить большую личную свободу. «Привязать» такую причину к политическому протесту довольно сложно. Человек просто не хотел брать на себя дополнительные моральные обязательства, предусматривающие более строгую дисциплину, активное участие в общественно-политической жизни, усердие в учебе и т.п. Тем не менее, несмотря на некоторые проявления индивидуализма, в большинстве случаев дирекциям школ удавалось добиться практически стопроцентного приема в комсомол.
Первый в моей жизни выпускной вечер припал на окончание восьмого класса. Отмечали мы его в доме Тельного Николая. Никто из учителей не присутствовал. У Кольки была радиола, и на ней проигрывались последние появившиеся к тому моменту пластинки. Чаще всего звучали песни в исполнении Софии Ротару, в том числе «Червона рута». Кое-кто пытался танцевать…
С тех пор некоторых из своих одноклассников я больше никогда в жизни не встречал.