Голубые города. Автобиографическая повесть. Гл. 7

Глава VII

Служба в армии

Рано утром 9-го мая 1976 года в кузове грузового автомобиля, как это было до меня и как после, в сопровождении молодежи и под громогласное на выезде из села «Не плачь девчонка…» меня препроводили к Белокуракинскому райвоенкомату. Там – последние напутствия и вот уж мы вчетвером в крытой тентом машине движемся в направлении Старобельска, на поезд. Тут же, в машине, знакомимся, пьем переливающуюся через края рюмок водку и кто, как умеет поем, в том числе и эту песню:

Прощай, ничего не обещай,
Ничего не говори,
А лишь взглянув в мои глаза,
В пустое небо посмотри...

 Кстати, один из тех парней, с кем я очутился в одной компании, но о которых ничего не знал до того и не знаю теперь, даже имен их не помню, как-то, лет через шесть-семь, встретившись на Белокуракинской автостанции, меня узнал. Но разговора у нас не получилось. Он попросил закурить, я ответил: «Не курю». Тогда он сказал: «Проживешь долго». Говорю: «Как получится». На том наша беседа и закончилась: он отправился к своему автобусу, я к своему.
А 9-го мая 1976 года дорога у нас была одна – на сборный пункт Луганска. Никого из сопровождающих, даже до Старобельска, к нам не приставили. Документы вручили кому-то из ребят. Великая наша стана праздновала День Победы. Праздновали и мы… Как выгружались на вокзале в Старобельске, сколько ожидали там «муху», кто и как провел нас к вагонам – я не помню. Знаю лишь, что на ногах еще как-то держался. Тем не менее в Луганск мы добрались целыми и невредимыми. Там на сборном пункте еще суток двое пришлось ожидать «покупателей». Своих земляков я почти сразу потерял из виду – вероятно, их вызвали по спискам раньше, поэтому в дальнейшем пребывал один. На ночевку всех разместили в большую казарму, где спали на двухярусных нарах. Я оказался на самом верху, и потолок находился на расстоянии немногим более вытянутой руки. Лежали вповалку, и было невыносимо душно. Затем на очередном построении моя фамилия все же была зачитана. Группа набралась немалая, и, препроводив на железнодорожный вокзал, всех погрузили в пассажирский вагон. Но ехали недолго. Не то в Дебальцево, не то на какой-то другой узловой станции нас ожидала пересадка. Командовали здесь уж нами офицеры. Наверное, у нас появилось свободное время, и они решили сводить будущих защитников Родины в городской кинотеатр. И вот все мирно смотрят фильм, расслабились, кто-то уж, вероятно, и позабыл, где он находится и куда его везут, как вдруг – еще идет сеанс – включается свет и резко звучит команда: «Призывники, – встать! Всем на выход!»
Затем был Смоленск, и там вновь сколько-то часов пришлось ожидать «покупателей». Не помню, до Смоленска или после него, но так изнурительно было ехать в поезде. Вагон был набит до отказа новобранцами. Днем мы сидели на нижних полках, вплотную прижавшись друг к другу, а ночью я спал на самой верхней, третьей полке. Располагалась она поперек вагона, у изголовья проходила какая-то довольно толстая труба, и я, чтобы не свалиться вниз, все время одной рукой держался за ту трубу. Так и скоротал ночь. Куда нас везут, никто не знал. 
И вот Калининградская область город Советск воинская часть 26185. Значилась она как передвижная ремонтная база ракетных войск стратегического назначения, сокращенно – ПРБ. Помыли нас в бане, выдали воинское обмундирование. Сначала я, было, не понял, думал, какая-то ошибка. Во-первых, вручили нательную рубашку, брюки и гимнастерку, только гимнастеркой ее у нас не называли, называли курточкой; натянул я их, но чувство осталось такое, будто и не одевался (на улице в те дни было как-то очень даже прохладно). Во-вторых, получили мы сапоги и по паре тонких портянок. Казалось, должны были присутствовать еще и носки, ан нет – все по уставу. Шинели тоже выдали, но их весной одевать не разрешалось – в армии существует определенная форма одежды применительно к каждому сезону. И вот стоим утром на плацу на разводе, дует пронзительный ветер, все дрожат от холода, и чем сильнее каждый замерзает, тем нижняя часть рук все больше отходит от туловища. Особенно это заметно, глядя на располагающихся по краям колоны, – и смех и грех, чучело на огороде, да и только… Такое явление многие замечали…
Сначала был «карантин». Две недели старшина «карантина», назначенный из сержантов срочной службы, гонял нас как сидоровых коз. Все делалось по команде. Вот зашли в кубрик (так назывались спальные комнаты казармы), раздается команда: «Карантин, пятнадцать секунд – отбой!» И повторяется это до тех пор, пока каждый из новобранцев не вложится в отведенный норматив. Среди ночи снова гремит: «Карантин, пятнадцать секунд – подъем!» И опять бесконечное повторение одного и того же. Утром – та же команда и та же «муштра». Но мне, в общем-то, нравилось. Все мы находились в равных условиях, по физическим качествам я от других особенно не отличался, а остальное происходило так, как, казалось, и должно происходить в армии.
В конце мая было принятие воинской присяги и распределение по цехам – так назывались подразделения. Состояла часть, если не ошибаюсь, из пяти цехов около двадцати пяти – тридцати человек каждый. Один цех считался хозяйственным. Командиром части значился подполковник Куликов, командиром цеха – майор Минько. По национальности Минько был белорус и служака еще тот… В зимнее время мы занимались учебной подготовкой, а начиная с весны большинство личного состава разъезжалось по ракетным комплексам для проведения регламентных работ или ревизий. Иногда командировки случались и зимой. Для поездок служил парк автомобильного транспорта, состоящий из десятка машин марки ЗИЛ-157 и ЗИЛ-131, оборудованных металлическими кузовами и печками-буржуйками. В дальние командировки, такие, например, как в окрестности города Бологое, расположенного между Москвой и Ленинградом, либо под Мурманск, ездили поездом. Ближними считались в район Прибалтики и Белоруссии. Благодаря тем поездкам я побывал в Рижском Домском соборе, где установлен знаменитый орган, был в Ленинграде и его пригороде Петергофе. А одни раз мы путешествовали машинами и остановились на привал, кажется, в Каунасе. Командир группы повел нас в форт-музей, в котором в годы войны размещался концлагерь для советских военнопленных. Там экскурсоводы, среди всего прочего, показали карцер, где узников содержали по колени в холодной воде, а над ними по деревянной лестнице беспрерывно гоняли туда-сюда других заключенных, обутых в деревянные колодки. Создаваемый при этом грохот в сочетании с невыносимыми физическими условиями приводили человека к полному изнеможению, парализовали волю. Еще нам сообщили, что однажды из концлагеря был совершен дерзкий побег, вошедший в историю как один из самых значащих побегов времен второй мировой войны. Тогда заключенным удалось вскрыть случайно обнаруженный замурованный люк и через него попасть наружу. Лагерная охрана воспрепятствовать побегу не смогла. К этому хотелось бы добавить следующее. Как-то, давным-давно, в нашем сельском клубе показывали кинофильм, посвященный побегу советских военнопленных. Там они, пробравшись по какому-то ходу сообщения, засыпанному почти доверху землей, в конце обнаружили запертую металлическую дверь. В течение нескольких суток люди, меняясь друг с другом, сверлили в двери по окружности при помощи коловорота отверстия. В результате получился небольшой люк, через который вся группа выбралась наружу. Позже узники захватили паровоз и на нем ушли от погони. Мне кажется, тот фильм был снят по событиям названного побега. И пусть уж простит читатель за небольшое продолжение по затронутой теме, но, так уж совпало, в тот день в клубе демонстрировалось сразу две киноленты. И второй была не менее интересная картина, снятая по повести Василия Быкова, «Альпийская баллада». В ней рассказывалось, как советский солдат и итальянская девушка бежали из немецкого плена. Очень драматичная и в то же время жизнеутверждающая картина. Не менее волнующая и сама повесть. У меня хранится сборник произведений Быкова, и некоторые отрывки из этой повести я читал вслух моей дочери Даше.
Но продолжим о службе в армии.
Нас, «салаг», в цех попало человек семь. «Дембелей» насчитывалось примерно столько же. Старшиной подразделения был военнослужащий срочной службы старший сержант Воробьев. Он, как и большинство «стариков», призывался из Московской области. Не буду углубляться во все перипетии неуставных отношений, они присутствовали в армии тогда, говорят, кое-где сохранились и доныне, но чрезмерно, я считаю, над нами никто не издевался. Ну, погоняют, бывало, кого-нибудь из «молодых», а то и весь призыв после отбоя полчасика «подъем-отбой» – да и все. Еще вменялось в обязанности «салагам» подшивать «дедам» подворотнички; некоторые принуждали выносить в сушилку и доставлять оттуда их сапоги. Но к такой категории «дедов» относились не все. Скажем, тот же Воробьев в большинстве случаев все это делал сам. Хуже было тем из «молодых», кто ничего не мог выполнить на турнике, ну хотя бы несколько раз подтянуться. Там уж было как закон, которому, наверное, и сам замполит части не смог бы воспрепятствовать, наказание нерадивого солдата физическими упражнениями, чаще всего – это отжимание от земли либо какого-то предмета. Приказ звучал: «Положение лежа – принять!» Далее шло отжимание, сколько хватит сил у бедного солдата. Еще могли приказать командир отделения, старшина цеха или какой-нибудь «дед» передвигаться в течение десяти-пятнадцати минут «гусиным шагом» (от этого очень сильно болят мышцы ног). Но, говорю честно, злоупотребления на этой почве происходили не так уж часто. Относительно обратного, добавлю, попало со мной в подразделение несколько ребят, которым по причине отсталости в физической подготовке неприятностей перепадало значительно больше, чем мне. Среди них – Мельситов из Днепропетровска: длинный, нескладный парень; подтягиваться он совершенно не мог, не блистал и по другим дисциплинам. Но на язык был «мастер». И хотя голос у него казался каким-то даже писклявым, но когда дослужился до «деда», то «молодым» от него доставалось не меньше, чем ранее ему самому. Мстил, что ли?.. Мне же повезло: еще во времена моего детства отец возле веранды дома, между двумя кленами, установил металлическую перекладину, и мы на ней занимались. Притом сам он, несмотря на имеющийся «букет» хронических заболеваний, в возрасте пятидесяти лет еще свободно выполнял «подъем переворотом». Позже, уже более серьезный турник, мы оборудовали во дворе сами. Благодаря полученным тогда навыкам я в армии довольно быстро научился делать «склепку». Мог ее выполнить несколько раз подряд без остановки.
И все же на первом году службы прилип ко мне, как болотная пиявка, один «шнурок» по фамилии Востриков. Призывался он, помнится, из Липецкой области. Вообще, в нашей воинской части, да это, вероятно, везде так происходило, существовал негласный закон: «шнурки» отвечают перед «дедами» за исполнительность «салаг». Но этот Востриков – он въелся в меня просто так. Он даже не был солдатом моего отделения. Тем не менее каждую секунду следил, чтобы ремень у меня был подтянут до рези в животе, чтобы сапоги блестели, как новые, а что еще – я сейчас даже не вспомню. В общем, нервов моих за те первые полгода подпортил он изрядно…
Воинская должность, на которую я был зачислен на службу, называлась «специалист заправочного оборудования ракет стратегического назначения». Отделение состояло из четырех человек. Командиром отделения был назначен прибывший из «учебки» за несколько недель до меня и на полгода старше по призыву младший сержант... (как я не пытался вспомнить фамилию – не смог). По национальности он был башкир. Щупленький такой парнишка. И все же, несмотря на то, что он значился моим командиром, я бы не назвал наши с ним отношения сугубо уставными. Напускная строгость с его стороны присутствовала лишь в силу такой необходимости. А так каждый из нас относился друг к другу с некоторым, я бы даже сказал, снисхождением. Называл я его, как и все, Аркаша.
В отделение заправщиков вместе со мной попал армянин Давтян. К тому времени он окончил институт и по закону обязан был служить в армии полтора года, то есть на шесть месяцев меньше остальных. Разумеется, по некоторым вопросам он был от меня поопытней, но не в этом суть. Главное, Давтян сразу же начал склоняться в сторону тех ребят, с которыми должен был увольняться. И вот это накладывало некоторую раздвоенность на наши с ним отношения. Будто и человек был неплохой, но все чего-то хитрил. Ниже я расскажу об одном случае, коснувшемся в одинаковой мере как его, так и меня, но получившем разные продолжения. Четвертым военнослужащим отделения был «тянувший» второй год службы спокойный по характеру и с заметной горбинкой на носу парень по фамилии Наконечный. Особо он в подразделении ничем не выделялся. Здесь сразу добавлю, спустя полгода к нам был включен на вид немного «кремезной», а по характеру исполнительный и бесхитростный парень из города Валуйки Александр Чечигин (может, Чепигин). Он был уже семейным и имел ребенка. А когда через год ушел на «гражданку» Наконечный, вместо него появился среднего роста, худощавый парнишка по фамилии Аверьянов. Был он по-женски симпатичный, улыбчивый, меня искренне уважал, и надо было быть большим гадом, чтобы с такого парня издеваться. И уж в конце службы, когда я стал «дедом», самым младшим в отделении, «салагой», считался Зайнулин – узбек по национальности, со смуглой кожей и таким же, как у Аверьянова, по-восточному скромным характером. Думаю, Чечигин, Аверьянов и Зайнулин не пожалели, что попали в отделение заправщиков. Перед Чечигиным я могу покаяться лишь в одном. Дело в том, что, и это, я скажу, практиковалось тогда во многих родах войск, уходящие на «дембель» «старики» нередко менялись с «молодыми» парадным обмундированием – новое забирали, старое оставляли. Если человек был порядочным, он позже китель или шинель пересылал обратно. Таким способом я выручил Давтяна. Определив, что мои брюки на нем сидят лучше, он их у меня выпросил, так как на момент увольнения до «деда» не дослужил и забрать у «салаг», естественно, не мог. Правда, потом я долго ожидал, даже отправил в Ереван письмо с просьбой возвратить мои вещи. В конце концов, он их мне выслал. Так же точно получилось у меня с Чечигиным. Кажется, речь шла снова о брюках. Договорившись, я обещал ему их вернуть. Но, находясь дома месяц, второй, третий, никак не мог собраться, чтобы упаковать и передать почтальону для отправки в часть чужую вещь. Дотянулся я, наконец, до того, что мне пришло от Чечигина письмо. Было оно довольно резкое, даже резче, чем я сочинил Давтяну. Здесь уж надо было поторопиться. И вот когда я, сложив брюки, начал обшивать их материей, отец, увидев это, меня остановил. Сначала я не понял, что он хочет. Он же сбегал через дорогу в магазин, купил у Лидии Никаноровны «чекушку» коньяка, вручил мне и говорит: «На, зашивай». Интересно, но я об этом даже не подумал… На службе мне, пожалуй, лишь однажды случилось выпить; в тот день был какой-то праздник, и меня, находящегося в наряде не то в качестве дневального, не то пожарника, ребята пригласили в «каптерку», где, используя алюминиевую кружку, мы пили разбавленный водой спирт.
Не знаю, дошла ли моя посылка к Чечигину, но ни упреков, ни благодарности от него больше не поступало. Позже мне приходила в голову мысль встретиться с этим парнем, ведь здесь же вроде не далеко, да так как-то и не сложилось…
Личный состав части размещался в казарме на втором этаже. На первом находилась «дежурка», кабинеты командира и замполита, оружейная комната, учебные классы. Оружие, автомат Калашникова, было закреплено за каждым воином. Его мы получали при назначении в караул. В части существовало два вида нарядов – внутренний и караульная служба. Первый – это либо дневальным по роте, либо дежурным по кухне. Еще был один «блатной» наряд – пожарником. Там ты днем бродишь по технической зоне, а ночью, зимой например, стережешь, чтобы не загорелись портянки либо сапоги в сушилке. Но в пожарники можно было попасть только на втором году службы. Вначале солдат должен был пройти дежурство по казарме, кухню, немногим позже – караул. Не буду описывать специфику первых двух нарядов, кто служил, тот знает: отдежурить сутки, что дневальным по роте, что на кухне – нелегко. Особенно, как это было у нас, где столовая обслуживала, кроме нашей части, еще и артполк, в котором на довольствии состояло более семисот человек. Ниже я расскажу немного о караульной службе, а сейчас опишу, как проходил поход в столовую и прием пищи. По команде старшины роты, прапорщика-сверхсрочника, все цеха выстраиваются возле казармы. Каждое подразделение становится в колонну по четыре, а затем походным маршем, с песней часть направляется к столовой. Ведет строй все тот же старшина роты. В каждом цехе «салаги» маршируют спереди, «старики» тянутся сзади. «Шнурки» становятся за спинами «салаг» и периодически бьют их по подошвам ног с тем, чтобы те подымали ногу выше и громче топали по булыжнику мостовой, тогда строевой шаг слышно хорошо и другие призывы могут не напрягаться. Песню поют тоже одни «молодые». Подошли к столовой, заняли свой зал. Столы дежурная смена уже накрыла. По команде «Садись!» все садятся, и раздатчики пищи, из тех же «салаг», начинают разливать по тарелкам первое. На обед бывает первое, второе и третье. Утром и вечером – только второе и третье. Утром к чаю дополнительно полагается кусочек масла, вечером к пюре или каше – кусочек вареной рыбы. В обед на первое обычно готовится густое овощное блюдо, «рагу», состоящее из картошки и капусты, но капусты значительно больше. Разделить «рагу» раздатчику необходимо так, чтобы у «дедов» тарелки оказались наполнены прилично. Последними еду получают «салаги». Сколько осталось к этому моменту в казанке и хватит ли на всех – никого не интересует. Вот если кому-то из «дедов» покажется, что его обделили, тогда из его уст может прозвучать грозное «обурел» или «обурели все». В таком случае после отбоя либо в другое время будет проведено надлежащее «воспитание»… Дополнением ко второму блюду, коим обычно бывает каша или картошка, на стол выставляется небольшая миска с кусочками говядины или свинины (иногда вместо мяса вареное сало). Здесь уж «деды» «салагам» не доверяют; каждый берет миску в свои руки и выбирает тот кусочек или два, которые ему приглянулись. Таким образом, редко когда случается, что «салагам» там что-нибудь останется. Остается иногда хлеб, обычно черный, «черняга». Вот это и есть «дополнительный паек молодому защитнику Родины». В девять часов вечера в «Красном уголке» начинается обязательный просмотр программы «Время». Вот тогда, по возможности меньше привлекая внимание, «салаги» достают из своих карманов припрятанную в обед или во время ужина «чернягу» и начинают втихомолку жевать. Хотя это, в общем-то, не запрещалось. Стоит добавить, в расположении части работал и небольшой буфет, теоретически там можно было купить чего-нибудь покушать, но «шнурки» зорко следили, чтобы «салаги» туда не наведывались. Да обычно тем бегать в буфет и некогда: каждая минута времени у молодого воина расписана по секундам.
Как писалось выше, периодически все подразделения части несли караульную службу. Здание «караулки» располагалось на так называемой технической зоне. Техническая зона – это два-три гектара земли, где размещались различные сооружения. Каждый цех имел свое помещение с находившимся в нем предназначенным для практического обучения списанным оборудованием ракетных комплексов. Но, надо сказать, использовались все это, по крайней мере, в нашем цехе, больше для наглядного ознакомления. Прибыв на место, личный состав, а в особенности «молодые», занимался подержанием идеальной чистоты в каждом отсеке ангара. На технической зоне размещались также плотницкая и сварочная мастерские, другие объекты. Когда наш цех по какой-либо причине попадал в опалу к командиру части или нами был недоволен майор Минько, последний организовывал по периметру техзоны кросс. Он занимал позицию где-нибудь в центре, засекал время и строго все контролировал. Мы же должны были делать несколько кругов вокруг зоны в довольно приличном темпе, так как по времени там все давно уж было отработано. Продолжался марафон в зависимости от степени вины – от получаса до часа. Здесь уж наравне доставалось как «дедам», так и «молодым». Хотя иногда мы прятались за углом какого-нибудь здания и минуту-две укрепляли свои силы. Еще майор Минько в некоторых случаях сам, а чаще назначив вместо себя прапорщика или старшину цеха, гонял нас строевым шагом по плацу. По времени это составляло обычно два часа, но если вина казалась ему слишком уж большой, то внеплановая строевая подготовка распределялась как два часа до обеда и два – после. В индивидуальном порядке наказание осуществлялось объявлением одного или нескольких нарядов вне очереди. В редких случаях применялась гауптвахта. Я могу назвать лишь один такой пример, затронувший наш цех. Произошло это, когда мы были еще «салагами». Как-то «деды» обнаружили, что один парень, отслуживший уже более полугода, ворует из тумбочек кубрика деньги. Деньги водилась в основном у старших ребят, так как «молодые» по негласному закону обязаны были на поступающие им с «гражданки» переводы покупать в местном кафе на весь личный состав цеха какие-нибудь сладости. Себе полагалось оставлять лишь малую часть тех средств – для приобретения материала на подворотнички, сапожного крема, зубной пасты и пр. Да и переводы тогда солдаты получали небольшие, обычно это 10 рублей. (Для справки: месячное денежное довольствие рядового равнялось 3 руб. 80 коп., ефрейтора – 4 руб. 80 коп., младшего сержанта – 10 руб. 80 коп). И вот однажды после отбоя, когда на этаже оставались только военнослужащие срочной службы, а дежурный офицер находился внизу, провинившийся солдат был поднят с постели и поставлен посреди комнаты. «Разборки» производили «деды» во главе со старшиной цеха Воробьевым. Тому парню – забыл его фамилию – было прямо заявлено, что он – вор. Солдат не отказывался и молча ждал своей участи. Затем каждый из участников подходил к нему и наносил один или несколько ударов. Другие призывы только наблюдали, вмешиваться никто не пытался. По окончании экзекуции старшиной цеха была дана команда «отбой». На следующий день Воробьев доложил майору Минько, что среди коллектива завелся вор. На всеобщем построении части тот солдат был выведен из строя, с него был снят ремень, и перед лицом всего личного состава ему было объявлено несколько суток гарнизонной гауптвахты. О предшествовавшему этому событию ночном избиении никем, в том числе самим виновником и пострадавшим в одном лице, заявлено не было.
Далее продолжим тему.      
В караул я ходить любил. Постов у нас было два. Пост № 1 находился на технической зоне, на вышке, оборудованной деревянной будкой с круговым обзором и двумя мощными прожекторами. Вокруг будки, на одном уровне с ней, была смонтирована неширокая площадка. Летом ты два часа ходишь по этой площадке, а зимой, накинув поверх шинели снятый с плеча предыдущего часового тяжеленный кожух и нырнув прямо с сапогами в огромные валенки, два часа находишься в сторожке. Однажды, томясь в ожидании смены, я там на запотевшем стекле написал четверостишье из песни, которую доводилось слышать из переносного магнитофона в кременском общежитии. Вот эти строки:

Но ты, солдат, не должен ныть,
Ты крепким парнем должен быть.
О, как тяжел твой автомат,
О, как нелегок твой путь, солдат.

Сменивший меня парень «старшего» призыва по возвращении в караулку спросил, сам, что ли, я такое сочинил. Я на ту пору так красиво написать бы не смог, и честно признался, что нет.
Постом № 2 осуществлялась охрана автопарка. Туда от караулки расстояние было несколько дальше, и никакой будки там не было. Машины размещались в ангарах, а вся площадка была ограждена металлической сеткой. Часовой обязан был прохаживаться внутри ограждения, у сетки. На том посту беспокойства в душе возникало значительно больше, чем на первом. Особенно это чувствовалось ночью, в ветреную погоду. Хотя площадка и освещалась фонарями, но непосредственно за сеткой росли высокие деревья, они создавали шум, и от этого было как-то не по себе. Тем не менее за время моей службы никаких серьезных происшествий ни на одном из постов зафиксировано не было. Пусть Советск и значился городом, входившим когда-то в состав Восточной Пруссии, но, кроме архитектурных сооружений, он, кажется, ничем особенным среди множества других городов нашей страны не выделялся. К тому же там размещалось большое количество воинских частей.
Забегая наперед, добавлю, когда я отслужил около года, мне «кинули лычку», т.е. присвоили звание ефрейтора, после чего стали назначать в караул в качестве разводящего. Воспринимал я это как ответственное поручение и в душе им очень гордился. В обязанности разводящего входило каждые два часа производить смену часовых. При этом он вместе с заступающим на пост солдатом должен был внимательно проверять все пломбы на запорах ворот и замках дверей. Кроме того, во время краткого отдыха дежурного по караулу, сержанта срочной службы, разводящий оставался за старшего; тогда он держал телефонную связь с дежурным по части офицером.
По истечении шести месяцев службы и в ознаменование 59-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции мне в виде поощрения была объявлена благодарность с отправкой письма на родину. Тогда это событие не показалось мне таким уж важным, но сейчас, описывая его и вспоминая, с каким чувством родители говорили, что они получали «Благодарственное письмо», я не могу сдержать слезу…
Спустя еще полгода был объявлен десятидневный отпуск. Домой ездил поездом, следовавшим по маршруту Калининград–Харьков. Состав находился в пути восемнадцать часов. Но еще раньше, когда я только отслужил первые полгода, как раз в поезде и произошел один неприятный эпизод. Направлялись мы тогда в какую-то дальнюю командировку. С нашего цеха в группе присутствовали только я и Давтян. Ее костяк составляли военнослужащие другого подразделения, командиром которого был майор Землянуха. Ранее я с ним уж побывал на выезде, и он мне нравился больше, чем майор Минько. Он был каким-то более человечным, понятливым. То, о чем я хочу рассказать, произошло, когда я отслужил первые полгода, а призыв, что от нас на год старше, «вырос» до «дедов». Со мной и Давтяном в одном отсеке плацкартного вагона находились два таких «деда». Остальная часть группы размещалась за перегородками. Вырвавшись на свободу, ребята вечером в поезде выпили. Ехавший с нами один из новоиспеченных «дедов», «подзарядившись», начал вести себя по отношению ко мне и Давтяну вызывающе. Сейчас я точно не помню, чем он был недоволен, но, разгорячившись, тот парень, фамилия его была Кириченко, пробовал даже достать нас кулаками, хотя из этого у него ничего не получилось. Затем он успокоился, и мы полагали, что никого продолжения далее не последует. Как вдруг на следующее утро меня вызывают в тамбур поезда. Прихожу – стоят несколько «дедов» из цеха Землянухи. Самого Кириченко там, кажется, не было. Один из них спрашивает: «Ты зачем Кирю вчера обижал?» Не успел я и рот открыть, как плотный такой парень, фамилию уже не помню, размахивается и в одно ухо мне – бац! Во второе – бац! В голове зашумело… Еще немного они меня потолкали, и на том дело кончилось. Я возвратился на место. Было очень обидно… И ладно, думаю, вчера, парнишка выпил, что-то ему там не понравилось и он начал размахивать руками. Такое понять несложно. Но этот, который на следующий день, будучи совершенно тверезым, меня бил – он-то делал это сознательно. Он ведь прекрасно понимал, что Кириченко мы с Давтяном ничего не сделали. Я глубоко возненавидел этого человека… Вызывали они, оказывается, в тот день в тамбур и Давтяна, но когда точно – сказать не могу; хотя синяки под глазами у него появились тоже. Приезжаем мы в пункт назначения, и майор Землянуха узнает, что меня и Давтяна в поезде побили (вероятно, отметины на лицах красовались у обоих заметные). Землянуха тут же, по горячим следам, делает попытку выяснить, что произошло в пути. Я на его вопрос отвечать отказался, а Давтян соврал, что упал с полки. Пробыли мы в командировке положенное время, никакого продолжения это событие далее не получило, и я потихоньку начал от него отходить. Как вдруг по возвращению на базу, сначала отозвав меня в сторонку на техзоне, затем еще и еще, майор Минько принялся допытываться, кто побил меня в поезде. На его вопрос я опускал голову и молчал. Минько то уговаривал, то кричал, то обещал отдать «этих мерзавцев» под суд – я фамилий не называл. Тогда он, выйдя уж из себя, начинал грозиться, что если я не признаюсь, то уйду «на дембель» с последней партией. На меня не действовало и это. Я решил молчать. Пробовал он получить правдивую информацию и от Давтяна. Но тот, нисколько не смутившись, так же, как и майору Землянухе, заявил, что упал с полки. Разумеется, все прекрасно понимали, что это является наглой ложью, тем не менее Давтяна никто сильно не терзал. Постепенно слухи о том, что майор Минько требует назвать имена виновников, докатились к подчиненным майора Землянухи. Как-то Кириченко и тот, другой, проскользнув к нам в кубрик и отозвав меня в сторону, начали просить их не выдавать. Я отвечал, что никому ничего не скажу, а про себя думал: «Ага, когда запахло жареным, вас заколотило» (Все, что написано выше – правда, включая последние строки).
О том, чем мы занимались на шахтных комплексах, рассказывать особенно нечего. Когда мы приезжали, воинская часть уж была уж снята с боевого дежурства и ракеты находились в расположенных поблизости ангарах. Намного тяжелее проходила служба у моих коллег-заправщиков, пребывающих непосредственно в таких подразделениях. Да и вообще, всех этих ребят, несших боевое дежурство, мне было очень жаль. Однажды приезжаем мы в дивизион, трехшахтный комплекс (ракетные комплексы квалифицировались как четырехшахтные, трехшахтные и наземные). Дело было зимой, входим на территорию расположения личного состава, а там вместо обычных кирпичных казарм – ангары с полукруглыми железобетонными сводами. Притом выполнены строения так, что часть их находится в земле, а другая – снаружи. Вся местность, включая эти ангары, засыпана снегом; нигде никаких окон нет; дверь расположена с торца здания. Входим внутрь и видим: горит под потолком слабым светом пара электрических лампочек и где-то в глубине копошатся люди. А вокруг всего этого не то настоящий: образующийся в результате интенсивного испарения, не то кажущийся: из-за слабого освещения, густой туман.
Ребят на боевых комплексах «гоняли» далеко не так, как нас в своей части. Хотя с ОЗК (общевойсковой защитный комплект) я тоже был, как говорится, на «ты». Во-первых, нас достаточно основательно обучили обращаться с ним и с противогазом в том числе во время учебной подготовки, а во-вторых, мы иногда работали в такой спецодежде на ракетных точках. Деятельность отделения заправщиков была связана с демонтажем и монтажом различных узлов заправочного оборудования. И хотя прежде чем начинались регламентные работы, горючие компоненты из систем откачивались, а также производилась промывка этих систем, тем не менее всегда существовала вероятность, что часть их где-то сохранилась, и в этом заключалась вся опасность. Были случаи, когда при отсоединении какой-либо «присоски» от «рукава», увидев сильное испарение, приходилось все бросать и, предупредив ребят, драпать от того места подальше. Закончив разборку, мы транспортировали снятое оборудование в специально отведенные для этого помещения, где им производилась ревизия. Затем все это монтировалось на место.
Находясь в командировке, заправщикам полагался дополнительный паек, состоящий из сливочного масла, паштета, тушенки и некоторых других продуктов. Кстати, при увольнении нас предупреждали, во-первых, о не разглашении военной тайны, и, во-вторых, что нас никогда не будут призывать на переподготовку. Не могу с уверенностью объяснить причину последнего положения, но оно сбылось в точности.
Многие ребята, начиная со второго года службы, изготавливали различные поделки и безделушки. На техзоне в каждом цехе имелись точило, сверлильный станок, ножовочные полотна, «наждачка» и, раздобыв в ракетном дивизионе либо здесь же, на месте, необходимый материал, это было не проблемой. Кое-кто пробовал даже делать небольшие изящные кортики, с закругленными усиками и ручкой из оргстекла; но за нож можно было запросто «загреметь» «на губу», а то и дальше... Чаще всего изготавливались наборные браслеты для наручных часов. Увлекался таким и я. Хотя работа довольно трудоемкая, зато время службы летит быстрее. В момент демобилизации привез с собой пару таких браслетов. А однажды мне пришла в голову мысль изготовить неброское украшение к комсомольскому значку – из дюралюминия и оргстекла. Над значком должна была уходить ввысь по гиперболе ракета, за ней – клубы дыма, и здесь же миниатюрными белыми буквами на красном фоне надпись – СССР. Кто помнит комсомольский значок, знает – он был небольшой. Поэтому предполагаемое изделие должно было гармонировать с ним по размерам. Сюда стоит добавить, в нашей части, в силу различных причин, никаких значков типа «Отличник Советской Армии» и др. военнослужащим не вручалось. Не значилась она и в числе гвардейских. Поэтому, чтобы как-то украсить грудь, будущие «дембеля» заранее выменивали у ребят других родов войск их воинские знаки отличия на собственного изготовления изделия. Оказавшись за воротами части, все это цеплялось на китель. В этой связи мне вспоминается случай, когда я, получив отпуск, захотел нагрянуть домой с такими вот атрибутами. Однако по прибытии в Калининградский аэропорт (думал лететь самолетом, но не попал на нужный рейс), был задержан воинским патрулем, состоящим из трех сержантов срочной службы. Проверив документы, патруль оперативно помог мне очистить китель (естественно, в свою пользу). Поэтому я и решил изготовить для себя в качестве одного из украшений такую ракету. Изделие получилось довольно интересным, во всяком случае, ребятам понравилось. Один парень моего призыва, Пундик Алексей, попросил изготовить такое же и ему. Просьбу я выполнил, и он должен был предоставить мне что-нибудь взамен. Да так я от него ничего и не дождался. А когда первым уходил на «дембель», Пундик даже не вышел меня проводить...         
В завершение настоящей главы хотелось бы добавить об одном аспекте исключительно психологического характера. Как упоминалось ранее, призываясь на службу, я ставил своей целью изменить характер. Увы, все это оказалось не таким уж простым... И то, что я решил вести себя там более непринужденно, не отставая от других в применении, так сказать, «мужского лексикона», было не самым главным. Выше уже писалось о некоторых особенностях моего характера. И вот та замкнутость и даже отчужденность от людей в армии проявились еще с большей силой. Трудно в это сейчас поверить, но в течение всей моей армейской службы, подчеркиваю, не только на первом году, но и в дальнейшем, я нередко за собой замечал, что вот, скажем, проходит день, второй, третий, а я за это время почти ни с кем не пообщался. То есть, кроме ответов командирам типа «так точно» или «есть», от меня никто ничего не услышал. Лишь ненадолго мне удалось сойтись с парнем моего призыва Бородянцем Анатолием. Он был из цеха майора Землянухии и служил в отделении лифтеров. Попадая в командировках несколько раз в один и тот же дивизион, мы вместе занимались спортом. А вот в своем подразделении хорошего друга у меня не оказалось. По этой, может, по некоторым другим причинам, в моем «дембельском» альбоме лист, где должны были быть указаны адреса друзей, остался незаполненным. Хотя мой адрес некоторые ребята себе вписали. Один из них, Гореленко Сергей, ставший впоследствии старшиной цеха, в течение двух-трех лет по демобилизации на 23 февраля и 9 мая присылал мне в Маньковку поздравительные открытки. Но, повторяю, я перед увольнением ни у одного из ребят их домашнего адреса не попросил… Такие вот дела. Теперь жалею. Разумеется, не только о том, что адресов не записал, но и о многом другом…

Р.S.
В октябре 2016 года мне на страничку в «Одноклассниках» пришло сообщение от Гореленко Сергея. Он писал, что нашел меня по публикации книги «Голубые города» на сайте Проза.ру. Книга ему понравилась. Он напомнил мне фамилию Аркаши – Аргенбаев, уточнил фамилию Чепигина и посетовал на то, что я мало написала о своих сослуживцах, а также забыл упомянуть «деда» моего отделения, с которым я прослужил первые полгода, Сарьяна Минулина. Сам он, сказал, помнит всех.
Признаться, я был очень рад и самому общению со своим бывшим товарищем, и тому, что он не нашел в моих воспоминаниях каких либо серьезных расхождений с действительностью, проще говоря – вранья.